Советская власть и ВОВ 1941-1945г

admin
Администратор
Сообщения: 923
Зарегистрирован: 29 апр 2009, 20:45

Re: Советская власть и ВОВ 1941-1945г

Сообщение admin »

Фашизм и коммунизм, слова разные суть одна!
https://youtu.be/BanGY0DGiT4

Обыкновенный Большевизм.
https://youtu.be/Kx9hWBKmDRk

Как пытали людей при Сталине.
https://youtu.be/Eht-WPE1Bg0
admin
Администратор
Сообщения: 923
Зарегистрирован: 29 апр 2009, 20:45

Re: Советская власть и ВОВ 1941-1945г

Сообщение admin »

Мой ГУЛАГ. Полак / Александрова Надежда Вячеславовна.
https://www.youtube.com/watch?v=j2UbIdv1sDI
admin
Администратор
Сообщения: 923
Зарегистрирован: 29 апр 2009, 20:45

Re: Советская власть и ВОВ 1941-1945г

Сообщение admin »

Экстремист Ленин

Изображение

Советский художник Д.С. Моор. Плакат 1919 года
Вопрос нахождения терафима в зиккурате имеет не только оккультное значение, но и вполне политическое.
Может ли тип, высказывавший идеи, которые приведены ниже, покоиться в сердце России, на её главной площади?
Может ли кто-то, кроме негодяев и зомби считать этого упыря "идейным вождём" и "великим человеком?
Письмо и подборка подготовлена Всероссийским оргкомитетом "За вынос Ленина".
Председателю Следственного комитета
Российской Федерации
А.И. Бастрыкину


Обращение. Экстремизм в работах Ленина

Краеугольным камнем ленинизма (марксизма-ленинизма) является возбуждение социальной розни и пропаганда неполноценности людей по признаку их социальной принадлежности. Ленинизм есть идеология допустимости использования крайних мер для получения желаемого эффекта (аморальный принцип: цель оправдывает средства).

Более того, в работах Ленина нашей стране навязывался социальный расизм и социальный геноцид – уничтожение, в том числе физическое, буржуазии и дворянства, духовенства и старой русской интеллигенции, трудовых крепких крестьян («кулаков») и казаков. Если национал-социалистическая рабочая партия Гитлера проповедовала национальный расизм и геноцид, то Ленин проповедовал социальный расизм и геноцид; но в обоих случаях – расизм и геноцид, в обоих случаях миллионы погибших в результате политической деятельности этих вождей, в обоих случаях преступления против человечности, не имеющие срока давности.

Ленин постоянно звал к насильственному изменению основ законного строя, возглавил Октябрьский государственный переворот1917 г. и разогнал законный российский парламент – Учредительное Собрание. Последним Ленин воспрепятствовал законной деятельности государственных органов, осуществлению гражданами их избирательных прав в соединении с насилием(насильственный разгон Собрания, сопровождавшийся расстрелом мирной демонстрации в его поддержку). Октябрьский вооруженный захват власти и разгон парламента повлекли за собой Гражданскую войну - наиболее безнравственную из всех войн, в которой русский шел против русского, брат против брата, сын против отца и т.д. Ленин открыто призывал к развязыванию Гражданской войны (см. документ № 4).

Ленин не только публично оправдывал терроризм, но руководил конкретной террористической деятельностью и разрабатывал методы партизанской войны, например, в октябре 1905 г. (см. документ № 1). Ленин создал страшные концлагеря и проводил политику красного террора, т.е. государственного терроризма.

Ленин нарушал права, свободы и законные интересы человека и гражданина в зависимости от его отношения к религии, возбуждал религиозную рознь своими оскорблениями чувств верующих, их дискриминацией в общественно-политической и других сферах жизни им созданного богоборческого режима. А ленинские распоряжения убить как можно больше духовенства являются человеконенавистническими, преступными и экстремистскими. (См. документы № 2,3,10, 20, 24, 26, 27).
Все это нашло отражение, воплотилось во множестве работ Ленина, в полусотне томов его Полного собрания сочинений, которое в действительности не является полным, поскольку последователи Ленина побоялись опубликовать ряд откровенно террористических документов. А выделенное выше курсивом есть юридические определения того, что является экстремистской деятельностью, согласно Закону «О противодействии экстремистской деятельности».

Работы Ленина воспитывают новые поколения леваков, экстремистов, готовых и жаждущих спровоцировать кровопролитие. И не дай Бог – они снова захватят власть: что тогда? А то, что предстает и оправдывается в работах Ленина: расправа со всеми инакомыслящими, реки крови.
Да не будет!

1 февраля 1918 г. святой патриарх Тихон обратился к большевикам во главе с Лениным: «Опомнитесь, безумцы, прекратите ваши кровавые расправы. Ведь то, что творите вы, не только жестокое дело: это поистине дело сатанинское, за которое подлежите вы огню геенскому в жизни будущей – загробной и страшному проклятию потомства в жизни настоящей – земной. Властью, данной Нам от Бога, запрещаем вам приступать к Тайнам Христовым, анафематствуем вас…»
Безумцы не опомнились. Но безумцев можно и необходимо обуздать силой закона. Поэтому обращаемся в Следственный комитет РФ с просьбой провести экспертизу работ Ленина на наличие в них экстремизма.
В качестве примеров экстремизма приводим следующие:

1. Лейте на головы кислоту и грабьте банки!
«Я с ужасом, ей-богу с ужасом, вижу, что о бомбах говорят больше полгода и ни одной не сделали!.. Пусть тотчас же организуются отряды от 3-х до 10, до 30 и т.д. человек. Пусть тотчас же вооружаются они сами, кто как может, кто револьвером, кто ножом, кто тряпкой с керосином для поджога...
Одни сейчас же предпримут убийство шпика, взрыв полицейского участка, другие – нападение на банк для конфискации средств… Пусть каждый отряд сам учится хотя бы на избиении городовых: десятки жертв окупятся с лихвой тем, что дадут сотни опытных борцов…
Даже и без оружия отряды могут сыграть серьезнейшую роль… забираясь на верх домов, в верхние этажи и т.д., и осыпая войско камнями, обливая кипятком…
Практические работы, повторяем, должны быть начаты немедленно. Они распадаются на подготовительные и военные операции. К подготовительным относится раздобывание всякого оружия и всяких снарядов, подыскивание удобно расположенных квартир для уличной битвы (удобных для борьбы сверху, для складов бомб или камней и т.д. или кислот для обливания полицейских…
Убийство шпионов, полицейских, жандармов, взрывы полицейских участков, освобождение арестованных, отнятие правительственных денежных средств… такие операции уже ведутся везде…
Отряды революционной армии должны тотчас же изучить, кто, где и как составляет черные сотни, а затем не ограничиваться одной проповедью (это полезно, но этого одного мало), а выступать и вооруженной силой, избивая черносотенцев, убивая их, взрывая их штаб-квартиры и т.д. и т.д.»

Ленин.
Октябрь (16-го и позднее) 1905 г.

(Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.11. С. 336-337, 338, 340, 343.)

ВЧК и красный террор
https://www.youtube.com/watch?v=rsug09JF-gc

2.Религия - опиум и сивуха!
«Религия есть один из видов духовного гнета… Религия есть опиум народа. Религия – род духовной сивухи, в которой рабы капитала топят свой человеческий образ…»

Ленин
3 декабря 1905 г.

(Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 12. С. 142, 143.)

3.Бог есть труположство!
«…всякий боженька есть труположство… всякая религиозная идея, всякая идея о всяком боженьке, всякое кокетничанье с боженькой есть невыразимейшая мерзость… самая опасная мерзость, самая гнусная «зараза».»

Ваш В.И.
13 или 14 ноября 1913 г.


(Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 48. С. 226, 227, 228. Из ленинского письма М. Горькому. Отчитав выдающегося писателя за богоискательство, Ленин заканчивает письмо: «Зачем Вы это делаете? Обидно дьявольски».)

4.Пусть Германия победит Россию! Даешь Гражданскую войну!
«…нельзя великороссам «защищать отечество» иначе, чем желая поражения во всякой войне царизму»; «неверен лозунг «мира», лозунгом должно быть превращения национальной войны в гражданскую войну»; «наименьшим злом было бы поражение царской монархии и ее войск».

Ленин
Сентябрь-декабрь 1914 г.
(Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 26. С. 108-109, 6; Ленинский сборник. Т. 2. С. 195. Налицо измена Родине, написанное Лениным направлено против интересов государства Российского. Отметим, что в Первую мировую войну погиб примерно 1 миллион наших соотечественников, в Гражданскую – от 12 до 14 миллионов, а голод, спровоцированный Гражданской войной, унес 3-5 миллионов (по другим данным, опубликованным при Сталине, 15 миллионов); в целом политическая деятельность Ленина повлекла за собой гибель 15-19 миллионов граждан России.)


5.Полоумному Николаю II отрубить голову!
«… надо отрубить головы по меньшей мере сотне Романовых» (8 декабря 1911 г.); «в других странах… нет таких полоумных, как Николай» (14 мая 1917 г.); «слабоумный Николай Романов» ( 22 мая 1917 г.); «идиот Романов» (12 марта, 13 и 29 апреля 1918 г.); «изверг-идиот Романов» (22 мая 1918 г.) и т.д., и т.п.

Ленин
(Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 21. С. 17; Т. 32. С. 97, 186; Т. 36. С. 85, 215, 269, 362. Члены партии Ленина в ночь на 12 июня 1918 г. расстреляли 1-го Романова; в ночь на 17 июля 1918 г. расстреляли и зарезали 7 Романовых, в ночь на 18 июля того же года сбросили умирать в шахту и расстреляли 6 Романовых, ночью 24 января 1919 г. расстреляли 5 Романовых.)

6.Расстрелять интеллигентов!
«Никакой пощады этим врагам народа, врагам социализма, врагам трудящихся. Война не на жизнь, а на смерть богатым и прихлебателям, буржуазным интеллигентам… с ними надо расправляться, при малейшем нарушении… В одном месте посадят в тюрьму… В другом – поставят их чистить сортиры. В третьем – снабдят их, по отбытии карцера, желтыми билетами… В четвертом – расстреляют на месте… Чем разнообразнее, тем лучше, тем богаче будет общий опыт…»

Ленин
24-27 декабря 1917 г.
(Ленин В.И. Полн. Собр. соч. Т. 35. С. 200, 201, 204. Из работы «Как организовать соревнование?»)

Публичные казни в СССР
https://www.youtube.com/watch?v=X5kKfpvYh0Q

7.Трупный запах парламентаризма!
«Это ужасно! Из среды живых людей попасть в общество трупов, дышать трупным запахом…
Тяжелый, скучный и нудный день в изящных помещениях Таврического дворца, который и видом своим отличается от Смольного приблизительно так, как изящный, но мертвый буржуазный парламентаризм отличается от пролетарского, простого, во многом еще беспорядочного и недоделанного, но живого и жизненного советского аппарата».

Ленин
6 января 1918 г.

(Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 229, 230-231. Ленинская статья «Люди с того света» о Всероссийском Учредительном Собрании – первом российском парламенте, непосредственном предшественнике Федерального Собрания РФ. Ленин разогнал парламент 5 января 1918 г., что сопровождалось расстрелом мирных демонстраций в его поддержку в Петрограде и других городах; парламентаризм в России перестал существовать до 1994 г.)

8.Сожжем Баку полностью!
«…Можете ли вы вы еще передать Теру, чтобы он все приготовил для сожжения Баку полностью, в случае нашествия, и чтобы печатно объявил это в Баку».
Ленин
3 июня 1918 г.
(Волкогонов Д.А. Ленин. Политический портрет. Кн. I. М., 1994. С. 357; РГАСПИ. Ф. 2. Оп. 2. Д. 109. Ленинское рукописное распоряжение председателю Бакинской ЧК С.Тер-Габриэляну; через кого передано – неизвестно.)

9.Смерть кулакам!
«…Эти вампиры подбирали и подбирают себе в руки помещичьи земли, они снова и снова кабалят бедных крестьян. Беспощадная война против этих кулаков! Смерть им!»

Ленин
Первая половина августа (позднее 6-го) 1918 г.

(Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 37. С. 41.)

10.Беспощадный террор против попов!
«Пенза
Губисполком
…провести беспощадный массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев; сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города».

Ленин
9 августа 1918 г.

(Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 50. С. 143-144.)

11.Диктаторов и расстрелы!
«9.VIII.1918 г.
т. [председатель Нижегородского губсовдепа] Федоров!
…Надо напрячь все силы, составить тройку диктаторов (Вас, Маркина и др.), навести т о т ч а с массовый террор, расстрелять и вывезти сотни проституток, спаивающих солдат, бывших офицеров и т.п.
Ни минуты промедления…
Надо действовать вовсю: массовые обыски».

Ленин
(Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 50. С. 142.)


12.Образцово повесить и отнять весь хлеб!
«В Пензу. 11/VIII-1918 г.
Товарищам Кураеву, Бош, Минкину и другим пензенским коммунистам.
Товарищи! Восстание пяти волостей кулачья должно повести к беспощадному подавлению. Этого требует интерес всей революции, ибо теперь взят «последний решит[ельный] бой» с кулачьем. Образец надо дать.
1) Повесить (непременно повесить, дабы народ видел) не меньше 100 заведомых кулаков, богатеев, кровопийц.
2) Опубликовать их имена.
3) Отнять у них весь хлеб.
4) Назначить заложников – согласно вчерашней телеграмме.
Сделать так, чтобы на сотни верст кругом народ видел, трепетал, знал, кричал: душат и задушат кровопийц кулаков.
Телеграфируйте получение и исполнение.

Ваш Ленин.»
(Латышев А.Г. Рассекреченный Ленин. М., 1996. С. 57. Вешательная телеграмма впервые опубликована в ноябре 1991 г. РГАСПИ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 6898.)

13.Расстреливать никого не спрашивая!
«Саратов, [уполномоченному Наркомпрода] Пайкесу
…советую назначать своих начальников и расстреливать заговорщиков и колеблющихся, никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты.»

Ленин
22 августа 1918 г.

(Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 50. С. 165. Следует обратить внимание: красный террор объявлен 2 сентября 1918 г., а в действительности он развязан до объявления, до покушения на Ленина 30 августа 1918 г. и не являлся ответом на покушение.)

14.Необходимо уничтожить Казань!
«Свияжск, Троцкому
Удивлен и встревожен замедлением операции против Казани, особенно если верно сообщенное мне, что вы имеете полную возможность артиллерией уничтожить противника. По-моему, нельзя жалеть города и откладывать дольше, ибо необходимо беспощадное истребление…»

Ленин
10 сентября 1918 г.

(Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.50. С. 178. Ленин понимал преступный характер того, о чем настаивал, и заметал следы, приписав к телеграмме: «Секретно Ш и ф р о м (оригинал мне вернуть) (Прислать мне копию шифра)».)

15.Вторгнуться в Польшу и Германию!
«Шифром по прямому проводу Сталину!
…Только что пришло известие из Германии, что в Берлине идет бой и спартаковцы завладели частью города. Кто победит неизвестно, но для нас необходимо максимально ускорить овладение Крымом, чтоб иметь вполне свободные руки, ибо гражданская война в Германии может заставить нас двинуться на Запад на помощь коммунистам. Ленин».
18 марта 1919 г.
(Латышев А.Г. Указ. соч. С. 229; РГАСПИ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 8924. Поход на Берлин мог быть осуществлен только через территорию суверенной Польши, после ее оккупации.)

16.Добить казаков!
«Киев
Раковскому, Антонову,
Подвойскому, Каменеву
Во что бы то ни стало, изо всех сил и как можно быстрее помочь нам добить казаков…»

Ленин
24 апреля 1919 г.

(Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 50. С. 290.)

17.Иностранцев в коцлагерь!
«Н а с ч е т и н о с т р а н ц е в советую не спешить высылкой. Не лучше ли в концентрлагерь…»

Ленин
3 июня 1919 г.

(Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 50. С. 335. Ленинская телеграмма адресована Сталину в Петроград. При этом Ленин подписал постановление возглавляемого им правительства, в котором: «Всех, проживающих на территории РСФСР иностранных поданных из рядов буржуазии тех государств, которые ведут против нас враждебные и военные действия, в возрасте от 17 до 55 лет заключить в концентрационные лагеря…» См.: Латышев А.Г. Указ. соч. С. 56.)

18.Интеллигенты не мозг, а говно!
««Интеллектуальные силы» народа смешивать с «силами» буржуазных интеллигентов неправильно. За образец возьму Короленко… На деле это не мозг, а г…»

Ваш Ленин
15 сентября 1919 г.

(Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 51. С. 48. Из письма М. Горькому, пытавшемуся защитить русских интеллигентов от повальных арестов.)

19.Крестьяне - государственные преступники!
«…крестьяне далеко не все понимают, что свободная торговля хлебом есть государственное преступление. «Я хлеб произвел, это мой продукт, и я имею право им торговать», - так рассуждает крестьянин, по привычке, по старине. А мы говорим, что это государственное преступление».

Ленин
19 ноября 1919 г.
(Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 39. С. 315.)

20.Расстрелять почитающих святителя Николая!
«…мириться с «Николой» глупо, надо поставить на ноги все чека, чтобы расстреливать не явившихся на работу из-за «Николы».»

Ленин
Декабрь (не ранее 23-го) 1919 г.

(Латышев А.Г. Указ. соч. С. 156; РГАСПИ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 12176. Ленинское письменное распоряжение сделано особоуполномоченному Совета Обороны А.В.Эйдуку в связи с неявкой верующих на работу в православный праздник – День памяти святителя Николая-чудотворца, 19 декабря 1919 г.)

21.Мы перережем всех!
«Смилге и Орджоникидзе. Нам до зарезу нужна нефть. Обдумайте манифест населению, что мы перережем всех, если сожгут и испортят нефть и нефтяные промыслы, и, наоборот – даруем жизнь всем, если Майкоп и особенно Грозный передадут в целости».

Ленин
28 февраля 1920 г.

(Латышев А.Г. Указ. соч. С. 20-21; РГАСПИ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 13067. Ленинская телеграмма послана в Реввоенсовет Кавказского фронта.)

22.Наказать Латвию и Эстонию!
«…Принять военные меры, т.е. постараться наказать Латвию и Эстляндию военным образом (например, «на плечах» Балаховича перейти где-либо границу на 1 версту и повесить там 100–1000 их чиновников и богачей)».

Ленин
Август 1920 г.

(Латышев А.Г. Указ. соч. С. 31; РГАСПИ. Ф. 2. Оп. 2. Д. 447; Волкогонов Д.А. Указ. соч. Кн. II. С. 457. Ленинское рукописное распоряжение.)

23.Общечеловеческую нравственность отрицаем!
«В каком смысле отрицаем мы мораль, отрицаем нравственность?
В том смысле, в каком проповедовала ее буржуазия, которая выводила эту нравственность из велений бога…
Всякую такую нравственность, взятую из внечеловеческого, внеклассового понятия, мы отрицаем. Мы говорим, что это обман, что это надувательство и забивание умов…
Мы в вечную нравственность не верим и обман всяких сказок о нравственности разоблачаем».

Ленин
2 октября 1920 г.

(Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 41. С. 309, 311, 313. «Задачи союзов молодежи» (речь Ленина на III съезде комсомола). У Гитлера: «Я освобождаю вас от химеры совести».)

24.Перевешаем попов!
«…Прекрасный план. Доканчивайте его вместе с Дзержинским. Под видом «зеленых» (мы потом на них и свалим) пройдем на 10 - 20 верст и перевешаем кулаков, попов, помещиков. Премии 100000 руб за повешенного».

Ленин
Конец октября - ноябрь 1920 г.

(Латышев А.Г. Указ. соч. С. 31; РГАСПИ. Ф. 2. Оп. 2. Д. 380. Ленинское рукописное распоряжение.)

25.Театры в гроб!
«т. Луначарскому
… Все театры советую положить в гроб.
Наркому просвещения надлежит заниматься не театром, а обучением грамоте».

Ленин
26 августа 1921 г.

(Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 53. С. 142.)

26.Библию на макулатуру!
«…Из числа книг, пускаемых в свободную продажу в Москве, изъять порнографию и книги духовного содержания, отдав их в Главбум на бумагу».

Ленин
13 сентября 1921 г.

(Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 44. С. 119.)

27.Чем больше духовенства и буржуазии удастся расстрелять, тем лучше!
«Строго секретно.
Просьба ни в коем случае копий не снимать, а каждому члену Политбюро (тов. Калинину тоже) делать свои заметки на самом документе.
…если необходимо для осуществления известной политической цели пойти на ряд жестокостей, то надо осуществлять их самым энергичным образом и в самый кратчайший срок, ибо длительного применения жестокостей народные массы не вынесут. Это соображение, в особенности, еще подкрепляется тем, что по международному положению России для нас, по всей вероятности, после Генуи [Международной конференции по экономическим и финансовым вопросам, намеченной в Италии, в Генуе, в апреле 1922 г.] окажется или может оказаться, что жестокие меры против реакционного духовенства будут политически нерациональны, может быть, даже чересчур опасны. Сейчас победа над реакционным духовенством обеспечена нам полностью. Кроме того, главной части наших заграничных противников среди русских эмигрантов за границей, т.е. эсерам и милюковцам, борьба против нас будет затруднена, если мы, именно в данный момент, именно в связи с голодом, проведем с максимальной быстротой и беспощадностью подавление реакционного духовенства.
Поэтому я прихожу к безусловному выводу, что мы должны именно теперь дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий…
На съезде партии устроить секретное совещание всех или почти всех делегатов по этому вопросу совместно с главными работниками ГПУ, Н[ародного] К[омиссариата] Ю[стиции] и Ревтрибунала. На этом совещании провести секретное решение съезда о том, что изъятие ценностей, в особенности самых богатых лавр, монастырей и церквей, должно быть проведено с беспощадной решительностью, безусловно ни перед чем не останавливаясь, и в самый кратчайший срок. Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше.»

Ленин
19 марта 1922 г.

(Известия ЦК КПСС. 1990. № 4. С. 190-193. Текст письма Ленина, свидетельствующего о проведении им политики государственного терроризма, скрывался от советских людей до наступления горбачевской гласности. Однако о самом факте написания письма членам Политбюро ЦК РКП(б) от 19 марта 1922 года упоминалось в 45 томе 5-го издания Полного собрания сочинений Ленина. Причем во истину по Промыслу Божиему упоминалось на 666 странице!)

28.Террористический суд!
«…Суд должен не устранить террор; обещать это было бы самообманом или обманом, а обосновать и узаконить его принципиально, ясно, без фальши и без прикрас».

Ленин
17 мая 1922 г.

(Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 190.)
(Обращение подготовлено доктором исторических наук, главным научным сотрудником Института российской истории РАН, профессором Николо-Угрешской православной духовной семинарии В.М. Лавровым.)

Джерело: Экстремист Ленин
П’ять копійок: Представляю сколько фальшивых ленинцев состояло в компартии в союзные времена. Ведь не мог нормальный человек, прочитав хотя бы половину из добрых дел дедушки Ленина продолжать служить и дальше его идеалам. Либо ленинцы были не грамотные, либо Бог отобрал у коммунистов совесть, а дьявол забрал у них души.

Сегодня Москву с чистой совестью можно называть центром сатанизма. Россия не развивающаяся страна 21 века, это средневековый Мордор. Даже первосвященник РФ Кирилл сожалеет об этих днях, ему жаль павшую страну коммунистической инквизиции. Ведь недаром и украинские священники Московского патриархата тесно дружат с современными ленинцами – Витренко и Симоненко.

В особые дни победобесия низкорослый потомок симбирского антихриста выходит потупотеть над зиккуратом.

За идола добрейшему Ленину заступается и незаконный мэр Харькова регионал Гепа. Он даже пообещал повырывать руки и ноги каждому украинцу, кто прикоснется к этой каменой тушке с кепкой.

Вот такой он был, основатель советского государства, которым так дорожит руцкимир и его правитель. Затем был еще более кровавый Сталин, под хвост которому современные сталинисты подкладывают свои липкие языки. Кто из российских вождей хуже? Решить это вопрос равносильно, что спросить христианина, кто для них милее антихрист, сатана или бес?..

http://pozornayarossiya.blogspot.com/20 ... ost_6.html
admin
Администратор
Сообщения: 923
Зарегистрирован: 29 апр 2009, 20:45

Re: Советская власть и ВОВ 1941-1945г

Сообщение admin »

Расстрел монахов Мгарского мужского монастыря Красной Армией. 1919 г.

..."После переворота 1917 года озверевшие «строители новой жизни» расстреляли ни в чем не повинных мгарских монахов во главе с игуменом Амвросием. Архивы свидетельствуют о том, что братия Мгарского монастыря не поддавалась революционным и националистическим веяниям и стояла на стороне канонического Православия, за что не раз обвинялась в реакционности. В августе 1919 года Лубны многократно переходили из рук в руки. Когда власть захватили красные, то они взяли под строгую охрану мост через Сулу. Монахи помогли деникинцам переправиться через реку возле монастыря, и те, неожиданно ворвавшись в город, захватили власть.

Но на следующий день в город снова вошли красноармейцы. Вечером, когда в монастыре шла подготовка к службе, сюда прибыли большевики и под видом переписи забрали 17 монахов и под конвоем погнали в Лубны, прихватив с собою пару волов, груженных 100 пудами зерна. На следующий день монахов из военного комиссариата направили этапом на железнодорожную станцию. Уже в сумерках по дороге их нагнал отряд красноармейцев. К настоятелю подошел командир и с криком: «Довольно тебе обманывать нас» — выстрелил в упор. Затем убили и остальных…

Рассказал об этом иеродиакон Исаакий, который один случайно остался в живых. После залпа он тоже упал, но в темноте не заметили, что он живой.

Когда деникинцы снова захватили город, тела монахов сначала привезли в часовню при земской больнице, а потом — в монастырь. Похоронили на монастырском кладбище, возле скита… На месте погребения новомучеников за алтарем скитской церкви в настоящее время установлен крест.

В 20-е годы на территории монастыря был создан Патронат, где содержались дети «врагов народа». С 1937 года здесь дислоцировался дисциплинарный батальон, с 1946 — войсковые склады.

В 1985 году в монастырских сооружениях разместился пионерский лагерь.

Изображение

Изображение

"...1919 года сентября 22 дня судебный следователь Лубенского окружного суда по важнейшим делам в присутствии ниже подписавшихся понятых, производил осмотр теплой церкви в Мгарском мужском монастыре с целью выяснения, какие повреждения были произведены большевиками, причем оказалось следующее: теплая церковь помещается под одной крышей с архиерейскими покоями, на площади, вблизи собора. Внутри церкви имеются следующие повреждения:

Северные врата, находящиеся в левой половине иконостаса, сорваны с петель и стоят прислоненными к иконостасу;
в иконе Божией Матери, помещающейся в левой половине иконостаса, на шее Божией Матери имеется след от удара штыком;
в иконе св. Афанасия, помещающейся в правой боковой двери иконостаса, имеется возле глаза след от удара штыком;
в киоте перед правым клиросом с иконы Благовещения Божией Матери сорван венчик. На сем протокол осмотра окончен..."
(Государственный архив Полтавской области Ф.755, оп.1, спр.3)

Расстреляны тогда были следующие монахи:
Игумен Амвросий,
иеромонахи Аркадий,
Иоанникий,
Иона,
Иосиф,
Никанор,
Афанасий,
Феофан,
Серапион,
Никострат,
иеродиакон Иулиан,
монахи Иоанникий,
Герман,
Назарий,
Парфений,
Патапий,
Доримедонт


http://archiv.livejournal.com/168514.html
admin
Администратор
Сообщения: 923
Зарегистрирован: 29 апр 2009, 20:45

Re: Советская власть и ВОВ 1941-1945г

Сообщение admin »

Кровавые преступления советских партизан в годы ВМВ. Страшные страницы истории

Изображение

Я читал и не мог в это поверить: легендарные белорусские партизаны, мстители Полесья, на подвигах которых воспитывали нас всех, оказались кровавыми убийцами и садистами. Негодяями и подонками.

Они убивали своих, тех, кто ждал от них защиты, чтобы послать нужные начальству отчеты.
Женщин и детей - стариков и юношей. Комсомольцев и жен фронтовиков. Тех, кто всей душой ненавидел нацистов - убивали красные партизаны.

Еще одна ложь о героях войны родом из СССР раскрылась.

Нет, не все были такими, даже большинство не было. Но страшная правда о преступлениях партизан, затмеающая ужасы Хатыни, вышла наружу и ее надо знать. Хватит переписывать историю - пора начать ее писать: честную.


Кто скрывался в белорусских лесах?


Белорусские партизаны храбро сражались с гитлеровцами в годы Великой Отечественной войны. Партизан был главным защитником мирных жителей, символом освобождения от фашизма. Советская история идеализировала образ «народного мстителя», и говорить о его проступках было немыслимо. Только через шесть десятков лет уцелевшие жители белорусской деревни Дражно Стародорожского района решились рассказать о страшных событиях, пережитых ими в 1943 году. Их истории в своей книге «Кровь и пепел Дражна» собрал белорусский краевед Виктор Хурсик.

Автор утверждает, что 14 апреля 1943 года партизаны напали на Дражно и без разбору стреляли, резали и заживо сжигали мирных жителей. Показания уцелевших дражненцев автор подтверждает документами из Национального архива Республики Беларусь.

Один из выживших свидетелей сожжения деревни Николай Иванович Петровский после войны переехал жить в Минск, где до пенсии проработал электриком на госпредприятии. Сегодня ветерану 79 лет, он тяжело болен.

- Наверное, в последний раз навещаю Дражно, - медленно, нахмурившись, говорил Николай Иванович, когда мы въезжали в деревню. - Больше шестидесяти лет я каждый день вспоминаю тот ужас, каждый день. И хочу, чтобы люди узнали правду. Ведь партизаны, которые убили своих земляков, так и остались героями. Эта трагедия страшнее Хатыни.

«Выстрелы разбудили нас около четырех утра»

- Когда в 1941 году пришли фашисты, полицейский гарнизон, на нашу беду, сформировали в Дражно. Полицаи, а их было 79 человек, обустроились в школе, которую огородили дзотами. Место это было стратегическим. Деревня стояла на пересечении дорог, на возвышенности. Полицаи могли идеально простреливать местность, да и леса стояли далеко - в трех километрах от Дражно.

Еще до прихода немцев мой отец, председатель сельпо, член партии, успел уйти в лес вместе с председателем колхоза и майором Красной армии. И вовремя. Полицаи начали зверствовать: арестовали ветврача Шаплыко и расстреляли. Охотились и за моим отцом. Ему устроили засаду возле дома.

Всю нашу семью - меня, маму, трех братьев и сестру Катю почти голыми погнали в колхозное гумно. Отца пытали на наших глазах, били, заставили копать могилу. Но почему-то не расстреляли и через несколько дней отправили в концлагерь, - Николай Иванович старается говорить сухо, без эмоций. Но кажется, старик вот-вот сорвется.

- Так мы и жили: без отца, с ненавистью к оккупантам, ждали освобождения, - продолжает Николай Иванович. - И вот в январе 1943 года партизаны провели операцию по захвату полицейского гарнизона.

Сегодня ясно, что операция была спланирована бездарно, партизаны атаковали в лоб, почти всех их положили из пулемета. Сельчан заставили хоронить убитых. Помню, как мама переживала, плакала. Ведь партизан мы считали нашей надеждой…

Но через несколько месяцев эти «защитники» учинили невиданное зверство! - Старик на минуту остановился, окинул взглядом деревню, долго смотрел в сторону леса. - Выстрелы разбудили нас около четырех утра 14 апреля 1943 года.

Мама кричала: «Дзетко, гарым!» Голые выскочили на двор, смотрим: все хаты горят, стрельба, крики…

Мы побежали спасаться на огород, а мама вернулась в дом, хотела что-то вынести. Соломенная крыша хаты к тому времени уже пылала. Я лежал, не двигался, долго не возвращалась мама. Повернулся, а ее человек десять, даже женщины, колют штыками, кричат: «Получай, сволочь фашистская!» Видел, как ей перерезали горло. - Старик снова сделал паузу, его глаза были опустошены, казалось, Николай Иванович снова переживал те ужасные минуты. - Катя, сестра моя, вскочила, просила: «Не стреляйте!», достала комсомольский билет. До войны она была пионервожатой, убежденной коммунисткой. Билет и партийное удостоверение отца во время оккупации зашила в пальто и носила с собой. Но высокий партизан, в кожаных сапогах, обмундировании начал целиться в Катю. Я закричал: «Дзядзечка, не забевайце маю сястру!» Но раздался выстрел. Пальто сестры вмиг набрякло кровью. Она умерла на моих руках. Я навсегда запомнил лицо убийцы.

Помню, как я отползал. Смотрю, соседку Феклу Субцельную вместе с малюткой-дочкой три партизана живьем бросили в огонь. Свою кроху тетка Фекла держала на руках. Дальше, у дверей пылающей хаты, лежала старушка Гриневичиха, обгоревшая, в крови…

- Как же вы уцелели? - спрашиваю у почти рыдающего старика.

- Огородами мы с братьями доползли до дядьки. Дом его сожгли, а он чудом выжил. Выкопали землянку, в ней и жили.

Позже мы узнали, что ни одного полицая партизаны не застрелили. Дома, которые находились за их укреплениями, тоже уцелели. В деревню приехали гитлеровцы, оказали пострадавшим медицинскую помощь, кого-то отвезли в госпиталь, в Старые Дороги.

В 1944 году уже полицаи начали издеваться, отправили меня и еще нескольких подростков на работы в концлагерь города Униген, под Штутгард. Нас освободили американские военные.

После войны я узнал, что непосредственно сжигали и убивали дражненцев партизаны из отряда имени Кутузова, которым командовал Лапидус. Другие отряды из бригады Иванова «кутузовцев» прикрывали. Я нашел Лапидуса, когда мне было 18 лет. Он жил в Минске, в районе Комаровки, работал в обкоме партии. Лапидус спустил на меня собак… Знаю, что этот человек прожил неплохую жизнь, так и умер героем.

Изображение
Лапидус

На дражненском кладбище похоронены убитые 14 апреля 1943 года жители. Некоторые семьи в то роковое утро партизаны уничтожили полностью. Ставить памятники на их могилах было некому. Многие захоронения почти сровнялись с землей и скоро вовсе исчезнут.

Не жалели даже семьи фронтовиков.

Сегодня Дражно - благополучная деревня, с хорошей дорогой, старенькими, но ухоженными домиками.

У деревенского продовольственного магазина мы встретились с другими живыми свидетелями партизанского преступления. До дома Евы Мефодьевны Сироты (сегодня бабушке идет 86-й год) партизаны не добрались.

- Деточки, не дай Бог кому-нибудь узнать ту войну, - хваталась за голову Ева Мефодьевна. - Мы выжили, а мою подругу Катю застрелили, хоть кричала: «Я своя!» Застрелили невестку и свекровь, их маленького мальчика бросили умирать. А ведь отец их семейства воевал на фронте.

- Люди хавались в ямах из-под картошки, так одну семью прямо там и расстреляли, не пожалели, - с отчаянием говорил 80-летний Владимир Апанасевич. Дедушка не выдержал и разрыдался. - Меня судьба спасла, а ведь некоторых подростков партизаны специально отводили за полкилометра в поле и расстреливали. Недавно к нам приезжали из райисполкома, человек восемь. Спрашивали о сожжении Дражно партизанами, правда ли это. Больше молчали, покачивали головами. Так молча и уехали.

Александр Апанасевич, сын дедушки Владимира, показал паспорт убитой партизанами Валентины Шамко. На фотографии - девочка, милая, с наивным взглядом, беззащитная.

- Это моя тетя. Мама рассказывала, что ей стреляли в голову, - с недоумением в голосе рассказывает дядька Александр. - Мама хранила простреленную косынку Валентины, но сейчас найти ее я не могу.

Комбриг Иванов:

«…бой прошел очень удачно»

А комбриг Иванов в докладе начальству подвел итог боевой операции в Дражно так (из дела №42 фонда 4057 Национального архива РБ, целиком сохраняем авторский стиль):

«…бой прошел очень удачно. Свою задачу выполнили, гарнизон разгромлен полностью, за исключением 5 дзотов, из которых войти не удалось, остальная полиция уничтожена, убитыми и задохнувшимися от дыма насчитывается до 217 сволочей…»

За эту «операцию» многие партизаны были представлены к наградам.

Если бы дражненцы не рассказали о трагедии далеких дней Виктору Хурсику, о диком сожжении белорусской деревни партизанами никто никогда бы не узнал.

Изображение
Обыкновенная красная сволочь- комбриг Иванов

Виктор Хурсик: «Партизаны хотели выдать мирных жителей за полицаев»

- Спадар Виктор, некоторые люди пытаются оспорить содержание вашей книги…


- Видимо, это делать поздно. Мне известно, что, когда вышла книга, Министерство информации отправило ее на закрытую рецензию авторитетным специалистам. Ученые пришли к выводу, что факты, которые я привожу в книге, соответствуют реальности. Я предвидел такую реакцию. Свою позицию я считаю государственной, как и подход министерства. У меня была одна цель - поиск истины. К политике книга «Кровь и пепел Дражна» никакого отношения не имеет.

- Как вы узнали о сожжении деревни?

- Ко мне решились обратиться сами дражненцы. Сначала я не поверил, что партизаны могли сжечь деревню с мирными жителями. Проверял и перепроверял. Копался в архивах, не раз встречался с жителями Дражно. Когда я осознал глубину трагедии, то понял, что необходимо говорить не только о геройстве, но и о преступлениях партизан, а они были. Иначе белорусская нация не состоится.

- В книге много документальных компроматов на партизан, откуда?

- В каждом отряде был чекист. Он старательно фиксировал все случаи нарушений дисциплины, доносил об этом вышестоящему начальству.

- Сжигали ли партизаны белорусские деревни повсеместно?

- Конечно, нет. Большинство партизан храбро сражались за свободу Родины. Но отдельные случаи преступлений против мирного населения были. И не только в Дражно. Такая же трагедия произошла в деревне Староселье Могилевской области, в других регионах. Сегодня необходимо ставить вопрос о том, чтобы государство установило памятники на местах трагедий.

- А какова судьба командира 2-й минской партизанской бригады Иванова?

- Он выходец из Ленинграда. Руководить бригадой 21-летнего Иванова направили из штаба партизанского движения. Из документов понятно, что из-за его неопытности погиб не один партизан. Тех, кто отказывался идти в глупые атаки, он лично расстреливал. Иванов, пожалуй, один из немногих партизанских комбригов, которому не присвоили звание Героя Советского Союза. По сведениям, полученным от бывших ответственных работников Пуховичского райкома КПБ, в 1975 году он покончил жизнь самоубийством.

- И все-таки в голове не укладывается, почему партизаны пошли на такое жуткое преступление?

- До 1943 года они практически не воевали, отсиживались в лесах. Полицаи и партизаны жили относительно мирно, только под давлением сверху случались стычки. Но в 1943 году Сталин начал требовать конкретных результатов. Взять полицейский гарнизон в Дражно Иванову не хватило таланта. Тогда командование бригады пошло преступным путем. Решили сжечь деревню, убить местных жителей и выдать их за полицаев.

«За отрядом Кутузова мародерских поступков очень много»

Виктор Хурсик включил в свою книгу свидетельства еще нескольких выживших жертв сожжения Дражно. Этих людей уже нет в живых.

Приводим отрывки из книги «Кровь и пепел Дражна».

Докладная записка начальника особого отдела НКВД Безуглова «О политико-моральном состоянии 2-й минской партизанской бригады»:

«…Возвращаясь обратно, заехали (партизаны. - Ред.) к Гуриновичу М., выдрали еще 7 семей пчел, сломали замок, влезли в хату, забрали все вещи, вплоть до чугуна, забрали также 4 овечки, 2 свиней и прочее.

Данным мародерским поступком возмущено все население и требует от командования защиты.

За отрядом Кутузова мародерских поступков очень много, поэтому требуется по данному вопросу принять меры в самом жестком порядке…»


СВИДЕТЕЛЬСТВО ОЧЕВИДЦА

Рассказ свидетельницы сожжения Дражно Екатерины Гинтовт (жены Героя Советского Союза):

«В шестидесятых назначили нам нового начальника. Был он спокойный такой. Может, на второй или третий день его прихода между нами случился разговор.

- Где были в войну? - спросила я.

- На фронте и в партизанах.

- А где в партизанах? У нас же во время войны они убили многих, сожгли полдеревни.

Были в Стародорожском районе, в Дражно…

Я рассказала, что в Дражно у меня застрелили подругу, сожгли и убили других жителей.

Как я ему это сказала, смотрю - человеку на глазах стало плохо.

- Пойду в больницу, - сказал.

Через несколько дней начальник умер».

Изображение
Виктор Хурсик возмущен памятником красноармейцам, которые в Дражно не воевали. А партизан здесь погибло в разы больше, чем указано на надгробной плите.

Изображение
Николай Петровский показал место, где расстреляли людей.

Изображение
Дом Владимира Апанасьевича уцелел, так как находился за полицейским гарнизоном.

Изображение
Паспорт убитой Валентины Шамко.

http://grimnir74.livejournal.com/5196186.html
admin
Администратор
Сообщения: 923
Зарегистрирован: 29 апр 2009, 20:45

Re: Советская власть и ВОВ 1941-1945г

Сообщение admin »

Люди боготворящие сталина и советскую власть видимо совсем забыли или не хотят помнить что это было на самом деле.

1933 год .Из письма Шолохова Сталину:

Но выселение — это ещё не самое главное. Вот перечисление способов, при помощи которых добыто 593 т хлеба:

1. Массовые избиения колхозников и единоличников.

2. Сажание «в холодную». «Есть яма?» — «Нет». — «Ступай, садись в амбар!» Колхозника раздевают до белья и босого сажают в амбар или сарай. Время действия — январь, февраль, часто в амбары сажали целыми бригадами.

3. В Ващаевском колхозе колхозницам обливали ноги и подолы юбок керосином, зажигали, а потом тушили: «Скажешь, где яма! Опять подожгу!» В этом же колхозе допрашиваемую клали в яму, до половины зарывали и продолжали допрос.

4. В Наполовском колхозе уполномоченный РК, кандидат в члены бюро РК, Плоткин при допросе заставлял садиться на раскалённую лежанку. Посаженный кричал, что не может сидеть, горячо, тогда под него лили из кружки воду, а потом «прохладиться» выводили на мороз и запирали в амбар. Из амбара снова на плиту и снова допрашивают. Он же (Плоткин) заставлял одного единоличника стреляться. Дал в руки наган и приказал: «Стреляйся, а нет — сам застрелю!» Тот начал спускать курок (не зная того, что наган разряженный), и, когда щёлкнул боёк, упал в обмороке.

5. В Варваринском колхозе секретарь ячейки Аникеев на бригадном собрании заставил всю бригаду (мужчин и женщин, курящих и некурящих) курить махорку, а потом бросил на горячую плиту стручок красного перца (горчицы) и приказал не выходить из помещения. Этот же Аникеев и ряд работников агитколонны, командиром коей был кандидат в члены бюро РК Пашинский при допросах в штабе колонны принуждали колхозников пить в огромном количестве воду, смешанную с салом, с пшеницей и с керосином.

6. В Лебяженском колхозе ставили к стенке и стреляли мимо головы допрашиваемого из дробовиков.

7. Там же: закатывали в рядно и топтали ногами.

8. В Архиповском колхозе двух колхозниц, Фомину и Краснову, после ночного допроса вывезли за три километра в степь, раздели на снегу догола и пустили, приказ бежать к хутору рысью.

9. В Чукаринском колхозе секретарь ячейки Богомолов подобрал 8 чел. демобилизованных красноармейцев, с которыми приезжал к колхознику — подозреваемому в краже — во двор (ночью), после короткого опроса выводил на гумно или в леваду, строил свою бригаду и командовал «огонь» по связанному колхознику. Если устрашённый инсценировкой расстрела не признавался, то его, избивая, бросали в сани, вывозили в степь, били по дороге прикладами винтовок и, вывезя в степь, снова ставили и снова проделывали процедуру, предшествующую расстрелу.

9. (Нумерация нарушена Шолоховым.) В Кружилинском колхозе уполномоченный РК Ковтун на собрании 6 бригады спрашивает у колхозника: «Где хлеб зарыл?» — «Не зарывал, товарищ!» — «Не зарывал? А, ну, высовывай язык! Стой так!». Шестьдесят взрослых людей, советских граждан, по приказу уполномоченного по очереди высовывают языки и стоят так, истекая слюной, пока уполномоченный в течение часа произносит обличающую речь. Такую же штуку проделал Ковтун и в 7 и в 8 бригадах; с той только разницей, что в тех бригадах он помимо высовывания языков заставлял ещё становиться на колени.

10. В Затонском колхозе работник агитколонны избивал допрашиваемых шашкой. В этом же колхозе издевались над семьями красноармейцев, раскрывая крыши домов, разваливая печи, понуждая женщин к сожительству.

11. В Солонцовском колхозе в помещение комсода[31] внесли человеческий труп, положили его на стол и в этой же комнате допрашивали колхозников, угрожая расстрелом.

12. В Верхне-Чирском колхозе комсодчики ставили допрашиваемых босыми ногами на горячую плиту, а потом избивали и выводили, босых же, на мороз.

13. В Колундаевском колхозе разутых добоса колхозников заставляли по три часа бегать по снегу. Обмороженных привезли в Базковскую больницу.

14. Там же: допрашиваемому колхознику надевали на голову табурет, сверху прикрывали шубой, били и допрашивали.

15. В Базковском колхозе при допросе раздевали, полуголых отпускали домой, с полдороги возвращали, и так по нескольку раз.

16. Уполномоченный РО ОГПУ Яковлев с оперативной группой проводил в Верхне-Чирском колхозе собрание. Школу топили до одурения. Раздеваться не приказывали. Рядом имели «прохладную» комнату, куда выводили с собрания для «индивидуальной обработки». Проводившие собрание сменялись, их было 5 чел., но колхозники были одни и те же… Собрание длилось без перерыва более суток.

Примеры эти можно бесконечно умножить. Это — не отдельные случаи загибов, это — узаконенный в районном масштабе — «метод» проведения хлебозаготовок. Об этих фактах я либо слышал от коммунистов, либо от самих колхозников, которые испытали все эти «методы» на себе и после приходили ко мне с просьбами «прописать про это в газету».


Видео:
https://www.facebook.com/100009086053740/videos/1493455634300624/?pnref=story
admin
Администратор
Сообщения: 923
Зарегистрирован: 29 апр 2009, 20:45

Re: Советская власть и ВОВ 1941-1945г

Сообщение admin »

501-я стройка. Мертвая дорога...

В концлагере были и женские колоны - одна из них № 310. За что сидели женщины? Многие молодые женщины (а им было от 18 до 35 лет, не старше) в лагеря попали "за колоски" - срок от 7 до 8 лет. За мешок ржи, украденной в колхозе, - 12 лет. За растрату в магазине - 10 лет. За воровство на производстве (украла 3 метра ситца и 5 катушек ниток) - 8 лет. За опоздание на работу - 5 лет. Те, у кого воровство покрупнее, садились обычно на 15 лет и больше. И вот лагерный ад! Оборванные и голодные женщины таскали шпалы. На заготовках леса пять кубометров на двоих, и дай бог доброго конвоира, а если злой, то к выполненной норме - приклад, кулак, сапог плюс матерное слово. И все время страшное ожидание - кому достанется…

Изображение

Побеги из лагерей были. В основном бежали военные, бывшие в плену - они были более организованные. Но куда бежать? Зимой - мороз, летом - жара, комары и мошка. От гнуса иной раз не было видно. Бежавших ловили, им прибавляли срок или расстреливали. Вспоминает А. Д.Жигин. - Куда бежать-то? На сотни километров болота, тундра, леса. Если и бывали отчаянные, кто решался на побег, все равно больше нескольких дней не выдерживали и, если только не погибнут где-то в трясине или не съедят друг друга (а были среди уголовников и такие случаи), возвращались с повинной назад, в лагерь. Один из очевидцев тех времен Николай Б. рассказал о своей судьбе и о крупномасштабном восстании заключенных.

- Отбывал я свое наказание на Крайнем Севере, в Заполярье. Стройка № 501. Мне пришлось видеть своими глазами и на себе испытать ужасы сталинских лагерей смерти. Строили железную дорогу от Воркуты до Салехарда и дальше - через Уральские годы в лесотундру. Когда я прибыл в колонию вместе с другими солдатами, ранее служившими в Германии, нам сказали: "Если согласитесь работать в войсках МВД и охранять заключенных, это вам зачтется. За хорошую службу Родине - один день за два, а после отбытия срока будет снята судимость". Так я попал в "самоохрану". Прямо скажу: испугался. Я видел рабский труд и унижение в колониях, десятки, сотни тысяч в лагерях смерти. Мне казалось, что большая часть населения России сидит в этих лагерях.

За свою службу я несколько раз перевербовывался из лагеря в лагерь. Видел несколько десятков лагерей, три женских колонии. Что такое колония? Более пяти тысяч человек заключенных. Три десятка бараков, сколоченных из сборных щитовых деталей. Каждый барак по 50 и более метров длиной, в два яруса нары, две печки из бочек. Когда их топят, в бараке собирается удушливый смрад и вонь человеческих тел, с потолка капает вода, а стены покрываются инеем. Люди, возвращались с работы мокрыми, не успевая обсушиться, так мокрыми и шли на работу на следующий день. В каждом таком бараке находилось более 500 человек. Нормы выработки были непосильными. Тем немногим, кто их выполнял, давали 1200 грамм хлеба. Большинство заключенных норму не вытягивали, и им давали по 300 грамм хлеба - горбушку, как говорили в лагерях. Приварок составлял суп из ячневой крупы, заправленной треской. После такого питания и изнурительного труда ежедневно люди умирали от разных заболеваний. Зимой трупы складывали у специально отведенного барака, потом их грузили на сани, которые волокли все те же заключенные, подгоняли трактор и вывозили в карьер, где их заваливали бульдозером. За одну такую "ходку" вывозили от двух до трех сотен человек. В 1949 году на станции Обязь заключенные восстали, разоружили охрану, побили всех и направили в сторону Воркуты освобождать каторжников-шахтеров. Восставшие прошли около 80 километров с боями, освобождая лагерь за лагерем. К ним примыкали все новые и новые силы из освобожденных лагерей, и, в конце концов, число восставших достигло более 70 тысяч. При своем продвижении они уничтожали местных жителей - эвенков, якутов, зырян за то, что те выдавали властям беглых заключенных за хорошую денежную награду, а чаще - за водку. О побеге, видимо, узнала высшая власть, и были приняты меры. Самолетами высадили десант, "подтянули" минометы, артиллерию, и началось уничтожение этих заключенных с воздуха и земли. Две недели шли бои, пока всех беглых не уничтожили. До нашей колонии, восставшие не дошли. А меры предосторожности были приняты такие: вся 501-я сталинская стройка была усилена пулеметной охраной на вышках, заключенных загнали в лагеря, на работу не выводили. Некоторым пленным надели кандалы и поездом увезли в Воркуту, что с ними стало потом - никто не знает.

Освободили меня, когда кончился срок. Никаких там "день за два" не было. Меня и многих таких, как я, просто надули. Просто у власти не было солдат, чтобы такую уйму народу охранять. Когда кончился срок, и я впервые в жизни получал паспорт, меня инструктировали военные из органов МВД. Дали подписать документ, чтобы я не разглашал то, что видел. "Иначе, - пригрозили, - получишь тот же срок, что имел". Прошло много времени, я стал инвалидом 2-й группы, седой и без здоровья. Казалось, наступило другое время. И вот, когда Указом Президиума Верховного Совета СССР всех участников войны стали награждать орденом Отечественной войны, я отправился в военкомат за наградой. А там мне пихают какую-то книгу в нос и говорят: "Тебе не положено. Ты осужден военным трибуналом". Я взял в руки этот журнал, прочитал. Статья, правильно, моя. Только почему-то написано, что служил связистом, а не разведчиком, как было на самом деле. Я обратился с письмом в Верховный Совет. Получил уведомление, где указано, что в данном случае решение должны принимать местные власти, то есть военкомат и исполком…
Вот такой получился обман. А ведь сами брали меня, чтобы себя охранять. Но хвост длиной от Лабытнаног до Курска тянется за мной до сих пор, и по всей вероятности, с этим хвостом уйду и в могилу.

...И наступил март 1953 года. К этому времени из полутора тысяч километров трассы от Воркуты до Игарки более чем на 700 километрах были уложены рельсы и открыто движение поездов (а от Салехарда до Надыма ходил раз в сутки даже и пассажирский поезд). Вдоль трассы уже построили десятки станций, разъездов, поселков; оборудовали депо, мастерские... Сумма затрат на это строительство перевалила за 260 миллионов рублей. Через несколько дней после смерти Сталина из Москвы пришло распоряжение - полностью прекратить все работы на дороге. А вскоре вслед за этим последовало указание о срочном вывозе людей, материальных ценностей и консервации строительства. Однако когда специалисты подсчитали, во что обойдется эта консервация и последующее сбережение всего уже построенного на трассе, полученное девятизначное число ежегодных затрат породило в "верхах" новое решение: строительство ликвидировать. Что могли, вывезли на "Большую землю", основная же часть построенного осталась беспризорно пропадать в тундре. Миллиарды народных денег, изломанные судьбы, сверхчеловеческие усилия, чудеса инженерной находчивости, все ушло впустую. И до сих пор в этих местах можно обнаружить, среди разросшихся деревьев, рыжие от ржавчины паровозы и вагоны, обветшавшие бараки бывших лаггородков, окруженные "паутиной" колючей проволоки, покосившиеся семафоры, и двойную нить рельсов, неверной, деформированной строчкой прочертивших тундру с запада на восток…

"Мертвая дорога" - так называют сталинское детище местные жители. Прошли годы и в пустынных краях вновь стали появляться люди - геологи, нефтяники. Мощные газовые и нефтяные промыслы Ямальского севера один за другим стали возникать по-соседству со старой дорогой. И кое-что из сохранившихся построек пригодилось спустя четверть века новому поколению советских людей. Нынешний уровень освоения богатств Крайнего Севера поставил под вопрос прежнюю убийственную для сталинской дороги формулировку: "возить здесь некого и нечего". Уже не один год раздаются высказывания специалистов о том, что пришла пора возобновить строительство железной дороги у Полярного круга - на современном, конечно, уровне. Что ж, сохранившиеся участки "Мертвой дороги" могут в этом случае значительно облегчить работу нынешних строителей. Будет ли так? Оживет ли когда-нибудь "Мертвая дорога"? - Вопрос еще ждет своего окончательного решения. Но каково бы ни было будущее этой дороги, история ее строительства не должна исчезнуть в безвестности. ...

Вспоминаем мы о сталинских репрессиях сейчас часто. И вроде бы даже надоели уже все эти "вечные" истории безвинно осужденных людей. Слишком уж их много - тысячи и тысячи заключенных. Побывав на железной дороге Салехард - Надым, а точнее увидев то, что от нее осталось, невозможно не поразиться размаху коммунистического террора. И становятся очевидным то, что недавнее прошлое, памятное нашим отцам и дедам, еще долго будет довлеть над нашим обществом. Сторожевые вышки в большинстве своем сохранились до сих пор настолько хорошо, что хоть сейчас "заселяй" их охранниками. Километры колючей проволоки по сей день "охраняют" бараки. А особенно важно сохранить наше прошлое не для нас, тех кто знаком с историей Ямала, а именно для поколений грядущих. Ведь с каждым годом "живые" свидетельства сталинского беспредела разрушаются, экспонаты разошедшиеся по музеям округа, не могут предоставить всеобъемлющей картины того времени. В связи с этим Салехардский клуб экстремального туризма "Полярные волки" выступил с предложением, которое заслуживает самого пристального внимания. Идея, о которой уже не раз думали многие, проста: создать документальный фильм, место съемок - сталинские лагеря 501-я стройка. Материалы для создания этого фильма уже отсняты, в ходе экспедиции "501-й мир". Осенью 2000 года планируется выход в свет. Этот документальный фильм станет еще одной достоверной страничкой прошлого, которая откроет действительную картину происходившего в концлагерях бывшего Союза.


По материалам журнала "Ямальский Меридиан", газеты "Красный Север", документов из архива Окружного краеведческого музея ЯНАО
подготовил Ринат Саитов
admin
Администратор
Сообщения: 923
Зарегистрирован: 29 апр 2009, 20:45

Re: Советская власть и ВОВ 1941-1945г

Сообщение admin »

Голодомор


Изображение

..............
"Хата, кобыла, корова, сарай, рубашки детские..." - изъятие имущества харьковского селянина Косенко за невыполнение им плана хлебозаготовок. 01.02.1933 г.

Зимой, в пик голодомора, у селянина с детьми забрали хату, сарай, живность, одежду, постель, полотенца...
Государственный архив Харьковской области Ф. Р - 2762, оп. 1, д. 411, л. 7.

Голодомор в Украине 1932-33 гг. Документальный фильм, воспоминания очевидцев, причины голодомора
https://www.youtube.com/watch?v=ASpIbfGBy4M
admin
Администратор
Сообщения: 923
Зарегистрирован: 29 апр 2009, 20:45

Re: Советская власть и ВОВ 1941-1945г

Сообщение admin »

ГУЛАГ для самых маленьких

Ясли и детские комбинаты, приемники-распределители, детские дома и зоны для малолеток — сотни тысяч советских детей родились и выросли в изоляции. Их рожали в товарных вагонах, связывали и насильно кормили горячей кашей, брили наголо, били за хлебные крошки и сажали в тюрьмы за письма арестованным родственникам.



Зоны матери и ребенка

Грудной младенец в следственном изоляторе, запертый в камере вместе с матерью, или отправленный по этапу в колонию — обычная практика 1920-х – начала 1930-х годов. «При приеме в исправительно-трудовые учреждения женщин, по их желанию, принимаются и их грудные дети», — цитата из Исправительно-трудового кодекса 1924 года, статья 109. «Шурку обезвреживают. <...> С этой целью его выпускают на прогулку только на один час в день и уже не на большой тюремный двор, где растет десятка два деревьев и куда заглядывает солнце, а на узкий темный дворик, предназначенный для одиночек. <...> Должно быть, в целях физического обессиления врага помощник коменданта Ермилов отказался принять Шурке даже принесенное с воли молоко. Для других он передачи принял. Но ведь то были спекулянты и бандиты, люди гораздо менее опасные, чем СР Шура», — писала в злом и ироничном письме наркому внутренних дел Феликсу Дзержинскому арестованная Евгения Ратнер, чей трехлетний сын Шура находился в Бутырской тюрьме.

Рожали тут же: в тюрьмах, на этапе, в зонах. Из письма председателю ЦИК СССР Михаилу Калинину о высылке семей спецпереселенцев из Украины и Курска: «Отправляли их в ужасные морозы – грудных детей и беременных женщин, которые ехали в телячьих вагонах друг на друге, и тут же женщины рожали своих детей (это ли не издевательство); потом выкидывали их из вагонов, как собак, а затем разместили в церквах и грязных, холодных сараях, где негде пошевелиться».

По данным на апрель 1941 года, в тюрьмах НКВД содержалось 2500 женщин с малолетними детьми, в лагерях и колониях находились 9400 детей до четырех лет. В тех же лагерях, колониях и тюрьмах было 8500 беременных женщин, около 3000 из них — на девятом месяце беременности.

Забеременеть женщина могла и в заключении: будучи изнасилованной другим заключенным, вольным работником зоны или конвоиром, а случалось, что и по собственному желанию. «Просто до безумия, до битья головой об стенку, до смерти хотелось любви, нежности, ласки. И хотелось ребенка — существа самого родного и близкого, за которое не жаль было бы отдать жизнь», — вспоминала бывшая узница ГУЛАГа Хава Волович, осужденная на 15 лет в возрасте 21 года. А вот воспоминания другой узницы, родившейся в ГУЛАГе: «Мать мою, Завьялову Анну Ивановну, в 16–17 лет отправили с этапом заключенных с поля на Колыму за собранные несколько колосков в карман... Будучи изнасилованной, моя мать 20 февраля 1950 года родила меня, амнистий по рождению дитя в тех лагерях не было». Были и те, кто рожал, надеясь на амнистию или послабление режима.

Но освобождение от работы в лагере женщинам давали только непосредственно перед родами. После рождения ребенка заключенной полагалось несколько метров портяночной ткани, а на период кормления младенца — 400 граммов хлеба и суп из черной капусты или отрубей три раза в день, иногда даже с рыбьими головами. В начале 40-х в зонах стали создавать ясли или деткомбинаты: «Прошу Вашего распоряжения об ассигновании 1,5 миллиона рублей для организации в лагерях и колониях детских учреждений на 5000 мест и на их содержание в 1941 году 13,5 миллионов рублей, а всего 15 миллионов рублей», — пишет в апреле 1941 года начальник ГУЛАГа НКВД СССР Виктор Наседкин.

Изображение


В яслях дети находились, пока матери работали. На кормление «мамок» водили под конвоем, большую часть времени младенцы проводили под присмотром нянечек — осужденных за бытовые преступления женщин, как правило, имевших собственных детей. Из воспоминаний заключенной Г.М. Ивановой: «В семь часов утра няньки делали побудку малышам. Тычками, пинками поднимали их из ненагретых постелей (для «чистоты» детей одеяльцами их не укрывали, а набрасывали их поверх кроваток). Толкая детей в спинки кулаками и осыпая грубой бранью, меняли распашонки, подмывали ледяной водой. А малыши даже плакать не смели. Они только кряхтели по-стариковски и — гукали. Это страшное гуканье целыми днями неслось из детских кроваток».

«Из кухни няня принесла пылающую жаром кашу. Разложив ее по мисочкам, она выхватила из кроватки первого попавшегося ребенка, загнула ему руки назад, привязала их полотенцем к туловищу и стала, как индюка, напихивать горячей кашей, ложку за ложкой, не оставляя ему времени глотать», — вспоминает Хава Волович. Ее дочь Элеонора, родившаяся в лагере, первые месяцы жизни провела вместе с матерью, а затем попала в деткомбинат: «При свиданиях я обнаруживала на ее тельце синяки. Никогда не забуду, как, цепляясь за мою шею, она исхудалой ручонкой показывала на дверь и стонала: „Мамыця, домой!“. Она не забывала клоповника, в котором увидела свет и была все время с мамой». 3 марта 1944 года, в год и три месяца, дочь заключенной Волович скончалась.

Смертность детей в ГУЛАГе была высокой. Согласно архивным данным, собранным норильским обществом «Мемориал», в 1951 году в домах младенца на территории Норильлага находились 534 ребенка, из них умерли 59 детей. В 1952 году должны были появиться на свет 328 детей, и общая численность младенцев составила бы 803. Однако в документах 1952 года указано число 650 — то есть 147 детей скончались.

Выжившие дети развивались плохо и физически и умственно. Писательница Евгения Гинзбург, некоторое время работавшая в деткомбинате, вспоминает в автобиографическом романе «Крутой маршрут», что лишь немногие четырехлетние дети умели говорить: «Преобладали нечленораздельные вопли, мимика, драки. «Откуда же им говорить? Кто их учил? Кого они слышали? — с бесстрастной интонацией объясняла мне Аня. — В грудниковой группе они ведь все время просто лежат на своих койках. Никто их на руки не берет, хоть лопни от крика. Запрещено на руки брать. Только менять мокрые пеленки. Если их, конечно, хватает”».

Свидания кормящих матерей с детьми были короткими — от 15 минут до получаса каждые четыре часа. «Один проверяющий из прокуратуры упоминает о женщине, которая из-за своих рабочих обязанностей на несколько минут опоздала на кормление, и ее не пустили к ребенку. Одна бывшая работница лагерной санитарной службы сказала в интервью, что на кормление ребенка грудью отводилось полчаса или 40 минут, а если он не доедал, то няня докармливала его из бутылочки», — пишет Энн Эпплбаум в книге «ГУЛАГ. Паутина большого террора». Когда ребенок выходил из грудного возраста, свидания становились еще более редкими, а вскоре детей отправляли из лагеря в детский дом.

В 1934 году срок пребывания ребенка с матерью составлял 4 года, позже — 2 года. В 1936-1937 годах пребывание детей в лагерях было признано фактором, понижающим дисциплину и производительность труда заключенных, и этот срок секретной инструкцией НКВД СССР снизили до 12 месяцев. «Принудительные отправки лагерных детей планируются и проводятся, как настоящие военные операции — так, чтобы противник был захвачен врасплох. Чаще всего это происходит глубокой ночью. Но редко удается избежать душераздирающих сцен, когда ошалелые мамки бросаются на надзирателей, на колючую проволоку заграждения. Зона долго сотрясается от воплей», — описывает отправку в детские дома французский политолог Жак Росси, бывший заключенный, автор «Справочника по ГУЛАГу».

О направлении ребенка в детдом делалась пометка в личном деле матери, однако адрес пункта назначения там не указывался. В докладе наркома внутренних дел СССР Лаврентия Берии председателю Совнаркома СССР Вячеславу Молотову от 21 марта 1939 года сообщается, что изъятым у осужденных матерей детям начали присваивать новые имена и фамилии.

«Будьте осторожны с Люсей, ее отец - враг народа»

Если родителей ребенка арестовывали, когда он уже был не грудным младенцем, его ждал собственный этап: скитания по родственникам (если они остались), детский приемник, детдом. В 1936-1938 годах обычной становится практика, когда даже при наличии родственников, готовых стать опекунами, ребенка «врагов народа» — осужденных по политическим статьям — отправляют в детприемник. Из воспоминаний Г.М. Рыковой: «После ареста родителей мы с сестрой и бабушкой продолжали жить в нашей же квартире <...> Только занимали мы уже не всю квартиру, а только одну комнату, так как одна комната (папин кабинет) была опечатана, а во вторую еще при нас вселился майор НКВД с семьей. 5 февраля 1938 года к нам явилась дама с просьбой проехать с ней к начальнику детского отдела НКВД, якобы он интересуется, как к нам относилась бабушка и как вообще мы с сестрой живем. Бабушка ей сказала, что нам пора в школу (учились мы во вторую смену), на что эта особа ответила, что подбросит нас на своей машине ко второму уроку, чтобы мы взяли с собой только учебники и тетради. Привезла она нас в Даниловский детприемник для несовершеннолетних преступников. В приемнике нас сфотографировали в анфас и в профиль, прикрепив к груди какие-то номера, и сняли отпечатки пальцев. Больше мы домой не вернулись».

«На следующий день после ареста отца я пошла в школу. Перед всем классом учительница объявила: “Дети, будьте осторожны с Люсей Петровой, отец ее – враг народа”. Я взяла сумку, ушла из школы, пришла домой и сказала маме, что больше в школу ходить не буду», — вспоминает Людмила Петрова из города Нарва. После того, как мать тоже арестовали, 12-летняя девочка вместе с 8-летним братом оказалась в детском приемнике. Там их обрили наголо, сняли отпечатки пальцев и разлучили, по отдельности направив в детские дома.

Дочь репрессированного по «делу Тухачевского» командарма Иеронима Уборевича Владимира, которой в момент ареста родителей было 13 лет, вспоминает, что в детоприемниках детей “врагов народа” изолировали от внешнего мира и от других детей. «К нам не подпускали других детей, нас не подпускали даже к окнам. К нам никого не пускали из близких… Мне и Ветке тогда было по 13 лет, Петьке 15, Свете Т. и ее подруге Гизе Штейнбрюк по 15. Остальные все младше. Были две крошечки Ивановы 5 и 3 года. И маленькая все время звала маму. Было довольно-таки тяжело. Мы были раздражены, озлоблены. Чувствовали себя преступниками, все начали курить и уже не представляли для себя обычную жизнь, школу».

В переполненных детприемниках ребенок находился от нескольких дней до месяцев, а затем - этап, похожий на взрослый: «черный ворон», товарный вагон. Из воспоминаний Альдоны Волынской: «Дядя Миша, представитель НКВД, объявил, что мы поедем в детский дом на Черное море в Одессу. Везли нас на вокзал на “черном вороне”, задняя дверь была открыта, и в руке охранник держал наган. B поезде нам велели говорить, что мы отличники и поэтому до конца учебного года едем в Артек». А вот свидетельство Анны Раменской: «Детей разделили на группы. Маленькие брат с сестрой, попав в разные места, отчаянно плакали, вцепившись друг в друга. И просили их не разъединять все дети. Но ни просьбы, ни горький плач не помогли. Нас посадили в товарные вагоны и повезли. Так я попала в детдом под Красноярском. Как мы жили при начальнице-пьянице, при пьянках, поножовщине, рассказывать долго и грустно».

Детей «врагов народа» из Москвы везли в Днепропетровск и Кировоград, из Петербурга — в Минск и Харьков, из Хабаровска — в Красноярск.

ГУЛАГ для младших школьников

Как и детприемники, детские дома были переполнены: по состоянию на 4 августа 1938 года у репрессированных родителей были изъяты 17 355 детей и намечались к изъятию еще 5 тысяч. И это не считая тех, кого переводили в детские дома из лагерных деткомбинатов, а также многочисленных беспризорников и детей спецпереселенцев — раскулаченных крестьян.

«В комнате 12 кв. метров находятся 30 мальчиков; на 38 детей 7 коек, на которых спят дети-рецидивисты. Двое восемнадцатилетних обитателей изнасиловали техничку, ограбили магазин, пьют вместе с завхозом, сторожиха скупает краденое». «Дети сидят на грязных койках, играют в карты, которые нарезаны из портретов вождей, дерутся, курят, ломают решетки на окнах и долбят стены с целью побега». «Посуды нет, едят из ковшиков. На 140 человек одна чашка, ложки отсутствуют, приходится есть по очереди и руками. Освещения нет, имеется одна лампа на весь детдом, но и она без керосина». Это цитаты из донесений руководства детских домов Урала, написанных в начале 1930-х годов.

«Деточаги» или «детплощадки», как называли в 30-е годы дома ребенка, размещались в почти неотапливаемых, переполненных бараках, часто без кроватей. Из воспоминаний голландки Нины Виссинг о детском доме в Богучарах: «Стояли два больших плетеных сарая с воротами вместо дверей. Крыша текла, потолков не было. В таком сарае помещалось очень много детских кроватей. Кормили нас на улице под навесом».

О серьезных проблемах с питанием детей сообщает в секретной записке от 15 октября 1933 года тогдашний начальник ГУЛАГа Матвей Берман: «Питание детей неудовлетворительно, отсутствуют жиры и сахар, нормы хлеба недостаточны <...> В связи с этим – в отдельных детдомах наблюдаются массовые заболевания детей туберкулезом и малярией. Так, в Полуденовском детдоме Колпашевского района из 108 детей здоров только 1, в Широковском – Карагасокского района из 134 детей больны: туберкулезом – 69 и малярией – 46».

«В основном суп из сухой рыбки корюшки и картошки, липкий черный хлеб, иногда суп из капусты», — вспоминает детдомовское меню Наталья Савельева, в тридцатые годы — воспитанница дошкольной группы одного из «деточагов» в поселке Маго на Амуре. Дети питались подножным кормом, искали еду в помойках.

Изображение
Фотография в музее исправительной колонии особого режима №1 в поселке Сосновка в Мордовии. Фото: Станислав Красильников / ИТАР-ТАСС

Издевательства и физические наказания были обычным делом. «На моих глазах директор избивала мальчиков постарше меня, головой о стену и кулаками по лицу, за то, что при обыске она у них находила в карманах хлебные крошки, подозревая их в том, что они готовят сухари к побегу. Воспитатели нам так и говорили: “Вы никому не нужны”. Когда нас выводили на прогулку, то дети нянек и воспитательниц на нас показывали пальцами и кричали: “Врагов, врагов ведут!” А мы, наверное, и на самом деле были похожи на них. Головы наши были острижены наголо, одеты мы были как попало. Белье и одежда поступали из конфискованного имущества родителей», — вспоминает Савельева. «Однажды во время тихого часа я никак не могла заснуть. Тетя Дина, воспитательница, села мне на голову, и если бы я не повернулась, возможно, меня бы не было в живых», — свидетельствует другая бывшая воспитанница детдома Неля Симонова.

Контрреволюция и «четверка» по литературе


Энн Эпплбаум в книге «ГУЛАГ. Паутина большого террора» приводит следующую статистику, основываясь на данных архивов НКВД: в 1943–1945 годы через детприемники прошло 842 144 бездомных ребенка. Большинство из них оказались в детдомах и ремесленных училищах, часть отправилась обратно к родным. А 52 830 человек оказались в трудовых воспитательных колониях — превратились из детей в малолетних заключенных.

Еще в 1935 году было опубликовано известное постановление Совнаркома СССР «О мерах борьбы с преступностью среди несовершеннолетних», вносившее изменения в Уголовный кодекс РСФСР: согласно этому документу, за кражи, насилие и убийства можно было осуждать детей с 12-летнего возраста «с применением всех мер наказания». Тогда же, в апреле 1935 года, под грифом «совершенно секретно» вышло «Разъяснение прокурорам и председателям судов» за подписью прокурора СССР Андрея Вышинского и председателя Верховного суда СССР Александра Винокурова: «К числу мер уголовного наказания, предусмотренных ст. 1 указанного постановления, относится также и высшая мера уголовного наказания (расстрел)».

По данным на 1940 год, в СССР существовало 50 трудовых колоний для несовершеннолетних. Из воспоминаний Жака Росси: «Детские исправительно-трудовые колонии, в которых содержатся несовершеннолетние воры, проститутки и убийцы обоих полов, превращаются в ад. Туда попадают и дети младше 12 лет, поскольку часто бывает, что пойманный восьми- или десятилетний воришка скрывает фамилию и адрес родителей, милиция же не настаивает и в протокол записывают — “возраст около 12 лет”, что позволяет суду “законно” осудить ребенка и направить в лагеря. Местная власть рада, что на вверенном ей участке будет одним потенциальным уголовником меньше. Автор встречал в лагерях множество детей в возрасте — на вид — 7-9 лет. Некоторые еще не умели правильно произносить отдельные согласные».

Как минимум до февраля 1940 года (а по воспоминаниям бывших заключенных, и позже) осужденные дети содержались и во взрослых колониях. Так, согласно «Приказу по Норильскому строительству и ИТЛ НКВД» № 168 от 21 июля 1936 года, «заключенных малолеток» от 14 до 16 лет разрешено было использовать на общих работах по четыре часа в день, а еще четыре часа должны были отводиться на учебу и «культурно-воспитательную работу». Для заключенных от 16 до 17 лет устанавливался уже 6-часовой рабочий день.

Бывшая заключенная Ефросиния Керсновская вспоминает девочек, оказавшихся с ней на этапе: «В среднем лет 13-14. Старшая, лет 15, производит впечатление уже действительно испорченной девчонки. Неудивительно, она уже побывала в детской исправительной колонии и ее уже на всю жизнь «исправили». <...> Самая маленькая — Маня Петрова. Ей 11 лет. Отец убит, мать умерла, брата забрали в армию. Всем тяжело, кому нужна сирота? Она нарвала лука. Не самого лука, а пера. Над нею “смилостивились”: за расхищение дали не десять, а один год». Та же Керсновская пишет о встреченных в заключении 16-летних блокадницах, которые рыли со взрослыми противотанковые рвы, а во время бомбежки бросились в лес и наткнулись на немцев. Те угостили их шоколадом, о чем девочки рассказали, когда вышли к советским солдатам, и были отправлены в лагерь.

Заключенные Норильского лагеря вспоминают об испанских детях, оказавшихся во взрослом ГУЛАГе. О них же в «Архипелаге ГУЛАГ» пишет Солженицын: «Испанские дети — те самые, которые вывезены были во время Гражданской войны, но стали взрослыми после Второй мировой. Воспитанные в наших интернатах, они одинаково очень плохо сращивались с нашей жизнью. Многие порывались домой. Их объявляли социально опасными и отправляли в тюрьму, а особенно настойчивым — 58, часть 6 — шпионаж в пользу... Америки».

Особое отношение было к детям репрессированных: согласно циркуляру наркома внутренних дел СССР №106 начальникам УНКВД краев и областей «О порядке устройства детей репрессированных родителей в возрасте свыше 15 лет», выпущенном в мае 1938 года, «социально опасные дети, проявляющие антисоветские и террористические настроения и действия, должны предаваться суду на общих основаниях и направляться в лагеря по персональным нарядам ГУЛАГа НКВД».

Таких «социально опасных» и допрашивали на общих основаниях, с применением пыток. Так, 14-летний сын расстрелянного в 1937 году командарма Ионы Якира Петр был подвергнут в астраханской тюрьме ночному допросу и обвинен в «организации конной банды». Его осудили на 5 лет. Шестнадцатилетнего поляка Ежи Кмецика, пойманного в 1939 году при попытке бегства в Венгрию (после того, как Красная Армия вошла в Польшу), во время допроса заставляли сидеть и стоять на табурете по много часов, а также кормили соленым супом и не давали воды.

В 1938 году за то, что «будучи враждебно настроен к советскому строю систематически проводил среди воспитанников детдома контрреволюционную деятельность» был арестован и помещен во взрослую Кузнецкую тюрьму 16-летний Владимир Мороз, сын «врага народа», живший в Анненском детдоме. Чтобы санкционировать арест, Морозу исправили дату рождения — приписали один год. Поводом для обвинения стали письма, которые в кармане брюк подростка нашла пионервожатая — Владимир писал арестованному старшему брату. После обыска у подростка нашли и изъяли дневники, в которых он вперемежку с записями о «четверке» по литературе и «некультурных» учителях рассуждает о репрессиях и жестокости советского руководства. Свидетелями на процессе выступила та же пионервожатая и четыре воспитанника детдома. Мороз получил три года ИТЛ, но в лагерь не попал — в апреле 1939 года он умер в Кузнецкой тюрьме «от туберкулеза легких и кишок».
admin
Администратор
Сообщения: 923
Зарегистрирован: 29 апр 2009, 20:45

Re: Советская власть и ВОВ 1941-1945г

Сообщение admin »

Гражданская война глазами заложников



Изображение

Г.В.Иванов-Разумник. Фото из книги: Иванов-Разумник. "Писательские судьбы. Тюрьмы и ссылки". М., 2000.
М.Ф. Косинский
Первая половина века
1918


Мама узнала, что требуется машинистка в Чрезвычайную комиссию. Тогда это было одно из новых учреждений, и мы еще не связывали название "Чека" с чем-то страшным. Маму приняли на работу.

Но вскоре ей пришлось печатать списки арестованных помещиков и прочих – собственно, списки заложников, – и даже документы, связанные с расстрелом. Маму это возмутило. Тем более что слухи, ходившие в городе, были нелестны для саранской ЧК.

По улицам города каждый день водили под конвоем нескольких стариков-помещиков и бывших офицеров с метлами в руках. Они должны были подметать заросшие травой улицы, выполняя брошенный тогда лозунг: "пролетарий под ружье – буржуй под метелку!" Держали их в тюрьме.

Возмущенная мама пошла к председателю ЧК и стала его убеждать, что расстрелы и аресты не должны происходить в стране, завоевавшей себе свободу.

По-видимому, наивность мамы настолько поразила председателя ЧК, что он ограничился немедленным увольнением мамы. Она нашла работу при штабе какой-то артиллерийской части, квартировавшей в Саранске.

Г.В.Иванов-Разумник
Тюрьмы и ссылки
1918

Навстречу мне приветливо поднялся пожилой человек невысокого роста с широкой бородой, отрекомендовался "старостой нашего корабля" и предложил принять участие в чаепитии.

Я пожал руки остальным путешественникам, представился им и уселся за стол, радушно угощаемый "чем Бог послал". Спросил старосту, где я нахожусь и что это за привилегированное тюремное помещение?

– Действительно, привилегированное, – сказал он, – разве вы о нем ничего не слыхали? Это – Корабль Смерти.

– Какой Корабль Смерти?

– Значит, ничего не слышали. Корабль Смерти – помещение для смертников, приговоренных к расстрелу и ожидающих окончательного решения своей участи.

– А вы?

– И я, и все мы здесь – смертники. А раз вы сюда попали...

Должен признаться: кусок остановился у меня в горле. Староста осторожно стал расспрашивать о моем деле, когда и как меня судили. <...>

– Две недели тому назад обвинили в контрреволюционном заговоре, а завтра утром на свободу! Этого в Корабле Смерти при мне не бывало. Уводят нас больше ночью. Если скажут "с вещами" – значит, переводят куда-нибудь, если "без вещей" – ну, значит... На днях увели "без вещей" троих; "с вещами" взяли только одного, с неделю тому назад, да и то ночью.

– А сами вы, – спросил я старосту, – давно здесь сидите?

– Второй месяц пошел, – ответил он мне.

В голове у меня все перепуталось. <...> Все это нелепость. Суда надо мной никакого не было, но и то сказать – какие там суды в эпоху чекистского террора! А с другой стороны, все это слишком невероятно и нелепо. <...> Ночь на стуле во вшивом подвале казалась мне теперь недосягаемым идеалом!

Должно быть, все эти мысли ясно читались на моем лице, так как староста мягко сказал:

– А вы бросьте думать обо всем этом и положитесь на судьбу; думами тут делу не поможешь.

Я последовал его совету, постарался "бросить думать" и принялся за прерванное чаепитие. Но не могу сказать, чтобы "бросить думать" мне удалось; о чем бы я ни говорил, в подсознании все время одна и та же мысль: Корабль Смерти! Чтобы заглушить ее, я стал расспрашивать спутников по Кораблю, давно ли они совершают в нем свое плавание и как в него попали. <...> Староста – бухгалтер в каком-то большом учреждении – и в царские времена, и в революционные был одинаково далек от какой бы то ни было политики. Как-то пришел к нему уезжавший на время в Сибирь знакомый и попросил приютить его чемодан с особенно ценными для него вещами, который он боялся оставить в своей холостяцкой комнате. Уехал – и исчез; а вскоре к бухгалтеру нагрянули ночные гости, произвели повальный обыск, забрали чемодан и его самого. Держали на "Лубянке, 2", подвергали строжайшим допросам, обвиняя в принадлежности к широко разветвленной контрреволюционной "колчаковской" организации, эмиссаром которой был его знакомый. <...> На его постоянные уверения, что он ни сном ни духом не причастен к этому делу, ответили кратко: "Все равно расстреляем", – и отправили ждать решения своей участи в Корабль Смерти.

Молодой солдат, партийный эсер, принимавший участие в восстании какого-то из волжских полков, – в Самаре? в Саратове? <...>

Молодой человек, называвший себя анархистом. После разгрома советской властью анархистов в Москве в апреле 1918 года он скрылся в провинцию и организовал там анархистские группы с боевыми заданиями. <...> После нескольких удачных "эксов" (экспроприации) группа его была "ликвидирована", и он сравнительно недавно очутился в Корабле Смерти.

Четвертый – матрос, хмурый и неразговорчивый. Его рассказ о себе совсем не помню. <...>

Наконец, пятый – истовый старик-крестьянин, староста какого-то подмосковного села, в котором очень "безобразничал" поставленный из Москвы "комиссар". Мужики долго терпели, безрезультатно жаловались, но однажды "комиссар" был убит выстрелом из ружья в окно. Виновного не нашли, старосту взяли как заложника, сказали: "Найдем виновного – тебя отпустим, а не то – не взыщи!" – и вот теперь сидит он в Корабле Смерти.

А шестой – я. Какими судьбами попал я в Корабль Смерти, что мне предстояло впереди? <...>

Пили чай и разговаривали спокойно, тем более что ночь – опасное время – миновала. Староста написал что-то на клочке бумаги и, подавая его мне, сказал:

– Знаете что, ведь и невероятное иной раз случается: а вдруг вас сегодня и взаправду выпустят? Тогда просьба к вам: вот номер телефона. <...> Скажите только, что здоров и пока жив. Если вам не трудно...

– Труда здесь нет, – ответил я, пряча записку, – а только после наших вчерашних разговоров мало что-то верится, что я сегодня выйду на свободу. Вот и десять часов уже скоро...

– Кириллов день еще не прошел, – улыбнулся староста, показывая этой цитатой из Алексея Толстого, что и он не чужд литературного образования. И чуть только произнес он эти слова, как наверху отворилась дверь, и латышский мальчишка-чекист с капитанской рубки прокричал в трюм мою фамилию, прибавив:

– Собираться... с вещами!

В регистратуре сидел все тот же вечный армянин, спросил меня: "Харашо спал?", исполнил все анкетные формальности, вручил удостоверение на право выезда из Москвы и – что еще важнее – ордер на право ухода из Чеки.

А.М.Гарасева
Я жила в самой бесчеловечной стране
1918

По-моему, в Рязани после октябрьского переворота первыми стали арестовывать священников. В городе было много церквей, соборы, три монастыря, много духовных учебных заведений. <...>

А летом 1918 года в Рязани стали брать "заложников".

Было их так много, что в городских тюрьмах их не могли разместить и собирали в Первом концентрационном лагере (потом были и другие!), устроенном на окраине города в бывшем женском монастыре.

<...> Чекистам здесь было удобно: вокруг высокие каменные стены, внутри – большая церковь, куда загоняли людей, много помещений – кельи, трапезная, гостиница. <...> Этот городской концлагерь просуществовал долго, и кто только в нем не побывал! Позднее сюда помещали пленных белогвардейцев, заключенных по приговору ревтрибунала, вдов расстрелянных, которые искупали свою "вину" мытьем полов на вокзалах, и просто "бывших людей", как их называли новые нелюди...

К концу лета 1918 года, когда городские концлагеря и тюрьмы уже не могли всех вместить, "заложников" стали распределять по уездам, направляя на земляные работы. Вместе со всеми отец и мы, три сестры, пошли проводить их на вокзал.

Перед монастырем – большая толпа родственников, знакомых и просто сочувствующих. Массивные ворота под аркой наглухо закрыты, охрана и чекисты проходят через узкую калитку. Долго ждем. На велосипеде к монастырю подъезжает заместитель начальника Рязанской ЧК латыш Стельмах, главный расстрельщик, и проходит в калитку.

Наконец, заложников выводят. Это старые больные люди, вина которых лишь в том, что они жили при прежней власти. Тех, кого могли в чем-то уличить – в чинах, наградах, происхождении, поступках, – давно уже расстреляли. Эти же просто схвачены при облавах и массовых арестах, проводившихся по принципу – чем больше, тем лучше. Главное, чтобы боялись.

Заложников долго строят, наконец, они трогаются. Впереди идет Стельмах, опираясь левой рукой на велосипед, а в правой держа наган. По бокам колонны – охрана. Колонна двигается по длинным улицам к вокзалу, через Старый базар, вдоль земляного вала кремля. В крайнем ряду идет Александр Васильевич Елагин, старый больной человек, друг нашей семьи. Он из дворян, до революции у него было не имение, а всего только хутор, где он открыл сельскохозяйственную школу для крестьян. Желающие могли обучаться у него бесплатно.

Когда у Елагина умер от туберкулеза единственный сын Юрий, причитающуюся ему долю наследства отец пожертвовал на постройку общежития для детей сельских учителей. Сам он работал в земстве, но был в оппозиции к крупному дворянству, на стороне "третьего элемента" земства – учителей, врачей, агрономов. На этой работе он познакомился и подружился с отцом. Теперь его уводят из города.

Чуть подальше от него – наш дядя, Василий Дмитриевич Гавриков, брат мамы. Он идет согнувшись, держась руками за низ живота, потому что только что перенес операцию аппендицита. Его вина состоит в том, что у нашего деда, его отца, была когда-то маслобойка. Ни деда, ни маслобойки давно нет, но он попал в "заложники", и больше мы его никогда не увидим.

Мы идем долго. Отец потихоньку вытирает слезы. Потом мы отстаем. Заложники сворачивают влево от кремля. Некоторые оглядываются, крестятся на собор...

В районах их разместили не в домах, а просто на земле, под открытым небом, за колючей проволокой. Гоняли на тяжелые работы, не считаясь со здоровьем, обессиленных расстреливали, но многие просто умирали сами от отсутствия пищи и тяжелой работы. Дядя умер от заражения крови – из-за непосильной работы разошлись швы после операции...

Те, кто дождался освобождения, почти все умерли по возвращении, как это было с Елагиным (он умер на четвертый день после освобождения) и с одиннадцатью нашими знакомыми крестьянами из села Волынь.

В концлагерь они попали по решению Комитета бедноты, от которого власти требовали высылать "врагов революции". Но кулак в селе был только один, к нему прибавили дьякона, однако двух человек показалось мало, поэтому остальных крестьян взяли "для числа"...

М.А.Нестерович-Берг
В борьбе с большевиками
1918


Уехавшие днемъ раньше нас, оренбургские казаки, они дежурили на вокзале и сообщили, что атаман Дутов [cм. фото – прим. ред.] прочел наше письмо и ждет нас не дождется к себе. <...>

Отправилась в штаб в сопровождении Андриенко и двух казаков. <...>

С вокзала до штаба ехали довольно долго. Я спрашивала у казаков, есть ли у них большевики.

— Где их нет! Вестимо есть, элемент пришлый. Забились в щели, как мыши, боятся атамана, он долго разговаривать не станет, живо распорядится по закону, — ответил казак. <...> Атаман был занят. В штабе находилось много арестованных большевиков-комиссаров. <...>

— Ценная добыча, — ухмыльнулся казак. <...> Встав из за письменнаго стола, Дутов сделал несколько шагов навстречу и сердечно поздоровался:

— Ждал, сестра, каждый день. Много говорили о вас казаки, бывшіе в альтдамском плену. Рад познакомиться. <...> Как доехали? Кого привезли с собой? <...> Ко мне тоже едут отовсюду переодетые офицеры. Эту силу надо использовать. Но нельзя оборванных и измученных сразу посылать в бой, сначала – отдых. А для этого необходимы деньги и деньги. У меня в войске их вовсе нет. Созвал я наших милых купчиков, просил дать денег, не помогло, хоть и клянутся: "Душу отдадим за спасеніе России". Я им: "Оставьте душу себе, мне деньги нужны". Не тут-то было. Пришлось наложить контрибуцию – в миллион рублей. Дал сроку 24 часа, завтра утром должны быть доставлены. Все рабочие большевики грозились забастовкой. Так что одно оставалось – занять войсками городские учреждения, расстреляв предварительно зачинщиков. Рабочіе комитеты я засадил в тюрьмы, как заложников. Думаю, что голубчики призадумаются; знают – не шучу. Пробовали присылать делегации с требованием освободить арестованных.

Несколько раз дал маху: принял. Но когда уже очень обнаглели, – даже террором стали мне грозить и казакам, – перестал с ними церемониться. Теперь, когда приходит делегация, попросту зову казаков и они делегацию забирают. Что с ней потом делают – меня мало интересует. Сейчас Россия в таком состоянии, что разговаривать не время... Ну и прекратились делегации.

А.А.Танеева (Вырубова)
Страницы моей жизни
1918
Увеличенное изображение
Анна Вырубова. Фото из книги: "Фрейлина Ее Величества Анна Вырубова". М., 1993.

<...> Все последнее время тоска и вечный страх не покидали меня; в эту ночь я видела о. Иоанна Кронштадского во сне. Он сказал мне: "Не бойся, я все время с тобой!" Я решила поехать прямо от друзей к ранней обедне на Карповку и, причастившись Св. таин, вернулась домой. <...> Когда я позвонила, мне открыла мать, вся в слезах, и с ней два солдата, приехавшие меня взять на Гороховую. Оказывается, они приехали ночью и оставили в квартире засаду. Мать уже уложила пакетик с бельем и хлебом, и нам еще раз пришлось проститься с матерью, полагая, что это наше последнее прощанье на земле, так как они говорили, что берут меня как заложницу за наступление белой армии.

<...> В женской камере меня поместили у окна. Над крышей виднелся золотой купол Исаакиевского собора. День и ночь окруженная адом, я смотрела и молилась на этот купол. Комната наша была полна; около меня помещалась белокурая барышня финка, которую арестовали за попытку уехать в Финляндию. Она служила теперь машинисткой в чрезвычайке и по ночам работала: составляла списки арестованных и потому заранее знала об участи многих. Кроме того, за этой барышней ухаживал главный комиссар – эстонец. Возвращаясь ночью со своей службы, она вполголоса передавала своей подруге, высокой рыжей грузинке Менабде, кого именно уведут в Кронштадт на расстрел. Помню, как с замиранием сердца прислушивалась к этим рассказам. Менабде же целыми днями рассказывала о своих похождениях и кутежах. <...>

Староста, девушка с обстриженными волосами, находилась четыре месяца на Гороховой; она храбрилась, пела, курила, важничала, что ходит разговаривать с членами "комиссии", но нервничала накануне тех дней, когда отправлялся пароход в Кронштадт увозить несчастных жертв на расстрел. Тогда исчезали группами арестованные с вечера на утро. Слышала, как комендант Гороховой, огромный молодой эстонец Бозе кричал своей жене по телефону: "Сегодня я везу рябчиков в Кронштадт, вернусь завтра!"

Когда нас гнали вниз за кипятком или в уборную, мы проходили около сырых, темных одиночных камер, где показывались измученные лица молодых людей, с виду офицеров. Камеры эти пустели чаще других, и вспоминались со страхом слова следователя: "Наша политика – уничтожение".

Шли мы каждый раз через большую кухню, где толстые коммунистки приготовляли обед: они иногда насмехались, иногда же бросали кочерыжки от капусты и шелуху от картофеля, что мы с благодарностью принимали, так как пища состояла из супа-воды с картофелем и к ужину по одной сухой вобле, которая часто бывала червивая. Вскоре меня вызвали на допрос. Следователь оказался интеллигентный молодой человек, эстонец Отто.

Первое обвинение – он мне предъявил письмо, наколоченное на машинке, очень большого формата, сказав мне, что письмо это не дошло ко мне, так как было перехвачено по почте Чрезвычайной Комиссией. На конверте большими буквами было написано: "Фрейлине Вырубовой".

Письмо было приблизительно такого содержания: "Многоуважаемая Анна Александровна, Вы единственная женщина в России, которая может спасти нас от большевизма – Вашими организациями, складами оружия и т.д." Письмо было без подписи, видимо, провокация. <...>

Видя недоумение и слезы в моих глазах, Отто задал мне еще какие-то два вопроса, вроде того, принадлежу ли я к партии "беспартийных"; он кончил допрос словами, что, наверно, это – недоразумение, и еще больше удивил меня, когда дал мне кусок черного хлеба, сказав, что я, наверно, голодна, но прибавил, что меня снова вызовут на допрос. На этот второй допрос меня вызвали в 2 часа ночи и продержали до 3-х часов утра. Было их двое: Отто и Викман. <...> Нервная и измученная вернулась в камеру, где на столах, полу и кроватях храпели арестованные женщины. Оба следователя полагали, что дня через два-три меня выпустят.

Ночью начиналась жизнь на Гороховой – ежеминутно приводили новых арестованных, которые не знали куда им приткнуться. Среди спящих были разные: артистка Александрийского театра и толстая жена комиссара, добрая ласковая старушка 75 лет, взятая за то, что она "бабушка" белого офицера, и худая как тень, болезненная женщина "староверка", просидевшая на Гороховой четыре месяца, так как дело ее "затеряли". Родных у этой последней не было и потому не было передачи, и она была голодна как волк. Целыми часами простаивала она ночью, кладя сотнями земные поклоны с лестовочкой в руках. Служила всем, в особенности грузинке Менабде, за что та ей давала объедки. <...>

Белые войска подходили все ближе, – говорили, что они уже в Гатчине. Была слышна бомбардировка. Высшие члены чрезвычайки нервничали. Разные слухи приносили к нам в камеру: то что всех заключенных расстреляют, то что увезут в Вологду. <...> В воздухе чувствовалось приближение чего-то ужасного. Раз как-то ночью вернулась финка с работы, и я слышала, как она шепнула мою фамилию своей подруге, но видя, что я не сплю, замолчала. Я поняла, что меня ожидает самое ужасное, и вся похолодела, но молилась всю эту ночь Богу еще раз спасти меня.

Накануне, когда меня погнали за кипятком с другими заключенными, я стояла, ожидая свою очередь. Огромный куб в темной комнате у лестницы день и ночь нагревался сторожихой, которая с малыми ребятами помещалась за перегородкой этого же помещения. Помню бледные лица этих ребятишек, которые выглядывали на заключенных, и среди них мальчик лет 12-ти, худенький, болезненный, который укачивал сестренку. "Идиот",– говорили коммунары. Помню, как я в порыве душевной муки и ожидания подошла к нему, приласкала, спросив: "Выпустят ли меня?", веря, что Бог близок к детям и особенно к таким, которые по Его воле "нищие духом". Он поднял на меня ясные глазки, сказав: "Если Бог простит – выпустят, если нет, то не выпустят", и стал напевать. Слова эти среди холода тюрьмы меня глубоко поразили: каждое слово в тюрьме переживаешь вообще очень глубоко. Но в эту минуту слова эти научили меня во всех случаях испытания и горя прежде всего просить прощения у Бога, и я все повторяла: "Господи, прости меня!", стоя на коленях, когда все спали.

"Менабде на волю, Вырубова в Москву", – так крикнул начальник комиссаров, входя к нам в камеру утром 7 октября. Ночью у меня сделалось сильное кровотечение; староста и доктор пробовали протестовать против распоряжения, но он повторил: "Если не идет, берите ее силой". Вошли два солдата, схватили меня. Но я просила их оставить меня и, связав свой узелок, открыла свое маленькое Евангелие. Взгляд упал на 6 стих 3 главы от Луки: "И узрит всякая плоть спасение Божие". Луч надежды сверкнул в измученном сердце. Меня торопили, говорили, что сперва поведут на Шпалерную, потом в Вологду... Но я знала, куда меня вели. <...> Мы прошли все посты. Внизу маленький солдат сказал большому: "Не стоит тебе идти, я один отведу; видишь, она еле ходит, да и вообще все скоро будет покончено". И правда, я еле держалась на ногах, истекая кровью. Молодой солдат с радостью убежал.

Мы вышли на Невский; сияло солнце, было 2 часа дня. Сели в трамвай. Публика сочувственно осматривала меня. <...> Около меня я узнала знакомую барышню. Я сказала ей, что, вероятно, меня ведут на расстрел, передала ей один браслет, прося отдать матери. Мы вышли на Михайловской площади, чтобы переменить трамвай, и здесь случилось то, что читатель может назвать, как хочет, но что я называю чудом. Трамвай, на который мы должны были пересесть, где-то задержался, не то мосты были разведены или по какой-либо другой причине, но трамвай задержался, и большая толпа народа ожидала. Стояла и я со своим солдатом, но через несколько минут ему надоело ждать, и, сказав подождать одну минуточку, пока он посмотрит, где же наш трамвай, он отбежал направо. В эту минуту ко мне сперва подошел офицер Саперного полка, которому я когда-то помогла, спросил, узнаю ли его, и, вынув 500 рублей, сунул мне в руку. <...> Я сняла второй браслет и передала ему, сказав то же, что сказала барышне. В это время ко мне подошла быстрыми шагами одна из женщин, с которой я часто вместе молилась на Карповке: она была одна из домашних о. Иоанна Кронштадтского. "Не давайтесь в руки врагам, – сказала она,– идите, я молюсь. Батюшка Отец Иоанн спасет Вас".

Меня точно кто-то толкнул; ковыляя со своей палочкой, я пошла по Михайловской улице (узелок мой остался у солдата), напрягая последние силы и громко взывая: "Господи, спаси меня! Батюшка отец Иоанн, спаси меня!" Дошла до Невского – трамваев нет. Вбежать ли в часовню? Не смею. Перешла улицу и пошла по Перинной линии, оглядываясь. Вижу – солдат бежит за мной. Ну, думаю, кончено. Я прислонилась к дому, ожидая. Солдат, добежав, свернул на Екатерининский канал. Был ли этот или другой, не знаю. Я же пошла по Чернышеву переулку. Силы стали слабеть, мне казалось, что еще немножко, и я упаду. Шапочка с головы свалилась, волосы упали, прохожие оглядывались на меня, вероятно, принимая за безумную. Я дошла до Загородного. На углу стоял извозчик. Я подбежала к нему, но он закачал головой. "Занят".

Тогда я показала ему 500-рублевую бумажку, которую держала в левой руке. "Садись", – крикнул он. Я дала адрес друзей за Петроградом. Умоляла ехать скорей, так как у меня умирает мать, а сама я из больницы. После некоторого времени, которое казалось мне вечностью, мы подъехали к калитке их дома. Я позвонила и свалилась в глубоком обмороке... Когда я пришла в себя, вся милая семья была около меня; я рассказала в двух словах, что со мной случилось, умоляя дать знать матери. Дворник их вызвался свезти от меня записку, что я жива и здорова и спасена, но чтобы она не искала меня, так как за ней будут следить.

Между тем к ней сразу приехала засада с Гороховой, арестовали бедную мою мать, которая лежала больная, арестовали ее верную горничную и всех, кто приходил навещать ее. Засаду держали три недели. Стоял военный мотор, день и ночь ожидали меня, надеясь, что я приду. Наш старый Берчик, который 45 лет служил нам, заболел от горя, когда последний раз меня взяли, и умер. Более недели тело его лежало в квартире матери, так как невозможно было достать разрешения его похоронить. Это было ужасное время для моей бедной матери. С минуты на минуту она думала получить известие, что меня нашли. Но в Чрезвычайке предположили, что я постараюсь пройти к белой армии, и разослали мою фотографию на все вокзалы. Как мне описать мои странствования в последующие месяцы. Как загнанный зверь, я пряталась то в одном темном углу, то в другом. <...> Постучав у двери, спросила, как и каждый раз: "Я ушла из тюрьмы – примете ли меня?"

"Входите, – ответила мне ласково моя знакомая скромная женщина,– здесь еще две скрываются!" Рискуя ежеминутно жизнью и зная, что я никогда и ничем не могу отблагодарить ее, она служила нам всем своим скромным имением, мне и двум женщинам-врачам, только чтобы спасти нас. Вот какие есть русские люди, – и заверяю, что только в России есть таковые. Я оставалась у нее десять дней. Другая прекрасная душа, которая служила в советской столовой, не только ежедневно приносила мне обед и ужин, но отдавала все свое жалованье, которое получила за службу, несмотря на то, что у нее было трое детей и она работала, чтобы пропитать их.

Так я жила одним днем, скрываясь у доброй портнихи, муж которой служил в красной армии, у доброй бывшей гувернантки, которая отдала мне свои теплые вещи, деньги и белье.

Е.Л.Олицкая
Мои воспоминания
1919

Слухи о наступлении Колчака и Юденича сменились слухами о наступлении генерала Деникина. Эти были упорнее, настойчивей, очевидней. Армия Деникина двигалась на нас и двигалась с поразительной быстротой.

В коммунистической информации говорилось о зверствах белых, о связи их с иностранной интервенцией, о толпах помещиков и фабрикантов, сопровождающих деникинскую армию, о возвращении земель и фабрик капиталистам, о зверствах, порках, виселицах, еврейских погромах. Этому я могла верить, но рядом с этим говорилось, что эсеры и с.-д. [социал- демократы – прим. ред.] поддерживают генерала Деникина, армию, состоявшую из белогвардейцев и старых царских генералов. Этому я не могла никогда и ни за что поверить.

Не могли ни эсеры, ни с.-д. идти вместе с царскими генералами.

Дома у нас приближение деникинской армии осложнялось тем, что сестра моя была коммунисткой. Что деникинцы убивают коммунистов, преследуют их семьи, мы верили. Конечно, в случае занятия Курска сестре грозит арест и, может быть, виселица, кто знает... Упорные слухи о еврейских погромах, чинимых приближающейся белой армией, грозили семьям моих ближайших подруг – Раи и Шуры. Ни я, ни мои друзья не могли ждать прихода Деникина, ждать прихода белых, но возмущение коммунистами росло. Чем ближе подходили отряды генерала Деникина, тем ужаснее становились репрессии. Обыски, аресты просто терроризировали город. Порой казалось, что это делается нарочно. В одну из последних ночей в Курске было арестовано 24 человека, представителей курской буржуазии. Их арестовали без предъявления каких-либо обвинений, их арестовали как заложников. В числе 24-х был арестован и Коротков, тот самый, который, будучи городским головой, помогал нам в организации студенческого вечера. Всех арестованных вывезли из Курска в Орел. В Орле все 24 были расстреляны.

Институт заложничества – чем-то варварским веяло на меня от самих этих слов. В те годы очень часто проводились аналогии между нашей революцией и революцией французской. Великая Французская революция знала институт заложничества. Сначала я не хотела этому верить, я перерыла ряд книг и нашла, что это ужасная, жестокая правда. Но это меня ни в чем не убедило – тем хуже для Французской революции.

Незадолго до прихода к нам белых ночью в наше парадное застучали. Я открыла дверь, у порога стояли чекисты.

Войдя, они предъявили ордер на обыск в квартире Олицких и на арест Дмитрия и Анны. Мы все были поражены. Мать потрясена. Аня никогда не интересовалась политикой. Теперь она работала в детском доме, была очень увлечена своей работой, дружила с заведующей-коммунисткой и, пожалуй, сочувственно относилась к большевикам. Диме было всего 12 лет. При обыске в нашей квартире, конечно, ничего не нашли, но Аню и Диму увели. Мама была в отчаянии, она металась по квартире до утра. Папа и я старались ее успокоить. Говорили о недоразумении, о какой-то ошибке.

– Ну, хотя бы меня арестовали, – твердила я, – а то вдруг Аню.

Дутя была угрюма, каково ей было смотреть на нас. Мама всячески сдерживалась, хотела казаться спокойной, но сдержать сердце она не могла. При врожденном пороке сердца впервые нарушалась компенсация, мама задыхалась. Наутро выяснилось, что за ночь были произведены обыски во многих домах и арестованы, среди прочих, 30 человек учащихся средней школы, Диминых товарищей и товарок, а вместе с ними почему-то и наша Аня. Свидания с детьми матерям, обивавшим пороги ЧК, не дали; их успокоило немного то, что дети не были отправлены в тюрьму. Они содержались все вместе в одной из комнат здания ЧК. К вечеру того же дня Аня и Дима вернулись домой. Димочка чувствовал себя героем – как же, он был под арестом! Аня смеялась. Дело оказалось просто. При обыске квартиры одного из старшеклассников был найден список фамилий, среди них стояла и фамилия умершего уже Чайкина. Всех, чьи фамилии были в списке, арестовали. При разборе дела выяснилось, что список был составлен учащимися, бравшими вскладчину билеты в театр. Аня, как страстная театралка, вошла в складчину с ребятами.

Г.И.Левинсон
Я постаралась забыть
1918

Помню, что в 1918 году в Москве был сильный голод. Хлеб с какой-то мякиной, я даже не знаю с чем, очереди стали еще длиннее. Тогда, так же как и сейчас, на работе у мамы выдавали какие-то продукты; потом, дома, их делили на всех живущих в этом доме сотрудников. В это же время у мамы открылась язва желудка и обострился туберкулез.

Она всю жизнь им болела, вся семья наша вымерла от туберкулеза, кроме меня. И мама решила ехать на кумыс и мед под Уфу. Тогда кое-как можно было туда проехать.

Когда в партии стало известно, что мама едет в Уфу, ей дали поручение передать в тамошнюю тюрьму инструкцию, как держаться заложникам-большевикам, которых в тюрьме при Комуче содержалось человек двести, и, кроме того, передать личные письма женам Цюрупы и Брюханова. Ехать надо было через линию фронта. Маму снабдили документами на все возможные случаи. Эти документы спрятали на мне. А так как мои детские глаза были самые зоркие, то в мою обязанность входило издали различать, что за верховые едут навстречу – белые или красные, какие документы доставать. Возница предупредил: если увидим мелкие огоньки, значит, волки. Надо жечь бумагу и бросать в волков. Страшно было очень.

Но до Уфы добрались. Инструкцию в тюрьму мама передала через детей Брюханова (детей не брали в заложники), а мы поехали дальше, в деревню. <...>

В Уфе переменилось правительство. Пришла армия Колчака. Перед этим, очевидно, выпустили из тюрьмы заложников-большевиков, так как мы потом некоторых встречали в Москве.

С.А. Сидоров
Записки священника
1919

<...> В Харькове в 1919 году властвовали большевики, но на город двигалась армия Деникина. 15 мая 1919 года были схвачены уважаемые известные граждане города, в том числе члены окружного суда и Алексей Михайлович, и переведены в тюрьму в город Орел в качестве заложников. Алексей Михайлович <...> сразу же сообщил об этом родным <...>:

"Сегодня доставлен в Орел в качестве заложника из Харькова с пятью товарищами. Хотелось бы повидаться с вами обоими, пока жив и здоров. Моя просьба ко всем вам: жить дружно, помогать друг другу.

В случае какого-нибудь горя – не огорчаться: того угодно Господу. Благословляю вас всех. <...> Благодарю вас всех за вашу любовь ко мне. Простите меня, если я что-либо сделал злое. Я крепко люблю вас... <...> Твой отец".

Алексей Алексеевич Сидоров <...> был оставлен при университете преподавателем по истории искусства и читал курс лекций. Он состоял членом Союза писателей, так что его социальное положение оценивалось довольно высоко. Алексей Алексеевич принял советскую власть, хотя и без энтузиазма, но с пониманием того, что бороться против нее бессмысленно. <...> Алексей Алексеевич был замечен Луначарским, который привлек его к работе в своем наркомате, благоволил к нему. Ольга Алексеевна писала брату в Москву отчаянные письма о необходимости срочно помочь отцу. Алексей Алексеевич, очень любивший отца, обратился с ходатайством в президиум ВЧК Москвы.

Алексей Алексеевич писал о том, что отец его взят заложником и никакого обвинения к контрреволюционной деятельности над ним не тяготеет. Что по убеждениям Алексей Михайлович никогда не был правее кадетов, политикой не занимался, вел лишь гражданские дела. Он просил освободить больного старика отца под свое поручительство с тем, чтобы Алексей Михайлович явился и отдал себя в распоряжение ВЧК, как только это понадобится. Но нужна была поддержка кого-либо из сильных мира сего, и Алексей Алексеевич обратился к самому Л.Г.Каменеву, который его знал: Алексей Алексеевич читал лекции в Наркомпросе и других учреждениях. Каменев начертал красными чернилами на заявлении Алексея Алексеевича в ВЧК: "Ходатайство поддерживаю", 8 августа 1919 года. Но и сам председатель Моссовета не имел существенного значения для ВЧК: "В данный момент освобожден быть не может" – размашисто написал резолюцию член президиума ВЧК. <...> У Алексея Михайловича в Москве оставались друзья по университету, было много влиятельных знакомых и у Алексея Алексеевича. Все они понимали, что положение Алексея Михайловича стало очень опасным. <...> Один из руководителей ВЧК М.Лацис писал в журнале "Красный террор" (октябрь 1918 года):

"Нет нужды доказывать, выступало то или иное лицо словом или делом против Советской власти. Первое, что вы должны спросить у арестованного, это следующее: к какому классу он принадлежит, откуда он происходит, какое воспитание он имел и какова его специальность? Эти вопросы должны решить судьбу арестованного... Мы уничтожаем класс буржуазии".

В попытке чего-то добиться Алексей Алексеевич снова обращается в президиум ВЧК. 20 августа он опять просит разрешения взять отца на поруки. И опять отказ. На этот раз окончательный. В то время не было бюрократической волокиты. Уже на следующий день, 21 августа, Алексей Алексеевич получил в канцелярии ВЧК свое заявление с резолюцией: "В данный момент освобожден быть не может", и та же подпись. Не получая никаких вестей от сына, Алексей Михайлович понимал, что тот не может добиться его освобождения. Он пишет ему свое последнее письмо от 27 августа 1919 года и с надежной оказией отправляет его в Москву. Это было прощальное письмо.

"Дорогие Леля и Таня! Пользуюсь случаем и пишу эти строки с верным человеком и прошу вас дать с ним о себе знать хоть две строчки. Среди моих мучительных переживаний и невозможность иметь сношения с дорогими мне людьми. Это ведь большое утешение. Я здоров. Я относительно бодр душой, хотя и арестант-заложник с 15 мая. Я много страдал в Харькове. Здесь мне лучше, так как отношение к нам более человечное, хотя я и в работном доме, то есть в каторжной тюрьме. Мне позволяют работать. Пользуются моими знаниями. Сочувствуют моему состоянию, но облегчить его по существу нельзя. Об этом надо хлопотать, чтобы из вашего московского центра меня освободили от заложничества, дали бы свободу, хотя бы телеграммой. Троцкий, Ленин и К° это могут сделать, ибо обо мне здесь могут дать наилучшие отзывы. <...> Все во мраке. Ничего нет прочного. Тяжело на душе. Вы, вероятно, знаете, что заложники могут быть и убиты, если военный трибунал найдет необходимым убить кого-либо из нас взамен какого-нибудь коммуниста. Моих товарищей уже много погибло. Пусть эта возможность побудит кого-либо из друзей ваших что-либо сделать. Если мне не судьба выйти из тюрьмы и свидеться с вами, то я завещаю вам жить всем в дружбе и согласии, помогать, любить друг друга, как я люблю вас. <...> Молю Бога о вечном вашем счастье и здоровье. Я благодарю вас всех за мою прошлую свободную жизнь. Я с особой ясностью вспоминаю о ней, и мне остаются одни хорошие воспоминания, которые я унесу в могилу. <...> Меня можно взять и на поруки какому-либо коммунисту или коммунистам, но об этом тоже надо хлопотать в центре. <...> Жизнь здесь тяжела от недоедания. Плохой стол, хотя друзья и помогают изредка приношениями. Если можно что-либо сделать, то я просил бы не только о себе, но и о товарищах. Быть заложниками Харькова, когда он уже взят, бессмысленно. Надо освободить нас".

С.М.Голицын
Записки уцелевшего
1919

Однажды ночью резко застучали. Мы ждали, мы знали, что раздастся стук, неизбежный, неумолимый. И мы готовились к этому стуку. Из последней комнаты, в которой спали мои родители и я, шел черный ход во двор. <...>

Я проснулся, услышал, как мать шептала отцу:

– Скорей, скорей! Стучат!

Отец быстро оделся, выскочил в темноту ночи через черный ход. <...> А мать в это время нарочно медленно возилась у наружной двери, в которую неистово барабанили.

Вошли двое чекистов в кожаных куртках, с револьверами, их сопровождал солдат с винтовкой. Потребовали засветить огонь, прошли по всем комнатам, заглянули под кровати. Мать предложила им показать ордер. Они что-то резко ответили и спросили – где ее муж?

<...> Моя мать стала говорить, что сама беспокоится, почему нет ее мужа, что он со службы не возвращался.

<...> – Понятно! – сказал один из чекистов.

– Иди-ка ты спать. – И, повернувшись к солдату, приказал ему: – Ну-ка выйди, пошуруй там. Он переглянулся с другим чекистом и объявил нам, что они будут производить обыск.

Солдат ушел.

Многие вещи были увязаны в узлы: ведь мы собирались переезжать. Начали по приказу чекистов их развязывать, и тут раздался выстрел. Наверное, только маленькая Катя не поняла, в кого могли стрелять. Моя мать опустилась на стул, тетя Саша начала креститься. Вошел солдат.

– Ну что? – спросили оба чекиста.

– Да это я в небо. Ничего не видать, – ответил солдат.

Обыск продолжался до рассвета. Поднимали половицы, искали оружие, читали письма, спрашивали – кто пишет, опять искали, ничего не находили. Мы сидели молча, ждали.

Когда обыск подошел к концу, оба чекиста отошли в сторону, стали между собой совещаться, поглядывали своими стеклянными глазами то на мою мать, то на моего брата Владимира. Старший из них приказал моей матери собираться, обернулся к Владимиру и сказал ему: когда отец вернется, пусть идет в Чека, и тогда мою мать отпустят.

– Даю слово, что отпустят, – добавил он.

Мать надела пальто, взяла кусок хлеба в карман, простилась со всеми нами, перекрестила нас. Плакали мои младшие сестры, тетя Саша, Нясенька, Лена. Едва сдерживая себя, я кусал губы. <...>

А вскоре пришел мой отец.

Тетя Саша начала ему быстро-быстро, со многими подробностями, нужными и ненужными, рассказывать. Моя мать перед уходом успела шепнуть тете Саше, чтобы отец ни в коем случае не шел бы в Чека. Он слушал стоя и молча, на его высоком лбу блестели капли пота.

– Соберите мне самое необходимое. Я пойду, – сказал он тете Саше.

Она попыталась его отговорить. Он повторил, что пойдет. В ту минуту он был для меня, как рыцарь без страха и упрека. И он ушел вместе с Соней. А через час вернулась моя мать. <...> Она упрекнула тетю Сашу, что та не сумела уговорить моего отца где-то спрятаться, махнула рукой и села на стул в полной прострации. <...>

Прибежал кто-то и сказал, что заложников повели на станцию. Эта новость разом пробудила мою мать к деятельности. Она вскочила: "Скорей, скорей!" В чугунке оставалось немного нечищеной вареной картошки. Завернули в тряпку картошку, кусок хлеба, горсть соли, увязали одеяло, подушку, взяли кружку с ложкой и пошли. Владимир остался, а то еще и его могли забрать в заложники. Отправились мать, мои сестры Соня, Маша и я.

Станция Жданка находилась в версте от города за кладбищем. К северу от вокзала высилось большое и нелепое здание хлебного элеватора. Возле него прямо на траве и на узлах сидела целая толпа различных по возрасту и по социальному положению людей – мужчин и женщин, молодых и старых. Мы там увидели своего отца, дядю Владимира Трубецкого, нашу Лину, Соньку Бобринскую, которой едва исполнилось пятнадцать лет. <...> Арестованных набралось, наверное, до сотни. Толпу окружали часовые с винтовками, заспанные, в обтрепанных шинелях, в обмотках; ближе чем на двадцать шагов они не подпускали тех многочисленных родных, которые, подобно нам, сюда прибежали. Со станции подходили случайные пассажиры, с любопытством рассматривали сидящих.

– Заложники, это заложники. Придет поезд, их в Тулу отправят, – раздавались голоса.

– А там к стенке приставят, – послышался чей-то злобный голос.

– И за что людей, ни в чем не повинных? – ахали женщины.

А из города подходили новые толпы родных арестованных.

Увидав нас, мой отец встал, пытался с нами переговариваться, но разом говорило много других, и его было плохо слышно. Я стал кидать ему картошины, он их ловил, словно мы в мячик играли. Один из часовых взял у нас узел и передал отцу.

Подошла группа людей в кожаных куртках, в шинелях, в штатских пальто. <...> И началась сортировка. Всем арестованным велели встать, подходить к этой группе по очереди – Соня показала мне на высокого чекиста. Кого-то из подходивших он отпускал на все четыре стороны, а кого-то приказывал отвести в пятую сторону. Подавляющее большинство, в том числе сестра Лина и Сонька Бобринская, были отпущены, а человек двенадцать, в том числе моего отца и дядю Владимира Трубецкого, оставили сидеть на узлах.

– Это Белолипецкий, начальник Чека, – сказала мне Соня, указывая на высокого чекиста.

В 1968 году, попав в Богородицк, я увидел в тамошнем музее его фотографию.

На меня глядел молодой сравнительно человек с баками, с густыми бровями, с ничего не выражающими стеклянными глазами. "Так вот кто решил тогда судьбу моего отца", – подумал я.

А его судьба сложилась для партийца довольно обычно. Он постепенно повышался в должностях, был переведен в Москву, там занимал разные ответственные посты, а в 1937 году попал туда, куда почти двадцать лет подряд сам отправлял тысячи других.

...К нам подошла Лина, сказала, что ее и Соньку Бобринскую забрали еще вечером прямо на улице, когда едва начало темнеть. Она и я не дождались отправки заложников и пошли домой, а моя мать и сестра Соня остались. Они пришли только вечером, проводив моего отца в товарном вагоне в Тулу. Они принесли страшный слух, что белые вступили в пределы Тульской губернии и заложники из крайнего юго-западного Новосильского уезда расстреляны.

Моя мать вернулась со станции, готовая действовать. Как можно скорее она перевезет всех нас на новую квартиру, наменяет продуктов, поедет в Тулу. <...> Но нас ждало разочарование.

Каждый день сюда приезжало сколько-то подвод, крестьяне торговали картошкой, рожью, пшеном, сахарной свеклой, молоком. На этот раз площадь перед городским собором была пуста, сидели только две старухи с семечками.

Владимир, посланный искать подводы для нашего переезда и для поездки в Тулу, узнал, что в Тулу один возчик отправляется только через три дня, а для перевозки вещей он кого-то нашел, но за полпуда овса. А где нам было взять такое богатство? Положение создалось критическое. По карточкам хлеба не выдавали уже несколько дней, картошки у нас не было, ларь с мукой стоял пустой.

Что мы ели в тот день – не помню. Сестре Кате кто-то подарил морковку, и она разрезала ее на мельчайшие кусочки, объясняя, что так "больше получится".

Вечером мать собрала всех нас молиться. Она молилась горячо, клала поклоны, следом за ней и мы усердно крестились.

И случилось чудо. Иначе не назову. В тот ли день или на следующий – подъехала к нашему трактиру груженая подвода и вошел Егор Антонович Суханов.

Психологически это трудно объяснимо. Почему прежний враг моей матери, бывший бучальский кулак и лавочник, прослышав, что его господам живется в Богородицке плохо, собрал со многих помнивших былые господские благодеяния бучальских крестьян разную снедь и сам повез за шестьдесят верст? Его неожиданное милосердие можно объяснить разве только тем, что он был уверен – для большевиков настали последние дни. <...> В течение двух дней шестидесятиверстного пути со злобой и ненавистью говорил: "теперь слобода", давно пора всех господ "изничтожить", и зря моя мать едет – все заложники наверняка "причпокнуты". <...> Моя мать вскоре нашла своего мужа и дядю Владимира Трубецкого в тюрьме. Будут ли расстреливать заложников или нет – оставалось неизвестным. Газеты гремели о победах красных под Орлом. Это успокаивало. Но, с другой стороны, – можно ли верить газетам? Заложников, схваченных со всех уездов, было множество. Кормили их впроголодь. Каждое утро под конвоем солдат нескончаемый процессией они выходили из тюрьмы и шли по улицам города на работу – брать мороженую капусту с огородов. Их родные подбегали к ним и по дороге передавали им еду. Конвойные смотрели сквозь пальцы на такое нарушение порядка.

Моя мать нанялась на соседний огород брать капусту. Дважды в день – когда заложники выходили из тюрьмы и вечером, когда они возвращались – она подбегала к ним с миской вареной капусты, мой отец на ходу запускал пальцы в миску и ел. Так изо дня в день, в течение месяца, она кормила и его, и дядю Владимира. Той пищи, какую давали в тюрьме, и тех продуктов, какие она передавала, было явно недостаточно. Оба заключенных, да и все прочие их сожители по камерам слабели на глазах. "Семашки" совместно с блохами и клопами их одолевали. Иные попадали из тюрьмы в больницу, другие прямо в морг.

С помощью врачей, знавших ранее отца, и он, и дядя Владимир попали в больницу в светлую палату под белоснежные простыни. <...> У дяди Владимира начался туберкулезный процесс, у него температура действительно поднялась выше 37°, а у моего отца никакого жару не было. Но в больнице служили сестры милосердия и сиделки, из коих две были уроженками Епифанского уезда и многое хорошее слышали о моем отце.

Опасались лишь одного человека – больничного комиссара, единственного большевика – бывшего фельдшера. Он следил, нет ли среди его подопечных симулянтов. Отец никак не мог научиться натирать градусник между ладонями, по способу ленивых школьников. Сиделки приносили ему стакан остывающего чаю, он должен был туда опустить градусник, да опустить осторожно, чтобы ртуть не подскочила до 42°.

Судьба дяди Владимира сложилась менее благоприятно, чем судьба моего отца. Когда освобождали заложников, его <...> отправили под конвоем, как военнообязанного, в московский госпиталь. Там его кое-как подлечили и вручили предписание, что он мобилизован в Красную армию. Он прослышал, что бывший командующий Юго-Западным фронтом генерал Брусилов является ближайшим помощником Троцкого. <...> Дядя решил отправиться к нему на прием, тем более что Брусилов его хорошо знал как командира <...> единственной на всем фронте автомобильной роты.

<...> Дядя подошел к адъютанту и назвал себя. Ему было очень тяжело, что такой в прошлую войну популярный герой служит большевикам. <...>

Адъютант скрылся за дверью, и тут на пороге предстал сам Брусилов. <...> Когда они остались одни, он обнял его со словами: "Князь, я так рад вас видеть!"

Говорили они долго.

Брусилов жаловался, как ему трудно, как он ценит каждого офицера, являющегося к нему, рассказывал, что Троцкий всецело на стороне военных спецов, благодаря их знаниям Красная армия побеждает, но что среди военных комиссаров и руководителей партии многие не доверяют бывшим генералам и офицерам. Их положение очень сложное, были случаи расстрелов преданных Советской власти командиров.

Дядя был убежденный монархист. Многое его коробило в речи Брусилова, но своей искренностью и обхождением он его очаровал. К тому же у дяди было трое детей. Он понял, что ничего иного ему не остается, как склонить голову. Он вышел с солидным мандатом в руках, гласящим, что такой-то направляется в Орел в распоряжение командующего Южным фронтом. <...> Получив такой мандат и обильный по тем временам паек, дядя сперва повидался со своими остававшимися в Москве родственниками и поехал. Но в Туле он решил рискнуть и пересел на другой поезд – елецкий, идущий мимо Богородицка; ему хотелось на одни сутки повидаться с семьей и оставить им большую часть своего пайка.

Он приехал в Богородицк уже вечером, прошел через весь город к своим, а ночью в их дверь застучали. Кто-то из чекистов узнал его по дороге и поднял тревогу. Ни солидный мандат, ни объяснения дяди – ради чего по пути в Орел он сделал крюк – Белолипецкого не удовлетворили. Дядя был в четвертый раз арестован и отправлен в Тульскую тюрьму.

Там снова вспыхнул в его легких туберкулезный процесс; дядю поместили в больницу, а через некоторое время он, совсем больной, вернулся в Богородицк. Всю эту историю я слышал от него самого...

Р.Б.Гуль
Ледяной поход (с Корниловым)
1919
Увеличенное изображение
Роман Гуль. Фото из книги "Писатели Русского Зарубежья. Литературная энциклопедия русского зарубежья". М., 1997.

Ряд станиц. Едем степями из Дядьковской. Выстрелов нет, тихо. Обоз приостановится, отдохнет, и снова едем рысью по мягкой дороге.

Люди перебегают с подводы на подводу, рассказывают новости...

"Корнилова здесь похоронили".

– "Где?" – "В степи, между Дядьковской и Медведовской. Хоронили тайно, всего пять человек было. Рыли могилу, говорят, пленные красноармейцы. И их расстреляли, чтобы никто не знал".

"А в Дядьковской опять раненых оставили. Около двухсот человек, говорят. И опять с доктором, сестрами". – "За них заложников взяли с собой". – "Для раненых не знаю, что лучше, – перебивает сестра, – ведь нет же бинтов совсем, йоду нет, ничего... Ну, легкие раны можно всякими платками перевязывать, а что вы будете делать с тяжелыми? И так уже газовая гангрена началась". "– Это что за штука, сестра?" – "Ужасная... Она и была-то, кажется, только в средние века".

"А в Елизаветинской, мне фельдшер рассказывал, когда раненые узнали, что их бросили, один чуть доктора не убил. Фельдшер в последний момент оттуда уехал с двумя брошенными, так говорит: там такая паника была среди раненых..."

– Здесь с ранеными матрос Баткин остался. – Не остался, собственно, а ему командование приказало в 24 часа покинуть пределы армии". – За что это? – За левость, очевидно. Ведь его ненавидели гвардейцы. Он при Корнилове только и держался...

Едем. Все та же степь без конца, зеленая, зеленая...

Три вооруженных казака ведут мимо обоза человек 20 заложников, вид у них оборванный, головы опущены.

"А, комыссары!" – кричит кто-то с подводы.

"Смотрите-ка, среди них поп!"

– "Это не поп – это дьякон, кажется, из Георгие-Афипской. У него интересное дело. Он обвинил священника перед "товарищами" в контрреволюционности. Священника повесили, а его произвели в священники и одновременно он комиссаром каким-то был. Когда наши взяли станицу, его повесить хотели, а потом почему-то с собой взяли..."

С.Г.Елисеев
Тюремный дневник
1919

27 мая 1919 года в 7 утра мы были разбужены сильным стуком в дверь. Я вскочил в одной рубашке и сразу открыл дверь. Передо мной стоял какой-то комиссар с револьвером, жена председателя домового комитета и пять красноармейцев с винтовками.

– Я должен у Вас произвести обыск. Пойдите оденьтесь, мы подождем.

Я мигом оделся. Потом проверил его мандат и ордер на производство обыска. Меня поразило то, что в ордере стояло "произвести обыски и аресты по всему Петрограду", а кроме того, отдельный ордер на производство обыска в моей квартире. Комиссар был очень вежлив и корректен. <...> Он открыл ящики стола в кабинете, очень поверхностно их осмотрел, потом открыл книжные шкафы. Затем прошел по другим комнатам, но ничего не трогал. Когда он обошел все комнаты, он обратился ко мне и сказал:

– Вы арестованы.

Я был немного удивлен: "За что? Ведь у меня ничего не нашли?" – спросил я.

– Не знаю, у меня есть распоряжение Вас арестовать. В комендатуре проверят Ваши документы и, должно быть, Вас сегодня отпустят.

<...> Когда я пришел в комендатуру, то увидел много наших университетских, <...> кроме того, около 300 человек других. Выяснилось, что мы арестованы как заложники ввиду наступления Юденича. <...> В канцелярии нас встретил комиссар тюрьмы – матрос яхты "Штандарт". Он велел отдать нам все золотые вещи, деньги, перочинные ножи и затем сказал:

– Вы не унывайте, кого выпустим, кто посидит, кого расстреляем.

Нас повели по камерам. В тюрьме было холодно и сыро. Тюремщик объяснил нам, что в тюрьме свирепствовала эпидемия сыпного тифа и она всю зиму пустовала и не отапливалась. Нас поместили с проф. Платоновым в одну камеру. Было сыро. В этой же камере был устроен W. С., но он плохо действовал. Пол был асфальтовый, сырой. У стены была металлическая койка и козлы с досками. <...> Потом пришел другой тюремщик, который заявил мне, что он меня знает, так как служил шофером у одного из директоров Азиатского Банка и приезжал на дачу Александра Григорьевича. Мы его попросили, чтобы нас перевели в камеру, где посуше. Нам дали другую камеру. В это время в тюрьму все прибывали новые и новые партии. В 5 часов вечера меня <...> вызвали к допросу. Не буду подробно описывать допроса, скажу только, что меня арестовали как Елисеева, как сына владельца магазина и на вопрос:

– Почему вы нас арестовали? – следователь мне сказал:

– Чтобы расстрелять, потому что вы заложники.

Мы вернулись снова в камеры. Я твердо верил, что все это недоразумение и что меня скоро выпустят. Вечером выпустили С.Ф.Платонова, который сейчас же позвонил Вере по телефону и сказал, где я. На другой день мне принесли еду. В тюрьме нам давали утром бурду из овса – советский кофе и ложку сахарного песку, затем в 12 часов тарелку супу и четверть фунта хлеба и вечером тарелку супу. На следующий день ко мне поместили какого-то финна, ломового извозчика. Вывели нас во двор на прогулку. Тут я увидел много знакомых, <...> на следующее утро узнали, что некоторых куда-то увезли. Через три дня из газет, в которые была завернута провизия, мы узнали, что некоторые из них расстреляны. <...> В камерах было уже по три человека, так что тюрьма была переполнена. <...> Я уже сидел 10 дней. Вечером как всегда мы услышали пыхтение автомобиля и знали, что кого-то увезут. Мы все трое сидели молча на наших деревянных нарах и молчали. По железному полу глухо раздаются шаги дежурного тюремщика. Вот все ближе, ближе. Остановились у нашей камеры. В дверях открылся глазок и голос спросил:

– Здесь товарищ Елисеев?

– Да, здесь.

– Не раздевайтесь и не ложитесь спать. Захлопнулся глазок и опять глухо застучали сапоги, а в открытое окно через решетку доносилось пыхтение автомобиля. Мы все молчали. Первым очнулся Клименко и начал меня утешать, что едва ли меня увезут, что, может быть, в другую тюрьму. Страшного слова – расстрел – не говорили, но оно было тут и где-то пряталось, таилось.

Я был спокоен и не верил.

– Это ерунда, – сказал я. – Раздеваться не буду, но лягу спать. Если я им нужен, меня разбудят.

<...> Проснулся – было уже утро.

– Вы спокойный человек, – сказал мне генерал. В 11 часов пришел тюремщик и сказал, что меня вызывают в канцелярию. Я взял вещи и пошел в канцелярию. Мне сказали, что я освобожден, что ко мне не предъявляют никакого обвинения, и выдали билетик, который велели хранить при себе. Я не шел, а летел домой. <...> Вера и дети были рады, что меня выпустили из тюрьмы. Вера мне рассказывала, как все хлопотали обо мне, как все сочувственно и сердечно относились. <...> Я постепенно приходил в себя после тюремного сидения. <...> Я прочел объявление, что в Аквариуме в Железном театре идет "Маленькое кафе" <...>Мы решили с Верой пойти, чтобы немного освежиться, уйти от действительности. <...>

В антракте между 2 и 3 действием, когда мы с Верой мирно гуляли по саду, ко мне подходит молодой человек в форме и говорит:

– Вас просит в контору комиссар.

– Зачем, что ему нужно? – спрашиваю я.

– Не знаю, он Вас просит.

<...> В конторе театра с папироскою в зубах, развалившись на стуле, сидел комиссар милиции.

– Почему Вы на свободе? – спросил он меня.

– Скажите мне лучше, почему я был арестован? – ответил я ему.

– Ваши документы, – сказал он мне. Я ему дал увольнительный листок, который мне дали в тюрьме, и паспорт.

– За Вас хлопотали? Кто хлопотал? – спросил он.

<...> Я ему сказал, что хлопотали университет и Академия наук.

Он внимательно посмотрел паспорт и ту страницу, где было помечено, где я живу.

– Вы свободны, можете идти.

Виктор Серж (В.Л.Кибальчич)
От революции к тоталитаризму
1919
Увеличенное изображение
Фанни Каплан. C. 30. Еженедельник ВЧК, в котором опубликован список расстрелянных в ответ на покушение на Ленина. Фото из книги: "Дело Фанни Каплан, или кто стрелял в Ленина". М., 2003.

В России разразилась гражданская война.

После контрреволюционного мятежа в Ярославле и покушения Доры Каплан [cм. фото – прим. ред.] на Ленина ЧК арестовала британского консула в Москве г-на Локкарта и французскую военную миссию генерала Лаверня. Начались переговоры об обмене заложников при посредничестве датского Красного Креста. Чичерин, сам побывавший в английском концлагере, потребовал освобождения Литвинова, находящегося в лондонской тюрьме, и интернированных "большевиков" во Франции, то есть нас. Переговоры завершились успешно благодаря взрыву радости по поводу окончания войны. Власти предоставили нам выбор между освобождением и отъездом в Россию в качестве заложников, головой отвечающих за спасение французских офицеров. Кроме меня, пять членов нашей группы из пятнадцати решили ехать. <...>

Мы отправились холодной ночью, с мешками за спиной, провожаемые напутственными возгласами обитателей лагеря. Несколько наших недругов пришли обнять нас на прощание, и мы в порыве благородства их не оттолкнули. <...>

Мы проезжали разбомбленные города, поля, усеянные деревянными крестами, зону оккупации томми. Однажды ночью в порту, где дома были разворочены бомбами, вместе с нашим больным и полицейскими инспекторами я вошел в кабаре, полное британских солдат. Их привлек наш необычный вид.

– Кто вы? Куда вы едете?

– Революционеры, едем в Россию. Три десятка людей с обветренными лицами жадно окружили нас, пришлось пожать всем руки. Со времени перемирия настроения простых людей снова переменились, русская революция вновь стала далеким светочем. В Дюнкерке, в заброшенной тюрьме, нас дожидалась еще одна группа заложников, привезенная из другого лагеря доктором Николаенко. Обмен происходил голова за голову, и русские оказались обмануты. Из сорока заложников набрался едва ли десяток подлинных активистов и около двадцати детей. Следовало ли нам протестовать против такого надувательства? Доктор Николаенко, высокий, седой, с прищуренными глазами, уверял, что "грудной ребенок стоит генерала". Связанный с профсоюзом русских моряков, он организовал в Марселе забастовку на кораблях с грузами, предназначенными для белых. Мы с ним были делегатами от нашей группы. "Малыши младше десяти лет тоже заложники? — спрашивал я у офицеров. — Как вы считаете, это совместимо с воинской честью?" Они в смущении разводили руками: "Ничего не можем поделать". Офицеры читали в своих каютах "Над схваткой" Ромена Роллана и даже вызывали симпатию. <...> Прошел слух, что французские офицеры погибли в России, и нам сказали, что мы можем подвергнуться ответным мерам. За исключением этого, путешествие в первом классе было приятным. Пароход сопровождал эскадренный миноносец, который иногда подолгу расстреливал плавучие мины. Над волнами вздымался черный гейзер, дети-заложники хлопали в ладоши.

Мы видели, как из морского тумана возникали мощные очертания, серые камни, матово-изумрудного цвета крыши замка Эльсинор. Бедный принц Гамлет, ты плутал в тумане преступлений, но вопрос поставил правильно. Для людей нашей эпохи быть или не быть – это воля или рабство, остается только сделать выбор! Мы выбираемся из небытия и входим в область воли. Быть может, здесь проходит граница, отделяющая нас от идеала? Нас ожидает страна, где воля, прозорливость и беззаветное человеколюбие начинают строить новую жизнь. Позади постепенно разгорается Европа, едва не задохнувшаяся в смраде массовых убийств. <...> В такие вот восторженные тирады выливались порой наши теоретические споры. А после этого удивительное дитя двадцати лет, с большими глазами, одновременно смеющимися и полными затаенного испуга, приходило к нам на палубу пригласить на чай в каюте. <...> Миноносец колол паковый лед в ста метрах впереди нас, и пакетбот медленно плыл по кипящему узкому черному фарватеру. Огромные глыбы льда расступались перед носом корабля. Мы до головокружения смотрели на них; иногда этот спектакль казался мне полным глубокого смысла и прекрасней всех феерий пейзажа.

1919–1920

Телефон стал моим личным врагом, и, быть может, по этой причине я до сих пор испытываю к нему стойкую неприязнь. Что ни час, в его трубке слышались взволнованные голоса женщин, сообщавших об арестах, предстоящих казнях, несправедливости, умоляющих вмешаться немедленно (ради Бога!). Начиная с первых казней красных, захваченных в плен белыми, убийств Володарского и Урицкого и покушения на Ленина (летом 1918 года), обычай арестовывать и зачастую казнить заложников стал всеобщим и был легализован. Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и саботажем, производившая массовые аресты подозрительных, имела склонность определять их участь, под формальным котролем партийных органов, но фактически без чьего-либо ведома. <...> Партия старалась ставить во главе ее людей неподкупных, таких, как бывший каторжник Дзержинский, честный идеалист, беспощадный рыцарь с аскетичным профилем инквизитора. Но у партии было мало людей такой закалки и много местных ЧК; в них постепенно подбирался персонал по принципу психологических наклонностей. Только подозрительные, ожесточенные, твердые, садистские характеры охотно и рьяно отдавались подобной работе.

Застарелые комплексы неполноценности из-за низкого общественного положения, воспоминания об унижениях и страданиях в царских тюрьмах делали их несгибаемыми, и поскольку профессиональные изменения личности происходили быстро, Чрезвычайные комиссии неизбежно заполнились людьми с искаженной психологией, склонными видеть повсюду заговорщиков и самим жить в атмосфере непрекращающегося заговора.

Я считаю создание ЧК одной из тяжелейших, немыслимых ошибок, совершенных большевистскими лидерами в 1918 году, когда происки врагов, блокада и иностранная интервенция заставили их потерять голову. <...>

В начале 1919 года ЧК слабо сопротивлялись психологическому разложению и коррупции. Дзержинский, насколько мне известно, оценивал их как "наполовину прогнившие" и не видел иного способа избежать зла, кроме расстрела самых плохих чекистов и отмены при первой возможности смертной казни... Однако террор продолжался, ибо вся партия жила в глубоком внутреннем убеждении, что будет физически уничтожена в случае поражения; а поражение неделю за неделей оставалось возможным и вероятным.

Во всех тюрьмах существовали сектора, отведенные для чекистов, судей, различных агентов, осведомителей, палачей... Чаще всего палачи кончали тем, что их самих казнили. Они спивались, бредили, неожиданно стреляли в кого-нибудь. Я знал несколько дел такого рода. В частности, мне было хорошо знакомо удручающее дело Чудина. Участник революции 1905 года, Чудин, высокий, еще молодой парень, с курчавой шевелюрой и цепким взглядом из-под пенсне, влюбился в молодую женщину, с которой познакомился в ходе следствия. Она стала его любовницей. Воспользовавшись его слабостью, проходимцы вынудили его походатайствовать за злостных спекулянтов, более чем подозрительных, и добились таким образом их освобождения. Дзержинский приказал расстрелять Чудина, женщину и жуликов. В честности Чудина никто не сомневался. Это было ужасно. Годы спустя товарищи говорили мне: "В тот день мы расстреляли лучшего из нас". Они никогда себе этого не простили.

К счастью, демократизм в партии был еще такой, что активисты без особых трудностей могли обращаться с просьбами в ЧК, чтобы избежать каких-либо ошибок, воспрепятствовать отдельным злоупотреблениям. <...> Иван Бакаев, председатель Чрезвычайной комиссии, красивый тридцатилетний парень с беззаботным видом деревенского гармониста, <...> подходил к выполнению своей страшной задачи с беспристрастной решимостью и скрупулезным вниманием. Я спас нескольких человек, но однажды попал в ужасно глупую ситуацию. Речь шла об офицере, кажется, его фамилия была Нестеренко, женатом на француженке, которого арестовали в Кронштадте, когда был раскрыт заговор Линдквиста. Бакаев пообещал мне лично изучить дело. Когда я снова заговорил об этом, он улыбнулся: "Пустяки, скоро я его освобожу". Я с радостью сообщил добрую новость жене и дочери подозреваемого. Несколько дней спустя Бакаев встретился мне в Смольном, в дверях, он смеялся как обычно. При виде меня его лицо побледнело: "Слишком поздно, Виктор Львович! В мое отсутствие беднягу расстреляли". Он развел руками и заспешил по своим делам.

Я добился освобождения одного своего дальнего родственника, младшего офицера, заключенного как заложника в Петропавловскую крепость. Он пришел ко мне и сказал, что при освобождении ему забыли возвратить его бумаги. "Сходите за ними", – посоветовал я. Он ушел и вернулся в ужасе: "Мне писарь шепнул: не суетитесь – вас уже десять дней как расстреляли". Больше он не хлопотал. Я часто встречал в ЧК того, кого в глубине души стал величать Великим Заступником, – Максима Горького. Он изводил своими ходатайствами Зиновьева и Ленина, но почти всегда добивался успеха. В сложных случаях я обращался к нему; он никогда не отказывал. Горький сотрудничал в "Коммунистическом Интернационале", споря с Зиновьевым по поводу каждой фразы в публикациях. Однажды он принял меня, рыча от бешенства, когда я пришел по поручению Зиновьева. "Не желаю больше слышать об этой сволочи, – воскликнул Горький, – и передайте ему, что его палачи позорят род людской!" Их ссора продолжалась вплоть до того момента, когда Петроград избежал смертельной опасности. <...>

...Резня в Мюнхене еще более ожесточила состояние духа; зверства войск Колчака в Уфе, когда взятые в плен красные были сожжены живьем, укрепили позиции чекистов (в противовес членам партии, стремившимся к большей гуманности).

С.М.Волконский
Мои воспоминания
1919


Однажды получаю повестку, что просят меня написать какую-то записку и представить ее в такое-то заседание; дело выставлялось как важное и спешное. Готовлю свою записку, прихожу в назначенный час – никого; собрание не состоялось.

Уже решил уходить, когда случилось обстоятельство, заставившее меня повременить. Проходя по Страстной площади, вижу раз – идет толпа, окруженная солдатами. Подхожу – люди, усталые, измученные, еле тащутся. Спрашиваю громко: "Кто это?" А из толпы мне женский голос отвечает: "Мы иностранцы!" Но не одни иностранцы: вдруг из толпы меня кто-то окликает по имени-отчеству; смотрю – Радкевич, служивший в Министерстве иностранных дел. Потом другой голос: Владимир Антонович Арцымович, бывший товарищ Сазонова по тому же министерству. Я понял, что передо мной проходят переведенные из Петербурга заложники. После узнал, что в этом же эшелоне был мой двоюродный брат Петр Петрович Волконский. Впечатление от этого зрелища было настолько сильно, что я не мог сдержать себя: я ринулся в толпу, но получил сильнейший удар в грудь от одного из конвоиров...

Придя домой, я решил – и сам еще не знал что, – но решил сделать так, чтобы люди правительства знали, как некоторые другие на это смотрят.

Наконец решился <...> Я иногда ходил в ТЕО [Театральный отдел – прим. ред.] на какие-то заседания <...> там была в то время главою Каменева, Ольга Давыдовна, жена знаменитого Каменева и сестра, во всяком случае не менее знаменитого, Троцкого. Я решил написать обеим этим моим начальницам, Малиновской и Каменевой, или, как их называла одна моя знакомая, La Framboise et la Pierre.

И я написал, что после зрелища надруганий над истрепанным, измученным человечеством, которое я видел, моя совесть не позволяет мне брать казенное содержание, и я от него отказываюсь. <...> Жалованья своего я не взял; конечно, я "наказал" только себя, но, говорят, мне моего "дикого" поступка не простили. По крайней мере люди сведущие говорили, что именно этому я обязан тем, что все не получал академического пайка. <...>

Луначарскому [cм. репродукцию портрета – прим. ред.] я писал три раза: раз передавал, как обошлись с моими книгами, бумагами, тем, что стало принято называть "ценностями"; другой раз – по поводу возвращения мне рукописи "Законов речи"; третий раз – о портрете моей матери. Ответов я не удостаивался, но слышал, будто он кому-то сказал: "Никто мне не высказал столько истин, как Волконский". Раз и он пожелал выказать мне любезность. Во время одного заседания в ТЕО под председательством Луначарского подходит ко мне секретарша и шепотом передает, что "Анатолий Васильевич просит во время перерыва подойти к нему". Жду перерыва, подхожу. Он слышал про моих двух двоюродных братьев, Волконского и Чихачева, что они сидят в заложниках, и хотел бы за них похлопотать; просит написать ему их имена и пр. Я исполнил, но ничего из этого не вышло. Волконский Петр Петрович просидел девять месяцев.

Между прочим, он повредил себе забавной выходкой. В тюрьме (это еще было до перевода из Петербурга в Москву) идет перекличка:

– Волконский!

– Здесь!

– Князь?

– Светлейший.

Это ему дорого обошлось, но после девяти месяцев все-таки выпустили.

Судьба бедного моего троюродного брата Чихачева была много печальнее. Его в ноябре в страшный холод услали без пальто в Нижний Новгород. Там, в тюрьме, он колол дрова, повредил себе глаз, схватил сыпняк и умер в тюремной больнице.

Н.Е.Трубецкой
Минувшее
1919

Моих друзей Д.М.Щепкина, С.М.Леонтьева и меня самого перевели "для отбывания наказания" в другую московскую тюрьму — Таганскую. Перевод этот состоялся по распоряжению "Карательного Отдела Республики", имевшего на нас особые виды.<...>

Университет возбудил перед ВЦИКом ходатайство о командировании меня для научных занятий в Университет. Архив покойного профессора Л.М.Лопатина должен был быть разобран. <...> Университет и ходатайствовал о моей командировке из тюрьмы для этой работы. Конечно, работа эта легко могла стать работой Пенелопы, которая давала бы мне возможность выходить из тюрьмы. ВЦИК вынес постановление, согласившись исполнить просьбу Университета командировать меня на работу, но оставил все же в тюрьме. Я мог уходить из тюрьмы после утренней поверки и возвращаться туда до вечерней поверки; разумеется, в праздничные дни я должен был оставаться в тюрьме. В тюремную канцелярию я должен был представлять ежедневные удостоверения Университета, когда я пришел туда для работы и когда вышел. Для более свободного обращения с часами работы и для свободного хождения по городу, я взял на себя еще небольшую дополнительную работу для нашего Отдела малолетних преступников: мне нужно было, от времени до времени, "анкетировать" в их семьях.

Как я узнал позже, прокурор Верховного Трибунала Крыленко протестовал против постановления ВЦИКа относительно меня, но его протест, на мое счастье, был оставлен без последствий. Однако до того, как я приступил к своим "работам" вне тюрьмы, Крыленко затребовал меня к себе. Под стражей меня повели в Георгиевский переулок на частную квартиру Крыленко: он был болен. Я довольно долго прождал перед дверью его спальни и любовался его дивными ирландскими сеттерами. Наконец меня ввели... В богато убранной постели возлежал Крыленко. Войдя, я, по привычке, любезно поклонился, но Крыленко не отдал мне поклона и не извинился за такой странный прием. В комнате были кресла и стулья, но он оставил меня стоять. Хотя все во мне кипело, я старался сохранить наружную ледяную холодность.

– Вы с вашим университетом добились своего! – язвительно начал Крыленко. – Но знайте,– повысил он голос, – за малейшее уклонение с вашей стороны ответите и вы сами, и ваши друзья...

– Я не намерен их подводить, – сказал я.

– Ах да, я знаю, вы ведь "джентльмен"! – в это слово Крыленко вложил всю для него возможную презрительную иронию.

(Я не могу уже со стенографической точностью воспроизвести весь наш разговор с ним, но всем старым революционерам, которым я его тогда точно передал в тюрьме, такой прием и такие речи советского прокурора казались совершенно чудовищными по сравнению с прошлым. "Нельзя ничего подобного вообразить себе в царские времена",– говорили они.)

Крыленко был сердит на ВЦИК и старался выместить это на мне. Для чего, собственно, он меня вызывал и запугивал? Неужели надеялся, что я, испугавшись, сам откажусь воспользоваться постановлением ВЦИКа?

– Так вы намерены прятаться за ВЦИК? – язвил Крыленко.

– Я ни за кем прятаться не привык, – отвечал я, – но я действительно намерен опираться на постановление ВЦИКа и имею на это право по советским законам, которые обязательны и для вас.

– Можете идти! – резко сказал мне Крыленко. Я повернулся, удержав естественный рефлекс поклона, и вышел из комнаты. Под стражей я вернулся в тюрьму. Никаких последствий этот непонятный вызов к прокурору для меня не имел. Тем временем шли хлопоты о командировании моих друзей, Щепкина и Леонтьева, на работу в советские учреждения.

Ходатайства эти тоже были утверждены ВЦИКом. <...> В нашем положении это было несколько неожиданно, так как мы не только были приговорены Верховным Трибуналом к "строжайшей изоляции", но еще и самим ВЦИКом зачислены в списки заложников за "белые убийства", если бы таковые были... Во всяком случае и как бы это ни объяснялось, положение всех нас троих очень облегчалось.

П.Г.Григоренко
В подполье можно встретить только крыс
1921
Увеличенное изображение
П.Григоренко. Фото из архива "Мемориала".

Мы не могли не видеть всего того, что творилось. Да и различать ДОБРО от ЗЛА умели. Хотя... не всегда. Все мы, например, знали о расстреле белыми первых Советов. Помнили об этом, осуждали белых и относились к ним враждебно.

Но вот весной 1920 года по селам пошли "тройки ЧК" по изъятию оружия у населения. Прибыла такая "тройка" и в Борисовку.

Собрали сход. Председатель "тройки", весь в коже, увешан оружием с головы до пят, свое выступление посвятил тому, что зачитал список заложников (семь наиболее уважаемых мужчин старшего возраста) и объявил, что если до 12 часов завтрашнего дня не будет сдано все имеющееся у населения оружие, заложники будут расстреляны.

Ночью к сельсовету были тайком подброшены несколько охотничьих ружей, револьверы, кинжалы. После обеда бойцы отряда, сопровождавшего "тройку ЧК", пошли по домам с обысками. Нашли (а может, и с собой принесли) у кого-то в огороде или даже на лугу за огородом один обрез. Ночью заложников расстреляли и взяли семь новых. На следующий день снова собрали собрание. И снова председатель "тройки", стоя на крыльце сельсовета, зачитал список заложников и объявил, что если завтра после 12 не найдут оружие, то расстреляют и этих. Как и в прошлый раз он закончил вопросом, на который ответа не ждал: "Всем понятно?" И повернулся, чтобы уйти.

Но тут произошло неожиданное. Из толпы собравшихся раздался голос: "А за що людэй росстриляли?" Кожаный человек остановился. Вопрос его явно застал врасплох.

Видимо, такого еще не случалось. Немного опомнившись, он грозно воззрился в толпу.

– Кто это спрашивал?

– Я – послышался спокойный голос дяди Александра, который сидел на невысокой ограде, окружавшей сельсовет.

– Вам непонятно?! – грозно рыкнул чекист на дядю.

– Ни, нэ понятно, – продолжая сидеть, спокойно ответил дядя.

– Непонятно?! – еще грознее прорычал человек в коже.

– Нэ понятно, – так же спокойно ответил дядя.

– Взять его! Отправить к заложникам! Посидит, поймет! – распорядился председатель "тройки", обращаясь к красноармейцам, которые стояли позади толпы селян.

В толпе зашумели. Раздались выкрики: "За что же брать?", "Что уже и спросить нельзя?" Шум нарастал. Становился явно враждебным. Трое красноармейцев, добравшись до дяди, стояли, не решаясь ни на что. Физически они не могли действовать, так как были сжаты толпой, которая теперь могла обезоружить их в любой момент.

– Раззойдись!! – заорала "кожа". – Разойдись!! Прикажу применить оружие!

Красноармейцы, стоявшие позади толпы, взяли оружие на изготовку. Защелкали затворы. Толпа бурлила. Выкрикивали:

"Не пугай, мы пуганые! Выпусти заложников! Нэ трогай Лександру!" В это время раздался спокойный голос дяди Александра: "Расходитесь, люди добрые, а то у них хватит разуму, щоб стриляти!" Толпа стала расходиться. Дядю увели. Когда стемнело, я пробрался к сельской "кутузке", в которой сидели заложники, и через стенку поговорил с дядей. На мой вопрос, действительно ли их расстреляют, дядя коротко ответил: "На всэ воля Божа".

Утром по селу пронеслась весть – "Чека" уехала. Толпы людей бросились к "кутузке". Заложники были живы. Что произошло, никто не мог сказать. Говорили, что этот председатель "тройки" меньше трех последовательных партий заложников не расстреливал. Почему в Борисовке расстреляли только одну и "тройка" уехала тайком, это осталось тайной. Но в селе долго говорили о расстрелах, которые проводят "тройки" во всем нашем степном крае. И кровь лилась беспрерывно. Говорили об особой массовости расстрелов в Ново-Спасовке (теперь село Осипенко). Очевидцы утверждали, что по склонам оврага, над которым расстреливали, кровь текла ручьями, как вода.

Я не верил этим рассказам. Считал, что с Ново-Спасовкой так поступить не могут, поскольку село это героическое. Оно в 1918 году восстало против белых и сопротивлялось около восьми месяцев. Вызволила его из окружения армия Махно. И село отблагодарило "батьку", дав в состав его армии два хорошо вооруженных и закаленных в боях стрелковых полка. Вот потому и не верилось. Думалось, как же может революционная власть так поступать с борцами за революцию. Но все оказалось, как я узнал впоследствии, правдой. В Ново-Спасовке был расстрелян едва ли не каждый второй мужчина. Власти рассудили иначе, чем я. Они думали, что те, кто восстал против белых, могут восстать и против красных. И упредили эту возможность массовыми расстрелами.

Но вот феномен. Мы все это слышали, знали. Прошло два года, и уже забыли. Расстрелы белыми первых советов помним, рассказы о зверствах белых у нас в памяти, а недавний красный террор начисто забыли, хотя ЧК у нас в селе расстреляла семь ни в чем не повинных людей-заложников, в то время как белые не расстреляли ни одного человека. Несколько наших односельчан побывали в плену у белых и отведали шомполов, но голову принесли домой в целости. И они тоже помнили зверства белых и охотнее рассказывали о белых шомполах, чем о недавних чекистских расстрелах.

С.А.Мальсагов
Адские острова
1920

Неофициальное руководство всем повстанческим движением на Кавказе было сосредоточено в руках хорошо известного полковника Челокаева. Благодаря всесторонней поддержке населения, которое симпатизирует "белым", и его собственному мужеству, смелости и умению большевики считают Челокаева неуловимым.Между Челокаевым и кавказскими советами существует необычное соглашение. Семья полковника уже в течение нескольких лет заключена в Метехский замок Тифлиса - тюрьму, известную своими жестокостями и зверствами. Большевики, конечно же, давно расстреляли бы родных Челокаева, если бы он не захватил в плен и не спрятал в надежном месте как заложников нескольких известных представителей Советской власти. Когда полковник услышал, что его семья арестована, он послал такое письмо председателю Грузинской ЧК: "Я пришлю в мешке сорок голов коммунистов за каждого члена моей семьи, убитого вами. Полковник Челокаев".

Так семья Челокаевых и заложники-коммунисты до сих пор живы.

Т.Г.Кудерина-Насонова
Недалекое прошлое
1921

Продразверстка была заменена продналогом.

Каждое хозяйство по числу едоков и земельному наделу (землю теперь делили по числу едоков без различия пола и возраста) должно было сдать государству определенное количество хлеба и причитающуюся сумму денег.

На каждое домохозяйство заполнялся "окладной лист". <...>

Когда все окладные листы написаны, председатель и секретарь сельсовета везли сдавать их в ВОЛРЕВКОМ. А нас домой не отпускали - мы должны были ждать, с каким результатом они возвратятся. И несколько раз оказывалось, что какие-то сведения нужно вносить не в ту, а в другую графу. Нам выдавали другие бланки, и к вновь назначенному сроку, опять от темна до темна, мы торопливо писали. И так повторялось несколько раз. В разгар этой работы в село вступил отряд по борьбе с бандитизмом. Командиром был молодой парень - Удалов Владимир. Вечером организовали танцы. Нас всех отправили на вечеринку.

Удалов браво отрекомендовался и весело танцевал с нами. На следующий день утром нас отправили всех на митинг. В сборе было все население - красноармейцы заходили в каждую избу и всех выводили. Мирная толпа была окружена сплошной цепью вооруженных красноармейцев.

На высоком крыльце рогачевского дома было с десяток вооруженных военных, а среди них в центре - Удалов, важный, высокомерный. Он обратился к собравшимся с грозной речью, обвиняя их в том, что все они закоснелые бандиты и его наказ - сдать оружие не выполнили. Поэтому он разговаривать больше не будет, а поступит по всей строгости закона, как с врагами и изменниками. Был зачитан приказ о расстреле заложников.

Оказывается, что отряд прибыл вчера утром.

Было созвано общее собрание (также красноармейцы выводили всех из каждой избы). Удалов сделал строгое предупреждение, чтобы было сдано все оружие.

Вооруженные красноармейцы вывели из толпы, на свое усмотрение, девять человек. Их объявили заложниками.

Для сбора оружия дали срок - сутки.

Предупредили строго, что если оружие не будет сдано, заложники будут расстреляны.

Заложники были заперты в болховитинский сарай под строгую охрану. Собрание распущено.

В число заложников попали два лавочника, один поп Иван, недавно приехавший, сын нашего старого попа, отца Алексея Умнова. Остальные рядовые крестьяне, и в отряде никто из них не был.

Заложников поставили лицом к глухой стене болховитинского магазина. Сзади них встали вооруженные красноармейцы.

Последовала команда.

Прогремел залп.

Некоторые во весь свой рост упали вперед лицом вниз. Другие навзничь лицом кверху. Два человека продолжали стоять, покачиваясь. Еще команда. Еще залп. Теперь лежали все. Последовала еще команда - и начали добивать лежащих. А упавших вперед - стреляли в затылок и в спину. В упавших навзничь - стреляли в лицо... Летели брызги мяса, крови, мозга. Шел пар...

Толпа оцепенела... Ни звука, ни движения... Здесь и жены, и дети, и родители!.. Здесь друзья и враги...

Около неподвижных тел поставлен караул. Команда - не трогать до особого распоряжения.

Несколько военных рассыпались по толпе и вывели восемнадцать человек - новых заложников. Их посадили в тот же сарай под усиленный караул, до следующего утра.

Отряд сел на лошадей и ускакал в Пичаевскую волость. По пути заскочили в село Поляну и расстреляли пять человек. Пришли со станции Есипово и рассказали, что там расстреляли вчера троих. Мы опять пошли писать окладные листы. А жители по молчаливому соглашению сплошной цепью пошли по избам, по дворам, по гумнам, по садам, по огородам и стали собирать все валяющееся старое железо - косы, серпы, топоры, кочерги (ведь если у кого и было оружие, то его унесли бандиты с собой). Все несли на площадь и складывали в кучу. Набралось немного, но на следующее утро расстрела не было. Утром к нам в сельсовет пришел Ламанов, секретарь ячейки коммунистов, и рассказал, что всю ночь шло заседание коммунистов - доказывали Удалову, что новый расстрел производить не следует, и еле-еле к утру он "сменил гнев на милость" и приняли мирное постановление. Сейчас красноармейцы снова "созывают" митинг, т.е. выводят всех из изб.

Нам поручено идти навстречу населению и внести успокоение - вмешаться в ряды и, "по секрету", говорить всем, что расстрела не будет.

Мирная толпа, окруженная цепью вооруженных красноармейцев, мерно продвигаясь, подходила уже к последнему повороту. На лицах полное безволие, растерянность и нескрываемое горе. Но все пели "Смело товарищи в ногу". Над головами трепыхалась красная набойчатая занавеска (сняли у какой-то бабушки), привязанная на высокую палку, знаменуя собой, очевидно, государственный флаг.

Когда пришли на площадь и заняли все свои места, последовала команда - привести заложников. Многие заложники шатались из стороны в сторону и не могли идти. Пришлось конвоирам вести их под руки. <...> Наглядные уроки суровой жизни этого года не прошли для меня даром.

Смерть любимого отца, собственный, "предсмертный" животный страх, когда жизнь висела на волоске и зависела от совершенно непредвиденных пустяков, картины дикого, необузданного, ничем не оправданного уничтожения людей и полная бессильная подавленность народа - заставляли сильно чувствовать, крепко думать, яростно негодовать. Розовые очки затуманились. Что-то дрогнуло... что-то надломилось.

Ошеломило - как быстро люди, почувствовавшие власть над себе подобными, теряют человеческий облик. Страшно, когда ум человека подавляют звериная злоба, свирепая, инстинктивная, неутолимая кровожадность неграмотных диких людей. Но еще ужаснее и отвратительнее, когда люди, отмеченные внешней культурой, зная, что им можно безнаказанно зверствовать, не пачкают собственных рук, а делают это руками четко вымуштрованных безмозглых маньяков.

С.А.Мальсагов
Адские острова
1924

Незадолго до моего приезда на Соловки, ГПУ Закавказской советской республики прислало туда сорок очень старых чеченцев. Один из них выглядывал из окна, что запрещалось некоторыми чекистами. Указанное явилось основанием, что вся эта группа была послана на Секирную гору, известную на Соловках как место пыток, посажена в "каменный мешок" и выпорота "смоленскими палками" до потери сознания.

Одному из стариков было 110 лет. Старых чеченцев сослали в качестве заложников из-за сыновей, внуков и правнуков, которые присоединились к партизанским отрядам и ведут непрекращающуюся войну с большевиками. Эта война продолжается до сих пор. Сами же заложники не совершали никакого преступления.

Практика брать заложников и осуществлять жестокие репрессии против родственников и даже против знакомых повстанцев и эмигрантов была развита советскими властями в сложную систему террора, которая не гнушается ничем для достижения своей цели - абсолютной покорности всего русского народа воле руководителей коммунистической партии.

Литература

Косинский М.Ф. Первая половина века:
Воспоминания. Париж, 1995.
Нестерович-Берг М.А. В борьбе с большевиками: Воспоминания. Париж, 1931.
Танеева (Вырубова) А.А. Страницы моей жизни. М., 2000
Олицкая Е.Л. Мои воспоминания.- Франкфурт-на -Майне, 1971.
Левинсон Г.И. Вся наша жизнь: Воспоминания Галины Ивановны Левинсон и рассказы, записанные ею. М., 1996
Сидоров С.А. Записки священника Сергия Сидорова. М., 1999.
Голицын С.М. Записки уцелевшего. Дружба народов. №4–6, 1990 Гуль Роман Ледяной поход (с Корниловым). М., 1999.
Елисеев С.Г. Тюремный дневник . СПб., 1993.
Серж В. От революции к тоталитаризму: Воспоминания революционера. М., 2001.
Волконский С.М. Мои воспоминания. М., 1992.
Трубецкой С.Е. Минувшее. М., 1991.
Григоренко П.Г. В подполье можно встретить только крыс
Кудерина-Насонова Т.Г., Кудерина Л.Д. Недалекое прошлое. М., 1994.
С.А. Мальсагов "Адский остров, советская тюрьма на далеком Севере", М., 1991
admin
Администратор
Сообщения: 923
Зарегистрирован: 29 апр 2009, 20:45

Re: Советская власть и ВОВ 1941-1945г

Сообщение admin »

Чёрная книга коммунизма


«Чёрная книга коммунизма» — книга французского авторского коллектива: С. Куртуа (фр. Stéphane Courtois), Н. Верт, Ж-Л. Панне (фр. Jean-Louis Panné), А. Пачковский (польск. Andrzej Paczkowski), К. Бартошек, Ж.-Л. Марголин (фр. Jean-Louis Margolin), представляющая авторский взгляд на коммунистические режимы XX века. Книга была издана в Париже в 1997 г., в 1999 г. английский перевод издан издательством Гарвардского университета.


В книге, в частности, собраны свидетельские показания, фотодокументы, карты учреждений пенитенциарной системы стран коммунистических режимов (концлагерей), карты маршрутов депортаций народов на территории СССР.

Полное издание состоит из пяти частей:

Государство против своего народа
Мировая революция, гражданская война и террор
Восточная Европа — жертва коммунизма
Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» — к кровавой резне
Третий мир
Оценка общего числа жертв коммунистических режимов

Точные данные погибших от рук красных кхмеров недоступны.
В книге приведены следующие данные о количестве жертв коммунистических режимов в разных странах мира:

Советский Союз — 20 миллионов жизней
Китай — 65 миллионов
Вьетнам — 1 миллион
Корея — 2 миллиона
Камбоджа — 2 миллиона
Восточная Европа — 1 миллион
Латинская Америка — 150 тысяч
Африка — 1 миллион 700 тысяч
Афганистан — 1 миллион 500 тысяч
Общее число убитых, согласно приведённым в книге данным, приближается к отметке в сто миллионов


Цифры включают индивидуальные и массовые убийства, смерть в концентрационных лагерях, смерть в результате искусственно вызванного голода, (см. например: Голодомор), смерть во время депортаций народов (передвижение пешим порядком или в неприспособленных вагонах), смерть в местах высылки и принудительных работ (изнурительный труд, болезни, недоедание, холод).


На русском языке книга была издана в 1999 году тиражом 5000 экземпляров, издание предварялось статьёй Александра Яковлева, бывшего члена Политбюро ЦК КПСС, «Большевизм — социальная болезнь XX века». Второе издание вышло при поддержке «Союза правых сил» тиражом 100000 экземпляров и распространялось бесплатно.

Фото из книги:

Изображение
Трупы заложников в херсонской ЧК в подвале дома Тюльпанова.
Изображение

Изображение
Раскопки одного из массовых захоронений у здания харьковской ЧК

Книгу можно читать он-лайн и скачать здесь:
http://www.e-reading.club/book.php?book=1013349
o.Serafim
Администратор
Сообщения: 946
Зарегистрирован: 30 апр 2009, 13:27

Re: Советская власть и ВОВ 1941-1945г

Сообщение o.Serafim »

Как труженики НКВД выполняли и перевыполняли планы по расстрелам и депортациям.
Вадим Фульмахт, 22.12.2015.

Дню сотрудника органов госбезопасности посвящается.

Документы из «Особой» папки НКВД.

Приказ № 00447 наркома внутренних дел Ежова устанавливал для каждой республики и области лимиты по расстрелам и высылкам. И то, и другое предписывалось проводить без суда и следствия по решению внесудебных органов — «троек», состоявших из председателя областного или республиканского комитета коммунистической партии, начальника местного НКВД и главного прокурора.

По первоначальным лимитам планировалось расстрелять до 75.950 чел., выслать в концлагеря — до 193.000 чел. Перед вами телеграммы «с мест» в ЦК ВКП(б) товарищу Сталину. Часть помечена летними месяцами 37-го года. По тексту видно, что прикидки были серьезными: где-то были готовы расстрелять четыре тысячи, а где-то и все десять. На каждой телеграмме стоит подпись Сталина — синим карандашом «Утвердить И.Ст». Ниже ставили свои фамилии все, кому телеграмма была расписана для ознакомления, — Каганович, Молотов, Калинин, Микоян, Жданов, Косиор, Андреев… Как непосредственному исполнителю шифровки направлялись наркому внутренних дел Ежову, его подпись тоже везде присутствует.

Другая часть шифровок относится к 38-му году. Они тоже идут в Кремль, но в них речь идет уже об увеличении лимитов. «Просим ЦК ВКП(б) разрешить дополнительный лимит по первой категории для Иркутской области 4 тысячи человек». «Прошу дополнительно утвердить к расстрелу 1000. К осуждению 1500». Передовики перевыполняли норму. Кто-то повышал надои, кто-то плавил сталь с превышением графика. А кто-то убивал по-стахановски. Десять тысяч человечков благополучно расстреляли, но необходимо еще пару тысяч пустить в расход, так что соблаговолите разрешить, повысьте лимитец. Резолюции на этих шифровках те же, что прежде. Сталин «за». Все остальные, разумеется, тоже «за». Ни один не написал «против». Посмотрите на эти документы.

Почитайте слова, которые в них написаны. Эти пожелтевшие страницы говорят об истории нашей страны больше, чем может рассказать любой из ныне живущих. Никаких дополнительных слов не надо, все и так понятно. Из фондов Российского государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ):

1) Шифровка из Иркутска вх.№ 472/ш отпр. 15-54 26.4.1938
Запрос Филиппова и Малышева на лимиты на 4 тыс.расстрелов в Иркутской области — подписи: Сталин, Молотов, Ворошилов, Каганович, Ежов + за: Микоян и Чубарь

Изображение

2) Шифровка из Омска вх.№ 2662/Ш отпр. 13-30 19.11.1937
Запрос Наумова дополнительных лимитов по Омской обл. на расстрелы (1 тыс. к выбранным 10 тыс.) и концлагеря (1.5 тыс. к выбранным 4.5 тыс.) — подписи: Сталин, Молотов, Каганович, Жданов, Ежов.

Изображение

3) Шифровка из Свердловска вх.№ 1179/ш отпр. 23-23 8.7.1937
Запрос Столяра лимитов по расстрелам, ссылкам и концлагерям по Свердловской обл. — 5 тыс. расстрелять, 7 тыс — отправить в ссылку и концлагеря.
Подписи: Сталин, (Молотов?), Каганович + за: Ворошилов, Чубарь, Микоян.

Изображение

4) Шифровка 1157/Ш из Новосибирска вх.№ 1157/Ш отпр. 11-56 8.7.1937
Запрос Эйхе на лимиты по расстрелам по Западно-Сибирскому краю — 11 тыс. Подписи: Сталин, (Молотов?), (???), Каганович, Ворошилов +за: Чубарь, Калинин, Микоян
Прямое указание в тексте шифровки на то, что она является ответом на шифровку № 863/ш

Изображение

5) Хрущёв запрашивает лимиты по расстрелам и концлагерям по Москве и области — 6.500+2.000 расстрелов, 23.936+5.869 концлагерей. Подписи: Сталин, Ежов, Каганович, Микоян, Чубарь, Молотов, Ворошилов +за: Калинин

Изображение

6) Шифровка из Алма-Аты вх.№ 2748/Ш отпр. 18-30 1.12.1937
Запрос на увеличение выбранных лимитов по Казахстану по расстрелам (было 8 тыс, просят ещё 600 чел. для покрытия перебора) и концлагерям (было 8 тыс, просят ещё 1 тыс для покрытия перебора). Подписи: Сталин, Молотов, Каганович.

Изображение

7) Шифровка из Грозного вх.№ 1213/ш отпр. 23-20 10.7.1937
Запрос Егорова на лимиты по ЧИАССР на расстрелы (1.417) и высылку (1.256) Кулаками явно названы русские казаки. Подписи: Сталин, Молотов, Каганович, Жданов, Ворошилов +за: Калинин, Чубарь, Микоян

Изображение

8) Шифровка из Тбилиси вх.№ 1165/ш, отпр.14-55 8.7.1937
Запрос Берии на лимиты по Грузии на расстрелы (1.419) и высылку/концлагеря (1.562+2.000). Подписи: Сталин, Молотов, Каганович +за: Ворошилов, Чубарь, Микоян
Прямое указание в тексте шифровки на то, что она является ответом на шифровку № 863/ш

Изображение

9) Шифровка из Днепропетровска, Марголин, запрос на расстрел 2500, концлагерей 3000. Отпр. 14-01 22.7.1937 — Подписи: Сталин, Молотов, Чубарь, Микоян, Ворошилов +за: Калинин
Прямое указание в тексте шифровки на то, что она является ответом на шифровку № 863/ш

Изображение

10) Шифровка из Минска, Шарангович (Сталину — «На вашу телеграмму…») вх.№1186/ш отпр.7-15 9.7.37 Подписи: Сталин, Ворошилов, Каганович, Микоян, Чубарь, Молотов +за: Калинин (два раза)

Изображение
Решение Политбюро ЦК ВКП(б) № П51/94 от 2 июля 1937 г.

94. — Об антисоветских элементах.

Послать секретарям обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартий следующую телеграмму:
«Замечено, что большая часть бывших кулаков и уголовников, высланных одно время из разных областей в северные и сибирские районы, а потом по истечении срока высылки, вернувшихся в свои области, — являются главными зачинщиками всякого рода антисоветских и диверсионных преступлений, как в колхозах и совхозах, так и на транспорте и в некоторых отраслях промышленности.

ЦК ВКП(б) предлагает всем секретарям областных и краевых организаций и всем областным, краевым и республиканским представителям НКВД взять на учет всех возвратившихся на родину кулаков и уголовников с тем, чтобы наиболее враждебные из них были немедленно арестованы и были расстреляны в порядке административного проведения их дел через тройки, а остальные менее активные, но все же враждебные элементы были бы переписаны и высланы в районы по указанию НКВД.

ЦК ВКП(б) предлагает в пятидневный срок представить в ЦК состав троек, а также количество подлежащих расстрелу, равно как и количество подлежащих высылке».
СЕКРЕТАРЬ ЦК И. СТАЛИН.
[АП, 3-58-212, л. 32]

http://ipvnews.net/?p=5579
o.Serafim
Администратор
Сообщения: 946
Зарегистрирован: 30 апр 2009, 13:27

Re: Советская власть и ВОВ 1941-1945г

Сообщение o.Serafim »

«Подвешивали взрослых и детей, у беременных женщин разрезали животы».
Как сибиряки и уральцы восстали против власти.

Изображение
Нынешние отношения федерального центра и регионов кому-то кажутся непростыми, несправедливыми, а подчас и тревожными. Относительно недавняя история знала куда более драматичные эпизоды. Один из них связан с Уралом и Сибирью, где в самом начале 1920-х разразилось невиданное по числу участников и жертв народное, крестьянское восстание против Советской власти. В историю оно вошло как Ишимское. Нелишне напомнить о нем.

«Карать как изменников заключением в концентрационные лагеря»

Продразверстку придумали еще до прихода к власти большевиков в 1917 году. Чем глубже закатывалась в Россию Первая мировая война, тем плачевней становилась ситуация с продовольствием: посевные площади уменьшались, запасы таяли, цены росли. Государству приходилось ломать голову, как прокормить не только армию, но и гражданских. Под угрозой надвигающегося голода правительство приняло хлесткие для крестьянства решения: частично запретить вывоз и свободную продажу продукции, установить закупочные цены на продовольствие, понятно, гораздо ниже рыночных, а у кого-то его просто забирать. Но пока осторожно и выборочно: несмотря на пропаганду патриотизма, многие хозяйства упирались и саботировали.

Если царское правительство вплоть до Февральской революции уповало на сознательность крестьян и добровольное исполнение ими повинности, то через три года у большевиков не было времени на такт и раздумья – война и голод сорвали корону с трехсотлетней династии, что уж говорить о молодой Советской власти посреди разрухи и разорения. Чтобы устоять, ленинцам кровь из носу надо было накормить города. Но сбор хлеба и всего остального сократился на две трети, на всех не хватало.

Изображение
Знаменитые Кронштадтский и Тамбовский мятежи меркнут в сравнении с размахом и кошмаром Ишимского.

Взоры обратились за Уральский хребет – там, говорили, хлеба досыта, еще с прошлых урожаев, до сотни миллионов пудов, даже не обмолоченного. В июле 1920 года Совет народных комиссаров постановил: «1. Обязать крестьянство Сибири немедленно приступить к обмолоту и сдаче всех свободных излишков хлеба урожаев прошлых лет с доставлением их на станции железных дорог и пароходные пристани... 4. Виновных в уклонении от обмолота и от сдачи излишков граждан, равно как и всех допустивших это уклонение ответственных представителей власти, карать конфискацией имущества и заключением в концентрационные лагеря как изменников делу рабоче-крестьянской революции». Репрессивное войско, призванное обеспечить выполнение постановления, поначалу насчитывало 9000 штыков и 300 сабель. Совнарком и подумать не мог, что для решения этой задачи понадобится вовлечь гораздо больше военной силы - около 20 полков и дивизий, четыре бронепоезда, тяжелую артиллерию.

По сложившейся уже привычке рьяно и с жестокостью исполнять боевые приказы Москвы двинули сапогами в калитки свободолюбивых, не нуждавшихся ни в какой революции и не верящих ей «крепких хозяйственников» Урала и Сибири. И неожиданно получили столь яростный отпор, что в последующие советские годы предпочитали особенно не вспоминать: так, мол, кулацко-эсеровский мятеж. В действительности за вилы, топоры и берданки взялись больше 100 тыс. человек от Салехарда до Кокчетава, превзойдя по размаху и жестокости знаменитые Кронштадтский и Тамбовский мятежи. Образовался целый фронт, бушевала настоящая партизанская война. Погибнут тысячи красноармейцев, больше 50 тыс. повстанцев и мирного населения, в том числе женщин и детей. Методы этой войны будут крайне жестокими - с заложниками и массовыми казнями, стиранием с земли огнем и артиллерией целых деревень, обоюдными захватами многих крупных западносибирских городов, с последующими пожарами и разрушениями. В конце концов, Ленин с товарищами крепко задумаются о верности выбранного курса. И, в итоге, сменят его. Эхо той войны будет десятилетиями гулять по щедро политым кровью землям Зауралья и Западной Сибири.

«Будьте жестоки и беспощадны, уничтожайте железной рукой»

Зауральские крестьяне были далеки от дворцовых интриг, социальных революций и реющих красных знамен, и запасы хлеба имели: земли хватало, но погода капризничала, случались и засухи, и приходилось подстраховываться излишками с хороших урожаев. Конечно, хозяйства по богатству были разные, но крайнюю нужду «непоротые» сибирские крестьяне видели редко. К появлению Красной Армии поначалу отнеслись с некоторой надеждой: недавно изгнанный Колчак хорошим обхождением с крестьянством не отличался и изрядно опротивел, а установление стабильной, да еще «народной», власти должно было означать: войне конец, можно снова спокойно взяться за плуг, молотилки и маслобойки.

Да не тут-то было. Только в 1920-21 годах война и череда неурожайных лет выкосили в западной части страны 5 млн человек. Еще летом 1920 года, в время восстаний в Алтайской, Томской и Семипалатинской губерниях, были убиты тысячи недовольных. У западных сибиряков все еще было впереди. Хлеб и еще 36 наименований продуктов, вплоть до рогов и копыт, предписывалось собрать по максимуму и в кратчайшие сроки: делиться надо, даешь! Ослушаться Москвы новым губернским начальникам нельзя – а как «достать» в таежной и степной глуши мужика, по характеру сродному медведю? И пошла коса на камень. В наиболее активных продотрядовцах крестьяне узнавали бывших колчаковских карателей - те успели устроиться на ответственные большевистские посты, плодя дезорганизацию, волокиту и воровство.

Изображение
Продразверстка - это когда до последнего зернышка, без надежды на выживание.

Из телеграмм советского руководства Тюменской губернии всем уездным комитетам РКП(б), исполкомам советов, продкомам и продконторам: «Широко оповестите население, что продажа продуктов мешочникам и спекулянтам приведет лишь к сокращению своей собственной нормы, ибо данные государством разверстки уменьшаться не будут. Разверстка дана, не допускать никаких переучетов, поправок и прочее. До выполнения 60% [разверстки] председателей волисполкомов, сельсоветов, сознательно задерживающих разверстку и вообще пассивно относящихся к ее выполнению, арестовывать и препровождать [в] губчека и партийных [в] губком... Обяжите членов волисполкомов, сельсоветов, хозяев-коммунистов первыми сдавать разверстку. [У] населения, упорствующего [в] сдаче продуктов, реквизировать все, не оставляя нормы. У сознательно скрывших — продукты арестовывать, конфисковать имущество в пользу государства для передачи неимущему населению, тем, которые полностью выполнят сто процентов всякого рода [разверсток]. [Сведения об] арестах широко опубликовывайте в печати... Будьте жестоки и беспощадны [ко] всем волисполкомам, сельсоветам, которые будут потворствовать невыполнению разверсток. Давайте определенные боевые письменные задачи волисполкомам и к невыполнившим применяйте, помимо ареста [работников] волисполкомов, конфискацию всего [их] имущества. Уничтожайте целиком в пользу обществ хозяйство тех лиц, кои будут потворствовать невыполнению разверстки. Уничтожайте железной рукой все тормозы, дезорганизующие вашу работу».

«Чем должна существовать Россия, если вы разоряете среднее хозяйство?»

Нормы, по которым у крестьян оставалось хоть что-то себе, сразу обозвали «голодными» - их хватало только на жизнь впроголодь, а крестьянский труд тяжел. За утайку не сдавших положенного зимой могли посадить полураздетыми в амбар, бить сапогами и прикладами. В мороз стригли овец – и животные околевали без шерсти. Отнимали конные подводы для доставки конфискованного добра, заставляли валить лес. И все равно вскоре осознали, что к установленному сроку - 1 декабря 1920 года – с исполнением наказов из Москвы не поспеть: излишки оказались весьма скудными. Тюменский губпродкомиссар Г.С. Инденбаум распорядился наплевать на нормы и забирать все, что можно, вплоть до семян. Это означало неминуемый голод, сибирская земля застонала, предвидя собственные муки.

Характерная жалоба того времени властям: «Вами был конфискован весь скот у моего мужа, Романа Федотовича Олькова, и теперь наше имущество разрушилось безвозвратно. Спрашивается: чем же мы должны продолжать наше существование? Неужели я должна нести наказание за своего мужа? У меня шестеро детей при себе и седьмой - в Красной Армии. К чему он теперь придет домой и за что примется? Что же я должна делать с шестью детьми и к чему их пристроить, не зная никакого ремесла? Да ведь и что-то я делала в продолжение 28-летнего проживания в замужестве. Что, прикажете мне проситься в богадельню, на ваш хлеб? Чем же должна существовать советская Россия в будущем, если вы сейчас в корень разоряете среднее хозяйство, которое является оплотом республики? Подумайте, тов. Гуськов, серьезно об этом. И я в свою очередь категорически прошу вас сделать распоряжение об отложении конфискации, так как разверстку мы выполнили сполна, хотя и в ущерб себе, а на сем заявлении прошу меня уведомить соответствующей резолюцией о вашем решении. К сему заявлению Марфа Олькова. За неграмотную по личной просьбе расписалась Е. Елисеева».

Изображение
Голод вспыхивал все первые советские десятилетия: в начале 1920-х, 1930-х, 1940-х.

Реакция власти понятна по содержанию и тону приказа уполномоченного Ишимского уездного продкомитета А. Браткова по Локтинской волости: «Приказываю весь хлеб, который причитается по разверстке, в срок 60 часов с момента получения сего приказа свести на ссыпной пункт в гор. Ишим... Ни на один фунт ни в каком обществе разверстка уменьшаться не будет. Если какое-либо общество не исполнит сего приказа в вышеуказанный срок, я с вооруженной силой - 200 чел. пехоты, 40 чел. кавалерии и четырьмя пулеметами - заберу весь хлеб до единого зерна у всех граждан общества, не оставлю ни на прокорм живым душам, ни на прокорм скотине, ни на посев. У тех граждан, которые будут агитировать против сдачи и вывоза хлеба, мною с вооруженной силой будет забрано все имущество, дом будет спален, а гражданин, замеченный в вышеуказанном преступлении, будет расстрелян. Всему обществу приказываю сейчас же доносить мне, если появится гражданин, агитирующий против выполнения разверстки. Если же общество будет укрывать тех негодяев, а они будут нами пойманы, то все общество так же строго будет наказано, как вышепойманный негодяй - контрреволюционный агитатор. Приказ считаю первым и последним. Больше предупреждать не стану».

Особый разгул насилия – по причине совершенно неподъемных продзадач - пришелся на Ишимский и Ялуторовские уезды. Сами секретари райкомов Ишимского уезда признавали бессистемность и редкую жестокость продовольственных органов. Замначальника милиции 5-го района Ишимского уезда Мелихов писал в декабре 1920 года: «Творится что-то невероятное, чуть ли не хуже того, что делал Колчак и опричники Ивана Грозного... В зимнее время стригут овец, забирают последние валенки, рукавицы, обстригают шубы, конфискуют скот крестьянина, разувают детей-школьников… Зачем же мы, коммунисты, говорили, что мы защитники трудящихся?.. Жены красноармейцев плачут от непосильной разверстки, детям не в чем ходить в школу: их одежду отдали в разверстку. Что скажут дорогие товарищи красноармейцы, которые бьются за наше светлое будущее, когда они услышат от своих родных, что у них забрали, конфисковали лошадей, коров и все прочее, оставили их семейство без хлеба и пытают холодом?»

Изображение
Советская власть брала в заложники даже своих: попробуй не выполнить план - расстреляем.

Но поставленные Центром задачи не предполагали проявлений гуманности и критического подхода к исполнению. Любой советский работник мог быть обвинен в пресловутом «противодействии разверстке» и жестоко наказан, такое случалось нередко. Председателя Чуртановского волисполкома Ишимского уезда Г. И. Знаменщикова арестовали, посадили в холодный подвал с другими арестованными, в это время имущество и рабочий скот конфисковали без соблюдения всяких правил, выгребли весь хлеб, включая семенной, не оставив семье даже нормы, не обратив внимания на грудных детей. Потому неудивительно, что в рядах тюменских повстанцев и их руководителей часто встречались бывшие работники местных советских и военных органов.

«Подходим к полосе массовых крестьянских восстаний»

Из книги «Крестьянские восстания в России в 1918–1922 гг. От махновщины до антоновщины»: «Хлебофуражная разверстка в Ишимском уезде, основанная на насильственно-приказных методах, была выполнена 5 января 1921 г. На следующий день тюменский губпродкомиссар Инденбаум телеграфировал в Наркомпрод об ударном выполнении Тюменской губернией государственной разверстки хлеба и зернофуража на 102 процента (6600 тыс. пудов) 6 января в 2 часа дня. Разверстку масличных семян перевыполнили - 150 процентов. 130 наиболее отличившихся продработников губернии премировались костюмами». (При этом нередко отобранный хлеб смерзался, гнил, горел).

Тюменский губисполком тогда не посчитал положение критичным. 21 января 1921 года, всего за 10 дней до начала массовых крестьянских выступлений, его президиум счел уместным отправить в Москву ходатайство об отмене давнишнего, еще со времен Колчака, военного положения. Дескать, кампанию провели успешно, без особых репрессий. Стремление приукрасить, самонадеянность, уверенность в своих малых, как окажется, силах дорого обойдутся многим советским «патронам».

Изображение

Массовая семенная разверстка в конце января, якобы с целью сбора, учета и последующей раздачи по дворам весной, стала последней каплей крестьянского терпения. Селянин не смог смириться с тем, что за него решали - что, сколько и когда ему сеять. Если до этого репрессии еще хоть как-то сносили, то изъятие семенного фонда привело к тому, что ненависть полилась наружу. Начальник милиции 3-го района Ишимского уезда Жуков предупреждал 27 декабря 1920 года: «Уполномоченные продорганов приказали вывезти весь хлеб, как семенной 21-го года, так и продовольственный. Граждан страшно волнуют такие приказы ввиду голода. Настроение района очень резкое. Хлеб вывозится до зерна... Последствия будут очень серьезные, предвещая возможные восстания… Серьезное восстание неизбежно» (цитата по: Лара Кольт, «Мы, крестьяне Великой Сибири»).

Из информационной сводки Тюменской губернской ЧК за январь 1921 года: «Настроение населения губернии за истекший период изменилось в худшую сторону... Крестьяне по-прежнему остаются темны, им по-прежнему чужды и непонятны идеи коммунистов, а партия, в этом отношении делая все, что от нее зависит, не может бросить в деревни агитаторов за неимением таковых... Повод к различным явлениям дает и неумелый подход к государственной разверстке... Крестьяне не так возмущались первой разверстке, как проведением второй, семенной, и вывозом семенного хлеба на ссыппункты... Особое волнение заметно в Ишимском и Ялуторовском уездах... К коммунистической партии крестьяне относятся враждебно». 31 января представительство ВЧК по Сибири направило всем подчиненным ему комитетам телеграмму, в которой говорилось: «Имеются признаки, что в Сибири мы подходим к полосе массовых крестьянских восстаний».

Локальные вспышки гнева вырастали в беспощадный русский бунт, который, в основном вблизи заготконтор и железнодорожных станций, принимал порой уродливые формы. Где-то представителей власти просто разоружали и сажали под замок, выдвигая «оппозиционные» требования, а где-то коммунистов и членов их семей беспощадно вешали, вспарывали им животы, заполняли зерном и крепили таблички «Продразверстка выполнена».

«Мы поднялись против прожигателей жизни, именующихся рабоче-крестьянской властью»

31 января в селе Чуртанском Ишимского уезда разъяренная толпа крестьян встала на пути экспроприаторов драгоценного семенного фонда. Красноармейцы открыли огонь, убили двух человек. Жители села, взяв числом, прогнали продотряд ни с чем. Из книги «Крестьянские восстания в России в 1918–1922 гг.»: «В этот же день стало известно о восстании крестьян в Ларихинской волости - в деревнях Песьянское, Старо-Травнинское, Ново-Травнинское, Нижне-Травное. 1 февраля губернские власти получили информацию по линии войск внутренней службы (ВНУС) - о восстаниях в селах Абатское и Викулово. Позднее, 5 февраля 1921 г., по линии ЧК поступили донесения из Ялуторовского уезда о восстаниях в Слободо-Бешкильской, Ингалинской, Петропавловской волостях. В других уездах, где не было продотрядов или войск, в январе происходило накапливание сил повстанцев... [Они] на три недели парализовали движение по обеим линиям Транссибирской железнодорожной магистрали - Сибревком свое обещание, данное Ленину, не выполнил. В период наибольшей активности восставшие захватывали уездные центры: Петропавловск, Тобольск, Кокчетав, Березов, Сургут и Каркаралинск, вели бои за Ишим, угрожали Кургану и Ялуторовску, подходили к Тюмени на расстояние нескольких десятков верст... К середине февраля восстание в короткий срок охватило большинство волостей Ишимского, Ялуторовского, Тобольского, Тюменского, Березовского и Сургутского уездов Тюменской губернии, Тарского, Тюкалинского, Петропавловского и Кокчетавского уездов Омской губернии, Курганского уезда Челябинской губернии, восточные районы Камышловского и Шадринского уездов Екатеринбургской губернии. Оно затронуло также пять северных волостей Туринского уезда Тюменской губернии, Атбасарский и Акмолинский уезды Омской губернии. Повстанческая территория весной 1921 г. охватывала огромный район от Обдорска (ныне - Салехард) на севере до Каркаралинска на юге, от станции Тугулым на западе до Сургута на востоке». И население в 3,4 млн человек.

Изображение
Территория Ишимского восстания - современные Омская, Курганская, Тюменская, Свердловская области, Ханты-Мансийский АО.

Уже через месяц после начала восстания повстанческое войско насчитывало 100 тыс. бойцов. Даже винтовки были не у всех: ружьишки, пики, вилы, дубинки - но сопротивлялись ожесточенно. Разбирали железнодорожное полотно, жгли мосты, захватывали и пускали в ход пушки и пулеметы. Организовывали фронты и штабы, начали координироваться, держа связь между собой, набирали рекрутов – опыта в военном деле за Первую мировую и Гражданскую войны сильно прибавилось.

К крестьянам примкнули бывшие казачьи войска. Из воззвания повстанцев Кокчетавского уезда: «Крестьяне и красноармейцы, мы знаем, что вы относитесь недоверчиво к движению, поднятому нами против наших общих врагов: коммунистов и жидов. Напуганные действиями наших высших офицеров и генералов, вы теперь тоже, вероятно, думаете, что казаки поднялись для восстановления колчаковского произвола. Нет, братья, нам не нужно того, что отброшено историей. Колчак пал потому, что не понял духа свободолюбивого сибирского крестьянина и казака. Нам, братья, как и вам, не нужны золотые погоны. Нам их, простым казакам, не носить; мы дети одной с вами трудовой семьи. Ваше горе горько и нам. Нам в Сибири с вами делить нечего. Земли у нас хватит на всех, и мы имеем общих врагов. Мы поднялись все, как один человек, против кучки жидов и их наймитов, заграничных прожигателей жизни, нагло именующих себя рабоче-крестьянской властью».

«Они еще считают, что народ не способен восстать на защиту своих прав»

Свои Советы, только без коммунистического правления. Никаких политических доктрин, никакой тяги к диктатуре. Просто жить, работать на своей земле, как они хотят, управлять, как считают нужным, вольно торговать. Просто оборонялись от гнета, голода и разрухи, уходить было некуда.

Из воззвания Тобольского штаба повстанцев 25 марта 1921 года: «До сих пор все-таки коммунисты никак не хотят понять или с умыслом пишут, что восстал не народ, которому невтерпеж стало жить, а будто бы восстали какие-то генералы, офицеры-золотопогонники, меньшевики и эсеры. Они до сих пор скрывают, что восстал весь народ, который они считают серой безответной скотиной. Коммунисты все еще считают, что народ можно только обирать, грабить и расстреливать и что народ не способен восстать на защиту своих человеческих прав. Мы добиваемся настоящей советской власти, а не власти коммунистической, которая до сих пор была под видом власти советской. Мы хотим, чтобы всем свободно дышалось, чтобы все могли свободно жить, чтобы каждый мог исполнять свободно ту работу, какую он хочет, чтобы каждый мог свободно распоряжаться своим имуществом, чтобы никто не имел права отбирать то, что нажито тяжелым трудом, чтобы каждый мог свободно распоряжаться тем, что он заработал своими трудовыми руками. Мы хотим, чтобы каждый человек верил, как хочет: православный - по-своему, татарин - по-своему, и чтобы нас всех не заставляли силком верить в коммуну. Одним словом, мы хотим свободной жизни, без всяких стеснений и насилий, без разверсток, «пятерок» и других выдумок».

Изображение
Противоборствовавшие стороны соревновались в массовых убийствах - каждая за свое "право дело".

Решимость в борьбе за свободу и счастье выражалась в неслыханном насилии, победу вырывали любой, самой жуткой ценой. Жительница деревни Усть-Ламенская Анна Павловна Терещенко вспоминает: «Был такой Бердов в деревне Евсино. Он деревянным стежком убивал. Ему привезут коммунистов, а он убивает. Убийцей был. Может, тыщу убил, может, две, может, три. Потом коммунисты его убили». И проговаривается: «Сначала белые – коммунистов, потом коммунисты – белых, а потом коммунисты – коммунистов». Жутко смеется над своими словами… О Бердове в деревнях ходили легенды. «Многих арестованных отправляли к палачу М. Бердову, который хладнокровно, с методичностью зверя убивал их палкой, – вспоминал десятилетия спустя участник подавления крестьянского восстания Н.Т. Гаврилов. – В братской могиле покоятся более 20 замученных людей».

В аналитическом докладе командира 85-й бригады ВНУС Н.Н. Рахманова отмечалось: «В Омутинском районе повстанцы подвешивали взрослых и детей, у беременных женщин разрезали животы, и все это затем, чтобы в корне истребить семя коммуны». В докладе помглавкому по Сибири В. И. Шорину говорилось об уничтоженной коммуне (коммунары игнорировали вековой уклад, не верили в бога, во время продразверстки у них не выгребали последнее): «200 трупов крестьян были найдены в селе Ильинском… которые там валялись повсюду … в искалеченном виде, причем было видно, что погибшие были даже не расстреляны, а убиты палками и вилами, и среди них даже были мальчики и девочки до 15-летнего возраста».

«Во многих волостях члены партии поголовно уничтожены»

В марте тюменское большевистское руководство еще растеряно. Телеграмма в ЦК РКП(б), президиум ВЦИК и заместителю председателя Реввоенсовета республики Э. М. Склянскому: «В пределах Тюменской губернии не имеется в нашем распоряжении ни реальной силы, ни вооружения, ни обмундирования, ни огнеприпасов. Присланный из Казани полк оказался небоеспособным, частями переходит на сторону противника в полном вооружении. Положение становится серьезным, поскольку ликвидация беспорядков приняла затяжной характер: придется признать в этом году в губернии крах посевной кампании, лесозаготовительных работ, лишение центра России хлебозапасов, рыбы, пушнины и прочее. Настойчиво, решительно требуем от вас немедленного принятия всех необходимых мер для быстрейшей ликвидации беспорядков в смысле соответствующего воздействия на Сибирское военное командование, в смысле непосредственной помощи с вашей стороны. Нужны реальные силы, вооружение, обмундирование, огнеприпасы. Нужна помощь партсилами, партийносоветские аппараты разрушены, во многих волостях члены партии поголовно уничтожены, 75% всего состава профработников уничтожено… Без помощи центра все попытки наладить снова партсоветскую жизнь губернии безнадежны, неопределенность и неизвестность усугубляют тяжесть положения».

Изображение
При Советской власти тюменская земля покрылась обелисками в память о погибших большевиках...

Крупнейшее антиправительственное выступление за всю, как окажется, историю Советов - такой размах, действительно, требовал чрезвычайных мер: откол Сибири от России, возобновление восточного фронта и Гражданской войны - такое истощенному ленинскому режиму было явно не нужно. Опыт классовой борьбы у военачальников имелся колоссальный, да и бунт, при всей его ожесточенности, был плохо вооружен – что такие мятежники могли противопоставить неисчислимым регулярным войскам? Ситуацию исправят - перебросят мощные военные силы, станут брать заложников из местных жителей, за порчу железнодорожного полотна - выкашивать из пулеметов, бомбить из пушек целые деревни. За убитого коммуниста - расстрел 10 невинных, за пособничество - расстрел, за участие - само собой, и всей семьи в придачу.

К маю основные повстанческие очаги будут разгромлены, в июне 1921 года оперативные действия закончат полностью - война перетечет в стадию партизанской. Регион закономерно охватит голод. Из доклада уполномоченного Сибревкома А.П. Кучкина председателю Сибревкома И.Н. Смирнову: «На днях в Бердюжской волости собралось 600 баб и не давали вывозить хлеб, несмотря на угрозы штыками и выстрелы в воздух, требуя себе, как голодным, хлеба. Пришлось дать им тысячу пудов из 67 тысяч, и все успокоились. Хлеб энергично вывозится. Красноармейцы держались при натиске баб хорошо, готовые расстреливать их».

Изображение
В наши годы поблизости появились памятники истребленному крестьянству.

Телеграмма командующего советскими войсками Тюменской губернии Г.А. Буриченкова председателю Сибревкома И.Н. Смирнову, помглавкому по Сибири В.И. Шорину и Тюменскому губисполкому: «Крестьяне Ишимского уезда на почве голода собираются толпами и разграбляют хлебные ссыппункты. Часть крестьян, с которыми также идут рука об руку местные волостные исполкомы и партийные организации, категорически отказались от предоставления подвод на вывозку хлеба, требуя вначале удовлетворения голодных крестьян. И даже в некоторых пунктах были созваны специальные совещания крестьян, совместно с волисполкомами и комячейками, на которых выносились соответствующие постановления, и после чего самочинно раздавался хлеб голодающим. Попытка наших воинских отрядов взять хлеб силою не привела ни к чему, т. к. открытая демонстративная стрельба по толпам, которые обступили хлебные ссыппункты и пытались разграбить их, никакого действия не произвела, и крестьяне, наоборот, взяли своих жен и детей, совместно с которыми вновь обступили хлебные пункты, настоятельно требуя расстрелять их всех вместе с детьми и женами, и тогда лишь вывозить от них хлеб. Такое положение дел пагубно отзывается на наши части, так как красноармейцы, естественно, видя такие картины, открывать боевого огня по крестьянам не будут, и в конце концов для выполнения приказа центра, и для того, чтобы заставить крестьян отдать хлеб и красноармейцев взять таковой силою, придется произвести массу расстрелов как среди крестьян, так и среди красноармейцев. Доводя до вашего сведения о создавшейся обстановке, прошу срочно инструктировать меня, так как я для выполнения приказа центра вынужден буду открывать боевой огонь по той же советской власти, какой и принадлежу сам, то есть расстреливать волисполкомы, комячейки, крестьян, красноармейцев».

«Основная причина глубокого экономического и политического кризиса»

Подавив Ишимское восстание, Ленину придется во многом вернуться к капиталистическим принципам экономики, обозвав эту политику «новой», НЭПом: «...Мы сделали ту ошибку, что решили произвести непосредственный переход к коммунистическому производству и распределению. Мы решили, что крестьяне по разверстке дадут нам нужное количество хлеба, а мы разверстаем его по заводам и фабрикам, и выйдет у нас коммунистическое производство и распределение... Разверстка в деревне, этот непосредственный коммунистический подход к задачам строительства в городе, мешала подъему производительных сил и оказалась основной причиной глубокого экономического и политического кризиса, на который мы наткнулись весной 1921 года... Новая экономическая политика означает замену разверстки налогом, означает переход к восстановлению капитализма в значительной мере».

Изображение
Через десятилетие после Ишимского восстания раскулачивание и массовый голод повторились.

И только Сталин окончательно расправился с крестьянством, не пожалел и коммуны, согнал их в колхозы, тоже применяя испытанные меры устрашения. Страх, духоподъемность, энтузиазм - на этом с первого взгляда причудливом «цементе» он выстроит свою грозную империю. Ее кровавый запах мы до сих пор не можем вытравить из себя. Мы еще не пережили сталинского феодального отношения власти – к народу, диктатора – к оппозиции, людям – друг к другу. И тем более не изжили его из себя. «Громада двинулась и рассекает волны. Плывет. Куда ж нам плыть?».

Цитата по книге: П. Алешкин, Ю. Васильев «Крестьянские восстания в России в 1918–1922 гг. От махновщины до антоновщины», издательство «Вече», 2013г.

https://www.znak.com/2016-01-28/kak_uralcy_i_sibiryaki_ustroili_moskve_krupneyshee_vosstanie_i_partizanskuyu_voynu
Ответить

Вернуться в «Советская власть и ВОВ 1941-1945г. "Возрождение" России, путинское правление»