Новые мученики Российские. Том 2 — Христианская Церковь

Протопресвитер о.Михаил Польский *

Предисловие.

Эти материалы — общий труд Зарубежной Церкви.

Выполнение ею этого святого долга есть оправдание ее свободы, доказательство ее верности своей матери, Церкви Российской, и единства жизни зарубежной части Русской Церкви с ее целым. Мы переживаем все, что там происходит, всегда сострадаем, отзываемся, оцениваем.

Тяжкая эпоха гонений не может быть пропущена для духа и сердца церковного народа, для нашей истории. Ныне, как и прежде всегда, в этой истории — святыня душ наших, средоточие и источник нашей духовной энергии, воспитание и укрепление наших душ, наша собственная духовная сила.

«Поминайте наставников ваших, которые проповедывали вам слово Божие, и, взирая на кончину их жизни, подражайте вере их» (Ев. 13,7).

Господь благословил, чтобы увидели свет новые материалы о мучениках российских после выхода в 1949 г. первого тома. Материалы для второго тома были давно собраны, но великое дело печатания насущно необходимых для Церкви богослужебных книг отодвигало все другое в трудах издательства и типографии Свято-Троицкого монастыря в Джорданвилле. Закончилось то святое дело, и принято было и это, столь важное.

Замедление печатания тревожило составителя: невыполненный долг продолжал тяготить; волновал страх за сохранность редчайших материалов, как и страх за уменьшение количества свидетелей, которые еще могли бы отозваться на эти материалы, как отозвались они на первый том, и возвестить новое, неизвестное, дополнить и поправить сообщенное. Одно и то же событие, освещенное несколькими лицами, дает ему полноту и ясность, не говорим уже о достоверности. Устами двух или трех свидетелей подтверждается всякое слово (Мф. 18, 16). Поэтому особенно радовали «дополнения и поправки к 1-му тому». В надежде на них и в этом томе собрания материалов помещены иногда неопределенные данные. Пусть будет даже намек, а кто-нибудь отзовется, и подтвердит, и уточнит.

С чувством глубокой благодарности составитель должен отметить доброе сотрудничество о. архимандрита Константина, проф. д-ра И. М. Андреева, предоставившего многие свои материалы и давшего критические замечания и ценные советы, а равно и иеромонаха о. Нектария, не просто наборщика всего труда, от начала до конца совершавшего свою работу с удовлетворением свидетеля многих событий гонимой Церкви Российской, но также давшего и некоторые новые материалы и свои полезные указания.

Особая благодарность — всем, вступившим в переписку с составителем, всем давшим материалы и содействовавшим их собиранию. Некоторые авторы не позволили огласить своих имен. Но видит Бог такое служение Церкви Своей и общую ревность о ее славе. Великая же любовь повествователей к мученикам (мучениколюбцами называют их богослужебные книги), которых они знали, является трогательно очевидной и для читателей этой книги.

Введение.
О правде Христовой.

«Всякого, кто исповедает Меня пред людьми, того исповедаю и Я пред Отцом Моим Небесным,
а кто отречется от Меня пред людьми, отрекусь от того и Я пред Отцом Моим Небесным». (Mф.10:32-33).

Материалы о мучениках российских есть только материалы о гонениях без специального отбора тех мучеников, которые во всем могут служить примером для подражания и достойны славы церковной, отвечая вполне тем высоким требованиям, которые установлены от Господа, как правило поведения и долг верных Ему людей во время гонений за Его святое Имя.

Высший суд принадлежит Церкви (Mф. XvIII, 17), и она в свое время скажет свое последнее слово о своих мучениках сообразно с повелениями Господа. Но вера в это конечное торжество правды Христовой не может не окрылять, в ожидании сего великого момента, скромный предварительный труд всех тех членов Церкви, которые собирали и собирают для неё сведения о них.

Глубоко задуматься об этой Христовой правде побуждает и всех христиан состояние Церкви Российской под властью безбожников-гонителей. Что значит там, за железной завесой, исповедовать Христа?

Поскольку там запрещают быть и именоваться христианином, то ясен долг, конечно, по заповеди Христовой, исповедовать, т. е. открыто говорить, что ты веруешь в Него. Но если там оставляют тебе именование христианина, но тут же заставляют тебя говорить и делать — от имени Христа — не по правде Христовой, в посрамление этой правды, можешь ли ты, идя на это, т. е. отрекаясь от правды Христовой, считать себя христианином? Христианство необходимо включает в себя исповедание не только веры, но и правды Христовых.

Иисус Христос исповедал Себя Сыном Божиим и пострадал не только за исповедание этой истины, но и за обличительную правду, ненавистную духовным руководителям Его родного народа. Иоанн Креститель стал мучеником за веру Божию, ибо в силу её требований явил нравственную правду своих обличений. Святитель Филипп за то же пострадал от грозного царя. Святейший Патриарх Тихон возвысил свой голос против злодеяний большевиков-коммунистов вплоть до анафематствования, до отлучения их от Церкви.

Мы сознаем во всем этом истинность, правду, подлинность христианства.

Возможен ли другой путь, дозволяется ли он Евангелием? Может ли оно хотя бы в одном действии или слове оправдать нынешнюю московскую церковную власть, в её связи с безбожной властью коммунистов, когда в одних случаях она предавала этой власти своих мучеников-исповедников и становилась причиною их новых страданий, а в других наносила и наносит по сей день тяжкий моральный ущерб Церкви своим открытым служением лжи и обманам этой богоборной власти?

Ответ очевиден: это — падение, это — отступление от христианства. Апостол Христов говорит: «Не преклоняйтесь под чужое ярмо с неверными. Ибо какое общение праведности с беззаконием? Что общего у света с тьмою? Какое согласие между Христом и Велиаром? Или какое соучастие верного с неверным» (2 Кор. vI, 14-15). Никакие выгоды внешнего бытия, никакие облегчения своего существования не покупаются ценою такого союза, который для христиан есть самоотрицание, духовное самоуничтожение. Беречь так свою внешнюю жизнь, это — потерять ее. Это не жизнь. «Сберегший душу свою потеряет ее, а потерявший душу свою ради Меня сбережет ее» — говорит Господь (Мф. X, 39).

Существование в ложных формах или при посредстве лжи не есть существование и жизнь в Церкви, а смерть для души, расслабление, паралич, тоска и тюрьма для душ, бремя непосильное, страшной тяжести, для совести. Свобода только вне этого ярма лжи, хотя бы это было скитальчество, отсутствие внешней легальной церкви, катакомбы и всe лишения. Здесь — свобода, правда и жизнь с чистой совестью.

Совершенно очевиден и прост евангельский ответ на вопрос, что значить путь христианской правды там, в гонениях, и какая нравственно нормальная форма существования для Церкви там возможна. И практика, история Церкви всех времен, включая и нынешние, указала, что это — исповедничество, страдания, смерть или бегство и катакомбы, и часто одно следовало за другим. Другого, правого пути нет. И Господь и уклонялся от преследователей (Мф. II, 13; Иоан. vIII, 59) и шел навстречу им. Апостолы и бежали от гонителей (Мф. X, 23; 2 Кор. XI, 32) и умирали от руки их. Собрания верующих в дни апостолов «по обыкновению» происходили за городом (Деян. XvI, 13), а потом и в подземельях катакомб. Таков единственный путь Церкви во время гонений и мы другого не знаем.

Однако, явился невероятный соблазн для царства верности, праведности, святости: пойти на союз, на соглашение и общение с беззаконием, с тьмою, с дьяволом, именно «под чужое ярмо с неверными», и явился ввиду необходимости для одной стороны, для сатанинского царства, принудить возглавителей церкви временно служить своим нечестивым целям, а с другой стороны, для церковных представителей, — облегчить внешнее тяжелое положение церкви во время гонений ценою моральных уступок.

Так падали иные христиане первых веков во время гонений, для сохранения своей жизни принося жертвы идолам или просто платя деньги за удостоверение об этом полицейским взяточникам того времени. Тогда же были и предатели, по малодушно выдававшие на мучения и смерть своих собратьев-христиан и места их собраний и их священные книги. Все они подпадали под церковное отлучение; и в покаянии и слезах несли как епитимию остаток своей жизни, за которую боролись такою ценой.

История гонений в наше время выносит тот же суд, ублажая правый путь и обличая неправый.

Опыт древности простого физического уничтожения служителей Церкви и её учреждений для современных новых гонителей её был очевидно недостаточен. Такие средства всегда только укрепляют веру. Нужно дискредитировать Церковь и её служителей, уронить их достоинство и престиж в глазах народа, расколоть её внутреннее единство, найти в ней малодушных и предателей, заставить, наконец, ее служить своим целям.

В условиях тягчайшего террора над Церковью, с обещанием послаблений и легализации самого церковного управления, большевики требовали услуг и от Патриарха Тихона, добиваясь определенного контакта в деятельности с правительством, осуждения своих врагов в лице заграничного епископата, исключения из числа управляющих епархиями неугодных власти епископов, то есть, разумеется, наиболее деятельных, влияющих на народ и популярных среди него. Власть стремилась таким образом поставить под контроль безбожников самое церковное управление. (Прот. М. Польский. Каноническое положение высшей церковной власти в СССР и заграницей. 1948 г. Стр.19. Историю взаимоотношений церковной власти с советами, как она в данном случае кратко излагается, можно найти в этой книге).

Не получив и не надеясь получить от Патриарха желаемое, большевики, в мае 1922 г., организовали так называемый обновленческий раскол, который своими действиями и соборными декларациями выполнял всю большевицкую программу: отрицал наличие гонений на церковь, осуждал контрреволюцию, начиная с Патриарха Тихона и кончая заграничным духовенством, приветствовал революцию. Даже и те, кто добросовестно верили в возможность свободы Церкви в советских условиях путем контакта с властью, дали много предателей и клеветников в доносах и на всяких процессах против своих собратьев. Не малое число из них устыдились своей позорной роли и покаялись, — независимо от того, какое горькое разочарование испытали они в надежде получить от своих покровителей свободу религиозного действия и влияния. Напрасными оказались компромиссы и предательская работа. Их убили большевики морально в глазах верующего народа. А потом, по миновании в них надобности, они прекратили существование и самого обновленческого раскола: явилось то, что с большим успехом могло его заменить.

Безнравственная сущность обновленчества — контакт с богоборной властью и предательство Церкви — была причиной самого резкого отталкивания от него всего честного и чистого в Церкви, чем явно обнаруживаема была для большевиков «контрреволюция», в ней заключающаяся. С жестокой яростью началось повсеместное преследование епископата, клира и мирян за неприятие обновленчества. Однако, понимая моральные мотивы этого протеста, большевики имели пред собою еще и открытое исповедание Церковью канонической её правды в ответ на нечестие обновленцев: узурпацию обновленцами высшей церковной власти, их женатый епископат, второбрачие духовенства. Безнравственная первая цель контакта с большевиками переплеталась с похищением власти и с реформами ради домогательств некоторой части духовенства.

Большевики поняли, что, поскольку соглашается с ними церковь, явно попирающая каноны, сопротивление будет непреодолимым. Надо искать другой путь к овладению Церковью, что и выразили большевики устами чекистов в разговорах с заключенными епископами. Так руководитель антицерковного, «ликвидационного» отдела ГПУ Е. А. Тучков, на отказ Архиепископа Илариона признать самочинную власть раскольников, сказал: «ну подождите: я вам дам вашего, и если вы его не признаете, то уже пощады не будет». А впоследствии, когда этот «наш» появился и вышла декларация М. Сергия, устанавливающая контакт с богоборной властью, другой чекист сказал ссыльному епископу: «а здорово подковырнул вас Сергий» — его буквальное выражение. (Михаил Священник. Положение Церкви в Советской России. Иерусалим. 1931. стр. 23, 49).

На занятые, было, обновленцами позиции перешел «наш», канонический глава Церкви, признанный всеми заместитель местоблюстителя патриаршего престола М. Петра, заслуживший пред этим общее доверие своим бескомпромиссно-твердым и верным Церкви путем. После ареста и переговоров с чекистами в их застенках М. Сергий вдруг получает свободу и изменяет Церкви и самому себе, устанавливая контакт Церкви с её врагом, безбожной властью, своей декларацией от 16/29 июля 1927 г. Здесь снова обвинения церковных кругов в политической неблагонадежности к советской власти, требование лояльности заграничного духовенства к этой власти и выражения, и совершенной преданности режиму, и надежд на легализацию и свободу Церкви.

Недавние борцы с обновленчеством, упиравшие на его неканоничность, увидели перед собою те же обновленческие позиции, но уже у своей, признанной, законно-преемственной церковной власти, не нарушавшей прочих канонов, как это было у обновленцев. После былого обновленческого опыта легко было перенести центр тяжести на каноническую безупречность церковной власти и поставить на второй план контакт с безбожниками, допустимый, раз он требуется «законной» властью. Так соблазнили примириться с этим нечестием, мало-помалу, многих, а в настоящее время оно является «каноническим» фундаментом современной «легальной» подсоветской церкви и её московской патриархии.

Однако никогда не должно быть забыто, что законное преемство церковной власти пресекается не только неканоническим возникновением её, но и неканоническими поступками. Чистая совесть и голос правды в среде епископата и клира тотчас, после Декларации М. Сергия, засвидетельствовали, что основной церковный закон об общеепископской власти в Церкви (Апост. пр. 34) грубо нарушен. Та же самая обновленческая безнравственная цель — контакт с безбожниками — побудила и М. Сергия совершить каноническое преступление, ибо только при этом единственном условии эта цель и могла быть достигнута.

За год перед этим, 28 мая/10 июня 1926 г., М. Сергий представил на отзыв епископата проект обращения к правительству об условиях легализации, в котором отклонял обычные требования последнего. При отсутствии Синода и невозможности созыва Собора, и Патриарх и его заместители всегда искали общего согласия для своих решений, обращаясь к переписке и к личным переговорам, насколько это было возможно. Теперь, после Декларации 16/29 июля 1927 г. этот путь был сознательно отвергнут М. Сергием, как заведомо стоявший на пути этого его личного решения. Контакт с безбожниками толкнул обновленцев на узурпацию власти Патриарха, а М. Сергия — на узурпацию общеепископской власти в Церкви. Казалось бы, возникшие протесты, пусть и немногих, были достаточны, чтобы остановить действия, как ошибочные, и сделать их предметом проверки авторитетным голосом многих. Но М. Сергий обрушился на несогласных с его декларацией епископов запрещением в священнослужении, предавая тем самым собратьев на растерзание большевикам и со своей стороны обвиняя их в контрреволюции. Такие действия окончательно уравняли М. Сергия с обновленцами. Установилась неслыханная в Церкви диктатура первого епископа. Дальше уже всякий синод или собор мог составиться только искусственным подбором этого епископа по директивам антирелигиозной власти. К самочинно и превышению власти примешалось еще большее преступление, легшее на совесть М. Сергия и его преемников: это — виновность в арестах, преследовании и расстрелах их собратий. Распространяя заведомую неправду, будто религиозных гонений при советском режиме в России никогда не было и нет, Московская Патриархия, заодно с гонителями, обвинила мучеников своей Церкви в политических преступлениях и насмеялась над ними. Если ранее исповедничество иерархии чрезвычайно затрудняло безбожникам борьбу с Церковью, потому что общественное мнение Европы возмущалось этими гонениями на веру, а потому усиление гонений могло повредить влиянию и политике большевиков, то компромисс и декларация М. Сергия 1927 г. совершенно развязали руки партийной власти для последовательного, систематического и полного уничтожения Церкви. Только теперь, когда возглавление церковное сдалось и с своей стороны обличило церковную контрреволюцию, само пошло под контроль власти и уста свои, замкнув для исповедничества, открыло для слова неправды, гонения могли принять такую жесточайшую форму, что, к концу безбожной пятилетки в 1937 г. на свободе оказалось не более семи епископов, самому М. Cepгию грозил арест со дня на день, а когда в связи с новой политикой и войной, вдруг понадобилось избрание его в патриархи, набралось для этого едва 18 человек.

Таким образом, совершенно неверно убеждение некоторых, будто Московская Патриархия, своим соглашением с советской властью, пожертвовав истиной, изменив правде, сохраняет этой ценой Церковь в Советском Союзе, обеспечив ей условия существования, и даже добивается относительной свободы для неё. Мы видим факт, что ни на один день этот компромисс иерархии не удержал советскую власть от репрессий в отношении к Церкви. Советская власть, как стояла, так и стоит до сего момента за уничтожение всякой веры и религии. Церковь до сего дня сохраняется не компромиссом её иерархии, а полезностью для большевиков обладания ею в своей внутренней и внешней политике. Все в любой момент готово для её нового преследования и уничтожения, Сейчас «свобода» Церкви в России, это — прогулка, труд и услуги на тюремном дворе заключенного, на время получившего, по решению своих судей, условную отсрочку в приведении в действие смертного приговора. И в этих условиях, по заданию власти, Московская Патриархия, ныне посланием от 14 марта сего 1957 года, призывает российскую эмиграцию заграницей к единению с Матерью-Церковью и к возвращению на Родину, пытаясь кого-то вовлечь обманом и ложью в сети, в которых сама находится. Трудно достойно охарактеризовать это нравственное уродство и падение, такое служение ложью со стороны церковного представительства, так долго и уже привычно продолжающееся.

В судьбе сергианства обнаружились и провал порочного замысла и наказание за грех, в постигшем его страдании. Церковь времен М. Сергия, в итоге его морального компромисса и в фактическом контакте с безбожниками, перенесла, как мы говорили, жесточайшее гонение от последних. Что же представляет собою мученичество этого периода? М. Сергий отнял у себя и у своих последователей исповедничество правды Божией. Представители церкви — кто страдали, но в процессе личного, лояльного уже, сотрудничества с врагами Церкви; кто даже и при добром желании и способности чисто и свято послужить Церкви Божией, лишались мужества; кто и даже страдали, но в условиях, когда вопреки велениям Евангелия и своим совести и долгу, пошли на соглашение и подчинились водительству «под чужое ярмо с неверными» своей падшей церковной власти. «Что за похвала, если вы терпите, когда вас бьют за проступки?» (1 Петр. II, 20) — Какая похвала тем многим, которые в декларации М. Сергия готовы были видеть новую зарю жизни Церкви, оправдывая ее, вводя в заблуждение людей нелепым и несбыточным миражем грядущей свободы церковной и восхваляя премудрость этого акта? Возлагать же всю ответственность за этот акт на плечи вождей нельзя, ибо каждый христианин, имея свободную волю, сам несет ответственность за свои поступки. И вот страдания при таком компромиссе и жертве правдою только доказали всю бесполезность и вредоносность этого пути и правду прямого пути и исповедничества, которого эти страдальцы себя лишили, от которого отказались. Не то же ли самое они получили, от чего первоначально хотели уклониться лукавым соблазном свободы своих слепых вождей, — только без венцов? Взирая на исповедников, им оставалось оценивать всю духовную красоту их подвига.

То были мученики действительно достойные этого звания, то были исповедники правды Божией, согласно евангельской заповеди и примеров церковной истории: те, кто умучены до контакта с безбожниками, кто противостояли этому контакту, за что и пострадали, равно, как и те, кто остались «там» вне этого контакта по сей день, Могут ли к ним, на равных основаниях, быть причислены соглашатели, пострадавшие в компромиссе с безбожниками? Последние сами должны сказать первым со слезами: «вы правы, вы — мученики Христовы, достойные этой славы, а мы — жертвы своего заблуждения, и Господь да простит нам грехи наши, за претерпеваемые нами скорби».

Высший, духовный и святой суд и осуждение вынесли сергианству нелицеприятные свидетели самого его возникновения — верные «тихоновцы», эти подлинные мученики, запечатлевшие своею смертью это свое свидетельство.

Измена и предательство М. Сергия не позволили больше прикрывать протест против контакта с безбожной властью ссылкой на неканоничность установившей его церковной власти, как это было в борьбе с обновленцами. Теперь требовала контакта своя власть. Нужно было прямо указать на преступность этого контакта. И такие бесстрашные исповедники правды Божией и неподкупные судии антихристианского, антиканонического и безнравственного поступка явились. Декларация М. Сергия стала после обновленчества последним пробным камнем верности истине.

Явились иерархи, неустрашимые борцы, которые решительно восстали против вмешательства или допущения безбожной власти во внутренние дела церкви и заявили об этом во всеуслышание, став обличителями пагубных намерений врагов церкви. Они пренебрегли личным благополучием и, находясь под ударами неистовой безбожной злобы, ожидая тягчайших терзаний, всеми способами предостерегали верующих против страшной опасности, возникшей в связи с декларацией М. Сергия. В письмах к М. Сергию и в посланиях к паствам они открыто свидетельствовали о недопустимости сотрудничества с врагами Церкви. По истине, для правды Божией, «для слова Божия нет уз» (2 Тим. II, 9).

Митрополиты Петр, Агафангел, Иосиф, Кирилл, архиепископы Серафим Угличский и Пахомий Черниговский, епископы Димитрий Гдовский, Максим Серпуховской, Дамаскин Глуховский, Сергий Нарвский, Василий Прилукский, Виктор Глазовский, Алексий bopoнeжcкий, Иерофей Никольский, Варлаам Пермский, Павел Екатеринославский, Евгений Ростовский и другие архипастыри и с ними множество пастырей и пасомых не побоялись звериной власти и почти все закончили славный жизненный путь свой мученическим венцом.

После декларации М. Сергия и легализации его церковного управления, всякая церковная группа или организация, стоящая вне официальной церкви, могла считаться властями заведомо контрреволюционной, а всякая тайная, нелегальная группа заведомо угрожающей режиму и преступной. Преследование таких групп могло быть только беспощадным и самое открытое существование их могло казаться невозможным. Однако, вопреки ли своей собственной логике, или в провокационных целях, но не пожелала сама загонять верующих в катакомбы советская власть и некоторое время терпела открытые церкви, не признающие М. Сергия. Куда могли деваться все клирики и миряне, пошедшие за своими епископами в их протест против союза с безбожниками? Частью они попытались существовать открыто. Был в Москве Крестовоздвиженский монастырь на Воздвиженке. Из часто сменяющихся священников был о. Александр Сидоров, который в 1931 г. был посажен в концлагерь в Кеми и вскоре объявлен повесившимся, хотя накануне его видела жена, туда прибывшая на свидание. Другая церковь на Ильинке, Николы «Большой Крест», которая закрылась при провокаторе и предателе священнике о. Михаиле (Любимове?). После некоторых священников, арестованных здесь, этот был последним, при котором почти все прихожане и деятели храма были арестованы, а на следствии раскрывались тайны исповеди. Остаток прихожан перешел в еще державшуюся церковь Сербского Подворья на Солянке, которая и была закрыта в 1933 г.; в ней служил одно время еп. Андрей (Ухтомский). В Петрограде некоторое время открыто существовали церкви: «Воскресения на Крови», «Собор Св. Николая», «Собор св. кн. Владимира» и др.; самая последняя (закрытая в 1936 г.) — церковь во имя «Тихвинской Божией Матери», в Лесном. Так обстояло и в некоторых других местах. Немногие церкви, не признававшая М. Сергия после декларации 1927 г., существовали открыто кое-как до 1935 г.. Но и они постепенно утратили к себе доверие. Нежелающие контакта с безбожниками окончательно ушли в катакомбы.

(Журнал «Антирелигиозник» в 1932 г. сообщил данные о положении Православной Церкви в Башкирской республике. В подчинении М-ту Серию состояло 345 приходов, обновленческих приходов — 55, староцерковников, сторонников петроградского митрополита Иосифа — два прихода, 30 приходов принадлежало к автономной группе епископа Андрея и 4 прихода — к высшему церковному совету так наз. григорианцев. Два прихода «иосифлян» это — противники декларации или контакта с безбожниками).

Возникновение тайной церкви в России явилось насущной естественной необходимостью и нормальным способом духовной жизни в условиях гонения, прежде всего в силу морального протеста против союза церкви с врагами её, а затем и в силу самого физического отсутствия церквей.

Моральный протест против указанного союза лежал в основании образования тайной церкви в связи с декларацией М. Сергия и он живым остался там в России, по сей день. Есть свидетельство беженца из России в 1956 г. о недоверии населения к открытой церкви: «есть группы, объединяемые тем или иным священником; часто духовенство, отказавшись от сана, находится на государственной службе и тайно совершает службы» («Знамя России»: № 156. 21 апр. 1957, стр. 12-13).

Другое последнее свидетельство принадлежит русскому человеку, попавшему во время второй мировой войны в плен к красным, на Родину, отбывшему десятилетний срок заполярного концлагеря и чудом вырвавшемуся на свободу в Австрию. В письме от 5 апр. 1956 г. он пишет: «Там, в Заполярье, какая красивая природа! А люди? Вот уж неограниченные возможности, от самого отвратительного падения до высочайшего взлета! А тайные богослужения в каменоломнях или угольных шахтах! Сам исповедался и причащался в 4, 30 утра в «кабинете» врача. Шепотом служилась литургия, — прямо из первых веков христианства картина!» («Церковное Слово». № 2. Февраль 1957. Мельбурн. Стр. 9). Из этого свидетельства мы можем заключить, что если вся советская Россия — тюрьма и тайное богослужение возможно там даже в отделении пыток, в концлагере, то оно возможно тем более и в остальной тюрьме. И эта возможность всегда была, несмотря на невероятные трудности.

Пишущей эти строки уже в 1927 г. имел антиминс, данный ему викарием Московским, епископом Богородским Платоном (Рудневым), его соузником по Соловкам и по ссылке в Зырянском крае, в Усть-Сысольске, где они могли ходить в местные сергианские открытые церкви, но совершали для себя ночные службы в квартире. В 1930 г., перед своим уходом заграницу, автор снесся с архиепископом Серафимом (Звездинским), который в глухой деревне совершал ночные службы, и верные люди, приезжая даже из дальних мест, попадали к нему не с улицы, а через пустыри и задворки. Близкую знакомую автора напутствовал и хоронил в том же году также бывший соловчанин, горячо выразивший свой протест лично М. Сергию, священник о. Алексей Шишкин, скрывавшийся и переходивший с места на место. Сам автор после оставления ссылки на нелегальном положении путешествовал по России и имел предложение от друзей быть стекольщиком или печником и с такой профессий посещать дома верующих.

(Другие, позднейшие свидетели, находящиеся ныне заграницей, в начале 1938 г. могли найти в Москве катакомбную церковь «иосифлян», но, конечно, с трудом, от доверенных лиц. У некоей Н. Н., фамилия которой им хорошо известна, собирались в квартире человек 30-40. Служил батюшка, фамилия которого им также известна. Чтобы войти надо было постучать по водосточной трубе условленным знаком. Любопытно то, что в этом же дом жил чекист. Тайноцерковники имели связь с высшими духовными руководителями, старцами, местопребывание которых тщательно скрывалось. Они жили где-нибудь в деревне и притом непостоянно, часто меняя место. (См. еще об этом брошюру проф. И. Андреева, — «Заметки о Катакомбной Церкви в СССР». Джорданвилль. 1947.). Есть заграницей такие бывшие члены тайной церкви, в квартирах которых под Петроградом совершались постоянно тайные службы до самого прихода немцев, с которыми они и ушли заграницу. В отдаленных окраинах советской России жили благочестивые люди, отказавшиеся от сергиевских церквей. Им всем в посылках, например, в коробках с конфетами, посылались Св. Дары из разных центров. Другим привозились и передавались).

Интересные подробности о жизни тайной церкви мы можем почерпнуть по преимуществу из советской печати от начала существования этой церкви и до совсем недавних дней.

Газета «Безбожник» (1931 г.) пишет: «Закрытие монастырей толкнуло всю монашескую братию на поиски новых методов контрреволюционной работы. Во многих местах около бывших монастырей поселились монахи, образовались скиты. Вслед за скитами наиболее распространенная форма деятельности бывших монахов — странствование. Из скитов, по предложению и выбору игуменов и архимандритов, монахи посылаются в ближайшие села с проповедью».

Ф. Плещук в брошюр «Борьба против религии на новом этапе» (1933 г.) пишет: «Даже закрытие церкви далеко не всегда означает ликвидацию религии. Мы знаем много случаев, когда колхозники, закрыв церковь у себя, ездят в соседние церкви, когда они молятся у себя на дому, когда они сняв иконы со стен, держать их у себя в сундуках. Вошло в моду странствование. Поп-передвижка стал теперь довольно обычной фигурой в ряде районов. Предприимчивый батя захватывает в узелочек все необходимое культовое имущество и — от села к селу, от базара к базару, переезжая на лошади, выполняет по заказу требы, не давая верующим забывать о Боге. Верующие трудящиеся, если они верят в Бога и желают совершать богослужения, имеют для этой цели официально зарегистрированные храмы. Но религиозные организации уходят в подполье… за последнее время в целом ряд мест, например в Западной Сибири, Центрально-Черноземной области, на Урале, Северном Кавказе и др., при чем организовывается молитвенный дом где-нибудь в частном помещении, в подполье, куда вход доступен только ограниченному числу лиц, да и контроль со стороны власти отсутствует».

К этому кстати будет поместить здесь письмо священника Казанской епархии попавшее заграницу (газ. «Возрождение», май 1934 г.). «Я отбыл ссылку, и, вернувшись в родные края, не получил прихода. Единственно, что мне оставалось, это — странствовать по деревням. где нет церквей, и за кусок хлеба и ночлег совершать богослужение. Много мне подобных священнослужителей с котомками за плечами переходят из села в село, предлагая совершать богослужение. Многие нас гонят, издеваются над нами, но многие принимают, кормят, дают кров, просят отслужить. Служим все, до литургии включительно. Для совершения службы носим в котомках антиминс, дарохранительницу со святыми дарами, ладан, кадило, церковное вино и простенькое облачение. Так целый алтарь носим за плечами. Чаще всего просят отслужить панихиду».

Журнал «Безбожник» (1936 г. № 7) так описывает деятельность гонимой церкви. «Применяясь к новым обстоятельствам, духовенство упразднило или упростило некоторые свои традиционные обряды. Много различных обрядов совершается теперь на расстоянии, при отсутствии участников. Так, например, в деревне Тавальчанка, Грязинскаго района, священник Архангельский бракосочетает супругов, посылая им венчальные кольца. Также погребальные песнопения поются пред пустым гробом над горстью земли из вырытой могилы. После посвященная земля пред опущением гроба бросается в могилу при отсутствии священника. В деревне Ослах, того же района и соседнего — Бучучарскаго, вместо земли священнику представляется часть одежды умершего».

Ем. Ярославский в брошюре — «Задачи антирелигиозной пропаганды» (1937) пишет: «Глупо думать, что если поп лишился своего прихода, то он перестал быть попом. Мы знаем сотни случаев, когда после закрытия церквей их священнослужители превращались в попов-передвижек и вместе с своим немудреным инвентарем путешествовали по деревням, рабочим поселкам, совершая религиозные обряды, читая молитвы, Библию, Псалтырь. Такой поп-передвижка порой опаснее того, который служить открыто».

«Комсомольская правда» (11 апр. 1937.) отмечает своеобразное религиозное настроение. Выражается оно в недоверии к церковным организациям, признаваемым советской властью н признающим ее. По мнению одних эти организации «носят печать антихриста», по мнению других он просто «безблагодатны». Но те и другие ищут спасения «в причастности к прежней благодати». Прежнюю благодать можно получить от потаенных странствующих духовных лиц «дотихоновского или тихоновского рукоположения».

Ярославский в «Большевике» и С. Крушинский в «Комс. правде» (1937) свидетельствовали, что у странников сложилась своеобразная и сильно разветвленная организация, выработавшая свои правила конспирации, имеющая свои тайные «притоны, — вплоть до подземных убежищ, и свои «явочные квартиры» в городах и колхозах. Руководители снабжают последователей своими «паспортами», в которых значится, что «рабу Божию» или «рабе Божией» поведено «промышлять праведными трудами, работать с прилежанием, пить и есть с воздержанием». С такими бумажками странники находят приют в городах и селах у «легальных граждан». Легко находят и работу.

Газета «За коммунистическое просвещение» (10 авг. 1937 г.) замечает, что запрещение детям говорить и думать о Боге приводить к тому, что они «конспиративно» разыскивают разных религиозных проповедников и проповедниц, жадно слушают их объяснения, помогают церковникам украшать храмы, тайно достают и тайно читают религиозные книжки.

«Труд» (27 авг. 1937 г.), отмечая усиление религиозных настроений среди шахтеров и заводских рабочих Донецкого бассейна, указывает, что потребность в религиозных книжках удовлетворяют «странники», которые доставляют им «поповскую литературу».

«Комсом. Правда» (15 сент. 1937.), описывая увлечение молодежи Воронежской области религиозными учениями, сообщает, что «женская молодежь недавно основала «тайный монастырь», — в монахини ушли сразу 15 девушек из двух соседних колхозных сел».

«Известия» (ноябрь 1937) сообщают, что в смоленской церкви «был устроен тайный монастырь».

«Труд» (20 дек. 1937) сообщает, что «митрополит Нижегородский Феофан (Туляков) не ограничивался теми рамками деятельности, которые разрешены православным иерархам соответствующими органами надзора, но благословлял организацию тайных монастырей. Несколько таких монастырей возникло в Н.-Новгороде и в Муроме. Настоятельница одного из нелегальных нижегородских женских монастырей свое тайное иночество сочетала со службой в крупном нижегородском советском учреждении».

Этот факт с очевидностью доказывал, что легализация управления М. Сергия была бессмысленным и бесплодным актом и требования церковной жизни в условиях гонения диктовали путь, уже принятый ранее без компромиссов с безбожниками.

(Прот. Д. В. Константинов («Православная молодежь в борьбе за Церковь в СССР». Мюнхен. 1956. стр. 34) пишет, что «тайные богослужения, под которыми в основном и понимается тайная или катакомбная Церковь, если и относилась в большинстве случаев к так называемым «иосифлянам», отвергавшим декларацию митрополита Сергия, то не были чужды и остальной массе верующих, которые тоже принимали участие в них, вынуждаясь к тону весьма многими причинами. Открытых же храмов было так мало, что нужда в тайных богослужениях была большая»).

«Социалистическое земледелие» (11 янв. 1938 г.) публикует некоторые данные о проводимых наркоматом внутренних дел по распоряжению Ежова облавах на странников. Странников поймано уже много. Среди них обнаружено много монахов и лиц, имеющих духовный сан. Так, среди странников, арестованных в Марийской республике, в одном из селений на правом берегу Волги оказался епископ Сергий Дружинин. Население его чтило, как святого старца. Среди странников, арестованных в поселке Грязном, Уральской области, оказался священник Дементий. В прошлом богатый крестьянин, он потом избрал духовное послушание. Пользовался уважением даже коммунистов. Отца Дементия считали пророком и юродивым во Христе. Часть арестованных духовных лиц странствовали под видом сапожников, точильщиков, печников и т. д. Священники, странствующее таким способом, снискивали себе пропитание работой, но втайне совершали требы. У некоторых из них документы оказались в порядке. Один из арестованных имел даже разрешение от представителя сельсовета села Леузы Башкирской республики: «Предъявителю сего, так как законного попа нет в нашем сельсовете, от имени сельсовета поручается вести среди населения села Леузы, а именно во всех его четырех колхозах, религиозную работу, Предлагается во время работы их служения, где бы то ни было, сказывать ему практическую помощь. Председатель Габов. Секретарь Некрасов». Бумага скреплена печатью сельсовета. Облавами обнаружено несколько тайных монастырей. В настоящее время местным властям дано предписание допускать к исполнение религиозных треб для верующих тех служителей культа, которые зарегистрированы в районных учреждениях. Районные учреждения обязаны политически проверять каждого служителя культа, которого они регистрируют. Совершение религиозных обрядов разрешается лишь в церквах и молельнях, состоящих на учете и под наблюдением органов советской власти.

В журнале «Безбожник» (21 апр. 1939 г.), в заметке — «Церковь в чемодане» рассказывается, что у священников, удаленных НКВД из приходов по неблагонадежности и путешествующих по городам и деревням, «все необходимые принадлежности для совершения обряда, находятся в чемодане. Если нужно помочь хозяйке на кухне, они и это делают, занимаются с детьми, покупают продукты для бедных».

Интересно свидетельство «Журнала Московский Патриархии» (№ 2. 1948 г.) о наличии протеста против Московской Патриархии в среде верующих. Приводится часть речи епископа Тамбовского Иоасафа к верующим города Разсказова, в которой между прочим говорится следующее:

«Отрадны ваши усердные молитвы в храме и любовь к нему, но радость моя омрачена тем, что среди вас есть люди, которые называют себя христианами, на деле же являются эти люди — самосвяты. Они отрицают храм Божий, не признают его и даже глумятся над этой святыней. Самосвяты клевещут на современную Православную Церковь, распространяя хулу на Святейшего Патриарха и на весь священный чин, а себе они присваивают функцию совершать требы православных Христиан: они крестят младенцев, хоронят, соборуют и даже причащают. Только себя они считают православными христианами». Оценивая это сообщение, мы должны заметить, что сектанты разных русских толков не совершают православных треб и отказываются от имени православных христиан. Те, кто здесь названы сектантами и самосвятами, очевидно отрицают лишь посещение храмов, в которых служит духовенство, подчиненное советскому патриарху, ибо, очевидно, не признают благодатности в «Советской Церкви».

В заграничной печати (Нов. Р. Сл., 3 авг. 1956) было сообщено из венской газеты «Арбайтерцайтунг» свидетельство бывшего австрийского военнопленного об обнаружении советскими властями в 1948 г. тайного женского монастыря. Монастырь находился в 200 километрах от лагеря военнопленных, в дремучем лесу Сибири, недалеко от полярного круга. Патруль открыл небольшое поселение из землянок. Там жили 22 монахини, в большинстве старых. Монастырь существовал около 30 лет и о нем никто ничего не знал. Арестованные женщины молились: «Господи, защити нас от антихриста». За нерегистрацию, уклонение от платежа податей и неисполнение законов о школьной и рабочей повинности их приговорили к 10 годам исправительно-трудового лагеря.

В «Комсомольской правде» (18 сент. 1954) в заметке «Пережитки религии» рассказывается, что «работники горкома, недоумённо пожимая плечами, говорят: «Церкви в городе ни одной нет. А вот некоторые где то ухитряются и детей крестить и венчаться, действительно, — продолжает корреспондент, — в Донском нет ни одной церкви, но часты случаи отправления молодежью и даже комсомольцами религиозных обрядов».

Подчеркиваем, что это свидетельство относится к 1954 году.

Обращаясь к заграничной эмигрантской печати, мы и здесь найдем ценные описания тайной церкви. Прот. М. Донецкий (Православное Слово, № 18, 1952. Иноки в СССР), описывая иноческие подвиги служения Церкви в миру, рассказывает такой факт. В предгорьях Кавказа, недалеко от Сочи, находился молочный совхоз. Он был образцовым. Много о совхозе говорилось и писалось в местных газетах, как об одном из лучших совхозов страны. Но в 1937 г., в начале ежовскаго террора, дирекция совхоза и все рабочие были арестованы. Некоторые из них, в том числе и директор совхоза, были расстреляны, а часть сослана на север. Оказалось, что директором совхоза был епископ, а все рабочие были священники и монахи. Они были обвинены в сокрытии своего социального положения» и в тайном религиозном обслуживании ближайших станиц и хуторов.

Другой свидетель, В. К., в большой статье «Катакомбная церковь в СССР» (Нов. Р. Сл.. 5 апр. 1951 г.) рассказывает о тайной жизни верующих, тех именно которые «не пошли на сделку с НКВД-МВД вслед за Московским Патриархом и его окружением, а предпочли уйти в подполье, в «катакомбы», часто рискуя не только своей жалкой подсоветской свободой, но и жизнью».

«Однажды мой следователь, читаем мы в этой статье, заявил мне: «знаете ли вы, что мы, чекисты, как ваш Бог — всесильны, всемогущи, всезнающи и вездесущи?.. и словами вашего же Бога заявляем вам: где двое или трое соберутся во имя Его, там и мы посреди вас!» Однако, несмотря на страшные преследования, «катакомбная церковь» существовала и продолжает существовать в разных местах необъятного Советского союза. Особенно благоприятными местами для неё являются большие города, где массовые скопления населения служат подходящей ширмой для религиозной конспирации, горы Кавказа и Алтая, непроходимые углы сибирской тайги и средне-азиатских степей… Органы НКВД-МВД уже раскрыли десятки и сотни подобных подпольных религиозных организаций в разных местах страны, но не скрывают того, что подобные группы существуют и по сей день. В тридцатых годах под Москвой было раскрыто несколько подпольных групп «Тихоновцев», В одном из городов Кавказа существовала прочно законспирированная православная церковь (тихоновская). Насчитывала она сотни лиц обоего пола, начиная с обыкновенных рабочих из местных предприятий и кончая людьми со средним и высшим образованием. Во главе церкви стоял бывший игумен одного из монастырей Крыма и чудом уцелевший от террора. Около двадцати лет скрывался от большевицких ищеек и почти столько же лет возглавлял эту группу бесстрашных исповедников Христа… В этом городе было два убежища. Одно находилось на дворе кладбищенского сторожа и несколькими ходами выходило в кладбищенские могилы. Второе убежище было устроено в коровнике под полом. Стояла обыкновенная колхозная корова и мирно жевала жвачку, а под полом в сыром и мрачном подвале была устроена церковь со всеми необходимыми для богослужения принадлежностями. В четырех углах квартала, в котором находились катакомбы, четыре старушки продавали семечки и наблюдали за поведением проходящей мимо публики. О подозрительных личностях немедленно сообщалось в катакомбы. Подростки были хорошими курьерами и своевременно доносили и передавали поручения своих бабушек. В критические минуты, когда молящимся угрожала опасность, руководителя переселяли в другое место, а остальные члены общины через проходные дворы расходились в разные стороны. И только спустя несколько лет, уже при немцах, из этих убежищ вышел на свет Божий о. Д. и облегченно вздохнул. Оказалось, что б. игумен находился на нелегальном положении с 1927 г. К большевицкому религиозному «нэпу» эта православная группа относилась крайне отрицательно, называя митрополита Сергия и его приспешников слугами антихриста. Позже мы имели возможность узнать, что отношение к патриарху Алексию было еще более отрицательное. Его заигрывание с Кремлем вызвало у всех такое отвращение, что даже так называемые «сергиевцы», т. е. б. приверженцы покойного митр. Сергия, — даже эти малодушные отвернулись от патриарха, как от отступника.

«В неприступных местах Кавказского хребта, в громадной котловине, огражденной со всех сторон стеной гор, вершины которых 10 месяцев в году были покрыты снегами, находилось селение отшельников. Оно имело храм-пещеру, где беспрерывно горели лампады и свечи и шла служба. Совет из нескольких иеромонахов и священников, возглавляемый епископом М., управлял колонией и поддерживал связь с другими подпольными группами, разбросанными по всему СССР. Колония была так засекречена, что о ней не знали даже многие из подпольных групп Сочи, Сухума и др. городов побережья. В числе послушников и рясофорных монахов, а также и отдельно живущих анахоретов можно было встретить крупных художников, музыкантов, педагогов, журналистов, прибывших в эту замечательную колонию из Москвы, Kиeвa, Харькова н др. городов. Колония имела сад, огород, стадо коз и пару ослов. Почти круглый год отшельники выделывали из черного и красного дерева кресты, ложки, шкатулки, коробочки» ящики, игрушки и через молодых послушников посылали их до Сухума, Гагр н Сочи, эти входили в контакт с богатыми советскими курортниками н продавали им свои изделия и покупали соль, спички, мыло, гвозди, инструменты, одежду, обувь.

«Несмотря на все предосторожности и недоступность этого места, абхазские охотники, подкупленные НКВД, пробрались в эти места и многие из членов этой катакомбной церкви поплатились концлагерями и расстрелами. Но мы уверены, — что несмотря на осатанелый террор НКВД-МВД, многие из них остались в живых и продолжают творить дело катакомбной церкви поддерживая связь с подобными себе, отверженными и гонимыми».

Один из приведенных уже свидетелей (Прот. М. Донецкий) дает общий обзор тайной церковной работы. «Служение Христу, — говорит он, — при создавшейся обстановке, требовало подвига, требовало страданий и даже мученической смерти во имя Христа. И иноки пошли на этот подвиг мученичества и исповедничества. Монашествующие иноки во многих местах своего рассеяния брали на себя миссию тайного духовного окормления верующих, не имевших вблизи храмов Божиих или священников. Монахини проникали в качестве сиделок и сестер милосердия» в госпитали и больницы и там, исполняя долг христианского милосердия, ухаживали за больными и очень часто тайно приводили священников для напутствия умирающих. Возлагали они на себя и обязанности домашней прислуги в семьях партийных работников, неизменно и систематически сея в сердцах членов семьи семя Христова учения. Войдя в доверие семьи, узнавали о предполагаемых арестах священнослужителей и других лиц, своевременно предупреждали их о грозящей опасности и тем давали им возможность укрыться и избежать ареста, ссылки на север или же смерти. Некоторые же предоставляли приют странствующим священникам и монахам в своих квартирах, где последние совершали богослужения».

В завершение свидетельств о такой миссии монахинь, продолжавшейся до последнего времени, т. е. до текущего десятилетия, нужно привести рассказ советской газеты «Труд» (13 апр. 1952 г.) о 14-ти девушках-работницах ташкентской типографии. «Некоторые работницы остаются по вечерам дома и занимаются рукоделием… начинаются разговоры на самые разнообразный темы. Завязываются споры о том, как возникла жизнь на земле, как произошел человек… На эти острые вопросы взялась ответить «тетя Валя» — бывшая монашенка, проживающая в том же дворе. Постепенно она сделалась самым «нужным» человеком. Ей доверяли девичьи тайны, её советы нередко выполнялись. Комсомолка Алла Родина стала носить крест и ходить в церковь. Секретарь комитета комсомола и председатель комиссии по культуре решили поговорить с Аллой… девушка сняла крест». Этим заканчивается рассказ и не говорится, не случилось ли что с «тетей Валей».

Борьба за духовную свободу и независимость от морального насилия существует в Советской России и не может не существовать, не взирая ни на какое давление. Эта борьба протекает в тайной духовной жизни и деятельности и в открытом исповедничестве при обнаружении. Так было и в первых веках христианства.

Обратимся к примерам, к назидательным рассказам о юных исповедниках. Именно детям доступно и евангельски просто то, что искажено хитростями и дипломатией у взрослых.

Бабушка рассказывает:

Приходит один раз Ниночка из школы в слезах и захлебываясь говорить: «бабушка, я больше не пойду в школу, ни за что не пойду… один мальчик увидел на мне крест, схватился за него, стал рвать его, подозвал других учеников, меня окружили, все дергали, прыгали кругом и хохотали… вошла учительница, увидела, что я плачу и не знаю как вырваться, узнала в чем дело и спрашивает: зачем ты носишь крест? Я ответила: потому что я верю в Бога, мамочка моя верила и бабушка, и я буду носить крест. Учительница отпустила ее домой, т. к. она от слез не могла успокоиться и сказала, чтобы бабушка сейчас пришла в школу к заведующей. Я похвалила, утешила и успокоила свою внучку. Пошла в школу. «Что вы разве не знаете, что не разрешено носить крестов?». Я ответила, что знаю, но не подчиняюсь и не сниму его с моей девочки, т. к. я верующая. «В первый раз приходится мне иметь такое дело» — сказала она, — крест надо снять!» Я отказалась. Я, конечно, взяла бы ее немедленно из школы, но не имела права, т. к. обучение в школе было обязательным, а в случай протеста, ребенок отбирался от родителей и становился собственностью советов. Тогда заведующая сказала: «снимите крест с шеи, чтобы его не было видно, и если уже отказываетесь совсем снять, то приколите или пришейте к рубашке»… Я посоветовалась с батюшкой и с его благословения так и сделала, чтобы не смущать ребенка, который от этого страдает, и не давать повода издеваться над святым крестом. Так у Ниночки всегда был крест, но не висел на шнурке на шее, а был пришит.

Мать пишет:

«Андрюша мой в то время учился в семилетней школе, ему было 12 лет. Преподаватель русского языка объявил, что будет диктант, и прочел заголовок — «Суд над Богом». Андрюша положил перо и отодвинул тетрадь. Учитель увидел и спрашивает его: «ты почему не пишешь?» «Я не могу и не буду писать такого диктанта». «Но как ты смеешь отказаться! садись и пиши». «Не буду». «Я тебя поведу к директору». «Как хотите, исключайте меня, но суда над Богом, я писать не буду». Учитель продиктовал и ушел. Вызывают Андрюшу к директору. Тот с удивлением на него смотрит: небывалое явление, двенадцатилетний мальчик, и так тверд и непоколебим, и при этом спокоен в своих ответах. Директор, видимо, имел еще, где-то в глубине души, искру Божию, и не решился ни о нем, ни обо мне, как матери, заявить кому следует, и сказал: «ну и храбрый же ты, иди!» Что я могла сказать своему дорогому мальчику? я обняла его и поблагодарила. Все это нанизывалось ему и в 1933 г. он был сослан на первую ссылку 17-ти лет».

Но бывают малодушие и падение, но за ними — протест и болезнь совести, которая в конце концов торжествует в своих требованиях и восстанавливает свою правду.

В связи с непризнанием М. Сергия и участием в тайной церкви был арестован молодой человек. Из общей камеры его вызывали на допрос. Вернулся он с убитым лицом и в слезах. Все заключенные его любили и окружили его. Спрашивают его, но он ничего не отвечает. Дня три не хотел ни есть, ни пить. Наконец сказал: «я Бога обманул! когда заполнялся протокол показаний, и мне предъявлено было в обвинение все буквально, что я говорил на исповеди о. Михаилу, я все понял. Когда нужно было дать ответ на вопрос: как ты относишься к поминовению властей, я испугался и сказал — отношусь безразлично»… Когда его вызвали на допрос вторично, то он обратился к следователю со словами: «прежде чем снимать с меня второй допрос, я попрошу дать мне протокол первого допроса». «Зачем тебе?» — удивленно спросил следователь. «Я хочу изменить там одно показание». «Это интересно» — сказал тот. Ему дали протокол, он взял со стола перо, зачеркнул слово «безразлично» и написал — «отношусь отрицательно». Чекистам это понравилось и они выразили сожаление, что он не признает митрополита Сергия, а то бы они его выпустили.

И еще подобный случай.

Одна свидетельница рассказывает, как в начале 30-х годов происходило закрытие церквей в г. Сычевке, Смоленской епархии. Когда хотели закрыть самую большую церковь св. Косьмы и Дамиана, состоялось собрание домашних хозяек, на котором и поставили этот вопрос. «Под предлогом, что государству негде сыпать зерно, а такое здание служит «сборищем старух», то мы все, как сознательные граждане, должны помочь государству, и т. д. и т. п. Все сводилось к тому — «кто не с нами, тот — против нас». Были предложения — заменить другими зданиями, но это их не удовлетворяло. И вот я набралась храбрости выступить против, а этому способствовал сам представитель собрания, очень активный коммунист. В детстве он не пропускал ни одного богослужения в этом же самом храме. Вот я на него и обрушилась, но это повело только к тому, что голосование ничего не дало и стали собирать подписи (а перед приходом на собрание все регистрировались), что и послужило застрасткой. Я от подписи отказалась и вышла из зала. За мной последовали некоторые старушки. И вот вслед начались сыпаться угрозы и реплики: «буржуям все еще надо попов, привыкли дурманить голову», а по моему лично адресу еще задели мужа и детей. В таком душевном состояли я не пошла домой, а зашла к знакомым, думала найти успокоение, но взамен еще большее внесла смятение в душу. Пробыв у них часа полтора, пошла домой. Было уже темно, и на мой грех, не доходя до дома двух кварталов, встречается этот председатель собрания. Он жил на той же улице, совсем недалеко. Говорит мне: — «не хочешь ли одуматься и подписать, я еще списки не сдавал». И вот я, после всего пережитого, согласилась, и здесь же под фонарем, в самом конце подписала, н, так как не было карандаша, то использовали обгорелую спичку. Я до сих пор не могу простить себе этого поступка, и отмолить этого греха. Когда же, придя домой, о всем случившемся рассказала маме, то она меня поняла и успокоила, но до самой смерти помнила н спрашивала, говорила ли я об этом на исповеди. Это ей не давало покоя и это тоже лежит на моей совести».

Вот живая история святых душ, исполнивших долг исповедничества, или сознавших всю его нравственную необходимость.

В 1937 г. во время всенародной переписи, в конце безбожной пятилетки (1932-1937), в одной профессорской семье, по рассказу её, девушка-прислуга, получив анкету переписи, заплакала. Ее охватил страх грядущих возможных репрессий, но страх Божий победил страх человеческий и она заявила, что придется написать — «верующая», чего бы это ни стоило.

Вдова Ленина Н. Крупская в газ. «Известия» (Март 1937), в стать об антирелигиозной пропаганде утверждала этот любопытный факт: «недавняя перепись показала, что массы, и в особенности женщины, были смущены параграфом опросного листа, касающегося религии. Многие из тех, которые давно не выполняют обрядов, не решились написать «неверующая», и, в конце концов, написали «верующая»…

Перепись показала огромный процент верующих в огромной стране: две трети сельского населения и одну треть городского. На самом деле, число верующих, вместе со скрывшими свою веру и продолжающих ей следовать, много больше.

Так закончилась безбожная пятилетка, которая была объявлена декретом правительства за подписью Сталина 15 мая 1932 года и предполагала полную ликвидацию церкви и всякой религии к 1 мая 1937 г., когда, по выражению декрета, имя Бога должно было быть забыто на всей территории СССР. В дни внешнего разгрома церкви и ликвидации её святынь, духовенства и епископата народ показал свою духовную независимость и внутреннюю свободу, не согласился с насильнической властью и осудил соглашение с нею. То, что от него требовалось, народ мужественно исполнил: он не согласился под насилием власти отречься от Бога.

Эту свободу Христову должен и может проявить каждый. Поэтому на каждом члене церкви лежит эта ответственность и эта обязанность, и в день свободы Русской Церкви многие должны будут принести покаяние и признание в том, что в недостаточной мере они боролись за свою веру и не исповедали ее когда это требовалось.

Протопресвитер Михаил Польский.

Глава 1.
Иосиф, митрополит Петроградский, и потаенная Церковь.

Митрополит Петроградский Иосиф (Петровых) был расстрелян в конце 1938 г. за поощрение странствующих священников.

О пребывании его в ссылке рассказывает непосредственная свидетельница. В августе 1936 г. в Алма-Ата проживал сравнительно молодой архимандрит Арсений. От него я впервые узнала о том, — говорит она, — что существует тайная церковь, катакомбная, возглавляемая Митрополитом Петербургским Иосифом и им организованная по благословению Митрополита Петра Крутицкаго, с которым он, живя в Чимкенте, за 100 верст от Алма-Ата, в ссылке, все время имел тайные сношения. Архим. Арсений был рукоположен Митрополитом и имел счастье содержать его материально, зарабатывая средства к жизни производством макет разных фигур и вещиц для музеев. У него была глубоко под землей церковь, и он и Митрополит Иосиф служили в ней. Митрополит и освятил ее, секретно, изредка приезжая в Алма-Ата. Великими и долгими трудами отец архимандрит вырыл эту церковь.

Мы очень уважали архимандрита Арсения, тем более, что он был любим Митрополитом Иосифом и через него мы могли иметь связь с ним. Митрополит в то время жил в Чимкенте. До этого, с самого начала ссылки, он жил в маленьком городке Аулиета, где ему не разрешено было жить в комнатке, а поместили в сарай со скотиной, отделив его койку жердями.

Вырытая в земле церковь была в квартире архимандрита Арсения. В передней был люк, покрытый ковром. Снималась крышка и под ней лестница в церковь. В подвале в одном углу было отверстие в земле, заваленное камнями. Камни отнимались и, совсем согнувшись, нужно было проползать три шага и там вход в крошечный храм. Много образов, и горели лампады. Митрополит Иосиф очень высокого роста, и все же два раза при мне тайно приезжал сюда и проникал в эту церковь. Создавалось особое настроение, но не скрою, что страх быть обнаруженными во время богослужения, особенно в ночное время, трудно было побороть. Когда большая цепная собака поднимала лай во дворе, хотя и глухо, но все же было слышно под землей, то все ожидали окрика и стука ГПУ. Весь 1936 г. и до сентября 1937 г. все обходилось благополучно. Мой сын пел здесь с одной монахиней. 26-го августа приехал Митрополит Иосиф и удостоил нас посещением по случаю дня моего ангела. Какой это чудесный, смиренный, непоколебимый молитвенник! Это отражалось в его облике и в глазах, как в зеркале. Очень высокого роста, с большой белой бородой и необыкновенно добрым лицом, он не мог не притягивать к себе, и хотелось бы никогда с ним не расставаться. Монашеское одеяние его было подобрано, так же как и волосы, иначе его сразу арестовали бы, еще на улице, т. к. за ним следили, и он не имел права выезда. Он лично говорил, что Патриарх Тихон предложил, немедленно по своем избрании, назначить его своим первым заместителем. Почему-то в истории церковного местоблюстительства об этом еще нигде не упоминается. Он признавал, как законного главу Церкви, Митрополита Петра Крутицкого и вплоть до последнего ареста в сентябре 1937 г. имел с ним тайные сношения, когда везде уже ходили слухи, что Митроп. Петр умер (По первоначальным заграничным сведениям, Местоблюститель Патриаршего Престола Петр Митрополит Крутицкий умер в заключении или в ссылке в самом конце 1936 г. (см. т.I)). Он провел у нас за чаем больше часа. Относительно десятилетней почти ссылки, до этого времени, он рассказывал, что она была чрезвычайно тяжелой. Он жил в хлеву со свиньями в плетеном сарае, спал на досках, отделенный от свиней несколькими жердями. Холод и жару, всякую непогоду и тяжелый воздух он переносил в этих условиях. Однажды змея, держась за жердь его потолка, спустилась над его головой. Эти условия и были очевидно причиной его болезни. По временам он сильно страдал от язв в кишечнике, или имея какую то внутреннюю опухоль, может быть раковую, и был на диете, которую исполнять помогал архим. Арсений. Он все переносил как праведник и если рассказал о трудных преследованиях, то только потому, что и мы все вспоминали о жестокостях ГПУ.

Отец архимандрит рассказал здесь об одной форме мучения и издевательств. «Когда нас везли через Сибирь, мороз был жестокий. В поезде был вагон-баня. Нас совсем нагими погнали через вагоны в баню. Мы с радостью обливались горячей водой и немного согрелись, т. к. вагоны почти не топлены. Не дав ничего, чтобы вытереться, с мокрой головой, погнали назад. На железной площадке нарочно задерживали и мокрые ноги моментально примерзали к железу. По команде — вперед, мы отдирали с кровью примерзшие ступни» . . .

На другой день, переночевав у о. архимандрита, Митрополит уехал к себе. Теперь он жил в других условиях. После многих лет было разрешено в Чимкенте найти ему квартиру. Архим. Арсений устроил ему комнату для спокойной жизни, заботился о его еде, не только в сытости, но и с соблюдением диеты. Достал ему сперва цитру, затем и фисгармонию, что для Митрополита, большого музыканта, было радостью. Он перекладывал псалмы на музыку и пел.

23 сентября 1937 г. было арестовано везде, в окрестностях Алма-Ата, по Казахстану, все духовенство потаенных Иосифлянских церквей, отбывавших вольную ссылку за непризнание советских церквей. Все были сосланы на 10 лет без права переписки и, как я узнала после, в числе их был и Митрополит Иосиф. Был арестован и Архим. Арсений. После ареста моего сына, не помня себя, я тут же на рассвете, побежала к нему и, подойдя, увидела автомобиль и входящих к нему ГПУ. К счастью меня не заметили. Подземная церковь о. Арсения была открыта. По неосторожности он однажды открыл ее тайну одному с виду почтенному и пожилому человеку, который оказался чекистом.

Возвратившись в Москву после трехлетнего моего добровольного пребывания в ссылке вместе с сыном, я узнала очень скоро о существовании и здесь тайных Иосифлянских церквей, т. е. не о церквах, а о богослужениях в тайных комнатах, где собирались иногда по 20-25-ти человек. Служение шло шёпотом, со строгим контролем молящихся, ввиду возможности предательства. Приходили обычно на рассвете по условному знаку. Большею частью осторожно стучали в водосточную трубу у окна, где кто-нибудь стоял, прислушиваясь.

Один старый монах священник о. Александр Гумановский самоотверженно ездил всюду, куда его звали и даже в больницах умудрял его Господь приобщать больных. Сидя около них, как посетитель, он исповедывал и затем, как-бы подавая лекарство или питье, приобщал.

До прихода немцев в Можайск в 1941 г. я жила тихо в этом городе и ездила на тайные богослужения в Москву.

***

Приводимые ниже документы представляют собою свидетельство мужественного духа и бесстрашного исповедничества правды Божией в окружении врагов Церкви, проявленных Митрополитом Иосифом, главою протестного движения против союза Церкви с безбожниками, устроенного Митрополитом Сергием, таким образом потом понудившим часть клира и мирян к организации потаенной церкви. Такого же духа документ Димитрия, еп. Гдовскаго, заместителя м. Иосифа, убиенного большевиками в том же 1938 году, и других архипастырей.

ПИСЬМО МИТРОПОЛИТА ИОСИФА К ЕПИСКОПУ, ОТЛОЖИВШЕМУСЯ ОТ МИТРОПОЛИТА СЕРГИЯ.

Дорогой Владыко! Узнав от … о принятом Вами решении, нахожу, и после ознакомления со всеми материалами, что другого выхода нет. Одобряю Ваш шаг, присоединяюсь к Вам, но, конечно, помочь Вам более существенно лишён возможности. Правильно строить своё церковное дело, чтобы мы управлялись самостоятельно каждый, обращая все взоры и надежды на единственно законного Местоблюстителя митр. Петра и будущий Поместный Собор всех нынешних святителей, а не случайного подбора и их отдельными лицами. Этого законного Собора только и должны сейчас добиваться всякие правители и Синод, и, если они бессильны сделать это, то должны честно сами сойти со сцены и сказать открыто, что мы готовы на все мучения, но правды Христовой никогда не принесём в жертву и посмеяние мракобесию безбожия. Помоги Вам Господи. Да не уничтожится у нас вера в неложность обетования Господня быть до скончания века.

Митр. Иосиф.

РЕЗОЛЮЦИЯ МИТРОПОЛИТА ИОСИФА НА ДОКЛАД ПЕТРОГРАДСКИХ ВИКАРИЕВ, ОТ 23 ДЕКАБРЯ 1927 Г.

Для осуждения и обезврежения последних действий Митр. Сергия, противных духу и благу святой Христовой Церкви, у нас по нынешним обстоятельствам не имеется других средств, кроме как решительный отход от него и игнорирование его распоряжений. Пусть эти распоряжения отныне приемлет одна всё терпящая бумага, да всё вмещающий бесчувственный воздух, а не живые души верных чад Церкви Христовой.

Отмежевываясь от Митр. Сергия и его деяний, мы не отмежевываемся от нашего законного Первосвятителя Митр. Петра и, когда-нибудь, да имеющего собраться Собора оставшихся верными Православных святителей. Да не поставит нам в вину тогда этот желанный Собор, единый наш правомощный Судия, нашего дерзновения. Пусть он судит нас, не как презрителей свящ. канонов отеческих, а только лишь как боязливых за их нарушение. Если бы мы даже заблудились, то заблуждались честно, ревнуя о чистоте православия в нынешнее лукавое время. И, если бы оказались виновными, то пусть окажемся и особенно заслуживающими снисхождения, а не отвержения.

И так, если бы нас оставили все пастыри, да не оставит нас Небесный Пастырь, по непреложному обещанию Своему пребывать в Церкви Своей до скончания века.

23 декабря, 1927 г.

Митроп. Иосиф.

ПИСЬМО МИТРОПОЛИТА ИОСИФА К ОДНОМУ ПЕТРОГРАДСКОМУ АРХИМАНДРИТУ.

Дорогой отче! До последнего времени я думал, что мой спор с митр. Сергием окончен и что, отказавшись дать себя принести в жертву грубой политике, интриганству и проискам врагов и предателей Церкви, я смогу отойти спокойно в сторону, добровольно принеся себя в жертву протеста и борьбы против этой гнусной политики и произвола. И я был совершенно искренен, когда думал и говорил, что «ни на какой раскол я не пойду» и подчинюсь незаконной расправе со мной — вплоть до запрещения и отлучения, уповая на одну правду Божию.

Но оказалось, что жизнь церковная стоит не на точке замерзания, а клокочет и пенится выше точки простого кипения. Моё «маленькое дело» вскоре же оказалось лишь малой крупицей столь чудовищного произвола, человекоугодничества и предательства Церкви интересам безбожия и разрушения этой Церкви, что мне осталось удивляться отселе не только одному своему покою и терпению, но теперь уже приходится удивляться и равнодушию и слепоте тех и других, которые ещё полагают, что попустители и творцы этого безобразия творят дело Божие, «спасают» Церковь, управляют Ею, а не грубо оскорбляют Её, издеваются над Нею, вписывают себя в число Её врагов, себя откалывают от Неё, а не они откалывают тех, которые не могут терпеть далее этой вакханалии грубого насилия и безобразно-кощунственной политики.

Может быть я терпел бы и это. Моя-де хата с краю, как теперь Ваша. Но, дорогой отче, я вдруг с особой болью стал чувствовать себя в значительной мере ответственным за нечестия Церкви. Ведь, как Вам не безызвестно, — я один из Заместителей Патриаршего Местоблюстителя, который связан страдальческим долгом не просто заменить арестованного предшественника, но быть ему и свободным предостережением на случай замены при возможности его духовного падения.

Конечно, такое падение должно бы в нормальных условиях жизни церковной, сопровождаться и судом и соборным решением. Но какой суд и соборное решение возможны теперь, при настоящих условиях?! И каким судом и соборным решением со мной, с архиереем, учинена расправа, допустимая по правилам лишь при большом грехе с моей стороны?! Почему же, требуя суда и соборного решения в одном случае, Вы допускаете отсутствие их в другом?!

Не есть ли такой аргумент тоже благодарный материал для отдела несообразностей в логическом задачнике?! Погодите, придёт, мы надеемся, время, когда будут говорить о наших событиях и перед Судом. И кто тогда будет более обвиняемым, ещё большой вопрос.

А пока дело обстоит так: мы не даём Церкви в жертву и расправу предателям и гнусным политиканам и агентам безбожия и разрушения. И этим протестом не сами откалываемся от Неё, а их откалываем от себя и дерзновенно говорим: не только не выходили, не выходим и никогда не выйдем из недр Истинной Православной Церкви, а врагами Её, предателями и убийцами считаем тех, кто не с нами и не за нас, а против нас.

Не мы уходим в раскол, не подчиняясь митр. Сергию, а Вы, ему послушные, идёте за ним в пропасть церковного осуждения. Мы зовём Вас и укрепляем ваши силы на борьбу за независимость Церкви, только совсем не так, как Вы полагаете должным. Не согласием с поработителями этой Церкви и убийцами Её святой независимости, выявляющейся сейчас в Её святом бесправии, а громким и решительным протестом против всякого соглашательства, лицемерных и лживых компромиссов и предательства интересов Её интересам безбожного мракобесия и ожесточённой борьбы со Христом и Его Церковью.

Неужели Вы не видите несогласимое ничем противоречие и несообразность в Вашей дилемме: «Снимаете ли Вы с нас послушание Вам тем, что уходите в раскол, или, подчиняясь Митр. Сергию, укрепляете и в нас силы на борьбу за независимость Св. Церкви?» Я ухожу в раскол?! Подчинение Сергию — борьба за независимость Церкви?! Милый мой! Да над этим посмеётся любая ленинградская старуха!

Может быть, не спорю, «вас пока больше, чем нас». И пусть «за мной нет большой массы», как Вы говорите…

Но я не сочту себя никогда раскольником, хотя бы и остался в единственном числе, как некогда один из святых исповедников. Дело вовсе не в количестве, не забудьте ни на минуту этого: Сын Божий «когда вновь придёт, найдёт ли вообще верных на земле?» И может быть последние «бунтовщики» против предателей Церкви и пособников Её разорения будут не только не епископы и не протоиереи, а самые простые смертные, как и у Креста Христова Его последний страдальческий вздох приняли немногие близкие Ему простые души.

Итак, дорогой отче, не судите меня строго, особенно Вашим Вальсамоном. Полагаю, что он был далеко не то, что сами авторы Святых Правил, в понятном каждому смысле и без особых толкований… и что, во всяком случае, этот Вальсамон не может быть авторитетным и верным толкователем наших событий, непредусмотренных никакими толкованиями и правилами.

Не судите же меня так строго и чётко усвойте следующее:

1. Я отнюдь не раскольник, и зову не к расколу, а к очищению Церкви от сеющих истинный раскол и вызывающих его.

2. Указание другому его заблуждений и неправоты не есть раскол, а, попросту говоря, введение в оглобли разнуздавшегося коня.

3. Отказ принять здравые упрёки и указания есть действительно раскол и попрание истины.

4. В строении церковной жизни участники — не одни только верхушки, а всё Тело церковное, и раскольник тот, кто присваивает себе права, превышающие его полномочия, и от имени Церкви дерзает говорить то, что не разделяют остальные его собратия.

5. Таким раскольником показал себя митр. Сергий, далеко превысив свои полномочия и отвергнув и презрев голос многих других святителей, в среде которых и сохраняется чистая Истина.

Вскользь Вы упоминаете, что в числе путей к истине «Христос указал нам ещё один новый путь: да любите друг друга», каковой путь, по-видимому, Вы считаете мною упущенным из виду при моих действиях. На это я Вам напоминаю, отче, дивное заключение Митр. Филарета в слове о любви к врагам: «Гнушайтесь убо врагами Божиими, поражайте врагов отечества, любите врагов ваших» (Т. I, с. 285. Слово в Неделю 19 по Пятидесятнице. См. ещё Апостола любви (2Ин. 1, 10-11)).

Защитники Сергия говорят, что каноны позволяют отлагаться от епископа только за ересь, осуждённую собором; против этого возражают, что деяния митр. Сергия достаточно подводятся и под это условие, если иметь ввиду столь явное нарушение им свободы и достоинства Церкви, Единой, Святой, Соборной и Апостольской.

А сверх того, каноны ведь многое не могли предусматривать.

И можно ли спорить о том, что хуже и вреднее всякой ереси, когда вонзают нож в самое сердце Церкви, — Её свободу и достоинство? Что вреднее: еретик или убийца?

«Да не утратим помалу, неприметно, той свободы, которую даровал нам Кровью Своею Господь наш Иисус Христос, Освободитель всех человеков» (8 Правило III Вселенского Собора).

Февраль 1928 г.

РЕЗОЛЮЦИЯ МИТРОПОЛИТА ИОСИФА О СОГЛАСИИ ЕГО ВОЗГЛАВЛЯТЬ ДВИЖЕНИЕ ОТЛОЖИВШИХСЯ ПЕТРОГРАДСКОЙ ЕПАРХИИ

Митрополит Ярославский Агафангел с прочими епископами Ярославской Церковной области, отделились также от Митр. Сергия и объявили себя самостоятельными в управлении вверенными им паствами, к чему я присоединил свой голос. По сему благому примеру, нахожу благовременным открыто благословить подобное же правильное отделение части Ленинградского духовенства со своими паствами. Согласен на просьбу возглавить это движение своим духовным руководством и молитвенным общением и попечением; готов не отказать в том же и другим, желающим последовать доброму решению ревнителей Христовой истины. Молю Господа, да сохранит всех нас в единомыслии и святой твердости духа в переживаемом Церковью новом испытании.

М. I.

ОБРАЩЕНИЕ МИТРОПОЛИТА ИОСИФА К ПЕТРОГРАДСКОЙ ПАСТВЕ.

Архипастыри Ярославской Церковной области — Агафангел, Митрополит Ярославский, Серафим, Архиепископ Угличский, бывший заместитель патриаршего местоблюстителя, Архиепископ Варлаам, бывший Псковский, Управляющий Дашедовским викариатством Ярославской епархии и Преосв. Евгений Епископ Ростовский — особым актом объявили о своем отделении от Митр. Сергия и о самостоятельном отныне управлении вверенными им от Бога паствами. Акт, подписанный 27 января, настолько вызывается обстоятельствами времени и настроением верующих масс народа, и настолько обстоятельно обосновывает данное отделение, что я, проживающий в Ярославской области принял в нем участие и скрепил своею подписью.

Таким образом, все распоряжения Митр. Сергия отныне для нас не имеют никакой силы. Это дает мне основание вновь опротестовать свое незаконное удаление от Ленинградской паствы и требовать канонически правильного решения этого вопроса надлежащим судом Православных епископов. А до такого решения я считаю себя не в праве предоставить вверенную мне паству (по смыслу 16 правила Двукратного Собора) произволу непользующихся нашим доверием Церковных администраторов, а перед Господом Богом и своею совестью приемлю долг принятия мер к умиротворению смущенной и взволнованной своей паствы. Для сего призываю прежде всего моих викарных епископов к единомысленному со мною служению Ленинградской пастве. Преосвященному Епископу Гдовскому Димитрию передаю временное управление Ленинградской епархией. Преосвященного Григория прошу также продолжать служение в св. Александровской Лавре в звании ее единомысленнаго со мною наместника.

Пастырей и всех верующих, призывая на них Божие благословение, прошу и молю довериться нашему руководству и архипастырскому попечению, мирно и тихо продолжая дело молитвы, душевного спасения и Богослужения, смиренно повинуясь гражданской власти, не находящей пока возможности допустить мое недостоинство до непосредственного молитвенного общения со вверенной мне паствой, буду, находясь вдали, в постоянной молитвенной о ней памяти и попечении, прося возносить и мое имя за Богослужением по установленному порядку. Да услышит Господь наши общие стоны и да благословит миром и тишиною нашу многострадальную Церковь.

Город Ростов-Ярославский.

Ленинградский Митрополит Иосиф.

ПИСЬМО ЕПИСКОПА ГДОВСКОГО ДИМИТРИЯ, ВРЕМ. УПР. ЛЕНИНГРАДСКОЙ ЕПАРХИЕЙ, К ОТЦАМ НАСТОЯТЕЛЯМ ОТ 4 ЯНВАРЯ 1928 Г.

Дорогие о Господе отцы Настоятели.

В ответ на прошение ваше от 30 декабря ст. ст., обращенное к моему недостоинству, ответствую, что с любовью приемлю вас в свое молитвенное общение и архипастырское руководство и сам прошу усердно ваших святых молитв о мне грешном, да даст нам Господь Бог, по богатству благодати Своей, пребыть верными Единой Святой, Соборной и Апостольской Церкви, возглавляемыми в порядке земного церковного священноначалия Местоблюстителем Патриаршим Петром, Митрополитом Крутицким впредь до того времени, как совершенный поместный Собор Русской Церкви, представленный всем наличным епископатом, т. е. теперешними изгнанниками-исповедниками не оправдает нашего образа действий своей соборной властью, или же до тех пор, пока сам митр. Сергий, пришед в себя, не покается в том, что погрешил не только против канонического строя Церкви, но и догматически против её лица, похулив святость подвига её исповедников подозрением в нечистоте их христианских убеждений, смешанных, якобы, с политикой, соборность — своими и синодскими насильственными действиями, апостольство — подчинением Церкви мирским порядкам, и внутренним (при сохранении ложного единения) разрывом с Митр. Петром, не уполномочившим Митр. Сергия на его последние деяния, начиная посланием от 16/29 июля с. г.. «Итак, братия, стойте и держите предания».

Ваш богомолец Димитрий, Еп. Гдовский.

Ленинград. 4/17 января 1928 г.

ВЫПИСКА ИЗ ПРОТОКОЛА ЗАСЕДАНИЯ ПАТРИАРШЕГО СИНОДА ОТ 19/ X — 1927 ГОДА № 524.

(Объявив новый курс церковной политики в июле 1927 г. и проверяя подчинение себе епископата, М. Сергий сделал массовые перемещения его. М. Иосиф отверг перемещение свое из Ленинграда в Одессу, не смотря на то, что и до своего ареста не был допущен властями к пребыванию на своей кафедре, пробыв на ней очень мало).

В соответствии с 14 Апост. правило м и 18 Антиох. и толков, на 15 прав. 1-го Вселенского Собора, считать Митрополита Иосифа перемещенным на Одесскую кафедру и предложить ему не соблазняться легкою возможностью жить в Ростове, что производит смущение среди верующих, как в Ленинграде, так и в Ростове, в порядке церковного послушания и дисциплины, вступить в управление Одесской Епархией, войти в надлежащие сношения с местной гражданской властью на предмет организации Епарх. Управления.

ИЗ ОТВЕТА МИТРОПОЛИТА ПЕТРОГРАДСКОГО ИОСИФА ПО ПОВОДУ ЕГО ПЕРЕМЕЩЕНИЯ.

…По поводу цитируемых в постановлении Правил (14-ое Апостольское, 18-ое Антиохийского Собора, и 15-го 1-го Вселенского Собора) должен сказать, что все они говорят в мою защиту. Настолько-ли ослепил Господь очи моих судей, чтобы не видеть, что 14-е Апостольское правило как раз воспрещает мне «оставлять свою (Петроградскую) Епархию и во иную переходить, если бы и от многих убеждаем был». Что хочется сказать ссылкой на 18-е правило Антиохийского Собора, для меня не ясно.

Если здесь видят основание для моего удаления в выражении: «по неприятию его народом», то какой же это «народ» — жалкая кучка интриганов, возглавляемых двумя, забывшими свой долг, смутьянами, известными своим давним угодничеством врагам Церкви. Всякие другие причины, от меня независящие, тоже не могут быть основанием для удаления, ибо они вполне могли быть преодолены так или иначе настойчивостью и твердостью обязанного более всего блюсти достоинство и свободу церкви. Основная же мысль и этого правила говорит в мою пользу — «не лишать меня чести и служения епископского», хотя бы и в Ростове, кроме которого мне деваться некуда.

Наконец, 15 Прав. 1-го Вселенского Собора велит «совершенно прекратить» вызывающий смятение и неустройство пагубный для Церкви обычай перекидывать Архиереев из города в город. И если бы я допустил сделать с собою таковое противное Собору Св. Отцов дело, то распоряжение это — «да будет совершенно недействительно» и удаленный «да будет возвращен» опять в свою Церковь.

Больше и лучше этого сказать ничего не могу. От всяких дальнейших бесполезных пререканий отказываюсь. Ставлю точку и предаю свое дело Суду Божию. Суди Господи суд мой и прю мою. Да будет воля Твоя.

Митрополит Иосиф.

ИЗ ПОСЛАНИЯ ЯРОСЛАВСКИХ АРХИПАСТЫРЕЙ, 6 ФЕВРАЛЯ 1928 Г.

Его Высокопреосвященству, Высокопреосвященнейшему Сергию, Заместителю Патриаршего Местоблюстителя

Ваше Высокопреосвященство,

Хотя ни церковные каноны, ни практика Кафолической [Соборной] Церкви, ни постановления Всероссийского Церковного Собора 1917- 18 г.г. далеко не оправдывали Вашего стояния у кормила Высшего Управления нашею отечественною Церковью, мы нижеподписавшиеся, Епископы Ярославской Церковной области, ради блага и мира церковного считали долгом своей совести быть в единении с Вами и в иерархическом Вам подчинении.

Мы ободряли и утешали себя молитвенным упованием, что Вы с Божией помощью и при содействии мудрейших и авторитетнейших из собратий наших во Христе — Епископов, охраните церковный корабль от грозящих ему со всех сторон опасностей и приведете его неповрежденным к спасительной пристани — Собору, который уврачует живое и жизнеспособное тело церковное от постигших его, по попущению Промысла Божия, недугов и восстановит надлежащий канонический порядок церковной жизни и управления.

Но заветные чаяния наши и надежды не сбылись. Мало того. Мы видим и убеждаемся, что Ваша деятельность по управлению Церковью чем дальше, тем в большей степени, вызывает недовольство и осуждение со стороны многих и многих представителей православного епископата — смущение, осуждение и ропот в среде клира и широких кругов мирян.

Сознавая всю неканоничность своего единоличного управления Церковью — управления никаким соборным актом не санкционированного, Вы организуете при себе «Патриарший Синод». Но ни порядок организации этого Синода, Вами единолично учрежденного и от Вас получающего свои полномочия, ни личный состав его, из людей случайных, доверием епископата не пользующихся, в значительной части своей проявивших даже неустойчивость своих православно-церковных убеждений (отпадение в обновленчество и, один, — в раскол бегло-поповства), не могут быть квалифицированы иначе, как только явления определенно противоканонические.

В своем обращении к чадам Православной Церкви 29.07.1927 года, Вы в категоричной форме объявляете такую программу Вашей будущей руководящей деятельности, осуществление которой неминуемо принесло бы Церкви новые бедствия, усугубило бы Ее недуги и страдания.

По Вашей программе, начало духовное и Божественное в домостроительстве Церковном всецело подчиняется началу мирскому, во главу полагается не всемерное попечение об ограждении истинной веры и христианского благочестия, а никому и ничему ненужное угодничество «внешним», не оставляющее места для важнейшего условия устроения внутренней церковной жизни по заветам Христа и Евангелия — свободы, дарованной Церкви ее Небесным Освободителем и присущей самой природе Ее (Церкви).

Чадам Церкви и прежде всего, конечно, епископату Вы вменяете в обязанность — лояльное отношение к гражданской власти.

Мы приветствуем это требование и свидетельствуем, что мы всегда были, есть и будем лояльны и послушны гражданской власти; всегда были и есть и будем честными и добросовестными гражданами нашей родной страны, но это, полагаем, не имеет ничего общего с навязываемым Вами политиканством и заигрыванием и не обязывает чад Церкви к добровольному отказу от тех прав свободного устроения внутренней религиозной жизни церковного общества, которые даны самою же гражданской властью (избрание общинами верующих духовных руководителей себе).

На место возращенной Христом внутри-церковной свободы Вами широко применяется административный произвол, от которого много терпела Церковь и раньше. По личному своему усмотрению Вы практикуете бесцельное, ничем не оправдываемое, перемещение епископов, часто вопреки желанию их самих и их паствы, назначение викариев без ведома епархиальных архиереев, запрещение неугодных Вам епископов в священнослужении и т. д..

Всё это и многое другое в области Вашего управления Церковью, являясь, по нашему глубокому убеждению, явным нарушением канонических определений Вселенских и Поместных соборов, постановлений Всероссийского Собора 1917-18 гг., и усиливая всё более и более нестроения и разруху в церковной жизни, вынуждает нас заявить Вашему Высокопреосвященству:

Мы, епископы Ярославской Церковной области, сознавая лежащую на нас ответственность пред Богом за вверенных нашему пастырскому руководству чад наших и почитая священным долгом своим всемерно охранять чистоту св. Православной веры и завещанную Христом свободу устроения внутренней религиозно-церковной жизни, в целях успокоения смущенной совести верующих, за неимением иного выхода из создавшегося рокового для Церкви положения, отныне отделяемся от Вас и отказываемся признавать за Вами и за Вашим Синодом право на высшее управление Церковью.

При этом добавляем, что мы остаемся во всем верными и послушными чадами Единой, Святой, Соборной и Апостольской Церкви, неизменно пребываем в иерархическом подчинении Местоблюстителю Патриаршего Престола Высокопреосвященнейшему Петру, Митрополиту Крутицкому и через него сохраняем каноническое и молитвенное общение со всеми Восточными Православными Церквами.

Оставаясь незыблемо на таковом твердом основании, мы будем управлять Ярославской Церковной областью и руководить своими паствами в деле угождения Богу и душевного спасения самостоятельно — в строгом согласии со словом Божиим, с обще-церковными канонами и правилами, с постановлениями 1-го Всероссийского Собора 1917-18 годов и неотмененными распоряжениями Высшей Церковной Власти предсоборного периода, а также с распоряжениями Святейшего Патриарха Тихона и его Синода и Совета.

Настоящее решение наше остается в силе впредь до сознания Вами неправильности Ваших руководственных действий и мероприятий и открытого раскаяния в Ваших заблуждениях, или до возвращения к власти Высокопреосвященного Митрополита Петра.

Агафангел, Митрополит Ярославский.

Серафим, Архиепископ Угличский (Викарий Ярославской Епархии, бывший заместитель Патриаршего Местоблюстителя).

Митрополит Иосиф (3-й из указанных Патриаршим Местоблюстителем Заместителей).

Архиепископ Варлаам (бывший Пермский, временно управляющий Любимским Викариатством).

Евгений, Епископ Ростовский (Викарий Ярославской Епархии).

1928 год, 6-го февраля.

Глава 2.
Серафим, Архиепископ Угличский.

Осенью 1930 г. на начавшееся строительство Беломорского канала приходили этапы заключенных из Соловков; их принимали и первым делом отправляли в баню на санобработку (дезинфекция носильного платья и принудительная стрижка машинкой волос на голове, лице и по всему телу), затем медицинский осмотр врачами из заключенных. Тут я впервые увидел, — рассказывает свидетель, — работая лек’помом на приемке этапа, Архиепископа Серафима — высокого, согбенного старца с уже остриженными под машинку № 1 головой и лицом. Часто потом с ним беседуя, многое узнал я от него, и о нем от прибывших с ним других архипастырей, из коих назову лишь Архиепископа Пахомия Черниговского, ибо более молодые и сейчас могут быть еще в застенках, и всякое о них упоминание в печати усугубит тяжесть их уз.

Архиепископ Серафим (в миру Самойлович) еще юным принял монашество в одной из южных епархий, после нескольких лет преподавания в одной семинарии. (Временный заместитель Местоблюстителя Патриаршего престола Архиепископ Серафим (Самойлович), имел 48 лет в это время. Обучался он в Полтавской Духовной Семинарии, служил 6 лет в Америке: пять лет при Архиепископе Тихоне и один год при архиепископе Платоне. По возвращении в Россию состоял игуменом Толгского монастыря, потом был перемещен настоятелем Угличского Покровского монастыря и там же возведен в сан архимандрита. В 1920 г. хиротонисан во епископа Угличского, с 1925 г. архиепископ).

Был командирован в начале нашего столетия миссионером в Алеуто-Аляскинскую Епархию Соединен. Штатов, где явился усердным сподвижником преосвященного Тихона, будущего Патриарха. Владыка высоко ценил ревностного миссионера, сочетавшего личный аскетизм с умелым подходом не только к полудиком алеутской пастве, но и к американской администрации на Аляске. И по назначении своем в Ярославль в 1907 г. вызвал отца иеромонаха и по возведении в сан архимандрита назначил его настоятелем Толгского монастыря в 6 километрах выше Ярославля — летней резиденции Ярославского Архипастыря. Кто хоть раз проезжал до 1920 г. по Волге, помнит, что по остановке парохода у монастырской пристани команда и пассажиры сходили на пристань и молились ка молебне перед копией Толгской иконы Божией Матери (праздник ее 8/21 августа), прикладывались ко святому образу и пароход отходил, пока с пристани еще доносился монастырский хор: «О, Владычица мира, буди ходатаица» …

Архимандрит Серафим написал серьезный исторический труд «История Толгского монастыря 1314-1915 гг.», готовясь праздновать в августе 1914 г. 600-летие руководимой им обители. Для пользы своей и окрестной паствы он построил и открыл в полуверсте от монастыря на опушке прекрасного леса в 1913 году школу пчеловодства для мальчиков-сирот, которых призревала его обитель, — в память 300-летия Дома Романовых, но за 3 недели до 600-летия обители вспыхнула мировая война. Настоятель устроил с первых же дней войны лазарет и деятельно помогал в годы войны и революции Высокопреосвященному Агафангелу в управлении епархией. Его мужество и присутствие духа спасло обитель от разгрома летом 1918 г., когда чекисты рыскали в дни — «Ярославского восстания» по кельям, подвалам и склепам могил на монастырском кладбище в поисках «мятежников». 350 невинных ярославских граждан были расстреляны в ответ на убийство губ. военного комиссара Нахимсона и продовольственного комиссара Закгейма …

Вскоре архимандрит хиротонисан во Епископа и назначен на Епархию в древний Углич, полный памяти о Царевиче, за 329 лет до мученика наших дней Царевича Алексия, принявшего столь же лютую кончину.

В тяжелые смутные дни Архиепископ Серафим был назначен в 1926 г. заместителем Патриаршего местоблюстителя. Все его предшественники находились в заключении, он знал, что его ждет та же участь, а также выбранного им себе, на случай ареста, преемника. Поэтому, вступив в управление в декабре 1926 г. он не назначал себе преемника и на допросе в ГПУ заявил на вопрос: «Кто же возглавит Церковь, если мы вас не выпустим?»

— «Сам Господь Иисус Христос».

Через три дня он был выпущен и выслан в Углич, откуда правил Церковью до марта 1927 г., когда сдал управление выпущенному из тюрьмы Митрополиту Сергию.

(Описание этого разговора подтверждается и другим рассказом. Одно время Арх. Серафим был 10 дней на «отдыхе». Его усиленно допрашивали, кого он назначил заместителем. На это он ответил: «Господа Бога». Допрашивающий в московском ГПУ удивленно взглянул на него и сказал: «все у вас оставляли себе заместителей: и Тихон Патриарх, и Петр Митрополит». «Ну а я на Господа Бога оставил Церковь», — повторить Архиепископ Серафим. «И нарочно так сделал. Пусть всему миру будет известно, как свободно живется православным христианам в свободном государстве». Вслед за этим Серафим был освобожден, освобожден был и Сергий. (Вестн. Рус. Студ. Хр. Дв. № 7. Июль. 1927)).

Четыре месяца спустя он обличил отступничество Митрополита Сергия — декларацию от 16/29 июля 1927 г. и был арестован вскоре, приговорен к 5 годам концлагеря и отправлен в Соловки. Там почти все время его томили на общих работах. Таская кирпичи на постройку двухэтажного здания Владыка упал с лесов и переломал себе ребра, которые неудачно срослись, что сделало его инвалидом. Но никакие гонения не сломили его сильной воли.

Таким я увидел его впервые по прибытии с этапом соловчан осенью 1931 г. на командировке «Новая Биржа» около Северного семафора станции — «Май Губа», Мурманской железной дороги.

Впоследствии мне довелось с ним ближе познакомиться. Попав на инвалидные работы, он часто обращался в амбулаторию и мы, лек’помы, старались помочь Владыке, страдавшему двухсторонним хроническим плевритом при декомпенсированном миокардите и общем артериосклерозе.

Раз, в конце октября, в сырой ненастный день, проходя мимо землянки-дезокамеры, где производилась дезинфекция вещей при герметически закрытой двери, а заключенный-инвалид караулил снаружи камеру, чтобы не забрались воры, я услышал, что меня зовут по имени. Подойдя я увидел продрогшего Архиепископа Серафима. — «На эти посты ставят на 2 часа по очереди нас — инвалидов; я стою с 12 дня и меня не сменяют». (Было около 6-ти часов вечера). Я побежал в барак инвалидов: — «Где нарядчик?» — «Ушел в кино» — ответил писарь. — «Скажите ему, что я через Нач. Санчасти подам рапорт, что он держит на наружном посту заключенного Самойловича шесть часов, вместо двух». Писарь струхнул и побежал в кино. Через 10 минут прибежал обратно. — «Нарядчик велел его сменить, а вас просит не заводить истории». — «Хорошо, но через 10 минут проверю».

Действительно он тут же растолкал дремавшего на нарах дряхлого полковника и послал его «бегом» сменить Владыку. Старик побежал к дезо-камере. Через полчаса я снова зашел в барак; продрогший Архиепископ с удовольствием пил кипяток из кружки и я пожелал ему спокойного отдыха.

Он считался «запретником», т. е. не имел права выхода из лагеря в административные здания вне покрытого колючей проволокой частокола.

Раз он просил меня позвать работавшего в финчасти архимандрита Гурия Егорова, ярого поклонника Митрополита Сергия, впоследствии освобожденного из ссылки (концлагерную пятилетку он кончил в 1934 г.) и хиротонисанного в 1946 г. во епископы. С тех пор он возглавляет «Патриаршую» Церковь в Средней Азии с титулом Епископа Ташкентского и Средне-Азиатскаго.

Архимандрит Гурий нахмурился: — «ведь архиепископ не «наш». Мне с ним и разговаривать неудобно. Я под благословение не вправе к нему подходить». — «Никто вас и не просит, отец Гурий. Но ведь он запретник, а мы с вами имеем пропуска. Раз он, зная от меня, кто вы, просит вас прийти к нему в лагерь» — возразил я, — «можем ли мы, сами заключенные, отказаться навестить заключенного в квадрате, если даже он для вас еретик. Не лек’пому учить архимандрита». Он смутился и пошел со мной. Я проводил его к амбулатории и оставил его вместе с вызванным мной в амбулаторию Архиепископом.

Стройный 40-летиий архимандрит-бухгалтер, кивнув головой, заговорил с согбенным дряхлым Архиепископом. Предмет их беседы мне неизвестен.

В марте 1932 г. Владыку освободили за 6 месяцев до срока, засчитав ему, согласно приказа 1931 г. 5 рабочих дней за 6; что устроили ему благочестивые заключенные УРО (Учетно-Распр. Отдел), засчитывающие рабочие дни для скидки части срока. В 1934 г. этот «либеральный» приказ был отменен.

Но Владыку направили этапом в ссылку в область Коми — зырян к северу от Вятки. Он слабел телесно, но духом был тверд. Он считал, что в эпоху гонений не должно быть единого централизованного Церковного Управления.

Епископ должен управлять сам своей епархией; в ссылке он возглавляет тайную Церковь там, где проживает, ставит тайных священников, совершает тайные постриги.

Лишь теперь мне довелось прочесть отрывки из его обличений Митрополита Сергия от 6 февраля 1928 г.. (См. Прот. М. Польский. Каноническое положение Высшей Церковной власти, стр. 47 и от 24 янв. 1927 г. (там же стр. 48-49) и его послание ко всей церкви от 7/20 января 1929 г. из Соловецкого заключения (там же стр. 49))

От верующих я слышал, что Архиепископ из ссылки не выходил; ее срок кончался в 1935 г. Говорили глухо, что где-то он погиб без медицинской помощи в лишениях, чему поверить легко, кто знает состояние его больного сердца еще в 1932 г.

Больной Владыка Серафим часто вспоминался мне в скитаниях по тюрьмам и ссылкам, когда лишенный физически общения с верующими, я мысленно в молитве поминал его; мне представлялось его кротко улыбающееся изможденное лицо и, склонив в молитве голову, я словно чувствовал на ней его исхудалую, огрубевшую, покрытую ссадинами архипастырскую руку.

***

Кроме приводимого далее «Увещания» Архиепископа Серафима Митрополиту Сергию, исполненного духа правды Божией, существует еще послание его с начальными словами — «Ко мне часто обращаются» (1929 г. Могилев, Буйницкий монастырь), за которое, по сведениям, Архиепископ Серафим был арестован 27 февраля 1929 г. А за распространение этого послания был арестован 21 февраля 1930 г. Епископ Алексий (Буй) Воронежский. Текста этого послания у составителя сей книги не имеется.

УВЕЩАНИЕ АРХИЕПИСКОПА УГЛИЧСКОГО СЕРАФИМА, ОБРАЩЕННОЕ К МИТРОПОЛИТУ СЕРГИЮ И ВРУЧЕННОЕ ЕМУ 27 ЯНВАРЯ/ 9 ФЕВРАЛЯ 1928 г.

Ваше Высокопреосвященство,

Более чем полугодовой срок, протекший со дня издания Вами Декларации 16/29 июля 1927 г., показал, что все надежды Ваши на «мирное устроение» наших церковных дел, «на приведение» в должный строй и порядок всего нашего церковного управления, напрасны, а Ваша «уверенность в возможности мирной жизни и деятельности нашей в пределах закона», совершенно несбыточна и никогда не может при настоящих условиях перейти в действительность.

Наоборот, факты чуть ли не ежедневно свидетельствуют, что ещё труднее стало жить православным людям. Но особенно тяжело сознавать, что Вы, так мудро и твёрдо державший знамя Православия в первый период своего заместительства, теперь свернули с прямого пути и пошли по дороге компромиссов, противных Истине.

Вы повергли нас в область страшных нравственных мучений и сами себя сделали первым из таковых мучеников, ибо должны страдать и за себя, и за нас. Раньше мы страдали и терпели молча, зная, что мы страдаем за Истину и что с нами несокрушимая никакими страданиями сила Божия, которая нас укрепляла и воодушевляла надеждой, что в срок, ведомый Единому Богу, Истина Православия победит, ибо ей неложно обещана и, когда нужно, будет подана всесильная помощь Божия.

Своей Декларацией и основанной на ней церковной политикой Вы силитесь ввести нас в такую область, в которой мы уже лишаемся этой надежды, ибо отводите нас от служения Истине, а лжи Бог не помогает.

Мы — лояльные граждане СССР, покорно выполняем все веления Советской власти, никогда не собирались и не собираемся бунтовать против нее, но хотим быть честными и правдивыми членами и Церкви Христовой на земле и не «перекрашиваться в советские цвета», потому что знаем, что это бесполезно и люди серьезные и правдивые не поверят.

Пока ещё не поздно, пока ещё не совсем захлестнула Вас пучина эта страшная, готовая бесславно и навеки поглотить Вас, соберите свои, ещё недавно могучие умственные и нравственные силы, встаньте во весь свой духовный рост, издайте другую декларацию, в исправление первой, или хотя бы подобную той, которую Вы разослали в первый период своего заместительства, разрубите благодатными порывами духа, — цепи, Вас сковавшие и выйдите на святую свободу. За Вас будут молить Бога все истинные сыны Церкви, на Вашу сторону сейчас же станут все добрые пастыри и мужественные Архипастыри. Вас духовно облобызают все многочисленные страдальцы, этот голос свидетелей чистой Истины, удалённые от своих паств и от братий, за Вас будет сама непобедимая Истина. Она укажет Вам дальнейший путь, Она охранит и защитит Вас.

Дорогой Владыко. Я представляю, как Вы должны страдать. Почему же Вы, испытывая эти страдания сами, не желаете облегчить их тем, которые в своё время доверились Вам? С какой радостью я передавал Вам свои права заместительства, веря, что Ваша мудрость и опытность будут содействовать Вам в управлении Церковью.

Что же случилось?.. Неужели это роковое деяние бесповоротно?.. Неужели Вы не найдёте мужества сознаться в своём заблуждении, в своей роковой ошибке — издании Вашей Декларации 16/29 июля 1927 г.?.. Вы писали мне и искренне верили, что избранный Вами путь принесёт мир Церкви… И что же Вы видите и слышите теперь? Страшный стон несётся со всех концов России… Вы обещали вырывать по два, по три страдальца и возвращать их обществу верных, а смотрите, как много появилось новых страдальцев, страдания которых ещё более усугубились при сознании, что эти страдания есть следствие Вашей новой церковной политики… Неужели этот стон страдальцев с берегов Оби и Енисея, с далёких островов Белого моря, от пустынь закаспийских, с горных хребтов Туркестана — не доносится до Вашего сердца?

Как же Вы могли своей Декларацией наложить на них и на многих клеймо противников нынешнего гражданского строя, когда они и мы по самой духовной природе своей всегда были чужды политики, строго до самопожертвования охраняя чистоту Православия?..

Мне ли юнейшему сравнительно с Вами писать эти строки, мне ли поучать многоопытного и многоучёного святителя Церкви Российской, но голос моей совести понуждает меня снова и снова тревожить Ваше широкое и доброе сердце… Проявите мужество, сознайтесь в своей роковой ошибке и, если невозможно Вам издать новую декларацию, то для блага мира церковного передайте власть и права заместительства другому.

Я имею право писать Вам эти строки и делать это предложение, ибо многие теперь укоряют меня, что я поспешно и безоговорочно передал Вам права заместительства.

Испытавши на себе это бремя церковного управления, я верю, что Вы в тишине своей келии проливаете горькие слёзы и пребываете в страшном томлении духа… И мы жалеем Вас и плачем вместе с Вами… и если идут отделения епархий и приходов от Вас и Вашего «Синода», то это набат, страшный набат, истомлённых верующих сердец, который мог бы донестись до Вашего сердца, зажечь его пламенем самопожертвования и готовности положить душу свою за други своя…

Господь да поможет Вам и благословит Ваше мужественное решение, которое подскажет Вам голос архипастырской совести и которое мы не диктуем, а с сыновней любовью предлагаем Вам для Вашего спасения душевного и блага Церкви.

Мне кажется, что одним из выходов из создавшегося положения — это обратить Вам и всем православно-мыслящим верующим нашей страны свои взоры к старейшему иерарху Русской Церкви Высокопреосвященному Агафангелу Митрополиту Ярославскому.

Приникните к нему с любовью и доверием.

Он, несмотря на свои преклонные лета, остался мудр и силен духом. Ведь и пермское его воззвание было актом ревности о спасении Церкви.

Протяните к нему свои братские руки, скажите ему тёплое братское приветствие, попросите его помочь Вам выйти из этого тягостного положения и передайте ему свои заместительские права впредь до возвращения к власти Высокопреосвященнейшего Митрополита Петра.

Мы архипастыри, вместе с Вами поможем ему и без организации «синода» в управлении Церковью своими силами и разумением.

Серафим Архиепископ Угличский, викарий Ярославской Епархии, бывший Заместитель Патриаршего Местоблюстителя.

1928 года, 24 января/6 февраля

Глава 3.
Максим, епископ Серпуховский.

Московской епархии, Серпуховский Епископ Максим (в миру Михаил Александрович Жижиленко) родился 2-го марта 1885 года. Родители его жили в то время в Калише (Польша), где отец его был прокурором Калишского Окружного Суда в течении 25-ти лет и пользовался большим уважением среди населения. Семья была большая — 9 человек детей, — патриархальная, дружная, все выросли и учились в г. Калише. Мать воспитывала всех в религиозном духе, внушая детям любовь к Богу, к церкви, к людям. Сестра Лидия готовила брата Михаила для поступления в гимназию (на 7 лет была старше его) и 9-ти лет он поступил в 1-й класс в Калишскую гимназию, где 7 лет учился и оказался с большими способностями. После смерти родителей (они умерли в 1905 и в 1906 году) он сначала оставался один в Калише, а потом переселился к брату в Петербург и там окончил 8-й класс.

Он был младшим братом известного русского учёного, профессора Уголовного права Петроградского Университета, Александра Александровича Жижиленко, который выступал в 1922 г. защитником в процессе митрополита Вениамина. По словам Владыки Максима, его брат не был религиозным человеком и при своем выступлении на процессе «церковников» заявил в начале своей речи, что он выступает, будучи атеистом, исключительно как представитель права и защитник правды. Однако, узнав о тайном постриге своего младшего брата, Александр Александрович пришел к нему па квартиру и взял у него благословение.

По словам вдовы проф. А. А. Жижиленко, умершего вскоре после пострига брата, это событие (тайное монашество и епископство) произвело на него потрясающее впечатление и, умирая, он говорил в бреду: «они говорят, что Бога нет, но ведь Он есть».

После окончания гимназии Михаил Александрович поступил в Московский университет на медицинский факультет. Это родных удивило, потому что отец и три брата были юристами. Это было приблизительно в 1908 году. Приблизительно, в 1911 году, будучи студентом, он женился на курсистке, но прожил с женой только полгода. Уехав к своим родителям в г. Ейск, она там умерла вследствие невозможности перенести первую беременность. Оба супруга ни под каким видом не захотели искусственно прервать эту беременность, хотя оба знали, что беременной грозит смерть. Покойную жену Владыка называл «праведницей». В то же время и он был очень болен и подвергся операции аппендицита и так был плох, что ему боялись сообщить о смерти жены. Когда же стал поправляться, то велико было его горе и отчаяние по поводу этой потери.

По рассказу его сестры, как раз в это время ее брату приснился сон, который очень отразился в его дальнейшей жизни. Он видел во сне покойную мать, которая ему сказала, чтобы он помолился Святому Пантелеймону Целителю, которого она очень почитала при жизни. На другой же день брат пошел в часовню Св. Пантелеймона в Москве, купил там образочек Святого и с ним не расставался, и молитвы Св. Пантелеймону Исцелителю помогли ему в дальнейшей жизни его. Он стал религиозным, необыкновенно добрым, отзывчивым к чужому горю и помогал бедным.

После окончания университета Михаил Александрович был доктором психиатром в Сокольниках.

Надо еще упомянуть, что Господь дал ему большие музыкальные способности. Он прекрасно играл на рояле и сам создавал композиции.

Во время войны в 1914 году он поступил врачом в Кубанский Пластунский батальон и был на австрийском фронте. Здесь едва не умер от тифа, заразившись от тифозных больных пленных австрийцев.

Короткое время был профессором психиатрии одного из провинциальных Университетов, но потом сделался практическим врачом терапевтом. Последние несколько лет он состоял Главным врачом тюрьмы «Таганки» в Москве.

В 1921 году в Белграде его сестра получила единственное и последнее письмо от своего брата. В этом письме, которое начиналось крестиком, он писал, как все мы грешны в постигших нас всех несчастьях, что надо молиться Господу и просить прощения и помощи. Только через год или два года пришло еще письмо от знакомых, в котором иносказательно было написано, что Михаил принял священство, не оставляя свою первую должность т. е. тюремного врача. Таким образом он стал и духовным и телесным врачом, пока это не открыли ею враги. Было также сообщено потом, что его послали на три года «в один из Северных курортов».

Врача тюремной больницы знали все вольные и невольные узники этой ужасной тюрьмы, переполненной сверх всякой меры преимущественно уголовными, но также в значительной части и политическими, хорошо знали и помнят того, за кем давно утвердилось прозвище ангела-хранителя этой тюрьмы.

На своем трудном посту он был не только врачом, но и великим сердечным мастером, утешителем и отцом. Перед ним, врачом, не раз, как перед священником, исповедывались самые закоренелые и неисправимые рецидивисты преступники, находя себе не только утешение, но часто и возвращение к честной жизни. Многие знали в Москве, что он спал на голых досках, что питался он тюремной пищей, что все свое жалование он неизменно раздавал заключенным. Он поступал так, не только теперь, при большевиках, но и ранее, при царском правительстве.

Будучи всегда глубоко религиозным человеком, Владыка, еще будучи мирским, познакомился со святейшим патриархом Тихоном, которого глубоко чтил. Патриарх очень любил доктора Жижиленко и часто пользовался его советами. Их отношения со временем приняли характер самой интимной дружбы. По словам Владыки Максима, св. Патриарх доверял ему самые затаенные мысли и чувства. Так например, в одной из бесед, Святейший патриарх Тихон высказал Владыке Максиму (тогда еще просто доктору) свои мучительные сомнения в пользе дальнейших уступок советской власти. Делая эти уступки, он все более и более с ужасом убеждался, что предел «политическим» требованиям советской власти лежит за пределами верности Христу и Церкви. Незадолго же до своей кончины Святейший Патриарх высказал мысль о том, что по-видимому, единственным выходом для Русской Православной Церкви сохранить свою верность Христу — будет в ближайшем будущем уход в катакомбы. Поэтому, Патриарх Тихон благословил профессору доктору Жижиленко принять тайное монашество, а затем, в случае, если в ближайшем будущем высшая церковная иерархия изменит Христу и уступить советской власти духовную свободу Церкви, — стать епископом.

Михаил Александрович выполнил волю покойного патриарха Тихона и в 1927 г., когда митрополит Сергий издал свою известную декларацию, — принял тайное монашество с именем Максима.

Про покойного исповедника веры Христовой существовали в Москве различные легенды. Передавали, между прочим, что сам Патриарх Тихон, яко бы указал на него, как на будущего патриарха Церкви православной в освобожденной России. Слух этот имеет основание лишь в том, что он пользовался горячей любовью первого местоблюстителя патриаршего престола, который лично знал его хорошо и, по всей вероятности, высказывал где-нибудь свое мнение об епископе Максиме, как достойнейшем призвания патриарха.

Когда в Серпухове появился тайно новый «самочинный» епископ, рукоположенный в Петрограде «мятежным» и запрещенным епископом Димитрием (Гдовским), возглавлявшим тогда, по преемству от митрополита Иосифа, всю оппозицию митрополиту Сергию, и верующие москвичи узнали в лице нового владыки епископа Максима «Таганского», то это событие произвело очень большое впечатление. В Серпухове в самое короткое время все 18 приходов перешли к новому епископу т. е. к оппозиции. В соседней Коломне произошло тоже самое. Звенигород, Волоколамск, Переяславль Залесский и другие города в значительной части приходов последовали примеру Серпухова.

Чрезвычайно интересен документ — заявление на имя М. Сергия Серпуховских духовенства и мирян, от 30 декабря 1927 г., который надо полагать составлен не без влияния, редакции или даже авторства Епископа Максима.

***

«Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь.

Не находя для себя более возможным оставаться на том скользком и двусмысленном пути, на который Вы своими декларацией и распоряжениями поставили всю Православную Церковь, и повинуясь голосу совести и долгу пред Богом и верующими, мы нижеподписавшиеся порываем каноническое и молитвенное общение с Вами и так называемым «Патриаршим Синодом» и отказываемся признавать Вас Заместителем Местоблюстителя Патриаршего Престола на следующих основаниях:

1. Декларация Ваша от 16 июля, указ от 20 октября и все, что известно о Вашем управлении Церковью, с очевидностью говорит о том, что Вы поставили Церковь в зависимость от гражданской власти и лишили ее внутренней свободы и самостоятельности. нарушая тем и церковные каноны и идя вопреки декретам гражданской власти.

2. Таким образом, Вы являетесь ничем иным, как продолжателем так называемого «обновленческого» движения, только в более утонченном и весьма опасном виде, ибо, заявляя о незыблемости Православия и сохранении каноничности, Вы затуманиваете умы верующих и сознательно закрываете от их глаз ту пропасть, к которой неудержимо влекут Церковь все Ваши распоряжения.

3. Результат Вашей политики у нас на лицо. Верующие г. Серпухова, взволнованные Вашими распоряжениями, охвачены сильнейшей тревогой и недоумением за судьбы

св. Православной Церкви. Мы, их пастыри, поставленные Вами на двусмысленный путь, не только не можем внести успокоение в их сердца и умы, но вызываем с их стороны подозрение в измене делу Православия и переходе в лагерь «обновленчества».

Всё это повелительно заставляет нас дерзновенно возвысить свой голос и прекратить теперь уже преступное с нашей стороны замалчивание Ваших ошибок и неправильных действий и, с благословения Димитрия еп. Гдовского, отмежеваться от вас и окружающих Вас лиц. Уходя от Вас, мы не отходим от законного патриаршего местоблюстителя митр. Петра и отдаем себя на суд будущего собора. Да не поставит нам тогда в вину этот желанный собор, единый наш правомочный судья, нашего дерзновения. Пусть он судит нас не как презрителей священных канонов святоотеческих, а только лишь как боязливых за их нарушение».

Серпухов. 30. 12. 1927 г.

***

Как видим, открыто указанная в этом заявлении связь городских церквей г. Серпухова с Епископом Димитрием, викарием Петроградским, без упоминания о рукоположенном им и назначенном сюда Епископе Максиме, дает понять, что последний являлся нелегальным архиереем этой области, а потаенным.

В Москве немногочисленные храмы почувствовали твердую опору в лице своего нового светлого иерарха. Началось брожение.

Появились полу-оппозиционеры, или «мечевцы» — последователи отца Сергия Мечева, формально не порвавшие с митрополитом Сергием, но фактически саботировавшие постановления и указы т. н. «Патриаршего Синода».

К скрытым сторонникам отца Сергия Мечева принадлежало в сущности огромное большинство московских храмов. В них, вопреки постановлению, возглашение советской власти не совершалось.

Влияние Таганского старца все возрастало, и особенно оно усилилось когда в литургийный чин была введена Петроградом знаменитая «Молитва о святой Церкви», получившая, однако, среди верующих название «Молитвы относительно большевиков». Молва приписывала авторство этой молитвы не кому иному, как Таганскому старцу. Участь Таганского старца была решена. Советская власть знала его, как врача, как советского служащего. Его появление в черной рясе во главе исповеднической церкви казалось им высшей дерзостью.

На своем новом великом посту владыка продержался не долго. Он был арестован уже в середине 1929 года и, следовательно, просидел в тюрьме до своего мученического венца целых два года.

Судьбе угодно было вплести в единый мученический венец имя епископа Максима с именем отца Романа Медведя. Отец Роман Медведь был все время одним из горячих и убежденнейших защитников митрополита Сергия.

Осуждение на каторгу известного московского священника отца Романа Медведя, было равносильно осуждению его на смерть, так как еще в 1929 году он был серьезно и неизлечимо болен склерозом сердца.

Большевики устранили всех, кто для них опасен и вреден. И эту опасность они усматривают не в политических взглядах церковных вождей, не в степени их пресловутой контрреволюционности», а преимущественно в их личном достоинстве, в их духовных качествах, влияющих на народ.

Отец Роман был несомненно один из самых достойных московских священников. Слава о нем распространилась далеко за пределы Москвы. Его изумительная по духовному напряженно и внутренней красоте служба в храме Святителя Алексия на Тверской собирала молящихся со всех концов города. Нескольким ближайшим духовным детям и ученикам о. Романа пришлось порвать с ним духовное общение вследствие раскола. После этого события его болезнь приобрела угрожающее развитие.

В числе ушедших от него духовных детей была г-жа К., выбравшая себе в качестве нового духовника владыку Максима Серпуховскаго. Судьбе угодно было выбрать ее сердце ареной великой «духовной брани» между владыкой Максимом и отцом Романом. Живя в Серпухове она писала горячие письма своему бывшему духовному отцу. Он отвечал ей столь же горячо и внимательно.

Предметом переписки служил церковный раскол, вопрос об отношении к власти, проблема молитвы за большевиков или о большевиках и т. д.

К., отличавшаяся светлым умом и большим литературным талантом, удачно воспроизводила пламенную аргументацию своего нового духовника.

Отец Роман, зная с кем он имеет дело, пользовался своею огромной эрудицией (почерпнутой в долголетнюю бытность свою в Галиции) для отражения ударов своего невидимого высокого противника.

После ареста и ссылки К. за то, что она приютила у себя Таганского старца, часть ее переписки с отцом Романом Медведем сохранилась и, может быть, когда-нибудь послужить образцом величия и духовной красоты той исторической трагедии, которая выпала на долю Церкви в самые тяжелые дни ее испытаний.

Вел себя тайный епископ так осторожно, и арестованный по доносу отвечал на допросах так мудро, что следственные власти ГПУ не могли ему инкриминировать ничего, кроме самого факта тайного монашества при одновременной работе Главным врачом тюрьмы Таганки и ограничились наказанием: «3 года Соловецкого лагеря». (По ст. 58 пункт 10, т. е. за контрреволюционную пропаганду).

На допросах Владыка Максим неизменно повторял одно и то же, а именно: тайное монашество он принял потому, что не хотел афишировать перед советской властью своих личных религиозных убеждений. На вопрос же о том, какой епархией он управлял, Владыка Максим отвечал, что никаких административных обязанностей у него не было и что он жил как «епископ на покое». О своих религиозных убеждениях и о своей духовной жизни деятельности он категорически отказался рассказывать, мотивируя свой отказ слишком интимной областью, в которую он не может посвящать никого. Дружба с патриархом была известна следователю. На вопрос — что же их сближало, Владыка Максим отвечал: «полная аполитичность, полная лояльность к советской власти и духовное сродство молитвенных устремлений и аскетических опытов».

В конце октября 1929 г., в 4-е отделение СЛОН (Соловецкий лагерь особого назначения на острове Соловки на Белом море), с одним из этапов новых заключенных, прибыль новый врач. Комендант лагеря привел его в 10-ю роту, где помещались работники Санитарной части, ввел в камеру врачей и представил: «вот вам новый врач, профессору доктор медицины, Михаил Александрович Жижиленко». Мы, — рассказывает проф. И. М. Андреев — заключенные врачи Санитарной части лагеря, подошли к новому товарищу по заключению и представились. Новоприбывший коллега был высокого роста, богатырского телосложения, с густой седой бородой, седыми усами и бровями, сурово нависшими над добрыми голубыми глазами.

Еще за неделю до прибытия доктора Жижиленко, нам сообщили наши друзья из канцелярии Санитарной части, что новоприбывший врач человек не простой, а заключенный с особым «секретным» на него пакетом, находящейся на особом положении под особым надзором и, что, может быть, он даже не будет допущен к работе врача, а будет переведен в особую, 14-ю роту т. наз. «запретников», которым запрещается работать по своей специальности и которые весь срок заключения должны провести на так называемых «общих» тяжелых физических работах. Причиной такого «особого» положения доктора Жижиленко было следующее обстоятельство: он, будучи Главным врачом Таганской тюрьмы в Москве, одновременно был тайным епископом, нося монашеское имя епископа Серпуховскаго.

После обмена мнений по общим вопросам, мы все трое врачей сказали новоприбывшему, что нам известно его прошлое, причина его ареста и заключения в Соловки, и подошли к нему под благословение. Лицо врача-епископа стало сосредоточенным, седые брови еще более насупились, и он медленно и торжественно благословил нас. Голубые же глаза его стали еще добрее, ласковее и засветились радостным светом. Целая неделя прошла для всех нас в томительном ожидании, пока, наконец, положение нового врача не выяснилось. В роту «запретников» его не перевели. Начальник всего Санитарного отдела Соловецких лагерей, доктор В. И. Яхонтов (бывший заключенный по уголовному делу, после отбытая срока оставшийся служить врачом ГПУ), хотел доктора Жижиленко, как опытного врача, назначить Начальником Санитарной части 4-го отделения (т. е. на весь остров Соловки), но этому воспротивился Начальник ИСО (Информационного следственного отдела), самого страшного отдела в лагерях, от которого целиком зависела судьба и жизнь всех заключенных. Должность Главного врача Центрального лазарета также была доктору Жижиленко запрещена. И вот опытный старый врач (ему, казалось, было под 60 лет, тогда как на самом деле ему было 44 г.) был назначен заведующим одним из тифозных бараков и подчинен более младшим врачам, имевшим административную власть. Однако вскоре обнаружились исключительные дарования и опыт доктора Жижиленко, как лечащего врача, и его стали вызывать на консультации во всех сложных случаях. Даже большие начальники лагеря, крупные коммунисты-чекисты, стали обращаться к нему за медицинской помощью для себя и своих семей. Почти все врачи, как молодые так и старые, стали учиться у нового коллеги, пользуясь его советами и изучая его истории болезней.

С конца 1929 г. в Соловках началась эпидемия сыпного тифа, быстро принявшая грандиозные размеры: из 18.000 заключенных острова, к концу января 1930 г. было до 5.000 больных. Смертность была чрезвычайно высокая, до 20-30%. И только в отделении, которым заведовал доктор Жижиленко, смертность не превышала 8-10%.

Каждого вновь поступающего больного врач-епископ исследовал очень подробно и первая запись в истории болезни всегда бывала огромной. Кроме основного диагноза главного заболевания, доктор Жижиленко всегда писал диагнозы всех сопутствующих заболеваний и давал подробное заключение о состоянии всех органов. Его диагнозы всегда были точны и безошибочны, что подтверждалось на вскрытиях трупов умерших: никогда никаких расхождений его клинических диагнозов с диагнозами патолого-анатомическими не наблюдалось. Лекарственные назначения большей частью были немногочисленны, но часто к основным медикаментам присоединялись какие-нибудь дополнительные, роль которых не всегда была ясна даже врачам. В тяжелых и, с медицинской точки зрения, безнадежных случаях он иногда назначал очень сложное лечение, которое строго требовал неуклонно выполнять, несмотря на то, что разнообразные лекарства надо было давать круглые сутки каждый час. Тщательно обследовав поступившего больного и сделав ему лекарственные назначения, доктор Жижиленко, при последующих обходах, казалось мало обращал на него внимания и задерживался у койки не больше минуты, щупая пульс и пристально смотря в глаза. Большинство больных было этим очень недовольно и жалоб на «небрежность» врача было много. Однажды доктор Жижиленко был даже вызван по этому поводу для объяснений к начальнику Санитарного отдела. В свое оправдание врач-епископ указал на статистику смертных исходов во вверенном ему отделении (чрезвычайно редких по сравнению со смертностью во всех других отделениях у всех других врачей) и на точность его диагностики. «Небрежно» обходя больных, он иногда вдруг останавливался перед какой-нибудь койкой и основательно, как при первом приеме, снова исследовал пациента, меняя назначения. Это всегда означало, что в состоянии больного наступало серьезное ухудшение, на которое сам больной еще не жаловался. Умирали больные всегда на его руках. Казалось, что момент наступления смерти был ему всегда точно известен. Даже ночью он приходил внезапно в свое отделение к умирающему за несколько минут до смерти. Каждому умершему он закрывал глаза, складывал на груди руки крестом и несколько минут стоял молча, не шевелясь. Очевидно он молился. Меньше чем через год, мы, все его коллеги, поняли, что он был не только замечательный врач, но и великий молитвенник.

В личном общении врач-епископ, которого мы все, в своей камере врачей, называли «Владыкой», — был очень сдержан, суховат, временами даже суров, замкнут, молчалив, чрезвычайно неразговорчив. О себе не любил сообщать ничего. Темы бесед всегда касались или больных или (в кругу очень близких ему духовно лиц) — положения Церкви.

Прибытие Владыки Максима в Соловки произвело большие изменения в настроении заключенных из духовенства. В это время, в 4-м отд. Соловецких лагерей (т. е. на самом о. Соловки), среди заключенных епископов и священников наблюдался такой же раскол, какой произошел «на воле» после известной декларации митрополита Сергия. Одна часть епископата и белого духовенства совершенно разорвали всякое общение с митрополитом Сергием, оставшись верными непоколебимой позиции митрополитов Петра, Кирилла, Агафангела, Иосифа, Архиепископа Серафима (Угличскаго) и многих других, засвидетельствовавших свою верность Христу и Церкви исповедничеством и мученичеством. Другая же часть — стала «сергианами», принявшими так называемую «новую церковную политику» митрополита Сергия, основавшую Советскую церковь и произведшего ново-обновленческий раскол. Если среди заключенных, попавших в Соловки до издания декларации митрополита Сергия, первое время большинство было «сергианами», то среди новых заключенных, прибывших после декларации, наоборот, преобладали так называемые «иосифляне» (по имени митроп. Иосифа, вокруг которого главным образом группировались непоколебимые и верные чада Церкви). С прибытием новых заключенных число последних все более и более увеличивалось.

Ко времени прибытия владыки Максима, на Соловках были следующие епископы «иосифляне»: епископ Виктор Глазовский (первый, выступивший с обличительным посланием против Декларации митрополита Сергия), епископ Иларион, викарий Смоленский и епископ Нектарий Трезвинский. К «сергианам» же принадлежали: архиепископ Антоний Мариупольский и епископ Иоасаф (кн. Жевахов). Менее яростным, но все же «сергианцем» был архиепископ Иларион Троицкий, осуждавший Декларацию митрополита Сергия, но не порвавший общения с ним, как «канонически правильным» Первосвятителем Русской Церкви.

Прибытие на Соловки Владыки Максима чрезвычайно усилило (и до этого преобладавшее) влияние «иосифлян».

Когда после жесточайших прещений, наложенных митрополитом Сергием на «непокорных», этих последних стали арестовывать и расстреливать, — тогда истинная и верная Христу Православная Русская Церковь стала уходить в катакомбы. Митрополит Сергий и все «сергиане» категорически отрицали существование катакомбной Церкви. Соловецкие «сергиане» конечно тоже не верили в ее существование. И вдруг — живое свидетельство: первый катакомбный епископ Максим Серпуховской прибыль в Соловки.

Архиепископ Иларион Троицкий вскоре был увезен из Соловков, а с ним вместе исчезли и ««сергианские настроения» у многих. Упорными «сергианами» оставались только архиепископ Антоний и, особенно, епископ Иоасаф (Жевахов). Они не пожелали даже увидеться и побеседовать с епископом Максимом. Зато епископы Виктор, Иларион (Смоленский) и Нектарий — довольно быстро нашли возможность не только встретиться, но и сослужить с Владыкой Максимом на тайных катакомбных богослужениях в глуши Соловецких лесов. «Сергиане» же вели себя слишком осторожно и никаких тайных богослужений никогда не устраивали. Зато и лагерное начальство относилось к ним более снисходительно, чем к тем епископам, священникам и мирянам, о которых было известно, что они «не признают» ни митрополита Сергия ни «Советской Церкви».

Всех арестованных по церковным делам (а таковых, по официальной секретной статистике, в 1928-29 гг. в Соловках было до 20%), при допросах обязательно спрашивали, как они относятся к «нашему» митрополиту Сергию, возглавляющему «Советскую Церковь». При этом ликующие чекисты-следователи со злорадством и сарказмом доказывали «строгую каноничность» митрополита Сергия и его Декларации, которая «не нарушила ни канонов ни догматов».

Отрицая катакомбную Церковь, соловецкие «сергиане» отрицали и «слухи» о том, что к митроп. Сергию писались обличительные послания и ездили протестующие делегации от епархий. Узнав, что мне, светскому человеку, лично пришлось участвовать в одной из таких делегаций, — архиепископ Антоний Мариупольский, однажды, находясь в качестве больного в лазарете, пожелал выслушать мой рассказ о поездке к митрополиту Сергию вместе с представителями от епископата и белого духовенства. Владыки Виктор и Максим благословили мне отправиться в лазарет, где лежал архиепископ Антоний, и рассказать ему об этой поездке. В случае, если он, после моего рассказа обнаружил бы солидарность с протестовавшими против «новой церковной политики», — мне разрешалось взять у него благословение. В случае же его упорного «сергианства» — благословения я не должен был брать. Беседа моя с архиепископом Антонием продолжалась более 2 часов. Я ему подробно рассказал об исторической делегации Петроградской епархии в 1927 г., после которой произошел церковный раскол. В конце моего рассказа архиепископ Антоний попросил меня сообщить ему о личности и деятельности Владыки Максима. Я ответил ему очень сдержанно и кратко и он заметил, что я не вполне ему доверяю. Он спросил меня об этом. Я откровенно ответил, что мы, катакомбники, опасаемся не только агентов ГПУ, но и «сергиан», которые неоднократно предавали нас ГПУ. Архиепископ Антоний был очень взволнован и долго ходил по врачебному кабинету, куда я его вызвал, якобы для осмотра, как врач-консультант. Затем, вдруг, он решительно сказал: «а я все-таки остаюсь с митрополитом Сергием». Я поднялся, поклонился и намеревался уйти. Он поднял руку для благословения, но я, помня указания Владык Виктора и Максима, уклонился от принятия благословения и вышел.

Когда я рассказал о происшедшем Владыке Максиму, — он еще раз подтвердил, чтобы я никогда не брал благословения упорных «сергиан». «Советская и Катакомбная Церкви — несовместимы» — значительно, твердо и убежденно сказал Владыка Максим и, помолчав, тихо добавил: «Тайная, пустынная, катакомбная Церковь анафематствовала «сергиан» и иже с ними».

Несмотря на чрезвычайные строгости режима Соловецкого лагеря, рискуя быть запытанными и расстрелянными, Владыки Виктор, Иларион, Нектарий и Максим не только часто служили в тайных катакомбных богослужениях в лесах острова, но и совершали тайные хиротонии нескольких новых епископов. Совершалось это в строжайшей тайне даже от самых близких, чтобы в случае ареста и пыток они не могли выдать ГПУ во истину тайных епископов. Только накануне моего отъезда из Соловков я узнал от своего близкого друга, одного целибатного священника, что он уже не священник, а тайный епископ.

Тайных катакомбных «храмов» у нас в Соловках было несколько, но самыми «любимыми» были два: «Кафедральный Собор» во имя Пресв. Троицы и храм во имя св. Николая Чудотворца. Первый представлял собою небольшую поляну среди густого леса в направлении на командировку «Саватьево». Куполом этого храма было небо. Стены представляли собою березовый лес… Храм же св. Николая находился в глухом лесу в направлении на командировку «Муксольма». Он представлял собою кущу, естественно созданную семью большими елями … Чаще всего тайные богослужения совершались именно здесь, в церкви св. Николая. В «Троицком же кафедральном Соборе» — богослужения совершались только летом, в большие праздники и, особенно торжественно, в день св. Пятидесятницы. Но иногда, в зависимости от обстоятельств, совершались сугубо тайные богослужения и в других местах. Так например, в Великий Четверток 1929 г. служба с чтением 12 Евангелий была совершена в нашей камере врачей, в 10-й роте. К нам пришли, якобы по делу дезинфекции, Владыка Виктор и о. Николай. Потом, отслужили церковную службу, закрыв на задвижку и дверь. В Великую же Пятницу был прочитан по всем ротам приказ, в котором сообщалось, что в течение 3-х дней выход из рот после 8 часов вечера разрешается только в исключительных случаях, по особым письменным пропускам коменданта лагеря.

В 7 часов вечера в пятницу, когда мы, врачи, только что вернулись в свои камеры после 12 часового рабочего дня, к нам пришел о. Николай и сообщил следующее: плащаница, в ладонь величиной, написана художником Р. .. Богослужение — чин погребения — состоится и начнется через час. «Где?» — спросил Владыка Максим. «В большом ящике для сушки рыбы, который находится около леса вблизи от №№ роты … Условный стук 3 и 2 раза. Приходить лучше по одному»…

Через полчаса Вл. Максим и я вышли из нашей роты и направились по указанному «адресу». Дважды у нас спросили патрули пропуска. Мы, врачи, их имели. Но как же другие: Вл. Виктор, Вл. Иларион, Вл. Нектарий и о. Николай . .. Владыка Виктор служил бухгалтером на канатной фабрике, Вл. Нектарий — рыбачил, остальные — плели сети . .. Вот и опушка леса. «Вот ящик, длиной сажени 4. Без окон. Дверь едва заметна. Светлые сумерки. Небо в темных тучах. Стучим 3 и потом 2 раза. Открывает о. Николай. Вл. Виктор и Вл. Иларион уже здесь. . . Через несколько минут приходить и Вл. Нектарий. Внутренность ящика превратилась в церковь. На полу, на стенах, еловые ветки. Теплятся несколько свечей. Маленькие бумажные иконки. Маленькая, в ладонь величиной, плащаница утопает в зелени веток. Молящихся человек 10. Позднее пришли еще 4-5, из них — два монаха. Началось богослужение. Шёпотом. Казалось, что тел у нас не было, а были одни уши. Ничто не развлекало и не мешало молиться. Я не помню — как мы шли «домой», т. е. в свои роты. Господь покрыл.

Светлая заутреня была назначена в нашей камере врачей. К 12 часам ночи, под разными срочными предлогами по медицинской части, без всяких письменных разрешений, собрались все, кто собирался прийти, человек около 15. После заутрени и обедни — сели разговляться. На столе были куличи, пасха, крашеные яйца, закуски, вино (жидкие дрожжи с клюквенным экстрактом и сахаром. Около 3-х часов разошлись. Контрольные обходы нашей роты комендантом лагеря были до и после богослужения, в 11 час. вечера и в 4 часа утра … Застав нас, 4-х врачей, во главе с Владыкой Максимом, при последнем обходе, не спящими, комендант сказал: «что, врачи, не спите?» и тотчас добавил: «ночь то какая … и спать не хочется». И ушел. —

«Господи Иисусе Христе, благодарим Тебя за чудо Твоей милости и силы», — проникновенно произнес Владыка Максим, выражая наши общие чувства.

Белая соловецкая ночь была на исходе. Нежное розовое соловецкое пасхальное утро играющим от радости солнцем встречало монастырь-концлагерь, превращая его в невидимый град Китеж и наполняя наши свободные души тихой нездешней радостью. Много лет прошло с тех пор, а благоухание об этом нежном пасхальном утре незабываемо живо, словно это было только вчера. И сердце верит, что между нами тогда был святой …

Владыка Максим был особенно дружен с Владыкою Виктором, который представлял собою полную противоположность епископу-врачу. Вл. Виктор был небольшого роста, полный, жизнерадостный, открытый, доступный, ко всем приветливый, разговорчивый. «Каждого человека надо чем-нибудь утешить» — говорил он и каждого встречного умел «утешить», порадовать, вызвать улыбку. Приходил он часто и подолгу беседовал с Вл. Максимом о судьбах Русской Православной Церкви. Будучи оптимистом, он постоянно старался «заразить» своей верой в светлое будущее России Вл. Максима, но тот оставался пессимистом, или, как он сам себя определял словами К. Леонтьева, «оптимистическим пессимистом». Приближается трагический конец мировой истории, а потому, по слову Господню, надо «восклонить головы» в ожидании непременного торжества Христовой правды …

21 января/3 февраля 1930 г., в день преп. Максима Исповедника (день Ангела Вл. Максима), мы, врачи, вскладчину купили в нашей лагерной лавке огромную «архиерейскую» фарфоровую чайную чашку, чрезвычайно изящной работы и торжественно преподнесли ее в подарок дорогому Владыке. Ел Владыка мало, а чай пить любил. Подарок имел большой успех. Весь этот день мы снова провели, как и на Пасху, вместе, в нашей камере и Вл. Виктор много рассказывал нам об интересных подробностях суда над преп. Максимом Исповедником. «Счастливы Вы, Владыко, что носите имя такого великого небесного покровителя исповедника в настоящее время» — проникновенно-радостно закончил свои рассказы Вл. Виктор.

5/18 июля 1930 г., в день преп. Сергия Радонежского, наши друзья из канцелярии Санитарной части сообщили мне, что я буду ночью арестован и отправлен со «специальным конвоем» в Ленинград, «по новому делу». Предупрежденный, я собрался, попрощался с друзьями и не ложась спать стал ожидать ареста. Заслышав в 2 часа ночи шум и шаги внизу (наша камера находилась во втором этаже), я поклонился до земли Владыке Максиму (который тоже не спал и попросил благословить меня и помолиться о том, чтобы Господь послал мне силы для перенесения грядущих скорбей, страданий, а может быть — пыток и смерти. Владыка встал с постели, вытянулся во весь свой богатырский рост (мне показалось, что он вырос и стал огромным, медленно благословил меня, трижды облобызал, и проникновенно сказал: «Много будет у Вас скорбей и тяжких испытаний, но жизнь Ваша сохранится и в конце концов Вы выйдете на свободу. А вот меня, через несколько месяцев, тоже арестуют и … расстреляют. Молитесь и Вы за меня, и за живого и, особенно, после смерти …»

Предсказания Владыки Максима сбылись точно: в декабре 1930 г. он был арестован, отвезен в Москву и там расстрелян.

Упокой, Господи, со святыми, душу Раба Твоего — первого катакомбного епископа многострадальной Русской Православной Церкви Максима.

Русская газета заграницей в 1931 г. сообщила следующее: «Ватикан, 30 ноября (Гавас). Только сегодня комиссией Ватикана «Про-Руссиа» получено известие о смерти магистра Максима, православного епископа Серпухова. Епископ Максим был расстрелян 6 июля большевиками за отказ признать митрополита Сергия, примирившегося, как известно, с советской властью». (Далее то же известие сообщает: «Отец Роман Медведь, находящейся в ведении православного архиепископа Варфоломея, был также приговорен к смертной казни, но затем казнь была заменена каторгой на 10 лет»).

Глава 4.
Василий, епископ Прилукский, и Полтавская епархия.

Владыка Василий был уроженцем Рязанской губернии, сын священника, окончил духовную академию, был преподавателем русского языка в духовном училище, прибыл в Полтаву при епископе Феофане (Быстрове), с которым был в большой дружбе. Состоял здесь епархиальным миссионером в светском звании. Когда он приехал в Полтаву ему было уже лет 47-48. Он был не женат и здесь, в 1919 году, в безумные дни большевицкого разгула и открывшегося гонения на церковь, принял священство (целибатом) от Владыки Феофана.

Сначала он был вторым священником, а затем настоятелем приходской Св. Троицкой церкви. Его проникновенные, замечательные проповеди при каждом богослужении, его духовные беседы, бывшие каждое воскресенье и в праздники вечером, а также его молитва привлекали не только людей прихода, но и со всей Полтавы, иноверцев, сектантов, а также и приезжих, так как слава о нем, как о проповеднике разнеслась далеко за пределы Полтавы. Все тянулись к нему. Чем же он так привлекал всех к себе? Ораторским талантом он не обладал, а между тем и все с затаенным дыханием слушали, стараясь не пропустить и вникнуть в смысл каждого его слова. Причина такого необычайного влияния батюшки на слушателей это — безграничная вера в промысел Божий, преданность Богу и Его святой воле, преданность до того, что человек забывал земное, свои привычный мысли, привычки, интересы, становился как бы не от мира сего. Это то он доказал на себе впоследствии, когда в борьбе с дьявольской властью за святое дело показал готовность пойти на любые муки и на смерть.

Особенно нужно подчеркнуть здесь и его молитву. Когда молился Владыка во время богослужения, — он отдавался весь молитве, никого и ничего не замечая, и так научил паству, что люди молились, не замечая времени, не замечая других. Это была действительно одна общая церковная молитва всех, и все в ней были едино. Когда кончалось богослужение, все просыпались как бы от блаженного сна и желали еще и еще его продолжения.

Весь народ изучил так церковные песнопения и чтения всех богослужений, что знал почти все наизусть, так же, как и акафисты Спасителю, Божией Матери и Св. Николаю. Каждое воскресение вечером, когда бывали духовные беседы, и в малые церковные праздники, когда не было хора, пел весь народ под управлением диакона. Пели все и дети, и молодежь.

Любовь к ближнему у о. Василия была на первом плане его жизни. Он не уставал пешком обходить далёкие окраины города для помощи бедным, без различия национальности и религии. Знали многих бедных баптистов, католиков, евреев и др., которым он помогал. Он отдавал все, что имел от горячо любившей его паствы, которая последнее отдавала ему, а он ближним. Кроме постоянной помощи бедным, Владыка еще воспитывал, имея на своем иждивении четырех осиротевших детей священника.

Всех иноверцев Владыка вразумлял, увещевал, уча их истине Православной Церкви. Проводил и диспуты с баптистами (которых много приехало в то время, как беженцев из России) и другими сектантами, и с безбожниками и вскрывал ясно и четко пред всеми ложь и лукавство всех этих учений. И многих и многих из паствы навсегда зажег своими словом и примером.

Он так нежно и кротко по христиански умел подойти к страдающему человеку, так по матерински обласкать унывающую и страждущую душу, что невольно покорял заблудших, которые говорили: «вот это действительно христианин».

Под руководством других священников организовалось, в противовес комсомольцам, Покровское Христианское Общество Молодежи, при Св. Троицкой церкви.

В 1922 году началось изъятие церковных ценностей, будто бы в пользу голодающих Поволжья. Голодающие ничего не получили и умирали у себя дома и в других местах, куда разбрелись, спасаясь от голода. А награбленное церковное имущество пошло в центр на нужды коммунизма, а частично разворовано было на месте, что было достоверно известно всем.

Против разграбления церквей выступил о. Василий. Он обратился к населению и своего и других приходов жертвовать хлеб на голодающих, а к власти обратился с просьбой сообщить, сколько нужно хлеба для голодающих. — «Мы дадим вам вдвое, втрое больше, но не трогайте наших храмов». Как и следовало ожидать предложение о. Василия принято не было. Против него возбудили политическое дело. Его арестовали и до начала процесса держали в тюрьме предварительного заключения.

И в тюрьме он проповедывал, и все,, что ему передавали через своих людей он отдавал другим заключенными Сначала о. Василий был в общей камере, а затем — в одиночной, в которую садили особо важных, по их данным, преступников. Дети узнали его одиночную камеру и, бывая на площади невдалеке от тюрьмы, делали вид, что играют, и через узенькую решетку получали благословение батюшки и его ласковый отеческий взгляд.

Процесс по поводу сокрытия церковных ценностей или, как говорили тогда в Полтаве «расправа», происходил летом 1922 года. Продолжался он несколько дней и происходил в здании музыкального училища на Пушкинской улице. Обвинялся священник Троицкой церкви Василий Иванович Зеленцов, 51 года, в тяжелом преступлении — в противлении изъятию церковных ценностей и в агитации других приходов последовать его примеру. Это был первый суд над духовным лицом и был посему «показательным».

Попасть на этот «процесс» было очень трудно и нужно было войти в зал заблаговременно. Большой зал был полон народа, многие сотни людей толпились на улице. Публика явно разделялась на два лагеря: светская и духовная, «за» и «против». Уверенная в победе и торжествующая, среди которой часто были слышны такие слова: «ну, патлатому покажут, как…» или «попа прикончат, скоро ему…» И бессильная и скорбная, надеющаяся только на милость Божию, среди которой многие, особенно женщины, открыто плакали.

На высокой эстраде стоял посредине большой стол, за ним сидели «судьи», на столе кипы бумаг. Слева за отдельным столом помещался «прокурор». Справа в стороне маленький столик, за ним на стуле сидел обвиняемый — о. Василий, в скромной рясе с крестом, на столике горели две свечи и лежал портфель с бумагами о. Василия и книга, которую он во время перерыва внимательно читал. Вероятно это было Св. Евангелие. В нескольких шагах от о. Василия за отдельным столом сидел его казенный защитник.

Отец Василий: довольно высокий, худой, бледный, длиннолицый, длинная полуседая борода и такие же волосы. Сколько запомнилась: грустная, кроткая, добрая и еще какая то улыбка не сходила с его лица во время всего «процесса»: в ней что-то отражалось, — то ли страдание, то ли жалость. Быть может жалость ко всем этим судьям, к толпе, ко всему этому земному.

Печальная деталь: прокурор на этом процессе был сын священника-беженца из западного края во время великой войны, коммунист Бендеровский, в то время еще сравнительно молодой человек, с высшим юридическим образованием. Этот подхалим из кожи лез — прислуживался. Во время обвинительной речи такие слова, как «черные вороны», «зубры контрреволюции» и т. под. поминутно сходили с его языка. Проклинал, грозил и требовал самого жестокого наказания. Позже он был назначен директором Полтавского музея, а еще позже, был, кажется, «изъят» и где то исчез в подвалах ГПУ.

Казенным защитником у о. Василия был старый (т. е. дореволюционный) полтавский присяжный поверенный г-н Оголевец, очень уважаемый всеми юрист, но роль его была, конечно, жалкая — лишь для проформы.

В качестве свидетеля на процессе выступал начальник тогдашнего ГПУ латыш Линде. Красивый, выхоленный, хорошо одетый, с военной выправкой, говорили, из царских офицеров. Помнятся его слова, сказанные обвиняемому приблизительно такого смысла: «как служителя культа и как врага советской власти, я вас с удовольствием расстрелял бы, но признаюсь, что я уважаю вас, как человека убежденного и стойкого» … В зале раздался шёпот … Незабываем последний день суда, последнее слово подсудимого и вынесение приговора.

Все с той же кроткой, грустной улыбкой и с выражением все той же жалости на лице, выступил о. Василий с последним словом. Сказал он свое слово очень коротко и далеко не использовал того времени, что полагалось ему по регламенту. Он осенил себя крестом и сказал приблизительно так: — «Много за эти дни говорили против меня, со многим я не согласен и многие обвинения я мог бы опровергнуть. Я приготовил большую речь по пунктам — вот она, — и показал рукой на тетрадь, — но я сейчас передумал и скажу немного. Я уже заявлял вам и еще раз заявляю, что я лояльный к советской власти, как к таковой, ибо она, как и все, послана нам свыше.. . Но, где дело касается Веры Христовой, касается храмов Божиих и человеческих душ, там я боролся, борюсь и буду бороться до последнего моего вздоха с представителями этой власти; позорно грешно было бы мне воину Христову, носящему этот святой крест на груди, защищать лично себя в то время, как враги ополчились и объявили войну Самому Христу. Я понимаю, что вы делаете мне идейный вызов и я его принимаю…» в толпе снова шёпот, все громче и громче становится гудение, и слышны возгласы: «поп агитацией занимается… поп зазнается, чего с ним возиться — пулю ему» … В то же время раздаются выкрики с проклятиями по адресу суда, многие плачут навзрыд, с некоторыми истерика. Что-то возражает председатель, но о. Василий перебивает его и говорит: — «дайте мне докончить, это мое право» и продолжает громко: «так я принимаю ваш вызов, и, какое бы наказание вы ни вынесли мне, я должен его перенести твердо без страха, даже смерть готов принять, ибо нет награды выше, как награда на небесах», — и еще что то добавил, но уже не было слышно: шум в зале увеличивался. А после речи, поклонившись залу, о. Василий сел на свое место. Суд ушел на совещание. О. Василий углубился в свою книгу, горели свечи, за спиной с винтовками стояли часовые.

В зале было душно, часть публики вышла на воздух, толпа людей еще увеличивалась, всюду были дебаты, споры, атмосфера накалялась. Сколько-то продолжалось это совещание, но наконец судьи вышли и началось чтение приговора. Сидящим далеко от эстрады не все было слышно, что читалось в этом приговоре. Отец Василий стоял за своим столиком, слегка опустив голову, спокойный, бледный, свечи отражали постаревшее за эти дни лицо, перед ним лежала раскрытая книга и казалось, что он не слушал этого приговора и читал эту книгу. Такое впечатление осталось у многих. Чтение приговора продолжалось довольно долго; наконец, были такие слова: на основании статей … таких то и таких то, суд постановил священника Зеленцова Василия Ивановича, 51 года, приговорить» … Дальше ничего нельзя было расслышать, ибо в зале поднялось что то невероятное: шум, крики — «убийцы проклятые», «будьте вы прокляты» и т. д. «Батюшка, дорогой, спаси вас Христос», «отец Василий, благословите нас» .. . Громкие рыдания, истерики, многие бросились к эстраде, «протягивая руки, как на благословение. Кого то схватили, кого то арестовали … Отец Василий при последнем слове приговора — «к расстрелу» — широко перекрестился и с той же спокойной улыбкой обернулся к толпе, благословляя маленькими крестами в воздухе и утешая: — «Господь с вами, успокойтесь, все в Божией воле, смотрите, ведь я спокоен, идите с миром по домам» … Его окружили и куда-то увели. Появилось много чекистов и милиция, а на улице в это время конная милиция разогнала громадную толпу. Вывели о. Василия под сильным конвоем и повели по улице, часть людей устремилась за ним. Тюрьма была недалеко и через несколько минут железные двери тюрьмы закончили эту тяжелую картину.

Сидел о. Василий в смертной камере. Одному из бывших заключенных в Полтавской тюрьме рассказывали об отношении к смертному приговору отца Василия. Он готовился к смерти с радостию, с каким-то необычайным, — на удивление окружавшим и даже администрации — восторгом, и как был огорчен, когда приговор был отменен.

Защитник подал о помиловании. В тот же день делегаты от заводов и всех полтавчан выехали в Москву к Ленину. Поскольку безбожные советы только-только утвердились на Украине (1920 год, они, видимо, посчитались и побоялись украинцев-рабочих (с которыми в последующие годы жестоко разделались) и заменили расстрел 10 годами заключения. О. Василия перевели в общую камеру. Почитатели не оставляли о. Василия ни на одну минуту. Каждый день получал он в тюрьму обильные передачи, цветы и книги. Это и дало повод одному «писаке» по фамилии Капельгородскому написать в местной газете «Большевик Полтавщины» кощунственный «акафист».

Чтоб как-нибудь уменьшить народную любовь к о. Василию и как-нибудь унизить и опорочить его, безбожники подвергали его всяческим насмешкам и оплеванию в Полтавской прессе. Но этот «акафист», состоящий из насмешек и \оскорблений, именно, как слуге Бога и Церкви, пророчески, наперекор себе, предрекал его прославление в Церкви Божией.

«Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня».

Среди заключенных, особенно среди уголовников он пользовался любовью и уважением. Называли они его — «наш о.Василий», или «наш батюшка», «наш отец», не позволяли ему выполнять наряды — чистить помещение, выносить «парашу», не сквернословили при нем и т. д., защищали от грубости тюремщиков и всяких негодяев. Это не нравилось властям и они перевели его в Харьковскую тюрьму на Холодную гору, где и отбывал он срок своего заключения, который по какой то амнистии был сокращен более чем на половину.

В те годы вошло в обычай у большевиков устраивать антирелигиозные диспуты. Приезжает в какой-нибудь город оратор из центра и читает антирелигиозный доклад в многолюдном собрании, обыкновенно в театре. А местные власти приглашают из местного духовенства оппонента. Могли выступать желающие и из публики на той или другой стороне. Был такой диспут и в Харькове. В качестве оппонента доставили из тюрьмы о. Василия. Рассказывали потом, что о. Василий произнес такую речь, о которой потом говорил весь Харьков и отголоски которой доходили и до Полтавы.

В 1925 году по воле Божией, по горячим молитвам всей паствы, о. Василий вернулся из заключения к пастве (много и денежных и других ценных подачек от полтавцев перепало при хлопотах в Чека за это время), чтобы еще раз блеснуть, как яркий светоч веры праведности и исповедания правды Божией, на фоне грустной Полтавской жизни.

Будучи в Харькове, в тюрьме, перед возвращением, о. Василий и тут помог одной нищей, сидевшей у тюрьмы и просившей подаяния со своим мальчиком. Она умерла и о. Василий забрал мальчика, привез в Полтаву и стал заботиться о нем вместе с осиротевшими 4-мя детьми священника.

Ко времени возвращения о. Василия в Полтаву, возникло течение, которому народная молва дала название самосвятщина № 2.

Существенным различием этих двух течений есть отсутствие благодатного епископата в липковщине и попытка канонического епископа Лубенского Феофила (Булдовского), викария Полтавской епархии, ввести в вызванное им течение благодатных епископов. Общим же обоих течений является отрыв от Патриарха Всероссийского и объявление полной автокефалии.

Деятельность о. Василия этого периода его жизни состояла главным образом в борьбе с самосвятщиной обоих толков. Во всех своих беседах с присущей ему убедительностью о. Василий разъяснял сущность самосвятства не только как явления, нарушающего каноны Церкви и искажающего сущность Православия, но и как явления, представляющего в руках большевиков одно из средств искоренения религии вообще.

Благодаря энергичной деятельности главным образом о. Василия, раньше и решительнее, чем где либо, в Полтаве начался распад самосвятства. Лица, сохранившие искру веры и ушедшие в самосвятство по недоразумению, возвращались в лоно православия, пребывание в самосвятстве безбожников утратило смысл. Остались лишь те немногие украинские фанатики-самостийники, которые только в узкой сфере самосвятства могли проявить свою самостийную сущность.

О. Василий неоднократно вызывал главарей самосвятства на публичный диспут. Ни один вызов принят не был. Только в своих храмах они изливали всю злобу на наше духовенство и главным образом на о. Василия.

В Лубенском монастыре, как-то Владыка Архиепископ Григорий совершал литургию. Служба сопровождалась хулиганскими бесчинствами вокруг храма и самосвятским «богослужением» за порогом храма, да так громко, чтобы помешать служению в храме. Проповедь о. Василия на этом богослужении сопровождалась все время злостными выкриками в церкви. Служба Божия была спрофанирована.

***

Для внесения большей ясности в историю этого времени и места надо сообщить следующее.

Уезжая из России в 19-20 году, добровольческая армия увезла с собой и всех епископов юга России, Уехал и Полтавский Владыка Архиепископ Феофан. Чтобы епархия не осталась без возглавления, Патриарх поручил временно возглавление проживавшему в то время в Ахтырском монастыре на покое Архиеп. Парфению, б. архиеп. Тульскому, уроженцу Полтавской епархии. Владыка Парфений давно уже был известен, как украинофил, но в рамках лояльности к Св. Синоду и Патриарху. В Полтаве был открыт еще до его приезда первый украинский приход п владыка совершал в нем иногда богослужения на украинском языке. Сослужили ему старые священники. Все считали это явление естественным и законным. Подчинялся он наравне с остальными приходами Патриарху Тихону. Почитали богослужения украинофилы и неукраинофилы. Если бы о. Василий Зеленцов не был в это время в тюремном заключении. безусловно не осудил бы, а только может быть указал на некоторые неточности в переводе евангельского текста на украинский язык, что он впоследствии и делал. Архиеп. Парфений в свое время по поручению Св. Синода возглавлял комиссию по переводу Священного Писания на украинский язык. За свой перевод Владыка получил благодарственный рескрипт от Велик. Князя Константина Константиновича, как Президента Академии Наук. А Государь подарил икону в сооруженный на родине Владыки в с. Плешивец, Гадяцкого уезда, на пожертвования его почитателей Московских купцов (Владыка раньше был Московским викарием) великолепный храм, строго выдержанный в старинном казацком стиле. Все это показывает, как благожелательно власть и светская и духовная относилась к украинству, как к культурно-бытовому явлению без всякой примеси политики.

Влад. Парфений скоро скончался, выдвинув на свое место из среды Полтавского духовенства наиболее уважаемого и любимого в епархии протоиерея Григория Лисовскаго, пятьдесять лет состоявшего смотрителем Полтавского духовного училища. Добрая половина всего духовенства епархии была его воспитанниками, знала и любила его. И он прекрасно знал свою епархию. При нем началось жуткое время для церкви, но он мудро вел, порученное ему Богом дело. В тюрьме он не был, но несколько раз находился под домашним арестом. Скончался он в возрасте около 90 лет, в сане Митрополита, сохранив до последних дней светлый и здравый ум.

При святительстве Владыки Григория последовал указ Патриарха епархиальным архиереям выдвинуть из местного духовенства достойнейших для посвящения в епископский сан лиц. Первому безусловно достойнейшему, эта честь была предложена протоиерею о. Гавриилу Коваленко. Но о. Гавриил счел себя недостойным этой великой чести и отказался. Он был замучен в 1937 г., в период Ежовщины. Он оставил после себя чрезвычайно интересные записки, в которых между прочим сообщал очень важные сведения касательно Лубенского раскола. В это время, время упадка Липковщины. заурядный священник кладбищенской церкви Феофил Булдовский, с начала революции возымевший симпатии к самостийной Украине, и несколько его приспешников начали осаждать Владыку требованием его хиротонии во епископа. Владыка знал его, как человека недостойного, но сам Булдовский и его единомышленники не оставили Владыку в покое и он, в конце концов согласился произвести его хиротонию и назначил ему местопребывание в Лубнах. Лубенское духовенство сначала не приняло его, но потом с помощью ГПУ дело было улажено. Для ГПУ он был свой человек и делал их дело. Через три года он решил отколоться от Российской Церкви и от Патриарха и для этого созвал Лубенский собор. Осуждение, лишение сана, и отлучение от Церкви на Булдовского не подействовало, он продолжал архиерействовать и возвел сам себя в Митрополиты. Но полтавчане, благодаря поучениям своих батюшек, а главным образом о. Василия, отлично знали сущность и самого «митрополита» и его сильно поредевшей паствы, поредевшей до того, что «митрополит» вынужден был для усиления ее объединить оба самосвятския течения, найдя оправдание для безблагодатного священства Липковского толка. Большинство его архиереев и священников разбрелось во все стороны. Паствы почти не осталось и лжемитрополит должен был оставить пределы Полтавщины и перекочевал сначала в Славянск, а потом в Харьков, где большое население посещало богослужения всех течений.

Так продолжалось, пока большевики не закрыли все храмы, а духовенство православное было почти полностью уничтожено, особенно епископат. Затихли слухи и о Булдовском. Отсиделся он тихо в Харькове, а с приходом в 1941 году немцев, объявил себя «митрополитом всея Украины». Немцы это признали. Так было, пока не появились ему конкуренты: Никаноры, Мстиславы, Иларионы, Сильвестры и проч. Спора из за власти у них не было, т. к. и власти никакой ни у кого не было. Все дело ограничилось самолюбованием. Но пришли в 43 году красные и эти последние оказались в Варшаве у Митрополита Дионисия. А «митрополит всея Украины» из Харькова был удален в Полтаву, где всеми оставленный, всеми забытый и никому ненужный вскоре умер.

***

Возвращаясь к отцу Василию увидим, что вскоре после освобождения, в 1925 году, по общему желанию духовенства, во главе с правящим Архиепископом Григорием, и мирян, он был хиротонисан во епископы. Хиротонию совершали в Троицкой церкви Архиеп. Григорий и случайно задержанный где-то в дороге и нелегально прибывший для сего в Полтаву Епископ Дамаскин: высокий, представительный, со светлой бородой, ласковым лицом и чудным голосом-тенором. Пострижение в монахи, возведение в архимандриты и прочее все делалось быстро т. к. боялись, чтобы не был схвачен незаконно прибывший ссыльный епископ. (См. «Новые мученики Российские». Первое собрание материалов. Гл. 18. Дамаскин, Епископ Глуховский). Сначала все в Полтаве плакали, думая, что Владыка Василий уедет в Прилуки (Полтавской губ.), но Архиепископ Григорий оставил его в Полтаве.

Потрясающую речь сказал вновь нареченный Еп. Василий. Это была даже не речь, как мы привыкли слышать с амвона, а торжественная клятва на верность служения истинной Церкви Христовой и обещание бороться «до последнего издыхания» со всеми богоотступниками, богохульниками, живоцерковниками и еретиками — самосвятами и булдовцами.

Еп. Василий остался в своей Троицкой церкви, где и совершал постоянно богослужения, но охотно служил и в других церквах по приглашению духовенства. С первых же дней начались его громовые речи по адресу властей, буквально каждое богослужение неизменно. Такие слова, как «богоотступники, насильники, хулители Веры Христовой, убийцы, сатанинская власть, кровопийцы, гасители свободы и правды, исчадия ада» и т. д. не сходили с его уст и постоянный призыв — «никаких поблажек им, никаких компромиссов с ними, бороться и бороться с врагами Христа, не бояться пыток и смерти, ибо страдания за Него — высшее счастье, высшая радость» и т. п. Попасть в церковь, где служил Еп. Василий было очень трудно: не только храм, но и вся церковная ограда были забиты молящимися, пришедшими помолиться и послушать «Отца Василия» — так называли его все. Группа молодежи тесным кольцом окружала Владыку, и провожала от церкви домой, как бы охраняя его. Со всеми он был ласков и приветлив, всех знал по именам. Бывало, после богослужений остаются в церкви и говорят ему: — «Владыка, ну, зачем все это вы говорите? В церкви постоянно шпионы, следят за вами, слушают и доносят, мы их знаем, и мы боимся за вас». А он отвечает с улыбкой: «да, что же особенного такого я сказал, я право не знаю, они не такого заслуживают. Ну, хорошо, больше не буду, успокойтесь, идите с миром по домам». А на следующем богослужении говорил еще резче, еще бесстрашнее. Как уже говорилось, он не был блестящим оратором, не отличался даже красноречием, и в то же время тысячи хотели его слушать. Бесстрашие, искренность, сила убеждения, эта постоянная и твердая готовность умереть за Христа и призыв на эту жертву — пленяли и покоряли слушателей.

Ровно год продолжалось его архипастырское служение в Полтаве, ровно год трепетали верующие за его жизнь. Наконец совершилось… В 1926 году, накануне праздника Успения Божией Матери его снова арестовали в Харькове, куда его вызвали нарочно, так как не хотели сделать это в Полтаве, боясь народного волнения и возмущения. Арестовали и сослали в Соловки. Он писал оттуда письма своим единомышленникам.

После заключения на Соловках, его отправили куда-то далеко на север (на Медвежью гору, на Мурманск или на Колыму?), но не на долго. Так прошло 4 года (до 1930 года).

В 1927 году, когда вышла декларация Митрополита Сергия, к Владыке, как и к другим ссыльным епископам обращались, чтобы он принял декларацию, но Владыка Василий был тверд и не принял, а наоборот из ссылки писал в противовес этому, свое наставление российской пастве, которое тайно передавалось из рук в руки в копиях, а подлинник сохранялся у верных людей в Москве.

В Полтаве в это время, с 1930 года, управлял епархией Еп. Сергий (Гришин), молодой епископ, из кругов близких к Митрополиту Сергию Московскому. Епископ Сергий беспрекословно выполнял все требования большевиков и не протестовал против их вмешательства в церковные дела.

Полтавская епархия все время до ее ликвидации (во второй половине 30-х годов, последний Епископ Митрофан был взят и ликвидирован, и с этого времени Церковь в Полтаве прекратила свою видимую жизнь до прихода немцев в 1941 г.) находилась в подчинении Митрополиту Сергию Московскому. Действия епископа Сергия (Гришина), конечно, были известны Владыке Василию, и он в письмах обличал еп. Сергия в этом. Письма эти прежде, чем дойти до него, попадали в другие руки. Было и личное письмо Владыки Василия к митроп. Сергию, в котором подчеркивался факт совершенно недопустимого соглашательства с безбожной сов. властью и вообще личного содружества его (м. Сергия) с отступниками. В результате всего этого Владыка Василий был доставлен в Москву на Лубянку.

Прихожане Троицкой церкви (в 1927 году Св. Троицкая церковь была закрыта) все время собирали между собой деньги на которые отправляли «лазутчиков», чтобы что-нибудь узнать об узнике, чем-нибудь помочь ему, но ничего не удавалось.

Наконец кому-то, от кого-то удалось узнать, что страдалец за веру Епископ Василий после зверских истязаний был расстрелян в каком-то подвале в Страстной Четверг, приблизительно в 1930-31 году.

По другой версии, после допроса на Лубянке, Владыка Василий был живым брошен в тюремную клоаку.

Так пострадал за свидетельство правды Божией Преосвященный Епископ Прилукский Василий, который через годы непрерывных преследований, помощью благодати Божией, данной его благочестию, ни в чем не уступил и не склонился пред гонителем Церкви Божией, и остался верен евангельской истине и своему клятвенному обещанию даже до смерти.

***

То наставление российской пастве, о котором говорилось, как о тайно распространяемом в копиях, известно под названием — «Необходимые канонические поправки к посланию м. Сергия и его священного Синода от 16/29 июля 1927 г.» и представляет собою в заграничной копии 10 страниц в тесных строках напечатанных на машинке. Приводим текст этого документа из его конца, в существенном извлечении его собственного резюме.

Необходимые канонические поправки к посланию м. Сергия и его священного Синода от 16/29 июля 1927 г.

«Подведем итоги сказанному:

1. Каноническая законность Всероссийского Православного Поместного, общецерковного Собора 1917-18 г. признана всеми православными церквами и не встречает возражений даже со стороны отщепенцев от Всероссийской Православной Церкви, отколовшихся от нее в революционное время.

2. Постановление этого Собора от 2/15 августа 1918 г. содержит в себе отказ Всероссийской Православной Церкви вести впредь церковную политику в нашей стране и, оставив политику частным занятием членов Церкви, дало каждому члену нашей Церкви свободу уклоняться от политической деятельности в том направлении, какое подсказывает ему его православная совесть; причем никто не имеет права принуждать церковными мерами (прямо или косвенно) другого члена Церкви примыкать к чьей-либо политике.

3. Т. к. это постановление Всероссийского Собора не о мелких подробностях церковной жизни, собрания постановлений которых может изменить и исполнительная власть церковная, если потребуется изменение пользой для Церкви (как это всегда бывало во Вселенской Церкви согласно с Флп. 3, 16 — но установило самый принцип (основное правило) отношения Всероссийской Церкви к политике в нашей стране на будущее время, — то отменить или изменить это соборное постановление имеет право только новый Всероссийский Поместный Собор православный (епископский или общецерковный); а пока Всероссийский Поместный Собор его не отменит все члены и все учреждения Всероссийской Православной Церкви должны соблюдать это правило в точности.

4. Поэтому во-первых: ни Всероссийский Патриарх, ни его заместители и Местоблюстители, и вообще никто во Всероссийской Православной Церкви не имеет канонического права назвать свою или чужую политику церковной, т. е. политикой Всероссийской Церкви, как религиозного учреждения, а должны называть свою политику только своей личной или групповой политикой.

5. Во-вторых, никто во Всероссийской Православной Церкви не может принуждать (прямо или косвенно) церковными мерами другого члена церкви примыкать к чьей либо политике, хотя бы и патриаршей.

6. Политика же Митр. Сергия и его синода, как и политика почившего Патриарха Тихона, как и политика Карловацкого собора суть только их личные и групповые политики, а не церковные политики и ни для кого не обязательны, и никто не имеет права канонического принуждать церковными мерами кого-либо примыкать к какой либо из этих политик.

7. Старанием Митр. Сергия и его св. Синода добиться от гонящих Всероссийскую Православную Церковь большевиков мирного отношения к ней, Церковь не может не сочувствовать, ибо христианам заповедано от Бога: — «если возможно с вашей стороны будьте в мире со всеми» (Рим. 12, 18). Но Христос разрешает Церкви принять от Митр. Сергия и его св. Синода только такое примирение с гонителями ее, большевиками и их советской властью, которое действительно будет миром Христовым, т. е. миром такого содержания и качества, каких требует Христос, сказавший: — «Ищите прежде всего царствия Божия и правды Его», а не земного благополучия и безопасности, ибо всякий иной мир безусловно запрещён Церкви Христом на все веки и вечность (Ин. 14, 27).

8. К сожалению эта попытка Митр. Сергия и его св. Синода не только не дала нам еще Христова мира с большевиками, но пока не дает и надежды на такой мир, и то не по одному лишь упорству большевиков во вражде к Православной Церкви, но и потому, что попытка Митр. Сергия и его Синода начата ими и движется вперед не по каноническим рельсам следовательно, не по пути церковной правды. Есть еще и другие недочеты в ней с церковной точки зрения, о которых скажем в другой раз если Бог даст возможность сказать. Требуется немедленно ввести эту попытку м. Сергия и его св. Синода в каноническое русло церковной правды и прежде всего заявить большевикам, что только Всероссийский Поместный Собор Православных епископов (одних или расширенный участием клириков и мирян в форму общецерковного Всероссийского Собора) вправе говорить о политике и совершать какую либо политическую деятельность от имени нашей Церкви.

Простите нашу худость, отцы и братия, сестры и чада о Господе, и помолитесь о моих грехах. Милость Господня да радует всех нас непрестанно, возлюбленные. Господь Бог говорит каждому имеющему уши чтобы слышать: — «Будь верен Мне до смерти и дам тебе венец жизни. Боязливых же и неверных Мне участь в озере, горящем огнем и серою» (Откр. 2, 10; 21, 8).».

Худостный Епископ Василий Прилукский.

1927 г. Остров Соловки.

Глава 5.
Петр, Архиепископ Воронежский.

Владыка Архиепископ Петр приехал в Воронеж 16/29 июля 1925 г. в помощь Митрополиту Воронежскому Владимиру. Владыка Петр был перед этим епископом Старицким, Тверским викарием. Из надписания речи, сказанной настоятелем Тверского Успенского Желтикова Монастыря архимандрита Петра при наречении его во епископа Балахнинскаго, викария Нижегородской епархии, 1-го февраля 1919 года в покоях Святейшего Патриарха Тихона, мы узнаем кем он был первоначально, когда и где совершилось его возведение в сан епископа. Из той же речи мы узнаем, что он рожден и воспитан благочестивыми родителями, светским наукам обучался в гимназии, а жажду богословских познаний удовлетворил в православной духовной академии, в которой и пострижен был в монахи и посвящен в сан иеромонаха. Через 19 лет служения он достигает, наконец, и высшего сана.

(Архиепископ Петр (Зверев родился 18 февраля 1878 г. Пройдя два курса историко-филологич. факультета в Московском Университете, перешел в Казанскую Духовную Академию. Хиротонисан во епископа Балахнинскаго, викария Нижегородского 2 февраля 1919 г.. Был в заключение и потом в ссылке в 1922-1924 гг. в Средней Азии. В Воронеже с 16 июля 1925 г. Арестован снова 16 ноября 1926 г. Умер заключенным в лагере Соловецкого острова Анзер 25 января 1929 г. По некоторым заметкам, в которых перечислялся целый ряд умученных архиереев, в том числе был и архиепископ Петр Воронежский, о котором сказано, что он был на Соловках заморожен и так мученически скончался. По другим сведениям он похоронен на самом острове «Соловки» и проф. И. М. Андреев был на месте его погребения (могила была сравнена с землей)).

Владыка рассказывал, что ему были предложены на выбор две кафедры: Нижегородская (викарием которой он был наречен при рукоположении) и Воронежская. Владыку тянуло в Воронеж. Он всегда любил Воронежских Святителей, святых Митрофана и Тихона, и непрославленного великого Святителя Антония. И выбор его пал на Воронеж.

Назначая его в Воронеж, Заместитель Местоблюстителя Патриаршего Престола Митрополит Сергий (это было до его декларации) сказал, что направляет в Воронеж первого проповедника Московской Митрополии.

Относительно служения его в Тверской епархии мы имеем два документа, касающихся времени изъятия большевиками ценностей. В своем воззвании к Тверской пастве от 18/31 марта 1922 года Епископ Петр пишет:

«Мы благословляем верующих чад Святой Церкви Тверской жертвовать из церковного достояния на святое дело все то, что не является существенно необходимым для совершения Богослужения (существенно необходимое должно остаться в храме, см. декр. от 23 февраля . 1922 года), что не соединяется с совершением Святейшего Таинства Евхаристии.

Что же касается предметов необходимых для совершения Святейшего Таинства Евхаристии, предметов, с которыми связано особенно религиозное чувство верующих и с сдачей которых не мирилась бы совесть, то относительно таковых в случае требования комиссии об изъятии, мы благословляем верующих выражать свои письменные протесты, входить в переговоры с представителями власти и ходатайствовать о замене священных предметов, чтобы с одной стороны нашей отзывчивостью и корректностью, а с другой дальновидным шествием власти навстречу верующим, мирно совершить великое и святое дело милосердия помощи страждущим братьям и сестрам нашим».

В циркулярном обращении к духовенству Тверской епархии Епископ Петр говорит следующее:

«Согласно декрета Советской Власти от 23 февраля сего года, Комиссия по изъятию церковных ценностей на нужды голодающих приступает к работе. Призывая все духовенство Епархии не только не агитировать против проведения в жизнь этого декрета, но и твердым словом убеждения прекращать всякую попытку злостных агитаторов против изъятия церковных ценностей на нужды голодающих. Духовенство должно быть совершенно корректным и стоять на высоте, беспрекословно руководствуясь моим обращением к Тверской пастве. Вместе с ним напоминаю духовенству быть абсолютно аполитичным и все свои силы и способности посвящать исключительно церковной деятельности. Всякое нарушение сего моего распоряжения не только может причинить духовенству неприятности со стороны гражданской власти, но и с моей стороны будет вызывать решительные меры взыскания».

Управляющей Тверской Епархией Петр, Епископ Старицкий.

Приведенные документы свидетельствуют о стремлении епископа к абсолютной лояльности в отношении к гражданской власти и подчеркивают, что гонения и страдания, которые постигли его, (уже в 1922-1924 гг. он был в ссылке), могли быть только безвинным мученичеством за веру, которую он пламенно утверждал в церковном народе.

В Воронеже Владыку народ очень полюбил. Во время его Богослужений церкви всегда были переполнены до того, что в буквальном смысле яблоку негде было упасть. Так тесно, бывало, что нельзя было поднять руку, чтобы перекреститься. Если же это после некоторых усилий удавалось, то невозможно было опустить ее.

В 1925 г. Владыка Петр чаще всего служил в так называемой Терновой церкви. Это был огромный, пятипрестольный храм на краю города, на Терновой поляне (так называлось это место). Главный престол был освящен во имя живо-начальной Троицы, Владыка часто служил там и беседовал с народом.

Со всеми Владыка был исключительно приветлив, внимателен и ласков, всех любил, все для него были родными. И он для всех стал родным и близким. Обычным его обращением и письменно и устно было: «родные мои».

В 1925 г. Владыка пробыл в Воронеже до 10/23 ноября, когда был вызван в Москву, в ГПУ, на Лубянку, к известному в то время руководителю противоцерковными делами большевиков Евгению Тучкову, «митрополиту Евгению», как Владыка смеясь назвал его. Народ был очень огорчен этой разлукой, и сам Владыка, прощаясь с приходившими к нему, говорил, что везде, где он бывал оставался кусочек его сердца: «вот и в Воронеже опять остается кусочек моего сердца». Затем сказал, что для него как-то роковым является число 10/23, все вызовы и аресты приходились обычно на это число. А их было вероятно не мало. Незадолго до своего назначения в Воронеж он вернулся из ссылки из Средней Азии, где жил в тяжелых условиях, болел цынгой, лишился, в результате этой болезни, зубов. Итак, Владыка уехал, но народ с нетерпением ожидал его возвращения.

В это время жив был еще другой светильник Воронежа, его престарелый, 87-летний архипастырь Митрополит Владимир, тихий, скромный, смиренный. Своим тихим, ласковым светом своей необыкновенной, проникновенной теплотой и вниманием он согревал всех, приходивших к нему. (Митрополит Владимир (Шимкович), рукоположен во епископа в 1886 г. Был последовательно Нарвским, Сумским, Екатеринославским, Екатеринбургским, с 1900 г. Острожским, викарием Воронежской епархии. В сане митрополита с 6 августа 1925 г. Умер 24 декабря 1925 г., а назначенный вместо него другой Архиепископ Тихон, б. Симферопольский и б. Курский, перешел в обновленчество. – Ред.).

Он не был блестящим архиереем. Его тихий свет не был заметен на далеком расстоянии, но кто знал Владыку Митрополита близко, всей душей предан ему и до конца дней своих сохранить в сердце его светлый образ.

Владыка Митрополит твердо стоял против обновленцев и немало приходилось ему терпеть от властей, сидеть под арестом, и, больного, его держали под домашним арестом. В Воронеже в то время большинство церквей перешло к обновленцам. Кафедральный собор тоже был в их руках. Там был настоятелем известный всем в городе протоиерей Тихон Попов, ярый живоцерковник. Как-то раз после очередного выступления обновленцев против православных одна из церковных деятельниц хотела рассказать Митрополиту о случившемся. Она неоднократно упоминала имя этого протоиерея, спрашивая — «знаете ли Вы его?» Владыка, наконец, ответил — «нет, не знаю, хамелеона я знаю». Так он охарактеризовал обновленцев, угождавших безбожным властям.

Старец медленно, но заметно угасал и сам это чувствовал, сказавши в день своего Ангела (15 июля 1925 г.), что он празднует его в последний раз. В начале ноября Владыка Петр уехал, 21 декабря Владыка Митрополит Владимир был в последний раз в церкви и 24-го, в канун Рождества Христова, вынесли тело его в церковь при горьком плаче народа. На панихидах было так много народу, и горела такая масса свечей, что свечи от духоты гасли.

В народе всегда спрашивали, — когда же приедет Владыка Петр? Одна блаженная, по имени Феоктиста Михайловна, проживавшая в Воронежском Девичьем монастыре отвечала: «мясоедом приедет». Так и вышло. Владыка Петр приехал 28 декабря и вместе с прибывшим на похороны Митрополитом Нафанаилом отпевал усопшего 30-го числа. (Митр. Нафанаил, в 1917 г. — епископ Архангельске, с 1920 г. — архиепископ Харьковский, с 1926 г. — митрополит Курский и Обоянский). Последний был похоронен в склепе под полом нижней церкви Алексеевского монастыря, за правым клиросом. До закрытия монастыря все панихиды совершались в этой церкви над могилкой Владыки, потому что здесь был поставлен панихидный столик и большой крест.

Через шесть лет, в 1931 г., власти закрыли монастырь, уничтожив все духовенство. В нижнем Алексеевском храме был устроен гараж. Неизвестно, какая участь постигла могилку Владыки. Были слухи, что ее раскрыли и тело было вынуто и похоронено на кладбище. Но достоверно ничего не известно. В верхнем Воскресенском храме власти устроили студенческое общежитие. Еще до закрытия церкви власти отняли у церкви большой светлый коридор, соединявший церковь с покоями Владыки и служивший подходом к западным дверям. Этим они отрезали верующим возможность вообще войти в церковь. Пришлось отделить в алтаре узкий проход и проходить в храм по узкой алтарной винтовой лестнице. Но, не смотря на все трудности, храм всегда был полон молящимися.

После похорон, Владыка Петр опять выехал в Москву, но к 40-му дню памяти почившего был в Воронеже. В праздник Сретения Господня Владыка служил в Девичьем монастыре. Народу было чрезвычайно много. Много было рабочих. Это был период, когда рабочие до некоторой степени могли иметь влияние и в церковных делах и с их голосом могли посчитаться власти. Всем хотелось чтобы преемником почившего был не кто иной, как Владыка Петр. Выразителями этого желания явились рабочие. Было составлено от липа рабочих письменное обращение прежде всего к Владыке с просьбой принять на себя управление епархией. Владыка ответил согласием. Еще раз он спешно съездил в Москву, ко дню чудотворной там иконы «Взыскания погибших» (5 февр.) и, вероятно, для санкции на свое избрание высшей церковной власти и вернувшись проводил Великий пост с воронежцами, утешая всех своим богослужением.

(Это вмешательство рабочих сыграло печальную роль в судьбе Архиепископа Петра. Он прибыл в Соловки с особо, в то время, большим для духовенства сроком заключения, на 10 лет. Среди заключенного духовенства было известно, что он обвинен был в опасной контрреволюции, в подстрекательстве рабочих и в организации их против советской власти. Всякая ложь могла быть придумана, как отмщение за духовное влияние на рабочих. Однако, говорили, что будто Владыка спросил у делегации рабочих, чем же они гарантируют его неприкосновенность на его кафедре от преследования безбожной власти. И будто это и послужило причиной суровости его наказания. – Ред.).

Владыка очень строю придерживался церковного устава, служил по афонскому чину, каноны, кафизмы, стихиры — все вычитывалось и выпевалось полностью, без пропусков, поэтому службы длились по нескольку часов, но это не мешало народу, и никто не думал уходить из церкви ранее конца службы. Церкви, где Владыка служил, всегда были переполнены. Сам Владыка говорил своему келейнику: «во всем Петр твой грешен, но устава никогда не нарушал». Он не любил партесного пения, у него должна была петь вся церковь. Часто, стоя на кафедре, он сам запевал «Хвалите имя Господне», и пели полностью оба псалма афонским напевом. Долго продолжались службы, а после служб без конца шли к Владыке под благословение, во время которого народ пел с канонархом и без канонарха разные песнопения и тропари и между прочим всегда тропарь иконе Богоматери «Утоли моя педали», в день празднования которой Владыка и скончался. На всех служениях Владыки рабочие являлись как бы добровольными блюстителями порядка. Часто, когда под напором огромной толпы готов был обрушиться барьер кафедры, они составляли цепь вокруг кафедры и сдерживали народ. То же самое приходилось делать когда Владыка приезжал в церковь или уезжал. Их же цепь стояла около аналоев, пропуская народ в порядке прикладываться к иконам. Владыка всегда очень торжественно обставлял свои богослужения и служил очень красиво. Он требовал и уважения к своему архиерейскому сану, и именно к высоте этого сана, и подчеркивал, что не к себе лично он требует этого уважения: «беззаконие мое аз знаю и грехи мои предо мною суть выну».

С воронежским духовенством Владыка не был особенно близок, но с народом мог проводить целые дни, если не в церкви, где он служил и поучал свою паству, то дома, куда почти непрерывно шли люди со своими нуждами. И можно было наблюдать, как входившие к нему с понурым и грустным видом выходили сияющими и утешенными.

Неизменным спутником и постоянным сослужителем Владыки Петра был его архимандрит Иннокентий, прибывший с ним в Воронеж и впоследствии умерший в Соловках на год раньше смерти самого Владыки. Его Владыка посылал в Саров и оттуда отец Иннокентий привез ноты акафиста преп. Серафиму и с тех пор каждую среду акафист этот служился на распев. Посылал его Владыка в село Подгорное ко дню Святителя Тихона Задонскаго, на святой колодезь, вырытый руками Святителя, но часовню над колодцем успели уже разрушить и колодезь был в жалком состоянии.

При Владыке Петре началось почти поголовное возвращение церквей из обновленчества. Принятие в Православие Владыка совершал очень торжественно. Все возвращавшиеся священники должны были приносить всенародное покаяние. Владыка стоял на кафедре, а кающиеся с амвона приносили Владыке и всему народу свое покаяние. Кающиеся земно кланялись и пелась хвалебная песнь «Тебе Бога хвалим». Принесших покаяние Владыка не сразу допускал к служению, а ставил по усмотрению, кого на сколько времени, на клирос. Церкви покаявшихся обновленцев предварительно освящались. Во всех возвращавшихся церквах Владыку встречали с крестным ходом, с хоругвями, всегда при огромном стечении народа. Конечно, не все священники обращались искренно, по убеждению. Некоторые из них признавались в частных разговорах, что боялись остаться одни, без народа. (Интересен один случай трагических колебаний. Протодиакои Симеон Сильченко был обновленцем, всенародно покаялся у Архиепископа Петра, и служил у него, а потом снял сан и опубликовал в газете «Вечерний Воронеж» статью под заглавием: «Я оставил позорное ремесло»). Но другие этого не боялись, как священники церквей Введенской, Никольской, Воскресенской и Митрофаньевского монастыря, присоединение которого было заветной мечтой Владыки. Обновленцы страшно возмущались всем происходившим и буквально «рвали и метали». Деятельность Владыки Петра (Зверева) в Воронеже они называли «петрозвериадой» на своем епархиальном съезде, на котором они выбирали себе нового митрополита Корнилия вместо умершего Тихона. Между прочим, Владыка Петр объявил с амвона, что церковной молитвы об умершем быть не может, келейно же каждый может молиться о нем словами: «по милости Твоей Господи сотвори ему».

Владыку вызывали на допросы в ГПУ. Народ тяжело переживал каждый вызов. Рассказывали, какое впечатление Владыка производил на служащих ГПУ. Он входил в комнату следователя и оглядывался, как бы ища икону. Не найдя таковой, он крестился на правый угол, делая поясной поклон, и тогда начинал разговор со следователем. Рассказывали, что служащие при его появлении невольно обнажали головы и, даже сговорившись между собой не снимать шапок, не выдерживали.

Успенским постом Владыка каждый день служил акафист Успению, после которого каждый день бывал крестный ход вокруг церкви (Алексеевского монастыря) с пением тропаря Успению. Очень боялись все; да какой-либо засады и неприятных последствий во время этих крестных ходов. Рабочие всегда бывали около Владыки, но что они смогли бы сделать в случае какого-либо выпада? После служб рабочие всегда провожали Владыку до дома. Впоследствии многие эти рабочие были арестованы и осуждены по обвинению в сопротивлении властям. В это же время, милиция, помещавшаяся недалеко от квартиры Владыки, вызывала его на допрос. После службы вся церковь пошла провожать Владыку. Шли молча по мостовой, окружая Владыку огромной толпой. Долго, долго все ждали на улице около здания милиции, засматривали в окна. Потом была вызвана конная милиция, на лошадях въезжали в толпу и разгоняли. На праздник Успения, благодаря вызову на допрос Владыка служить не смог. Ждали его в Вознесенскую церковь, но безуспешно. Настроение было очень тревожное, высказывались в народе всякие неприятные предположения. 25 октября Владыка служил в Покровской церкви. Народу было столько, что толпа могла соперничать с советской демонстрацией, собираемой, как известно, по приказу и обязанности.

15 ноября ст. ст. 1926 г. Владыка Петр служил в последний раз. Может быть он чувствовал это, так как был очень грустен. На утро разнеслась по городу весть, что он арестован. У отца Иннокентия также сделали обыск, но его в этот момент не взяли, Многие кинулись к зданию ГПУ и ожидали, не увидят ли где Владыку. Наконец, уже к вечеру некоторым посчастливилось увидеть, как его вывели и посадили в автомобиль. Как то узнали, что повезли его на вокзал. Кинулись на вокзал, но железнодорожное ГПУ зорко следило за всеми, на перрон никого не впустили пока не отошел поезд. Так Воронеж лишился и этого своего Святителя.

Покровительницей Владыки считали Тихвинскую икону Божьей Матери. Большое ее изображения в прекрасной ризе стояло в его комнате. После его ареста ее вынесли в Алексеевский монастырь и каждый понедельник читали пред ней акафист, усердно молясь о дорогом Святителе.

***

Дальнейшие события жизни Архиепископа Петра отразились в прилагаемых здесь его письмах к монаху-келейнику и другим лицам. Письма эти поражают верою и духом апостольского времени и мы их приводим все полностью.

ПРИЛОЖЕНИЕ К ГЛАВЕ Ѵ-Й.
Письма архиепископа Петра из Соловецкого заключения.

(Архиеп. Петр и Архим. Иннокентий, после тюрьмы, этапов и Кемского лагеря, весною 1927 г. были уже в Соловках. Сначала вместе в 6 рабочей роте 4-го отделения, т. е. в стенах или в кремле самого б. Соловецкого монастыря, а потом Владыка был переведен в 4 роту, там же, и навещал и похоронил о. Иннокентия (ум. 24 дек. 1927 г.). В то время заключенное духовенство могло ходить в церковь преп. Онуфрия Великого на кладбище, оставленную для соловецких монахов, вольнонаемных рабочих. Монахи эти были высланы с острова в 1930 году. Зимою 1928 Г. Архиепископ Петр вместе с некоторыми другими из духовенства был переведен на другой Соловецкий остров — Анзер, «уединенное и пустынное местожительство» (письмо 21), где жил в б. Голгофском скиту (6 отделение) и здесь скончался. М. 3. Никонов-Смородин в кн. «кн. Красная каторга» (стр. 175, 214-220) безусловно говорит о нем, но ошибочно называет его Митрополитом Крутицким, который (также Петр) никогда на Соловки не был заключен. Ред.).

1927г.

1. 11/24 — ѴII. Возлюбленный о Господе о. Митрофан. Поздравляю тебя с наступающим днем твоего Ангела, молитвенно желаю тебе душевного спасения, которое приобретается доброй христианской жизнью, смирением, терпением и любовью к ближним. Я писал тебе и буду писать, жду и от тебя писем. Прошу тебя прислать мне на бумаге изображение Св. Митрофана и Тихона. Поблагодари от меня М. Марию и передай ей, м. Таисии, поcл. Наталии и О. А. (через мать М.) мое благословение и благожелания. Всех сегодня поминал за Бож. литургией. Где ты живешь? Что делаешь? Как спасаешься? Я надеюсь, что ты не забываешь, что ты инок и по силе подвизаешься Богоугождением. Где брат Иоаким? Как живет он? Матери Марии не пишу только потому, что не знаю ее адреса. Прошу сообщить. Тебе и всем благословение и поздравление с праздниками. В посылку можно вложить письмо. Поклон А. М. Прошу святых молитв. С любовью А. П.

2. 25—ѴII/7—vIII. Возлюбленный о Господе о. Митрофан. Поздравляю тебя, брата Иоакима и всех с праздниками в честь свят. Митрофана и Тихона и всем желаю здравия, спасения и всякого благополучия. Жду от тебя писем. Пиши чаще: адрес узнай у жены А. Я отправил тебе несколько писем. Как Вас Господь милует? Где и как живешь? Что делаешь? Не теряй даром времени — полечись, почитай Св. Писание и творения св. Отец, а может быть выучишься и ремеслу какому. Как здравствует о. прот. Петр, А. М. И., М. А., А. В., А. Я., мать М„ Ф. М., о. Уалент, о. прот. Димитрий, Е. Ф. и др.? Да хранит Господь всех вас в мире, здравии и благополучии. Всех с любовью помню, за всех молюсь. Всем кланяюсь и всех благословляю. Мы пока по милости Божией живы, здоровы и благополучны. Я состою на должности сторожа вместе с Курск. Архиеп. Слава, Слава Богу! За все благодарю Господа! Мне можно писать кому й сколько угодно, на гор. «Соловки». Не забывай молиться о гр. А. П.. Как здравствует о. протодиакон? Покл. и благословение.

3. 1/14 — ѴIII. Поздравляю тебя возлюбленный о Господе о. Митрофан, со днем твоего Ангела. По молитвам св. Митрофана, небесного твоего покровителя, Господь да сохранить тебя от всякого злого обстояния, да наставит тебя на всякую истину, да спасет и помилует! Старайся приобретать смирение, которое побеждает козни вражии и привлекает милость и благоволение Божие. За твои молитвы Господь хранит нас пока здравыми и благополучными. Я часто пишу тебе, а от тебя еще не получал писем; да и вообще никто из Вор. не писал мне. Когда ты найдешь возможным посылать что-либо, то посылай лишь одному мне, другим же пусть шлют от их родных. Слышим, что у вас был Преосв. Алексий (Заместителем заключенного на Воронежской кафедре явился Преосвященный Епископ Алексий (Буй), прибывший сюда в 1927 г. и арестованный в 1928 г. См. в конце главы его послание к воронежской пастве – ред.). Как тебя Господь милует? Приобрети в кн. магаз. тот канонник киевск., который ты видел и о котором говорил мне. Прошу твоих молитв. Господь да благословит тебя и всех. Мир ти. А. П.

4. 11/24 — ѴIII. Часто пишу тебе, любезное о Господе чадо мое, надеюсь, что авось какое либо письмо дойдет до тебя. Ни от тебя, ни от других никого не получал еще я писем, а потому не знаю, как вы живете и спасаетесь. Писал кое-кому к праздникам, но не знаю получили ли они. Я пока по милости Божией жив и здоров, духом всегда пребываю со всеми вами и молюсь за вас непрестанно. Хочется думать, что и меня не забыли и что и за меня молятся, хотя в тайне поминая мою худость. Знаю, что у вас был и служил преосв. Алексий и что теперь временно назначен к вам Митроп. Нафанаил. Прибыл ли, и как его встретили и каково к нему отношение? Дай Бог ему право править слово истины Христовой. Как живет и здравствует Покровский о. Петр? Где устроился прибывший из Полтавы о. Николай? Поклонись от меня о. Арх. Владимиру и попроси получше устроить о. Николая в самом Воронеже. Если что будешь посылать мне, то посылай на мое имя, а другим пусть посылают только родные. (Это из опасения, чтобы ГПУ не преследовало тех, кто посылает посылки одновременно нескольким заключенным, совсем не своим родственникам). Пришли мне пары три летних носков или чулок. Пусть А. не забывает своей старшей сестры и помогает ей. Господь да благословит тебя и всех. Поклон всем.

5. 20/ѴIII — 2/IХ. Возлюбленный о Господе отец Митрофан! Еще не имею сведений от тебя о том, как провел ты день своего Ангела. Сообщи мне о Митроше и его сестре, которым посылаю благословение и благожелание, всегда храня о них добрую память. Послал поздравительный письма М. А. и матушке М. Если они не получили, то поздравь их от меня и скажи, что я им писал дважды поздравление. Здравствует ли А. Ф. и его супруга А. Н.? Передай им, их дядюшке и сестрам с детками благословение и пожелание здоровья и всякого благополучия. Пиши мне чаще открытками. Берегись болезней т. к. ты слаб здоровьем. В письмах к тебе писал и А. Я пока жив, здоров и благополучен. Посылайте, если можно стеариновых свечей, каковые употребляются на ж. д. Поклон и благословение А. А. Желаю получать от нее вести, благодарю ее. Мир ти! С любовью о Господе А. П.

6. 25/ѴIII — 6/IХ. Возлюбленное о Господе чадо мое. Спасения от Господа желаю тебе. Спасибо тебе за твои заботы и попечения. Ты поступаешь, как и подобает любящему о Господе сыну и верному послушнику. Ты теперь заменяешь мне о. Серафима, с которым я был связан взаимной о Господе любовью. Если бы он был жив, он несомненно прилагал все свои силы, чтобы утешать мою худость. И вот теперь то, что он не может сделать за своей смертью, выпадает на твою долю. Господь да воздаст тебе, а я смотрю на тебя, как на самого мне близкого и преданного, Богом данного послушника, брата и чадо. Если А. получила свое письмо, которое я писал ей на половинке письма к тебе и если она согласна, то прими ее в свои сотрудницы в заботах, но делайте тихо, без шума, как подобает иноку. Меня очень огорчило, что мать М. смутилась, получивши от меня открытку. Попроси у нее от меня прощение, ибо я не желал беспокоить ее. Вперед стану осторожнее. Если еще кто смутился, также, как мать М., то сообщи мне и я перестану смущать подобным образом. Не понял я, чем и ты смущаешься и почему молишься дома. (Так как ГПУ следило за перепиской, то многие боялись получать письма от заключенных и «смущались», по выражению Владыки Петра, в каковом смущении он и извиняется. Отец М. молился дома потому, что ново-обновленческий раскол М. Сергия увлек уже духовенство и не принявшие раскола перестали посещать такие храмы, в чем Архиеп. Петр еще не был ориентирован, но уже указывает далее в письмах на авторитет о. Иоанна Андриевского и др., за которыми надо следовать. – ред.). Напиши подробнее. Это можно. Нам ничего не известно. Мы знаем только, что к вам назначен митр. Нафанаил и что прибыл еп. Алексий из Козлова. Раньше они были православными, а каковы стали — нам не известно. Поступай, как поступают о. Андреевский Иоанн, о. Петр Покровский, о. Николай, прибывший из Полтавы. Поклонись им от меня и передай мое благословение и просьбу не забывать в святых молитвах. Когда будешь посылать что, присылай стеариновых свечей ж. д. образца (лучше) и хотя по четверть фунта яичного или казанского мыла. Салфеток и полотенец не присылай. Что понадобится из белья напишу. Спаси Христос за образки — мне хотелось иметь их, особенно преп. Серафима. Где ты теперь живешь? Поклон и благ, тебе, А., А. М. Г., А. С А. А., А. В.. М. А., Ф. М., С. К. и всем верующим. Прошу твоих молитв.

7. 6/19 — IX. Боголюбивейшая В. А. Из б. обители Преподобных Соловецких, шлю Вам, А. Н. К. Н. и усердному свещеносцу Вите благословение. поклон, благожелания и благодарность за память и поклоны, которые исправно получаю и за все ваши заботы и молитвы. Живу воспоминаниями и храню в своем сердце Богом данную мне паству, за которую молюсь и которую благословляю. Слава Богу за все ниспосланное! Мы за Ваши молитвы здоровы и бодры духом. Господь да благословит Вас и да благопоспешит вам всем. Ваш богомолец и благожелатель, грешный А. П.

8. 18/30 — IX. Возлюбленное о Господе чадо мое! Возмогай о Господе и в державе крепости Его, да спасена будет душа твоя! А я грешный благодарно молюсь за тебя, надеясь, что Господь не оставит нас и рано или поздно соединит нас вместе для спасения души. Письма стали от многих доходить до меня, но от А. М. маленькой и от А. В. я к сожалению не получил, хотя бы и рад был, почему и воздерживаюсь н сам писать им. Благодарю твоих хозяев, а также и приславших мне письмо Серафиму, Татиаиу, Ольгу и Антонину. Благословляю их и желаю им здоровья, благополучия и твердости в вере. Просфоры получил. О. Иннокентию передал. Благословение и благодарность р. Б. Евстолии. Если есть возможность, то лучше ей окончить девятилетку. За болящего р. Б. Тимофея помолюсь, но и сама она пусть молится Святителю Николаю, утром и вечером по три поклона земных и раз в неделю, читая ему акафист. Благословение и р. Б. Евдокии, приславшей мне письмо. Она просит, чтобы я распорядился относительно акафистов в храмах, но я не управляю теперь и потому не могу распоряжаться, да кстати, как слышу, меня и не поминают за богослужениями, так что я думаю, не уволен ли я и совсем из Ворон. еп. Не присылай мне миндаля, довольно и луку. Поклон Ф. М. Прошу ее святых молитв мне в помощь. Господь да благословит тебя и всех. Грешный и недостойный А. П.

9. 23/IХ — 6/Х. Возлюбленное о Господе чадо мое о. Митрофан! С праздником в честь Покрова Пресв. Богородицы поздравляю тебя и всех помнящих. Вспоминаю всех постоянно и молюсь за всех своими слабыми и грешными молитвами. Владычица Сама по Своей милости да воздаст вам всем за те милости, которые Вы оказываете мне недостойному. Не присылай мне образов и книг без моего запроса, т. к. они могут затеряться, да и при передвижениях составят лишнюю тяжесть. Последнюю посылку вчера получил; на этот раз она дошла с изъяном, потому что банка с медом прохудилась и весь мед вышел, усладивши все остальные предметы. Спаси Господи за усердие, заботы и внимание. Мне грустно, что ни Л. И., ни А. Л., ни К. Н. не получили моих открыток, а я давненько послал им. Все должны понимать, и в том числе и ты, что невозможно рассчитывать на правильную доставку писем: вот и я уже снова 3-ю неделю ничего не получаю. Жалуются и сестра и Милочка, что и они не получают, а я пишу — ты знаешь мою аккуратность. Чтобы вернее доходили, я не пишу почти писем, а все открытки, и то не доходят все. Во всяком случае никто не должен обижаться, — ни они на меня, ни я на вас, если письма не доходят. Крестиков больше не было: что Бог даст после. Как устроилась Паша? Буду ждать вестей от тебя. Деньги высылай, как найдешь лучшим и удобным. Поклон и благословение тебе, бр. Михаилу, Васе, Митроше, Косте, В. Т., матушке прот. Вениаминова, Л. И., А. Л., К. Н., А. В., А. С, А. М., М. А., твоим хозяевам, П-м, С. К., и всем коих не могу за недостатком места перечислять. Господь с тобою и со всеми Вами! Прошу молитв о мне грешном. С любовью о Господе твой богомолец. Кланяюсь М. Ф. М. и прошу ее молитв А. П.

10. 27/ХI — 10/ХII. Боголюбивейшая В. А. Получил от о. архимандрита деньги и сердечно благодарю Вас. Приветствую Вас и деток Ваших и Витю с Праздником Рождества Христова, Обрезания и Крещения Господня. Воздай В-м всем Господь Своими великими и богатыми милостынями. Положение о. Иннокентия ухудшается быстро. Боюсь, что очень скоро его не станет: поездка его отложена на неопределенное время, а пожалуй к лучшему, т. к. по моему ничто земное ему уже не поможет. Помолитесь о нем, . да Господь сотворить с ним по милости Своей. Молитесь и за меня грешнаго, а я всегда молюсь о Вас всех и всех Вас незабытно помню. Божие благословение. А. П.

О. Иннокентий плох, соборуем. П. К. Зверев. 1 отд. 6 р. 11.

11. (Без даты). Поздравляю Вас, любезная о Господе А. Л. с наступающими праздниками Рождества Христова, Обрезания и Крещения Господня. Молитвенно желаю Вам от Господа всяких милостей и спасения душевного — последнее самое главное: будет оно, будет и все остальное, только сумейте полюбить Христа, сумейте Им единым дышать, жить, о Нем лишь думать, к Нему стремиться, о Нем беседовать, Его слова в Евангелии читать, заучивать и воплощать в жизни. Сумейте полюбить Христа и всем около Вас будет тепло, покойно и не тесно. Помолитесь, чтобы и меня Господь научил этой единственно нужной науке. Благодарю Вас и всех, особенно помолившихся и воздохнувших обо мне в годовщину моей разлуки со всеми Вами. Этот год и дальность расстояния не только не охладили моего сердца, но я еще больше люблю всех Вас о Господе и всем благожелаю. Будьте здоровы, мирны и благополучны и да хранит Вас всех Матерь Божия и святые Святители наши. Мир всем и Божие благословение. Грешный А. П.

О. Иннокентий плох, если скончается, пришлю телеграмму и вы все тогда помолитесь об упокоении души его, все почитайте о нем псалтырь, хотя по одной кафизме в день в течении шести недель, а усердные и до году.

12. 14/27 — XII. Пишу Вам, добрейшая В. А. не только по своему желанию, но и по просьбе умирающего о. Иннокентия, которого только что навещал. Исхудал он до неузнаваемости и говорит еле слышно; положение его безнадежное, рвота постоянная, началась икота, по моему предсмертная. Духом он бодр, со всеми примирен, предался воле Божией, по христиански ожидает смерть, а когда я уходил, то он не будучи в состоянии поклониться сделал руками жест говоря: «прошу вас от меня передать поклон всем», что я и спешу исполнить. Да укрепит его Господь! Прихворнул и я немного от простуды. Поболело горло, теперь лучше. Пусть никто не гневается за редкое получение от нас писем, — теперь почта будет ходить реже и к нам и к вам: больше месяца нет у нас писем. Болит сердце за всех вас. Всей вашей семье и Вите, всем верным Божие благословение и поклон. А. П. П. К. Зверев.

1 отд. 4 р. 1928г.

13. 31/ХII — 13/I. 1928. Вступая в новолетие, приветствую Вас и всех, посылаю Вам благословение и искренние пожелания всего лучшего в этой многоскорбной земной жизни. Благодарю Вас за заботы в уверенности, что Господь Сам воздаст Вам Своими богатыми милостями. Камилавки в свое время получил, благодарю тех, кто соорудил их так хорошо и благодарность немедленно послал с извещением. Мы пока живы и здоровы, но вестей не имеем почти два месяца. т. к. доставка почты еще не наладилась, а на аэроплане еще по-видимому не надумали. О. Иннокентия похоронили, горько оплакав потерю его. Но на все воля Божия. Он умер примиренные со всем и со всеми, не произнося ни одного слова ропота или злобы. Мир и благословение Вам. П. К. Зверев. 1 отд. 4 р.

(От о. архим. Иннокентия имеются, адресованные в Воронеж два письма. Одно с этапного пути в Соловки от 16 апр. 1927 г., в котором он пишет: «Завтра Вербное Воскресенье) будем в Ленинграде и, наверное, пробудем и Пасху. Я и все мои спутники чувствуют себя бодро и здоровы». Другое — из Соловков. «Мы по милости Божией пока живы, мое здоровье только не совсем порядочное, желудок капризничает, но это милость Божия. Одна у нас радость и утешение это церковь, где находим абсолютный душевный покой, забываются все жизненные невзгоды далекого севера. В церковь имеем возможность ходить почти ежедневно. Вот тут в уголке, в тиши молитвенно и вспоминаются лица, с которыми так или иначе приходилось в жизни встречаться и когда всех вспомнишь, легко, легко на душе станет, уходишь из храма обновленным и ободренным. 20 авг./2 сент. Остров Соловки. 1 отд. 6 рота» – ред.).

14. 7/20 — I. Только теперь имею возможность отправить Вам желаемую Вами открытку с видом Варваринской часовни. Не могу словами выразить моей глубочайшей благодарности за все решительно и могу лишь молиться за Вас пока Господь даст жизни. Да хранит Вас Бог от всех козней дьявольских ради Вашего чистого и бескорыстного усердия! За молитвы многих я пока жив и здоров. Особенно по сердцу пришлось мне Ваше пожелание к празднику не чувствовать острой боли и тоски. Спаси Господь. Но сердцу человеческому трудно сделаться даже мало чувствительному. Я же кровно соединен со своей паствой и не могу не молиться за нее и не беспокоиться о ее благополучии, мире, здравии, спасении. Вам, Вашим родным и всем мир и Божие благословение. Благодарность. Сана на адресах никто не пишите. П. К. Зверев. 1 отд. 4 р.

15. 31/I—13/II. 1928. Грустно, что никто из вас не получает от меня писем, но это происходит лишь от того, что теперь зима и почта не может ходить аккуратно. Но вот меня удивляет, что Вы до сих пор еще не знаете о кончине о. Иннокентия. почившего в самый сочельника 24 декабря в три часа утра, а я извещал его родных телеграммой. Завтра уже 40-й день справляем молитвенно. За ваши молитвы я, по милости Божией, жив и здоров, как и прочие, всем пишу при всякой возможности. Сердечно благодарю за присланные 20 руб. от 1/14 января. Мои мирские именины были 28 февраля, а день рождения 18 февр. От вас также мало доходит вестей, хотя знаю, что вы все пишете и помните и молитесь. Если не получаете писем от меня, то никто да не думает, будто я кого извлек из своего сердца или памяти: всех о Господе люблю, помню и благодарю и благословляю. Дай Бог вам всем всякого благополучия. Всегдашний богомолец П. К. Зверев. 1 отд. 4 р.

16. 18/II — 2/III. Вот и первая неделя Великого Поста приходит к концу и теперь надо уже поздравлять с праздником Благовещения, и я поздравляю тебя и всех решительно, молитвенно желаю всем проникнуться небесной радостью и еще большей любовью к Виновнице нашего спасения, нашей Заступнице и Покровительнице. По милости Божией я жив и здоров и бодр и духом, все упование мое возлагаю на Господа. Как-то Господь Вас милует? здоровы ли? благополучны ли? Давно от вас получены еще декабрьские письма, а за это время ничего нет. Видимо, что вы еще не получили извещения телеграфного о кончине 24 декабря о. Иннокентия, которому справили уже и сороковой день 1-го февраля. Я буду писать теперь лишь раз в неделю, а потому и не ждите чаще и не думайте, что я не пишу, если не будете получать. Всех благодарю за память и молитвы и за поддержку. Все это ободряет и утешает в далекой разлуке. Но любовь нельзя связать и она действует на расстоянии и молитвенно соединяет людей воедино и перед Богом мы всегда вместе. Когда откроется навигация, то вы каждую неделю высылайте по пять ди. и трикир. свечей: стеарин не надо, также не надо мыла, но в первой посылке пришли клобук, лишь уложи его получше, чтобы не помять его. Прошу молитв. Тебя и всех благословляю. Господь да хранит всех во здравии и благополучии. С любовию А. П.

17. 4/III. Вы наверное удивитесь, получивши эту открытку — первую от меня в ряду других Вам и другим. Но не удивляйтесь, а примите за необходимость только. И открытку и письмо Ваше получил. За все глубоко благодарю Вас. Не могу выразить словами, как я ценю Ваши заботы и как горячо благодарен Вам. Ваше участие и Ваше попечение скрашивает нашу жизнь и подбодряют дух наш. Если я стал дорог и близок Вам от того, что много выстрадали за меня, то что сказать мне о том, как Вы все мне дороги и близки, когда я и страдал и страдаю за Вас всех, да вы спасены будете, но я не унываю и за все Господа благодарю, хотя и не знаю, увижу ли Вас, или мне придется сложить свои кости около нашего почившего. Да будет воля Господня. Весьма утешен известием о том, как вы молитесь за почившего, что подаете милостыню и читаете Псалтирь. Все это — самое нужное для почивших. все это — насущное питание их душ. За все воздаст Вам Господь. Слава Богу, жив и здоров. Зима у нас сиротская, холодов больших не бывает вследствие близости моря; у вас холоднее. Но сырость н влажность воздуха неблагоприятно отзываются на организме — ноют кости, часто простуживаюсь, немного опухают ноги от ослабления сердечной деятельности. Сколько возможно, подлечиваюсь и, конечно, берегусь. От А. М. И. получаю редко, хотя до сих пор писал всем часто. Теперь открытки с видами отменены, и я могу писать лишь раз в неделю кому-либо. Прошу Вас всем передать мой привет, поклон и прочее. За всех молюсь непрестанно, всех искренно желаю видеть. Не будем ослабевать духом в скорбях, будем жить надеждой на милосердие Божие. Попросите молитв Ф. М.

18. 25/II — 9/III. Сердечно благодарю вас всех за память моей хиротонии и рождения, а главное за ваши молитвы и за то, что сердцем не разлучаетесь со мною. Но не смог исполнить Вашего поручения и передать о. Иннокентию Вашего привета, т. к. незабвенный для меня о. Иннокентий предстоит уже Престолу Божию и, освободившись от всякия болезни, печали и воздыхания молится за всех его поминающих и любящих. Я до прибытия сюда никак не предполагал столь быстрого течения его болезни, но здесь для меня стало ясно, чем он болен и что дни его сочтены. С этого момента я стал готовить его к исходу, не скрывая от него. Сначала тяжела была для него мысль о смерти, но зятем он вполне примирился с нею и покорился воле Божией. Осиротел теперь его «келлейник», но пусть не сокрушается, если Господь приведет мне вернуться, тогда Витя уже подрастет и станет уже вместе с о. протодиаконом мне прислуживать. Для него я храню нательный крестик о. Ини. Я по милости Божией пока жив и здоров. Работаю по счетоводству в продовольственном складе, где занимаются одни священники. Тут же живу в малой комнатке вместе с Пр. Григорием, Еп. Печерским из Нижнего. Но здесь пребываю лишь телом, духом же всегда с вами и среди вас, всегда благословляю вас и благожелаю вам. Всех, конечно, помню и всем прошу передать мои поклоны и благожелания. Господь да поможет Вам во всем. Благословение Косте и Вите. Надеюсь, что и впредь Вы будете писать мне о себе и о своих.

19. 24/III н. ст. Глубокоуважаемая н предобрая наша печальница и благодетельница. Если я от юности приучал себя с любовью относиться даже и к тем, кто питал ко мне враждебные и неприязненные чувства, то отсюда можете заключить какою благодарностью и благорасположенностью наполнено мое сердце вниманием тех, кои и любят меня и творят мне добро, хотя и незаслуженно с моей стороны. Но если бы и сего не было, то все равно мое сердце было бы полно любовью, как и есть это, т. к. духовная связь крепче всяких других отношений, ибо мои чувства диктуются мне моим долгом и моими обязанностями. И как Вам, так и мне не придется доказывать мои чувства, ибо вы все хорошо знаете, что переживал и переживаю я ради вашего истинного и вечного благополучия. По любви к вам я и ехал к вам, зная точно, что предстоит мне, любовь же к вам ко всем и разлучила нас, дав вам возможность своими заботами н попечениями соучавствовать мне в настоящем положении. Но зная расположение ко мне и любовь многих, я не обольщал себя мыслью о любви хотя бы большинства. Но я всех люблю и о всех скорблю и всем желаю полного благополучия и духовного и душевного и просто телеснаго. Хотя я и интересуюсь вашей жизнью, но я ничего не знаю и за многое тревожусь, хотя теперь и ни за что не отвечаю. А вы неопытны и многое вам неизвестно, вследствие чего и ошибки ваши не столь преступны могут быть. Те же, кои должны бы были указать вам правильный путь, кое о чем умалчивают по личным соображениям. Вас и всех приветствую пасхальным приветствием, храня всех в моем искренно любящем сердце.

20. 3/16 июля 1928 г. «Скорби сердца моего умножишася. Ближнии мои отдалече меня сташа и нуждахуся ищущии душу мою. Аз же незлобою моею ходих и на Господа уповая не изнемогу». Такими словами, или вернее чувствованиями от… сердца пишу тебе, получив письмо от арх. Михаила и от других. Меня считают еретиком, раскольником, обновленцем. Благо мне яко смирил мя Господь, приемлю сию клевету и поношение, яко от руки Господа, во избавление от множества грехов моих. Буди имя Господне благословенно отныне и до века. Но болит душа моя смертельно о тех, кои так дьявольски хитро обмануты и разделены и поставлены на ложный и опасный путь, совершенно не церковный, хотя и прикрывается как будто чем-то церковным. Мне не следовало бы себя оправдывать в глазах тех, которые хотя и со слезами любви и скорби все же нашли в себе возможность допустить будто я со всеми прочими братьями отступил от истины и в чем-либо, хотя в малом перекинулся на сторону лжи, обмана, ереси или раскола. Благодарю Господа, за то, что благодатью Его есмь то, что был и что есмь; да если бы я и в малом чем самом поступился бы, то давно был бы со своими детьми, а сего нет. Я никого не упрекаю. Наоборот вседушевно скорблю, что детей обманули и восстановили против отца, им самоотверженно служившего и за свое служение надолго от них оторванного. Наша совесть спокойна, мы сделали все, что требовалось и пусть никто не смущается. Успокой М. моего, пусть не верит никаким наветам вражиим, и не сомневается в чистоте моего православия. Молю Бога открыть глаза искренним верующим и собрать всех воедино. Тебе и родным привет и поклон. П. — Отец (На это письмо дается далее пояснительный отклик в письме ссыльного прот. о. I. Андреевскаго).

21. 12 — 25/XII. От всего сердца приветствую вас, преподобнейшая, а через Вас без исключения всех моих о Господе чад духовных с праздниками Р. Хр. и Крещения. Непрестанно молю Господа нашего да хранит Он вас всех в правой вере, в мире, здравии и благополучии и да благословит Своим небесным благословением. Искренно благодарю Вас и всех за молитвы, память и поддержку. Мысленно всегда с вами и среди вас, особенно в дни наших праздников, когда вы собираетесь в храме, где некогда бывал и я свами и утешался во взаимном общении о Господе. Несмотря на то, что я давно уже выбыл от вас, ваша жизнь и ваши интересы по прежнему близки и дороги моему сердцу, как собственные, если не больше, так как из-за служения моего вашему спасению я нахожусь в настоящем положении и месте. Всегда хочется писать каждому из вас, но я могу писать лишь два письма в неделю, а потому приходится и в этом иметь воздержание, прося вас всех не огорчаться на меня за не писание всем, хотя всех содержу в моей молитвенной памяти и в моем сердце. Всем передайте мой поклон, привет, благословение, особенно поклонитесь родным А. М., Ш., К., и попросите их принять самое искреннее и совершенное сочувствие в постигшем их новом испытании, кончине раба Божия Бориса, душу коего да упокоит Господь со святыми Своими. Веруем, что Господь со всеми творит, по Своей благой воле, а стало быть лучшее. Я дважды писал Шуре через А. М., но вижу, что она не получила. Весьма редко и я получаю от нее, хотя люблю их воистину. Памятую праведного старца пр. Митрофана, земно-кланяюсь ему, благодарю за молитвы и память, и желаю ему пребывать в милости Божией. Не перечисляю никого поименно за неимением места. Я за ваши святые молитвы пока жив и здоров и на новом своем, уединенном и пустынном местожительстве. Бодр духом, покоряюсь воле Господней, меня не оставляющей скорбями и испытаниями. Теперь навигация закрылась и почта будет реже еще. Если будете писать, то присылайте открытки на ответ, т.к. нам трудно доставать открытки. Передайте сестре Митроши, что я молюсь за их болящую и призываю на всю семью их Б. . Все присланное получил с благодарностью. Не ослабевайте в молитвах и доброделании, да сподобимся все в свое время милости Господни. Поклон и просьба о молитвах Ф. М. Предаю вас всех Господу и Его Пречистой Матери. С любовью о Господе грешный А.П.

1929г. (Письмо в Москву).

22. 2/15 — I. С праздниками еще продолжающимися поздравляю тебя и роднулю, а также всех тебя окружающих. Кстати и поздравляю и с маленьким юбиляром — 2/11 исполняется десять лет со дня хиротонии. Слава Богу за все, что пришлось мне за это время пережить и переживать. Нынешний раз как то особенно грустно и скорбно я встретил и провожу праздники, как никогда раньше — ведь шестые праздники провожу вне дома, не с теми, с кем бы желалось. Но все это решительно надо терпеть. Ну, что делать. Не так живи, как хочется, а как Бог велит. Писем ни от кого давно не получаю, наверное вследствие закрытия навигации и сообщения на лодках, которые не могут часто курсировать. Наверное и от меня стали реже приходить, хотя могут быть и другие не зависящие от нас причины. Я пока за Ваши молитвы жив и здоров. Постоянно вспоминаю всех и особенно тебя и роднулю. Перед именинами Ж. я писал тебе и ей поздравление. Как то живет и чувствует В., а также В.? Как здоровье А., у которой живет В.? Что же ее муж? Неужели все еще не вернулся? Как то ты живешь? Как роднуля? Что А.Б.? Страшно жалею ее. Поправилась ли твоя хозяюшка? Обо мне не беспокойся, пока у меня все есть, слава Богу, и мне не присылай денег, чтобы не отрывать от себя, о том же прошу и род-нулю. Много раз я спрашивал К., но ни разу никто не написал мне о них. У нас по-видимому настала настоящая зима с ветрами и метелями так, что ветер едва не валит с ног. Поклонись Ю., которая наверное не забыла еще меня. Поздравляю ее с праздниками и желаю всего лучшего. Живу в уединенном и пустынном месте на берегу глубокого морского залива, никого не вижу, кроме живущих вместе и могу воображать себя пустынножителем. Ю. мне ничего не пишет и я не знаю отзыва об акафисте. (Архиепископ Петр, живя в молитвенном устроении духа, имел вдохновение в своем заключении написать акафист Преп. Герману, Соловецкому Чудотворцу, который составлен в прекрасном классическом стиле и имеется заграницей в рукописи. – ред.). Если знаешь напиши. Поклонись решительно всем начиная с родных и кончая окружающими тебя. Очень соболезную Ш.Ш. и ее маме с Колей, по случаю кончины раба Божия Бориса. Кланяйся А.М., а также А.М.С., которую поздравляю со днем Ангела 3/II. Сам лично не имею возможности писать. Поклонись и М.А. с О.А. и А.Г.

Будьте здоровы все. Господь да хранить Вас. Прошу молитв обо мне. Да сотворить Господь со мною по милости Своей. За всех молюсь и всех благословляю, благодаря за все. С любовью.

23. 9/22—I. Поздравляю тебя о.Митрофан и всех с праздником Сретения Господня и молитвенно желаю всем здравия, спасения и всяких милостей Божиих. В этот день исполнится уже десять лет со дня моей хиротонии, а потому в этот день прошу особенно помолиться за меня, да сотворить Господь со мною Свою милость, да дарует мне еще послужить св. Церкви терпением перенесением безропотным всех скорбей н напастей, покорностью Воле Божией, смирением любовью к ближним, наипаче к моей пастве и молитвами за нее. А если Бог пошлет по мою душу, то, и смертью вдали от близких сердцу. Много мыслей теснится в моей душе, но тесна и мала для них открытка, а потому я и не делюсь ими с вами, хотя бы и желалось. По милости Божией за молитвы многих я пока жив и сравнительно здоров, если не считать ревматических болей в костях. А тяжело и грустно вдали от могилки о. Иннокентия. Молитвенно вспоминал я его, благодаря Господа за то, что Он избавил его от этой жизни и вселил его там, идеже несть болезнь, печаль и воздыхания. Часто вспоминаю о.Пафнутия, но не знаю где он н как живет. Не будешь ли так добр, не наведешь ли о нем справки, поклонись ему, передай ему мое благословение и скажи, что я по старому о нем помню и к нему отношусь, молитвенно желаю ему спасения и всяких милостей Божиих. По случаю зимы почта еще не наладилась и я не получаю давно писем ни от кого. Наверное и вы также, хотя я каждую неделю кому-либо пишу по письму. У нас начались порядочные морозы, и зима вступила в свои права. Как то вас Господь милует? Всем без исключения верным Господу прошу передать мир, благословение и поклон. Всех да хранят молитвы Матери Божией и святых Митрофана н Тихона и Антония, великих Святителей Воронежских. Я по-прежнему живу в уединенном н пустынном месте, за все благодаря Господа и во всем смиренно покоряясь воле Его. Прошу тебя быть смиренным, не думать о себе высоко, молиться Господу и не впадать в обольщение и прелесть лукаваго, который силится прельстить аще возможно и избранных по слову Господа. Мир ти и всем.

ПИСЬМО О СМЕРТИ АРХИЕПИСКОПА ПЕТРА НЕИЗВЕСТНОГО ЛИЦА К НЕИЗВЕСТНОМУ.
(Имя умершего маскируется от цензуры именем некоей общей родной и любимой.)

Вчера узнала из вернейшего источника о нашей незабвенной. Оказывается наша любимая совсем стала поправляться и даже была весела, но вдруг от сердечного припадка (так предполагают) скончалась. Причастилась и была в очень хорошем настроении. С нею было несколько человек ее же духа, но все же не смотря на это ее положили в могилу без отпевания и без одевания, в общую могилу, которая зарывается по мере наполнения ее. Когда же было так сделано, то товарищи мусульмане возмутились, что наши своего собрата так похоронили н стали им советовать — требовать и сами требовали, чтобы его вынуть и похоронить, как полагается, что и было сделано, но через несколько дней эта могилка дорогая и все другие были сравнены с землей. Какой кошмар! Но это правда. Господи! Можно ли было думать — наша родная будет так похоронена! Конечно, на все Господня воля!

ПИСЬМО ПРОТОИЕРЕЯ О. ИОАННА АНДРЕЕВСКОГО ИЗ ССЫЛКИ В СРЕДНЕЙ АЗИИ ПО ПОВОДУ СЕРГИАНСТВА И ПИСЬМА АРХИЕПИСКОПА ПЕТРА от 3/16 июля 1928 г.

Станция Карменэ, г. Кинимех.

10/23 — vI, 1929 г. «…Не знаю, я, что сейчас происходит в церковной жизни родного края, но душа болит уже и от того, о чем слышишь. Очень грустно, что люди так легко, лишь по курсу ветра, меняют образ своих мыслей и направлений. Смена позиций, (то обновленчество, то раскаяние в нем и возвращение в Православие, то новое опять уклонение — утонченное), несомненно колеблет веру чад Божиих, раскалывает сердца их и создает тяжелую атмосферу для молитвы… Разве можно спокойно молиться там, где допущена общецерковная погрешность, когда при сознании ее неизбежны в душе разлад и раздвоение? Где тогда укрыться мятущей душе от окружающей неправды, где тогда проверить свою жизнь, если бы зерцало церковное все искривилось и вся церковь, этот глашатай чистой правды, сама вдруг запятнала бы свою совесть. Но благодарение Богу, этого еще не было, нет и теперь. Если в одном месте какая либо община меняла свой облик православия, то в другом месте, другая община хранила и хранит свою чистоту. Так было раньше, так есть и сейчас. И никогда не будет того, чтобы вся Церковь в целом утратила бы свою чистоту, погрешила бы и искривила бы свое зерцало. В этом нас убеждает непреложность обетования Самого Христа Спасителя о неодоленности во веки окормляемого Им церковного корабля. Посему — да не смущается сердце наше, паче да не отчаевается при всякой происходящей в церковной жизни «сумятицы». Истина есть и будет хранима всегда. Требуется только, по заповеди апостола, зоркость духовная и бдительность молитвенная, чтобы чувствовать, где она, и не потерять в суете жизни. Если когда, то теперь нужно усерднее просить Господа: «не отвержи мене от лица Твоего и Духа Твоего Святого не отыми от мене».

Благодарю Вас за копию письма дедушки (Архиепископ Петр, имя которого скрывается от цензуры – ред.). Оно меня очень порадовало и утешило. С Вашим анализом и пониманием его содержания не могу и я не согласиться. Если раньше в двух открытках он некоторыми выражениями давал невольные поводы говорить о нем, что он не совсем разделял тогда нашей точки зрения на церковные события, но теперь после этого письма и известной его просьбы: «успокойте моего Митрофана», — приятно убеждаешься, что он наш и с нами. Он знал нашу настроенность и направление и если умолял Господа о сохранении нас в правой вере, то значит, не только сам был в таковой же настроенности, но еще горел молитвенным желанием, чтобы мы всегда пребывали в ней, как угодной Богу. Иначе, он, действительно, просил бы не о хранении нас в правой вере, какую мы имеем, а о вразумлении нас. И не одними только словами молитвы желал укрепления нам в нашем настроении, но и самым делом жития своего в уединенном пустынном месте после испытаний. Какие же могут быть еще другие разговоры вокруг его имени и какие основания у отошедших заявлять, что «совесть их спокойна, так как они идут по стопам нашего любимого»? Неужели же это имело место в обращении к верующим? Ведь для этого нужно иметь самые наияснейшие и наитвердейшие совершенно бесспорные основания. А где они? Если нет таковых, то это заявление есть поклеп обиднейший и тяжко грешный, рассчитанный на то, чтобы его авторитетом склонить верующих и прикрыть им свой грех, якобы послушанием «любимому». Здесь уже выходит, не принцип имеет доминирующее значение, а персона, и следование за ней без особых рассуждений. Так в Церкви быть не должно. Мне в высшей степени приятно, отрадно и утешительно, конечно, убедиться в том, что он наш и с нами: но, если бы паче чаяния, он был иного настроения и направления, то следовать за ним «спокойно» нельзя, как бы ни был велик авторитет его персоны. Принцип Истины Святой должен всегда стоять выше и дороже всего. Да упокоит Господь его душу в селениях праведных. Мы должны горячо молиться о нем, как послужившем до конца нашему спасению своими скорбями, испытаниями, молитвами и смертью в пустынном месте. Удивительное дело; в своей обычной молитве о нем за три-четыре месяца приблизительно до его смерти, я почувствовал какую-то особую легкость при возношении его имени и все это время так было легко н сладко молиться за него… Это обстоятельство, мне оторванному от всего и ничего не знающему о происходившем тогда, подсказало, что он — наш, и с нами. Это какое-то было дивное внутреннее знамение. А последующее известие (просьба об успокоении Митрофана и так называемые предсмертные письма, дошедшие до меня через три месяца после его смерти) с несомненностью уже внешним образом подтвердили это. Я, по крайней мере, так думаю и не знаю, можно ли еще думать иначе?

ПОСЛАНИЕ ЕПИСКОПА АЛЕКСИЯ К ПРАВОСЛАВНОМУ КЛИРУ И МИРЯНАМ ВОРОНЕЖСКОЙ ЕПАРХИИ.

«Для меня нет большей радости, как слышать, что дети мои ходят в истине» (3Ин. 1, 4).

Стоя на страже Православия и зорко следя за всеми проявлениями церковной жизни не только во вверенной нашему смирению епархии, но и вообще в патриархате, мы к великому нашему прискорбию обнаружили в последних деяниях возвратившегося к своим обязанностям Заместителя Патриаршего Местоблюстителя Сергия, Митр. Нижегородского, стремительный уклон в сторону обновленчества, превышение прав и полномочий, представленных ему, и нарушение св. канонов (решение принципиальных вопросов самостоятельно, перемещение и увольнение архиереев без суда и следствия и т. п.). (Св. Кирилла пр. 1; Ап. пр. 34).

Своими, противными духу Православия, деяниями, Митр. Сергий отторгнул себя от единства со Святой, Соборной и Апостольской Церковью и утратил право предстоятельства Русской Церкви.

Православные святители и пастыри пытались всячески воздействовать на Митр. Сергия и возвратить его на путь прямой и истинный, но «ничтоже успели».

Ревнуя о славе Божией и желая положить предел дальнейшим посягательствам Митр. Сергия на целость и неприкосновенность Святых канонов и установленного церковного порядка и незапятнанно сохранить каноническое общение со своим законным Главою, Патриаршим Местоблюстителем, Высокопреосвященнейшим Митрополитом Петром Крутицким, — Высокопреосвященнейший Митрополит Иосиф и единомысленные с ним православные архипастыри осудили деяния Сергия и лишили его общения с собою.

Будучи волею Божиею и благословением Заместителя Патриаршего Местоблюстителя Серафима, Архиепископа Угличского, от 16/29 февраля 1927 года, обличен высокими полномочиями быть стражем Воронежской Церкви, с оставлением одновременно и Епископом Козловского округа, и вполне разделяя мнения и настроения верных Православных иерархов и своей паствы, отныне отмежевываюсь от митр. Сергия, его Синода и деяний их, сохраняя каноническое преемство через Патриаршего Местоблюстителя, Митрополита Петра.

Назначенного Патриаршим Местоблюстителем Высокопреосвященнейшим Петром Митрополитом Крутицким от 16-го декабря 1925 года третьим в заместители Патриаршего Местоблюстителя Высокопреосвященнейшего Иосифа, — избираю своим духовным руководителем.

Молю Господа, «Да сохранит Он мирну страну нашу», да утвердит и соблюдет Церковь Свою Святую от неверия, ересей и раскола и дарует нам ревность и мужество «ходить в оправданиях Своих без порока».

Управляющий Воронежской Епархией Епископ Козловский Алексий.

Печать. Январь 9/22 дня 1928 года.

Память св.Филиппа Митрополита Московского. Воронеж.

Глава 6.
Виктор, епископ Глазовский и Воткинский.

Епископ Виктор (Остроградский) был в ссылке с 1922 г. по 1925 г. По возвращении, опротестовал воззвание Митрополита Сергия и был в концлагере 1928-1931 гг. Весной 1931 г. свидетели его видели на Май-Губе счетоводом ларька. Он говорил: «впереди сплошное страдание». Летом 1931 г. из концлагеря он был освобожден и сослан на 3 года в Архангельске край на берег Онеги. Здесь будто бы судьба его связана с Митрополитом Иосифом и Епископом Дамаскиным, но потом, в 1933 году, они по отдельности были отправлены в Сибирь и Епископ Виктор исчез бесследно.

Приняв великий подвиг борьбы за истину и тем решившись на прямой путь мученичества за нее, Епископ Виктор дерзновенно исповедал ее в приводимых ниже письмах-посланиях. Эти письма послужили основанием для духовного управления или епархиального совета Глазовской епархии мужественно отказаться от возглавления Митрополита Сергия. Счастье духовной поддержки и единства с паствою выражено в резолюции Епископа Виктора на постановлении этого управления от 22-го декабря 1927 г.: «Радуюсь благодати Божией, просветившей сердца членов Духовного Управления в сем трудном и великом деле избрания пути истины. Да будет решение его благословенно от Господа, и да будет оно в радость и утешение всей паствы нашей и в благовестие спасения ищущим спасения во Св. Православной Церкви».

Кроме приводимых четырех документов есть еще пять из переписки Епископа Виктора, рисующих историю местной церковной борьбы в подробностях.

Проф. И. М. Андреев, который находился на о. Соловки, в Соловецком Концлагере, вместе с Владыкой епископом Виктором Остроградским с 1928 по 1930 г., сообщает следующие сведения.

«С 1928 по 1930 гг. включительно, Епископ Виктор находился в 4-м отделении СЛОН (Соловецкий Лагерь Особого назначения), на самом острове Соловки и работал бухгалтером Канатной фабрики. Домик, в котором находилась бухгалтерия и в котором жил владыка Виктор, находился вне кремля, в полуверсте от кремля, на опушке леса. Владыка имел пропуск для хождения по территории от своего домика до кремля, а потому мог свободно (якобы «по делам») приходить в кремль, где в роте санитарной части, в камере врачей, находились: владыка епископ Максим (Жижиленко), первый катакомбный епископ и доктор медицины, вместе с врачами лагеря доктором К. А. Косинским, доктором Петровым и мною. Все мы четверо были церковно-православными людьми, не признававшими митрополита Сергия после его «Декларации» и состоявшими в лоне так называемой «Катакомбной Церкви», за что и отбывали наказание. Владыка Виктор приходил к нам довольно часто вечерами и подолгу беседовали по душам. Для «отвода глаз» начальства роты, обычно мы инсценировали игру в домино, за чашкой чая. В свою очередь мы все четверо, имевшие пропуска для хождения по всему острову, часто приходили, тоже якобы «по делам», в домик на опушке леса, к владыке Виктору. В глубине леса, на расстоянии одной версты, была полянка, окруженная березами. Эту полянку мы называли «Кафедральным собором» нашей Соловецкой Катакомбной Церкви, в честь Пресв. Троицы. Куполом этого собора было небо, а стенами — березовый лес. Здесь изредка происходили наши тайные Богослужения. Чаще такие богослужения происходили в другом месте, тоже в лесу, в «церкви» имени св. Николая Чудотворца. На богослужения, кроме нас пятерых, приходили еще и другие лица: священники о. Матвей, о. Митрофан, о. Александр; епископы Нектарий (Трезвинский), Иларион (викарий Смоленский), и наш общий духовник, замечательный духовный общий наш руководитель и старец — протоиерей о. Николай Пискуновский. Изредка бывали и другие заключенные, верные наши друзья. Господь хранил наши «катакомбы» и за все время с 1928 по 1930 г. включительно мы не были замечены. Владыка Виктор был небольшого роста, полный, пикнической конституции, всегда со всеми ласков и приветлив, с неизменной светлой радостной тонкой улыбкой и лучистыми светлыми глазами. «Каждого человека надо чем-нибудь утешить» — говорил он и умел утешать всех и каждого. Для каждого встречного у него было какое-нибудь приветливое слово, а часто даже и какой-нибудь подарочек. Когда, после полугодового перерыва, открывалась навигация и в Соловки приходил первый пароход, тогда, обычно, владыка Виктор получал сразу много вещевых и продовольственных посылок с материка. Все эти посылки через несколько дней владыка раздавал, не оставляя себе почти ничего. «Утешал» он очень многих, часто совершенно ему неизвестных заключенных, особенно жалуя так называемых «урок» (от слова «уголовный розыск»), т. е. мелких воришек присланных как «социально вредных», «по изоляции», по 48 статье.

Беседы между владыками Максимом и Виктором, свидетелями которых часто бывали мы, врачи санитарной части, жившие в одной камере с владыкой Максимом, представляли исключительный интерес и давали глубокое духовное назидание. Оба владыки любили друг друга, неторопливо, никогда не раздражаясь и не споря, а как бы внимательно рассматривая с разных сторон одно сложное явление. Владыка Максим был пессимист и готовился к тяжелым испытаниям последних времен, не веря в возможность возрождения России. А владыка Виктор был оптимист и верил в возможность короткого, но светлого периода, как последнего подарка с неба для измученного русского народа. В конце 1930 г. владыка Виктор кончил свой трехлетний срок концлагеря, но вместо освобождения был отправлен на Май-Губу. Больше я с ним не встречался и о судьбе его ничего не слышал».

ПИСЬМО К МИТРОПОЛИТУ СЕРГИЮ ОТ ОКТЯБРЯ 1927 г.

Ваше Высокопреосвященство, Милостивый Архипастырь и Отец, Дорогой и Глубокочтимый Владыко.

Сейчас получил Ваше благословение на награждение одного из протоиереев г. Вятки митрой и увидел Вашу знакомую дорогую надпись, и от такой неожиданности сердце наполнилось забытой отрадой и прежним благоговением к Вам, с которым я оставил Вас год тому назад. Слёзы невольно потекли из глаз — это слёзы любви к отцу и благодарности Богу. Пусть эти слова будут свидетельствовать Богу о том, что я вовсе не хочу обидеть Вас, посылая Вам это письмо. Я пишу его от скорби за святую Православную Церковь.

Дорогой Владыко. Ведь не так давно Вы были доблестным нашим кормчим, и для всех нас вожделенным нам первопастырем, и одно воспоминание святейшего имени Вашего вливало в сердца наши бодрость и радость. И вдруг — такая печальная для нас перемена: умы наши колеблются, сердца потеряли опору и чувствуется, что мы снова остались без руководителя и защитника от нападающих на нас, — и это с тех пор, как окружили Вас советчики Ваши.

Души наши изнемогают, ужас от созерцания того, что теперь происходит кругом в Церкви, подобно кошмару давит нас, и всех охватывает жуткий страх за будущее Церкви. Там далеко, задумал отложиться Ташкент, тут бурлит и возмущается Ленинград, здесь стенает и вопиет к Небу Вотландия и опять бунтует Ижевск, а там в скорби недоумения приникли к земле Вятка, Пермь и пр. города, а над всеми сими готовится вот-вот произнести свой решительный суд Москва.

Ведь везде пошло одно лишь разрушение Церкви и это в «порядке управления». Что это такое? Зачем это? Неужели св. Церковь мало ещё страдала и страдает от «внешних». И какая может быть польза от этих разрушающих мир гибельных распоряжений. Вот взять и нашу, едва увидевшую свет Вотскую епархию. Как рад был народ, и как бы в ней могла развиваться церковная жизнь. И вдруг в угоду «злому гению», из-за корыстных и злобных его целей и происков, а также ради личных вожделений эта, едва начавшая через Вас жить епархия, — уже разрушается. Не справедливо ли было перед Богом и людьми одним Вашим распоряжением утвердить её бытие в территориальных границах Вотской области, за что благословило бы Вас небо и земля.

Ведь за это говорит сама Истина: народ, объединённый в гражданском отношении необходимо объединить и в церковном, а не давать из меркантильных соображений дробить его на пять частей.

Владыко, пощадите Русскую Православную Церковь — она вручена Вам, и от Вас много зависит не давать разрушать её в порядке управления. Пусть не подвергается порицанию всечестная глава Ваша, и да не будет причин к расколам и отпадениям от Церкви. Если же этого не будет сделано — соблюдено, то свидетель Бог и Ангелы Его, в Церкви произойдёт великий раскол, от которого не спасёт и предлагаемый Собор, который теперь сам уже заранее называется именем, которое лучше не произносить.

Возведи окрест очи твои с вершины умственной горы и виждь чада твои (Ис. 60:4), как волнуются и страдают они, и будь нам виновником мира и споспешником покоя Церкви. О сём просим и молим св. душу Твою.

Да будет всегда с Вами помощь Божия, ограждающая Вас от зла, укрепляющая в добре, утверждающая в мудрости первоиерарха, ободряющая в избрании пути истины.

Припадая к свящ. стопам Вашим, Ваш нижайший послушник и богомолец Еп. Виктор.

ВТОРОЕ ПИСЬМО ЕМУ ЖЕ ОТ 16 ДЕКАБРЯ 1927 Г.

Ваше Высокопреосвященство, Милостивый Архипастырь, Глубокочтимый и дорогой Владыко.

В октябре месяце я с сыновней любовью возымел дерзновение высказать Вашему Высокопреосвященству свою скорбь по поводу начавшегося губительного разрушения Православной Церкви «в порядке управления».

Таковое разрушение Церкви Божией есть вполне естественное и неизбежное следствие того пути, на который поставило Вас Ваше «воззвание 16 июля», и которое для нас смиренных и боящихся Бога и для всех христолюбивых людей является совершенно неприемлемым.

От начала до конца оно исполнено тяжёлой неправды, и есть возмущающее душу верующего глумление над святой Православной Церковью, и над нашим исповедничеством за истину Божию. А через предательство Церкви Христовой на поругание «внешним», оно есть прискорбное отречение от Самого Господа Спасителя.

Сей же грех, как свидетельствует Слово Божие, не меньший всякой ереси и раскола, а несравненно больший, ибо повергает человека непосредственно в бездну погибели, по Неложному Слову: «иже отречется Мене пред человеки» и проч.

Насколько было в наших силах, мы себя самих и нашу паству оберегали, чтобы не быть нам причастниками греха сего, и по этой причине само воззвание возвратили обратно. Принятие воззвания являлось бы пред Богом свидетельством нашего равнодушия и безразличия в отношении к Святейшей Божией Церкви, Невесте Христовой.

По страху же Божию для меня явилось теперь неприемлемым уже и Ваше распоряжение о моём перемещении: боюсь, — как пишет мне один святитель, — не будет ли выявление послушания с нашей стороны учтено «ими» (синодом) как одобрение содеянного «ими». И потому, если бы мне была предоставлена полная свобода передвижения, которой я не имею как административно высланный, то я тогда спросил бы себя: не придётся ли мне за это послушание отвечать перед Богом, ибо оно по существу объединяет меня с людьми от Бога удалившимися. А что «воззвание», действительно, достойно многих слёз, и что удаляет человека от Бога, — об этом я свои мысли изложил особо в форме письма к ближним, которое здесь прилагается.

Что же в дальнейшем? — В дальнейшем я бы молил Господа, и не только я, но и вся Православная Церковь, чтобы Он не ожесточил сердца Вашего, как некогда сердце фараона, но дал бы Вам благодать сознания содеянного греха и покаяния на жизнь. Тогда все верующие в радости и слезах благодарения Богу опять придут к Вам, как к отцу, пастыри — как к первопастырю, и вся Церковь Русская — как к своей священной главе.

Враг вторично заманил и обольстил Вас мыслью об организации Церкви. Но если эта организация покупается такой ценой, что и Церкви Божией как дома благодатного спасения человека уже не остаётся, а сам получивший организацию перестаёт быть тем, чем он был, ибо написано: «да будет двор его пуст и епископство его да приимет иной», то лучше бы нам не иметь никогда никакой организации.

Что пользы, если мы, сделавшиеся по благодати Божией храмами Святого Духа, стали вдруг непотребными, а организацию себе получили? Нет. Пусть погибнет весь вещественный мир видимый, пусть в наших глазах важнее его будет верная гибель души, которой подвергается тот, кто представляет такие внешние предлоги для греха.

Если же ожесточение сердца пошло далеко, и надежды на покаяние не остаётся, то и на сей исход мы имеем просвещающее нас слово: «Тем же изыдите от среды их и отлучитеся, — глаголет Господь, — и нечистоте их не прикасайтеся, и прииму вас и буду вам во Отца и вы будете Мне в сыны и дщери, — глаголет Господь Вседержитель» (2 Кор. 6:14-18).

Вашего Высокопреосвященства Глубокочтимого Архипастыря во Христе брат, сердечно преданный Виктор, Еп. Ижевский и Вотский.

16 декабря 1927 г.

«ПИСЬМО К БЛИЖНИМ», ДЕКАБРЯ 1927 ГОДА.

«Блюдите, да не прельщены будете»

Благодать Господа нашего Иисуса Христа со всеми вами!

Други мои возлюбленные! С великой скорбью сердца скажу вам о новой лести, чрез которую враг наш диавол хочет увлечь души христианские на путь погибели, лишив их благодати вечного спасения. И эта лесть, увы, нам грешным, намного горше первых трёх: живоцерковников, обновленцев, григориан, безумие которых без труда всем было явно, а это трудно тем, у кого ум и сердце обращены к земным вещам, ради которых люди привыкли отрекаться от Господа.

Но пусть узнают все, что последняя декларация, воззвание от 16/29 июля с. г. митр. Сергия — есть явная измена Истине (Ин. 14, 6).

Кого предали подписавшие «воззвание» и от кого они отреклись?.. (Деян. 14, 13) — Они отреклись от Святейшей Церкви Православной, которая всегда во всём чиста и свята, не имея в себе скверны или порока, или чего-либо подобного (Еф. 5, 27).

Ей они вынесли открытое пред всем миром осуждение, ими она связана и предана на посмеяние «внешним» как злодейка, как преступница, как изменница своему Святейшему Жениху Христу, — Вечной Истине, Вечной Правде. Какой ужас…

Св. Церковь, которую стяжал Себе Господь Кровью Своею от мира сего (Деян. 20, 28), и которая есть Тело Его (Кол. 1, 24), а для всех нас — дом вечного благодатного спасения от сей жизни — погибели, — ныне эта св. Божия Христова Церковь приспособляется на служение интересам не только чуждым ей, но и даже совершенно не совместимым с её Божественностью и духовной свободой. Многие христиане поступают как враги креста Христова, — говорит Апостол… О земном (политике) они мыслят, забывая, что наше жительство на небесах (Фил. 3, 18-20) — «ибо не имеем здесь пребывающего града, но грядущего града себе взыскуем» (Евр. 13, 14).

И какое может быть объединение Церкви Божией с гражданской властью, какой бы она ни была, когда цели её деятельности исключительно материально-экономического направления, и хотя внешне могут быть моральны, но чужды веры в Бога, или даже враждебные Богу. Между тем, цели деятельности Церкви исключительно духовно-нравственны, и через веру в Бога выносят человека за пределы земной жизни для достижения благодатью Божиею вечных небесных благ. «Разве не знаете, что дружба с миром — вражда против Бога. И кто хочет миру быть друг, становится врагом Богу?» (Иак. 4, 4).

Отсюда Церковь Христова по самому существу своему никогда не может быть какой-либо политической организацией, а иначе она перестанет быть Церковью Христовой, Церковью Божией, Церковью вечного спасения.

И, если ныне через «воззвание» Церковь объединяется с гражданской властью, то это не простой внешний манёвр, но вместе с тяжёлым поруганием, уничтожением Церкви Православной, здесь совершён и величайший грех отречения от Истины Церкви, какового греха не могут оправдать никакие достижения земных благ для Церкви. Не говори мне, что таким образом у нас образовалось Центральное Управление и образуются местные управления, и получается видимость внешнего спокойствия Церкви, или, как говорит воззвание, «законное существование Церкви», — это и подобное сему любят говорить и все раньше уловленные врагом диаволом в отпадении от Церкви Православной.

Что пользы, если мы сами, сделавшиеся и называющиеся Храмом Божиим (2Кор. 6, 16), стали непотребны и омерзительны в очах Божиих, а внешнее управление себе получили. Пусть же мы не будем иметь никогда никакого управления, а будем скитаться, даже не имея где главу приклонить, по образу тех, о которых некогда сказано: «Скитались в овечьих и козьих кожах, терпели лишения и озлобления. Те, коих не достоин был весь мир, блуждали по горам и пустыням, в пещерах и ущельях земли» (Евр. 11, 37-38). Но пусть путём таких страданий сохраняться души православные в благодати спасения, которой лишаются все, уловленные диаволом подобными внешними предлогами.

«Горе миру от соблазнов, ибо надобно придти соблазнам»; каждой душе предстоит быть испытанной и каждому месту просеяну, чтобы от соломы отделилось зерно хотя и в небольшом количестве, т. к. мало избранных, — сказал Господь; «но горе тому человеку, от которого соблазн приходит» (Мф. 18, 7). Мы же, други мои, не будем подавать соблазна Церкви Божией, чтобы нам не быть осуждёнными Судом Господним.

«Берегитесь, чтобы вас не ввели в заблуждение, ибо многие придут под именем Моим…и многих прельстят», предупреждает Господь (Лк. 21, 8), а св. Апостол, попечительствуя о нас, говорит: «Смотрите, поступайте осторожно, не как неразумные, но как мудрые, дорожа временем, потому что дни лукавы» (Еф. 5, 15-16).

Да не ожесточит Господь и сердца, подписавших воззвание, но да покаются и обратятся и да очистятся грехи их. Если же не так, то будем беречь себя от общения с ними, зная, что общение с увлечёнными есть наше собственное отречение от Христа Господа.

Други мои, если мы истинно веруем, что вне Церкви Православной нет спасения человеку, то когда извращается истина Её, не можем оставаться мы безразличными ночными почитателями Её, но должны пред всеми исповедовать истинность Церкви. А что другие, хотя бы и в бесчисленном множестве, и хотя бы начальные иерархи, остаются равнодушными и даже могут употреблять в отношении нас свои прещения, то здесь ничего нет удивительного. Ведь и раньше нередко бывало, и четыре года тому назад так было, что отпадшие от истины составляли соборы, и Церковью Божией себя называли и, по-видимому заботясь о правилах, делали запрещения неподчинившимся их безумию, но всё сие делали на свой позор и на вечную погибель.

«Верен Господь. Он утвердит нас и сохранит от лукавого».

«Господь да управит сердца наши в любовь Божию и в терпение Христово» (2Сол. 3, 3-5).

Епископ В. Г. (Виктор Глазовский)

Декабрь 1927 г.

ИЗ ПОСЛАНИЯ К ПАСТЫРЯМ ОТ 28 ФЕВРАЛЯ 1928 Г.

«Вы оправдывающие себя законом, остались без Христа, отпали от благодати» (Гал. 5, 4).

… И это падение их не малое и не тайное, но весьма великое и всем очевидное для имеющих ум (1Кор. 2, 16); а обнаружилось оно в известном «воззвании» 16/ 29 июля и в последовавшем за ним дерзком разрушении Православной Церкви.

«Воззвание» прельщённых есть гнусная продажа непродаваемого и бесценного, т. е. — нашей духовной свободы во Христе (Ин. 8, 36); оно есть усилие их, вопреки слову Божию, соединить несоединяемое; удел грешника с делом Христовым, Бога и Мамону (Мф. 6, 24) и свет и тьму (2 Кор. 6, 14-18).

Отступники превратили Церковь Божию из союза благодатного спасения человека от греха и вечной погибели в политическую организацию, которую соединили с организацией гражданской власти на служение миру сему, во зле лежащему (1Ин. 5, 19).

Иное дело лояльность отдельных верующих по отношению к гражданской власти. При первом положении Церковь сохраняет свою духовную свободу во Христе, а верующие делаются исповедниками при гонении на веру; при втором положении она (Церковь) лишь послушное орудие для осуществления политических идей гражданской власти, исповедники же за веру здесь являются уже государственными преступниками.

Всё это мы видим на деятельности митр. Сергия, который в силу нового своего отношения к гражданской власти вынужден забыть каноны Православной Церкви, и вопреки им он уволил всех епископов-исповедников с их кафедр, считая их государственными преступниками, а на их места он самовольно назначил непризнанных и непризнаваемых верующим народом других епископов.

Для митр. Сергия теперь уже не может быть и самого подвига исповедничества Церкви, а потому он и объявляет в своей беседе по поводу «воззвания», что всякий священнослужитель, который посмеет что-либо сказать в защиту Истины Божией против гражданской власти, есть враг Церкви Православной. Что это разве не безумие, охватившее прельщённого? Ведь так рассуждая, мы должны будем считать врагом Божиим, например, Святителя Филиппа, обличившего некогда Иоанна Грозного и за это удушенного; более того, мы должны причислить к врагам Божиим самого великого Предтечу, обличившего Ирода и за это усечённого мечом.

…Вот почему св. Максим Исповедник, когда его уговаривали и страшными мучениями заставляли вступить в молитвенное общение с неправомудрствующим патриархом, воскликнул: «Если и вся вселенная начнёт причащаться с патриархом, я один не причащусь с ним». Почему это? Потому что он боялся погубить душу свою через общение с увлечённым в нечестие патриархом, который в то время не был осуждён собором, а наоборот был защищён большинством епископов.

Ведь церковная административная власть даже в лице соборов, не всегда и раньше защищала Истину, о чём ясно свидетельствует история святителей Афанасия Великого, Иоанна Златоуста, Василия Великого, Феодора Студита и др. Как же я могу оставаться впредь неразумно безразличным? Этого не может быть. Вот почему мы и встали на единственно возможный в нашем теперешнем положении выход — это путь исповедничества Истины спасения. Путь этот тяжёл, это — путь подвига; но мы уповаем не на свои силы, но взираем на начальника веры и совершителя Иисуса (Евр. 12, 2).

И дело наше есть не отделение от Церкви, а защита Истины и оправдание Божественных заповедей, или ещё лучше — охранение всего домостроительства нашего спасения. Вот почему с обличением митр. Сергия выступил целый сонм архипастырей: митрополиты (Иосиф, Агафангел, Арсений), архиепископы, епископы и множество отдельных пастырей, которые заявляют митр. Сергию, что они не могут далее признавать его за руководителя Православной Церкви, а будут управляться самостоятельно до времени.

Смотрите же, други мои и сопастыри, чтобы не быть вам увлечёнными духовными зверями. Довольно и прежнего, бывшего в недавнее время, падения; теперь мы будем ходить осторожно. Мир Божий, превосходящий всякое разумение (Фил. 4, 7) да исполнит сердца ваши и помышления ваши и да управит путь ваш во Христе Иисусе, Господе нашем. Аминь.

Еп. Виктор (Печать: Е. В.)

28 февраля 1928 г.

Глава 7.
Александр, Архиепископ Харьковский.

Будущий архимандрит Александр (Петровский) получил светское образование, кончил юридический факультет. Жил с матерью, которую очень любил. По смерти ее, молодой человек получил полную свободу и некоторые средства. Загулял. И долго длилось, что вел он жизнь, когда ранее трех-четырех часов ночи редко и приходил домой. И вот однажды, возвратился он так домой и лег у себя в комнате. Она только занавеской отделена была от комнаты, где почивала его покойная мать. Комната эта так и осталась в прежнем виде своем. И видит он: раздвигается занавеска, входит его мать и говорит ему: оставь это все и поступай в монастырь.

Это видение так повлияло на молодого человека, что он резко переменил образ жизни, а скоро и действительно принял постриг. И вот привел его потом Господь в Козельщанскую женскую обитель, Полтавской епархии, которая была тогда многолюдной и богатой. Был там прекрасный храм, типография, иконописная мастерская. Служило там, найдя пристанище после закрытия церквей, двенадцать священников. Забыть нельзя, — как пишет свидетель — как они пели акафист Живоносному Гробу. Мощным хором раздавался припев: Радуйся, Живоносный Гробе, из него же Христос воскресе. Были между ними замечательные люди — подвижники, певцы, проповедники.

Когда уж очень становилось туго монастырю от всяких репрессий большевиков, часть сестер до пятидесяти человек, переместилась на реку Псел, где образовался скит. Во главе его и стал о. Александр. Он обладал сам прекрасным тенором, любил пение и умел вдохновить народ на общее пение. Закрыт был Козельщанский монастырь, закрыты все храмы по близости. Старосте одного из них удавалось с большим трудом отстаивать скит, и туда собиралась масса народа со всей округи. «Пойте все»! — обращался о. архим. Александр к народу — и вся масса молящихся подхватывала все основные молитвословия всенощного бдения или литургии. Служба совершалась истово, по уставу, всенощная тянулась не меньше четырех часов — и проходила с громадным подъемом.

Батюшка особенно заботился об улучшении народного пения. Так шло до 1932 года. Вызвали тогда старосту и о. Александра в «сельраду» — и всему наступил конец.

Отец Александр уехал. Поставлен он был скоро епископом, потом архиепископом и чрез несколько лет видим мы его в Харькове, где он быстро приобрел такую же всеобщую любовь. Был он человеком необыкновенно живым, общительным, ласковым, а вместе умел стойкость свою сочетать с удивительной выдержкой, которая проявлялась во всем. Так, например, не удовлетворяла его, привыкшего к вдохновенно-торжественному провождению службы, та рутина, которую он нашел в Харькове. Но ничего он не стал ломать, все осталось по прежнему. А однажды дал показательный урок. Было это на Пасху. Служили ее, как обычно, и проведены были так торжественные службы в первый и второй день. На третий — службы не предполагалось, — все на работе. Владыка обратился с просьбой к народу и клиросу — не отходить от святого обычая, установленного Церковью — все три дня совершать праздничные службы: — «Возвеселимся о Господе». Не смотря на рабочий день — храм оказался по-прежнему переполнен народом. Началась праздничная служба, но хор, по принятому начал петь «по скору», не повторяя всех праздничных песнопений. Владыка обернулся к народу — пойте все! — и весь народ стал петь пасхальный канон. А клирос, сначала растерявшись, подхватил пение, стал руководить им — и прошла служба с таким молитвенным подъемом, как никогда. Владыка после службы специально благодарил хористов, а те (были среди них имевшие тридцатилетний стаж) говорили потом, что не было в их жизни никогда такой благодатной службы, и никогда так тепло не выражал им благодарности архиерей.

Одна за одной стали закрываться церкви в Харькове. Дольше всего, кроме Николаевской, оставались три: Трех Святителей, называемая «гольбергская», так как сооружена была она на средства еврея Гольберга, Журавлевская, в рабочем поселке, которая держалась необыкновенным самоотвержением батюшки (требуют «ремонта» храма, якобы необходимая для предотвращения разрушения храма — батюшка сам совершает его, красит собственноручно) и, наконец, две церкви на горе Холодной, она же с другой стороны и Лысая, где в одной части была церковь Озерянская, а в другой Николаевская. Журавлевская церковь не была очень посещаема: туда боялись ходить, в рабочий поселок, но и она оказалась закрытой. Озерянская — также. Оставалась одна Николаевская на Лысой горе не только на весь Харьков, но и на весь район: ближайшие храмы были в Екатеринославе и в Луганске.

Церковь была на окраине и народ мог собираться туда без особого опасения. Собирались отовсюду. Сам Владыка приезжал издалека на извозчике: в районе храма не нашлось никого, кто согласился бы принять архиерея. На другом конце города, за пять километров, нашелся церковный человек, пустивший к себе Владыку.

За время служения Владыки Александра на Лысой горе предложено было принять для совершения служб в Николаевский храм живоцерковников, так, чтобы одно воскресенье служил Владыка Александр, а другое — живцы. Народ пришел в страшное возбуждение: готовы были кольями встретить пришельцев. Владыка удержал от эксцессов. — Дадим им место, — увещевал он. Предложено было живистам совершать службы в одном из приделов, с тем, чтобы он был отделен стеной от остального храма, с вторым приделом. Начальство наложило запрет на такое решение: фундамент не выдержит возведения стены. Составлен был, однако проект, который обеспечивал фундамент от повреждения — и в одну неделю стена оказалась сооруженной. Живцы образовали «сороковку» — никого, кроме этих 40 организаторов живо-церковного прихода, никогда на службах не бывало, хотя там было и духовенство и прекрасный хор, который из каких-то источников получал жалованье.

А в самом Николаевском храме бывало столько народа, что причащение продолжалось по несколько часов, пока народ, подходящий к чаше, пел «Тело Христово приимите . ..» Исповедь, конечно, была общей — при таком количестве исповедников. А только кончалось причащение — в пять часов вечера, — надо было до вечерни совершить несколько десятков крещений; восемьдесят, девяносто, до ста двадцати. И тут, конечно, крещение совершалось общее. Приезжал народ с далеких мест и терпеливо простаивал долгие, долгие службы. А какой подъем царил на них — передать нельзя, какое пение — забыть нельзя. Владыка умел вдохновлять пение от всего сердца. Бывало, говорить он, когда обычным порядком поют «Подай Господи»: — да, ведь так и человека не станете просить, чтобы он подал, разве так холодно просят? — пойте все! И когда тысячная толпа едиными устами, единым сердцем начинала петь — такая молитва звучала в храме, о которой здесь, заграницей, и малого понятия не имеют.

Показательно, что Владыка Александр (так же, как быший до него в Харькове, и переехавший потом в Киев митрополит Константин) не поминали никогда митроп. Сергия. Поминали «Восточных Патриархов» и местного Владыку — митроп. Константина или архиеп. Александра. Все понимали в чем дело. Если же кто по незнанию или лукавству, спрашивал Владыку, почему не поминается митроп. Сергий, он неизменно отвечал: «не можем мы его поминать, нет у нас связи с ним».

Не минула общая судьба стоятелей за правду Церковную и Владыку Александра. Он чувствовал это, просил своих духовных чад не унывать: что бы дальше ни было — держитесь, крепитесь. Близким он говорил, что он — последний архиерей на юге России.

Однажды он был схвачен и посажен в Холодногорскую тюрьму. Это было великим событием в жизни тюрьмы, когда привели его — высокого семидесятилетнего старца: с почтением встречен он был сидельцами. Не долго он пробыл в заключении: кончилась там его жизнь. Как? — Один Господь знает. Это осталось тайной для его духовных чад.

В городской судебно-медицинский морг Харькова был привезен из корпуса неизлечимых больных колонии НКВД на Каченовке, под городом, труп старика, совершенно голый, только с номером на ноге и с документом, в котором указана была фамилия — Петровский, с предписанием похоронить. Доктор, бывший иподиакон, и привратник, дежуривший у ворот, архимандрит, получивший здесь работу, сразу же опознали Владыку Александра. Он был остриженный и обритый, но его величественный вид отличил бы его из сотни трупов, обычно жалких в своей наготе. Но вдруг было получено из тюрьмы предписание — труп Петровского немедленно возвратить, так как он был послан по ошибке. Перевязавши номер с тела Владыки на тело одного безроднаго, отправили последнего с документом Петровского в тюрьму. А Владыку одели в архиерейское облачение и о. архимандрит, который всегда, служа при морге, отпевал всех попадавших сюда, отпел и Владыку. Ранним утром вывозили гроб Владыки Александра из двора морга, но вся улица оказалась запруженной народом, по преимуществу сверкая белыми косынками сестер Козельщанского монастыря.

С плачем, с крестным знамением, опускаясь на колени, встретила толпа повозку с гробом. Возчик быстро погнал лошадей. Нельзя было не бояться такого обнаружения секретных похорон.

Владыка был похоронен за Холодной горой, на кладбище села Зелютина.

Это было осенью 1939 года. Могила его стала предметом почитания. На следующую осень — поминали годовщину.

После ареста Владыки службы продолжались.

В Вербное воскресение, весною 1941 года, была последняя служба. Уже за службы Великого поста наложили налог в 125 тысяч. Уплатили. Но не все было благополучно в «пятидесяти», которая отвечала за церковь: попали туда воры и враги Церкви. Объявлено было, что по болезни батюшки службы не будет. Священников было много — но никто не имел права совершать службу, кроме того кто официально был приписан к храму. Так никогда не узнали прихожане, что была за причина «болезни»: слухи были, что потребовали новый налог в 120 тысяч за Страстную седмицу. Его бы, конечно, собрали — деньги бросали ,не считая. Но видимо не доходили деньги по назначению. Так или иначе — службы не было. Объявлено было — расходитесь до четверга, служба страстей Господних — будет.

Страстного Четверга никто не забудет из тех, кто там был. Несметная толпа собралась — тысяч восемь — которая запрудила всю улицу. Для соблюдения порядка прибыла милиция. Но порядок не нарушался, и если от кого избавила милиция — так это от опасности нападения комсомольцев. Церковь оказалась закрыта. Шла служба у живцов — но там кроме «сороковки» своей никого не было: и в голову не приходило никому из собравшихся, что там можно молиться. Заходили туда из любопытства, посмотреть.

И вот совершена была полная служба двенадцати Евангелий на площади — тайно. Впереди стояли многочисленные священники без облачений, окруженные тесной толпой молящихся. Они про себя читали соответствующие Евангелия, а затем раздавалось: «Слава страстем Твоим, Господи …», и все песнопения положенные по службе, пелись всем народом. Возгласы совершались про себя, благословение давалось «тайно». Народ стоял со свечами, с собою принесенными. Погода была дивная, тихая . . .

— Расходитесь по домам — сказано было после окончания службы. Тут же было обещано, что на Пасху служба будет. Народу собралось еще больше — прошла она так же, вне храма. Больше не было служб до Троицы. За это время произошло «обновление» пятидесятки — каким-то чудом удалось выбросить из нее вредителей на общем собрании, на котором присутствовал представитель власти. Вопрос был теперь за священником: старый, после того, как объявил, что «по болезни» служить не может, исчез бесследно. Согласился пойти один священник, который служил счетоводом в колхозе. Долго тянули с его припиской, так что первая служба состоялась только на третий день Троицы. Хотя то был рабочий день — народу собралось опять масса. Но недолго пришлось ему послужить: он был мобилизован и взят в армию. До прихода немцев служб больше не было. А с их приходом открылось много церквей — жизнь стала другая.

Глава 8.
Епископ Аркадий, викарий Полтавской епархии.

Молодым священником о. Аркадий Остальский прибыль с фронта в Житомир в 1917 г., и получил маленькую церковь в центре города, при которой организовал братство. Ранее он был в г. Старо-Константинове. Несмотря на начавшиеся в эти годы (1917-1918) гонения на Церковь о. Аркадий со всем пылом молодой натуры устремляется на защиту веры православной, и привлекает своими проповедями огромное количество молящихся. Ежедневный утром и вечером Богослужения, совершаемые о. Аркадием и его пламенный проповеди и утешения вносили теплую струю радости в измученные сердца людей. Гонения на Церковь с каждым годом усиливались и работа Братства проходила в чрезвычайно трудных и опасных условиях. ЧК преследовало верующих, закрывались церкви, увольняли с работы за религиозные убеждения. О. Аркадий, всегда вдохновенный, горящий небесным огнем, все более и более привлекал к себе верующих и объединял их единой мыслью о Господе. Братство имело много забот: помогали бедным, больным, обучали детей Закону Божиему, хоронили умерших. Все члены Братства были полны энтузиазма, а горячие молитвы о. Аркадия всех воодушевляли. Популярность о. Аркадия все возрастала. Приток молящихся и прихожан вырос настолько, что о. Аркадий не в силах был выполнять требы, особенно исповедь. О. Аркадий вынужден был применять иногда общую исповедь, представлявшую собою умилительную картину. Все исповедники стояли на коленях, а очи их были направлены на стоявший впереди крест с. изображением Распятия. О. Аркадий, стоя на амвоне, призывал к покаянию в совершенных грехах.

Но вот появляется в 1921 г. декрет об изъятии ценностей. Св. Патриарх Тихон объявляет всем верующим о недопустимости добровольной сдачи церковных ценностей в руки неверных и особенно св. чаш, освященных благодатию Божией. О. Аркадий, как преданный сын Церкви подчиняется указаниям Свят. Патриарха и ценностей не сдает. Но сатанинская власть делает свое дело. Однажды после совершения Божественной Литургии при выходе из храма о. Аркадий арестовывается агентами ЧЕКА. Вся огромная толпа молящихся двинулась вместе с арестованным о. Аркадием к зданию ЧЕКА. Разъяренные солдаты-чекисты оттянули всю толпу к забору, взяли ружья на изготовку и злобно закричали: «разойдитесь по домам, иначе — стрелять будем!» Все молчали, прижавшись друг к другу, притаив дыхание.

Но вот выступает монахиня Серафима и смело говорить: «Нет, мы не уйдем, пока вы не отпустите нашего Батюшку, — или берите нас всех вместе с ним». Солдаты опустили винтовки и нас всех — рассказывает свидетельница, — повели в подвал ЧК. Было жутко и радостно. Весть о событии с о. Аркадием мгновенно облетела весь город. В ЧК’а стали присылать бесчисленное множество посылок.

Арестованные были сыты, также как и конвой. Под руководством монахини А. в подвале ЧК’а пели церковные песнопения. Изредка через окно видели о. Аркадия выведенного на прогулку во дворе. О. Аркадий украдкой осенял нас крестным знамением. Так прошло два дня. Наконец, в камеру пришел начальник ЧК’а Потапов и спросил нас — «долго ли мы будем упорствовать?» Снова монахиня Серафима выступила от лица всех и сказала: — «У вас, товарищ начальник, такое доброе лицо; вы, наверное, никому не хотите зла. Отпустите нам нашего батюшку». Начальник улыбнулся и приказал выходить поодиночке к следователю.

Следователь предлагал каждому из нас подписать уже приготовленную бумагу, в которой о. Аркадий обвинялся в сопротивлении советской власти и в возбуждении народа против нее. Я отказалась подписать эту фальшивку, но следователь заявил, что если я не согласна с ее содержанием, нужно сделать оговорку. Так я и сделала, написав, что люди пошли за о. Аркадием по собственной воле, а вовсе не по его наущению.

Спустя некоторое время объявляется над о. Аркадием открытый суд. К суду было вызвано очень много свидетелей. Все они говорили одно и то же, отзываясь об о. Аркадии, как о прекрасном человеке, бессребренике, священнике, всю свою жизнь отдавшему только на служение Богу и людям. Приводилось много примеров его доброты и исключительной самоотверженности. Казалось, что после всех этих свидетельских показаний, личность о. Аркадия всесторонне освещена и улик никаких нет. Но прокурор, молодой, весьма гордый и самоуверенный, с циничной откровенностью заявил, что вся характеристика, данная свидетелями об о. Аркадии является не оправданием, а усугублением предъявленного обвинения, ибо идеи, так горячо проповедуемые и приводимые им в жизнь, противоречат идеям сов. власти, и что подобные лица не только не нужны сов. государству, но и крайне вредны. Самым возмутительным обвинением, которое прокурор предъявил о. Аркадию — это возбуждение толпы против советской власти, в то время, когда о. Аркадий в своих проповедях никогда не затрагивал политических вопросов. Но суд советский был беспощаден. Приговор — смертная казнь, но таковая заменяется 10-ю годами тюремного заключения на севере. Приговоренный о. Аркадий был отведен под сильным конвоем в тюрьму, но народ его сопровождал всю дорогу. Больно и горько было на душе. Лишь одно радовало, что вся эта огромная толпа верила в Правду Божию.

Шли годы. Церковь была закрыта и братство также. Но все же члены братства продолжали тайно работать, собираясь временами, то на квартире матери о. Аркадия, то у кого-либо из членов Братства.

Прошли годы его заточения. Освобождаясь с места ссылки о. Аркадий едет в Саров, в обитель преп. Серафима. Здесь он преображается постригом в монахи. Еще в бытность его священником, он разошелся со своей женой. Чисто светская дама, она оставила его и вышла замуж за советчика. И почти всю свою священническую деятельность о. Аркадий провел в одиночестве. По принятии о. Аркадием монашества он был хиротонисан в конце двадцатых годов в сан Епископа, викария Полтавской епархии. Пробыв недолго в Лубнах, он был арестован и сослан в Казань, оттуда он бежал и, долгое время, скрываясь, жил в Петрограде. Жил он на Киевском подворье, служа тайно. Затем он выехал в Москву и был арестован и посажен в Бутырскую тюрьму. Затем был сослан в Соловки. Оттуда был выпущен. В 1934 г. был инкогнито у Владыки схиархиепископа Антония в Киеве. Вскоре он был снова арестован в г. Рыльске.

В одно из пребываний его в Москве в несколько свободных условиях, одна из обращенных им к вере женщин, Надежда Ал., обладающая поэтическим талантом написала о Владыке Аркадии два стихотворения. Одно — описание торжественной праздничной службы в Москве: — множество молящихся, храм залит светом, епископ, окруженный любящими, — и всюду духовная радость, красота и молитвенный восторг. Другое стихотворение относится к новым испытаниям, какие пришлось епископу Аркадию перенести в связи с новым арестом и ссылкой в Соловки. В этом стихотворении описывает отъезд епископа Аркадия в ссылку: — ночь, одиноко стоящие женщины, отправка арестованного, решетки вагона, появление епископа Аркадия, последнее его троекратное благословение.

Вся жизнь еп. Аркадия — одни страдания за Христа. Едва приедет из ссылки, как через месяц снова арестовывается и ссылается.

В дни свободы приходилось часто скрываться, а иногда тайно он приезжал к матери, куда въезд ему был воспрещен. Однажды, возвращаясь из ссылки и будучи тайно в. Москве, еп. Аркадий решил обратиться к митрополиту Серию за советом, как ему быть и что делать. Митрополит Сергий, прежде чем разговаривать, потребовал от еп. Аркадия немедленной явки его в НКВД.

После ссылки на север он вернулся незадолго перед началом второй войны совершенно седым. Он рассказывал, что на Соловках ему предложили остаться добровольно на службе в качестве кассира и что обещали прекратить за ним преследование, если он откажется от священнослужения. Но он предпочел жизнь в сплошных лишениях, имея в сердце своем Господа Бога.

Совсем незадолго до немецкой оккупации Еп. Аркадий был еще раз в Житомире, повидал близких ему людей и членов Братства, а затем уехал куда то на Волгу. И там был арестован и сослан, о чем известила его друзей его квартирная хозяйка. С 1937 г. с начала последнего страшного террора, никаких сведений о нем не поступало, и можно полагать, что из ссылки он более не возвращался.

Глава 9.
Епископат украинского экзархата.

Кроме отдельных глав, посвященных выше жизни и страданиям епископов Украины Василия Прилукскаго, Александра Харьковского и Аркадия имеются краткие сведения и о других епископах этого края.

Константин, митрополит Киевский.

Митрополит Константин (Дьяков), последний Экзарх Украины, хиротонисан Святейшим Патриархом Тихоном в 1923 г. для Харькова. В 1935 г. он переехал из Харькова в Киев. При нем был полный разгром православной Церкви на Украине. Митрополит Константин в октябре 1937 г. был арестован и через 12 дней расстрелян. Его родственница сильно горевала, а особенно из-за того, что не знала, где его тело было похоронено. И вот, спустя некоторое время, Владыка Митрополит Константин явился ей в полувидении, как бы на одном пустыре у свеженасыпанного холма и сказал: «здесь мое лежит тело». А. Л. пошла искать могилу. Прежде всего она посетила Лукьяновское кладбище, расположенное близь Лукьяновской тюрьмы. Долго она изучала лица кладбищенских сторожей и, наконец, одно лицо ей внушило доверие, и она начала его осторожно опрашивать: не приходилось ли ему зарывать из Лукьяновской тюрьмы покойника, притом описала приметы. Оказалось, что она напала, как раз на того могильщика, который, вместе с другими, зарывал покойного Митрополита Константина. Под строгим секретом он ей поведал подробно, что знал и указал на кладбищенском пустыре холм где был зарыт, вместе с другими, Митрополит Константин. Все это поведала А. Л., когда тайно отпевал его Владыка схиархиепископ Антоний. А перед этим приблизительно за год были расстреляны его дочь Милица и зять Борис. Митрополит был из вдовых протоиереев.

Пимен, митрополит Харьковский.

Митрополит Пимен (Пегов) до первой мировой войны был епископом в Проскурове (на Волыни). После революции — митрополитом в Харькове. Отличался стойким характером. Терпел всякие притеснения: выдворение из Успенского кафедрального собора, лишение монастыря и подворья, угрозы ареста и ссылки, выселение на окраину города. В условиях борьбы и скудости средств издал полный православный календарь со святцами. Пользовался доверием, любовью и уважением интеллигенции города. Особенно важной его заслугой было то, что он свел к нулю все замыслы и планы обновленчества в Харькове и церкви остались православными, хотя вначале обновленчество охватило почти все церкви в городе. Это и послужило причиной начавшегося сурового преследования Митрополита властью. Повод к аресту был найден: связь с иностранными представителями. В то время в Харькове — столице Украины были еше разные иностранные консульства. Обвинение, конечно, было клеветническое ради ареста, Скончался м. Пимен в тюрьме г. Купянска (Харьк. губ.) в 1933 году.

Парфений, епископ Ананьевский.

Парфений (Брянских), епископ Ананьевский, викарий Херсонский, с 1922 г. был преследуем сов. властью. Отличался своей необыкновенной прямотой и всегда безбоязненно обличал безбожие и обновленчество. В 1925 г. его выпустили из Балтской тюрьмы, где он просидел всю осень и зиму в нетопленной камере и без окон. Прибыв в г. Киев и не решаясь идти к знакомым, дабы никого не подвести, он, будучи совершенно расслабленным, покрытый струпьями и насекомыми, сидел долгое время в садике, пока не подошла к нему старушка Мариамна Никитична, торговавшая семечками. Спросив откуда он, взяла его к себе в подвальную лачужку, где обмыла его и стала лечить. Так он прожил у нее тайно с месяц, а затем она привезла его в Киево-Печерскую Лавру, к знакомому послушнику. (Послушником этим был ныне здравствующий Преосвященный Леонтий, Епископ Сантъягский и Чилийско-Перуанский, который не только был свидетелем страданий целого ряда епископов и других духовных лиц, Но их соузником. Целый ряд сведений о сих мучениках получен от него. См. «Источники»). Не могла его привести к Лаврскому начальству, т. к. все жили под страхом и не каждый мог принять его, даже на временное жительство. Ибо таким, как он, нельзя было по советским законам жить в больших городах. Владыка Парфений прожил в Лавре с месяц, а затем он связался с правящим Преосвященным, епископом Макарием Уманским, и они вместе тайно хиротонисали трех епископов: еп. Сергия (Куминскаго), еп. Афанасия (Молчановскаго) и еп. Феодора (Вышгородскаго). Незадолго перед этим были арестованы и сосланы: митрополит Михаил (Ермаков), Архиепископ Василий (Богдашевский), епископ Назарий (Блинов) и епископ Димитрий (Вербицкий).

Дабы избежать нового ареста Владыка Парфений из Лавры выехал в Москву. Перед его отъездом в келлии того же послушника было тайное совещание епископов Парфения, Дамаскина, Макария, Феодора и Сергия.

В Москве Владыка Парфений жил некоторое время в Даниловом монастыре у архиепископа Феодора (Поздеева). Пробыв недолго на полулегальном положении, Владыка Парфений был снова арестован и посажен в Бутырскую тюрьму.

Последний раз он был в 1934 г. в Киеве у схиархиепископа Антония в хибарке на клове под горою. Здесь же он последний раз встретился с митрополитом Анатолием Одесским (Грисюком). Все три святителя в последний раз встретились в этой жизни. Через некоторое время Владыка Парфений вновь был арестован и в 1937 г. замучен в тюрьме.

Максим, епископ Полонский, викарий Волынской епархии.

Епископ Максим (Руберовский) после неоднократных арестов, ссылок, последний раз прибыл из заключения в Березове — в Житомир в 1935 г. Здесь он жил без права служения, питаясь милостынею богомольцев. В 1937 г. сюда было согнано, как бы в «гетто» все оставшееся на свободе духовенство Волыни. В августе этого года было арестовано почти все духовенство, около 200 человек, в том числе и Владыка Максим, а также архимандриты из Почаевской Лавры о. о. Алипий и Полихроний и расстреляны. Их мученические тела были погребены на Смоленском кладбище. Расстреляны они были зимней порой, и близ живушие жители кладбища видели рано утром на снегу кровь, которая сочилась от тел, лежащих на грузовиках. После этого зло-деяния в сов. печати появилась статья о том, что епископ Максим Руберовский вместе с арестованным духовенством занимались шпионажем и диверсионными актами. Православные жители знали, что это значит.

ММакарий, архиепископ Уманский.

Архиепископ Макарий заменял сначала тайно по управлению Киевской Епархией митрополита Михаила после его ареста и ареста всего епископата Украины в 1925-27-28 г. Из военных священников. Пробовал организовать тайную церковь и поставил тайно двух епископов, которые должны были продолжать служить священниками с тем, чтобы, когда это будет нужно, а что будет нужно, Владыка Макарий в этом не сомневался, они могли тайно исполнять обязанности епископов, ставить священников и т. д.. Но об этом донесли и было приказано их «рассекретить». Да и сами тайные епископы хотели воспользоваться наступившей передышкой в гонениях, думая, что после декларации их больше не будет. Перед самым возвращением митрополита Михаила он был арестован в третий раз и затем ему было приказано выехать. В 1936 г. он проживал в г. Костроме. В конце этого года он был арестован и бесследно исчез.

Никодим, архиепископ Чигиринский.

Архиепископ Никодим (Кротков), бывший Киевским викарным (Чигиринским) к моменту начала гражданской войны несколько лет. Был арестован Петлюровцами и увезен в Галицию в одно время с митрополитом Антонием. Вернулся при добровольцах, эвакуировался с ними в Одессу, где заболел сыпным тифом и дальше следовать не мог. Остался архиепископом Херсонским и Таврическим (после процесса архиепископа Димитрия, впоследствии схи-архиепископа Антония). Вскоре был арестован. Возили из тюрьмы в тюрьму, побывал в Нижегородской тюрьме, причем ходили слухи, что там его жестоко избивали плетьми. Пробыл некоторое время на свободе, не занимая никакой епархии, и был выслан в Туркестан.

По другим сведениям архиепископ Никодим был Костромским и в конце 1936 г. был здесь арестован и сослан в Кандалакшу, где не вынес тяжких условий жизни в юрте и вскоре скончался.

Братья-епископы, Пахомий И Аверкий.

Архиепископ Пахомий (Кедров) Черниговский был в Соловках с 1927 г.. Затем в Май-Губе, куда он прибыль с архиеп. Серафимом Угличским и епископом Иларионом Смоленским. Архиеп. Пахомий один раз вернулся (когда его заменял епископ Дамаскин), даже поверил в декларацию м. Сергия, но приблизительно одновременно с епископом Дамаскиным был выслан второй раз и тогда осознал свою ошибку и стал непримиримыми Последнюю ссылку отбывал в г. Яранске, живя под домашним арестом в доме своего родного брата о. протоиерея А. Когда однажды ГПУ пришло арестовать его брата, влад. Пахомий от всего прежде пережитого не мог этого вынести и тронулся умом. Его взяли в больницу и он там вскоре скончался.

Другой брат владыки Пахомия, епископ Аверкий Житомирский, был сослан приблизительно в одно время — в конце двадцатых годов, но ни разу не возвращался. По другим сведениям оба брата-епископы расстреляны в 1937 г.

***

Епископ Феодосий (Вашнецов), Могилевский. Был в Могилеве в 1931-1932 гг. Сослан в Мариинские лагеря (Сибирь) в 1933 г., где мученически скончался 60-ти лет.

Епископ Сергий, викарный Каневскаго, был арестован и выслан в Мариинский край, после декларации предложил свои услуги митроп. Сергию, был назначен им куда-то на кафедру, через год снова был арестован и больше слухи о нем не доходили.

Епископ Велериан, викарный Подольский. Очень рано его выслали и больше ничего никогда о нем не было слышно.

Архиепископ Киевский Сергий (Гришин), бывший Полтавским, убежденный сергианец, очень хорошо служил, искал популярности — и пользовался ею. Затем впал в немилость, был назначен во Владимир на Клязьме, пробыл короткое время, был арестован и выслан куда-то недалеко, в Новгородскую или Псковскую область, где очень топкая грязь. Там был в каком-то лагере конюхом. Сначала его друзья ездили к нему из Киева, но потом перестали пускать, а пробраться через грязь тайком было невозможно. Потом перестали доходить вообще всякие сведения о нем.

***

В 1937 г. были в тюрьмах замучены последние иерархи на Украине (из подчинившихся декларации м. Сергия, так наз. легализованной церкви):

Архиепископ Георгий (Делиев), Екатеринославский,

Архиепископ Александр (Петровский), управляющий Харьковской епархией.

Архиепископ Филарет (Линчевский), Житомирский и Волынский. По последним данным умер 21 ноября 1941 г., где и какой смертью не сообщалось.

Архиепископ Дамаскин (Малюта), Каменец-Подольский, бывший наместник Почаевской Лавры, при отступлении немцев и своем выезде из города, попал к большевикам и исчез бесследно в 1944 г.

Таким образом, в 1928 г. не оставалось ни одного епископа, действующего на всей Украине.

Раздел Московская Патриархия и обличающие документы

ПОСЛЕДНИЕ МУЧЕНИКИ.
Михаил, Епископ Дрогобычский, и с ним Протоиерей Владимир Куновский.

Методы беспощадной расправы коммунистов с духовенством в самое последнее время как будто терпимых отношений к Церкви характеризуется историей этих последних, нам известных, мучеников.

При массовом воссоединении униатов с Православием после войны, в 1946 г., римо-католический священник Михаил Мельник был возведен в архимандриты, затем хиротонисан во епископа Дрогобычского и Самборгскаго. Он родился 21 октября 1903 г., кончил семинарию в Перемышле и Богословский факультет в Инсбруке в 1931 г. со степенью доктора богословия и перед приходом советских войск был в 1944 г. из преподавателей Перемышльской семинарии назначен генеральным викарием Перемышльской епархии на Дрогобычскую область, где два года спустя стал православным епископом.

В 1955 году к его секретарю, протоиерею Владимиру Куновскому, явился католический священник, его друг юности, по одним сведениям отбывший концлагерь в Сибири, по другим — бежавший оттуда. Епископ Михаил приютил старого друга и при сочувствии отца Куновского сумел переправить его на Запад, о чем только впоследствии узнало Дорогобычское отделение МВД. Но в Москве решили, что арест православного епископа, да к тому же 10 лет тому назад перешедшего из католичества, в епархии на границе с Чехословакией и Венгрией, вызовет шум заграницей. Патриарх Алексий, через архиепископа Львовского Панкратия (в миру Петр Иосифович Кашпарук, тоже б. униат), пригласил епископа Михаила с группой руководящего духовенства его епархии посетить Киев, Москву и Ленинград. 7 октября они выехали, а 8-го, по пути в Киев, с поезда был снят протоиерей Куновский, официально под предлогом болезни. К вечеру они прибыли в Киев и на другое утро скоропостижно скончался епископ Михаил, неполных 54-х лет и цветущего здоровья.

Официально было объявлено, что «по пути в Киев скончался секретарь Дрогобычского епархиального управления протоиерей Владимир Куновский, а в самом Киеве от сердечного припадка скончался преосвященный епископ Михаил». Без вскрытия владыку отпели в Троицкой церкви и на другой день в закрытом гробу отправили в Дрогобыч, где 12 октября его похоронил архиепископ Антоний Станиславский и Коломийский (б. униатский иеромонах Пельвецкий, род. в 1898 г.). Во избежание толков, никто из сопровождавших владыку в поезде пастырей не поехал провожать его гроб в Дрогобыч. Наоборот, они сразу после его отпевания в Киеве, выехали в тот же день в Москву, где провели неделю, затем 5 дней в Ленинграде. В Киеве они провели лишь два дня.

В Дрогобыче ходят две версии этого загадочного случая: по одной, о. Куновского на одной из станций вызвали в приемный покой и объявили спутникам, что он заболел. Они поехали дальше и по прибытии в Киев получили телеграмму о его кончине. По другой, — он вышел на станцию и был арестован.

На другое утро епископ Михаил посетил резиденцию митрополита Иоанна, где его допрашивали чекисты, предъявив, якобы полученное накануне показание его уже умершего секретаря. Тут он, по одной версии, скончался от сердечного припадка, по другой, был отравлен беседовавшими с ним чекистами. Тело было перенесено в церковь, а растерявшимся его спутникам предложено было после отпевания немедленно ехать дальше в Москву.

Странное впечатление производит рассказ в «Журнале Московской Патриархии» (1956 г. № 1. 16-18 стр.) о кончине на протяжении одних суток сначала секретаря, а затем самого епископа, которые накануне в добром здравии выехали вместе из Львова в Киев. Жутко звучат слова: «Архиерейская хиротония Преосвященного Михаила состоялась 25 февраля 1946 года в Киеве. По воле Божией случилось так, что у святынь Киева Преосвященный Михаил и закончил свой путь на земле».

Глава 10.
Амвросий, епископ Сарапульский.

Епископ Амвросий (Гудко) Сарапульский (Об этом славном мученике кратко и не совсем правильно упоминается в I томе на стр. 178), второй викарий Вятской Епархии, отличаясь горячим характером и резким бесстрашным обращением, имел столкновения со светскими властями за обличение в церковной проповеди злоупотреблений губернской администрации и был уволен на покой в 1916 г. и поселен в Свияжском монастыре Казанской Епархии, где его застала революция. Но величие его духа сказалось в том, что он, который, подобно другому священномученику архиепископу Гермогену Тобольскому (Довганеву), имел все основания считать себя обиженным Верховной Властью, мужественно выступил за свергнутого Государя, лишившего его епархии.

В сильных проповедях у раки Святителя Германа Свияжского он призывал свою паству ратовать за царево дело, за заключенного Царя и никогда не поддавался революционной лжи. Косились на «дерзкого» архиерея комиссары Временного Правительства, злились и первые большевицкие комиссары, но популярность этого простого, грубоватого архипастыря, к тому же сосланного в монастырь по Царскому указу, не позволяла сразу поднять на него руку.

Но весной 1918 года нашелся повод для его ареста. Губземотдел открыл в отобранной части монастырских зданий свои уездные канцелярии, а на монастырском дворе был устроен специальный пункт конского завода. В часы обедни перед открытыми вратами храма приводили жеребцов и кобыл; их ржанье покрывало монастырское пение. Не боявшийся губернских чиновников Царя Епископ прямо от обедни пошел к советскому земельному комиссару и потребовал уборки этого пункта из монастыря. На ссылку на решение Губисполкома Владыка резко ответил: — «Не допущу вашего кощунства у храма, где почивают мощи Святителя Германа. Если не уберетесь, то ударю в набат, соберутся мужики и всех вас прогонят из монастыря».

За такую угрозу его арестовали и вывезли в Казань, где этот первый арест епископа вызвал негодование среди рабочих. Свидетелю описываемого довелось с делегатами от Алафузовского и Пороховых заводов быть в Губчека у следователя Михайловскаго. Он заявил им, что епископу грозит расстрел, ибо через два дня после его ареста два члена Губчека товарищи Копко и Лавринович с пятью красногвардейцами производили обыск в Соборе Раифского монастыря. Пока они в головных уборах срывали антиминс с престола и шарили в дарохранительнице, на колокольне ударили в набат. Быстро сбежались крестьяне соседних деревень и на дворе монастыря убили обоих чекистов и 5 конвоиров. Покойный прис. поверен. Вяч. Андр. Румянцев и свидетель доказывали, в качестве юристов, что епископ, арестованный в Свияжске, не может отвечать за то, что произошло в Раифском монастыре после его ареста. Михайловский напомнил, что он грозил набатом в Свияжске. Просителям отказали, как отказали прибывшему с просьбой о выдаче его на поруки викарному епископу Анатолию Чистопольскому (о его страданиях в дальнейшем см. том I, гл.17).

Но когда на другой день Алафузовский и Пороховые заводы пригрозили забастовкой, Владыку отдали на поруки епископа Анатолия Грисюка.

12 мая 1918 г. Православная Казань встречала крестным ходом освященную Святейшим Патриархом икону Священномученика Патриарха Гермогена с частицей мощей. Престарелый митрополит Иаков остался дома, а бесстрашный епископ Амвросий отслужил перед св. Иконой молебен на площади перед Кремлем и снова произнес проповедь, полную прозрачных монархических намеков.

На собрании Братства Православных Приходов Владыка заявил нам, что хочет ехать в Свияжск. На наши опасения за его жизнь просто и убежденно ответил: «Мы должны радоваться, что Господь привел нас жить в такое время, когда можем за Него пострадать. Каждый из нас грешит всю жизнь, а краткое страдание и венец мученичества искупят грехи всякие и дадут вечное блаженство, которого никакие чекисты не смогут отнять».

С глубокой верой в правоту этих слов Владыка в начале июня вернулся в Свияжск с верным келейником Иовом, который упросил чекистов арестовать его с Владыкой, чтобы служить ему в заключении.

Но когда в середине июля отряд чехов полковника Каппеля занял на шесть недель Казань, в Свияжск прибыль

Троцкий, сделавший его оплотом обороны, а затем наступления.

Владыку Амвросия, бесстрашного в своем исповедничестве, Троцкий велел уничтожить. Его арестовали снова в монастыре и вывезли вместе с келейником Иовом на станцию Тюрлема Московско-Казанской жел. дороги. Там из штаба 5-й армии, стоявшего в вагонах поезда Троцкаго, Владыку вывели в поле, а келейника отпустили, запретив ему следовать за своим любимым Епископом. Через несколько часов он нашел в еще нескошенном поле тело владыки Амвросия, проткнутое штыком в спину насквозь с вывернутыми при жизни в плечах, локтях и кистях обеими руками, брошенное лицом вниз. Верный келейник похоронил Владыку на месте его мученической кончины и в продолжении 12-ти лет платил крестьянину, владельцу поля, чтобы тот не перепахивал и не перекапывал поле на том месте, где на небольшой глубине покоилось тело священномученика.

Сам келейник жил в одной деревне, где стал портным и сошелся, сняв рясофор, с местной сельской портнихой, но блюл могилу, известную лишь ему и местным крестьянам, соседям владельца поля.

Но в 1930 году земля отошла в колхоз, а бывший келейник Иов должен был бежать во избежание ареста. После свидетелю сего не удалось установить судьбу безвестной могилы, но среди разосланных по тюрьмам монашествующих Казанской епархии и местных крестьян сохранилась память о бесстрашном архипастыре и вера, что Господь прославить Своего священномученика.

Отметим, что Господь покарал насильственной и мучительной смертью его мучителей: Троцкого в 1940 г. — в Мексике, комиссаров его штаба Бакаева и Залуцкаго, расстрелянных в 1936 г. совместно с его секретарями Мрачковиским и Дрейцером, и покончившего с собой при аресте еще в 1927 т. стенографиста Глазмана.

Господь, покарав истязателей праведника, да прославить священномученика епископа Амвросия Сарапульскаго!

Глава 11.
Антоний, архиепископ Архангельский

Это было 5 января 1932 г. в Архангельске в канун праздника Крещения Господня. Несмотря на трескучий мороз сравнительно много народу спешило ко всенощной. Все направлялись в единственную не закрытую еще в Архангельске кладбищенскую церковь, расположенную на окраине. Шел снег. Снег и темнота как бы старались скрыть от человеческих глаз кричащие, надоевшие до отвращения советские вывески: ГПУ, Торгсин, Госкоп и т. под.

В такой мгле по дороге иногда забываешься и как бы думаешь: быть может, наша теперешняя жизнь только лишь страшный сон. Вдруг он кончится, и мы проснемся опять на старой святой Руси …

В церкви было много молящихся. Несмотря на безбожную пропаганду, усиливается стремление к Богу; многие даже из тех, кто некоторое время считали себя безбожниками, теперь опять начали посещать храм. Душа их жаждет мира.

На церковной паперти стоял длинный ряд людей в старых потрепанных скуфейках, протягивавших руки, просивших милостыни. Это все священники, монахи и даже архиереи, сосланные сюда со всех концов России, а здесь просто выброшенные на улицу. Они не имеют права поступить на какую-либо оплачиваемую должность, государственная власть о них не заботится, и, таким образом, они обречены на нищенство. Немногочисленное духовенство, уцелевшее от арестов и казней, на сколько могло помогало своим братьям, принимая их к себе на ночлег, чтобы защитить их от трескучего мороза.

Богослужение совершал, в сослужении нескольких священников, Архиепископ Антоний — высокий, маститый человек с длинными седыми волосами и такой же бородой.

Ему удалось сохранить, несмотря на бесчисленные обыски на его квартире, прекрасное облачение. В великие праздники он всегда служил в нем. Во время службы он должен был объявить молящимся, что завтра, в виду того, что советская власть не разрешила крестного хода на реку, обычного водоосвящения на реке не будет.

В основу своей проповеди, сказанной при этом объявлении, он положил слова: «Глас вопиющего в пустыне: приготовьте путь Господу!» В проповеди Архиепископ между прочем коснулся и вопроса об ограничении свободы совершения богослужений.

В ту же ночь к Владыке — в сопровождении 3-х солдат — явился заведующий «отделением по церковным делам ГПУ», в прошлом студент богослов. Начался обыск, длившийся с 11 час. вечера и до 4 час. утра. Владыка никогда в политику не вмешивался, и во время обыска ничего не было найдено. Под конец обыска следователь, взяв в руки дароносицу со Св. Дарами, начал с нею играть, переворачивая ее туда и сюда.

«Гражданин следователь, — сказал строго Владыка, — церковь запрещает мирянам прикасаться к Св. Дарам».

С дерзким смехом следователь выбросил Св. Дары на пол и стал их топтать ногами.

Владыка бросился на пол и старался прикрыть Св. Дары своим телом, чтобы защитить их от осквернения. При этом он потерял сознание. Лишь только он пришел в себя, солдаты отвели его в тюрьму. Единственное, что Владыка взял с собой, был епископский посох. В тюрьме от него потребовали, чтобы он снял с себя панагию и крест. Он отказался со словами: «Я служитель Божий и не смею снимать с себя крест!»

«Если вы не смеете, то это сделаем мы» — ответили ему и силою сорвали с него крест.

Камера, в которую заперли Владыку, была очень мала — около двух квадратных метров. Там сидело уже семь узников, преимущественно воров. Заключение лиц духовных и вообще лиц высокого духовного уровня в одну камеру с преступниками является постоянным методом ГПУ: оно надеется, что преступники особенно будут мучить таких заключенных.

Но на этот раз вышло наоборот. Преступники встретили старца-епископа ласково. На 8 человек заключенных в камере было всего 3 койки-рамы, обтянутые простым холстом. Один из воров, счастливый обладатель одной из коек, хотел было продать ее архиепископу. Но когда Владыка заявил, что денег у него нет, вор уступил свою койку Владыке даром.

Среди заключенных одним из самых противных был рабочий, попавший в тюрьму за то, что будучи пьяным ругал советскую власть. Наиболее же злобным был красноармеец, который говорил, что попал в тюрьму за то, что отказался расстреливать людей. На самом же деле это был вор, впоследствии он украл у Владыки белье. Ему обещали свободу, если он сумеет добыть обличительный материал против Владыки и других духовных лиц. В каждой камере советской тюрьмы есть свой Иуда предатель; заключенные должны быть все время на стороже.

В первые дни Владыку кормили селедками, не давая при этом воды. Чрез несколько дней этой пытки повели на первый допрос, продолжавшийся без перерыва 17 часов. Владыку обвиняли в поддержке контрреволюционного духовенства. Власти имели в виду милостыню на паперти. Как обвинитель, так и обвиняемый знали, что в обвинении нет ни слова правды, так как священники получали милостыню совершенно открыто, у церковных ворот. Единственная помощь, которую оказал им Владыка, был ночлег, который он предоставил им у себя, чтобы спасти их от 40° мороза. В виду того, что допрос ни к чему не привел, архиепископу Антонию предложили ответить на 3 вопроса:

Каково его мнение о положении церкви при советской власти?

Каково его мнение относительно будущего церкви в России?

3. Желает ли он свержения советской власти? Владыка на эти вопросы письменно ответил следующим образом:

С внешней стороны положение церкви в России очень тяжелое, но, несмотря на это, в ней открывается благодать Божия.

Церковь через страдания своих мучеников, как и в первые века христианства, будет прославлена.

Он ежедневно просит Господа простить советскому правительству его грехи и молится, чтобы оно не проливало больше крови.

Владыку опять отвели в его камеру.

Три месяца, следовавшие за допросом, прошли сносно. Заключенным разрешалось получать от своих родственников одежду и пищу. Заключенных посещал врач, знания которого хотя и не были на высоте, но он все же добывал для заключенных необходимые лекарства. Владыка, которого в городе любили и чтили, получал большую «передачу», но он оставлял себе лишь сухари, белье и мыло. Все остальное он отдавал заключенным с ним. Делился он с ними и тюремною пищею, которая состояла из 300 гр. черного хлеба, супа из рыбных костей и пшенной каши без всякого масла или же сала.

Самым тяжким для Владыки было отсутствие свежего воздуха и книг. Сильно раздражал и упомянутый уже выше рабочий, который то ругал советскую власть, то плакал, как баба. Во время сна Владыки остальные заключенные часто избивали этого рабочего.

Узникам, которые стали преступниками лишь потому, что выросли без всякого религиозного воспитания, Владыка читал и объяснял Евангелие. Многие из них впервые ознакомились с Евангелием. Но он не только проповедывал. Своею кротостью, добротой Владыка показывал им пример высокой христианской жизни. Молодые узники с удивлением наблюдали то, как почтенный Владыка вставал ночью и долго, стоя на коленях, молился.

Наступила Страстная седмица. Архиепископ строго соблюдал пост.

В это время его пригласили к следователю во второй раз. Последний, угрожая револьвером, требовал, чтобы Владыка признал себя виновным. С едкой насмешкой он сказал ему: «Ваше Высокопреосвященство будет сидеть здесь до тех пор, пока не признает себя виновным».

В то же время Владыке обещали полную свободу и восстановление в должности, при условии, что он согласится стать агентом ГПУ. Владыка с возмущением отклонил это предложение. Когда следователь увидел, что ни соблазны, ни угрозы на Владыку не действуют, он велел перевести Владыку в камеру в только что отстроенном каменном здании. Стены были еще настолько сыры, что с них текла вода. Доставку заключенным одежды и питания прекратили; врач больше не появлялся. В маленькую камеру вместе с Владыкой посадили еще 5 крестьян с Украины, бежавших из лагеря ссыльных. В сыром помещении стояла страшная духота; к ней присоединялся еще запах шести давно немытых человеческих тел; нельзя было ни достать мыла, ни сменить белья. К тому же в углу камеры стояло вонючее ведро с помоями и т. п. Два раза в день заключенным давали по стакану воды.

К лету в иные дни заключенные так ослабевали, что не имели даже сил разговаривать. В течение многих часов сидели они, прислонившись к стене, глотая, как вытащенные из воды рыбы, воздух. Одежда давно превратилась в лохмотья. Количество блох и вшей увеличивалось не по дням, а по часам. Началась цынга, выпадали зубы, опухшие члены покрывались синяками. У украинцев открылись давно зарубцевавшиеся раны, полученные во время великой войны. Один из них умер, не дождавшись врача. Мертвец лежал в камере целых 24 часа. Потом убрав труп, на место умершего в камеру перевели его сына.

Владыка лежал на полу, так как там меньше чем на койке донимали насекомые. Его страшно мучила жажда. Владыка настолько ослабел, что сам не мог даже удалить насекомых из бороды, и они заползали ему в рот, нос и уши. Другие узники помогали ему.

По временам он терял сознание. Однажды в камеру посадили еще одного епископа. У него умирающий поисповедывался. Вскоре Архиепископ захворал дизентерией; потеря крови все увеличивалась. В конце концов, его — уже в бессознательном состоянии — перенесли в тюремную больницу. Там Владыка прожил всего несколько часов. Когда к нему вернулось сознание, он, собрав последние силы, сам прочел отходные молитвы. Когда епископ, исповедовавший его, узнал о смерти владыки Антония, он произнес: «Агнца Божия проповедавше и заклани бывше, яко же агнцы».

Известие о смерти любимого Владыки скоро распространилось по всему городу. В выдаче тела для погребения было отказано. Две женщины, наблюдавшие за тюремными воротами, видели, как светлою ночью, вынесли голое тело Архиепископа. Чекисты закопали его без гроба.

В кладбищенской церкви, в которой покойный Владыка совершил свою последнюю службу, собрался народ к отпеванию. Вместо гроба, на средине церкви стоял панихидный столик, а на нем митра и по сторонам ее возженные дикирий и трикирий, которыми покойный когда-то благословлял народ.

Чин отпевания совершали бывшие в это время в Архангельск ссыльные священники. Когда запели: «Приидите, последнее целование дадим, братие, умершему», все молящиеся хлынули к столику и, всхлипывая, прикладывались к тому немногому, что осталось от любимого архипастыря, здесь на земле.

Прочитывая описание этих страданий в советской тюрьме, может быть кто от ужаса не поверит в их действительность? — Но да будет ведомо: что это не исключение и не крайность, а некая капля из всего происходившего в местах заключения.

Глава 12.
Мефодий, епископ Петропавловский.

Епископ Мефодий, в прошлом священник Михаил Красноперов Сарапульского уезда Вятской губ., окончил Казанскую Духовную Академию.

В 1913 г. в Омской епархии было учреждено викариатство Петропавловское и Акмолинское. Первым епископом был назначен ректор Уфимской Духовной семинарии архимандрит Мефодий, отличавшийся доступностью, простотою в обращении и пользовавшийся большою любовью духовенства и народа. Город Петропавловск наполовину населен киргизами-магометанами, но владыка Мефодий имел много друзей и почитателей даже среди магометан.

В 1921 г. Западная Сибирь была ареной крестьянского восстания. Выведенные из терпения постоянными налетами на деревни продовольственных отрядов с целью отобрания хлеба, скота и др., уже через год после занятия Сибири красными, крестьяне, по заранее разработанному плану, на огромном пространстве Западной Сибири, принялись беспощадно избивать коммунистов, не щадя ни женщин, ни детей. Вскоре крестьянам удалось захватить города Петропавловск, Ишим, Тобольск, где было образовано Северное Сибирское Правительство.

На помощь крестьянам стали подниматься сибирские казаки. С большою жестокостью, «огнем и каленым железом» подавили большевики крестьянское восстание. Сожигались целые села и деревни, беспощадно, без всякого разбора, сотнями расстреливали людей. На станции Гольшманово Ишимского уезда было расстреляно до 500 крестьян.

По занятии гор. Петропавловска, чтобы навести страх на жителей, красные в первую очередь убили епископа Мефодия (в марте 1921 г.). Уже убитому епископу нанесли несколько штыковых ран и в одну из них красные звери воткнули крест (См. т. I гл. 20).

Глава 13.
Серафим, митрополит Кавказский.

По свидетельству одного выехавшего из России по греческому паспорту афонского русского архимандрита, на его глазах, в 1932 году в Ростовской тюрьме были расстреляны — митрополит Серафим Мещеряков, протоиерей Димитрий Пыжов, протоиерей Карп Шубков и с ними до 120 человек белого и черного духовенства (См. т. I гл. 20). О прошлом митрополита надлежит рассказать следующее.

Архиепископ Иркутский и Верхоленский Серафим, в мире Иаков Мещеряков, в последние годы бывший архиепископом Костромским, в 1922 г. соблазнился заманчивым предложением «обновленческого синода» быть митрополитом всея Белоруссии, и перешел к обновленцам. 24 мая 1923 года он созвал Белорусский Собор и от лица его обратился с посланием ко всем белорусским епископам, приглашая их устраивать церковную жизнь на началах последнего живоцерковнаго собора. Однако, он не нашел здесь правды и скоро сознал свое заблуждение и измену своему архиерейскому долгу, принес Патриарху покаяние, прося принять его в прежнем звании архиепископа на покое. Патриарх принял его покаяние и после сего владыка Серафим в сане Архиепископа ушел на покой.

При Патриаршем служении в одной из Московских церквей в честь Иоанна Предтечи, что на Земляном Валу, обновленческий митрополит Серафим приносить всенародное покаяние пред Святейшим Патриархом Тихоном и православным народом московским и произносить следующую замечательную по своему содержанию покаянную речь.

«В настоящий торжественный священный момент я, бывший архиепископ Серафим, всенародно каюсь в своих церковно-дисциплинарных преступлениях, который заключались в следующем.

Май 1922 года навсегда останется в памяти современников и несомненно явится в истории Русской Церкви исключительной датой. Когда до нас, провинциальных архиереев, докатилась печальная весть о взятии главы Церкви Патриарха, то мы растерялись и сразу почувствовали, что на Церковь нашу надвигается великая беда. Действительно, вскоре на Троицком подворье, где имел пребывание Патриарх, появилось незаконно заменившее его ВЦУ — этот корень церковного зла наших дней. 16 июня 1922 года я вместе с б. Владимирским, а ныне (после всенародного покаяния перед Патриархом) Нижегородским митрополитом Сергием (б. Финляндским (Позже, по принятии известной декларации, Советский Патриарх)) и бывшим Нижегородским архиепископом Евдокимом подписал известное всем из газет и свое время нашумевшее заявление, в котором открыто признавал пресловутое ВЦУ. Сделал это я, во-первых, в силу тягостных для меня обстоятельств жизни и по независящим от меня причинам и, во-вторых, надеялись таким образом спасти общее положение Церкви, причем мы особенно рассчитывали на Собор, но наши надежды не оправдались. Вместо ожидаемых мира и блага церковного, самозваные управители только посеяли раздор и смуту, как бы на руку безбожия, словно они взяли у него подряд на разруху Церкви, а на самом деле только добивались тяжелой ценой церковных разделений стяжать себе славу и, поистине прославились…

Состоя членом обновленческого синода, я имел возможность близко присмотреться к главным деятелям его и ответственным руководителям так называемого обновленчества, и могу потому засвидетельствовать, что почти все люди ничтожные в умственном и особенно в нравственном отношении.

По самом тщательном рассмотрении всех обстоятельств обновленческого движения в течении более 2-х лет, я с несомненностью убедился, что оно в самой основе своей исполнено лжи и чудовищного обмана. В виду этого, я ныне всей душой раскаиваюсь в своем участии в обновленчестве и в доказательство искренности своего покаяния снимаю свою подпись под вышеупомянутым заявлением 16 июня и слагаю с себя титул митрополита всея Белоруссии, полученный мной от обновленцев, а также звание члена самочинного Евдокимовского синода, какой, равно как и нечестивое сборище 1923 года, отрицаю и отметаю. Вторая вина моя перед православною Церковью — это мои злобные и необдуманные публичные выступления в Москве с докладом против Патриарха, в чем я, по долгом тщательном размышлении, также каюсь.

Святейший Отец наш! Прости меня блудного Твоего сына за мое пребывание на стороне обновленческого раскола и приими в молитвенно-каноническое общение (поясной поклон). Прости меня, окаяннаго, за признание беззаконного ВЦУ, Собора 23-го года и обновленческого синода (поясной поклон). Прости меня, многогрешнаго, за мои недостойные выступления против Твоей Святыни (земной поклон).

Простите меня, ради Пастыреначальника нашего Христа, и вы, архипастыри и пастыри, и своей всепрощающей любовью согрейте и озарите закат моей жизни (земной поклон. Простите меня и вы, братия и сестры, вы — непоколебимые представители исконного русского благочестия, приимите от меня земной поклон за то, что своей стойкой преданностью и верностью Православной Церкви сохранили нам драгоценную жизнь его законного главы — Патриарха, й помолитесь обо мне Господу Богу, да укрепит Он Всесильный меня противостоять в дальнейшем всем козням диавольским и оградит от возможных скорбей, бед и несчастий» (земной поклон). — «Бог простит» — был ответ народа.

После этого покаяния, конечно, раздражившего ГПУ, в 1924 г. архиепископ Серафим попадает в Соловецкий лагерь заключенных, имея уже не менее тридцати лет служения в епископском сане. Член старого Святейшего Синода, магистр богословия, он, как о нем говорили, был наименее

доступным для широкого круга людей архиереем. Богатый архиерейский дом, пышные выезды, приемы высокопоставленных лиц, разговоры о делах и вопросах богословия только со своим образованным секретарем — вот сфера его былой жизни. Казалось, в новых условиях и в Соловках, он потерял, более чем все другие, равные ему, кто не так прятался в прежнюю свою золотую скорлупу.

Однако, в обстановке лагеря заключенных, этот, маленького роста старик был розовым, здоровым, покойным и. довольным и, можно сказать, достаточно важным, как бы пребывающим по прежнему на своей кафедре, так что всякий,кто увидел бы его в первый раз, мог бы сказать, что он всегда был таким. На самом деле он был счастливее прежнего. На обычный вопрос — как вы поживаете, как вы себя чувствуете? — он отвечал улыбающийся и довольный: — «только теперь я и живу».

Старикам из духовенства была одно время привилегия быть сторожами у лагерных складов. На белые ночи своего дежурства Владыка, плотно одетый и подпоясанный веревкой, брал под мышку молитвослов и стопку книг, которые у соловчан еще водились в то время. В такие часы он умудрился написать доклад о догмате искупления и когда группа духовенства собиралась вместе раз в неделю по воскресениям, если «ударники» не совсем выбивали их из колеи, он читал свой доклад и в течении нескольких собраний доклад разбирался такими авторитетами, как профессор Иван Васильевич Попов, архиепископ Иларион и др.

После Соловков Владыка получил кафедру в м. Крапоткино (б. Романовское или станция и станица Кавказская) и сан. Митрополита. Но не надолго. Отсюда он уже взошел на свою Голгофу.

Глава 14.
Евсевий, епископ Ейский, и Кубанская епархия.

1. Епископ Евсевий (Рождественский) Ейский, викарий Кубанский, прибыл к своему новому месту назначения из Вятской епархии в конце 1921 года. Первый раз служил в Краснодарском Екатерининском Соборе в Рождественский сочельник. Затем уехал в город Ейск, как первый викарий Кубанского архиепископа Иоанна. Приезжал из Ейска весной 1922 года и служил несколько раз в Екатерининском Соборе, Александро-Невском Соборе и в Георгиевской Церкви. (Праздники св. Николая и Вознесения Господня). 4 января 1923 года по новому стилю был на дому арестован и тут же перевезен в Краснодар. 7 января т. е. на первый день Рождества Христова ему была сделана верующими первая передача пищи и от него получена краткая благодарственная записка. Епископ Евсевий содержался в камере ЧК около трех месяцев и лишь в начале апреля месяца был переведен в тюрьму, находящуюся за окраиной города и одновременно предстал перед судом революционного трибунала. Был создан показательный процесс с привлечением на скамью подсудимых кроме главного обвиняемого Владыки Евсевия его секретаря священника Новак, лично хлопотавшего за него после его ареста, агронома Гангесова Александра Николаевича и ряда других духовных и светских лиц. Главным пунктом обвинения было противодействие изъятию церковных ценностей в пользу голодающих Поволжья. Суд продолжался 24 дня и около 24-х часов судьи совещались для вынесения приговора. Заседания суда происходили в помещениях разных кино и театров города и собирали множество народа, особенно в субботние вечера. Насколько помнится было допрошено несколько десятков свидетелей обвинения, в том числе архиепископ Иоанн Кубанский и целый ряд священнослужителей: прот. Феодор Делавериди, прот. Битин, протодиакон Катасонов и др. К чести покойного архиепископа он ничего не показал против епископа Евсевия и в устроенном им поединке он чувствовал себя видимо смущенно и не находил, что отвечать Епископу на его спокойные вопросы, касавшиеся причин их разделения. Тут нужно пояснить, что епископ Евсевий совершенно не признавал организованной в то время соответствующими органами советской власти так называемой «Живой Церкви», которую на Кубани возглавил архиепископ Иоанн (Левицкий). После троекратного увещания, сделанного епископом Евсевием на основании соответствующего церковного канона, как первым викарием епархии, он объявил архиепископа Иоанна впавшим в новый раскол, перестал поминать его имя за богослужением, а возносил молитвы о Святейшем Патриархе Тихоне, не прекращая его поминовения до самого ареста. Епископ Евсевий, объявив архиеп. Иоанна впавшим в раскол, тут же создал Епископский Совет и, таким образом, взял на себя управление Православной Епархией, не признавшей «Живой Церкви». С этого момента на него было воздвигнуто гонение и прот. Феодор Делавериди, переодевшись в поддевку не раз был видим входившим и выходившим в здание ЧК, очевидно, давая материал на епископа Евсевия. Из всех свидетелей обвинения наиболее развязно вел себя именно он, и будучи сам одет в зеленую поддевку, с рыжим цветом волос и зелеными глазами, давая в грубой форме предательские показания против Епископа, представлял собою жуткую картину портрета Иуды Искариотскаго. (Прот. Ф. Делавериди, предавший несколько священников, противников обновленчества, в 1926 г. сам попал в тюрьму). На процессе были два обвинителя: представитель государственного обвинения Раусов (позже было о нем слышно, что он работал в Москве в Верховной Прокуратуре) и представитель общественного обвинения частный поверенный Белоусов, в прошлом, окончивший Ставропольскую духовную семинарию, а в то время, состоявший одновременно председателем воинствующих безбожников. Последний с особенным пылом обвинял епископа Евсевия и допустил даже публичное оскорбление всех 4-х защитников, допущенных на суде для защиты всей группы подсудимых около 15 человек. На другой день пылкому обвинителю пришлось приносить в открытом заседании извинения всем четырем защитникам. Приблизительно в середине судебного следствия Белоусов, желая смутить как-нибудь Епископа, задал ему такой вопрос: — «Вот вы сидите на скамье подсудимых две недели и все твердите о существовании Бога, находящегося в небесах. Однако, сколько я ни смотрю на небо, вижу только небо. Не можете ли вы более убедительно доказать нам существование Бога?» Епископ Евсевий своим тонким голосом ответил спокойно: — «Это так точно непонятно для меня, как и то, что я, сидя здесь на скамье подсудимых, смотрю на вас, вашу голову, знаю, что в ней есть черепная коробка, а мозгов в ней не вижу». — Тут получился общий шум, местами был слышен даже смех, а Белоусов, обращаясь к председателю суда, волнуясь, быстро процедил сквозь зубы: — «Я больше вопросов не имею». В своей обвинительной речи он требовал смертной казни для Епископа и закончил речь словами: — «Граждане, судьи, я бы хотел, чтобы вы когда уйдете в совещательную комнату, с вами была тень голодающего Поволжья и, чтобы рукою голодающего Поволжья был написан приговор по настоящему процессу».

Епископ, Евсевий был приговорен к 7-ми годам тюремного заключения со строгой изоляцией, как тогда определялось условие отбывания наказания. Его преданный друг Генгесов был осужден на 5 лет и другие подсудимые приговорены на резные более короткие сроки тюрьмы. Спустя несколько лет о епископе Евсевии было слышно, что он был в Иркутске, а остальных судьба не известна. В 1937 году Белоусов был арестован в том же Краснодаре, это уже не в первый раз, но вместе с тем и последний, потому что больше он не вернулся и очевидно погиб в заключении, как «враг народа» по примененному к нему модному по тому времени обвинению. Выдающимся защитником не этом процессе был грузин Хинтибидзе Парфен Николаевич, который в частной беседе выразил свое восхищение епископом Евсевием, как человеком исключительного ума и одаренного большими способностями, равного которому он не имел среди своих подзащитных за свою многолетнюю практику. Погиб и Хинтибидзе спустя некоторое время, работая уже в Москве.

По позднейшим дополнительным сведениям архиепископ Евсевий (Рождественский), бывший в начале 20-х годов епископом Ейским, викарием Кубанским, находился в середине 30-х годов в Иркутске.

***

Епископ Феофил, (впоследствии архиепископ) Ново-Торжский, Тверской губ. В Краснодар прибыл в 1926 году. С ним приехал иеромонах Аркадий, его келейный и секретарь. Можно сказать, что Краснодарские храмы предреволюционного и послереволюционного периодов не имели такого архиерея, который с такой любовью относился бы вообще к церковному благолепию, как он. Все архиерейские облечения и митры менялись соответственно праздникам Церкви и каждое из них было исполнено исключительно художественно. Об этом знало НКВД и в момент его ареста, сделав тщательный обыск у него на дому и в церкви забрало 43 облачения и 12 митр. Облачения были потом переделаны швейными мастерскими НКВД на главной улице города, где из них были сшиты летние модные шапочки, так наз. «тюбетейки». Епископ Феофил не проявлял явной непримиримости к власти, редко выступал с проповедями, которые были вне всяких намеков на политику, благодаря чему, быть может, он продержался на Кубанской кафедре приблизительно свыше двух лет, или около этого. Он даже сам прочитал известную декларацию митрополита Сергия в Георгиевской церкви в конце службы перед молебном, чем вызвал немалое смущение в умах и сердцах присутствовавших, но гонение на церковь не стихало и через некоторое время он был арестован. В городе оставалась его мать — 82-летняя старушка, которую добрые люди, семья владельца фаэтона, возившего часто Владыку на службы, — взяла к себе, навсегда дав ей приют. Владыку Феофила, несмотря на его категорические протесты, насильно обстригли, он носил длинные волосы с молодых лет пострижения в монахи. Его дальнейшая судьба покрыта также мраком неизвестности, как и многих других. Во всяком случае больше о нем точных сведений не было слышно. Отец Аркадий, разделил участь своего Владыки и он был взят в одно время с ним.

***

Епископ Памфил (Лясковский), в 1925 г. был в ссылке в г. Яренск, Вологодской губернии. Появился в Краснодаре приблизительно в конце 1933 года. Ему долго местные власти отказывали в установленной регистрации в Городском Совете, без которой священнослужителям не разрешалось служить в храмах. Он обычно находился не облаченным в алтаре и, выходя за всенощной прикладываться к Евангелию, он безмолвно благословлял народ и опять удалялся в алтарь. Наконец, спустя несколько месяцев, ему было разрешено служить. Верующие собрались в большом количестве услышать первое слово от своего Владыки. Владыка, почти весь седой, поучал молящихся духовной мудрости и рекомендовал почаще посещать кладбище, или же чаще думать о неизбежности смерти, так как эти мысли могут человека заставить воздержаться от многих грехов этой земной жизни. Это было первое поучение Владыки.

Окружавшие Владыку некоторые лица были замешаны в принадлежности к органам НКВД. Знали об этом верующие, знал об этом и сам Владыка. Особенно неблагожелательно к нему относился настоятель Георгиевской церкви, который был определенно связан с НКВД. Положение Владыки было тяжелое и становилось, чем дальше, тем тяжелее. Защиты искать было негде, борьба была бессмысленна. Владыку стали переселять из одной квартиры в другую. Наконец, он поселился на квартире у протодиакона, который тоже был подозреваем в связях с НКВД. 23-го января 1935 года владыку Памфила нашли рано утром подвешенным на дереве в саду дома, где он жил последнее время. Обстоятельства, при которых произошло это трагическое событие остались невыясненными, так как власти не производили расследования, а тело его доставили в анатомический театр Кубанского Медицинского Института, где было произведено вскрытие черепной коробки, при чем акт медицинской экспертизы также не был опубликовать. Верующие потребовали, чтобы Владыка был отпет в установленном по его чину порядке. Когда процессия, неся на руках закрытый гроб с телом Владыки, подошла к паперти Георгиевской церкви, появился настоятель о. Максим, который заявил, что такого покойника он не допустит в храм к отпеванию. Однако настойчивые просьбы, сопровождавшиеся угрозами со стороны взволнованных прихожан, взяли верх и гроб был внесен в храм и поставлен при входе, где обычно духовенство выходить на литию. После церковного отпевания процессия направилась на кладбище, где после краткой молитвы тело было предано земле. Так загадочно закончилась жизнь еще одного Архипастыря, которому пришлось взойти на Голгофу служения в Кубанской Епархии в те времена.

Вскоре на смену Владыки Памфила был прислан из Москвы архиепископ Софроний. Владыка Софроний был немедленно близким кругом верующих информирован в какую обстановку он попал, но он и сам близким к нему говорил, что слышал и знал, что у нас происходило. Владыка прослужил совсем сравнительно небольшой срок, и также был после ареста выслан в какие-то неведомые для народа края, так и унеся с собой тайну своего исчезновения. После Владыки Софрония на Кубанскую кафедру архиереев не назначали, а епархия подчинялась непосредственно митрополиту Сергию.

Глава 15.
Епископы и церковная жизнь в Туркестане

Вскоре после овладения Семиречьем, большевики убили в городе Верном епископа Пимена, а затем началось гонение на Церковь по всей области. Духовенство было заподозрено в сочувствии белым, и потому везде подвергалось всевозможным преследованиям; одному священнику выкололи глаза, мучимый пастырь молился за своих мучителей …

Место убитого епископа Пимена занял Архиепископ Иннокентий, бывший ранее на американской кафедре, большой знаток не только богословия, но и археологии, истории и музыки.

Преследования товарищей скоро направились против него. Изо дня в день печатались ругательные статьи против Архиепископа в официальной газете «Туркестанская Правда»: какая-то клоака грязной лжи и сплетен не только об Архиепископе, но и вообще по поводу духовенства и Церкви.

Во главе этой компании стал расстриженный священник Ломакин. В 1922 году, когда в России образовалась большевицкая «Живая Церковь», туркестанские верующие решили учредить автокефалию: этим думали избежать тех интриг, которые живоцерковники по заказу большевиков намеренно вносили в Церковь, однако поминание Патриарха производилось на всех службах обязательно.

Подкупом и угрозами большевики склонили худшую часть туркестанского духовенства к образованию «Живой Церкви», и одним из главных деятелей среди прозелитов стал протоиерей Ташкентского кафедрального Собора Малицкий, родственные связи которого сближали его с ЧК.

Как выяснилось из вполне достоверных источников почтенный протоиерей давно уже имел очередной доклад об Архиепископе в Ташкентской ЧК. Но только весной Преосвященный узнал, что протоиерей, которому он доверял более других, оказался доносчиком.

Под разными предлогами большевики неоднократно производили обыск в квартире Владыки и каждый раз бесследно исчезали различные вещи.

Наконец, все эти преследования привели к тому, что Архиепископ вынужден был против воли покинуть Ташкент, причем ему запрещено было возвращаться в Туркестана Он хотел в Москве выяснить положение Церкви, но из Москвы он был выслан в Тамбов. На освободившуюся кафедру был назначен представитель живоцерковников.

В религиозной жизни Туркестана и, в частности, Ташкента, выдающееся значение приобрел один профессор хирургии в Туркестантском университете, который после смерти жены, не оставляя профессуры, принял священство, а впоследствии возведен был в сан епископа. Видный борец с безбожием и обновленчеством, после тюрем и ссылок, он впал в сергианский раскол и сделался активным последователем современной Московской Патриархии.

Долгое время Туркестан служил местом ссылки многих представителей духовенства. Первым был выслан сюда Епископ Новороссийский Сергий, бывший в свое время епископом в Урмии, заподозренный в принадлежности к эсеровской партии. Это бессмысленное обвинение не было даже проверено. Епископ был арестован внезапно ночью, присоединен к партии уголовных преступников и в таком обществе препровожден в Ташкент, а отсюда в Теджен.

Затем в Туркестан были сосланы следующие епископы: Тверской Петр — в Петровск, Суздальский Василий — в Ходжент, Переяславский Дамиан — Пенджиконт, Полоцкий Даниил — туда же, Уфимский Алексий — туда же. Известный московский религиозный деятель священник о. Валентин Свенцицкий — туда же.

Вообще через Самарканд к началу июля 1922 г. проследовало в ссылку 16 духовных лиц. Все эти лица высланы по проискам живоцерковников, которые в борьбе не брезгали никакими средствами. Иногда в большевицкой печати явно обнаруживалось, что живоцерковники нужны большевикам лишь как орудие раскола среди верующих. В «Туркестанской Правде» весною была помещена рецензия на брошюру протоиерея Введенскаго, одного из Московских столпов «Живой Церкви». Критик сочувственно отнесшийся к брошюре протоиерея, наконец, с досадой замечает: «к сожалению Введенский все еще верит во Христа».

В Туркестане, как и везде устраивались потешные религиозные процессии, но, конечно, без желаемого успеха, и даже многие комсомольцы принимали в них участие только по принуждению. В Самарканде перед Пасхою, когда стало известно, что верующие решили оказать сильнейшее сопротивление потешникам, намеревавшимся ворваться в Собор, исполком принужден был охранять Собор часовыми, чтобы предотвратить столкновение.

Позднейшие известия.

В 1929 г. существовал викарий Ташкентский еп. Мелхиседек, который в г. Верном (Алма-Ата). В это время в г. Алма-Ата одна церковь не признавала м. Сергия. Всего в города было 16 церквей, сколько было закрыто или оставалось открытыми неизвестно.

…выписка из бумаги Патриархии от 6 августа 1929г. № 1864

Вопрос о чине приема обновл. Клириков вообще и в частности обновленческих деятелей решен Святейшим Патриархом Тихоном и Патриаршим при нем Синоде в декабре 1923 г. (Постановление № 160 от 7 дек. 1923 г.).

Таинства совершенные в отделении от единства церковного отступившими от Патриаршей Церкви последователями Свердловского (Екатеринбургского) Архиепископа Григория Яцковского и бывшего викария Московской Епархии епископа Можайского Бориса и другими организовавшими ВЦС как запрещенными в священнослужении …

Также недействительны и обращающиеся от этих расколов, если последние крещены в расколе, принимать через таинство Св. Миропомазания; браки заключенные в расколе также навершать церковным благословением и чтением заключительной молитвы «Отец, Сын и Св. Дух».

Умерших в обновленчестве и в указанных расколах не следует хотя бы и по усиленной просьбе родственников, отпевать…

Разрешать только проводы на кладбище с пением «Святый Боже».

Выпись сделал Еп. Герман Алма-Атинский.

1931. 22/ХII. 1932. 4/I.

***

В 1930 г., некоторые из русского духовенства в Синьцзяне, провинции Западного Китая, установили связь с епископом Алмаатинским Германом, от которого через перебежчиков получали ответы на свои запросы. Фотография его подлинного письма здесь приводится. Из Алма-Ата же в то время была получена фотография, на которой епископ изображен со своими сотрудниками.

Епископ Алексей Алма-Атинский остался жив после 1937 года.

По сведениям 1946 г. в Алма-Ата, в последнее время, церковные службы совершали местные и, вероятно, ссыльные, монахини, без священника. Они сами пели и читали. Помещения этих служб были переполнены народом. Советские власти не препятствовали. Священники только наезжали и то тайно. Вероятно, это были еще непокорные Московской патриархии.

Глава 16.
Епископат разных областей.

Мелхиседек, митрополит Минский и Белорусский.

Мелхиседек, Митрополит Минский и Белорусский, в миру Михаил Львович Паевский, родом из Городенщины (Белоруссия), бывший епископ Ладожский, викарий Петроградский, прибыл в Минск в 1919 г. епископом Слуцким, викарием Минским. Прекрасный организатор церковной жизни и воспитатель молодежи, которую, несмотря на все гонения и трудности, подготовлял к миссионерской деятельности и стойкой защиты Церкви. Из молодежи обоего пола были подготовлены им кадры церковных чтецов, изучавших псалмы и многие гласовые песнопения на память, ибо, по мнению Владыки, «в условиях ссылки книг не будете иметь, а богослужения тайные и там совершаться будут». Чтобы защитить местную церковь от разгрома, еп. Мелхиседек стал на путь автокефалии, базируяясь не только на национально-белорусских стремлениях, но и на директивах Патриарха Тихона и Митроп. Агафангела о возможности самоуправления в условиях гонения и отрыва от центра. Собором белорусского духовенства и мирян в 1923 г. он был избран митрополитом Белорусскнм и Мннским. Входивший в силу М. Сергий осудил М. Мелхиседека за «отрыв от Матери-Церкви», а большевики сослали его в Красноярск. В конце 1930 г. он был вызван в Москву и сделан членом синода М. Сергия в летней сессии этого года, чем и был скомпрометирован в глазах белорусских националистов. 17 мая 1931 г., облачаясь в алтаре перед службой в одном из московских храмов, он скоропостижно скончался (болезнь легких и сердца). Представители епархии были на его погребении. В свое время он был очень предан патриарху Тихону и в борьбе против обновленчества был стойким и непоколебимым. Его почитали за строгость жизни и вдохновенные богослужения, которые собирали огромные массы народа.

Николай, митрополит Ростовский.

Арестованный совместно с большинством православного духовенства в первый период гонения, Владыка Николай был выслан в полосу среднего Туркестана, в местность носившую название «Голодная степь», вполне оправдывавшую свое прозвище. Сосланные туда, несчастные мученики, не получая почти никакого продовольствия, вынуждены были питаться тем, что произрастало в этой пустынной, бесплодной местности.

По преимуществу мы кормились стеблями какого то сильно колючего, похожего на репейник растения, — разсказывал Владыка.

Болезненно мучительно было срывать его, очищать от мелких, острых колючек, чтобы печь из него род блинчиков. Все наши пальцы и руки были покрыты ссадинами и язвочками. Конечно, на одном этом питании не выдержал бы никто, но находились добрые люди и изредка, тайком снабжали нас бураками (свеклой) и картофелем. Правда, все опухли, еле таскали ноги, но выдержали. Из этого же репейника, смешанного с глиной и песком, мы лепили себе «сарайчики» для жилья».

В 1934 году большинство духовенства было якобы освобождено, в том числе и владыка Николай. Несмотря на неоднократные предупреждения, он снова занял святительскую кафедру в Ростове. В 1938 году был снова арестован, судим и приговорен к расстрелу и приговор был приведен в исполнение.

«Дан залп из ружей по мне, я упал, обливаясь кровью. Дальше не помню ничего. Оказывается, меня сочли убитым, когда я находился лишь в долгом обмороке. Много средств и усилий стоило моим верным духовным чадам вызволить мое тело. И тут обнаружили, что я еще жив. Меня тщательно спрятали, обманув бдительность властей мнимыми похоронами. Лечили, выхаживали и таким образом спасли. По занятию города немцами я вышел из подполья и снова занял митрополичью кафедру в Ростове».

Нееколько глубоких шрамов на шее и верхней части груди мученика Митрополита красноречиво подтверждают все пережитое им.

В 1943 году вместе со своими прихожанами, клиром, в числе 5-ти человек (соборный протоиерей, протодиакон, регент хора и два соборных священника), был вывезен отступающей германской армией в г. Одессу. Остальное духовенство ростовское вывезено не было и, по словам Владыки, ему было сообщено, что при занятии Ростова советскими войсками, восемь наиболее почитаемых, священников были распяты красными на крестах.

Он служил в Одессе и во время проповеди со слезами показывал свои шрамы. Одесса была районом румынской оккупации, и он уехал в Румынию и там был прекрасно принят местным митрополитом и поселился в каком-то монастыре. Ему было тогда лет 70, по другим сведениям 80 или более. Неизвестно, Что с ним случилось при наступлении красной армии. О нем писали во время войны в испанских газетах.

Онуфрий, Епископ Елисаветградский.

Онуфрий, епископ Елисаветградский, управлявший Одесской епархией в 1926 году, в миру Антоний Максимович Гагалюк, окончил Петербургскую Духовную Академию. Небольшие подробности о начале его епископского служения (1922-24 гг.) относятся к г. Кривой Рог, Херсонской губ., куда он сначала приезжал архимандритом, а потом стал здесь первым епископом. Кафедру имел в церкви Св. Николая, которая впоследствии (в 1930-31 г.) была разрушена, как и Вознесенская (в 1928 г.). Покровская оставалась, но там позже сделали склад зерна, как и в молитвенном доме у станции Карнаватка. В недолгое его служение в Кривом Роге было «торжество православия». Старые, молодые и совсем малые наполняли церковь до отказа, где он служил. Приезжали из соседних деревень и простаивали долгие службы. Многие из молодежи забыли всякие развлечения, кино, танцы, и многих его влияние удержало в дальнейшем, несмотря на окружение и агитацию, от безбожия и комсомола. Летом 1924 г. его арестовали. Когда прошел слух об его отъезде, народ бросился на станцию. Вся станция была оцеплена милицией и на перрон никого не пустили. Массы людей облепили железнодорожную насыпь перед полотном дороги. Поезд отошел от станции и еще медленно проходил перед ними. Владыка Онуфрий стоял у окна с решеткой и благословлял народ. Не поддается описанию происшедшее: в великом горе люди падали ниц, отдавая последний поклон своему архипастырю. Слезы всех и громкий плач создавали единый общий вопль, который стоял над осиротелой толпою до тех пор, пока поезд не скрылся из вида. Через год епископ Онуфрий был Елисаветградским. В 1927 г. был снова арестован. Был в ссылке в Красноярске. Был будто бы снова на кафедре в Курске. Он был ревностным деятелем по ликвидации обновленчества в Одесской области. Подчинившись м. Сергию, был назначен им в Старый Оскол, где был снова арестован и отправлен куда-то на Урал. В 1938 г. были сообщения о его смерти, о расстреле якобы при попытке бегства, но точно об этом неизвестно.

***

Епископ Иларион, викарий Смоленский (в миру сын петроградск. протоиерея — Бельский) род. около 1896-8 гг., прозван на Соловках в 1929 г. (приговорен к 5 годам) «маленьким Иларионом» (в отличие от архиеп. Илариона (Троицкаго), также бывшего на Соловках); «запретник» («Запретниками» в Соловецк. Концлагере назывались такие заключенные, которым запрещались работы по специальности, работы в канцеляриях и вообще какие-либо облегченные работы. «Запретники, обычно имеющие 10-летний срок заключения, должны были весь свой срок работать исключительно только на тяжелых физических работах). В сентябре 1931 г. переведен с архиепископом Серафимом Угличским и Пахомием Черниговским на Беломорстрой, где встретил их этап на Май-Губе свидетель, работавший привратником лагеря, затем конюхом. По окончании срока, с 1935 г. находился в Чебоксарах. — Самый непримиримый враг декларации митроп. Сергия 1927 г.; он отрицал совершаемые сергианами таинства и вторично крестил младенцев и венчал уже венчанных в «советской» церкви. Арестован в конце 1937 г. и расстрелян.

Архиепископ Фаддей, бывший несколько лет епископом Житомирским и Волынским, был выслан в Саратов и Святейшим Патриархом назначен Саратовским. При проезде через Москву, во время краткого пребывания там возведен в сан архиепископа самим Святейшим. Из Саратова архиеп. Фаддей был переведен уже м. Сергием в Астрахань, где пробыл несколько лет. Не выдержал жаркого климата и был переведен в Калинин (бывш. Тверь), где и прожил до конца своей жизни, преследуемый митрополитом Сергием, который даже не нашел нужным возвести его в сан митрополита, но обожаемый верующими. Кончил свою жизнь в Тверской тюрьме в 1937 г. во время ежовского гонения на Церковь. Пробыл в тюрьме несколько месяцев в самых ужасных условиях.

В 1936 г. Архиепископ Варфоломей (Ремов) был арестован в Москве из Высоко-Петровского монастыря. Он был предан своим учеником иеромонахом Алексеем, впоследствии поставленным во епископа, викария Московскаго, а в 1939 г. — епископом Кишиневским. Предательство это заключалось в следующем: Владыка Варфоломей организовал тайную академию, после закрытия Троице-Сергиевой Лавры. В числе учеников был и предатель Алексий. По свидетельству уцелевшего одного из учеников, Алексий выдал ГПУ архиепископа вместе с учащимися, которые почти все пострадали. Каково было отношение москвичей к предателю Алексию показывает то, что когда кто-нибудь незнакомый приходил в храм Знамения в Путниках, то прихожане предупреждали — ни в коем случае не встречаться с епископом Алексием, зная, его, как осведомителя. Епископ Варфоломей расстрелян 26 июня 1936 г. (См. т. I. гл. 20).

Епископ Иоасаф Чистопольский (в миру Иван Удалов из Уфы), пострижен епископ. Антонием Храповицким, настоятель Спасского монастыря в Казани, хиротонисан в 1920., арестован в 1922 г. по проискам обновленцев в Енисейской ссылке е 1922-25 гг., а затем жил в Москве, по возвращении в Казань не признал митрополита Сергия и на предложение признавшего м. Сергия и правившего до его возвращения епископа Варсонофия Спасского (см. ниже) помолиться вместе, ответил: — «Нет, молись без меня за советскую власть», на что получил ответ:— «да не я, а дьякон за нее молится». С 1929 по 1936 г. в Сибирском концлагере был мучим, несколько раз брит, годами возил на себе тачки с углем в рудниках Араличева (Кузнецкий басейн); по возвращении в Казань возглавлял в 1936-37 г. потаенную «Тихоновскую Церковь» в 14 человек (в том числе протоиерей и три монахини), жил на окраине с престарелой 80-лет-ней матерью. 13-го декабря 1937 г. арестован ночью у ложа умиравшей матери и исчез. Весной его видели в Сызранской пересыльной тюрьме.

Епископ Варсонофий Спасский (в миру Александр Лузин) р. в 1891 г. архим. с 1916 г., защитил в 1920 г. магист. диссертацию «Нравственная природа Православия в отличие от латино-протестанства», хиротон. в 1922 г., арестован тогда же, в ссылке в Туруханском крае в 1922-25 г., в Нарымском крае в 1928-1931 г., по возвращении правил епархией меньше года и в 1932 г. приговорен к 10 годам концлагеря, отбывал его на Беломорстрое, потом по лагерям Карелии, в 1942 г. еще был в заключении. Несмотря на принадлежность к иерархии, признавшей митроп. Сергия после 1927 года, нигде теперь в «патриаршем» епископате не значится.

Архиепископ Никодим (Кротков), Симферопольский, был схвачен большевиками в 1922 году и посажен в тюрьму. Рабочие и население г. Симферополя испросили разрешение отпустить Владыку ко дню Преображения Господня, и он служил в Преображенской церкви на Старом Кладбище и на другой день в Кафедральном Соборе и рукоположил в сан священника лицо, которое дает эти сведения о нем. Вслед за этим он снова был брошен в тюрьму. В ноябре месяце 1922 г. он был судим Симферопольским трибуналом и приговорен к тюремному заключению. Был отправлен в Нижний Новгород, по дороге заболел сыпным тифом и пролежал в тюремной больнице, откуда был сослан на какой-то пустынный островок Каспийского моря. Он был Костромским. В конце 1936 года был снова арестован и сослан в Кадалакшу, где не вынеся тяжких лишений, живя в юрте, вскоре скончался.

Епископ Николай, викарий Царицынской епархии. Одно время проживал на покое в Киеве. В 1933 г. он был арестован и сидел в предварительном специальном корпусе (спецкорпус), куда был посажен вместе с схиархиереем Антонием. Затем их вскоре разделили и он был увезен в Россию, где в одной из тюрем скончался. Он был необыкновенно добрый человек. Делился в тюрьме со всеми последним куском хлеба.

Епископ Павел (Кратиров), Ново-Московский. Около 1933-35 гг. арестован и был в Харькове без права выезда, потом за отвержение декларации митроп. Сергия был посажен в Харьковскую тюрьму, где и скончался. Им написаны в подпольной церковной литературе Советской России от февраля и мая 1928 года два больших письма-послания без определенного адреса под такими заглавиями: «Наши критические замечания по поводу второго послания митрополита Сергия» и «О модернизированной Церкви или о Сергиевском Православии», и др.

Павлин, Епископ Рыльский, Курской Епархии, в миру Иоанн Косьмич Крошечкин, из крестьян Самарской губернии, окончил Московскую Духовную Академию, прекрасный проповедник, певец, добрейший, милостивый, чутко отзывающейся к людскому горю. После тюремного заключения проживал в Курске. В 1925 г. был вновь арестован и после тюрьмы прибыл в Рыльск, откуда был отправлен обратно в Курск. В 1927 г. снова арестован и отправлен в Москву, в Бутырскую тюрьму. Судьба его неизвестна.

***

Епископы Герман (Ряшенцев) и Серапион, Архиепископ Феодор, б. ректор Московской Духовной Академии, вместе с архидиаконом своим Ананией, жили в 1935 г., как сосланные недалеко от г. Усть-Сысольска (Зырянский край, обл. Коми). В один день все они были арестованы, вывезены из города и замучены.

Архиепископ Никодим, Семиреченский, умер или расстрелян в ссылке в 1933г.

Епископ Фотий (Пурлевский), Семипалатинске, расстрелян в 1933 г. (Брат епископа Никона, расстрелянного в 1938 г. См. т. I гл. 20).

Епископ Платон (Руднев), б. вик. московский, расстрелян в 1933 г. (См. в списке Соловецких епископов, т. 1 гл. 19).

Епископ Даниил (Троицкий) умер в Брянской тюрьме около 1935 г. (Брат Архиепископа Илариона, умершего в тюрьме 15 дек. 1929 г. См. т. I. гл. 12).

Архиепископ Серафим, Смоленский и Доргобужский, в 1936 г. арестован и исчез бесследно.

Архиепископ Герман и 4 священника, с ним архимандрит Афиноген, в лагере Акмолинской области Караганде, объявлены умершими «от тифа» в одну ночь.

Епископ Борис (Шипулин), вик. Каменец-Подольский, расстрелян около 1938 г.

Епископ Лев (Черепанов) умер или расстрелян в ссылке в Казалинске около 1937 г.

Епископ Петр (Шибков), б. настоятель Симоновского монастыря, исчез бесследно в 1937 г.

Расстреляны в 1937 г.:

Архиепископ Прокопий (Титов), б. Херсонский. Был судим в Одессе в начале 20г., потом на Соловках, также в Томске, также в Камышине. Им было написано послание против деклар. м. Сергия, где расстрелян неизвестно.

Архиепископ Ювеналий (Машковский), б. Курский.

Епископ Глеб (Покровский), Пермский, б. Михайловский.

Епископ Игнатий (Садковский), б. Белевский.

Епископ Митрофан (Гринев), б. Аксайский.

Епископ Павел (Введенский), б. Сердобский.

Архиепископ Серафим (Протопопов), Бакинский, б. Колпинский.

Архиепископ Софроний (Арефьев), б. Якутский (Перечисленные восемь имен состоят в списке Соловецких заключенных, судьба которых ранее была неизвестна. См. т. I. гл. 12).

Архиепископ Андрей (Ухтомский), расстрелян в Ярославском изоляторе.

Епископ Амфилохий, викарий Енисейский, известен был в Сибири в 1934 г. как обличитель деяний м. Сергия в связи с декларацией его 1927 г. Пользовался любовью народа, как истинный пастырь.

Архиепископ Гурий (Степанов), б. Алатырский, вик. Нижегородской епархии хиротонисан в 1918 г., автор трудов по буддизму и доцент по этой кафедре в Казанской Духовной Академии, был почти беспрерывно в заключении с 1918-19 гг. В Соловках — 1926-27 гг. Расстрелян в 1937 г.

Архиепископ Стефан (Зисмеровский), Вологодский.

Архиепископ Серафим (Александров), б. Тверской.

Архиепископ Николай (Добронравов).

Архиепископ Иннокентий, б. Клинский.

Епископ Венедикт, сосланный на 10 лет.

Епископ Феофан (Еланский), викарий Нижегородский, дважды бывший на Соловках.

Епископ Амвросий (Либинский), викарий Петроградский.

Епископ Алексий в Семипалатинске.

Епископ Рафаил в Семипалатинске.

Епископ Иоасаф.

Епископ Иов.

Епископ Антоний.

Епископ Тихон (Шарапов).

Епископ Тарасий (Хоров).

Глава 17.
Протоиерей о. Алексей Ставровский.

«Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Иоан. Xv, 13).

Митрофорный протоиерей Алексей Андреевич Ставровский родился 2 марта 1834 г. в селе Сижна, Гдовского уезда, С. Петербургской губ. Происходил из древней русской духовной семьи. Окончил в 1861 г. С. Петербургскую Духовную Академию с ученой степенью кандидата богословия. Один год учительствовал в Александро-Невском духовном училище и в 1862 г. был рукоположен в иереи. За все время своей долгой священнической службы прот. Ставровский служил только в двух церквах. Сначала в Петропавловской церкви Военного Клинического госпиталя, а с 1896 г. по день своей кончины настоятелем С. Петербургского Адмиралтейского собора. (Его перу принадлежит труд: «Санкт Петербургский Адмиралтейский Собор во имя Св. Спиридона Тримифунтского Чудотворца». История и описание Собора. В двух частях. СПБ. 1906 г). Кроме настоятельства покойный протоиерей был законоучителем в ряде школ, членом бесчисленных комиссий и благочинным с. петербургских морских церквей с 1896 г. до дня своей кончины. За свою выдающуюся деятельность имел не только все духовные награды до митры включительно (последнюю еще в конце прошлого века), но и светские, включая орден св. Александра Невского и св. Владимира 2-й степени. Он был также одним из тех 300 человек, которые в день трехсотлетия царствования Дома Романовых имели счастье представляться Государю и в память сего получить переходящий в род по старшей линии нагрудный романовский знак. Еще в прошлом веке о. Ставровскому со всеми его детьми было даровано потомственное дворянство. Наконец, после отъезда протопресвитера Г. Шавельского на Юг России, Святейший Патриарх Тихон назначил его исп. д. протопресвитера военного и морского духовенства, в каковой должности он и принял мученическую кончину.

Все эти биографические данные особенно характерны потому, что свидетельствуют, что все земные почести, которые столь редко достигались духовенством, не повлияли на прекрасный духовный облик, который со всей силой выявился в удивительной кончине этого мученика за веру.

Нижеприводимые сведения о кончине старца (ему во время расстрела было 84 года) получены были его внуком сначала от протопресвитера о. Г. Шавельскаго, а затем от служащего канцелярии Протопресвитера Военно-Морского духовенства, прибывшего на Юг России и сообщившего, как свидетель, подробности о кончине прот. Ставровскаго. Кроме того, все эти же сведения подтвердил и петербургский протоиерей о. Солодовников, попавший в конце 20-х годов в Париж. Последний свидетельствовал, что память о покойном до того времени свято чтилась среди верующих Петербурга.

Поздним летом 1918 года, вскоре после убийства Урицкого, о. Алексей был арестован в качестве заложника и вместе с группой арестованных сначала содержался в одной из тюрем Петербурга, а затем был переведен в Кронштадт. Во время своего заключения он сохранил удивительную бодрость духа, утешал сотоварищей по узам и даже каким то образом причащал их Св. Таин. Вскоре после перевода заключенных в Кронштадт они были выведены из тюрьмы, построены в ряд, и им было объявлено, что в виде репрессии за убийство Урицкого, каждый десятый из них будет расстрелян, а остальные освобождены. О. Алексей стоял девятым и ему улыбалась свобода. Но он избрал лучшее. Десятым стоял молодой священник. Обратившись к нему, о. Алексей сказал ему приблизительно следующее: «я уже стар, мне недолго осталось жить; в жизни я получил все, что было можно; жена моя старуха, дети мои все на ногах; иди себе с Богом, а я стану на твое место». И, сказав это, он встал на место молодого священника и был расстрелян.

Дата его смерти точно неизвестна, но вероятно это было в конце сентября или в октябре 1918 года. Место погребения тоже неизвестно, — вероятнее всего, воды Финского залива.

Освобожденный священник счел первым своим долгом явиться в Управление протопресвитера и сообщить о случившемся. Чиновник, дававший впоследствии показания о. Г. Шавельскому и рассказавший внуку почившего об этом, лично слышал рассказ выпущенного на волю иерея. Однако, по Божию произволению, и этот молодой священник скоро снова был задержан и расстрелян. Имя его, к сожалению, забыто внуком, хотя и сообщено было ему чиновником. Отпевание (заочное) о. Алексия было торжественно совершено в Адмиралтейском соборе будущим мучеником митрополитом Вениамином с сонмом петербургского духовенства.

Вот все, что известно об этом событии. Дивимся благодати Божией, которая дала такому старцу столько духовной силы пойти на вольное заклание и в смерти своей уподобиться Пастыреначальнику Господу Иисусу Христу.

Глава 18.
Исповедник о. Феодор Андреев.

В широких кругах катакомбной Церкви большим уважением пользовалось имя молодого священника о. Феодора Константиновича Андреева, скончавшегося в Петрограде весной 1929 г. от скоротечной чахотки. Его по праву можно отнести к лику «почитаемых усопших».

Молодой профессор Феодор Константинович, белокурый, высокий и худой, впервые приобрел известность в «Доме Ученых», выступая в 1921-22 г. с докладами на философские темы в строго православном духе. Тогда еще можно было, хотя бы замаскировано, под видом философии, утверждать в вере малодушную, ущемленную революцией интеллигенцию. Помнится блестящий его доклад «Происхождение Зла». Но в то же время он тонко, умно и тактично опровергал униатского Экзарха о. Леонида Федорова и талантливую — Ю. Н. Данзас, до своего ареста в 1922 г. проповедовавших среди профессуры унию с Римом, как единственный путь духовного и политического возрождения России. Благодаря Феодору Константиновичу из всего научного мира приняли унию лишь молодая научная работница Пруссак и поэт Дмитрий Александрович Крючков, псаломщик церкви св. Пантелеймона. Трагична их судьба. Пруссак была арестована в 1923 г. и еще до конца следствия сошла с ума, а Д. А. Крючков провел 9 лет в заключении: 1924-25 гг. — в одиночном заключении Александровского Централа в Забайкалье; 1925-28 гг. — в Иркутском изоляторе и 1928-1933 гг. в Кузнецких концлагерях на рудниках Араличева и Осиновки. Освобожденный в 1933 г. он поселился в Ярославле и в 1936 г. приговорен снова к 15 годам заключения.

В 1924 г. Феодор Константинович принял сан священства и назначен младшим священником Сергиевскаго, б. всей артиллерии, Собора. Молодой пастырь выделялся аскетизмом, строгой жизнью и строгостью исповеди. К нему потом ходили сотни петроградцев на исповедь; но многих он не допускал к причастию. Нам известны случаи, когда он не допустил к причастию вдову профессора Военно-Медицинской Академии за посещение антирелигиозного спектакля в театре. Другой прихожанке предложил либо венчаться в церкви, либо отказаться от многолетнего сожительства с одним профессором, без чего не допустил ее к причастию.

Его проповеди производили сильное впечатление. Слава молодого пастыря росла. Летом 1927 года настал час испытания всему духовенству.

Митрополит Серафим (Чичагов), все викарии, кроме Епископа Димитрия Гдовского (Любимова) и Сергия Нарвского пошли за митрополитом Сергием по пути компромисса; среди них и оба митрофорных протоиерея Сергиевского Собора: Настоятель о. Иоанн Морев и о. Василий Запольский.

Пришлось молодому о. Феодору покинуть свой первый храм и перейти в Собор Воскресения на Крови, где собралось непризнавшее митр. Сергия духовенство: настоятель прот. о. Василий Верюжский, прот. Сергий Тихомиров, прот. о. Александр Тихомиров, свящ. Николай Прозоров, свящ. Никифор Стрельников, прот. о. Викторин Добронравов и др. Осенью 1928 г. о. Феодор был арестован. Неведомы нам условия его заключения; но вскоре у него кровь хлынула горлом. Тюремные врачи установили туберкулез горла и экссудативный плеврит. На очередном допросе ему предложили свободу, если он поддержит митрополита Сергия. Следователь Макаров рисовал перед исхудалым, полуживым пастырем «прелести» процветания Церкви, признанной коммунистической властью и пользующейся правами юридического лица.

—-«Не надо нам ваших советских прав, оставьте нам святое наше бесправие» — ответил о. Феодор.

Когда тюремные врачи определили, что ему осталось не больше месяца жизни, ГПУ сделало красивый жест: его отпустили домой без всякого приговора. Вернувшись, он слег. Кровь неоднократно шла горлом, но слабым голосом он увещевал посетителей быть верными Церкви Христовой и своему Архипастырю Митрополиту Иосифу Петроградскому (Петровых), находившемуся в ссылке и впоследствии в 1936 г. расстрелянному.

В апреле 1929 г. скончался о. Феодор и его похороны явились последней в Петрограде картиной служения будущих мучеников и исповедников.

У гроба его собрались Епископ Димитрий (расстрелян в 1938 г.), прот. Сергей Тихомиров и о. Николай Прозоров (расстреляны в августе 1930 г.), юный псаломщик Карцев, сын директора Морского Корпуса (расстрелянный в 1931 г.), и огромное количество пастырей и мирян.

(По словам известного проф. СПБ Дух. Академии А. И. Бриллиантова (умер от дизентерии во время этапа, направляясь в концлагерь «Свирь-лаг», в июле 1930 г.), на похоронах о. Феодора Андреева было много тысяч народа; «со времени похорон Достоевского не было таких похорон»).

Имя о. Феодора Андреева благоговейно произносили в молитве верующие петроградские пастыри и миряне и в Соловках и на Беломорканале, в рудниках, Кузбассе, в степях Казахстана и в снегах далекой Колымы.

Дополнительные сведения о проф. прот. о. Феодоре Андрееве сообщил его друг проф. И. М. Андреев. Приводим эти сведения.

Феодор Константинович Андреев происходил из купеческой семьи. Родился он в 1888 г. По окончании среднего образования он поступил в СПБ Институт Гражданских Инженеров, но с 4-го курса ушел и перешел в Московскую Духовную Академию, которую и окончил. Затем он получил профессорскую кафедру в Московской Духовной Академии («Систематической философии и логики», приняв ее от известного богослова и проф. о. Павла Флоренского).

В 1821-22 гг. прот. Ф. К. Андреев, переселившийся в Петроград, изредка выступал с докладами или, чаще, в прениях по докладам в «Доме Ученых» и в «Доме Литераторов». Особенно ярко было его выступление в «Доме Ученых» в прениях после доклада проф. Н. О. Лосскаго, в 1921 г. «О природе сатанинской», когда молодой профессор, с огромным пафосом и обширной эрудицией, раскритиковал маститого философа Лосскаго, прочитав как бы контр-доклад на тему «Происхождение зла».

После расстрела академика Н. И. Лазаревскаго, бывшего директора «Дома Ученых», главой этого «Дома» стала Юлия Николаевна Данзас. Бывшая фрейлина Императрицы, доктор Всеобщей Истории Сорбонны, Ю. Н. Данзас в это время стала обнаруживать склонность к католичеству и проповедовать унию с Римом, как единственный путь для спасения России. Тонкая и глубокая критика католицизма, неустанно проводимая проф. Ф. К. Андреевым, совершенно парализовала влияние Ю. Н. Данзас. В 1922 г. Данзас была арестована и выслана сначала в Иркутск, а затем в Соловки. После освобождения, в 1930-х годах, ей удалось эмигрировать в Италию, где она за несколько лет до своей смерти приняла католичество.

В 1924 г. проф. Ф. К. Андреев принял сан священства и был назначен младшим священником Сергиевскаго, бывш. всей артиллерии Собора, где настоятелем был митрофорный протоиерей о. Иоанн Морев. (Сергиевский собор находился на углу Литейного пер. и Сергиевской улицы. Ныне он разрушен и на его месте выстроен огромный дом ГПУ).

В 1927 г. о. Феодор Андреев был возведен в сан протоиерея.

Отец Феодор Андреев прославился своими замечательными проповедями, слушать которые собиралось так много народа, что огромный Собор не мог вместить всех желающих услышать вдохновенное православное слово. Среди слушателей было много профессоров и студентов Военно-Медицинской Академии и Университета и научных сотрудников Академии Наук, которые постепенно стали становиться духовными чадами о. Феодора.

Лето 1924 г. о. Феодор с женой и двумя младенцами-близнецами (Аней и Машей) проводил в Царек. Селе, называвшемся тогда Детск. Селом, недалеко от Санатории Дома Ученых КУБУ (комиссии улучшения быта ученых. В этой санатории в то время находился и я вместе со своим учителем и другом проф. С. А. Аскольдовым. Последний и познакомил меня с о. Феодором. Большинство из находившихся в этой Санатории были уже духовными чадами о. Феодора. В садик дачи, где жил о. Феодор, часто ходили академики, профессора Университета, Консерватории и другие научные работники. Обычно о. Феодор сам возился и нянчился со своими малютками, а когда они спали, то в саду происходили беседы на духовные и философские темы. Следует отметить, что в это время о. Феодор начал расходиться все более и более со своим бывшим профессором и другом о. Павлом Флоренским, находя его недостаточно православным и даже находящимся в тонкой прелести. В это же время о. Феодор, наоборот, стал особенно сближаться с известным мыслителем проф. Михаилом Александровичем Новоселовым. М. А. Новоселов, бывший в молодые годы другом Л. Н. Толстого и блестящим профессором Московского Университета (по кафедре классической филологии), издававший очень популярную среди интеллигенции религиозно-философскую библиотечку (маленькие розовые книжки), постепенно, но неуклонно рос духовно, сблизился с о. Иоанном Кронштадтским, а затем с оптинскими старцами и, наконец, стал одним из самых твердых и ясно-мыслящих православных мыслителей, боровшихся с ядом модернизации. Он выступал с обличениями о. Павла Флоренскаго, о. Сергия Булгакова, Бердяева, Мережковского и иже с ними. Жил Мих. Ал. в Сов. России нелегально, скрываясь у своих многочисленных друзей, меняя города. Часто он приезжал в Петроград, неизменно останавливаясь у о. Феодора Андреева. Арестованный, наконец, в 1928 г. Мих. Ал. Новоселов отбыл 10 лет Политического Изолятора, а затем (в 1938 г.) был отправлен в ссылку в Сибирь, откуда уже никаких больше сведений о нем не имеется.

С 1924 г. до 1928 г. о. Феодор Андреев состоял профессором Догматического Богословия и Литургики на так называемых «Пастырских Курсах» в Петрограде. Ректором этих курсов (которые были фактически настоящей Духовной Академией) был профессор Иван Павлович Щербов, читавший там и нравственное богословие. Эти «Курсы», помещавшиеся в Православной Эстонской Церкви, являлись противовесом еще двум Богословским Институтам, имевшимся в то время в Петрограде: один из этих Институтов был обновленческий, а другой (где подвизались профессора протоиереи Чуков, Чуев и Чепурин, проф. Холопов и др.) — довольно либеральный, со всей своей профессурой ставший на сторону митроп. Сергия после его пресловутой Декларации. «Пастырские Курсы» вскоре после смерти их ректора — проф. И. П. Щербова — были (в 1928 г.) разгромлены.

Отец Феодор Андреев написал большой труд по Литургике, который, к сожалению, был сожжен из опасения жестоких преследований в 1941 г., перед войной, когда начались повальные обыски повсеместно в Петрограде и окрестностях.

После «Декларации» митрополита Сергия, как известно, начались многочисленные протесты епископата, духовенства и мирян. Писались послания, посылались делегации к митрополиту Сергию, и, наконец, начались «отходы» от него и созданной им «Советской Церкви». Петроградская делегация 27-го ноября 1927 г., возглавляемая епископом (позднее — архиепископом) Димитрием Любимовым в составе — протоиерея о. Викторина Добронравова, проф. И. М. А. и С. А. А., привезла из Москвы письменный ответ митр. Сергия, где последний категорически отказывался от перемены курса «новой церковной политики» и настаивал на необходимости сотрудничества Русской Православной Церкви с Советской властью. После этого начался раскол 1927 г. Первыми отложились Петроградцы, по благословению находившегося в ссылке митрополита Иосифа (Петровых) — еп. Димитрий Гдовский (Любимов), епископ Сергий Нарвский со своими паствами, написав 14-16 декабря 1927 г. специально мотивированное послание митрополиту Сергию. За это послание 70 летний архиепископ (возведенный в этот сан митр. Иосифом после поездки делегации в Москву) Димитрий (Любимов) и епископ Сергий Нарвский были преданы митрополитом Сергием на растерзание в ГПУ. Архиеп. Димитрий, по отбытии 10 летнего срока в Ярославском Политизоляторе, в 1938 г. был расстрелян. Епископ Сергий Нарвский был сослан и скончался в ссылке.

«Главным Штабом» петроградцев в это время — была квартира о. Феодора Андреева. Он составил «Послание» с которым поехала петроградская делегация в Москву к митрополиту Сергию. Он составил текст и формулу «Отложения» петроградцев 14-16 декабря 1927 г. (см. этот текст в книге проф. И. М. Андреева: «Краткий обзор истории русской церкви от революции до наших дней», 1951 г., издание Св. Троицкого Мон., Джорданвилль, Нью-Йорк, США). Он должен был и ехать в числе членов делегации 27 ноября 1927 г. к митроп. Сергию, но по болезни вынужден был остаться и вместо него поехал о. Викторин Добронравов (вскоре после того арестованный и сосланный в концлагерь Сибири на 10 лет, а после отбытия срока, снова арестованный, был сослан еще на 10 лет, без права переписки, что означало обычно приговор к высшей мере — расстрелу).

Митр. Иосиф, архиеп. Димитрий и епископ Сергий Нарвский — чрезвычайно высоко ценили о. Феодора Андреева, называя его «адамантом Православия», незаменимой «жемчужиной». Благоговели перед ним и Проф. С. А. Аскольдов, проф. А. И. Бриллиантов (умерший на пути в концлагерь в 1931 г.), проф. М. А. Новоселов, и мн. другие выдающееся богословы, философы и общественно-политические деятели.

Отец Феодор был худощавый, высокого роста, стройный, со светлыми русыми волосами и бородой, с чрезвычайно красивым, одухотворенным, но постоянно-бледным восковым лицом. Он страдал тяжелым, часто декомпенсированным, пороком сердца, а в последнее время болезнью горла. В 1928 г. он был арестован. Перед смертью был выпущен из тюрьмы «умирать дома». Умер он в апреле 1929 г.

Глава 19.
Протоиерей Сергий Тихомиров и Иерей Николай Прозоров

(В томе I в гл. 28 даны не совсем точные сведения о мученичестве этих пастырей. Соузник второго из них и очевидец его предсмертного часа рассказывает, чему «свидетелем Господь его поставил»).

После пресловутой декларации митроп. Сергия 1927 г., непризнанной Митрополитом Петроградским Иосифом, митр. Сергий назначил на его кафедру митрополита Серафима (Чичагова), но его отказалась признать группа духовенства, возглавляемая викарным епископом Гдовским Димитрием (Любимовым), получившая в народе и на жаргоне чекистов за преданность митр. Иосифу название — «Иосифляне».

Сначала ГПУ им не препятствовало, чтобы усилить церковный раскол. Их кафедральным собором стал Храм Воскресения на Крови (место убиения Царя Освободителя). За ними остались несколько храмов на окраинах: храм во имя Тихвинской Б. М. в Лесном, на Охте, на Обводном канале и крошечная церковь в лесу на Пискаревке за полотном Ириновской жел. дороги, вблизи больницы имени Мечникова (бывш. Императора Петра Великаго). В этом храме Св. Александра Ошевенского служил скромный пастырь о. Николай Прозоров.

Первый удар был нанесен «иосифлянам» арестом зимой 1929 г. о. Феодора Константиновича Андреева, которому посвящен был предыдущий очерк.

В ноябре 1929 г. были арестованы все видные пастыри — «иосифляне»: еп. Димитрий, еп. Сергий Нарвский, прот. Василий Верюжский, павший после многих лет заключения и потом сподвижник Московской большевицкой патриархии, б. ключарь храма Воскресения на Крови, прот. Иоанн Никитин, прот. о. Сергий Тихомиров, священник о. Петр Б., молодой священник о. Николай Прозоров, свящ. о. Никифор Стрельников, монахиня мать Кира, и еще несколько скромных мирян.

В феврале 1930 г. в камере № 9 Дома Предварительного Заключения на улице Воинова (б. Шпалерная) № 25 встретил я, — пишет свидетель — одного инженера судостроителя с Балтийского завода. Удрученный арестом, я получил в первые же дни заключения от него и духовную поддержку и совместную молитву.

В конце февраля привели к нам в камеру странника. Этот малограмотный инвалид, претерпевший ранения 25 лет назад во время осады Порт Артура, будучи рядовым солдатом, являл редкую стойкость и резко осуждал действия митр. Сергия. Затем перевели из «одиночки» о. Петра Б. Примкнув к ним обоим всей душой, я навсегда порвал с иерархией м. Сергия и примкнул к маленькой церкви, получившей своего пастыря в лице о. Петра.

10 апреля 1930 г. нашу камеру отдали под «рабочих» (арестанты, работавшие на лесопилке во дворе тюрьмы) и мы все четверо были переведены в камеру № 21, где на 20 коек было 80-100 человек (в предыдущей на 14 коек — 35-45 человек), где встретил отцов Иоанна и Николая, еще одного старенького 75-ти лет протоиерея о. Николая Загоровскаго, привезенного из Харькова по делу митр. Сергия, и бывшего синодального чиновника Шенец. С ними неделю спустя 4/17 апреля справили мы Пасхальную Заутреню и провели лето.

С нами гулял и находившийся в камере № 22 о. Александр Тихомиров, брат о. Сергия, сильно страдавший от сердечных припадков, и двое командиров, из кадровых офицеров, примыкавших к той же группе.

В это время в одиночке томился возглавлявший верную паству в Петрограде викарный епископ Димитрий Гдовский, которого я раз встретил, вынося с другими заключенными, в сопровождении надзирателя, тяжелый ящик с мусором; Владыка возвращался с 10-минутной прогулки. В одиночках пребывали протоиереи Верюжский и Сергий Тихомиров. Участь последнего была особенно опасной; другим пастырям говорили при допросах, что у о. Сергия нашли при обыске «деяния Собора в Сремских Карловцах», и он бесстрашно исповедал перед чекистами свое полное с ним единодушие.

Отцы, старейшие по времени пребывания в этой камере, занимали уголок, где спали рядом, а утром служили обедницу, вечером вечерню, под праздник — всенощную. Они сидели в ряд на табуретках, к ним подсаживались 2-3 мирян и мы слушали произносимую наизусть вполголоса всю службу. Прочие заключенные делали вид, что этого не замечают. В июле попали в камеру два видных священника «сергианина»: — о. Николай Чуков (потом митрополит Григорий Ленинградский, недавно умерший) и о. Николай Чепурин (умер в Москве 1949 г. проректором советской Духовной Академии). Хотя они были мои однодельцы по делу «Академика Платонова», я не поддерживал с ними молитвенного общения и они с нами не молились. Чукова выпустили по просьбе митр. Сергия Ягоде, а Чепурин получил 8 лет заключения, но выпущен с Беломорканала в 1932 г.

В камере я узнал все «житие» моих соузников. 33-лет-ний отец Николай Прозоров, бросил Семинарию в 1915 г. и 18-ти лет пошел добровольцем на фронт. Революция застала его, недоучившегося семинариста, подпоручиком. По возвращении с фронта в родной Воронеж он был обвинен с другими в «заговоре» и приговорен к расстрелу. Это было в страшные годы гражданской войны. Горячо молясь в ожидании казни, молодой, полный жизни и мужества офицер дал обет — пойти в священники, если Господь сохранить ему жизнь. Наутро ему объявили о замене расстрела многолетним заключением. Потом несколько амнистий и он, оказавшись на свободе, принял священство. Рукополагал его архиепископ Иоанн (Поммер), впоследствии зверски убитый под Ригой большевиками террористами 12 октября 1934 года.

Но ГПУ запретило ему пребывание в Воронеже, и он приехал в Петроград, где служил н небольшой деревенской церкви св. Александра Ошевенского около платформы «Пискаревка», Ириновской жел. дороги.

Раз с ним произошел замечательный случай. «Приехал к нему один из крупнейших в Ленинграде коммунистов. — «Слушай, поп, я влюбился в эту красавицу»! Он показал на приехавшую с ним девушку, действительно, заслуживавшую это название. — «Она поладить не хочет, пока поп не обкрутит. Твоя церковь в лесу, никто не узнает». (Коммунисты за церковный брак исключаются из партии). О. Николай согласился и предложил им у него предварительно поговеть, хотя бы накануне венчания. — «Шутишь, поп, — возмутился всесильный коммунист, — я потакаю капризу любимой девушки, но никакой исповеди не признаю. Венчай сразу. Заплачу, сколько захочешь, больше чем ты за год зарабатываешь. У тебя, чай, своя баба, да дети (у него было 3 детей). Пока я жив, тебя никто не арестует. А невзначай посадят, пусть попадья к жене прибежит, мигом выпустят. Ведь я — член Ц. К. Партии». Но о. Николай отказался венчать без исповеди, несмотря на просьбы и угрозы грозного гостя и слезы его прекрасной спутницы, и остался в нужде с семьей, лишившись возможности приобрести всесильного заступника с весом в Кремле. Имя его он мне не открыл, но сказал, что это имя известно по всей России.

Утром 4/17 августа вызвали, как всегда, в коридор, и «кукушка» (брюнетка-канцеляристка ДПЗ, приносившая арестантам для объявления приговоры тройки ОГПУ при Ленинградском Военном Округе и прозванная нами так, ибо «куковала» каждому число годов заключения) — дала расписаться в прочтении приговоров: о. Иоанн Никитин, инженер К. и Божий странник —- по 10 лет концлагеря, о. Петр Б. — 5 лет, о. Николай Загоровский — 3 года, Чиновник Шенец — три года ссылки в Казахстан.

На другое утро мы узнали на прогулке путем мудреной сигнализации, что епископ Димитрий в возрасте 75 лет получил 10 лет изолятора (через 8 лет он был расстрелян — в 1938 г.). Отец Василий Верюжский и мать Кира — по 10 лет концлагеря, о. Александр Тихомиров — 5 лет; других не помню.

Отмечу, что 10 лет получил малограмотный старик — слесарь 70 лет, рабочий крупного завода, заявивший себя на допросе монархистом.

Только заключенный в одиночке о. Сергий Тихомиров и наш соузник о. Николай Прозоров не были вызваны для объявления днем 4/17 августа приговора.

На другой день все приговоренные были вызваны на этап и простились с нами. Отец Николай недоумевал — радоваться или печалиться? Если бы его оправдали, то, вероятно, выпустили бы. Но все понятнее делалась — другая причина, почему до отправки его однодельцев о нем как будто забыли.

Я старался весь день 5/18 в канун Преображения не отходить от о. Николая, который сразу почувствовал себя одиноким с отправкой всех однодельцев.

Из сотни заключенных большинство не понимало, в чем дело, другие думали, что это признак освобождения. Один он прочитал под Преображение по памяти всенощную, прослушанную мной; другие миряне, слушавшие их обычно, были уже разосланы по концлагерям. Ведь состав камеры меняется. Он вынул из кармана подрясника снимок своих трех дочек 6, 4, и 2 лет и, нежно глядя на них, сказал мне; — «Верю, что Господь не покинет этих сироток в страшном большевицком мире».

Началась обычная укладка около 9 час. вечера. Старшие по времени пребывания в камере ложились на койки, прочие на столах и скамьях, составленных табуретках, новички под столами и койками. Моя койка была у окна, о. Николая — у решетки, отделявшей от нас коридор. Когда все легли, появился дежурный комендант и стал в коридоре у двери решетки:

«Прозоров, есть такой?»

«Есть, это — я», — вскочил с койки о. Николай.

«Имя — отчество?» — спросил комендант, сверяясь по записке.

«Николай Кириакович», — ответил, одеваясь Батюшка.

«Собирайся с вещами».

Отец Николай все понял. Мы с ним не раз наблюдали, как дежурный комендант, вызывал так на расстрел.

Отец Николай стал быстро одеваться и укладывать соломенную картонку с его тюремным «имуществом». Я лежал на другом конце камеры и не мог добраться до него через камеру, заставленную столами, скамейками, спущенными койками с лежащими повсюду телами. Но из освещенного угла, где он укладывался, мне ясно было видно его просиявшее какой-то неземной радостью мужественное, окаймленное черной бородой лицо (ему было 33 года, как Спасителю, когда он поднимался на Голгофу). Вся камера притихла и следила за о. Николаем. За решеткой не спускал с него глаз комендант. Отец Николай со счастливой улыбкой оглядел всех нас и быстро пошел к решетке, которую отворил ему комендант. На пороге он обернулся к нам и громко сказал: «Господь зовет меня к Себе и я сейчас буду с Ним!»

Молча, потрясенные величием души этого скромного пастыря, все мы глядели, как захлопнулась за ним решетка, и быстрой походкой он пошел перед следовавшим за ним комендантом. Шёпотом с умилением стали говорить об отце Николае все мы. Не только верующим, но и безбожникам: троцкистам, меньшевикам, бандитам и просто советским мошенникам внушала уважение и умиление его твердая вера.

В очередной день свидания с родными, вернувшиеся со свиданий заключенные передали нам, что матушкам объявлены приговоры мужей. Таким образом мы узнали, что одновременно с о. Прозоровым в ночь под Преображение расстрелян проведший 9 месяцев своего заключения в одиночке о. Сергий Тихомиров.

Дополнительный сведения о протоиерее о. Сергие Тихомирове сообщил его духовный сын проф. И. М. Андреев.

Протоиерей о. Сергий Тихомиров сначала был настоятелем церкви «Введения во храм пресв. Богородицы», в Петрограде, на Введенской ул. После разрушения этой церкви о. Сергий был настоятелем церкви во имя «Иоанна Милостивого, патриарха Александрийскаго» при убежище слепых на углу Большой Зелениной ул. и Геслеровского проспекта, Петроградской стороны. После захвата этой церкви живоцерковником Красницким, состоял вторым священником в церкви во имя «Алексия, человека Божия» на Геслеровском проспекте. (Настоятелем там был протоиерей о. Павел Виноградов).

Отец Сергий Тихомиров был глубокочтимым священником. Многие профессора Петроградского Университета и других высших учебных заведений были его духовными чадами. Среди них был и знаменитый русский философ и религиозный мыслитель, проф. Петроградского Университета и Политехнического Института С. А. Аскольдов. Аскет, замечательный проповедник, большой почитатель митроп. Антония (Храповицкого), часто посещавший Оптину Пустынь и находившийся в духовном общении с Оптинскими старцами: Иосифом, Анатолием, Нектарием и Досифеем (духовником старца Нектария), о. Сергий Тихомиров, в свою очередь, мог быть назван старцем, подобно протоиерею о. Михаилу Прудникову, с которым был в духовной дружбе. Строгий к своим духовным чадам, когда замечал в них хотя бы слабые признаки самооправдания, он был необычайно нежен, чуток, внимателен и любвеобилен, если замечал хотя бы намек на уныние или отчаяние. Был он среднего роста, очень худощавый, с иконописным «византийским лицом, с глазами — одновременно строгими и ласковыми.

После «Декларации» митрополита Сергия (в 1927 г.) отец Сергий тотчас присоединился к группе протестующих, обличая предательство митрополита Сергия и иже с ним. Последнее время, вплоть до своего ареста, он служил в Кафедральном Соборе «иосифлян» (как называли, по имени митрополита Иосифа всех не признававших «Декларации» и отошедших от митр. Сергия, «сергиан») — в Храме Воскресения на крови. Арестованный сначала в 1928 г., он был через несколько месяцев почему то выпущен, но затем, в ноябре 1929 г. снова арестован. В тюрьме (он находился в Петроградском Доме Предварительного Заключения на Шпалерной ул.) о. Сергий вел себя чрезвычайно мужественно и бесстрашно, обличая безбожие, несмотря на угрозы и побои. Незадолго до расстрела он попросил свою жену принести ему чистое белье и новую рясу и на последнем свидании с женой, весь просиявший и радостный, заразил и ее духовным подъемом, спокойствием и радостию. Сидел он в одиночном заключении. Расстрелян был под праздник Преображения 6 августа 1930 г.

Относительно священника о. Николая Прозорова имеются еще следующие сведения. Еще будучи, до священства, подпоручиком, Прозоров был обвинен в «заговоре» и приговорен к расстрелу. Находясь с группой «смертников» офицеров в общей камере, он предложил верующим прочитать вслух акафист св. Николаю Чудотворцу — защитнику невинно-осужденных. Акафист у него случайно оказался с собой. Часть офицеров согласилась, отошла в сторону и тихонько пропела этот акафист. Другая же группа, вероятно, неверующих или маловерующих и нецерковных офицеров не приняла в этой молитве никакого участия. И вот случилось чрезвычайное чудо, глубоко перевернувшее всю душу молодого офицера Прозорова: на утро, все читавшие акафист были избавлены от казни и получили разные сроки заключения в тюрьмы. Прозоров дал обет принять священство, как только он выйдет из тюрьмы. Оказавшись через несколько времени на свободе он выполнил свой обет. Я лично не знал о. Николая, но слышал об этом факте чуда от своего друга проф. о. Феодора Андреева. Необычайное духовно просветленное и радостное состояние о. Николая Прозорова перед казнью, описанное очевидцем выше, объясняется его предыдущим глубоким религиозным опытом в связи с указанным воистину чудесным избавлением от смерти после чтения акафиста св. Николаю Чудотворцу.

Глава 20.
Прот.Михаил Тихомиров и его однодельцы

В 1924 г. мрачным было положение православия в раздавленной пятой Апфельбаума-Радомысленскаго-Зиновьева, Петровской столице, только что переименованной в Ленинград. Все священники, не примкнувшие к обновленцам были сосланы, кроме двух — бывш. законоучителя Императорского Училища Правоведения прот. о. Ксенофонта Виноградова (ум. окт. 1935 г.), которого защищало то, что он служил в греческой церкви на Лиговке, бывшей под покровительством греческого посольства в Москве (в 1924 г. Греция возобновила дипломатические отношения с СССР и взяла под защиту греческие храмы), и отца Михаила Тихомирова, б. свящ. л. гв. Преображенского полка, служившего в Преображенском всей гвардии Соборе.

Неудивительно, что Великим постом все верующие, не признавшие обновленчества, лишь у них исповедывались. О. Михаил исповедывал по 200-300 человек в день, исповедь длилась не больше 2-3 минут, ибо всякий понимал, что нельзя его задерживать, а самое появление в его храме означало верность Православию.

Год спустя, вернулись из ссылки викарии — Алексий Ямбургский и Николай Петергофский и сразу десятки церквей из обновления переходили путем покаяния их духовенства перед Алексием в Патриаршую Церковь, но люди не знали тогда, почему ГПУ перестало поддерживать обновленцев; не знали, что перед ними его фавориты: будущий лже-патриарх Алексий (Симанский) и его заместитель митроп. Николай (Ярушевич). При них выслан был в Тверь о. Михаил.

Осенью 1930 г. в моей битком набитой камере — пишет свидетель — оказался ненадолго генерал Казакевич, который уже в 1922-25 г. отбыл ссылку по церковному делу в Нарымский край. Он мне сказал, что на этот раз арестован по делу «двадцатки» Преображенского Собора и по этому делу привезен из Твери о. Михаил. Этот бравый генерал, вызванный ночью на допрос, поведал одному моему соузнику, что их обвиняют в нелегальной отправке полковых регалий Государыне Императрице Марии Феодоровне в Копенгаген. Проверить это мне лично не удалось. Только год спустя в Карельском концлагере узнал я от их однодельцев — членов двадцатки, что в начале февраля 1931 г. по этому делу расстреляны: настоятель Преображенского всей гвардии Собора Митрофорный Протоиерей о. Михаил Тихомиров, бывший Преображенец генерал Казакевич, известный церковный писатель Поселянин (настоящая фамилия — Погожев), прекрасный юноша, твердо разоблачавший в свои юные годы (не больше 20-22 лет лживость «политики» митроп. Сергия, по фамилии Карцев, сын адмирала — директора Морского Корпуса и дочери морского министра — адмирала И. К. Григоровича, и вдова члена Казанской Судебной Палаты Рымкевич.

Несколько прихожанок — членов этой «двадцатки», в том числе мать расстрелянного юноши — были приговорены тройкой ГПУ при Ленинградском Военном Округе 10 февраля 1931 г. к 10 годам заключения в концлагерь и 19 февраля отправлены в Карелию, куда прибыли в лагерь Лей-Губа на Выг-озере 24 февраля, а весной перевезены в Соловки.

Глава 21.
Протоиерей о. Михаил Чельцов и его однодельцы.

В одну из набитых камер III корпуса Дома Предварительного Заключения в Петрограде поздней осенью 1930 года вводят седоватого священника в темных очках и лиловой рясе, прот. о. Михаила Чельцова. С ним провел я — рассказывает свидетель — в одной камере около 6-ти недель. Находясь в заключении с начала 1930 г. я сообщил ему, что в этой же камере летом со мной находился прот. о. Николай Чуков впоследствии выпущенный и под именем митроп. Ленинградского выполнявший задания Коминформа в Болгарии, Париже, Финляндии и летом 1950 г. в Антиохии и Палестине. Говорил, как о. Чуков рассказывал мне свои 40 ночей в камере смертника. Оказалось, что и отец Чельцов, испытал ту же участь. Оба они были приговорены к расстрелу по делу митрополита Вениамина. (Об их приговоре и помиловании см. том I, гл.2, стр. 56, где названы оба протоиерея. Впоследствии погибли в концлагерях также «помилованные» с ними Епископ Венедикт Плотников и в 1933 г. на Беломорканале Н. А. Елачич).

Отец Михаил провел 40 ночей в молитве, после вечерних молитв читал себе отходную и по памяти акафисты и молебны, а когда светало (это было в августе 1922 г.) о. Михаил читал обедницу, благодаря Господа, что еще на сутки продлена его жизнь, и засыпал. По истечении месяца он свыкся с мыслью о смерти и с каким-то равнодушием встретил на 40-й день сообщение о замене расстрела заключением (Настоящий рассказ исправляет неточные данные об отце Чельцове в I томе в гл. 28).

После нескольких лет заключения отец Чельцов вернулся к своей пастве, но вновь арестован в конце 1930 года.

Не он автор известного учебника Закона Божия, но он написал диссертацию на доктора Богословия по истории Сербской Церкви.

Причина его последнего ареста такова.

Летом 1929 г. нелегально прибыли из заграницы в Ленинград два бывш. офицера и вывезли из СССР графиню 3…у. ее духовный отец Михаил знал о предстоящем нелегальном отъезде и служил напутственный молебен. По прибытии в одну из Западных столиц она всем рассказала детали своего бегства, что советская агентура передала в ОГПУ.

Осенью 1930 г. было арестовано около 40 лиц из ее прежних знакомых. Несколько дней со мной в камере находился старичок бывший лицеист Николаевский, который обвинялся в том, что доставал графине доллары у каких то маклеров.

После единственного допроса отец Михаил мне говорил, что следователь его предупредил, что его бывшего «смертника» теперь безусловно ждет расстрел. Я был поражен, с каким спокойствием говорил маститый протоиерей о предстоящей казни: — «Мне шестьдесят три года; прожита жизнь не всегда легкая. Дети уже выросли и мне надо радоваться, что Господь посылает мне этот конец, а не старческий недуг и многолетние страдания на одре болезни» — «Вы еще молоды», продолжал он, «а меня Господь к себе призывает таким благословенным путем».

Вскоре его днем перевели в другую камеру, и только спустя несколько недель были расстреляны по этому делу шесть человек: отец Михаил Чельцов, духовник графини; Федорицкая, у которой она ночевала последние 2-3 дня перед бегством; офицер Гвардии Добрышин; мичман фон-Беренгоф, у которого жили без прописки, прибывшие за графиней лица; бывш. лицеист Николаевский; бывш. лицеист и редактор-издатель журнала «Старые годы» Петр Петрович Вейнер, отбывший 3 года ссылки на Северном Урале (1925-1928 г.).

В концлагере на Беломорском строительстве мне довелось встретить прекрасного религиозного юношу Юрочку Николаевского (сына расстрелянного бывш. лицеиста). Горестно поведал он мне о расстреле своего отца, узнав, что я видел его во время следствия. Сам он в 20 лет был арестован через несколько недель после свадьбы своей. Порадовался я, узнав в 1933 г. летом, что он освобожден досрочно по случаю открытия Беломорканала, где он работал чертежником. Но будучи в ссылке, я через 4 дня после убийства Кирова услышал 5-го декабря переданный по радио список расстрелянных за него заложников. Среди них я с горечью услышал имена Юрочки Николаевского и его младшего брата Вадима. Зачем понадобились эти две юные жизни духовных детей отца Михаила Чельцова — Ты, Господи, веси.

Глава 22.
Игумен о. Варсонофий и организация тайной церкви.

Игумен Варсонофий (Юрченко) пострижен в Киево-Печерской лавре. К началу революции был учителем в Бизюковом монастыре, Херсонской Епархии; там едва не был расстрелян бандой большевиков, потребовавших солидную сумму денег с обители. Вся братия обители уже поставлена была к стенке, в ожидании расстрела, но требуемая сумма денег каким-то образом была найдена, и они избежали смерти. Замечателен был его рассказ о том необыкновенно радостном состоянии, когда предвкушение вечной жизни с такой силой овладевало, что смерть становилась желанной, и жаждалось скорейшее ее осуществление: как бы скорее сие осуществилось! И какое было разочарование, когда эта цель не была достигнута по причине отмены расстрела.

Через непродолжительное время обитель была подвергнута общей участи разграбления и репрессий.

О. Варсонофий, под покровом ночи, оставил обитель, но был арестован, сидел в ужасных условиях в душных сырых подвалах, где по собственному его рассказу ряса истлела от сырости, и, кроме всех прочих горечей заключения того страшного времени, насекомые, донимавшие заключенных, были в таком количестве, что их приходилось сгребать как мусор. Через некоторое время о. Варсонофий был освобожден л получил назначение на приход около Елисаветграда, где своим искренним и ревностным служением вскоре приобрел общее уважение, как среди верующих, так и среди духовенства. Возникшее обновленчество выявило его как твердого стоятеля за истину Церкви и неустрашимого обличителя обновленчества (живоцерковников). Поэтому епархиальным архиереем, епископом Онуфрием, он был назначен миссионером по борьбе с обновленчеством во всем Александрийском округе. Получив назначение, он прибыл в гор. Александрию, входивший в состав Елисаветградской епархии; в городе в это время не было ни одного православного храма, да и вообще никто неизвестен из верующих. Явился о. Варсонофий в собор, во время литургии, отправляемой обновленцами, и стал незаметно сзади. Высокого роста, с большой бородой, в монашеской одежде, с посохом и четками, имея привлекательную внешность, вполне соответствовавшую его внутренней красоте, он не мог быть не замеченным и по окончании богослужения был окружен верующими, к тому времени уже обеспокоенными наступившим новшеством в церкви, изобличенным некоторыми ревнителями благочестия; у одного из таковых была книга правил Вселенских Соборов. Из нее увидели, что действия обновленцев не каноничны. Но необходим был авторитетный голос Церкви. Поэтому первые вопросы к о. Варсонофию и были — православный ли, кто, откуда и т. п.? И какая была радость, когда узнали все, что касалось этого больного вопроса. Сейчас же неизвестный батюшка о. Варсонофий был приглашен одним из упомянутых ревнителей православия на дом, где собрались и другие. Здесь и было окончательно выяснено настоящее церковное положение: о. Варсонофий рассказал о своем назначении в Александрийское благочиние, прочитал послания против обновленчества еп. Онуфрия и другие. Было обсуждено, как действовать для отобрания у обновленцев хотя бы одного храма. Но эта неожиданная радость длилась недолго. О. Варсонофий изучив обстановку своей новой миссии в г. Александрии, вернулся на место своего прежнего служения, где был арестован и, препровожденный обратно, заключен в Александрийскую тюрьму, где и пробыл с осени до начала Великого поста. Связь с ним ограничивалась только тем, что несколько лиц из упомянутых ревнителей православия ежедневно устраивали по очереди передачи (обед и проч.). Это было в 1923 г. В Великом посту о. Варсонофий был освобожден из заключения. К этому времени, упоминаемая группа из нескольких лиц, начавшая свою работу по организации православного прихода, выросла в большую общину, которая после целого ряда усилий добилась у гражданских властей передачи ей одного храма из четырех обновленческих, достаточно уже опустевших. В этот-то храм во имя Покрова Пресвятыя Богородицы и был назначен о. Варсонофий настоятелем и благочинным всего округа Александрийскаго.

С этого момента и началась самая оживленная деятельность о. Варсонофия. Всем к себе привлекал служитель Божий: необычайная приветливость, с искренней любовью, внимательное отношение к каждому, ласковое, кроткое и смиренное обращение, безупречная личная жизнь в посте и непрестанной молитве и вообще воздержании (в среду и пятницу круглый год и весь Великий пост, не вкушал ничего до вечера, на 1-й же недели Вел. поста и на Страстной не вкушал по 3 дня). На богослужении он был внимателен, сосредоточен, весь отдавался молитве. В приходском храме богослужения отправлялись по монастырскому уставу, но они не были томительны. Бывало зайдешь в будний день на его службу: умеренный мягкий голос раздается пред престолом и какая-то мирность и умиление наполняют душу. Довольно большой храм в скором времени стал наполняться верующими со всех концов города; слух о всем происходившем в Покровской церкви и о необыкновенном батюшке разнесся далеко, даже за пределы округа, и почти на каждом богослужении бывали люди из окрестностей. Многие, побывав на богослужении, приходили к о. Варсонофию на квартиру за советами, спрашивая — что предпринимать, чтобы и у них была правильная церковь, и получали необходимые указания. Каждое его богослужение сопровождалось простой назидательной проповедью, и в этих проповедях громилось зло, пороки повседневной жизни, призывались люди к покаянию, выяснялась истина и разоблачалась ложь обновленчества. Верующие призывались не осуждать запутавшихся в те или иные сети заблудших братьев, но молиться о них. Да и вообще батюшка использовал всякую возможность для назидания: на требе ли или при праздничных посещениях с молитвой, за чашкой ли чая, всегда разговоры переводились или на текущие церковные события, или душеспасительные темы. Многие желали видеть у себя батюшку и потому приглашения на «чашку чая» были не редки. На них батюшка говорил или читал — из евангелия, особенно для молодых юношей и девиц, возгревая желание к истинно христианской жизни. Чаще читал из творений еп. Игнатия Брянчанинова.

В непродолжительном времени опустели все обновленческие храмы и большая часть духовенства в городе принесла покаяние, а в округе из 80 обновленческих приходов не осталось и десяти.

И было, действительно, в городе необычайное оживление церковной жизни. О. Варсонофий ездил к Патриарху Тихону по церковным делам и, будучи иеромонахом, был возведен Святейшим в сан игумена. По возвращении порадовал свою паству патриаршим благословением, и подкрепил чтением в церкви его посланий по поводу осуждения ВЦУ (обновленческое высшее церковное управление), так и других.

Все это крайне озлобляло оставшихся обновленцев, а особенно ГПУ. При всей этой крайне оживившейся церковной жизни и при почти общем возврате в православие или т. н. тихоновскую церковь, основная группа обновленцев, возглавляемая неким епископом Иоанном (Славгородским) и священником по фамилии Черный, утвердилась в городе А. (священник Черный был если не явный ставленник ГПУ, то во всяком случае один из сотрудников, часто навещающих это учреждение). Этой группой в согласии с гражданскими властями и были предприняты соответствующие меры для нанесения удара как по о. Варсонофию, так и по возглавляемой им общине. Религиозный подъем принял такие размеры, что власть не решалась предпринимать прямые меры для ликвидации всего этого движения. Было несколько арестов о. Варсонофия и даже открытый судебный процесс при громадном стечении народа, на котором о. Варсонофий так мудро отвечал на все затейливые вопросы судебного персонала, что это послужило еще к большему его прославлению, не вызвав серьезных последствий, и, кажется, ограничилось только денежным штрафом; процесс был создан по поводу крещения младенца, совершенного якобы без предварительной регистрации гражданских властей, что жестоко каралось.

Указанная выше обновленческая группа, несмотря на наличие трех имеющихся у них пустых храмов, в том числе собора, получила от властей разрешение на пользование единственным православным храмом (Покровская церковь) якобы на паритетных правах. Для осуществления этой цели они во главе со своим епископом прибыли в Покровский храм в вербную субботу незадолго до начала богослужения, требуя, на основании распоряжения центральной власти, передачи ключей от Покровской церкви. Церковь была закрыта, так как слух о предстоящем вторжении обновленцев уже проник в общину и ключи были скрыты. Людей собралось небывалое количество. Некоторые пришли заранее к исповеди (по причине большого количества исповедников, она назначалась до богослужения), а другие стали собираться по причине быстро разнесшегося слуха о происходящем в Покровской церкви. Все это огромное количество людей, не вмещавшихся даже в просторной церковной ограде, устремилось защищать храм, не допуская обновленцев даже к дверям. Местная власть, всячески противодействовавшая православным, устремилась на помощь этой обновленческой группе: явились всевозможный местные ячейки, комсомол, комнезам, комбед и наконец конная милиция. И все это было бессильно устрашить и разогнать собравшийся народ, преимущественно неустрашимых женщин, сплотившихся неприступной твердыней у главных церковных дверей и гнавших обновленцев, особенно их епископа, обзывая приличествующими его действию словами — «волк в овечьей шкуре» и тому под. Все это не смогло устыдить ни епископа, ни его достойную свиту. Была вызвана в помощь пожарная команда. Сильные струи холодной воды (день был ветреный и холодный) направлены были в народную массу, сплотившуюся у церковных дверей. При таком действии, никто уже не смог устоять, народ разбежался. Тогда все это враждебное полчище вместе с обновленческой группой приступило к дверям и при помощи вызванных слесарей вырезали замки, отворили двери храма и обновленческий архиерей «торжественно» вошел в храм с возгласами с их стороны «Испола эти деспота», а православные провожали его словами — «волк в овечьей шкуре» и т. п.

С этого времени обновленцы овладели этим храмом и он опустел. В самые важные дни страстной седмицы и Пасхи православные остались без храма. Сильна была еще в то время община и немедленно были приняты меры к возвращению этого храма обратно православным. Было собрано колоссальное количество подписей, выбраны уполномоченные от общины и начали действовать, сначала в украинском центре в Харькове. Но так как оттуда было дано разрешение обновленцам на захват храма, то никаких положительных результатов достигнуть нельзя было. Обратились в Москву. И там с большими усилиями, с неоднократными поездками, при помощи знакомства с сильными коммунистического мира, удалось добиться распоряжения на возвращение храма, который и получили к Преображению того же 1924 года.

Одновременно с этим, местной власти необходимо было во всем народном сопротивлении обвинить о. Варсонофия, как организатора бунта народного. Для создания дела арестовываются некоторые члены приходского совета и пятидесятки и даже женщины. Арестовывается и сам о. Варсонофий следующим образом. На квартиру после полуночи являются уполномоченные известных органов власти, с неистовым стуком врываются и производят обыск. В результате обыска якобы обнаруживается пакет с материалом, уличающим о. Варсонофия, как организатора происшедшего бунта. Этот пакет оказался в комнате, е вещах, вернее в постели, где спал в эту ночь случайно оставшийся сам писавший эти строки, который тоже был арестован. Подлог был очевиден. О. Варсонофий на показываемый с злорадством уполномоченным пакет тут же категорически заявил: — «это подлог, Вы принесли его». Грубо и с насмешкой что-то ответив, следователь потребовал быстро одеваться. О. Варсонофий, а через несколько дней и все присутствовавшие в квартире были арестованы и посажены в местную тюрьму. Созданное дело длилось более трех месяцев со многими допросами и угрозами, но слишком грубо слаженное дело настолько было лживо, что когда было передано в т. наз. высшую инстанцию, пошло на прекращение и все были освобождены после 3-х месячного заключения.

На второй день по освобождении, о. Варсонофий вновь служил на Преображение, к общей двойной радости: и храм отобрали у обновленцев и батюшка освободился. И опять деятельность батюшки еще с большей силой продолжалась в том же духе. И опять не надолго.

Накануне праздника Рождества Христова, того же года, о. В-фий был ночью арестован ГПУ и сразу же отправлен в Харьков (центр), при чем местное ГПУ отказалось указать уполномоченным общины, где он находится. Но догадались: поехали в Харьков уполномоченные от общины и удалось добиться его освобождения. Он вернулся кажется к Новому году обратно из Харькова и снова не надолго.

Теперь уже произошло нечто совсем неожиданное. Деятельность о. В-ия вызвала недовольство в среде духовенства, возможно вызванное завистию, тем более, что в общине начал усиливаться слух о желании общины видеть игумена Варсонофия архиереем. Это стало известно епархиальному архиерею еп. Онуфрию. По этой ли причине или по какой другой более положительной и серьезной, о. Варсонофий вдруг неожиданно получает распоряжение о назначении его настоятелем в неизвестный город Первомайск (Ольвиополь), Одесской епархии, где не было ни одной верной православию церкви. В самом расцвете общины, с которой даже московский ВЦИК считался, о. Варсонофий был оторван от нее и послан в глухой городок с полным засильем обновленчества. На место же его назначен протоиерей из округа, перешедший потом в сергианство. При его настоятельстве настолько обессилел приход, что местные власти взорвали этот чудный каменный храм и всему был положен конец. Потом такая же участь постигла и все остальные храмы. В городе не осталось ни одной церкви.

Никакие делегации, подписи всей общины и слезные мольбы у епархиального архиерея не смогли изменить этого назначения. Община осиротела, с горечью покорившись своей участи.

О. В-ий и здесь проявляет самоотверженное послушание. Немедля, со скорбью раздирающей его душу, слезно прощается со своей паствою и уезжает в неизвестность на новые скорби. Приехав в новый город, он с трудом добирается до соборного храма и при наличии там полуобновленческого настоятеля собора предъявляет членам общины свое назначение, как настоятеля и благочинного всего округа. Встреченный неприветливо настоятелем этого храма, прот. о. С, он скоро был окружен любовью общины, приглашен и устроен на квартиру.

Уже после первой службы о нем разнеслась весть во всем округе. Собор стал оживляться не по дням а по часам. Приходили священники и миряне за советом о переходе в православие из обновленчества. Многие из мирян даже и не знали, что у них обновленческие священники.

И это церковное оживление было весьма кратко. Местный обновленческий епископ и ГПУ встревожились. О. Варсонофий, приехавший в конце Великого поста, на 2-й день Троицы был арестован и немедленно отправлен в Харьков. Храм был тотчас закрыть и уже навсегда. Никакие предпринятые общиной ходатайства не достигли цели. О. Варсонофий был заключен в Харьковскую тюрьму, и по истечении нескольких месяцев вновь освобожден, но без права выезда из Харькова. Освобожденный в чужом перенаселенном городе, он с трудом нашел себе приют и должен был регулярно посещать ГПУ для регистрации.

И в этом городе он скоро приобрел всеобщую любовь и уважение. Посещал почти единственный храм православный, иногда приходилось ему и служить. Служение в этом храме, где собиралось очень много духовенства, архиереев и священников, связанных подпиской о невыезде из города, продолжалось недолго. В 1927 году появилась известная декларация митрополита Сергия, временного заместителя патриаршего местоблюстителя, вызвавшая новые волнения в Церкви и давшая повод к усилению гонения со стороны безбожной власти. Часть духовенства признала декларацию, не признававших арестовали и отправили в ссылку, а оставшиеся и не признавшие декларацию прекратили молитвенное общение с этой церковью и стали приспосабливаться служить на квартирах. Церковь в конце концов, несмотря на признание легализации, была разгромлена. Легализация произвела новое разделение. Часть духовенства восхищалась ею, некоторые занимали среднее положение, некая часть, показавшая свою верность церкви православной в борьбе с обновленческим расколом, опротестовала ее. Они отошли от нее как от богопротивной мерзости, считая подобного рода соглашательство сотрудничеством с антихристовой властью. О. Варсонофий и целый ряд других: Настоятель Киево-Печерской Лавры о. архимандрит Климент, игумены Евстратий, Макарий, Агапит, прот. о. Григорий С-ий, и другие отстранились и перешли на нелегальное обслуживание верующих, кто как мог: или у себя на дому или у кого либо. Имея переносный складывающийся престол и проч. церковную необходимую утварь, совершал каждый, где как мог, чаще ночью богослужения. О. Варсонофий был одним из решительных борцов против декларации митр. Сергия.

НКВД, конечно было не безразлично к тому, как относились к декларации м. Сергия, даже миряне.

Пишущий это не был священником, но был дважды арестован и осужден в концлагеря. На предварительных допросах в обоих случаях в 1931 и 1935 г. в разных местах ему предлагались черезвычайно коварные вопросы: «согласны ли вы с мировоззрением Сов. власти», «согласны ли вы с мероприятиями сов. власти по отношению к колективизации» и целый ряд других подобного рода. Но тут же были и такие вопросы: «Признаете ли декларацию м. Сергия, а если нет, то почему? Почему вы не признаете законно-канонической церковной власти митр. Сергия? — Значит вам Церковь не нужна, Вам нужны те, кто политикой занимается (указывая имена не подчинившихся м. Сергию иерархов), — Вы к/р. организация, вы враги сов. власти» и т. под.

Для совершенного удостоверения в истине и во избежание каких бы то ни было самочинных действий, была налажена связь с Москвой, Петроградом и иерархами авторитетными в Церкви. Поездкой, письмами или нарочито посланными лицами получались сведения, устные и письменные послания таких иерархов, как митр. Иосиф Петроградский, митр. Агафангел, митроп. Кирилл Казанский, Архиеп. Серафим Угличский, архиеп. Димитрий Гдовский, еп. Дамаскин Черниговский, еп. Василий Полтавский, еп. Виктор Вотский, еп. Алексий Воронежский, еп. Иерофей Велико-Устюжский, и др. епископов и священников. Были получены копии писем даже от самого местоблюстителя патриаршего престола митр. Петра Крутицкаго, в которых сей иерарх, ясно и просто раскрывая незаконность действий м. Сергия, в некоторых письмах с христианской любовию умоляет м. Сергия отстраниться от предпринятого им пути. Пишущему эти строки приходилось самому слушать и читать эти письма с несомненным доказательством их достоверности.

Все это совершенно утвердило взятый путь, и о. Варсонофий решительно при посредстве многих верующих, как в самом Харькове, так и в районах бывших его приходов и в других местах, поддерживал верующих различными способами: письмами или личными свиданиями. Таким образом по мере усиления гонений, в связи с декларацией и почти совершенной ликвидации видимости Церкви, не признававшей митр. Сергия, вокруг о. Варсонофия организовалась община, которая им всякими способами конспиративно и обслуживалась. Она состояла не только из местных жителей, но и из периодически приезжавших из отдаленных мест: с Донбаса, Кубанской обл., Полтавской, Херсонской, Одесской обл. и даже из Белоруссии. Впрочем ему и самому иногда удавалось получать разрешение на выезд для посещения родственников.

Деятельность о. В-ия в это время значительно расширилась. Он был как бы центром известного круга церковного: его посещали и духовенство разогнанных монастырей, священники и иноки, и инокини и миряне всякого возраста и всякого звания. Все шли: кто получить утешение в скорбях, кто по церковным делам, кто для личного духовного наставления.

Как люди, знавшие его по местам его прежнего служения, так шли люди верующие и повсеместно. К нему также стремились и молодые души юношей и девиц, пленяясь его словом и красотой его духовной жизни, изъявляли готовность стать на путь богоугодной жизни под его руководством. Таковые с его благословения жили иногда и группами, руководясь в своей жизни его советами. Однако никого не ставил он в рамки особо предписанных правил. Всем желавшим жить богоугодно давались правила общецерковные: утром — утренние молитвы и полунощница, в обед — часы, вечером — повечерие с вечерними молитвами. Более ревностным благословлял следовать уставу всего богослужебного круга. Несмотря на распространившееся в то время т. наз. тайное монашество, о. В-ий из желающих никого не постригал, и вообще не одобрял подобного рода монашество. Известен только один его постриг послушницы Хорошевского мон., жившей в повиновении старшей монахини. Писавшему сие он говорил: для служения церкви, тебе необходимо хотя пару годов побыть в монастыре. Однако, всем своим духовным чадам, склонным к монашеской жизни, он давал наставления стремиться жить по монашески: молиться, поститься согласно устава, удаляться от несоответствующего общества, не есть мяса, а у чужих не подавать вида, что не ешь. И вообще своим духовным чадам, особенно где не было по близости православной церкви, что стало почти повсеместно, он благословлял по праздникам совершать положенные уставом богослужения, как то: вечерня, утреня, часы, изобразительная, также чтение поучений, все, что допустимо для мирян, без произношения иерейских молитв. Читались положенные Апостол и Евангелие. И таковые моления с пением и чтением, совершались иногда даже при большом стечении молящихся, чаще всего ночью, на квартире у кого либо из верующих. Устраивались поминовения усопших, а был случай даже погребения. Сами провожали с пением трисвятого и проч.. О. Варсонофий одобрил этот поступок и заочно отслужил отпевание.

Однако, ГПУ не дремало. Были обнаруживаемы и скрытые богослужения и воззвания и письма, определявшие отношение всех этих лиц к декларации м. Сергия. 1 января 1931 г. был произведен повсеместно в одну ночь массовый арест остававшихся еще на свободе редких епископов, прочего духовенства и даже мирян, проявлявших в этом направлении какую то деятельность. Был арестован и о. Варсонофий. Остались на свободе редкие единицы и то больше из тех, кто совсем скрылся. В Харькове были арестованы уже упоминаемые прот. Григорий С-кий и проч., епископ Павел (Кратиров), Ново-Московский (умерший в Харьковской тюрьме) и другие.

Арестованные на сей раз подвергались многим и разнообразным пыткам. Более всего практиковалось многосуточное лишение сна: люди пребывали в таком состоянии по 5, 10 и даже до 20-ти суток подряд, на ногах или сидя под наблюдением сменяющихся часовых. Мучили человека дни и ночи, пинками или даже штыками подымая его и не давая ему задремать. Некоторых лишали передач, других избивали, иных держали в мучительных одиночках, или в неимоверной тесноте, в почти герметически закрытых в летнее время набитых до отказа камерах, иногда в холоде. Также не давали ничего есть, а потом сытно кормили и не давали воды, инсценировались расстрелы и проч. многое (пишущий эти строки помимо того, что пришлось видеть и слышать, и собственным опытом изведал кое что из этих пыток).

Целью всех этих пыток было добиться от арестованная желаемых и выгодных для НКВД ответов, ведущих к намеченной определенной цели: создать фиктивную контрреволюционную политическую организацию и в нее втягивать возможно больше лиц. Для этого им нужно было иметь всяческие для них сведения, пусть о вещах и не существовавших, и для них они мучили свои жертвы: — был ли там и там, кто там еще был, был ли у вас такой то, что говорили, читали. Или: вы, как уже обреченный, чистосердечно сознайтесь, раскройте к/р. организацию и вы себя спасете и т. д. В том душевном состоянии, которое достигалось выше упоминаемыми пытками, вызывали в любое время дня и ночи и забрасывали подобного рода вопросами. Если ничего не добивались то, продолжая пытки, доводили до невменяемости и в таком состоянии на допросах с угрозами заставляли самого писать под диктовку или просто подписывать приготовленный протокол. Если и этим не достигалось желаемое, сыпались снова брань, пинки, игра револьвером у самого носа, инсценировали расстрел, усиливались угрозы: «будешь стоять до самого пришествия Христова», «повесим вниз головой и еще не это с тобой сделаем» и т. п. «Твое преступление таково, что все равно расстрел неизбежен, но ты еще можешь себя спасти, — мы ждем чистосердечного раскаяния». И тут же предлагается способ спасения, раскрой к/р. организацию, или просто сделайся нашим человеком, «можете молиться и проч., мы церковь не гоним» и т. п.

Все эти горечи кончались тем, что все получали разные сроки и в разные отдаленный места высылки в концлагеря, по тогдашним еще законам не превышавшие 10 лет. Обыкновенно, для лиц серьезного значения, эти сроки, накануне самого освобождения, добавлялись новой порцией или вольной ссылкой в непроходимые места. На прежнее место редко кто возвращался. Немало умирало в невероятно трудных условиях. Иг. Евстратий и Макарий, по рассказу очевидца соузника мирянина, вернувшегося в X., скончались в крайне тяжелых условиях Свирь-лагеря, показав при всем этом истинно христианское мужество, без малейшей уступки безбожникам даже до смерти. О. Григорий С-ий получил 10 лет в Темниковские лагеря, а потом перевезен на Беломор-лаг. О. Варсонофий получил 5 лет в Темниковские лагеря, перевезен был в Саровский к-лагерь, и помещался в самом главном храме.

Замечательно было его поведение в тюрьмах и лагерях, пишущим наблюдаемое. Он совершенно искренно говорил, что тюрьма для него некая духовная школа, и он принимал заключение в ней как возможность духовного совершенствования, без страха и с благодарностью Богу.

Вследствие существовавшего обыкновенно озлобления против духовенства, о. В-ия помещали в камеры отъявленных рецидивистов — постоянных уголовных преступников, потерявших, как будто, всякое человеческое чувство, бандитов, убийц, воров и проч. И вот истинно христианское поведение, достойное своего звания, часто укрощало и этих зверей в человеческом облике. Некоторые из них так привязывались к батюшке, что даже по разлучении искали как бы связаться с ним перепиской или иным способом. В самой камере он вел себя как священник и монах. Невзирая на шум, крик, неимоверную ругань, тяжелый дым от табака, он часами простаивал на молитве с четками, как бы не замечая окружающей его обстановки. Передачи, если таковые бывали, он делил со всеми. Не снижаясь до той среды, в которой он был, но и не презирая ее, он заставлял всех смотреть на себя, как на истинного служителя Божия. В лагерях, не взирая ни на какие прещения, он принципиально отказывался от какой бы то ни было работы и всячески не давал изменять свой внешний видь: только насилием с побоями его остригали и снимали бороду.

Находясь постоянно в таких тяжелых условиях, он никогда не унывал, все время посвящая молитве, он находил и друзей и многих утешал. Пишущий сам испытал это. В тяжелых условиях заключения, первое время особенно тяжело бывает и находит такая тоска, что некоторые бросались и ударялись лбом в стенку, чтобы болью физической заглушить ночь уныния, особенно если нет веры в Бога. И в такой момент мне приходилось встречать батюшку как в тюрьме, так и в концлагере: при одном только получении благословения на расстоянии, не говоря уже при личном свидании, гора уныния сваливалась и овладевало радостное чувство. Его одухотворенный светлый внешний вид и ласковое обращение всегда привлекали к нему людей верующих, и создавался кружок своих верных, и все вместе друг другу помогали, перенося трудности лагерной жизни.

В первый срок этой лагерной жизни, будучи перегоняем из лагеря в лагерь, находясь в невероятных условиях, он едва не скончался от тифа. В Сарове был накрыт и избит до полусмерти и к моменту выхода из лагеря стал совершенным сгорбленным инвалидом, не могущим передвигаться без помощи костылей. Трудно было узнать сравнительно еще не старого, стройного, высокого батюшку о. Варсонофия.

Вследствие его инвалидности и по знакомству родственников с властями в Х-ве, по окончании срока ему удалось вернуться в Харьков. Внешне он изменился, но внутренне остался тем же. И не теряя ни минуты принялся за дело, свойственное его званию: спасения душ людских. Опять и у себя на квартире и у других совершал богослужения ночью, приобщал, назидал беседами, укрепляя остававшихся верующих, к тому времени уже сильно угнетенных обнаглевшим безбожием. Гонение доходило до того, что нельзя было в кооперативных домах, да и в частных не безопасно, держать иконы; служащим советских учреждений рисковано было заглянуть в церковь, где-либо публично перекреститься, не говоря уже о требах, потому что даже погребения и то отправлялись особым советским чином, с музыкой и красными флагами. В семьях не редко дети, научаемые в школах, преследовали родителей за исполнение религиозных обрядов и т. п.

Не изменяя ранее внешнего вида священника, ни при каких обстоятельствах, теперь уже после 1935 года, по причине крайне развывшегося преследования духовенства, так что едва ли можно было священнику пройти или проехать в присущей его сану одежде незамеченным, о. Варсонофий для достижения главной цели — укрепления верующих, снимает священническое одеяние и приобретает вид старика в обыкновенной русской длинной рубахе, подпоясанной поясом. В таком виде он смог до некоторого времени незамеченным посетить целый ряд верных своих чад, как в прежних своих приходах, так и в других местах: на Кубани, Донбассе, Белоруссии, в некоторых городах Украины и наконец в Одессе. Главная цель посещений — это совершение таинства божественной литургии, исповедь, и причащение. Собирались на эти службы только сбои верные, зная друг друга и передавая подобным же.

Пишущему эти строки пришлось быть свидетелем одной из таких поездок батюшки о. В., совершенной несколько раньше этих годов. И там на окраине города, в доме, находящемся в глухом месте и огражденном высоким забором (но бывало это и в самом центре города), батюшка о. В-ий исповедывал в течение двух дней, и ночью, сколько сил хватало, приходящих людей, которые друг другу передавали о его местонахождении. Не было ему времени и поесть. Подобного рода обслуживания верующих совершались и другими священниками в разных городах и по разному. Некоторые проживали на одном месте, вне какой бы то ни было регистрации, о них только знала семья, в которой они жили, и те близкие, которые приходили на богослужения, совершаемые иногда и в подземелье, где устраивалась церковь. Такой священник был в Харьковской области. Также на Донбассе. Известен был священник, ходивший с точильным станком и таким способом общавшийся с людьми верующими. Известен один архимандрит, вернувшийся из концлагеря, он заделался печником (делал в домах печи, плиты и пр.) и таким способом общался и обслуживал верующих. Были и другие подобного рода служения.

В одной из такого рода поездок в 1936 г. в Одессе о. Варсонофий был выслежен, арестован и там же в Одессе в посажен в тюрьму, с лишением каких бы то ни было возможностей сношения с внешним миром. По окончании следствия он, уже полный инвалид, был осужден, тогда уже НКВД, на новый концлагерь в Колыму (самая холодная часть Сев.-Восточной Сибири на берегу Ледовитого океана). Неизвестно на какой срок, но такие осуждения, делались предусмотрительно с расчётом невозможности возвращения.

О. Варсонофию туда даже и доехать не пришлось. Никаких сведений о этой длительной и тяжелой поездке в арестантских вагонах не имеется. Но удалось узнать, из рассказа случайного очевидца, описавшего вполне подходивший к нему вид, что он скончался на Камчатке, не доехав до Колымы. Никаких подробностей его кончины нет.

В течение своего священнослужения в период Советской власти, он подвергался аресту до 25-ти раз. На всех допросах вел себя бесстрашно, с достоинством Божия служителя. В трудные моменты, как сам он рассказывал, он умалчивал, молясь внутренне до тех пор, пока не получал внутри себя ответ, и не обращая внимания на разъярившегося следователя, давал соответствующие ответы, разрушая все ядовитые заигрывания изощренных в коварстве следователей, которые иногда меняя тон восхваляли подобного рода прямых и мужественных исповедников.

Пишущий эти строки был в ближайшем общении с о. В. не только во время его деятельности на свободе, но частично и в тюрьме и в концлагере. Многое позабыто и никогда в голову не могло прийти, живя в атмосфере, в которой, не только писать, но говорить наедине страшно было о чем-либо не советском, ибо, как говорили, и стены передают в ГПУ, что доведется когда-либо свободно говорить о подобных делах и даже писать.

После столь продолжительного времени трудно выразить во всей силе и красоте многое из действительно мученически-исповеднического пути о. Варсонофия. Главное у него было то, что заповеди Божии, св. каноны Церкви, были непреложною истиной, которая не должна допускать ни каких уступок. Не только в церковной истине, в высшем значении этого слова, но и в частных требах, в приходской жизни, никакие мольбы не могли заставить его нарушить установленные церковью законы о браках, о погребениях, напр., самоубийцы, или инославного и т. п.

Были у него и достойные внимания внутренние личные духовные переживания. В к-лагере в Сарове, после избиения, Господь сподобил его великой милости внутреннего духовного озарения. Также во время тяжкой болезни он как бы переселился в иной мир и имел целый ряд видений, о которых рассказывал, как о несомненнейшем уверении будущей жизни; были и другие во время совершения литургии. К сожалению, в эту область личных духовных переживаний, трудно было проникнуть писавшему, тогда еще молодому человеку.

Память об о. Варсонофии не должна изгладиться. В России мы бы имели возможность собрать гораздо больше о нем сведений.

Господь да упокоит душу его в небесных селениях.

Глава 23.
Духовенство Украинского Экзархата.

Священник о. Василий Малахов.

Василий Яковлевич Малахов был человеком высоко образованными он окончил историко-филологический факультет и духовную академию. Он занимал пост преподавателя в Житомирской духовной Семинарии, и пребывал в этой должности до появления большевизма и закрытия Семинарии.

Он был талантливейшим учителем слова Божия и явился воспитателем многих духовных лиц, закончивших Житомирскую Семинарию, ставших впоследствии священниками и епископами, и некоторых из них можно встретить заграницей, которые помнят своего незабвенного и любимого учителя.

В 1920 году в самый разгар большевизма, когда власть всеми силами и способами устраивала гонения на Церковь, Василий Яковлевич принимает сан священника. Смело и ревностно о. Василий проповедует учение Христово. Авторитет, глубокое уважение и любовь завоевал о. Василий своими проповедями среди прихожан кладбищенской церкви, где он постоянно совершал богослужения. Как-то в 1920-м или в 1921 году в Житомире состоялся организованный большевицкий диспут на тему: «Жил ли Христос?» На диспут было приглашено много выдающихся священников-проповедников, в том числе и о. Василий. Докладчиком на диспуте выступил некто проф. Язловский, — молодой, около 30-ти лет человек. Речь его была бледна и переполненный слушателями городской театр безмолвствовал.

Но вот выступает оппонентом — талантливейший священник о. Александр Гаврилюк (умер в ссылке), а за ним о. Василий Малахов. Безукоризненный доклад с доказательствами о существовании Христа произвел на слушателей такое сильное впечатление, что о. Василию была устроена огромная овация, прерываемая только свистом комсомольцев. О. Василий сделал то, чего не ожидали организаторы диспута.

Когда по окончании выступлений оппонентов, председатель собрания предоставил слово докладчику проф. Язловскому, — весь зал поднялся со своих мест и ушел.

Власть имущие запретили о. Василию совершать богослужения и выслали из Житомира в Белоруссию. Живя в глухой деревне, все же о. Василий не переставал ревностно проповедывать слово Божие и тайно совершал богослужения на дому у крестьян, которые его полюбили.

Его супруга, верная спутница жизни, матушка Мария, будучи по профессии учительница, ходила с ним вместе на беседы и богослужения, всюду ему помогала и содействовала. В конце двадцатых годов о деятельности о. Василия среди крестьян стало известно большевицким заправилам. О. Василий с матушкой решили в это время навестить своих родственников в Москве. Но осуществить это желание им не удалось. В пути оба были арестованы, а затем сосланы на север. Лишь спустя год матушка написала тайком о случившемся своим друзьям, в Житомир.

Спустя два года т. е. примерно в 1934 г. получили от нее печальное письмо, в котором она сообщила, что о. Василий заболел тифом и умер. Одинокая спутница о. Василия оставалась по прежнему в ссылке.

Иеромонах о. Феодосий.

Смерть иеромонаха о. Феодосия, одно время бывшего настоятелем Богоявленского мужского монастыря в г. Житомире, случилась приблизительно в 1928 году.

На Украине власть менялась 18 раз и связанные с этим обстоятельством зверства и казни были так велики и часты, что трудно восстановить в памяти все даты этого тяжелого времени.

Много церквей было закрыто и многие из священников и епископов были уже расстреляны и высланы в концлагеря. Детей матери не крестили из боязни преследования, а если и крестили, то тайно, иногда даже по секрету от мужей, что было сопряжено с неприятностями для священника.

Однажды в ближайших жилищах около Богоявленского монастыря, часов в И утра, разнеслась ужасная весть: отца Феодосия застрелили при выходе из церкви. Все бросились туда.

По просьбе жены коммуниста Карташева, о. Феодосий окрестил его ребенка. Карташев узнал об этом и помчался в дикой злобе к монастырю. Он убил из револьвера о. Феодосия, вышедшего из храма. Этот убийца-коммунист не был за это наказан и оставался на свободе.

Убийство доброго скромного, всеми любимого о. Феодосия глубоко взволновало жителей Житомира и прилегавших к нему деревень. Несмотря на религиозные преследования, людей на похоронах этого священника было такое множество, что они не только не вмещались в монастырской церкви, где стоял гроб убитого, но не могли поместиться в монастырском саду, все возрастающая толпа стояла на улице. Все плакали. Много священников вынесли на руках гроб и понесли к монастырскому кладбищу, расположенному за садом. Народ шел с зажженными свечами.

Несмотря на глубокое горе, у всех на душе было как-то торжественно и светло: о. Феодосий пал святой жертвой ужасного режима за исполнение своего пастырского долга.

Протоиерей о. Сергий Посельский.

Митрофорный протоиерей о. Сергий Моисеевич Посельский родился в 1864 г. в семье дьякона соборного храма г. Чугуева, Харьковской епархии. По окончании Харьковской Духовной Семинарии был рукоположен с сан священника и отправлен миссионером в с. Павловки Сумского уезда Харьковской губ. на борьбу с сектантством. В этом селе было имение кн. Хилкова, ближайшего ученика и последователя гр. Льва Толстого, который всех окружающих крестьян совращал в Толстовство. Там ему с первых же дней своей пастырской деятельности пришлось провести большую борьбу по восстановлению Православия среди крестьян. Когда он закончил блестяще свою миссию, то был переведен на должность духовника Харьковской Духовной Семинарии, а с 1906 г. назначен настоятелем городского кладбищенского храма во имя св. Кирилла и Мефодия, где и прослужил до момента закрытия, а затем взрыва и уничтожения этого храма. В 1918 г. лично от Патриарха Тихона удостоен награды митрой и напутствием на дальнейшую жизнь.

С этого момента началась его мученическая жизнь и великое горение духа. Один из немногих священнослужителей г. Харькова, оставшихся верными заветам Патриарха Тихона, не уклонился ни на один миг от завещанного им пути и стойко и безбоязненно переносил все страдания и лишения, которыми отныне была полна его жизнь. Лишение права жительства в черте города, лишение продовольственных карточек, всех прав, постоянные обыски, частые вызовы и допросы в НКВД, неоднократные аресты, — ничто не смогло удержать его от выполнения своих пастырских обязанностей, а с отъездом митрополита Константина (Дьякова) из Харькова он совсем уже перешел на нелегальное положение т. к. ему властями было запрещено всякое отправление пастырских обязанностей, чему он не подчинялся. На уговоры близких людей перейти на иждивение по старости лет, отвечал: — «я счастливь тем, что Господь дает мне силы страдать во Имя Его».

В бытность митрополита Константина в Харькове о. Серий был его ближайшим советником и помощником: их соединяла нежная дружба еще с ученических семинарских лет. В это же время митроп. Константином он был назначен духовником для кающихся священников, которые, совратившись с истинного пути, уходили в обновленчество или живую Церковь, а потом желали покаяться и возвратиться в лоно Православной или Тихоновской церкви.

Много приезжало к нему в то время слабых духом людей не только с Украины, а даже из Крыма и Кавказа. Когда же митроп. Константина власти переселили в Киев, уезжая он сказал о. Сергию: — «уезжаю отсюда спокойно, т. к. остаешься здесь ты».

В 1938 г. в апреле месяце о. Сергий был арестован, он находился в постели, т. к. у него началась водянка и он уже не мог ходить. Жил он в небольшой деревне неподалеку от города и ему было приказано идти пешком до города. Идти он не мог, все время падал, но его били в спину и кричали: «иди, иди». Все же он идти не смог и упал. Тогда его дотащили до школы и заперли там до утра, а утром прислали автомобиль и увезли. Все это с ужасом наблюдали жители этой деревни. Больше о нем никто ничего не слыхал.

В 1941 г., в первые дни немецкой оккупации г. Харькова, неизвестный пожилой человек стал разыскивать жену о. Сергия. Разыскавши ее, он рассказал, что по своей работе бывал на кладбище, куда привозили трупы из НКВД и сбрасывали в братские могилы. Однажды в декабре 1938 г. привезли 4 трупа, и на одном из них он заметил приколотую бумажку, на которой было два слова: «кладбищенский батюшка». Очевидно, верующие заключенные дали весточку на всякий случай. «Долго я не решался прийти к вам, — сказал он, — но совесть меня мучила, и вот я пошел, чтобы найти вас, жену о. Сергия». Он прошел не менее 16 километров по лютому морозу и в опасное военное время прифронтовой полосы.

Массовые аресты в г. Киев.

К осени страшного 1937 года в Киеве осталось лишь 4 храма, в которых совершались богослужения: Соломенская-Покровская, Набережно-Никольская, Приорская-Покровская и Соборный храм упраздненного Выдубицкого монастыря.

Соломенская церковь была кафедральной Митрополита Киевского Константина (Дьякова), б. Харьковскаго, замученного в НКВД, в октябре этого же 1937 года.

Уже весной 1933 года, после т. н. паспортизации, все проживавшие в Киеве монашествующие были выселены из города за 50 километровую зону. Несмотря на то, что к этому времени много иноков было арестовано и сослано, много схвачено на сельских приходах, куда иеромонахи посылались епархиальной властью ввиду недостатка белого духовенства и, напри-мер, из некогда свыше тысячного братства Лавры, ютились в халупах и хатах окраин всего около 150 человек, все же число всех монашествующих в Киеве представлялось НКВД очень большим и оно стремилось «ликвидировать» иноков разными способами. Трудно передать страдания измученных беспрерывной травлей и притеснениями старцев, вынужденных ехать в полную неизвестность. Ведь среди них были такие, которые десятки лет не выходили за ограду св. Лавры (напр. игумен Иродион — около 40 лет). Киевские паспорта были выданы лишь перешедшим 70-летний возраст и тем немногим, кого защитила врачебная справка (последовательность в действиях паспортных отделов иногда была странной). Эти старцы, однако, не имели права совершать богослужения, не будучи зарегистрированными у инспектора культов, а лишь стекались в праздники на молитву, главным образом, в Соломенскую церковь, где верующие снабжали их продуктами и оказывали денежную помощь.

И вот 1-го октября ст. ст. 1937 г. в день Покрова Богоматери, когда иноков собралось в Соломенский храм особенно много, весь церковный погост был оцеплен милицией. Милиционеры и агенты НКВД ходили между богомольцами и под предлогом облавы на бродяг и беспаспортных выискивали монашествующих, которых очень легко можно было узнать даже тогда, когда они были не в духовной одежде. В церковь милиция не входила, но укрыться там никто не мог, т. к. милиционеры дежурили до самого окончания службы. Всех арестованных (главным образом глубоких стариков, свыше 70 лет) уводили в близлежащий район милиции, откуда они были увезены в неизвестное никому место. Среди схваченных из Лаврской братии были особенно почитаемы всеми: игумен Евграф, схимонах Моисей и монах Сила — все трое дряхлые старцы. Большинство из них не были беспаспортными и жили легально в частных домах. Никто не знает, где и какая кончина постигла этих страдальцев, число которых не менее тридцати, но всем православным эта расправа над иноками, уже столько страдавшими, показала «смерть преподобных», воспринятую за святое Православие, знамением которого (особенно в Киеве) всегда было не склонявшееся ни к каким ересям и расколам православное монашество.

Покровский женский монастырь в г. Киев.

При закрытии монастыря, а Покровский монастырь был закрыть первым, была выслана игуменья София, монахини держали место ее пребывания в секрете.

Сильно пострадал пастырь монастыря, замечательный священник и проповедник — отец Димитрий Иванов. Долго просидел он в тюрьме. Одно время жил в доме, где жило несколько монахинь и принявшая монашество уже в последнее время Елена Александровна Бабенко, очень богатая женщина, на принадлежавшей ей даче на Ирпене, где она организовала маленькое монашеское общежитие. Конечно, несмотря на всю конспиративность и замкнутость им не удалось долго продержаться. Отец Димитрий был вторично арестован, подвергся в тюрьме истязаниям, а затем, истерзанного и измученного, его отправили в Архангельск. Он прибыл туда вместе со своей женой, но он уже не мог держаться на ногах. В городе они никого не знали. Он упал на улице. Его подобрал проходивший мимо врач-еврей, принес его на свою квартиру, окружил его заботой и уходом и на его руках о. Димитрий умер. Об этом рассказала его жена.

Всех обитательниц этой дачи на Ирпене в один из дней Ежовского террора арестовали и вывезли в оленеводческий совхоз на крайнем севере, на какой-то остров в стороне Камчатки. Бабенко прислала об этом телеграмму Покровским монахиням, проживавшим потаенно в Киеве. Случайно как-то телеграмму пропустили. Они написали туда и послали ей денег, но больше ничего от нее не получили. В своей телеграмме Бабенко сообщала, что несколько дней их везли на пароходе.

Массовые аресты в г. Полтаве.

В г. Полтаве, около 1935 г. были судимы и сосланы протоиереи: Александр Каминский, Иоанн Богдановский, Гавриил Громницкий, Иоанн Левицкий и Леонид Капецкий. (Есть сообщение о другом о. Леониде. Не то же ли это лицо и нет ли ошибки в фамилии? Протоиерей о. Леонид Костецкий был настоятелем одной из церквей г. Полтавы. Приблизительно в 1925-26 г. он был заключен в один из лагерей Западной Сибири, где и умер).

Церкви в Полтаве постепенно закрывались и оставалась одна в предместьи г. Полтавы, на Берековке, которая и была закрыта в Страстную пятницу 1937 г.

С 26 на 27 февраля 1938 г. НКВД устроило потрясающую ночь в г. Полтаве. Единовременно было арестовано все городское духовенство и прочие члены причтов всех церквей, а также члены пятидесяток, во главе с епископом Феодосием и митрофорным протоиереем о. Гавриилом Коваленко, 71-го года, настоятелем Св. Николаевской Церкви гор. Полтавы. (Прот. о. Г. Коваленко оставил ценную, попавшую заграницу рукопись, написанную им самим карандашом в трех тетрадях, в 50 страниц, под заглавием: «Заметки по истории церковной жизни в Полтаве и Полтавской епархии в период 1920-1934 гг.»).

Арестовывали о. Гавриила Коваленко, за недостатком чекистов в ту ночь, обычные милиционеры, которые уходя попросили извинения, что делают это дело.

Было арестовано все духовенство, кроме протоиерея Петра Тарасевича. Носили передачи до первых чисел мая, когда наконец в НКВД местным родственникам заявили, что всех заключенных присудили на десять лет в различные лагеря без права переписки. Больше никогда и никаких сведений о арестованных не было получено.

Протоиерей о. Иоанн Костецкий был настоятелем единственно оставшейся церкви на окраине Полтавы. В феврале 1938 г. в возрасте 71 года он был арестован. В мае того же года из тюрьмы, во время очередной передачи, были возвращены его вещи в виду того, что он якобы выбыл в ссылку. Очевидно тогда он и был расстрелян.

Среди мирян церковниц, членов пятидесяток выделялись София Николаевна Кобишанова, оставившая двух малых детей и мужа, и Александра Всеволодовна Стобеус, известная своей твердостью в исповедании веры и преданности Церкви. С нею вместе были арестованы ее две сестры Варвара и Наталия Всеволодовны Остроградския дочери генерала-от-кавалерии Всеволода Матвеевича Остроградскаго, инспектора кавалерии, которого большевики оставили в живых еще в начале революции, при уничтожении ряда генералов в Кисловодске, за то, что была известна его гуманность в обращении с солдатами. Он скончался в Полтаве среди забот своих дочерей в возрасте 87 лет в «козлятнике», в помещении для загона коз, в страшной нищете, но в истинно христианском терпении и христианской кончиной.

Общий список некоторой части пострадавшего духовенства.

Протоиерей Михаил Едлинский, Борисоглебской церкви г. Киева, умер в тюрьме 7 марта 1938 г.

Протоиерей Александр Глаголев, проф. Киевской Дух. Акад., церкви Николы Доброго г. Киева, умер в тюрьме 12 ноября 1937 г. Скончался на допросе. Погребен в общей могиле, как и о. Едлинский.

Протоиерей Виталий Богдан, Скорбященской церкви г. Киева, расстрелян 9 апреля 1931 г.

Протоиерей Александр Должинский, ключарь Софийского Собора, расстрелян 9 апреля 1931 г.

О. Хрисанф расстрелян в 1931 г.

Отец Михаил Иваницкий умер в тюрьме.

Священник Михаил Олабовский и

Священник Димитрий Иванов умерли в ссылке в 1920 г.

Священник Алексей Калежинский расстрелян (может быть вместе с прот. В. Богдан).

В 1935-36 гг. были арестованы и замучены киевские о.о. протоиереи — Борись Саврасов, Никодим, Трифилий, Димитрий из Пущеводицы.

Протоиерей Владимир Садовничный, б. инспектор семинарии, умер в ссылке, в 1937-38 г.

Архидиакон о. Климент, Киевского Братского монастыря, при таинственной обстановке был вывезен за город и утоплен в Днепре.

Иеромонах о. Милий, Киево-Преображенской пустыни, кроткий человек, был вытащен из келии и в лесу зверски убит: у него были вырваны челюсти.

Священник о. Николай, Воскресенского Братства, расстрелян в Киеве в 1924 г.

Иеромонахи о. Иерофей, Китаевской пустыни, и о. Смарагд, Св. Троицкого монастыря, были убиты в 1931 г. по обвинению в отрицательном отношении к колхозной системе.

Архидиакон Онуфрий, Михайловского Златоверхого монастыря, расстрелян в 1931 г.

Иеромонах Григорий, того же монастыря, убит на приходе.

Иеромонах Прохор, регент того же монастыря, расстрелян пред самым приходом немцев, которые передали его труп оставшимся скрывавшимся монахам.

При отступлении из Киева, в сентябре 1941 г., большевики учинили в Лукьяновской тюрьме над заключенными жуткую расправу. Некоторых расстреляли, повесив живыми за ребра. В таком положении был найден иеромонах о. Прохор, регент Св. Михайловского монастыря, и о. Трофим, сельский батюшка, проживавший в Киеве на иждивении у своей семьи. Последние годы они жили незаметными скромными обывателями.

Архимандрит Родион, настоятель Спасова Скита, Змиевского у., Харьковской губ., и с ним благочинный иеромонах Анастасий, духовник, казначей и эконом обители, расстреляны отрядом Дыбенко в 1917 г. Архим. Родиону подрезали на затылке кожу и снимали за волосы скальп. При приходе белых их вырыли из сорной ямы и похоронили.

Священник Иоанн Стеценко, Покровской церкви в г. Кривом Роге, расстрелян в 1919 г.

Священник Петр Гонтаревский, настоятель Преображенской церкви в местечке Опошня, Полтавской епархии, был в 1919 г. замучен в подвале чекистами, которые после убийства ходили пьяные по местечку и глумились над крестом, снятым с о. Петра.

Священник Александр Крыжановский. В 1917 г. окончил Духовную Семинарию, поступил священником в селение Гайсинского у. Киевской губ.

Пастырствовал до 1928 года. Его вызывали на антирелигиозные диспуты, на которых он неизменно посрамлял безбожников. Летом 1928 г. был вызван на диспут, который окончился избиением о. Александра. Ему положили на спину доску и били тяжелыми предметами до тех пор, пока у него полилась из горла кровь. В таком состоянии был выдан его матушке, через три месяца тяжелой болезни скончался, оставив двух детей-сирот.

Игумен Савватий, старец, из Черниговской епархии, расстрелян в киевской тюрьме в 1931 г.

Протоиерей Николай Стеценко, выдающийся пастырь г. Переяславля Полтавской епархии, замучен в местной тюрьме в 1936 г.

Священник Иоанн Головка был униатским священником в Яворском уезде в Галичине. Когда началась война, в 1914 году, австрийские жандармы пришли арестовать его как русофила. Ввиду того, что он в то время был очень болен и не мог двинуться, его оставили и не тронули. В 1915 году, когда русская армия отступала из Галиции, он тоже пошел в Россию, и там был православным священником до 1936 года в с. Белка, Киевской области, Барашевского района. В 1936 году его советская власть арестовала и засудила на десять лет концлагеря за тайное богослужение. По данным через 13 лет, ни родственники, ни бывшие прихожане про него ничего не знают.

Священник о. Лаврентий Фещенко был настоятелем Рождественской церкви в местечке Барышевка Киевской епархии. Был сослан в 1936 г. в концлагерь и там умер.

Священник о. Василий Грабовой, настоятель Благовещенской церкви в м. Барышевка, Киевской епархии, заключен в концлагерь в 1937 г. и бесследно исчез.

Священник о. Александр Курдиновский, настоятель Волощиновского прихода Киевской епархии, заключен в концлагерь, где и скончался в 1940 г.

Священник о. Димитрий Желтоногов села Михайловского, около ст. Просяная, Екатеринославской губ., 20 лет прослуживший в этом месте, осенью 1919 г. вышел из своего двора в то время, когда проходил отряд Махновцев, и был схвачен ими и привязан к тачанке. Лошадей гнали с возможной быстротой, и, избиваемый о камни и кочки, он отдал душу Богу в такой мученической смерти, будучи невинным и исключительно любимым своей паствой. Матушка его Александра сошла с ума в поисках его тела, которое и было потом найдено в неузнаваемом истерзанном виде, едва не с одними обнаженными костями.

Протоиерей Василий Капинос, кафедрального собора г. Екатеринослава, спущен в прорубь Днепра ок. 1923 г.

Протоиерей Михаил Богословский, кафедр, собора г. Бердянска, умер в ссылке в 1937-38 г.

Протоиерей Сергий Иванцевич, Покровской церкви г. Бердянска, умер в ссылке в 1937-38 г.

Священник Димитрий Рыбалко. Много лет диаконствовал в Верхо-Харьковском Николаевском девичьем монастыре. Поставлен священником там же после революции. Вскоре монастырь был закрыт и насельники выселены. О. Димитрий перешел в соседнее село, там не было священника. Большевики наметили и там закрыть церковь, а о. Димитрию сначала предложили оставить служение и начать работать. Он продолжал служение. Был вскоре арестован и умер в тюрьме в Харькове, в 1932 году. Был простым, смиренным служителем Церкви, но стойким даже до смерти.

Протоиерей Иоанн Ильинский, дерев, церкви на Новоселовке г. Харькова, пропал без вести.

Протоиерей Сергий Щипулин, Св. Духовской церкви г. Харькова, брат еп. Бориса, расстрелян около 1938 г.

Протоиерей Александр Гутаревич села Слипче, Грубешевского у., Холмской губ., убит партизанами-большевиками вместе с дочерью Ангелиной, 17 лет (над которой издевались) и подругой дочери Евгенией, 16 лет, 11 апреля 1944 г.

Протоиереи о. Николай Пискановский и о. Антоний Котович.

Родственники, оба они во время первой войны приехали из Гродненской губ. и поселились в Александрийском уезде Херсонской губ. Потом были в г. Александрии, где был и о. Варсонофий.

О. Николай был священником в глухом с. Ивановка, Александрийского у. При возникновении обновленчества один едва ли не во всем округе устоял против обновленчества. Потом был назначен настоятелем в Успенский собор г. Александрии, но пробыв там несколько недель был арестован. По освобождении опять несколько раз арестовывался и переселялся с места на место административно: в Полтаву, кажется в Курск, и наконец в Воронеж, где был окончательно арестован и сослан на Соловки, там и скончался от туберкулеза около 1932 г.

О. Николай был весьма энергичный пастырь и стоятель за правду Божию; несмотря на свое краткое пребывание в тех или иных местах, быстро приобретал всеобщее уважение и любовь верующих. Имел достойную его имени, примерную в христианской жизни благочестивую семью, всеми любимую.

(Дополнительный сведения о протоиерее о. Николае Пискановском (по другим сведениям — Пискуновский). Протоиерей о. Николай Пискановский с 1928 по 1931 г. находился в 4-м отд. Соловецкого концлагеря (на самом острове «Соловки»). Работал он в так назыв. «Рыбзверпроме», где плел сети, творя Иисусову молитву. Отец Николай был духовником всего «катакомбнаго» духовенства и мирян в концлагере. Его глубоко чтили все епископы, не принявшие декларации митроп. Сергия: епископ Виктор Воткинский, еписок Максим Серпуховский, епископ Иларион, викарий Смоленский, епископ Нектарий Трезвинский. Замечательный пастырь, аскет, исповедник, молитвенник, он был любим всеми окружающими за свою доброту, отзывчивость, постоянное душевное спокойствие, умение утешить всякую скорбь.

Однажды владыка епископ Максим (Жижиленко), с глубоким душевным волнением показал мне открытку, полученную о. Николаем Пискановским от своей жены и отрока сына Николая. В открытке было написано: «Мы всегда радуемся, думая о твоих страданиях в лагере за Христа и Его Церковь. Порадуйся и ты о том, что и мы сподобились быть снова гонимыми за Господа»… (Проф. И. М. Андреев)).

О. Антоний проживал в дер. Куколовка, того же Александр, уезда. Не принимал никакого участия в обновленчестве. При о. Варсонофии был назначен вторым священником в Покровскую церковь. Во время арестов о. Варсонофия замещал. Был несколько раз арестован, как по делу о. Варсонофия, так и за непризнание декларации м. Сергия. После о. Варсонофия, когда новый настоятель Покровской ц. подчинился легализации, о. Антоний ежедневно совершал литургию у себя на квартире, обслуживая так верующих. За это был арестован последний раз. После тюремного заключения был выслан. Одно время был в Енисейске. Судя по тому, что некоторые из посещавших его нелегальное богослужение (одна из таких девица Харитина получила 10 лет к-лагерей) получили большие сроки, можно предполагать, что расстрелян, где то в неизвестности. Семья отличалась исключительно благочестивой христианской жизнью. Матушка Нина была также арестована, причем подвергалась истязаниям в ГПУ в г. Александрии. Была выслана, по окончании срока возвратилась. Дальнейшая судьба неизвестна.

Протоиерей о. Николай Загоровский.

Весьма популярный и известный всему Харькову протоиерей. Своим умилительным служением, слезными проповедями, привел к церкви множество народа, даже из числа тех, кто совершенно равнодушен был к ней. Верующие так любили его, что церковь, где служил он, была переполняема и некоторые не уходили до самого вечернего богослужения. Имел многих почитателей со всех концов города. Был арестован. Сидел в Петроградской тюрьме, потом в концлагере на Соловках, потом подвергся административному переселению из города в город. Перед приходом немцев был в г. Обояни Курской области. При немцах возвратился в Харьков, где и совершал богослужения в собственном доме, при огромном стечении верующих. При вторичном отступлении немцев выехал из Х-ва. В дороге, скончался в г. Перемышль, где и похоронен.

Священник о. Георгий Скрипка.

Между священниками, нашедшими приют в Козельщанской женской обители в то время, когда там был архимандрит, а потом архиепископ Александр (Петровский), выделялся особым даром слова сельский священник о. Георгий Скрипка.

Был такой случай в обители. Однажды явилась банда грабителей — хотя тогда уже мало чего и оставалось у монастыря, и потребовала, чтобы открыли храм. Пришли к о. Георгию монахини. Он говорить: откройте, только не торопясь. А сам пошел через пономарку в алтарь, облачился, и с крестом в руках вышел навстречу толпе, стоявшей с шапками на головах и винтовками в руках.

Банда, увидев перед собою священника с крестом в руках, опешила. А он обратился к ней со словами увещания. И таково было это слово, что постепенно одни за другими поснимали с себя налетчики шапки, а потом спросили батюшку, можно ли им войти в церковь. Он ввел их, они постояли, походили и тихо вышли, ничего не тронув.

Священник этот, конечно, не избежал общей участи. Он был сослан, но выпущенный на свободу через десять лет, продолжал свою пастырскую деятельность на приходе в окрестностях Козельщанского монастыря, не переставая быть пламенным проповедником, собиравшим массы народа. Снова был схвачен, чтобы уже окончательно исчезнуть.

Священник о. Иоанн в г. Никополе.

В Никополе, Екатеринославской епархии, во время гражданской войны, и в тот период, когда там были белые, красные устроили восстание. Восстание это было поднято рабочими разных возрастов. Всех этих рабочих было человек 180-200. Это было, как раз, на Троицу и потому в Никополе восстание это называлось «Троицкое восстание».

Белыми это восстание было подавлено и человек 150 или и больше поймано. В один день было решено белыми устроить им публичную казнь. Все эти арестованные были посажены на большие плоты. Плоты должны быть отправлены на средину Днепра и тогда забросать их гранатами и стрелять в них и таким образом все они должны были погибнуть.

Когда все это было приготовлено и плоты должны были отправляться на средину реки (кажется, эти плоты были на канатах), в этот момент батюшка о. Иоанн в полном облачении священника с крестом в руках подошел к пристани и бросился в ноги к начальнику. Он умолял пощадить их, говоря, что, может быть, и не все находящиеся там люди так жестоко виноваты, что у многих есть матери, дети и жены и что столько осиротеет людей.

Начальник не мог отказать священнику в облачении с крестом, плачущему и умоляющему его у его ног, и пощадил всех приговоренных. Это, конечно очень характерно. Какой красный командир пощадил бы своих врагов, да еще по просьбе священника!

И вот прошло уже несколько лет и этот батюшка уже не служил в церкви и был очень стар и немощен, был совершенно одинок и не имел никаких средств к существованию, он питался исключительно подаяниями и жил в стороже около кладбищенской церкви.

Батюшке Иоанну посоветовали люди обратиться к властям, чтобы те ему дали средства для существования. В прошении об этом было указано, что он, батюшка Иоанн, в свое время спас много людей от смерти своим вмешательством и больше того, там в Никополе были люди, человек 40, которых он в свое время спас. Все эти люди, спасенные им, подписались на прошении и подтвердили правдивость батюшкиных показаний. Получилось, что этот батюшка имел, так называемые «революционные заслуги». Ему, батюшке о. Иоанну, власти сказали, что все это очень хорошо и что они готовы ему назначить персональную пенсию и обеспечить его жилищем, но он должен публично отказаться от сана священника.

Но этот старенький, немощный, нищий батюшка отказался, буквально, от куска хлеба и ответил, что от сана священника он никогда не откажется и что и умрет священником. Тогда ему заявили, что если он так упорствует, то ему ничем помочь не могут.

Он после этого продолжал жить подаяниями, жить в лачужке в холоде и голоде. «Мы его в первый раз увидали, — пишет свидетельница, — когда он подошел к нашему двору просить хлеба. Он все это рассказывал и плакал. Я потом ходила к нему в жилище — с прогнившими полами, с одним маленьким окошечком».

В 1938 году свидетельница приезжала в Никополь служить панихиду в ту кладбищенскую церковь по своем отце. Недалеко от церковки и описываемой лачужки она увидала могилку с деревянным крестом и надписью: «Священник о. Иоанн». И она узнала от людей, что это тот батюшка, который жил здесь на кладбище.

«Этого батюшку, — пишет она, — я помню и всегда молюсь о нем. Этот нищий не отказался от своего сана ради куска хлеба и материальных благ».

Глава 24.
Мученики Казанского округа.

Священник отец Феодор Гидаспов.

Мал красненький храм «Пятницкой» Божией Матери в Казани в начале Нагорной улицы у белых стен Казанского монастыря Пресвятой Богородицы, но это один из ее первых храмов, где в юные годы священствовал вскоре после завоевания города будущий Патриарх-Священномученик Гермоген. В нескольких стах шагов от него обретена в 1579 г. Чудотворная Казанская икона Пресвятой Девы, и воздвигнуть был первоклассный девичий монастырь.

В 1917 г. скромный старенький отец Гидаспов был священником этого храма. Когда народная армия в июле-августе 1918 г. занимала Казань, а канонерки советского «адмирала» Раскольникова били по городу, отец Феодор с крестным ходом ежедневно обходил свой бедный приход по Нагорной ул. над косогором реки Казанки.

28 августа/10 сентября город был покинуть «учредиловцами» во главе с Лебедевым и Фортунатовым, двумя эсерами. Батюшка видел, как снимали орудие, поставленное вблизи его храма. Он остался утешать свою паству. Через неделю по занятии города, его арестовали, через две недели — расстреляли. Долго еще молились о своем пастыре его прихожане.

В 1926 г. храм отдали обновленцам. В 1930 г. снесли собор Казанского монастыря и часть исторических стен его. На этом месте устроена Кинофабрика «Красный Восток». Но рядом, в храме Пятницком, с 1926 г. по 1934 г. стояли св. мощи Гурия Казанского, переданные обновленцам. Потом их унесли, а осенью 1937 г. храм обращен в шестую тюрьму, ибо не хватало тюремных зданий для жертв ежовщины. В 1937-38 г. много христиан провели последние дни перед расстрелом в этом храме и последовали в лучший мир за его настоятелем, двадцать лет спустя после его казни.

Мученики Зилантова монастыря в Казани.

На окраине благочестивой Казани еще со времен Грозного Царя создан был Троицкий монастырь, получивший прозвище Зилантова, ибо стоит он на высоком холме, о котором татарское предание говорит, как о гнезде крылатого дракона Зиланта. У ног его раскинулась при Петре Великом Адмиралтейская Слобода.

В 1917 г. в монастыре проживали 12 монахов во главе с архимандритом Сергием. Когда Казань была занята в 1918 г. чешским отрядом Полковника Каппеля, то на холме перед входом в обитель были установлены два орудия, из которых чехи били по двум миноносцам, под командой Раскольникова обстреливавшим город.

28-го августа чехи покинули город и озверелые большевики ворвались в слободу. Один у пулемета юный офицер лейб-гвардии Конного Полка — Мих. Мих. Догель (сын известного профессора международного права М. И. Догеля), стрелял по наступающим в покинутый город цепям и погиб, заколотый у своего пулемета. Ворвавшись в монастырь, красноармейцы выстроили всю братию у стены монастырского двора. Всех расстреляв залпами из винтовок, они пошли дальше в город.

Из под трупов своих собратьев выполз престарелый, обрызганный кровью и вытекшим ему на лицо мозгом соседнего монаха, иеромонах Иосиф. Убедившись, что все прочие монахи убиты несколькими пулями (в него не попала ни одна, ибо он при первом залпе бросился на землю рядом с убитыми), он побрел в город, где нашел приют в Иоанно-Предтеченском монастыре. Там он, год спустя, скончался. Он подробно рассказал страшный мученический конец собратьев. Он плохо слышал и говорил: «мне все кажется, что у меня в ухе осталась часть мозгов того брата, что упал с разбитым черепом на меня, чью кровь и мозги отмывал я с лица, перед тем, как покинуть опустелую обитель». Дряхлый старец часто служил обедню в приютившем его монастыре, приучая паству поминать «убиенных архимандрита Сергия с братией Зилантова монастыря», что доныне делают те, кто знали этого кроткого, смиренного старца Иосифа, которому Господь и не дал уготованного всей братии мученического венца, но для того, чтобы он поведал нам и всей Церкви Православной о мучениках Зилантова монастыря.

Новомученики в Раифе избиенные.

Когда-то в vIII веке напали сарацины на две соседние обители на Синайском полуострове: Синайскую и Раифскую и перебили всю братию обоих монастырей. С тех пор св. Церковь установила 14-го января поминовение «преподобных отец Исаии, Саввы, Иеремии и прочих на Синае и Раифе избиенных».

В царствование Царя Алексея Михайловича некий отшельник Алексей основал в дремучем лесу под Казанью мужской монастырь в честь св. отец в Синае и Раифе избиенных. В дивном лесу, на берегу живописного озера высились белые стены обители; издали слышался на много верст в лесах звон ее колоколов, высоко над соснами виднелся серебряный купол колокольни, крыши ее — прекрасный образец зодчества XvII века описаны в трудах наших историков искусства.

В 1918 г. налетела на чтимую обитель банда из двух чекистов — Копко и Лавриновича и 5 красногвардейцев, но их кощунства в храме возмутили крестьян. Ударили в набат, сбежались из соседних деревень и перебили всех семерых кощунников, как об этом уже рассказано в описании кончины епископа Амвросия. Братия скрылась по деревням, и опустела обитель. Спасли ее профессора Казанского Университета. В 1919 был в нем основан лесной факультет, которому передан Раифский монастырь с его лесами. С весны 1919 г. снова вернувшиеся монахи возобновили богослужения в своих двух храмах; полкорпуса им вернули. В других зданиях размещался лесной факультет.

Через несколько лет его упразднили, и в обители поселился уездный исполком и милиция. Но все же лишь в 1929 г. закрыт был храм и прекратились богослужения. Монастырь был передан колонии малолетних преступников.

Однако, раз в год, 14 января приезжали из Казани монахи и монахини из упраздненных монастырей этого благочестивого города. Одни монахи работали рабочими, другие жили по старости у близких. Монахини были прачками, работницами заводов и мастерских, огородницами. В этот день с утра все ехали по железной дороге до станции «Васильево», оттуда километров 10 пешком по лесу до обители. Им разрешали открыть храм, и совершалась обедня, приобщались Св. Таин монашествующие обоего пола и десяток-другой мирян. Казалось, община христиан первых веков собралась в занесенном снегами, среди стройных сосен, монастыре. Так было в 1930-1932 гг.

14 января ст. ст. 1933 г. отряд ГПУ из Казани окружил храм во время богослужения; были арестованы все присутствовавшие, обвиненные в нелегальном собрании. Храм не был зарегистрирован, церковь не входила в «юрисдикцию», митр. Сергия Московского — единственного лояльного сотрудника ОГПУ. Через два месяца были расстреляны последние Раифские монахини, мать София, бывш. настоятельница Феодоровского женского монастыря (этот монастырь, основанный при Борисе Годунове, снесен с лица земли в 1930 г. и на его месте устроен «колхозный» рынок) и еще несколько монахинь. Прочие молящиеся, в том числе и бывшие послушницы Казанского Богородичного и Феодоровского монастырей, разосланы по концлагерям на 5 и 10 лет.

Всего расстреляно по этому «делу» о нелегальном богослужении в Раифе около 10 монахов, монахинь и мирян. Кроме матери Софии, ни одно имя до нас не дошло. Так снова в XX веке появились на Руси новомученики «в Раифе избиенные». К ним, перенесшим разгром своих обителей, в течении 16 лет в мире безбожия и гонения сохранявшим веру и притекшим в свой храм 14 января 1933 г., где их застали чекисты, так применим кондак: «От мирския молвы избегосте и к тихому пристанищу преставистеся, мученичества кровьми и постничества трудами венчаеми. Тем же и показастеся мучеников и преподобных единовсельницы».

Судьба храмов г. Казани и его монастырей.

1. Казань имел 4 мужских и 2 женских монастыря.

Спасо-Преображенский мужской миссионерский монастырь, основанный Святителем Варсонофием в 1555 г. Храм полуразрушен, св. мощи находятся в Петропавловском соборе (единственно уцелевшим в городе); с 1946 года это кафедральный собор Епископа. С 1948 г. — архиепископа Гермогена, в миру Кожина, любимца лжепатриарха Алексия. Монастырское кладбище осквернено курсантами соседней офицерской пехотной школы в Кремле. Разрыты могилы, в том числе митрополита Софрония, первым подписавшего в 1613 г. грамоту об избрании Царя Михаила.

2. Ивано-Предтеченский мужской монастырь — срыт до основания в 30-х годах.

3. Зилантов мужской монастырь — см. выше.

4. Кизический мужской монастырь, основанный митрополитом Адрианом в конце 17-го столетия перед его избранием последним при Петре Патриархом. Монастырь обращен в венерическую больницу. В храме — венерическое женское отделение.

5. Богородичный женский монастырь основан в 1579 г. митрополитом Гермогеном, впоследствии Патриархом, по обретении чудотворного образа Божией Матери, — снесен до основания, на его месте кино-фабрика «Красный Восток».

6. Федоровский женский монастырь — снесен до основания, на его месте «колхозный» рынок.

Соборы: Кафедральный Благовещенский с келией Святителя Гурия — снесен до основания. Покровский — тоже, на его месте дом для сотрудников Мин. Госуд. Безопасности (новое название ВЧК-ГПУ-НКВД).

Воскресенский Собор — тоже, на его месте — Технологический Институт.

Грузинская церковь — тоже, на ее месте выстроен дом ответствен. работников Татарской республики, но не принес он им счастья. В 1936-38 г. больше двух десятков его жильцов, комиссаров и крупных коммунистов, были взяты на расстрел, как «национал-шовинистические пособники троцкизма»; их жены сосланы в Уральские концлагеря при Ежовской расправе с оппозицией.

Из монастырей Казанской Епархии Раифский мужской монастырь — колония малолетних преступников.

Седмиозерный монастырь — концлагерь.

Духовенство уничтожено, сослано, кроме группы ставленников Патриарха Алексея, работающих в трех-четырех уцелевших храмах в контакте с Мннистерством Госуд. Безопасности. Но катакомбная церковь существовала еще в 1942 г. во главе с одним протоиереем, работавшим на одном предприятии мастером.

Глава 25.
Мученики Воронежской епархии.

Священник Иаков Владимиров.

Настоятелем села Плотавы, Воронежской епархии, в начале большевицкой революции был о. Иаков Владимиров. Хозяин он был прекрасный ради прихожан, к которым относился, как отец к родным детям и все звал их разводить пасеки, сады и вообще поднимать культуру хозяйства. И плотавцы были заметно зажиточнее своих соседей. Большевики называли их кулацкой бандой.

Когда в Воронежских большевицких кругах заговорили о ликвидации «влиятельных попов», один плотавец, большевик и известный конокрад, своим доносом охарактеризовал о. Иакова в этом духе. Скоро после этого к о. Иакову явилось пять «следователей» и любезно попросили разрешения переночевать, тем более, что у них, между прочими мелкими делами, есть «пустяковая жалоба» и против о. Иакова, которую они «все таки обязаны утром разобрать». После ужина несколько минут любезно побеседовали с семьей и посоветовали о. Иакову пойти в школу переночевать, «чтобы люди не подумали что разговоры о. Иакова подействовали на неподкупную совесть следователей». Так сказано было Матушке.

Тревожные слухи поползли по селу. Поздно вечером в школу явилась группа прихожан, человек 60, чтобы провести ночь со своим отцом духовным и не дать его в обиду.

Утром, любезно поблагодаривши матушку за вкусный завтрак, следователи пошли в школу на дознание. Все село было уже здесь. Народ собрался защищать своего батюшку на следствии. У запасно-зернового магазина появился пулемет. Следователи вышли с о. Иаковом и приходской охраной на улицу к народу и двинулись к магазину. Подошла и матушка с 15-летним сыном Алексеем. Старший следователь снял у о. Иакова золотые часы и положил себе в карман. Только теперь заметили некоторые, что за магазином выкопана яма. О. Иаков осенил себя крестом и начал молиться, ни одного слова не сказав в свою защиту. Следователь поднял его волосы и выстрелил ему в затылок. По-видимому, пуля была срезана, т. к. часть лица была вырвана. О. Иаков упал в яму. Другой следователь подошел к матушке и выстрелил в нее. Она упала. Потом подошел к Алеше и сказал: «Я думаю, что тебе незачем жить после всего этого. Так зачем сапогам пропадать? Садись и сними сапоги». Алеша сел, снял сапоги и уже не встал. Народ потрясенный в ужасе разбежался. Вызванные приказом люди с плачем засыпали яму.

Меньший сын, 12-летний Ванюша, ночевал в полуверсте от села, на пасеке. Один из следователей поехал на пасеку. В шалаше Ванюши не было. На оклик следователя из-за камня показалась головка мальчика. Следователь выстрелил. Убитым оказался не Ваня, а соседский мальчик. Друзья о. Иакова поспешили к Ване, рассказали ему, что случилось, и Ваня, не заходя домой, оставил Плотаву.

Это произошло летом 1918 г.

Нынешний описатель этого события отпевал убиенных в своей церкви.

Священник больничной церкви Знаменья в г. Воронеже о. Георгий Снесарев замучен в 1919 году. Скальпирован, нанесено ему было 63 раны. Под ногти забивали гвозди и булавки. Был настолько изуродован, что почти невозможно было узнать его. Родные узнали его только по рукам.

В 1919 г. замучены при отступлении белых и наступлении красных — сварены в котле со смолой семь монахинь Митрофаньевского монастыря в Воронеже за то, что служили молебен для белых.

Иеромонах Нектарий (Иванов), преподаватель Воронежской Духовной семинарии, окончивший Московскую Духовную Академию, в 1918 г. был убит в жесточайших всеразличных истязаниях: таскали за ноги, переломали руки и ноги, забивали деревянные гвозди, «причащали» оловом. Мученик молился: «Ныне отпушаеши раба Твоего».

Архимандрит Димитрий был убит (в 1918 г.) после того, как с него сняли скальп, — кожу с головы.

Священник Даниил Алферов.

В селе Мартенки, в 70 верстах от губернского города Воронежа, священствовал о. Даниил Алферов. Человек чуждый какой-либо политики был занят исключительно заботами о содержании семьи и воспитаний своих детей. Никогда нигде он не выступал по политическим вопросам.

Проповеди его касались исключительно христианского воспитания своего прихода и моральной стороны подрастающего молодого поколения. Семья жила в чисто христианских рамках. Старший сын, Василий 18 лет, все время стремился попасть в Добровольческую Армию, но его мать воспитала свое потомство в полном послушании, и это сдержало первенца от самовольного решения пойти на поле брани. Мир царил в приходе, никаких выступлений со стороны прихожан против своего пастыря не было. Но в один из сентябрьских дней 1920 года, из Воронежа прибыла банда распутных, озлобленных зверей, именовавших себя защитниками революции. Первым долгом обратила она свое внимание на священника, обвинив его в несуществующих преступлениях против революции, и тут же учинила свой скорый, беззаконный и жестокий суд. Первоначально, на церковной площади, был расстрелян сам отец Даниил, за ним последовала его супруга, Клавдия Феодоровна, и старший сын их Василий. Остальные дети, в возрасте от 14 и до 6 лет, разбежались от страха, кто куда, и с того момента, все старания родных разыскать их не привели ни к каким результатам. Так погибла чисто христианская, высокоморальная семья.

Протоиерей Николай Шабашев.

В слободе Бутурлиновке, известной по обувному производству, с населением около 60 тысяч жителей, в одной из православных церквей, священствовал протоиерей отец Николай Шабашев. Он являлся центром, так называемаго, Тихоновского течения и, по поручению самого Святейшего Патриарха Тихона, был старшим священником, руководя в своем районе приходами, оставшимися верными святому Православию. Со всего уезда к нему приезжали прихожане и просили прислать им настоящего старого священника, которых было все меньше и меньше. Часто ему самому приходилось путешестовавать в дальние поездки и совершать требы. В Воронеже, в то время, господствовали епископы или от григорьевской организации, или от живоцерковников, к которым примыкали и многие священники в Бутурлиновке. Такая деятельность о. Николая его собратьям не нравилась, они завидывали ему и его нарастающей популярности среди населения уезда. На него доносили в местный Исполком, который знал о деятельности о. Николая, но смотрел, как говорится, сквозь пальцы. После же доноса, боясь репрессий для себя свыше, они предупредили о. Николая, чтобы он оставил свою работу и не шел в разрез с «церковной» линией советских правителей. Это предупреждение не имело успеха, и достойный пастырь продолжал окормлять всех, к нему прибегающих. Настал 1932 год и прежде всего был арестован отец Николай, но боясь держать его в своей тюрьме, чтобы местные жители не пытались освободить его, власти отправили его в город Острогожск, где и ввергли в тюрьму. Почти год просидел в ней отец Николай; состоялся беззаконный суд над его деятельностью и присудил его к ссылке на 5 лет в пределы Вологодской губернии, где прокладывались новые дороги к источникам нефти, в северной части губернии. Развившаяся болезнь сердца задержала о. Николая в родном гор. Воронеже, но в начале 1933 года его послали на место назначения в Вологду и дальше; за ним последовала его верная спутница жизни, супруга Татьяна Витальевна.

Болезнь сердца на тяжелой работе, корчевания леса и копания придорожных канав, сделала свое дело. Силы оставили, и добрый пастырь в безвестном лагере скончал дни своей жизни, в возрасте 60 лет. Его супруга, проживая в Вологде, узнала о кончине мужа, и от горя и лишений тоже скончалась чрез месяц.

***

По сведениям лица, давшего материалы о Воронежской епархии, протестное обращение от 9 января 1928 г. Епископа Алексия, Воронежского и Козловскаго, к М. Сергию по поводу его декларации подписали следующие лица:

Епископ Алексий.

Прот. Иоанн Андреевский.

Прот. Николай Пискановский (см. гл. 23).

Прот. Петр Новосильцев.

Прот. Павел Смирнский.

Прот. Александр Филиппенко.

Прот. Иоанн Стеблин-Каменский.

Прот. Иоанн Андреевский имел огромное значение в деле поддержания Православия в Воронеже. Первый восстал против обновленчества, затем не согласился с митр. Сергием. Арестован в 1928 г. Сослан в Среднюю Азию. Вернувшись из ссылки, скрылся и пропал без вести.

Прот. Александр Филиппенко. Был в благочинии о. игум. Варсонофия в с. Семеновка Первомайского округа, где с ним познакомился и подружился, вполне разделяя его настроение.

После ареста о. Варсонофия, через некоторое время был арестован и он после 1926 года. Подвергся ссылке. Во время голода, семья его, проживавшая в с. Семеновка, почти вся вымерла. По причине ограничения не имея возможности вернуться обратно, он остался в Воронеже, присоединившись к опротестовавшим декларацию митр. Сергия. Будучи одиноким, принял монашество и был возведен в сан архимандрита. Потом проживал нелегально в Мичуринске (Козловск), работая печником, обслуживал катакомбную церковь.

Прот. Иоанн Стеблин-Каменский. Прибыл в Воронеж в 1927 г. после Соловецкого лагеря, в котором был с 1924г. Бывший морской офицер и преподаватель Морского Корпуса сделался священником-целибатным (безбрачным). В Воронеже о. Иоанн был очень почитаем. Арестован 6 мая 1929 г. Из тюрьмы через руки прислал пастве письмо. Расстрелян в 1930 г.. См. его письмо ниже.

(Он вместе с товарищем своим по одному и тому же светскому званию морского офицера, о. Александром Толстопятовым, иеромонахом Александро-Невской Лавры, прибыл в Соловки, после арестов Петроградского духовенства, и оба они состояли видными лагерными работниками в инженерном отделе. Ходили всегда в духовном платье и посещали службы вместе с прочим духовенством, доколе это разрешалось. Иером. Толстопятов с 1933 г. стал епископом у м. Сергия и 26 сент. 1945 г. в сане архиепископа Молотовского скончался).

Архимандрит Нектарий (Венедиктов) священствовал в Девичьем монастыре. Арестован после Рождества в 1925 г. Умер в ссылке в Средней Азии около 1931 г.

Архимандрит Иннокентий, спутник и сотрудник архиепископа Петра. Арестован в декабре 1926 г., заключен в Соловецкий лагерь и умер там 24 декабря 1927 г.

Архимандрит Игнатий (Бирюков), настоятель Валуйского монастыря, Воронежской губ., «Игнатий Малый» в отличие от Игнатия Большого, своего предшественника по настоятельству и старца. Бывший регент монастырского хора с 14 лет, ввиду малого роста управлявший стоя на табурете. В Алексеевский монастырь прибыль 5 января 1926 г. и пробыл до 30 января 1930 г., когда в числе всего духовенства, несогласного с митр. Сергием, был арестован и этапом, несмотря на свои 65 лет и болезнь (старческий туберкулез), был сослан в Среднюю Азию, где и скончался 14/27 сентября 1932 г. Исключительно благостный и добрый пастырь. Всех называл касатиками и касатками, почему и за ним утвердилось это наименование среди народа, хотя он сам называл себя в шутку «пролетарием». Хотя Владыка Петр любил, чтобы пела вся церковь, но всегда было ядро общего пения — хор, который в шутку назывался «капеллой». Этой «капеллой» управлял «касатик».

Архимандрит Тихон, из монахов Алексеевского монастыря, арестован 30 января 1930 г. и в том же году расстрелян. Много потрудился для благоукрашения монастыря. На многих иконах нижней церкви были надписи: «сооружена иждивением иеромонаха Тихона».

Иеромонах Мелхиседек, из монахов Валуйского монастыря, бывший келейник архим. Игнатия, арестован в 1930 г и расстрелян.

Священник о. Петр Струков, арестован в Алексеевском монастыре в 1930 г и расстрелян. Был здесь чтецом и незадолго пред расстрелом был рукоположен.

Священник о. Феодор Яковлев, из Владимирской церкви, служил в Алексеевском монастыре, арестован в 1930 г. и расстрелян.

Священник Сергий Гортинский, из Ставрополя, бывший ссыльный, арестован в Алексеевском монастыре в 1930 г. и расстрелян. Больной туберкулезом бронхиальных путей, очень тяжело переживал свой арест и приговор. Сидевшие в соседней камере говорили, что тяжело было слышать его отчаянные крики.

Диакон Пантелеимон, двоюродный брат архим. Иннокентия, арестован в Алексеевском монастыре в 1930 г. и расстрелян.

Иеромонах Вассиан из монахов Митрофаниевского монастыря, бывший иеродиакон Воскресенской церкви, в последнее время служивший в Алексеевском монастыре, арестован в 1930 г. Умер в ссылке.

***

Алексеевский монастырь г. Воронежа, вплоть до своего закрытия, после Пасхи 1931 г., был средоточием местного и приезжего духовенства старо-тихоновского православного направления, противников обновленчества и затем сергианства. Больше церквей этого направления здесь не осталось.

После закрытия Алексеевского монастыря, последнего из числа всех старо-тихоновских церквей и уничтожения их духовенства, часть народа, верная своим пастырям и их направлению, осталась совсем без церкви, без храмов и богослужения, не желая ходить в открытые сергианские церкви. Редко и случайно приезжали тайные священники, которые совершали службы по домам. Об этом знали только свои, проверенные люди, такого же настроения, секретно передававшие друг другу о службе. Ночью священник служит, а потом скрывается в кладовке, в сарае, а ночью же куда-нибудь уходит. Во время служб пели тихо и следили в окна, чтобы никто не появлялся. Если слышался стук, то прежде всего прятали священника, а потом открывали двери. Бывали случаи, что и хозяева дома не знали, что у них служба, ибо она совершалась, когда они уходили на работу. Некоторые участники потаенной церкви в России, попавши заграницу в 1943 году, впервые здесь вошли в храмы после 13 лет их бойкота. К числу таковых относится и лицо, давшее материалы о Воронежской церкви.

ПИСЬМО ПРОТОИЕРЕЯ О. ИОАННА СТЕБЛИН-КАМЕНСКОГО ИЗ ВОРОНЕЖСКОЙ ТЮРЬМЫ (переданное через руки).

«Отче Святый, соблюди их во Имя Твое (Иоан. 17, 11).

Праздник Усекновения Главы Предтечи и Крестителя Господня Иоанна. 29-08/11-09, — 1929 г.

Не умру, но жив буду и повем дела Господня.

Господь и Бог наш Иисус Христос благодатию и щедротами Своего человеколюбия да простит вам, возлюбленные чада, все по немощи содеянные вами согрешения ваша; Сам Он да отрясет вашу греховную скверну, да озарит ваши помышления, да известит вас в вере, да утвердит в надежде, да сохранит в любви и да соблюдет вас честными членами Святой Своей Церкви.

Ведает «Седяй одесную Отца» скорбь разлуки пастыря со своей любимой паствы. Ведает «Пастырь Добрый», с какой скорбной силой вырывается в минуту разлуки молитвенное воззвание: «Отче Святый, соблюди их во Имя Твое». Ведает Сердцеведец, что делается и в моем сердце при разлуке с вами, возлюбленные во Христе сироты — сестры Покровской обители и все верные Господу прихожане Преображенского храма. Неужели я забуду тех, с которыми утешался общей молитвой и общим по мере сил служением Христу Господу? Неужели я забуду торжественно-радостное и молитвенно-усердное пение девических хоров? Разве не было для меня великою радостью быть свидетелем перед Господом усердия трудившихся в храме и искреннего стремления к чистоте, любви и правде приступавших к Святым Божественным Тайнам? Надо ли мне каждого из вас называть по имени, чтобы вы знали, что всех вас и каждого в отдельности я ношу в своем сердце, вместе с вами скорблю, вместе с вами радуюсь? Или буквы и слова вам могут сказать больше, чем говорили и говорят вам ваши собственные сердца? Если за время моего служения в Воронеже и пребывания среди вас, вы, вверенные мне Господом, не чувствовали, что ваша верность Ему для меня дороже собственной жизни; если вы этого не чувствовали, то, увы, ни это письмо, ни какое либо другое вам этого не откроют. Но, если воистину люблю вас любовью Христовой, если я отчасти утешаюсь вашей скорбью, так как она свидетельствует и о вашей ко мне любви, то ныне расставаясь с вами, отдавая вас под Покров Усердной Заступнице Пречистой Владычице (Она — Мать и Игумения ваша), вручая вас самому ее несравненно больше меня вас любящему Сыну, — ныне хочется мне в последний раз со слезами просить вас: не унывайте никогда, не сомневайтесь в неперестающей любви к вам Начальника Жизни. Помните, что терпеливым перенесением скорбен мы как бы идем навстречу Сошедшему к нам с небес и крест нас ради Претерпевшему: откройте Ему ваши сердца, чтобы Он вошел в них, чтобы Он вечерял с вами и вы с Ним. Терпите до конца. В ваших немощных сосудах вы сумели пронести драгоценную и спасительную православную веру длинным путем и преодолеть большие препятствия; не разбейте эти сосуды напоследок, чтобы не разлилась Вода жизни, чтобы не напрасными стали все труды ваши. Помните, что посылая скорби, Господь приближает верных Своих к Себе, к Своему кресту. Не впускайте не только злобы, но и досады в сердца ваши; для этого прежде всего старайтесь жить в любви и мире друг с другом, взаимно прощая все обиды. Научитесь хотя «под конец» отдавать самих себя и друг друга и всю свою жизнь Христу Богу. Сдерживайте себя в каждом слове, в каждой мысли. «Всякое дыхание, да хвалит Господа» … Горите пред Господом, как чистые восковые свечи, и старайтесь, чтобы современный ветер не затушил ваш огонек, старайтесь защищать его от дуновений мирских страстей и суеты — чтением Слова Божия, особенно Евангелия и Посланий Апостольских на русском языке. Храните себя в чистоте, не лгите, не угождайте против совести человека. Впрочем, вы во всем этом успеете, если будете постоянно упражняться в молитве, не от себя я учил вас молитве Иисусовой. «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго». Эта молитва возрастила дух многих подвижников благочестия. Повторяйте ее непрестанно, хотя бы с холодной душой, Сам Господь согреет ее за постоянство вашего к Нему стремления. Ищите Господа всем сердцем, и Он откроется вам радостно и светло. Ищите Господа, ведь Он недалеко от каждого из нас. Ищите Господа, — вы узнаете радость Его обретения. Сами познаете радость и меня сделаете участником этой радости. Не оставьте этих моих слов — пустыми словами, дайте им места в ваших сердцах; ведь эти слова — часть моей души, пусть хоть эта частица моей души останется жить в Воронеже, дайте ей жить в ваших сердцах, жить, а не умирать, братья и сестры. Если вы скорбите о разлуке со мной, если вам больно думать, что может быть со временем мы станем чужими друг другу, — то будьте особенно внимательны к своей духовкой жизни, будьте верны Христу распятому, и у подножия Его креста, вы, хочу верить, всегда найдете меня недостойного. Не отходите от Креста и мы будем близкими друг другу во все время нашей разлуки, как долго бы она ни тянулась. Будем вместе верить в спасительность крестных страданий, и вместе узнаем радость воскресения Христова во всем Его свете. «Кресте, ты нам сила буди. Научи нас познанию добровольного смирения, силы и любви ныне вновь поносимого Долготерпеливца, чтобы мы с несомненной верой взывали Ему, нас ради во гроб Положенному: «Жизнодавче, слава Тебе».

Простите, возлюбленные чада мои, во Христе, братья и сестры, меня многогрешного за все мною по неведению и немощи содеянное, покройте своею любовью мои недостатки и упущения и не уставайте молиться за меня ко Господу, и я недостойный иерей, властью Его мне данною, прощаю и разрешаю вас от всех ваших грехов (кроме умышленно утаенных) во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь.

Пока имеется возможность, чаще приступайте к Святой Чаше. Христос посреди нас будет неотлучно. Всем сердцем вас любящий недостойный служитель Распятого Вседержителя.

Священник Иоанн Стеблин-Каменский.

Судьба воронежских святынь.

Население г. Воронежа возросло с 1914 г. в 5 раз, а храмы в 1940 г. были доведены до нуля. Происходило это так.

Гордостью г. Воронежа был монастырь святителя Митрофания. На крутом, высоком берегу реки Воронеж величественно стоял храм монастыря и красавица-колокольня, к ее благополучию стоявшая отдельно от храма. За много километров она резко выделялась и золоченый крест высоко возвышался над городом. В 1929 г. в Пасхальную заутреню этого монастыря начался разгул погромной деятельности «Союза безбожников», возглавляемого неким Зориным. Во время крестного хода вокруг храма появились комсомольцы с оркестрами, плясунами, ряжеными, пытаясь нарушить молитвенное настроение у молящихся. Колокольного звона уже не было, колокола уже были сняты. Но, слава Богу: Пасхальная заутреня была дослужена до конца, и она была последняя в монастыре. «Союз безбожников» готовил новое нападение.

Ежегодно, в день памяти св. Митрофания 7 августа, тысячи богомольцев стекались на поклонение мощам святителя, город переполнялся православным народом со всех мест русской земли. Так было и в 1929 году, при чем власти не препятствовали наплыву богомольцев. «Союз безбожников», уже заранее был подготовлен к кощунству над мощами святителя Митрофания.

В самый день торжества неожиданно были запрещены всякие богослужения, был создан особый комитет из коммунистов, которые вскрыли мощи св. Митрофания, сели в автомобили и, вместе с останками, показали народу предметы, не относящиеся к мощам, конечно, ими же вложенные специально для антирелигиозной пропаганды. Руководители этой кощунственной церемонии — секретарь комитета коммунистической партии Варейкис и начальник области Рябинин.

Впоследствии оба они были расстреляны большевиками.

Вскоре закрыт был и собор. Мне пришлось быть там вскоре после его разгрома властями. Печальное зрелище. На полу валялись священные книги: их было очень много. Золото, серебро и ризы были вывезены. Чудный иконостас из белого и голубого мрамора был весь скреплен маленькими винтиками, но никто не думал их вывинчивать: ломали кувалдами, разрушая священные ценности. Приставные иконы у стен были уничтожены. В самом здании собора сделали завод бетонных кирпичей для городского строительства. Так продолжалось 3 года. Боясь за последствия — власти решили совсем уничтожить храм. Однажды ночью воронежцы услыхали страшный взрыв, не подозревая, что это разрушался грандиозный собор. Наутро увидели груды кирпича. Только по-прежнему высится колокольня, ее не тронули. Нашелся один маляр, который за тысячу рублей согласился срезать крест на колокольне: срезал и вскоре сошел с ума. Это все, — что осталось от монастыря св. Митрофания.

Вслед за разрушением монастырского храма, был взорван храм св. князя Владимира. В кафедральном Смоленском соборе (имени Смоленской Б. М.) был устроен городской хлебный (пекарный) завод.

В храме Параскевы-Пятницы — слесарная мастерская. В храме новостроящегося кладбища — кузница. В храме Сретения Господня — музей. Остальные храмы были заняты под склады. К 1940 году все храмы г. Воронежа были закрыты. Разрушены были все кладбища. В центре города тротуары замощены надгробными плитами и проходящий мог часто прочесть: «Здесь погребено тело раба Божия такого-то». Лишь чудом сохранились две могилки великих русских поэтов — Никитина и Кольцова. Ухода за ними никакого.

Вместо нескольких старых, устроено одно центральное кладбище, за городом по Задонскому шоссе, чисто советское: только бугорки; ни крестов, ни цветов, ни деревьев. Голое поле. Кое-где номера.

В 1941 г. началась война, а весной 1942 г. прошел слух, что в Воронеже снова открывают первую церковь. Действительно открыли в храме св. Троицы очень маленькую церковь. Утвари власти выдали из антирелигиозного музея. Священник нашелся из НКВД, но ненадолго: 7/vI пришли немцы. Предварительно Воронеж был подвергнут жестокой бомбардировке, вследствие чего город пылал в огне.

И только одна колокольня монастыря св. Митрофания, чудом уцелевшая, одиноко напоминает то далекое, хорошее, что потерял русский православный народ.

Глава 26.
Мученики Курской Епархии.

Протоиерей о. Петр Сионский.

Петр Васильевич Сионский окончил Духовную Академию и продолжительное время был смотрителем Обоянского Духовного Училища (Курской губ.). Архиепископом Питиримом (Окновым) был рукоположен в иереи и назначен в Белгород смотрителем Духовного Училища и открытых при нем 4-х классов Духовной Семинарии. Пользовался известностью строгого начальника, но был в то же время человеком мягким и доброжелательным.

Был первенствующим протоиереем в числе Белгородского духовенства. Беспорочно и ревностно исполнял обязанности на поприще воспитания учеников Духовного Училища и Семинарии. Любил совершать богослужения и в этом был примером совершения служения истово и проникновенно.

Перед наступлением добровольческой армии на Белгород (весною 1919 г.) в числе 28 человек был арестован и отправлен в г. Курск, где при взятии добровольцами города, был расстрелян большевиками вместе с другими заложниками и присыпан землей в братской могиле за Херсонскими воротами в г. Курске.

Тело его, при открытии могил — жертв большевизма, было опознано и перевезено в Белгород, где и погребено на братском кладбище Белгородского Св. Троицкого Мужского Монастыря.

Протоиерей о. Порфирий Амфитеатров.

О. Порфирий Иванович Амфитеатров был преподавателем Белгородского Духовного Училища (1893-94 гг.). Потом принял сан священника и был назначен в пригородное с. Кошары. Был внимательным к людям, но строгим и требовательным и при этом справедливым. Таким он был учителем. Став священником, о. Порфирий ревностно исполнял свои обязанности. В церкви с. Кошар находился чудотворный крест, а при церкви — источник целебной воды. Эта святыня привлекала к храму много паломников, отечески принимая которых, о. Порфирий стяжал славу доброго пастыря, дерзновенного пред Богом молитвенника, наставника и печальника о страждущих. Таким образом к посещению Кошар стали стремиться верующие не только ради поклонения святыне, но и ради молитвенной и назидательной встречи с о. Порфирием, известность которого начала распространяться уже за пределы уезда.

Перед войной 1914-18 гг. он был перемещен настоятелем Успенского Николаевского Собора в г. Белгороде (по смерти его настоятеля), где также стяжал себе известность и любовь прихожан, белгородцев и окрестных жителей — религиозной ревностью, усердным служением и проповедью Слова Божия.

Будучи слабого здоровья, с большим трудом передвигаясь (следствие болезни его ног), о. Порфирий находил в себе силы для многих трудов, всего себя отдав служению Церкви Христовой. Большевики отнесли его к числу самых опасных для строя пастырей и приняли все меры к тому, чтобы скорее расправиться с ним. О. Порфирий был арестован почти одновременно с еп. Никодимом. Убиение его также совершено в Белгороде вскоре после ареста, но тело его не было найдено ни в одной из обнаруженных могил жертв большевицкого террора. Это не случайное явление. Очевидно большевики приняли меры к сокрытию его останков, дабы почитатели его не могли найти их. Слишком велики были любовь паствы и почитание ею о. Порфирия, а после его мученичества они еще более возгорелись.

Предполагают, что тело мученика было выброшено в глухое неведомое место на съедение зверям.

Веруем и исповедуем, что эти меры слишком слабы для того, чтобы стереть молитвенно-благоговейную память верных чад Церкви.

Протоиерей о. Василий Солодовников.

По окончании курса Духовной Семинарии со званием студента Василий Михайлович Солодовников был учителем Духовного Училища в Курской Епархии. Вскоре принял сан. До мученической своей кончины настоятельствовал много лет в Кладбищенской церкви гор. Белгорода. В течении нескольких последних лет был законоучителем во 2-й Белгородской женской Гимназии. О. Василий отличался особо искренним религиозным настроением, прекрасно с проникновением совершал богослужения и являлся примерным пастырем среди городского духовенства. В частной своей жизни был неизменно радушен и приветлив и никогда никого не осуждал. Слугам сатаны такой священник был опасен, поэтому он был взят в числе 28 заложников при отступлении большевиков перед Белой Армией весной 1919 года и этапом отправлен в Курск.

Двое из заложников бежали с пути (из с. Яковлевка, где была остановка) и рассказали, что все они, в том числе и о. Василий шли покорно, «яко овцы на заколение», готовясь принять мучения.

По освобождении г. Курска от большевиков, тело о. Василия было перевезено в Белгород и погребено у храма на городском кладбище, где он много лет воспевал Господа и проповедывал Слово Его.

О мученической кончине о. Василия известно, что он оказался в числе заживо погребенных после расстрела в общей яме и, будучи только присыпан землею, имел силы выползти из нее. Это было замечено одной женщиной, которая оказалась способной на услугу большевикам. Как только она донесла о замеченном ею, страдалец был немедленно добит, дважды переживши предсмертные чувства.

Иеромонах Серафим (Кретов).

В числе братии Белгородского Свято-Троицкого Мужского Монастыря состоял заслуженный иеромонах Серафим (Кретов), происходивший из крестьян Курской губернии. Он производил весьма благоприятное впечатление своею образованностью и считался в обители иноком, стяжавшим немалый духовный опыт. Иеромонах Серафим был известен среди верующих, как примерный священноинок, благодаря частым разъездам по домам горожан с чудотворной иконой Св. Николая Ратнаго. Его большевики, отступая перед добровольцами весной 1919 г., взяли из монастыря, как заложника, и вместе с другими арестованными священнослужителями и мирянами отправили в Курск и заключили в тюрьму. При приближении фронта к Курску заложники были расстреляны. В числе их был убит и иеромонах Серафим — разрывной пулей в затылок, причем выходное отверстие пули пришлось на лицо, которое было изуродовано настолько, что родным братьям его удалось опознать только по другим признакам.

Тело иеромонаха Серафима вместе с другими умученными белгородцами было привезено в Белгород и встречено Братией Монастыря.

Протоиерей о. Константин Ничкевич.

Маститый, любимый прихожанами настоятель церкви с. Мясоедова Курской епархии и благочинный погиб в 1918 году от рук местных большевицких комиссаров. Причиной, возбудившей недоброжелательное отношение «властей» к протоиерею К. Ничкевичу, была «контрреволюционность», в которой его обвиняли новые «хозяева» села. О. Константин подвергся издевательствам, обыскам, угрозам ареста и расстрела, но оставался на своем посту, выполняя обязанности пастыря. Поводом к аресту у комиссаров, кроме ненависти к священнику и подозрений, не было, и тогда была пущена в ход провокация. Был подослан к нему подозрительный тип под видом молодого священника.

Этот священник, пользовавшийся поддержкой местных комиссаров, готовился ими, как заместитель прот. К. Ничкевича, которого они по старости решили удалить «на покой». Кандидат большевиков держал себя развязно и вызывал старца-протоиерея на конфликты, но последний держался с большим тактом. Нежелание прихожан принять большевицкого кандидата было истолковано, как агитация о. Ничкевича против молодого «передового батюшки», и ему было предъявлено обвинение в агитации против Сов. власти. Когда и это обвинение не нашло доказательств, а симпатии прихожан к о. Ничкевичу все более росли, было совершено убийство о. Константина поздно вечером, в его же доме, явившимся к нему под предлогом делового разговора комиссаром. После этого загадочный кандидат из села скрылся.

Протоиерей о. Алексей Попов.

В дореволюционное время был третьим священником в гор. Белгороде в Смоленском Соборе и законоучителем Белгородского Учительского Института. Считался «передовым» священником в смысле политических взглядов. Таким его застала революция. Естественным было его сочувственное отношение к обновленческому движению в Православной Церкви (на первых порах). Но вскоре о. Алексей изменился.

Он твердо стал на путь защиты Церкви от внешнего ее врага — сов. власти — и внутренних, посягающих на извращение Христовой Правды и сеющих раскол. Таким увидел его народ после его перемены, о. Алексей не был еще известен Белгороду. Его бесстрашные выступления на диспутах, проповеди и вся деятельность, как пастыря, спасающего верное стадо в тяжелые дни открытого гонения на Церковь, привлекли к нему сердца пасомых. Он мог дать духовные силы и для неравной борьбы с врагами Истины Христовой. В это время мужской монастырь в Белгороде был большевиками уничтожен и кафедральный собор, там находившийся — закрыт. Городским собором стала Преображенская церковь, в которой о. Алексей был в это время настоятелем. Это были годы, после убиения Еп. Нкодима, арестов и убийств многих заслуженных священников города. Это был период, когда начинали закрывать церкви «по требованию народа».

И в это тяжелое время, полное великих страхов за судьбу Церкви и верующих, о. Алексей выступил борцом за Веру Христову, единственным в городе и бесстрашным. В своих вдохновенных проповедях он, указывая на наглые действия и обольщения сатанинских слуг, призывал верующих быть стойкими и не верить никаким ухищрениям сынов «отца лжи». В городе довольно часто устраивались антирелигиозные выступления (лекции, доклады) и диспуты. О. Алексей являлся на них официально приглашенным оппонентом, или выступал «с места». Его выступления всегда оканчивались победой над безбожниками. Верующие же уходили с большой радостью после таких собраний, видя, как вопреки планам большевиком, диспут послужил на пользу Церкви, благодаря выступлениям о. Алексея. Прославленный в городе руководитель уездного союза воинствующих безбожников бывший семинарист, бивший по «известным ему слабым местам» «поповской науки», производил своими докладами нужное большевикам впечатление только в случаях, когда о. Алексей не выступал в качестве оппонента. После же ответных речей последнего пафос докладчика исчезал, теории его рассыпались, сам он превращался в слабенького школьника, и публика аплодировала и ликовала, искренно сочувствуя Церкви. Особенно уничтожающим было выступление о. Алексея против бывшего московского обновленческого протоиерея Калиновскаго, читавшего лекцию на тему: «Есть ли Бог?» Это выступление до сих пор помнят те, кому пришлось быть свидетелями посрамления о. Алексеем изменника Калиновскаго.

Конечно, присутствие в городе такого священника для большевиков было совершенно недопустимо. Однако они долго не решались расправиться с ним. О. Алексей был любим и популярен в городе. Требовались основательные и серьезные предлоги для его ареста. Большевики копили факты для создания дела. Когда наступил подходящий момент, а им явилась новая волна закрытия городских церквей в 1928-29 г.г., тогда священнослужители арестовывались, как активные противники сов. власти и враги народа, желавшего яко бы покончить с влиянием Церкви. В числе последних борцов за веру Христову был арестован и о. Алексей Попов и отправлен в отдаленный лагерь без права переписки.

О дальнейшей судьбе его дошли глухие слухи, известившие осиротевших пасомых о мученической кончине ревностного и неустрашимого пастыря.

Священник о. Константин Ефремов.

Пастырское служение совершал в с. Журавлевке, Курской губ. с 1910 года. Отличался умелым обращением с крестьянами при твердом характере. Богослужения совершал необыкновенно истово и красиво, а в чтениях Евангелия, акафистов и молитв был непревзойденным во всей Епархии. Особенно замечательно читал он Страстные Евангелия. Пользовался уважением и любовью своих прихожан. После революции с большой ревностью стал выполнять свои пастырские обязанности, не страшась преследований за обличение в проповедях беззаконных действий сов. власти. Содержательные свои проповеди он произносил с особой силой убеждения. Такой священник оказался «неудобным» властям, тем более, что и село было зажиточное, а, следовательно, не являлось оплотом сов. власти.

Приступили к «переделке» населения, и нужно было также справиться с священником. Несколько раз его подвергали разным притеснениям, но он боролся с большим тактом и настойчивостью. Наступление велось на него с многих сторон и окончилось тем, что его вынудили «добровольно» уйти из села. Переехав под давлением власти в Белгород, он некоторое время продолжал служение в одной из пригородных слобод, но вскоре на него был сделан новый донос, который повлек за собой арест. За стеной комнаты, где жил о. Константин, помещался железнодорожник-коммунист, который донес в ОГПУ о будто бы происходивших в квартире священника каких-то политических собраниях и контрреволюционных высказываниях. Этой клеветы оказалось достаточно для того, чтобы арестовать о. К. Ефремова, продержать несколько месяцев в ужасных тюремных условиях, без права свидания с родными, и затем без следствия и суда расстрелять вместе с другими такими же арестоваными только за то, что они были нетерпимы для преступной власти.

По сведениям неофициального порядка, расстрел был произведен во дворе гор. тюрьмы Белгорода. Место же погребения осталось неизвестным.

Священник о. Иоанн Тимофеев.

После насильственного выселения властями о. Константина Ефремова, священником в с. Журавлевке был о. Иоанн Тимофеев.

В самом начале проведения коллективизации, Церковь, священнослужители оказались помехой в проведении этого «гуманного» плана. Способ удаления священника был применен обычный: наложены последовательно один за другим налоги в возрастающих размерах и после того, как все средства и запасы были отданы сов. власти, о. Иоанн был арестован за «злостное нежелание» уплатить следующую контрибуцию. Семья (жена и 6 детей) была выселена на произвол судьбы, а о. Иоанн после известных процедур оказался в одном из дальневосточных лагерей смерти, откуда еще некоторое время доходили письма. О. Иоанн сообщал о тяжелом режиме и безнадежном состоянии своего здоровья — он был истощен и болен.

Дальнейшая судьба его та же, что и многих миллионов мучеников в этих лагерях.

***

Иеромонах Вонифатий — Белгородского Св. Троицкого Мужск. Монастыря, глубокий старик, дожил до разгрома монастыря и был вынужден выселиться за пределы города. Во время путешествия на лошадях (зимой) был убит «неизвестными» неподалеку от Белгорода.

Священник Димитрий Софронов. Служил настоятелем Трехсвятительской церкви в Белгороде Курск, губ.. С самого начала революции, подвергся преследованиям большевиков. Был арестован по доносу, будто на исповеди собирал сведения о большевиках для выдачи их белым (в то время Белгород был освобожден от большевиков Белой Армией). Арест последовал немедленно после занятия города большевиками. В тюрьме держали о. Димитрия несколько месяцев, ему готовили смертный приговор. По ходатайству прихожан влиятельных лиц, была доказана неосновательность обвинения и о. Димитрий был освобожден, но пришел в семью совершенно измученным и больным. Скончался через 2-3 месяца, в 1920 году.

Священник села Солнцево, в оркестностях г. Белгорода, человек престарелый, был брошен большевиками в колодец, а потом его стали забрасывать камнями. Среди участников этого убийства была женщина, акушерка. С револьвером в руке, она оставалась у колодца, чтобы не допустить никого, кто бы захотел оказать помощь еще стонавшему страдальцу. Когда же стоны затихли, она сделала несколько выстрелов в колодец. Потом при власти белых эта женщина-палач была опознана на улице дочерью священника, уличена в своих преступлениях многими свидетелями и по суду получила должное возмездие.

Глава 27.
Духовенство Кубанской Епархии.

Протоиерей о. Александр Маков.

Отец Александр окончил Духовную Академию. Будучи настоятелем Ильинской церкви г. Краснодара, он в дореволюционное время был преподавателем Закона Божьего в гимназиях и в Мариинском Институте. В конце лета 1922 года, когда появилась «Живая Церковь» и протоиерей Феодор Делавериди, приехав из Москвы, сделал доклад на Епархиальном Съезде о необходимости признания нового течения в Церкви, именуемого «обновленчеством», пригласив на закрытое заседание духовенства секретаря городского исполнительного комитета и представителя местной газеты «Красное знамя», — один о. Александр на весь город не явился на этот съезд и не признал «Живой Церкви», перестав возносить молитвы за правящего Архиепископа Иоанна, заменив такового вновь признанным им Епископом Евсевием Ейским. Маков подвергся травле как со стороны духовных властей города, так и гражданских. Газеты писали, что у нас в городе имеется «черный ворон», оставшийся один верным контрреволюционному Патриарху Тихону, которого он не переставал поминать вслух во время службы. Дошло до исключительного безобразия, когда под праздник Воздвижения Креста Господня явились представители местного Епархиального Управления — два священника, одного из которых народ просто не допустил в храм, а другой, пробравшись на амвон, стал зачитывать решение Епархиального Управления обратиться к советской власти с просьбой выселить священника Макова за пределы Кубанского края, как сеющего церковную смуту.

О. Александр стоял перед закрытыми царскими вратами. Народ шумел, а затем, не дав закончить священнику Фоменко, просто стащил его с амвона и силой удалил его из храма. О. Александр открыл Царские врата и уже облаченный вышел и сказал к молящимся слово, поясняя, что он считает своим долгом оставаться на своем посту, как часовой, вверяя свой дальнейший путь воле Божией.

Вскоре, конечно, он был арестован и выслан на несколько лет.

Приблизительно в начале 1926 года он вернулся из ссылки и стал служить уже в Георгиевской церкви, по-прежнему выступая в своих проповедях против «Живой Церкви». 1 марта 1927 года о. Александр был арестован и опять выслан и больше уже не имел права вернуться в Краснодар. Он жил долгое время в Чернигове со своей семьей, состоявшей из жены и трех детей. В 1926 году Епископ Иннокентий Белгородский управлял Кубанской Епархией, которого о. Маков поминал в молитвах, как правящего Епископа. Епископ Иннокентий никогда в Краснодар не приезжал и Макову в ЧК заявляли, что, хотя он и поминает Епископа Иннокентия, но ЧК считает его заменяющим Епископа, тем более, что он проявляет большую активность в деле организации приходов по станицам области. Отец Александр, так никогда и не признал «Живой Церкви». Он не был судим в показательных процессах, хотя в одно из своих заключений сидел в тюрьме одновременно с Епископом Евсевием. Дальнейшая судьба отца Александра неизвестна.

Иеромонах о. Иоасаф (Берсенев).

Он был священнослужителем в маленькой домовой церкви г. Краснодара, находившейся на самом углу Гоголевской и Пластуновской улиц, в честь чудотворной Грузинской Иконы Божией Матери. Возвращаясь однажды (в 1921 году) в 3 часа дня домой, а жил он при молитвенном доме, он увидел множество народа, столпившегося на углу и смотревшего на наружную Икону Божией Матери. В народе было волнение. На глазах у всех происходило обновление иконы. С трудом о. Иоасаф пробрался к себе в келью. Сейчас же к нему явились агенты ЧК, требуя, чтобы он вышел и успокоил толпу, чтобы народ разошелся. О. Иосаф отказался выйти к народу, несмотря на угрозы агентов, что иначе он будет немедленно арестован. Как он рассказывал потом, — его совесть не позволила ему выйти к народу и отрицать то, свидетелем чего он был сам. Он был немедленно арестован и затем вскоре судим. На суде был допущен упомянутый выше защитник г. Хинтибидзе, который заявил в своей речи, что такие враги советской власти, как Берсенев, не опасны, так как они никогда не станут стрелять из-за угла, что эти люди, которые открыто заявляют себя верующими и не отступают от своих убеждений, даже когда им угрожает наказание, совершенно для советской власти безвредны и, в заключении призывал суд оправдать его потому, что наказав его, суд тем самым сделает его мучеником в глазах верующих, чего не следует делать. Однако, о. Иоасаф был осужден, хотя и на короткий срок. Выйдя на свободу, он вернулся в свой молитвенный дом. Период, когда судили Епископа Евсевия, он был на свободе и имел возможность посещать заключенных в городской тюрьме. О. Иоасаф знал, что скоро очередь дойдет до него, но считал своим долгом пока имеет возможность разъяснять народу, что все заключенное духовенство преследуется властью не за политику, а за исповедание православной веры, и с амвона открыто об этом говорил. В то время о. Иоасафу было не более 35 лет, он в молодые годы принял монашество и подвизался в Соловецком монастыре. Вскоре после высылки Епископа Евсевия и других был арестован и о. Иоасаф и выслан в неизвестном направлении. Больше о нем сведений не было.

Протоиерей о. Александр Пурлевский.

В момент возникновения обновленческого раскола он служил в Екатерининском Кафедральном Соборе. Когда приехал прот. Делавериди из Москвы с дерективами от высших обновленческих властей в лице Введенскаго, Красницкого и проч. — провести «Живую Церковь» и на Кубани, был созван епархиальный съезд, на котором при закрытых дверях присутствовали представители советской власти, очевидно для большого устрашения и давления на участников съезда, исключительно духовных лиц. Прот. Ф. Делавериди прямо заявил: «Отцы, «Живая Церковь» должна быть нами принята, этого требует время, этого требуют интересы Церкви, и когда я вижу колебание отдельных лиц, наблюдаемое в их выступлениях и беспокойстве о каноничности такого шага, то в этом я вижу причины, которым не должно быть места, если мы стремимся к церковному миру и единению. Молчат такие столпы, как о. Григорий Виноградов (настоятель собора), отец Петр Руткевич (ключарь собора) и другие, видимо, находясь под впечатлением неудачных выступлений некоторых священнослужителей. Владыка (он имел ввиду присутствовавшего архиеп. Иоанна) ищет поддержку, но он не находит ее у этих столпов». — При упоминании фамилий Виноградова и Руткевича оба были крайне смущены и взволнованы, но уже потом вскоре видимо бесповоротно решили стать на путь раскола и первыми подписали в конце заседания лежавшую на столе декларацию о признании съездом безоговорочно «Живой Церкви» и ее нового высшего управления в Москве, возникшая с ведома и желания советского правительства. Во время перерыва между заседаниями съезда прот. Делавериди подошел к отцу Александру Пурлевскому и прямо ему заявил: — «О. Александр, я не понимаю к чему все ваши выступления, выражающие сомнения в правильности нашего пути с канонической стороны. Я уважаю вас, знаю, что вы семейный человек и считаю, что ваше такое поведение ни к чему хорошему не приведет. Мой вам совет безоговорочно присоединиться к нам и не оставаться в меньшинстве, чтобы потом не пожалеть». — О. Александр в числе последних участников этого съезда подписал признание им «Живой Церкви», но с того момента, как он потом рассказывал, он потерял спокойствие духа и три дня и три ночи провел в рассуждении и размышлении. Через три дня он подал заявление о снятии им своей подписи под этим признанием. Репрессии не заставили себя долго ждать и через немного дней о. Александру было предложено немедленно освободить квартиру в церковном доме при Екатерининском Соборе, где он жил с семьей. Отца Александра Пурлевского принял с радостным чувством о. Александр Маков, с которым в дальнейшем и была частично связана его судьба. Все это произошло осенью 1922 года, а 16 декабря по нов. стилю оба они были арестованы и потом несколько месяцев сидели в помещении ЧК и затем в городской тюрьме до своей высылки летом 1923 года. О. Александр Пурлевский был с высшим духовным образованием. В 1926 году он вернулся из ссылки и служил некоторое время с о. Александром Маковым, но затем был опять выслан и больше не возвращался в Краснодар. Слышно было о нем, что он был потом, когда овдовел, хиротонисан во епископа, приняв в монашестве имя Фотия. Доходили также слухи, что он служил в Европейской части СССР. По последним данным, епископ Фотий (Пурлевский), пребывавший на кафедре в Семипалатинск, расстрелян в 1933 году.

Священник о. Герасим Цветков.

Старец, убеленный сединой, производящий впечатление исключительно приветливого и кроткого человека, о. Герасим большею частью служил в станице Калужской, Кубанской области, а пешком приходил служить в Краснодар. «Живой Церкви» он не признавал, и упорно отказывался признать советскую власть. Его несколько раз арестовывали, привозили в город, потом отпускали, так как он объявлял голодовку, совершенно не принимая ни пищи, ни даже воды из рук чекистов, которым прямо в лицо говорил, что руки их осквернены невинной кровью, почему он, как священник, не может принимать пищу из их рук. В одно из его очередных заключений одновременно с ним сидел в соседней камере и Епископ Евсевий, который предложил отцу Герасиму принять пищу (объявлявшие голодовку содержались в одиночных камерах), но он и его не послушал. Желая ему помочь и облегчить его тяжелое положение, верующие нашли лет 12-ти мальчика, который был допускаем комендатурой ЧК к о. Герасиму, и только из его рук о. Герасим принимал пищу, благословлял мальчика каждый раз и, таким образом, он был спасаем от голодной смерти. Когда перевели Епископа Евсевия в тюрьму перед судом, отец Герасим был тоже туда переведен и однажды, когда подошедший к нему прокурор Раусов спросил его: — «Как вы себя чувствуете?» Отец Герасим не пожелал с ним разговаривать и прямо ему заявил: — «Ты, слуга диавола, мне с тобой не о чем говорить». Прокурор был смущен да еще в присутствии недалеко стоявшей стражи, и назвал о. Герасима безумцем, на что о. Герасим опять сказал, что то — все же лучше, чем быть слугой диавола. Отец Герасим был привлечен к суду вместе с Епископом Евсевием. Однако, чуть ли не в первый день заседания суда, общественный обвинитель Белоусов заявил суду, что ввиду того, что обвиняемый Цветков привлекался к судебной ответственности царским режимом и был заключен в Шлиссельбургской крепости, он не возражал бы против освобождения Цветкова из под стражи. Суд удовлетворил такое заявление обвинителя и о. Герасим был немедленно освобожден, но, конечно, ненадолго. Вскоре он был опять арестован и посажен, по имевшимся сведениям, в тюрьму в г. Новороссийске, где, объявив голодовку, он скончался на 9-й день.

ППротоиерей Апполлоний Темномеров.

Отец Аполлоний, академик, несомненно крупная фигура в среде белого духовенства тогдашней России, был послан от Кубани делегатом на съезд «Живой Церкви» в Москве. Прибыв в Москву, он уже на съезде решил порвать с обновленчеством и, вернувшись в Краснодар, явился в Георгиевскую церковь, где и принес всенародное покаяние. Для обновленчества это был большой удар, для Православия — торжество. Отец Аполлоний, уже преклонных лет, плакал во время принесения покаяния, как и многие присутствовавшие в храме. Совместные службы о. Аполлония и обоих отцов Александров — Макова и Пурлевского привлекали массы молящихся. Отцу Аполлонию было назначение служить в молитвенном доме на Дубинке — в честь Св. Николая, где он и служил приблизительно до конца 1929 года, после чего и его постигла общая участь остальных его сослуживцев — ссылка в неизвестное место, и, вообще, неизвестно, была ли это ссылка, или же полная расправа, державшаяся властью в секрете. Об о. Аполлонии говорили, что он был начальником Церковно-Приходских школ в г. Петербурге, и будто бы законоучителем Наследника Цесаревича. Им был издан учебник Закона Божия. Из всех известных по Краснодару проповедников он выделялся, как самый сильный, говоривший с предельной убедительностью и блестящим красноречием. После ареста о. Аполлония вскоре прекращен был прием передач для него.

***

Священник о. Тихон Чубов, станицы Тимашевской, Кубанской области, сначала служил в одном из сел Ставропольской Епархии, откуда был во время первой войны назначен полковым священником в один из казачьих полков. Казаки сохранили своих офицеров и священника от расправы революционных банд и на Кубани расформировались. Однако, здесь он был вместе с другими арестован отрядом Сорокина и спасся от расстрела только тем, что начальник отряда и местный комендант станицы Кавказской поссорились и комендант выпустил всех арестованных. О. Тихон священствовал в ст. Тимашевской сравнительно спокойно до осени 1933 г. Он никогда ни в общественные, ни тем более в политические дела не вмешивался и всего сторонился. И все же эта его осторожность не спасла его. Единственная его вина — самое служение Богу и проповедь Божией правды. В один вечер явился к нему посыльный из местного станичного совета и вежливо попросил его пожаловать для дачи какой-то справки, заверяя, что через несколько минут он вернется домой. В легкой ряске он пошел в совет и только через два с половиной года семья узнала, что он находится в ссылке на севере. Оказывается, приезжий из Екатеринодара чекист увез его и до получения письма через 2,5 года семья не знала где он. Осужден он был сначала на пять лет, а затем добавили еще 2 или 3 года. В начале второй великой, войны в 1940 г. о. Тихон вернулся к семье и уже в Воронеж, и полутрупом. Через два-три месяца он скончался от тех мук, кои ему пришлось перенести за годы заключения.

Священник о. Иоанн Пригоровский. В великий четверг страстной седмицы 1918 г. в станицу Незамаевскую прибыли с отрядом Ген. Покровский и полк. Науменко и были приняты в дом этого батюшки. Вечером они стояли в храме на чтении евангелия, а в конце богослужения о. Иоанн выступил с горячею проповедью против большевиков. На другой день отряд покинул станицу, а прибывшие большевики в пасхальную ночь, под святую заутреню, выкололи ему глаза, отрезали ему язык и уши, и за станцией, связавши, живого закопали его в навозной яме.

Протоиерей Михаил Лекторский, станицы Ново-Титаровской, Кубанской обл. был взят большевиками в качестве заложника весте с многими казаками во время десанта войск ген. Врангеля в районе Приморско-Ахтарской и привезен в станицу Брюховецкую в особый отдел 9-й большевицкой армии. Здесь полтора месяца заключенные жили в невероятных условиях, спали на соломе и были изъедены блохами и вшами, так что случайно увидевшие о. Михаила, которому было 49 лет, нашли его скелетом, стариком, еле ходившим. Наконец, их вызвали, раздели, оставив в одних кальсонах. Казаки попросили — «батюшка, поисповедайте нас». Батюшка исповедал и отпустил их грехи, сказав: «а кровью вы приобщитесь своею, и теперь простите меня, в чем я повинен». Когда же он стал служить молебен, их стали бить прикладами. Затем связали им руки и побросали в арбы, и повезли на свалку, за станицу, где копали глину. Лежавший сверху батюшки казак Мамонтов по дороге сумел развязать себе руки и развязал их о. Михаилу. «А теперь давай бежать» — шепнул казак. На это батюшка ответил: «благословляю тебя бежать, а я уже не в силах». Казак развязал руки некоему Полякову и с ним вместе выпрыгнули из арбы. Поляков был тут же застрелен, а Мамонтов бежал, пришел к своим и рассказал о происшедшем, затем много боролся с большевиками и погиб от их руки. Арбы же вернули назад и среди приговоренных к расстрелу нашли развязанными руки только у священника, которого и подвергли страшным истязаниям. 28 октября 1921 г. в 10 ч. вечера всех заложников застрелили в сарае и среди горы трупов выделялся своим изуродованным видом труп о. Михаила. Были люди которые видели эту картину.

Глава 28.
Страдальцы города Смоленска.

Священник о. Антоний Эльснер.

О. Антоний Иосифович Эльснер-Койранский родился 5-го дек. 1879 г. в имении своего деда Койраны, Барона Фон-Эльснер-Койранскаго-Гоголь, дальнего родственника по жене Николая Васильевича Гоголя. Прадед, по каким-то причинам, лишился своего огромного состояния и титула. О. Антоний по окончании Вяземского Духовного Училища получил образование в Смоленской Духовной Семинарии и Киевской Духовной Академии. Был псаломщиком, депутатом Епархиальных съездов несколько лет подряд, ревизором свечного завода под Смоленском, преподавателем пения в Образцовой школе при Духовной Семинарии и занимал ряд должностей выборных и других. В 1914 г. архиепископом Феодосием рукоположен в иереи и назначен в село Костюшково-Свирово, Краснинского уезда, Смоленской губ.

В 1919 году, своим прихожанином комиссаром Ковалевым, за сказанную проповедь в его присутствии, был арестован и отбывал 3 месяца принудительных работ в г. Красном.

Во время изъятия ценностей, в 1922 г., был арестован по обвинению в сокрытии таковых, просидел около года в Смоленске в так называемом Домзаке (дом предварительного заключения) в то время как шел открытый процесс над епископом Смоленским Филиппом, Церковным Советом и прихожанами Смоленского Кафедрального Собора.

Когда власти должны были явиться в собор за ценностями, то в нем закрылись прихожане этого собора, и в некоторых церквах зазвонили в набат. Рабочие Заднепровья, мастерских им. Калинина и др. оставили работу и бросились спасать свою святыню. Немедленно были вызваны войска 3-й пехотной школы и гарнизона. Войска стояли шпалерами с двух сторон и не пропускали народ к собору, на лестницах собора стояли пулеметы, было дано несколько очередей с пулемета, но жертв в тот момент не было. Но зато после начались массовые аресты.

В 1925 году Смоленским Викарным Епископом Иларионом о. Антоний был назначен настоятелем Казанской церкви г. Смоленска. В это время еще устраивались диспуты. Приехал из Москвы в Смоленск бывший священник, оставивший свой сан и выступавший на стороне большевиков. Диспут был устроен в здании Губисполкома, противной стороной было вызвано местное духовенство. Явились о. Антоши и о. Петр Генцов — священник Ильинской церкви. Бывший иерей, ставший атеистом, понес тяжкое поражение. Два победителя выходили из залы под гром аплодисментов. В этот день все обошлось благополучно, но через месяц о. Петра Ченцова не стало: его арестовали и он пропал без вести.

В 1930 г. начали закрывать церкви. С о. Антонием уже служил бывш. настоятель Тихвинской церкви о. Иван Афонский.

В 1935 году закрывают церковь, где служил о. Антоний. Он жил в сторожке при церкви; рабочим было дано распоряжение «вперед выкинуть попа»; начали разбирать крышу над сторожкой и ломать потолок и трубу, и члены его семьи, осыпанные известью, выбежали из дому под хохот орудующих ломами. Церковь в течении часа была превращена в сарай, иконостас был разбит, по иконам ходили. Долго о. Антоний с матушкой ходили по углам, где ночь, где день, и, конечно, скрытно, т. к. прихожане тоже боялись и за свою судьбу. О. Антоний уехал в село Высокое Сафоновского района, Смоленской обл.

В 1937 году в Смоленске были закрыты почти все церкви, за исключением Всехсвятской и так называемой Окопской в предместье города, которая не была закрыта, но службы в ней не было, т. к. священник этой церкви был арестован и сослан. Прихожане этой церкви и других закрытых церквей приехали к о. Антонию просить его быть у них священником. Он опять переехал в Смоленск, и его зарегистрировали прихожане в местном Горсовете как церковного сторожа. Очевидно нельзя было иначе жить в городе и поселиться в сторожке.

Прихожане начинают перед местным Горсоветом хлопотать о разрешении священнику служить. Горсовет не разрешает, хотя собрали уже несколько тысяч подписей. Священника вызываюсь в НКВД и требуют от него добровольного отказа от службы. О. Антоний им сказал: — «вы говорите и печатаете, что нет верующих, я вам докажу противное и мой долг священника не позволяет мне отказаться от просьбы верующих».

Собирается делегация ехать в Москву за разрешением, батюшку опять вызывают несколько раз в НКВД, и начинают угрожать, требуя отказа, но он говорить: — «На моей стороне весь город и даже ваши отцы и матери, а вы одни».

20-го июля по ст. ст. накануне праздника Казанской Иконы Божией Матери возвратилась делегация из Москвы и привезла разрешение (от центр, гражданской власти). Общей радости нет предела! После оформлений в местном Горсовете разрешается служба на 21/ѴII, т. е. на Казанскую.

В бедненькую церковную сторожку весь почти день — «крестный ход» с поздравлениями и пожеланиями о. Антонию. Среди радостных пожеланий были и мрачные: две монахини особенно настаивали на немедленном его отъезде. Но о. Антоний сказал — «что Богом суждено, то и будет». Приготовляются к торжественному служению, убирается и украшается церковь, как к Пасхе, но не суждено было состояться этому торжеству.

В час ночи приехало НКВД в количестве трех человек, сделали обыск, конечно, ничего не нашли, но увели священника. Арестован был и церковный совет и многие другие.

1 августа 1937 г. матушка, кстати в день своего рождения, понесла в тюрьму передачу, которую не приняли, но возвратили ей и его одежду, сказав с улыбкой, что о. Антонию дали казенную и что он напишет. С тех пор никаких сведений о нем не стало. Через служащих тюрьмы узнали, что его расстреляли.

В те годы пострадали в г. Смоленске:

Протоиерей Иоанн Соколов, Одигитриевской церкви, арестован в 1935 г., пропал без вести.

Священник Константин Олецкий с сыном арестованы в 1935 г., при обнаружении подземной церкви под старой башней «Веселуха», в крепостной стене, построенной при Борисе Годунове в предместье г. Смоленска — «Ратовка». Случайно, дети, игравшие около башни, услышали пение и обратили внимание на это проходившего милиционера. Местность была оцеплена, и проследили жещину входившую с вином для богослужения в башню. В связи с этим открытием было очень много арестовано духовенства и мирян, так как были найдены списки прихожан этой тайной церкви. Местные газеты уделили много внимания этому событию.

Протоиерей Василий Спиридонов, 70 лет,

Протоиерей Николай Бурьков, 76 лет, заштатный, при Верхне-Николаевской ц.,

Протоиерей Иоанн Афонский, арестованы в 1937 г и пропали без вести.

Глава 29.
Смерть в концлагерях.

60 священномучеников.

1930, 1931, 1932 г.г. я посещал все места Сибири, пишет свидетель, а в 1933 году наша поездка в г. Иркутск, Нижнеудинск и Балаганск.

Г. Качуг — на берегу реки Лены, 200 верст от города Иркутска, с Качуга на Нижнеудинск — Балаганск вел тракт. Тракт проходил исключительно по тайге, населения никакого нет, на строительстве были только заключенные. В Качугских лагерях в то время царил неслыханный произвол. Людей ни за что расстреливали, били палками, пороли нагайками, плохие бытовые условия, в бараках помещалось 60-80 человек, сплошные нары, причем двухэтажные. В случае, если кто из заключенных не выполнит дневное задание, то лагерная охрана палачей имела полное право издеваться над ним и держала заключенных на производстве по целой неделе под открытым небом. Люди умирали с голоду и холоду.

Из города Иркутска на Нижнеудинск мы выехали пароходом «Бурят». С Нижнеудинска мы ехали подводами по Качугскому тракту, вернее по просеке, и сто с лишним верст мы отъехали от правого берега реки Ангара по направлению Качуг. В это время я работал, как водомерный наблюдатель.

С 8-22 июля 1933 года наша экспедиционная партия остановилась на несколько дней, при чем недалеко от концентрационного лагеря, которые в это время назывались «фалангами»: «фаланга» №35, №3, №9 и т. д. В том районе была более подходящая почва для сельского хозяйства, на схеме уже был обозначен совхоз. Погода стояла весьма хорошая. После ужина мы сидели до поздней ночи у костра. Мы часто слышали какие то крики, которые эхом раздавались по тайге. Для нас было еще неизвестно, что это за крики.

Ночь была ясная и тихая, свежий сибирский воздух разливал душистый аромат таежных цветов по долине. И век не забыть мне этой долины, буду я помнить ее всегда! Наш сладкий утренний сон был нарушен каким-то унылым человеческим стоном. Все мы быстро поднялись. Начальник экспедиционной партии, уроженец города Иркутска, быстро взял в руки бинокль, другие установили два нивелира, и мы, берясь за работу, стали всматриваться в движущуюся толпу по направлению к нам; из-за кустарника трудно было понять в чем дело.

Шли 60 человек заключенных, по мере их приближения мы могли хорошо разглядеть, что все они были истощены от недоедания, от непосильного физического труда. Что же видели? — у каждого из них веревка через плечо: они тянут сани, в июле месяце — сани! А на санях стояла бочка с человеческими испражнениями!..

Сопровождавший конвой, очевидно, не знал, что на территории концентрационного лагеря находится экспедиция. Мы отчетливо слышали приказ конвоя — «лехай и не вертухайся», т.е. ложись и не шевелись. Один из конвоиров побежал обратно в лагерь, т.е. на «фалангу», очевидно они нас посчитали подозрительными, может быть шайкой белобандитов. Б. Н. почему то быстро определил положение заключенных и сказал: «мы продлили им жизнь на несколько минут». Первоначально мы этих слов не поняли. Быть может прошло 15-20 минут и мы были окружены взводом лагерной охраны. К нам приближались стрелки, винтовки держали на боевом взводе, как будто собираясь вступить в штыковой бой. К нам подошли командир взвода и политрук. Они потребовали от нас документы. После проверки документов, они объяснили нам, что эти 60 человек приговорены к расстрелу, как элемент чуждый советской власти.

Уже готова была яма для этих шестидесяти. Политрук предложил нам зайти в палатки; мы зашли в свои палатки. 60 мучеников — это были священнослужители. В июльское тихое утро мы отчетливо слышали многих священников, их слабые голоса доходили до нас. Из числа палачей, кто то спрашивал по очереди становившихся около ямы священников: «Вы последний свой дух совершаете, говори, есть Бог, или нет?»

Ответ святых мучеников был твердый и уверенный: «Да, есть Бог!»

Раздался первый выстрел. У нас, сидящих в палатках, сердца бились … Раздался второй, третий выстрел и т. д. Священников по очереди подводили к яме, стоявшие около ямы палачи каждого священника спрашивали — есть ли Бог? Ответ был один: да, есть Бог! Мы живые свидетели, видели своими глазами и слышали своими ушами, как люди пред смертью исповедывали веру в Бога.

Пройдут быть может еще года, десятилетия, но эта могила на Качугском-Нижнеудинском тракте должна быть найдена. Все и повсюду православные не должны забыть этих святых мучеников, которые отдали свою жизнь за веру.

Священник о. Владимир Качковский.

«Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих». (Иоан. Xv, 13).

До ареста о. Владимир был священником в одном из небольших сел левобережной Украины и получил от ГПУ пять лет концлагеря за христианскую проповедь.

ГПУ, узнав, что в небольшую сельскую церковь сходятся крестьяне из всех окрестных деревень, чтобы послушать поучения, почуяло в его лице нежелательного «пастыря людских душ», и бедный о. Владимир моментально оказался в рядах «антисоветских агитаторов».

Однажды, вернувшись с работы, о. Владимир не нашел на обычном месте полученного на весь день куска хлеба. Но не разгневался, даже не погрустил, а только махнул рукой и промолвил:

«Бог с ним, может быть кто-нибудь по ошибке взял …»

Однако, против его желания, пропажа хлеба взволновала всю командировку. Дело в том, что украсть мог лишь «урка», а среди них существует неписанный закон, гласящий, что кража арестантского «пайка» является тягчайшим преступлением против товарищества и карается самым беспощадным образом (я не говорю о доносах, ибо доносчиков «урки» убивают безусловно).

«Следствие» о пропаже хлеба взял в руки один из главарей «урок» и неведомыми для нас путями виновный был быстро обнаружен. Похитителем оказался тощий, заморенный воришка по кличке «Сенька-Шкет». Когда разъяренные «урки» притащили перепуганного, дрожащего «Шкета» к лежавшему уже на своем месте о. Владимиру, я впервые увидел, как изменилось его лицо, какой глубокой внутренней болью налились его добрые, лучистые глаза.

Протянув руку, он привлек к себе несчастного «Шкета» и стал гладить грязную, всклокоченную голову мальчугана. «Урки» даже оторопели в первый момент, но когда они попытались вырвать Сеньку из рук о. Владимира, чтобы «проучить» его, или проще говоря — избить смертным боем, то кроткий батюшка словно преобразился. Прикрыв собою «Шкета», он выпрямился, стал выше ростом и твердым звучным голосом проговорил: «Я запрещаю вам трогать этого ребенка. Он не украл моего хлеба, а я сам дал ему… Ступайте с Богом» …

Очевидно в его тоне действительно было нечто повелительное, ибо даже матерые «урки» растерянно попятились назад и, скрывая неловкость под циничными шутками, отправились в свой угол.

Вечера теперь мы стали коротать втроем: «Шкет» усаживался в ногах у «бати». Я тоже полюбил это вечернее время, с наслаждением слушая о. Владимира, повествовавшего о жизни и страданиях Спасителя, о подвигах жертвенной любви первомучеников. Иногда «батя» переходил на более близкие нам примеры подлинного, высокого героизма. Особенно запомнился мне его рассказ о беспримерном мужестве солдата Архипа Осипова, который он заключил словами: — «Помни, дружок, что нет выше любви, чем жизнь положить за други своя». Нужно отметить, что постепенно вся землянка стала прислушиваться к беседам о. Владимира и самый отъявленный «урка» не осмеливался прерывать его речи неуместной шуткой или замечанием.

Уже выпал первый снег, когда на нашу глухую, затерянную в сосновом бору «командировку» решило заглянуть «высокое начальство» из ГПУ.

К 10 часам утра дорога была расчищена и нас построили колонной в 5 рядов. Но, как и следовало ожидать, мы бесцельно мерзли до 12-ти часов, когда, наконец, послышался звон бубенцов и к «командировке» подкатила на тройке та «персона», ради которой 200 изможденных, полураздетых людей 2 лишних часа тряслись на лютом морозе.

«Персона» оказалась облеченной в теплую оленью доху. Ее сопровождали 3 чекиста, как видно, рангом пониже. Они суетились вокруг персоны.

Приезжий довольно долго разговаривал у «арки» со старшиной, а затем медленно направился к нам. «Персона» остановилась перед фронтом, пробежала взглядом по рядам застывших людей и изрекла:

— «Кто имеет жалобу или претензии, выходи вперед»!

Никто из нас, конечно, и не шелохнулся. Смешно даже было бы подумать о жалобе. Да и на кого жаловаться? Кое-кто из нас уже имел печальный опыт с результатами самых законных жалоб и поэтому колонна стояла молча.

«Значит, жалоб нет? Довольны всем?» — явно издеваясь спросила «персона», уже готовясь повернуться и уйти. Как вдруг из задних рядов раздался тихо, но отчетливо чей-то голос:

«Будь ты проклят, кровопийца!»

Колонна вздрогнула и замерла. Мы все почувствовали, что произошло нечто непоправимое и ужасное. Шепот достиг ушей «персоны». Физиономия чекиста побагровела от ярости. Резко остановившись, он заорал:

«Кто это сказал? Выходи сюда!.. »

Никто не двинулся с места. Тогда обращаясь к старшине, рассвирепевший чекист прошипел:

«Если через 5 минут виновный не отыщется — расстрелять каждого десятого!»

В тот-же момент произошло какое-то движение, всколыхнувшее ряды и перед строем появилась фигура о. Владимира. Лицо его было напряженно и бледно, но совершенно спокойно. Глядя прямо в упор в глаза «персоны», он громко и раздельно заявил:

«Всех карать не к чему. Это сказал я!»

Чекист скверно выругался и провизжал: — «Ка-эр?» (Контрреволюционер – ред.).

«Нет, я — священник», — по-прежнему твердо ответил он.

«Все вы одним миром мазаны» — бросила «персона» и обратилась опять к старшине: «для примера прочим, за подстрекательство к бунту немедленно отправить в рай ко всем святым, а акт дополнительно пришлете в коллегию ГПУ» …

Двое из конвойных бросились к о. Владимиру, как вдруг колона зашевелилась еще раз и неторопливой походкой вышел старый профессионал — налетчик, известный под кличкой «Штыба».

«Погодь, начальник! — рявкнул он, — не трожь этого батю. Разве он способен сказать такое? Это я сказал и еще могу повторить, коли хошь!..

«Персона» с дьявольской усмешкой приказала:

«Тем лучше. Значит расстрелять обоих. Этого (он указал на «Штыба») — за оскорбление органов ГПУ, а того (кивок в сторону «бати»), — за попытку обмануть советскую власть» … Изрекши приговор, палач быстро направился к ожидавшим его саням.

О. Владимира и «Штыба» окружило кольцо конвойных. Обоих вывели за проволоку в лес, а оставшиеся надзиратели защелкали затворами винтовок в то время, как повернули на колонну свои тупые рыльца все четыре пулемета с четырех деревянных вышек, окружавших «командировку».

Затаив дух, холодея не от мороза, а от внутреннего страдания, мы замерли, прислушиваясь к тому, что делается в лесу.

Раздался один, затем другой, и еще два выстрела подряд!..

И тогда я своими глазами увидел чудо: почти все 200 правых рук поднялись в воздух и осенили грудь крестным знамением…

Потом нас загнали в землянки. «Сенька-Шкет» бился у меня на руках, задыхаясь от истерического плача и из его худенькой, полудетской груди вырывалось жалобно и гневно:

— «Да за что же? За что же «батю»-то нашего убили? За что?»…

Это было в 1928 году.

Глава 30.
Подвижники благочестия.

Монах о. Викентий (Никольский).

Родился О. Викентий (Никольский) в 80-ых годах в семье Петербургского крупного чиновника. Он кончил юридический факультет и интересовался очень философией. Философия захватила его мысли и чувства. И в то время он был далек от Церкви и от Христа. Вот в это время скоропостижно скончался один из его братьев. Смерть брата окончательно перевернула его жизнь. Первое движение было отказаться от жизни. Ницше, которого он изучал в этот момент, как бы нашептывал ему о самоубийстве. Препятствовала только любовь к матери. Он хотел подготовить мать, а потому секретно ушел из дома и скрылся в своем имении, где зимой никто не жил. Но родители узнали о его местопребывании и отправили к нему старушку-родственницу, монахиню. Как бы случайно, на столе в той комнате, где скрывался о. Викентий, она оставила книгу Владыки Феофана — «Что такое духовная жизнь и как на нее настроиться?»

Эту книгу о. Викентий прочитал и с увлечением стал читать произведения Владыки-затворника. Вскоре он познакомился с Архиепископом Тульским и Белевским Парфением (Левицким), о котором о. Викентий вспоминал с особой благодарностью, называя его тайным подвижником и считая его смиреннейшим человеком. Владыка Парфений и направил его в Оптину Пустынь.

О. Викентий приехал в Оптину тогда, когда настоятелем был Архимандрит Ксенофонт.

Начало жизни в монастыре — послушанием о. Викентия были кухня и чтение правила уже тогда больному настоятелю о. Ксенофонту. Руководство же духовной жизни было в руках о. Нектария, который после смерти о. Иосифа был выбран для всей братии духовником и старцем. О. Нектарий был делателем Иисусовой молитвы. В этом он был научен великим старцем о. Анатолием (Зерцаловым). Вот это делание Иисусовой молитвы, навыкновение хождения в памяти Имени Божия — и был тон всей жизни о. Викентия. Его жизнь определилась этим деланием. Вся внешность обуславливалась этим настроением жизни. Его ничего не интересовало в жизни. Одна цель — пребывание во Имени Господа. Все было радостно. В монастырском послушании не замечалось трудностей, так как трудность была в трезвенном делании духовном. Пекарня, просфорня, канцелярия и самое лучшее — почтальон. От монастыря до города Козельска, до почты было — 4 версты. Какая была отрада этот путь 8 верст (туда и обратно). В это время и совершалось послушание старческое о трезвении и молитве.

В этом фазисе жизни застала монаха Викентия революция. Он не искал выхода в эти трудные первые годы революции, когда постепенно разрушался монастырь.

Как говорил о. Викентий, его отец препятствовал поступлению его в монастырь. Он был очень огорчен, что сын разломал путь своего восхождения в гражданской жизни. В эти же революционные годы отец, бывший сановник, писал своему сыну-монаху:

«Отец Викентий, (так обращался отец к сыну), как ты был прав. О, как бы я хотел изменить свою прожитую жизнь. Как бы я хотел с юности теперь принять путь твоей жизнь. Я умираю и вижу свой гроб. Плачу. Недостойный раб Христов...» … Это письмо отца к сыну укрепляло монаха Викентия в те минуты, когда революционная волна, разрушающая монастыри, заставляла насельников монастыря искать какого-то устроения. Отец Викентий ничего не искал. Он по-прежнему был в послушании старца и творил свое духовное дело. Вот в это самое время, когда монастырь Оптинский должен был расселить своих насельников, старец Нектарий отдал священнику приходскому о. Викентия, дабы под сенью приходского храма сохранялась жизнь подвижника-монаха. Господь помог нам зреть горящую свечу, поставленную Господу, — пишет этот священник.

Трудно сказать, что делал этот монах. Одно скажу только, что сейчас я плачу, вспоминая прошлое. Знаю, что я не всегда умел хранить этот тонкий художественный сосуд Божией благости.

За два с половиной года жизни у нас, он ни разу не был по своему желанию за оградой нашей церкви. Он ни разу не сел за стол за трапезу. Он ни с кем не беседовал ради интереса своего. Он никому не навязывал своего учительства. И в то же время все чувствовали в нем Божию силу.

И безбожники, которые выслали его от меня, как-то странно обращались с ним. Казалось, они боялись его святыни. Его выслали, как и меня, в административную ссылку. Невольная была мысль: как то он будет дальше жить? Он написал старцу с точки зрения окружающих советских людей, — бессмысленность: он просил старца благословить его быть нищим. Ведь нищих в Советском Союзе не было. Старец благословил. И я знаю, что Господь не оставил своего раба. Близкие наши не оставляли о. Викентия.

В 33-ем году он возвратился из первой ссылки и попал как раз в общую чистку Козельска от Оптинских монахов. Он был вновь арестован, сослан в Ташкент. И там скончался в первый же месяц своей ссылки от тромбофлебита.

Знаю, что перед его арестом один из наших киевских монахов посетил его еще в Козельске и рассказывал мне, что он жил в избушке, которая напоминала собою пещеру. Полная бедность. Нищета. Но в этот момент он был богачом. Только богатством не земли, а неба. Он уже был подготовлен, чтобы уйти преподобномучеником. О. Викентий никогда не был в сане: он всю жизнь остался только монахом. О. Архимандрит перед расселением монахов предлагал о. Викентию сан. О. Викентий подчинился, но сказал о. Архимандриту, что если бы о. Архимандрит спросил его, как он хочет, то он бы ответил, что хочет остаться просто монахом. О. Архимадрит решил тогда оставить его монахом.

Протоиерей о. Иона Атаманский.

В г. Одессе только один храм совсем не переходил к обновленцам, это портовый Святителя Николая. Настоятелем его был известный по всей России протоиерей о. Иона Атаманский. Человек аскетического образа жизни, он нес непрестанный молитвенный подвиг в богослужении, и к молитвенной его помощи прибегали многие, приезжавшие к нему за сотни верст и получавшие исцеления в болезнях. К нему шли за советом и за утешением в горе, и получали мудрое руководство и успокоение. Широкая благотворительность выражалась прежде всего в бесплатной столовой для портовой голытьбы и в общежитии для бедных.

Портовый люд состоял из грузчиков и бродяг, мрачных «бывших» людей, который грозной тысячной толпой окружил местное советское управление, требуя немедленного освобождения «их» батюшки, арестованного в 1923 г. за энергичную борьбу с обновленчеством. И о. Иона был освобожден, становясь в исключительное положение среди всего духовенства. Многих «свихнувшихся» из портовых людей он направил на истинный путь.

Церковь его была полна народу. После обедни каждое воскресение бывал общий молебен с водосвятием. Отдельные заказные молебны не служились, а на этот молебен молящиеся подавали свои записки. Весь великий пост о. Иона не бывал дома, но проводил в храме в молитве и строгом посте, съедая в день одну или две просфоры и отдыхая ночью в алтаре, сидя в кресле. Из-за наплыва говеющих ему иногда приходилось прибегать к общей исповеди. Был у него и второй священник, живший здесь же в доме при храме.

Скончался он 18 мая 1924 г. своею смертью. В ГПУ он подвергался угрозам расстрела, а в обществе недовольного им духовенства был напояем ядом, но оставался невредим. Видно, был уже преклонного возраста, потому что один из свидетелей рассказывает, что он узнал об о.Ионе от знакомого, который ездил к о. Иоанну Кронштадтскому (умер в 1908 г.), и последний выразил удивление: «зачем вам было ездить так далеко, когда у Вас в Одессе есть свой молитвенник, отец Иона?»

В январе 1920 г., за несколько дней до эвакуации Одессы добровольцами, один знакомый отца Ионы, дающий это сообщение, зашел к нему проститься и между прочим предложил ему выехать тоже. — «Да разве я могу в такое страшное для всех время оставить свой пост, свою паству? — ответил он. — Это было бы непростительным грехом». Ему посетитель возразил, указывая, что большевики стремятся к уничтожению религии и уже много было случаев насильственной смерти священников. — «Смерти я не боюсь, — ответил он. — На все воля Божия. А что касается уничтожения религии, то это — полная утопия. Верьте, что чем более со стороны большевиков будет преследований религии, тем более ее заветы будут крепнуть в народных массах».

Велик был духом о. Иона, в своих условиях оставаясь с паствою и сознавая, что в состоянии ей еще послужить, но правы, конечно, и те, кто, покидая ее, сознавали, что не в силах ей больше послужить, и это все равно не удастся, и может удастся в другом месте. «Будут гнать вас в одном городе, бегите в другой» (Мф. 10, 23).

Интересна моральная оценка тогдашней русской интеллигенции, которую высказывал о. Иона своему знакомому. «Нет сердца, нет страха Божия, а главное — что каждый из них считает себя безапелляционно правым, и не найдешь слесаря, которому удалось бы подобрать ключ, чтобы пробудить угрызение совести, ложно усыпленной и успокоенной. Все это не доведет до добра и может вызвать гнев Божий. Но тогда уже будет поздно каяться и исправляться. Я предпочитаю любого из моих портовых прихожан, приходящих на бесплатный обед в мою столовую, такому интеллигенту. Душа моего босяка, омраченная дурным сообществом и бушующими порочными наклонностями, не настолько еще погрязла, чтобы утратить способность нравственного пробуждения, а многие, из них, при всей наружной грубости и неразвитости, имеют чуткое сердце и недюжинный ум, верно понимающий все, что совершается пред их глазами. Трагизм их положения заключается в том, что они, сознавая свою порочность и не утратив уважения к добродетели, не находят в себе сил вернуться на добрый путь, — и тут то на помощь им должна приходить наша Церковь с ее могущественным оружием».

Похороны о. Ионы были назначены сперва на воскресение, но ГПУ, опасавшееся демонстрации, потребовало перенесения похорон на понедельник, с расчетом, что рабочие не попадут на похороны. Но это не помешало. Собралось до 20,000 человек. Много крестьян приехало из ближайших сел. Похоронная процессия началась с 5 ч. утра и закончилась поздним вечером из-за громадного количества произнесенных речей. В похоронной процессии, кроме 25 православных священников, приняли участие католические и армянские священники.

Глава 31.
Общий список.

Протопресвитер о. Николай Арсеньев, б. настоятель Храма Христа Спасителя в Москве, исчез бесследно в 1937 г. после заявления ГПУ, что он осужден на десять лет без права переписки. (Сергианец).

Протопресвитер о. Александр Хотовицкий, б. ключарь Храма Христа Спасителя в Москве, расстрелян в 1937 г.

Архимандрит Поликарп (Соловьев), наместник Данилова монастыря в Москве, исчез бесследно в 1937г. (Сергианец).

Архимандрит Стефан (Сафонов) из того же монастыря исчез тогда же.

Священник о. Иоанн Пионовский исчез в Соликамске в 1937г.

Иеромонах Спиридон не вернулся из ссылки.

Священник о. Михаил Глаголев, из Москвы, Замоскворечья, был в Соловках в 1926г. Расстрелян там же вместе с С. А. Грабовским и Д. М. Шипчинским осенью 1929 г. (Исповедник).

Священник о. Михаил с. Архангельскаго, Подольского у. Московск. обл.,

Архидиакон Михаил и

Священник Илья Зотиков расстреляны одновременно осенью 1930 г. во Владимире.

Иеромонах Афанасий, келейник Митрополита Сергия, расстрелян в 1937 г.

Архимандрит Агафон, Зосимовск. пустыни, Владимирской епархии, и

Иеромонах Герман (Полянский), сотрудник Архиепископа Варафоломея по Духовной Академии, исчезли бесследно в 1937 г..

Архимандрит Киприан и Иеромонах Руфин арестованы в 1928 г. в Нижнем Новгороде. Близкие духовные дети Митрополита Сергия, проживавшие в Благовещенском монастыре. Были сосланы и скончались в ссылке.

Игумен о. Даниил, Святогорского монастыря, после закрытия монастыря и разгона монахов скрывался, а потом, скрыв свой сан от властей, работал бухгалтером в одном из учреждений г. Харькова. Архиепископ Александр поручил ему совершать тайные требы и, например, известно, что он, по его благословению, совершил великий постриг одной монахини. Посещая Казанский храм, как рядовой прихожанин, он стал членом двадцатки. Это те жертвенные люди, на имя которых регистрировался властями храм. Всегда они рисковали не только личным благополучием, но и благополучием своих родственников и даже друзей. Часто эти люди арестовывались и бесследно исчезали в застенках НКВД или в концентрационных лагерях. Никто в двадцатке не соглашался занять должность казначея из боязни быть арестованным, и вопрос стал о закрытии храма. Чтобы спасти храм хотя бы на короткое время о. Даниил принял на себя эту должность и начал готовиться к аресту и переходу в вечность, так как знал, что другого исхода не будет. Вскоре он был арестован и исчез бесследно в 1937-38 году.

Отец Гавриил, из крестьянской семьи на Урале, обладатель прекрасного тенора, которым украшал церковный хор родного села, в дни гонения на церковь сознательно возлагает на себя крест принятием сана священника. С закрытием храма и изгнанием, он, переезжая из города в город, из села в село, тайно совершает требы по домам. Однако, власти скоро узнают об этом и начинают его разыскивать. Отец Гавриил без паспорта вынужден тщательно скрываться, но продолжает служить Господу и ближним, по прежнему совершая требы по просьбе близких и верных друзей. Все, кто знали отца Гавриила — любили его, его поддерживают, ободряя в несении своего тяжелого креста. Ходит он только ночью, подтягивая рясу под пальто и поднимая воротник, чтобы не быть узнанным. Ночует только у самых близких друзей. Несмотря на вечный страх быть опознанным, что означало бы верную смерть, о. Гавриил был всегда жизнерадостным и благодарил Бога за все. Приблизительно в 1935 году, может быть позже, когда в Харькове оставался лишь один православный храм на окраине, называемой «Лысой горой», отец Гавриил пришел в алтарь к Пасхальной заутрени. Не выдержало его ликующее пасхальной радостью сердце и в торжественную минуту Пасхальной заутрени полился из алтаря дивный, как бы ангельский, голос о. Гавриила в трио «Плотию уснув» …

После этой службы о. Гавриила никто и нигде не видел. Он исчез бесследно.

Протоиерей о. Симеон Крапухин, благочинный, и о. Яков Сергиевский, г. Сычевка, Смоленской губ., после ареста в 1938 г. исчезли бесследно.

Протоиерей о. Измаил Рождественский, настоятель Преображенской церкви в г. Стрельна, под Петроградом. Два раза возвращался из ссылки, в 1937 г. арестован, сослан в Сибирь. Совершал тайные службы. Глубоко чтимый тайноцерковник Петроградской епархии. Расстрелян в «ежовское» время.

Священник о. Михаил Яворский, из Петрограда. После Соловецкого лагеря имел еще осуждение на 10 лет и не вернулся.

Протоиерей о. Александр Сахаров, Петроградской епархии, умер в Соловках в 1927 г.

Протоиерей о. Феодор Колобов, настоятель Иоанно-Богословской церкви на Запсковье, около г. Пскова, после нескольких арестов был сослан в Сибирь. За ним последовала его жена и оба исчезли бесследно.

Священник о. Михаил Каменский, настоятель Клементьевской церкви на берегу реки Великой, на Завеличье, во Пскове. Про него только известно, что он большевиками замучен.

Замурованные монахи. По рассказам военнопленных поляков, сидевших в лагере на острове одного озера близ Осташкова, Тверской губ., (видимо, Нилова пустынь на острове Селигер), они узнали от оставшихся там на самых грязных работах (по очистке уборных ям монахов), что в подвалах монастыря замурованы большевиками монахи. Военнопленые пробили небольшие дыры в эти подвалы и по тяжкому трупному запаху удостоверились в этом.

Архимандрит Аристарх, у храма Нерукотворенного Спаса в Борках, убит был и замучен с оскальпированием черепа в 1918 г. и с ним иером. Родион.

Протоиерей о. Михаил Беляев, настоятель Царского собора в Борках, расстрелян в Ростове в 1921 г.

Священник о. Макарий Беляев, его брат, расстрелян в Ростов в 1921 г.

Игумен Саровской пустыни Руфин, в 1927г., после закрытия обители был арестован и заключен в Арзамасскую тюрьму, где его жестоко пытали. По свидетельству сидевших с ним, когда однажды после длительного допроса, его привели в камеру никто из заключённых не мог его узнать. Все лицо его было опухшим, особенно подбородок. Ему вырвали все волосы из бороды. Вскоре после этого его домучили.

Иеромонах Исаакий, подвижник Саровской пустыни (прозорливый старец) известный всей православной России, по закрытии Сарова, был арестован и скончался в ссылке.

Инок-подвижник Василий, всегда сидевший у Серафимовского источника и наделявший паломников святой водой, в 1927 г., во время закрытия Саровской пустыни был убит злодейской рукой.

Схи-иеромонах Серафим, до пострига — о. Сергий Военский, родился около 1900 года и умер в 1923 г. от скоротечной чахотки, после трех месяцев тюрьмы, в Никольске, Вологодской губернии. Во время великой войны окончил Александровский лицей. С детства был аскетом. По свидетельству сверстников и родных постился и спал на полу. Подростком ездил на Валаам. Во время революции поселился в глухой деревне, на севере, у священника. Местный епископ рукоположил его во иереи. Был рекомендован Святейшему Патриарху Тихону как кандидат в архиереи, ездил к нему, и по возвращении был посажен в тюрьму. Монашество и схиму получил от своего друга епископа Иерофея, который был впоследствии расстрелян (в 1928 г.).

Иеромонах Никон, Оптиной пустыни, сосланный после 1927 г. в сибирский лагерь, писал оттуда друзьям о своей великой радости страдания за Христа, вспоминая слова Спасителя о блаженных изгнанниках правды ради, поносимых, гонимых и всячески неправедно злословимых ради имени Его, Скончался в лагере от туберкулеза.

19 апр. 1919 г. «Союз духовенства и мирян гор. Архангельска» вручил Временному Правительству Северной области сообщение о своих мучениках. В Пинежском крае священник Шангин был убит и тело разрублено на куски. В Печоре протоиерей Сурцов был многодневно бит, а затем расстрелян и тело брошено в реку. Там же старика священника Распутина расстреляли, привязав к телеграфному столбу, а затем тело отдали на съедение собакам. В Селецком приходе псаломщик Афанасий Смирнов был расстрелян за то, что совершал панихиду над умершим солдатом французом.

Протоиерей о. Михаил Громогласов, настоятель собора г. Верхне-Уральска, Оренбургской губ.. По доносу второго священника собора Телегина его арестовали и посадили в тюрьму перед Пасхой 1920 г.. Там конвоир проткнул его штыком. Его отпустили, он поправился и снова был арестован. Для расстрела его вывели за город, и заставили рыть себе могилу. Он попросил разрешения помолиться и стал на колени. Потом встал и сказал: я готов. И был расстрелян. Пастух-киргиз рассказал об этом.

Иерей Феодор, Оренбургской епархии, в 1918г. убит «закруткой»: намыленной дратвой обвязали черепную коробку и закручивали гвоздем до тех пор пока она не отскочила от головы, как чашка.

Протоиерей о. Николай Конюхов, г. Чердынь, Пермской губернии, в 1918 г. замучен и найден весной замерзшим, обледенелым.

Протоиерей о. Евграф Плетнев, с сыном Михаилом, офицером, были в 1918 г. скованы рука с рукой и взяты на пароход. В машинном отделении их обжигали паром и замучили.

Отец Игнатий, сельский священник Пермской губ., в 1918 г. во время богослужения взят в облачении, привязан к хвосту лошади и замучен.

Священник о. Лев Ершов, миссионер Пермской епархии, был расстрелян вместе с 12 священниками, сидевшими с ним в тюрьме г. Перми.

В 1919 г. Пермский епископ опубликовал список, в котором числилось 42 представителя православной церкви, расстрелянных и замученных большевиками.

Священник о. Вячеслав Лашков, 49 лет, убит в с. Зеньковка, Никольско-Уссурийского уезда Приморской области, после праздника Сретения Господня, в полночь с 3-го на 4 февраля в 1924 г.. Выгнанный из церковного дома он жил с семьей в доме крестьянина. Ночью постучал кто-то в дом со словами: «батюшке доложите, церковь горит». О. Вячеслав вскочил с постели и, набросив на себя шубу, бросился к церкви. Когда он поравнялся с б. церковным домом, то из засады раздалось два выстрела, которыми он был убит наповал. Батюшка обличал безбожие и насилия большевиков с церковного амвона и когда крестьяне говорили ему, чтобы он пожалел себя и своих детей, он отвечал: «я пастырь, если буду молчать, то Бог меня покарает». На улице, где о.В. был убит, крестьяне поставили крест с трогательной надписью, но он, конечно, вскоре был уничтожен властями.

В с. Спасском Никольско-Уссурийского уезда Приморской области в 1923 г. большевики привязали местного священника к кровати и ножом сдирали с него кожу, и так замучили до смерти. Жену и детей заперли в соседней комнате.

Священник Феодор Богоявленский, села Голышмановскаго, Ишимского у., Тобольск, губ., весною 1918 г., при изгнании большевиков из Сибири, отступающими красноармейцами арестован и подвергнут всяческим издевательствам: водили по селу, заставляли петь похабные песни, играть на гармонике и плясать. Наконец приказали рыть могилу. О. Феодор выкопал яму глубиной около аршина. Здесь его убили и свалили в яму вниз головой, запретив хоронить. В таком виде мученик находился около 5 суток. Погребен по занятии села чехословаками.

Священник о. Павел, села Уссениновского уезда, Тобольской епархии. Окончил два курса Казанской духовной академии. Убит большевиками весною 1918 г., во время изгнания их из Сибири чехословаками.

Священник Николай Вридьев Тобольской кладбищенской церкви, бывший фельдшер, обращенный в православие из иудейского вероисповедания. Был начальником Тобольской красной милиции и по некоторым сведениям членом коммунистической партии. Отказавшись от должности начальника милиции и порвав связь с коммунизмом, принял сан священника. Убит большевиками за измену и из опасения разоблачений в 1922г.

Священник о. Николай Синявский села Нестеровскаго, Славгородского уезда, Омской епархии, обобранный до нитки, был отвезен в Славгородскую тюрьму, где и умер в ночь под Пасху, 20 апреля 1930 г.

Священник о. Анатолий села Заводо-Успенского Тюменского уезда, Тобольской губернии. Окончил курс Тобольской Духовной Семинарии. Священствовал в с. Заводо-Успенском 6-7 лет. Был полковым священником в Сибирской армии. Расстрелян по обвинению в монархизме.

Священник о. Андрей Волянский, села Больше-Косульского Мариинского у., Томской губ., расстрелян 44 лет от роду 15 августа 1919 г., в день Успения Пресвятой Богородицы. Расстрелян после литургии, во время акафиста перед чтимой иконой святителя Николая Чудотворца. Храм был переполнен молящимися, когда вошли в него несколько красногвардейцев с комиссаром во главе. Был отдан приказ кончать службу и разоблачаться, на что о. Андрей ответил отказом и заявил, что если они пришли его убить, то могут делать свое дело. После этого, комиссар тремя выстрелами в упор в голову, застрелил о. Андрея. Тело его в этот день не было убрано из церкви. И только на другой день, по приезде соседних двух священников, отца Алексея, со станции Итат, Томск, ж. д., и о. Александра, из села Александровка (последний был вскоре после этого расстрелян, фамилия его запамятована), тело о. Андрея было омыто, переоблачено и положено в гроб. Церковь была освящена и после этого совершены Божественная Литургия и погребение. О. Андрей приехал в Сибирь из Украины. Он окончил четыре класса духовной семинарии и после того четыре-пять лет проходил вольнослушателем курс историко-филологического факультета Томского университета. Ненависть безбожников-большевиков о. Андрей навлек на себя своими горячими призывами бороться с ними.

Протоиерей о. Александр Унинский, в г. Благовещенске. Одел рясу и крест, стал открыто пред чекистами и расстрелян ими во дворе своего дома 20 февр. 1920 г.

Священник о. Леонид Сребренников убит на Рождество в 1919 г. в селе Лермонтовке, около Хабаровска (станция Розенталовка). Устраивал в школе елку для детей и вернувшись домой был схвачен бандой большевиков и выведен на реку в жестокий мороз, где был раздет и поставлен на лед. Лед под ногами его растаял, и след его ног был виден потом несколько дней. Сделав прорубь они со словами: «ну, водолаз, ты крестил, и мы тебя будем крестить» и нанеся несколько ударов кинжалом, опустили его в прорубь, где он был найден замерзшим.

Священники о. Леонид Куклин и прот. о. Димитрий Кузмин в 1922 г. или 23 г. замучены в подвалах ГПУ в Хабаровск.

В одном селе около станции Бурия, между Хабаровском и Благовещенском, в самую тяжкую стужу зимой 1921 г. большевики вывели священника на тракт, «большак» или большую дорогу, раздели его до гола и посадили на пень, а затем поливали водой пока не образовалась обледенелая фигура, которая и была зрелищем всех проезжающих мимо нее.

Протоиерей о. Серапион Черных, кафедрального собора в Николаевске на Амуре, когда город был занят белыми в 1920г., красными партизанами Тряпицына и Нины Лебедевой, знаменитых своими зверствами, был спущен под лед.

Священник о. Михаил Новгородов села Песчаноозерскаго, Амурской области, убит в январе 1924 г.

Иеромонах Георгий (Сапожников) в Чите, арестован и расстрелян в 1937 г.

Священник о. Виталий Лебедев, умер в лагере в Дальнем, около Владивостока, ок. 1938 г.

Священник о. Владимир Антонов, расстрелян в с. Рубцовке, Семипалатинск, обл. в 1930 г.

Священник о. Феодор Топорков, расстрелян в Барнауле в 1928 г.

Священник о. Алексей Козлов (около Томска) расстрелян в 1937 г.

Игумен Израиль, Гефсиманск. скита у Св. Троицк. Лавры, расстрелян в Семипалатинск в 1937 г.

Иеромонах Николай (кн. Ширинский–Шахматов), в Мариинском лагере окончил три срока заключения, расстрелян в 1937 г.

Диакон о. Михаил Астров, умер от туберкулеза в ссылке, Каркарлинске Семипалат. обл. в 1936 г.. Монахиня Серафима Наумова ухаживала за ним полтора года и видела ангела при его смерти.

Семипалатинское духовенство все пострадало и из него известны о. Никифор и о. Александр Соловской.

В Караганде в 1937 г. 6 ссыльных священников умерли от тифа.

Протоиерей о. Филипп Шацкий, второй священник Казанской церкви станицы Сарканд (потом, города), Семиреченской области, преподаватель местной миссионерской школы, убит там же, в 1918 г., в здании школы, которое было сожжено большевиками. Обуглившиеся кости священника были найдены и похоронены.

Протоиерей о. Владимир Цидринский, благочинный гор. Липсинска, Копальского уезда, Семиреченской области, убит большевиками в начале 1920 г.. Имел очень большие волосы, за которые был привязан к хвосту дикой лошади, только что взятой из табуна, и пущен в поле. Остались почти одни кости.

Протоиерей о. Иоанн Витавский, настоятель Казанской церкви г. Сарканд, Семиреченской области, сослан в 1930 г. и умер в ссылке. В 1928 г., местные баптисты, при содействии советских властей, грубым насилием выгнали о. Иоанна из его дома и устроили в последнем свои молитвенные собрания.

Священник о. Патрыкин села Сергиевского Ставропольской губернии в июне 1918 г. был убит военным комиссаром якобы за то, что протестовал и уговаривал жителей не платить красногвардейцам 90 тысяч рублей контрибуции.

Священник о. Александр Лосинский, села Безопаснаго, Ставропольской губерн. убит большевиками ок. 1920 г., вместе с церковным старостой. Их заставили рыть себе могилу и расстреляли после истязаний.

Иоанно-Мариинского женского монастыря в г. Ставрополе на Кавказе расстреляны в 1921 г. 17 августа, в 12 ч. ночи, в числе 13 заложников: Протоиерей о. Архилий Сиротин, священник о. Михаил Горохов и диакон Ануров. Выходя из камеры, о. М. Горохов надел крест, взял в руки евангелие и благословил сына, который остался в живых и поведал о кончине своих соузников.

Протоиерей о. Иаков Горохов, настоятель собора в г. Царицыне, брат о. М. Горохова, расстрелян в марте 1921г..

Священник г. Грозного. В гражданскую войну 1918 г., в Терской области, старик священник (75 лет), в воскресенье, по окончании службы, вышел на амвон с крестом благословить народ. В это время группа большевиков ворвалась в храм и дернула священника за ноги. Он упал, ударясь головой о пол, не подавая более признаков жизни, но креста из рук не выпускал. Его за ноги волокли по городу и бросили в реку Сунжу. И он в облачении не тонул, но плыл по течению, держа в руке крест, пока не соприкоснулся с полосой горевшей в это время на воде нефти. Одежда на нем загорелась, и он исчез из виду. Приблизиться к нему никто не посмел по страху пред властями.

Священник о. Владимир Проскуряков с сыновьями. В гражданскую войну 1918 года, на вокзале станицы Великокняжеской, Сальского округа, Донской области, глубокой осенью был большой митинг: большевики вели успешную пропаганду среди казаков, обещая им самостоятельность Дона. Отец Владимир сам был донским казаком. Два его сына студенты Алексей и Владимир на этом митинге увещевали казаков не идти за большевиками. Их обоих там убили. Узнав о смерти своих сыновей, о. Владимир сам явился на вокзал и, став на то самое место, где стояли его сыновья, стал громить большевиков своей сильной речью. Казаки стали было уже каяться, но тут из толпы грянул выстрел, и о. Владимир был убит на повал. А затем, те же убийцы в продолжении трех дней приходили к его несчастной семье на «поминки», требуя себе угощения. Следует упомянуть, что, кроме многочисленной семьи, у о. Владимира в доме имели приют тридцать чужих детей, сирот, калек, слепых, хромых. О всех их он заботился: кормил, учил, кто к чему был способен, и выводил в люди. Был у него и псаломщик, слепой от рождения, которого он выучил всю службу наизусть.

Диакон о. Василий Кожин, станицы Баклановской, Донской области, расстрелян большевиками в 1919 году.

Священник — беженец из Галиции (по фамилии Иванко или Иванойко), молодой, был убит в 1918 году в Ростове на Дону. После богослужения, когда он выходил из церкви, его схватили и бросили на грузовик, вывезли за город, убили и потом уведомили жену, чтобы взяла его тело.

Протоиерей о. Андрей Косовский, наблюдатель церковно-приходских школ Феодосийского округа и настоятель Екатеринской церкви в предместье Сарыголь г. Феодосии. Окончил Таврическую Духовную Семинарию, прекрасный проповедник и певец, бесстрашный обличитель безбожников, расстрелян в 1920 г. в г. Феодосии вместе с бежавшими с севера 63-мя священниками, их же имена Ты, Господи, веси.

Священник о. Борись Котляревский, настоятель Св. Троицкой церкви города «Старый Крым» Феодосийского уезда, расстрелян в 1920 г.

Протоиерей о. Крискент (фамилия запамятована), настоятель Вознесенской церкви г. Симферополя, бесстрашный обличитель безбожников, расстрелян в 1921 г. в г. Симферополе.

Протоиерей о. Владимир Поляков, б. преподаватель Курского Епархиального женского училища, уроженец Бессарабской губернии, смелый и дерзновенный обличитель безбожников, был много раз схвачен большевиками и заключен в тюрьму в г. Феодосии, откуда в мае 1923 г. сослан неизвестно куда и пропал без вести.

Протоиерей о. Петр Маккавеев (безбрачный), уроженец г. Севска, Орловской губернии, из Холмской Духовной Семинарии, был преподавателем Феодосийского Реального училища. Смелый проповедник и обличитель безбожников, строгий аскет-постник и молитвенник, был много раз арестован и сослан куда-то на Кавказ в 1924 г. и там, по слухам, расстрелян.

Священник о. Анатолий Воронин, сын присяжного поверенного г. Феодосии. Окончил гимназию, глубоко преданный с детства Церкви, был посвящен во иерея на второе место Феодосийского собора. Был много раз арестован и, наконец, сослан куда-то на Кавказ в 1924 г. и там, по слухам, расстрелян.

Оба последние, пастыри отцы Петр и Анатолий, пребывая в тюрьме вместе со священником Введенской церкви г. Феодосии о. Ильею Апостоловым, который заграницей и поведал о судьбе Феодосийского духовенства, были все вместе принуждаемы войти в обновленческий раскол. Им поочередно показывали подложные заявления друг друга о признании раскольников, но они фальшивым подписям не поверили и остались верными церкви и друг другу. Последний, как грек по национальности, был освобожден и выпущен заграницу.

Протоиерей о. Алексей Богаевский, благочинный церквей Феодосийского округа, настоятель Всехсвятской Церкви, из Полтавской Духовной Семинарии, видный проповедник и администратор, был сослан в 1926 г. куда-то в Сибирь и пропал без вести.

Священник о. Павел Войнарский (род. в 1867 г.) села Юрьевки, Бердянского уезда, Таврической губернии, был арестован три раза за то только, что его сын был офицером, но выпускаем по требованию крестьян. 25 марта 1919 г. при выходе из церкви он был снова арестован. Он этого ожидал, но не хотел оставить прихожан. Матушка его была укрыта крестьянами. О. Павла и двух крестьян — Павла и Алексея Кирьян увезли в с. Новоспасское, Екатеринославской губернии, ярко большевицкого настроения и до революции считавшегося разбойничьим селом. Здесь 29 марта о. Павел был убит: одиннадцать пулевых ран и несколько штыковых. Братья Кирьян были также расстреляны, но видимо, их били перед смертью, так как трупы были покрыты синяками.

Протоиерей о. Филарет (фамилия его запамятована), настоятель двухштатного прихода в селе Казачья Лопань, Харьковской губернии, во время наступления большевиков против немцев в ноябре 1918 г., мужественно перенес все пытки и был расстрелян у ворот своей церковной квартиры произволом дикой орды большевиков. Тело его было выброшено на свалочное место с запретом хоронить. Похоронен прихожанами, когда ватага убийц ушла из села.

Протоиерей о .Михаил Иваницкий умер в тюрьме в Житомире в 1937-38 г.

Священник о. Иоанн Чуб села Веремеевка Полтавской области, 84-х лет, в период коллективизации, ночью, был выведен комсомольцами в одной рубашке в поле и повешен на дикой груше.

Священник о. Василий Лузгин села Глазомичи Велижского уезда, Витебской губернии, во время восстания крестьян против большевиков 15 ноября 1918г. в бою под Велижем причащал Св. Тайнам умирающих и перевязывал раненых. Расстрелян при подавлении восстания.

Диакон о. Тихон Обрядин, Ильинской церкви в Велиже, за участие в том же восстании тогда же расстрелян. Идя на казнь, сам пел себе погребальные песнопения. Десятилетнего сына его заставили рыть могилу для отца. Отец благословил плачущего сына и с крестным знамением и словами прославления Бога умер.

Неизвестный мученик. Привилегированный студент, поляк, лет 26-ти с дрожательным параличом рук, рассказывал в 1926 г. студентке, свидетельнице в настоящем рассказе, как он, командуя отрядом, руководил расстрелами и в одном месте, по обвинению в пулеметной стрельбе с колокольни, повесил священника за волосы на дерево. «Я дал команду к расстрелу. А поп такой страшный висит. Волосы оттянули кожу на голове, лицо посинело и надулось. И только красноармейцы вскинули винтовки, как вдруг у него в руке оказался большой крест и он выставил его перед собой и хрипит так страшно: — «не меня стреляете, а Христа стреляете» … И мои красноармейцы побросали винтовки. Я кричу им, чтобы расстреливали, а они не хотят. Тогда я выхватил наган и сам его застрелил. С тех пор у меня стали дрожать руки». Студент этот года через два умер.

В феврале 1931 г. в г. Одессе было арестовано одновременно около 30-ти священников: все настоятели храмов и более или менее популярные священники. Они были заключены в загородную тюрьму вблизи 2-го кладбища. Отсюда их вызывали в НКВД, где под различными пытками — стоянием на ногах в течении нескольких суток (прот. о. А. Любимский), лишением сна также долго (о. Ф. Флоря), голодом (о. Н. Матвелич) — заставляли подписать заранее заготовленные ложные показания. В Николин день, 6 декабря, их вывезли, на глазах у многих провожающих, в разные места лагерей и ссылок. Из числа этих заключенных —

Протоиерей о. Александр Луценко скончался от истощения, не дожив до срока освобождения,

Священник о. Георгий Александров умер от сыпного тифа еще на пути следования этапа на место ссылки,

Протоиерей о. Александров Любимский, получив, как и другие, освобождение в 1934 г., в 1937г., вместе со всеми, был снова арестован, в тюрьму передачи не приняли и потом узнали, что больше его в живых нет.

Священник о. Виктор Муратов, молодой, из последних окончивших академию, после новых арестов в Одессе в 1938 г., расстрелян.

Священник о. Иоанн Воскобойников, при обозе 1-го полка Русского Охранного Корпуса в Сербии, был захвачен большевиками-партизанами 5-го апреля 1945 г. около г. Загреба (в Хорватии) и пропал без вести.

Священник Иоанн Шмонь, служил в г. Нежине, замучен партизанами в 1943 г..

***

В Самаре, в 1932 г. оставалась одна церковь.

В Тамбове, в 1933 г., оставалась одна церковь, которую обслуживали монахини.

В Воронеже, в 1937 г., оставалась одна церковь.

Во Владивостоке на Седанке, около бывшей архиерейской дачи, в 1932 году была в доме священника на нелегальном положении одна церковь на весь город. Известен случай, как в 1937 г. одна женщина прибыла из Владивостока в Вятку, к своим родственникам исключительно для того, чтобы крестить своего ребенка.

В Хабаровске, в Слободе, была одна церковь в 1932 г. которая обслуживалась монахами. В 1933 г. не осталось ни одной.

Большинство храмов в Одессе к 1938 году, во главе с художественно прекрасным Преображенским Собором, было взорвано, из остальных устроены клубы, зернохранилища или архивы.

С 1936 года остался лишь один небольшой храм, Свято-Димитриевский, при 2-м христианском кладбище, на котором были разрешены богослужения. Но с 1938 года, за не нахождением священников, храм пустовал. Порой приезжал из окрестностей чудом уцелевший священник. Для занятия места священнослужителя админотдел его регистрировал. Начинались регулярные богослужения. Народ прибывал иногда из очень отдаленных мест. Но через короткий срок смельчак арестовывался, и храм снова оставался без пастыря. Верующие по воскресениям и праздникам собирались и пели и читали положенные на данный день песнопения, кафизмы и каноны. Старое, первое христианское кладбище, на котором находились художественные памятники и были похоронены выдающиеся старожилы города — было разрушено, склепы опустошены, и все кладбище вспахано и обращено в парк.

Глава 32.
Мученицы.

Мария Димитриевна Кияновская.

Мария Димитриевна, жена законоучителя Белгородской мужской гимназии, о. Василия Кияновскаго, окончила Высшие Женские Курсы, была преподавательницей женской гимназии в Белгороде и там же была избрана Начальницей 2-й женской гимназии О-ва Преподавателей. Была широко образованным, прекрасным человеком. Истинно-религиозная и до самопожертвования отзывчивая на все доброе, она своих религиозных и политических убеждений не скрывала и во время «революционных свобод», твердо отстаивала их, смело возвышала свой голос. Искренность, прямота и бесстрашие стяжали ей уважение и любовь среди сослуживцев, учениц и всех знавших ее.

Арест Епископа Никодима Белгородского она не могла перенести безучастно и немедленно организовала делегацию к большевикам с просьбой об освобождении Архипастыря. Известная, вероятно, комиссарам, как несочувствующая им и в то же время влиятельная особа, Мария Димитриевна, во время начавшихся переговоров с депутацией была арестована, как руководительница контрреволюционной демонстрации, и в тот же день (на Рождество Христово 1918 года.) убита в подвале здания бывш. Земской Управы комиссаром Шапиро.

Тело ее было брошено в ту же яму, в которой в числе других умученных был архипастырь, за освобождение которого Мария Димитриевна положила душу свою. Эта могила у северного угла городского кладбища, за стеной его, как описано в главе об Еп. Никодиме (см. т.1, гл. 7), явилась местом благоговейного поклонения белгородцев и учениц со времени, когда можно было тела их похоронить с должным почетом.

Тело Марии Димитриевны не подвергалось сильному разложению. Причиной смерти была огнестрельная рана в грудь, нанесенная комиссаром в упор.

Есть свидетельство о том бесстрашии, которое проявила эта стойкая исповедница и жертва за други своя, будучи уже в руках своих палачей. Видя свою обреченность, вместо возможности содействовать освобождению Еп. Никодима, и доведенная большевицким допросом до возмущения, она обличала своего палача в беззаконности действий большевиков против Церкви и справедливости, и морально униженный ею комиссар ничем не мог ей ответить, кроме безудержной ярости, которая не дала ему смелости вести дело даже в пределах большевицкой законности, а просто толкнула его совершить беззаконное убийство невинной жертвы.

По отпевании тело мученицы было Торжественно погребено на гор. кладбище.

Светлый образ высоконравственного, культурного человека и воспитательницы, положившей душу свою за Правду Христову, не изгладится в памяти всех знавших ее, и Господь вознаградить ее в будущей жизни за ее подвиг в сей жизни по завету Его.

Схимонахиня Пелагия.

Пелагия Ивановна, урожд. Олейникова, происходила из крестьянской религиозной семьи, жившей в Корочанском уезде Курской губернии. Была замужем в течение 10 лет за также религиозным человеком того же села. Не имея детей и горя желанием послужить Богу, супруги по обоюдному согласию прекратили брак и ушли в монастыри: он — в Почаевскую Лавру, где по прошествии многих лет, скончался в сане архимандрита; она — в Верхо-Харьковский Николаевский Женский Монастырь, Харьковской Епархии.

Проходя послушание, послушница Пелагия выполняла различные работы в обители и вскоре была пострижена в мантию с именем Августы. Имея необычайные природные дарования, обладая замечательным тактом и памятию, будучи юношески жизнерадостной и по неземному любвеобильной, Матушка Августа стяжала духовный опыт под руководством опытных монахинь обители и архипастырей Харьковских.

Вскоре она была назначена начальницей подворья монастыря в Харькове, на попечении которого была часовня на главном Харьковском вокзале. Живя в Харькове, М. Августа часто встречалась с Архиепископом Антонием (Храповицким), потом митрополитом Киевским и Зарубежной Церкви. Высоко ценя и почитая этого замечательного Архипастыря, М. Августа в свою очередь снискала расположение Архиеп. Антония, который высоко ценил ревностную и неизменно-правдивую матушку Августу.

Любовь сестер обители к ней не знала ни пределов, ни меры. М. Августа была и старицей, и матерью, и другом, и собеседником. Ее искреность, прямота, снисходительность в удивительном сочетании с требовательностью, ободряющая жизнерадостность, привлекали сердца к ней настоящей любовью. Кто раз повидался с необыкновенной М. Августой, тот навсегда оставался духовно-родственно связанным с нею и искал общения с ней.

Такая инокиня оказалась особенно необходимой в годы после революции, когда монастырь стал подвергаться притеснениям большевиков. В дни отобрания Сов. Властью церковных ценностей, в бесчисленных нападениях на монастырь с различными обвинениями, при всех покушениях или запугиваниях выселить, сослать и прочих «операциях» большевиков, М. Августа являлась буквально ангелом-хранителем обители и заступником и утешителем бедных запуганных игуменьи и сестер. Она умела говорить с любым зверем-комиссаром, укрощала их словами так умело, как никто не мог. И всегда, явившийся с громом и молниями в монастырь, уходил кротким, сочувствующим, и беда отходила от Обители. Часто комиссары, дивясь такту и эрудиции Матушки Августы, искренно сожалели о том, что такая умная особа погребла себя в монастыре и всерьез предлагали ей службу у себя.

Когда скончалась игумения, на выборах новой М. Августа была названа сестрами первой кандидаткой, но она приложила все усилия, дабы упросить сестер оставить ее простой монахиней. По ее же совету была избрана казначея М. Анастасия, которая согласилась принять звание и управление только при условии, если М. Августа не оставит ее своей помощью. Таким образом, М. Августа, избежав чести быть игуменией Обители, все бремя управления, а главное — защиты монастыря, несла на своих плечах все время до 1928 года.

Много горя, обид и волнений пришлось ей пережить, много различных опасностей, т. к. враги Христовы не раз ополчались на нее — единственную бесстрашную и стойкую защитницу последнего оплота Веры в Харьковской Епархии, но предстательство Небесного Покровителя Обители Св. Николая, да слезные мольбы больных и сирот монастырских отводили от нее опасности и давали ей силу бороться за свою Обитель.

Дни Обители уже были сочтены. Вот уже предстояло выселение монахинь. М. Августа со страхом ожидала этого и просила Господа не дать ей дожить до этого дня, но продолжала, как только могла, помогать монастырю и сестрам. Незадолго до выселения М. Августа тяжело заболела и предвидела, что Господь посылает ей, как особенную милость Свою — скончаться ей в Обители. В Великий Четверг после Страстей М. Августа тихо отошла, успев принять постриг в великую схиму с именем Пелагии (ее мирское имя). Погребение ее состоялось в Великую Субботу при полном сборе духовенства и сестер, которые с молитвой и печалью проводили свою печальницу и мученицу за Обитель. У всех была одна мысль: ушла от нас наша мать-защитница, значит скоро и Обители — конец. Вскоре после Пасхи монастырь перестал существовать. Скончалась Схимонахиня Пелагия 26 марта ст. ст. 1928 года.

Игумения Антонина.

Настоятельница Кизлярского Монастыря на Кавказе.

Во Владикавказе, недалеко от вокзала был женский Иверский Богородицкий монастырь.

«В монастыре я бывала почти каждый день, — рассказывает свидетельница. Очень сошлась со многими монахинями, но особенно с доброй матушкой игуменией Феофанией. Она не была образованная и, как видно, происходила из крестьянской семьи, но была чудной смиренной души. Наступил 1922 г.. Прихожу я как то к ней, и она мне говорит: — «я хочу вам открыть один секрет, о котором, кроме меня, матушки казначеи и моей келейницы, рясофорной монахини, никто не знает; пойдемте». Она провела меня через несколько комнат, и в последней, из которой вела винтовая лестница на чердак, сидела другая игуменья. Я сразу поняла, что это игуменья, т. к. у нее на груди был золотой крест. Она была необыкновенно привлекательна, не только ласковой духовной красотой, но и наружной необычайной красотой, будучи очень моложавой. Ей нельзя было дать 40 лет, как ей было. Три месяца, несмотря на зимние морозы, ее скрывали на чердаке, и только изредка спускали вниз, в эту комнату, чтобы обогреться. Тайна хранилась полная. Ей носила еду и все нужное только келейница. С ней мы тоже очень скоро сошлись и сильно привязались друг к другу. Она была очень образованная, из хорошей дворянской семьи.

Она мне рассказала свою историю. Была она игуменьей женского монастыря в г. Кизляре, на Кавказе. В начале революции, когда грабили все кругом, и монастыри особенно, к ним ворвалась толпа бандитов-большевиков, разорила все, ограбила и застрелила несколько сопротивлявшихся монахинь. Когда на короткое время Кизляром овладела белая армия, то кто-то неизвестный, указал им на лиц, разоривших монастырь и убивших монахинь. Они были расстреляны белыми. Когда же Белая Армия отступила и большевики стали уже полными хозяевами положения, то стали доискиваться, кто выдал их белым. И вот ее, ни в чем неповинную, обвинили и приговорили расправиться с ней. Господь помог ей бежать ночью, и она дошла до Владикавказского монастыря, где игумения Феофания ее и спрятала. По всему Кавказу были расклеены объявления: кто укажет местонахождение бывшей игумении Кизлярского монастыря Антонины получит за ее голову 3.000 р. золотом.

Целых полтора месяца я с ней виделась почти каждый день. Один раз, в очень морозную ночь, когда сверх обыкновения лежало и снегу много, в 1 час ночи стучат в мое окно. Все проснулись и перепугались. Кто ночью может стучать, как не ГПУ? Отвернула занавеску и глазам не поверила. Вижу в белой бараньей шубе матушку Антонину, и поддерживают ее с двух сторон мать казначея и келейница Анфиса. — «Скорее, скорее отворите, — спрячьте Матушку» … Вошли. Мы погасили свет, чтобы не обращать внимание ночью, и что же услышали? Услышали о необыкновенном, явном чуде Божием.

За несколько дней перед этим, о чем я не знала, пришла в монастырь молодая девушка, назвавшаяся княжной Трубецкой. Она в слезах просила игумению ее принять, говоря, что отец и мать ее расстреляны, имение разграбили, и она осталась одинокой в своем горе. Так подделалась и сумела войти в доверие, что и игуменья, по простоте душевной, не только обласкала и приняла, но вскоре рассказала ей о тайне матушки Антонины. Девица тут же скрылась; это была — агент ГПУ, разыскивающий матушку Антонину. В ту же ночь монастырь был кругом обложен военными, чтобы никто не мог выйти. Пошли с обыском, требуя выдачи ее. Когда прибежала келейница сообщить ей об этом, она сказала: — «Ну, что же делать? если Господу угодно, чтобы меня нашли, пусть будет так, а если на это Его воли нет, то Он закроет людям глаза и они, видя, — не увидят, пойдем и выйдем посреди них» … На нее надели шубу, пошли и просто вышли на глазах всех красноармейцев из ворот. Командир кричит: «Кто сейчас вышел из ворот, кого вывели?» Вышедшие все это слышат, т. к. еще были тут же, за несколько шагов, а красноармейцы отвечают: — «Никого мы не видели» … — «Да как же, вышел кто-то в белой бараньей шубе и две монахини ее вели». Но все отрицают и не понимают, что такое неладное с командиром. Обыскали, перевернули все и должны были уйти ни с чем.

Итак, ее привели ко мне. Я, конечно, была счастлива, что могла ее спрятать, хотя у нас и было для нее очень рискованно, т. к. мы сами ожидали ежеминутно ареста. Я говорю: «чем я смогу кормить матушку, ведь мы так плохо питаемся». А монахини говорят: «мы будем два раза приносить обед и ужин». Просидели они до утра. Матушка Антонина осталась у нас, а они пошли в монастырь. Скоро принесли и еду, что продолжалось ежедневно по два раза в день, в течении двух недель, пока она у нас жила.

Ее нельзя было не полюбить. Дети души в ней не чаяли и даже муж мой, довольно вообще равнодушный ко многому, уважал ее и с удовольствием беседовал с ней. В то время бывали случаи, что можно было за деньги получить тайное убежище у ингушей в горах. Монастырь хотел это сделать, но они запросили такую сумму невероятную, что и все имущество, оставленное монастырю после ограбления не могло бы уплатить за нее. Мы решили, что у нас она останется на Божью волю и не стали ничего предпринимать, тем более, что мы ее так все полюбили. Она же страдала ужасно при мысли, что, если ее найдут, то ответит не только она, но и мы. Во всем ее деле было, конечно, чудо и исключительный Промысел Божий. Ведь, после того как ее в ночь обыска не нашли в монастыре, при чудовищной слежке ГПУ, никто не проследил, куда ходят с едой два раза в день монахини. Так прошло две недели. Я ей, в общей комнате моей с пятью детьми, отделила уголок за занавеской из марли, где была кровать; над головой была икона, и горела висячая лампадочка, принесенная из монастыря. Один раз вижу, что Матушка всю ночь, стоя на коленях, так горячо молится в слезах. Мне через марлю видно, и я спать не могла; ее душевное состояние передавалось и мне. Рано утром, она обращается ко мне и говорит: — «исполните, пожалуйста, мою просьбу, пойдите к блаженной Анастасии Андреевне и, ничего не говоря ей другого, скажите только: матушка Антонина просит вашего благословения».

Анастасия Андреевна, юродивая подвижница, известная во Владикавказе даром прозорливости, проживала в хибарке во дворе одного доброго христианина. Я пошла, она спросила, в чем у меня нужда. Я ей сказала, что Матушка Антонина просит ее благословения. — «Да, да! скажи ей, чтобы ничего не боялась, что задумала и о чем молилась, пусть исполнит, пусть исполнить; пусть идет в большой казенный, красный дом, пусть идет».

Я передала М. Антонине ее ответ, и лицо ее просияло.

«Я решила сама себя сегодня отдать в руки ГПУ, я очень мучаюсь тем, что вы ответите за меня, и если молилась и все же был страх и колебание, то теперь, после слов блаженной, меня ничто и никто удержать не может.» И дети и я — в слезы. На что можно было надеется? … ГПУ — ведь это непередаваемый ужас. Она ушла, простившись с нами, тоже со слезами, но с удивительно спокойным лицом, как бы еще просветлевшим и похорошевшим. Она была в монашеском одеянии и с золотым игуменским крестом на груди. Несмотря на все неудобства и опасности, она не снимала монашеского одеяния. Прошло немного больше часа. Все мы сидели молча, отдавшись горю, и думали о ее судьбе, как вдруг, моя одиннадцатилетняя дочь, смотревшая в окно, закричала:

«Матушка Антонина идет!» Она вошла такая радостная, такая необычайно хорошая, что описать нельзя словами.

Вот что она нам рассказала: — «Я пришла в ГПУ. Дежурный спросил — по какому я делу? Я ответила, что скажу и назову себя только начальнику. Подошли другие, с требованием подчиниться порядку и зарегистрироваться.. Я сказала: передайте начальнику, что я желаю его видеть и никому другому не подчинюсь. Они пошли и доложили. Тот велел передать, что никому не разрешено нарушать закон приема. Я ответила, что хочу говорить только с ним. В это время приоткрылась дверь в коридор, и начальник сам выглянул. Увидев меня, он сказал: — «Пройдите». Я вошла. — «Что вам угодно?» — «Вы за мою голову даете три тысячи рублей, — я вам ее сама принесла …» — «Кто вы?» — «Я — игумения Антонина Кизлярского монастыря…» Он был до того поражен, что встал и говорить: — «Вы, вы… Игуменья Антонина? и вы пришли сами к нам?» — «Да, я сказала, что принесла вам свою голову». Он достал из ящика стола мою фотографию. Я достала из кармана такую же. — «Вы свободны… идите, куда хотите». Когда я уходила, он сказал: «через год я обязан дать вам какое либо наказание по закону» …

Никто не проследил, куда она пошла из ГПУ, никто нас не тронул. Она поселилась открыто в монастыре, где прожила год.

Впоследствии я узнала, что ее назначили на один год прислуживать в коммунистической гостинице г. Ростова. Она все же не сняла своего монашеского одеяния. Ни один коммунист не допускал ее прислуживания, все относились без злобы и оскорбления и кланялись ей. В 1923 году еще возможны были такие факты.

Через 12 лет я встретилась в Казахстане, в г. Актюбинск, где жила с высланным туда сыном, со ссыльным же о. архимандритом Арсением, который хорошо знал М. Антонину, и он сообщил о ней следующее.

По окончании срока наказания, она собрала около себя 12 монахинь и поехала в г. Туапсе, с целью высоко, в горах, основать тайный скит. В то время многие монахи из разорённых монастырей надеялись отшельнически селиться в горах для избавления от гонений большевиков. Но ГПУ было хитрее. Лесниками были поставлены сыщики-агенты, которые обнаружили все скиты и жилища отшельников, из которых почти все были расстреляны на месте.

Когда Игуменья Антонина поднялась на вершину большой высокой горы, то встретилась с одним монахом из того скита, где был о. Арсений. Монахи предложили вырыть и немедленно исполнили это, то есть вырыли, как было и у них, под корнями громадных деревьев пещеры для помещения, а затем оборудовали и церковь. Недолго так прожили, с радостью помогая монахиням в их нуждах. Скоро оба скита обнаружили. Из 14 монахов, одного лишь о. Арсения, как юного по сравнению с другими, не расстреляли, а сослали на 8 лет в дальний лагерь Сибири, а по окончании этих лет, в Алма-Ата на поселение. Игумения Антонина и ее монахини были арестованы, но не расстреляны на месте, а увезены. О дальнейшей судьбе этой замечательной монахини ничего не известно.

(В 1928 г. или в начале 1929 г. в кавказских горах была отыскана и расстреляна группа имяславцев, монахов-подвижников, высланных с Афона после известного имяславского движения. Во главе их стоял Павел Дометич Григорович дворянин, помещик и ротмистр из Киевской губернии, который после 20 лет монашества, по призыву в Армию был на войне 1914 г. и после ее окончания, в революцию вернулся в Кавказские горы и носил имя Пантелеймона. Составитель этой книги был с ним лично знаком, как и с другими имяславцами, потому что в 1918 г. во время гражданской войны и власти белых на Кубани, у кубанских миссионеров (среди которых был и он) состоялось несколько совещаний с имяславцами в целях примирения их с Православной Церковью в догматическом споре об имени Божием. Был выработан целый ряд догматических положений, которые и были подписаны обеими сторонами. Имяславец монах Мефодий был законно рукоположен в иеромонахи для бывших имяславцев и отправлен к ним в горы. Но вскоре между ними опять произошел спор. О. Мефодий остался верен выработанным православным положениям и покинул горы, но в дороге на одной из станций был расстрелян большевиками. Расстрелянные, через десять лет после этого, монахи-подвижники и пустынножители были, конечно, представлены большевиками, как опасная контрреволюционная организация. В 1930 году, пишущий эти сроки сам пытался остаться в России и в Кавказских горах, но, повстречав пустынножителей, выяснил, что пребывание там делается невозможными все оказались на учете в ближайших селениях, а некоторые ушли в «непроходимые» дебри и на вершины, о месте пребывания которых никто не знал. Рассказ о. М. Антонине нам объясняет, что и с последними было покончено).

Лидия и воины Кирилл и Алексей.

Лидия, дочь священника в г. Уфе, имя и фамилия которого не называется, как и фамилия ее мужа, родилась 20 марта 1910 года. С детства отзывчивая, ласковая, всеми любимая и боявшаяся греха и всего того, что запрещено Богом, по окончании женского училища, девятнадцати лет вышла замуж и потеряла мужа в гражданской войне, с уходом белой армии.

Отец ее, с начала обновленческого раскола, устроенного большевиками в Русской Церкви в 1922 году, присоединился к расколу. Дочь, кланяясь отцу в ноги, сказала: «благослови меня, отец, уйти от тебя, чтобы я не связывала тебя в спасении души твоей». Старый священник знал свою дочь, как и сознавал сделанную им неправду. Он заплакал и, благословляя Лидию на самостоятельную жизнь, пророчески сказал ей: «смотри, дочь, когда увенчаешься, скажи Господу, что хотя сам я оказался не в силах на подвиг, но тебя не удержал — благословил». — «Скажу, папа» — сказала, лобзая его руку, Лидия и этим тоже пророчески предвосхитила свое будущее.

Лидии удалось поступить в Лесное Ведомство, которое помещалось тогда в здании духовной семинарии; в этом она видела некое предопределение Божие, т. к. ей удалось спасти многое из прекрасной семинарской церкви, которую в это время переделывали на клуб лесных работников.

В 1926 году Лидию перевели в Леспромхоз, на работу в низовом аппарате. Здесь Лидия непосредственно столкнулась с простым русским народом, который горячо любила и который ответил ей тем же.

Огрубевшие от работы в тяжелых условиях, лесорубы и возчики с удивлением рассказывали, что в конторе Леспромхоза, где их встречала Лидия, у них являлось чувство, подобное тому, почти заглохшему, когда до революции они ходили встречать чтимую в губернии икону Богородицы из села Богородского под Уфою. В конторе не слышалось больше сквернословия, взаимооскорблений и криков. Затухали злые страсти, люди нежнели друг к другу.

Это было удивительно и замечено всеми, в том числе и партийным начальством. За Лидией наблюдали, но ничего подозрительного не обнаруживали: в легализованные безбожниками церкви она не ходила совершенно, а тайные богослужения посещала редко и осторожно.

ГПУ знало, что в епархии работают тайноцерковники, но никак не находило способов выявить и выловить их.

С провокационной целью обнаружить неуловимых, ГПУ внезапно вернуло из ссылки епископа Андрея, в мире князя Ухтомскаго, который был глубоко чтим народом и всеми течениями тайной церкви; ГПУ надеялось, что тайноцерковники потеряют осторожность, метнутся к любимому владыке и выявят себя.

Так-бы оно и могло случиться, но хранитель Своей Церкви Сам Господь; Он дал владыке Андрею евангельскую кротость и мудрость. Владыка знал зачем его везут в Уфу и принял свои меры. По его указанию, только одна церковь в Уфе — в честь Симеона Праведного Верхотурского — про настроение которой ГПУ прекрасно знало ранее, приняла владыку открыто.

В сторожке этой церкви и поселился владыка. Эта церковка стала фактически Кафедральным собором епархии в недолгие дни относительной свободы епископа Андрея. Больше ни одной церкви из епархии к владыке Андрею не примкнуло, а тайно у него перебывала вся епархия. ГПУ ошиблось: вместо выявления тайноцерковников, происходило углубление и расширение внутренней, по-прежнему недоступной шпионам, тайной церкви.

Лидия никому не рассказывала, что говорил ей владыка во время часовой беседы и сам Преосвященный тоже никому не открыл этого. Только однажды, при разговоре о старом священнике, отце Лидии, владыка сказал осуждавшему его молодому священнику: «у отца протоиерея есть великая защита пред Господом: Святая Лидия» — и прервал осуждающий разговор.

ГПУ, убедившись в провале своего плана, прекратило и дальнейшее пребывание владыки Андрея на свободе: он был вновь арестован и послан в ссылку. «Неправедно от паствы твоея изгнан был еси, отче преподобне. Приобщился еси страстям и горьким заточениям», — написала Лидия на обороте портрета владыки. Портрет этот с надписью мученицы, по воле Господа, сохранился: его забыли снять со стены девичьей комнаты-кельи при последнем обыске и аресте Лидии и он был передан лесорубами церкви, которая и хранит его, как священное воспоминание о девушке-мученице и исповеднице и исповеднике-епископе.

Лидия была арестована 9-го июля 1928 года. Секретно-оперативный отдел давно разыскивал машинистку, которая снабжала рабочих Лесного ведомства печатными брошюрами житий святых, молитвенниками, речами и поучениями старых и новых исповедников веры Христовой. Было замечено, что в машинке этой машинистки у буквы «К» нижняя ножка сломана.

Частных машинок в Советском Союзе никто не имеет, а учрежденские проверить не трудно, и Лидия была обнаружена.

ГПУ поняло, что в его руки попала нить к раскрытию всей тайной церкви.

Десять дней непрерывных допросов не сломили мученицы: она просто отказалась говорить что-либо. 20-го июля выведенный из терпения следователь передал Лидию «спецкоманде» по допросам.

В четвертой камере подвала ГПУ, которое помещалось тогда в здании бывшей гостиницы «Россия», на Александровской улице работала эта «Спецкоманда». По корридору подвала ходил постоянный часовой, которым был в этот день Кирилл Атаев, рядовой 23-х лет. Он видел Лидию, когда ее привели в подвал. Предыдушие десятидневные допросы высушили силы мученицы, и она не могла сойти по ступенькам вниз. Рядовой Атаев, по окрику начальства, под руки свел ее в камеру допроса.

Спаси тебя Христос! — сказал часовому Лидия, почувствовав в красноармейце искру сожаления к ней по деликатной бережливости его крепких рук.

И Христос спас Атаева.

Слова мученицы, девушки-жены, с глазами, полными боли и недоумения запали в его сердце. Теперь он уже не мог равнодушно слушать ее непрерывный плач и крик, как слушал ранее такие же крики и плач других допрашиваемых. Лидию мучили долго. Пытки ГПУ обычно построены так, чтобы на теле пытаемых не оставалось особо заметных следов, но при допросе Лидии с этим не считались.

Плач и крик Лидии шел почти непрерывной нотой более полутора часов.

Ведь тебе же больно: ты же плачешь и кричишь, значить больно? — спрашивали в перерывах утомленные палачи.

Больно! Господи, как больно! — отвечала прерывистым стоном Лидия.

Так чего же ты не говоришь? Еще больней будет! — недоумевали мучители.

—Нельзя мне сказать … Нельзя… Не велит... — стонала Лидия.

Кто не велит?

Бог не велит.

Палачи придумали что-то новое для мученицы. Их было четверо — нужен был еще один человек. Крикнули в помощь часового.

Когда Атаев вошел в камеру, увидал Лидию, понял способ ее дальнейшего мучения и свою роль при этом — в нем совершилось чудо, подобное неожиданным обращениям древних мучителей. Вся душа Атаева оттолкнулась от сатанинской мерзости и святое исступление охватило его. Не сознавая, скорее всего, что он делает, красноармеец из своего же служебного револьвера тут же на месте убил стоявших перед ним двух палачей. Не отгремел еще второй выстрел, как стоявший сзади чекист ударил Кирилла кованой рукояткой своего нагана по голове. У Атаева еще хватило силы повернуться и схватить ударившего за горло, но выстрел четвертого свалил его на пол камеры.

Кирилл упал головой к растянутой ремнями Лидии, Господь дал ему возможность перед смертью еще раз услышать от мученицы слова надежды.

И смотря прямо в глаза Лидии, брызгая кровью, Кирилл прохрипел присоединение к Господу:

Святая, возьми меня с собой!..

Возьму, — светло улыбнулась ему Лидия.

Звук и смысл этого разговора как бы открыл двери потустороннего мира, и стоявшим двум живым чекистам ужас помрачил сознание.

С безумным воплем начали они стрелять в беспомощные и угрожающие им жертвы и стреляли до тех пор, пока не кончились обоймы их револьверов. Прибежавшие на выстрелы люди увели их, безумно кричавших, и сами выбежали из камеры, охваченные неведомым страхом.

Один из этих двух чекистов помешался окончательно. Другой вскоре умер от нервного возбуждения. Перед смертью этот второй рассказал все своему другу, сержанту Алексею Иконникову, который обратился к Богу и принес церкви эту повесть, за ревностное распространение которой сам потерпел мученическую кончину.

Всех трех: Лидию, Кирилла и Алексея канонизировало церковно-народное сознание тайной церкви, как святых.

За молитвы мучеников Твоих — Лидии, Кирилла и Алексея, Господи Иисусе Христе Боже наш — спаси народ русский!

Студентка Валентина.

В короткий промежуток своей относительной свободы Вл. Андрей позаботился оставить себе заместителя и хиротонисал (совместно с кем-то) протоиерея Виктора Паяркова во епископы с наречением его «Дивлекановским». После ареста Вл. Андрея, епископ Иоаан Дивлекановский был назначен Патриархом временно управляющим Уфимской епархией. (Описываемое событие относится к периоду острой борьбы с обновленчеством с 1922 г. по 1925-й, при жизни Святейшего Патриарха Тихона, не в то возвращение из ссылки Епископа Андрея Уфимскаго, которое описывается в предыдущем рассказе о Лидии, уже после декларации М. Сергия в 1927 г., когда образовалась тайная церковь).

Время было трудное, обновленцы торжествовали, захватив в свои руки чуть ли не всю епархию полностью. Духовенство в страхе молчало, народ не имел руководства, был в полном смысле «овцами без пастыря».

В это именно время епископ Иоанн выпустил свое первое послание с обличением лжи и предательства обновленчества. Послание это понесли по приходам добровольцы-миряне, среди которых уже тогда были тайно рукоположенные священники. Велик перед Церковью подвиг этих посланников, как их называли в церковных кругах, «апологетов» православия. Это они сдвинули инертность духовенства и возглавили движение народа. Они первые употребили термин «советская церковь», «врата ада» и уточнили свое исповедание словом «староцерковник». Их много было и судьбы их разнообразны, но некоторые из них уже при жизни получили общенародное признание «подвижников». Таковой была, например, студентка педагогического техникума Валентина Ч.

В Церковной истории редки такие цельные, чистые и деятельные характеры. Валентину многие, даже из наших, называли фанатичкой; она не стеснялась этого названия и не стыдилась его: тогда многие поняли, что каждый христианин обязан быть таким «фанатиком», как Валентина Ч. Ч. вела работу преимущественно среди женщин, она делала невозможное: в приходах, куда она забиралась, происходили молниеносные перевороты, обновленческое духовенство изгонялось, женщины составляли «двадцатки» (группы, правомочные принимать храм от сов. власти), отбирали ключи от «живцов» (прозвание обновленцев в народе) и просто заставляли представителей власти подписывать с ними договор на существование «Тихоновской» церкви. Очень часто в двадцатки входили жены и сестры председателей сельсоветов, членов волисполкомов, видных партийцев — так велико было обаяние Валентины, так сильно ее слово, так захватывающа ее деятельность.

За Валентиной буквально гонялась вся милиция, ячейки, комсомольцы и коммунисты. По дорогам в села, захваченные обновленцами, ставили пикеты из лиц, видевших Валентину, но ее проводили местными тропинками и она являлась неожиданно. Вспыхивал «бабий психоз», как писали районные газеты, приход делался староцерковным, а Валентина исчезала бесследно, чтобы вновь явится там, где меньше всего ее ждали.

Когда, наконец, Валентина была арестована — дело уже было сделано: обновленчество разбито.

Увозили Валентину под сильным конвоем, с маленькой пристани на реке Белой. Идя по длинным сходням на палубу парохода, Валентина на середине оглянулась и увидев на берегу молчаливую толпу женщин, вышедших проводить ее в ссылку, махнула рукой и крикнула: «а здорово мы их, сестрицы!» Идущий сзади конвоир ударил ее в спину и Валентина споткнувшись упала со сходен в воду. Тут уже все: и конвой и народ кинулись спасать ее, однако вытащили ее спустя, быть может, полчаса мертвую: быстрое течение реки затащило Валентину под пароход, где она зацепилась платьем за какое-то железо и не смогла всплыть. Хоронить ее тело не выдали, но могилу ее народ узнал и тайно перенес ее тело на одно сельское кладбище, где и похоронено оно до времени ее прославления.

Матушка Мария Гатчинская.

В 45 километрах от Петрограда находится маленький городок Гатчина, хорошо известный всем петроградцам своими садами, парками и дворцом. В этом городке перед революцией проживала одна монахиня Мария, которую знали не только жители Гатчины, но и многие жители Петрограда. Революция 1917 г. застала матушку Марию в постели. После перенесенного тяжелого энцефалита (воспаления мозга), она впала в состояние так называемого паракинсонизма (по имени врача Паркинсона, описавшего подобное состояние): все тело ее стало как бы окованным и неподвижным, лицо анемичным и как бы маскообразным, речь сохранилась, но говорить она стала с полузакрытым ртом, сквозь зубы, медленно скандируя и монотонно. Была она полным инвалидом и постоянно нуждалась в посторонней помощи и тщательном уходе. Обычно эта болезнь протекает с резкими изменениями психики (раздражительность, прилипчивая навязчивость со стереотипными вопросами, повышенный эгоизм и эгоцентризм, явления слабоумия и проч.), вследствие чего такие больные часто попадают в психиатрические больницы. Но матушка Мария, оказавшись полным физическим инвалидом, не только не деградировала психически, но обнаружила совершенно необычные, несвойственные таким больным, черты личности и характера: она сделалась чрезвычайно кроткой, смиренной, покорной, непритязательной, сосредоточенной в себе, углубилась в постоянную молитву, без малейшего ропота перенося свое тяжкое состояние. Как бы в награду за это смирение и терпение, Господь послал ей дар: у т е ш е н и я скорбящ и х. Ее стали навещать, беседуя с нею, совершенно чужие и незнакомые люди, находящиеся в скорбях, печалях, тоске и унынии. И всякий приходящий к ней — уходил утешенным, чувствуя просветление своей скорби, умиротворение печали, успокоение тревоги, избытие тоски и уныния. Постепенно слава об этой необыкновенной монахине распространилась далеко за пределы города Гатчины.

Матушка Мария жила в маленьком деревянном домике на окраине города. Посетивший ее в марте 1927 г. проф. И. М. Андреев рассказывает, что в ожидании приема он рассматривал многочисленные фотографические карточки приемной комнаты и нашел две: митрополита Вениамина и митрополита Иосифа. Митрополит Иосиф, на своей карточке, надписал трогательное посвящение матушке Марии, приведя большую цитату из своего труда — «В объятьях отчих», а митрополит Вениамин надписал кратко: «Глубокочтимой страдалице матушке Марии, утешившей, среди многих скорбящих, и меня грешнаго» …

Свидетель, по его словам, имел великое счастье присутствовать при явлении чудес исцеления скорбящих душ. Юноша, унывавший после ареста и ссылки отца-священника, вышел от матушки с радостной улыбкой, сам решившись принять сан диакона. Молодая женщина от грусти пришла к светлой радости, также решившись на монашество. Пожилой мужчина, глубоко страдавший о смерти сына, вышел от матушки, выпрямленный и ободренный. Пожилая женщина, пошедшая с плачем, вышла спокойная и твердая.

И. М. Андреев сказал матушке Марии, что на него часто нападает ужасная тоска, которая длится иногда несколько недель, и он не мог найти никакого средства от нее избавиться …

«Тоска есть крест духовный» — говорила матушка Мария, «посылается она в помощь кающимся, которые не умеют раскаяться, т. е. после покаяния снова впадают в прежние грехи … А потому — только два лекарства лечат это, порой крайне тяжкое, душевное страдание. Надо — или научиться раскаиваться и приносить плоды покаяния, или — со смирением, кротостью, терпением и великой благодарностью Господу, нести этот крест духовный, тоску свою, памятуя, что несение этого креста вменяется Господом за плод покаяния … А, ведь, какое это великое утешение сознавать, что тоска твоя есть неосознанный плод покаяния, подсознательное самонаказание за отсутствие требуемых плодов… От мысли этой — в умиление прийти надо, а тогда — тоска постепенно растает и истинные плоды покаяния зачнутся …»

От этих слов матушки Марии у меня в душе точно кто-то операцию сделал и удалил опухоль духовную… И вышел я другим человеком.

Около 1930 г. матушка Мария была арестована. Ее обвинили в контрреволюционной пропаганде и в участии в контрреволюционной организации, по 10 и 11 пункту 58 статьи. Арестовали и ее брата. «Организация» состояла только из двух человек. А «пропагандой» против коммунизма был квалифицирован ее «дар утешения в скорбях» …

Очевидцы ареста описали жуткую картину издевательства и жестокого насилия над скованной и неспособной ни к каким физическим движениям терпеливой страдалицей. «Религиозно-политическое преступление» матушки Марии усугубилось непризнанием ею митрополита Сергия после его знаменитой Декларации 1927 г., приведшей к расколу в Русской Церкви.

Бедную страдалицу двое чекистов, с постели до грузовика, волокли по полу и по земле за вывернутые руки… Раскачав ее многострадальное неподвижное скованное тело, чекисты бросили его в грузовик и увезли. Брата ее увезли в другом автомобиле, в так называемом «черном вороне». Сострадательные почитатели матушки Марии стали приносить ей в тюрьму скромные передачи. Их принимали в течение месяца. А затем, однажды, передачи не приняли и кратко сообщили: «умерла в госпитале». Тело выдано не было.

Брат покойной, слабенький, маленький, благообразный старичок, самоотверженно за ней ухаживавший и принимавший посетителей, через 9 месяцев следствия получил 5 лет заключения в концентрационном лагере Сибири.

Монахини в Соловках.

Летом 1929 г. в Соловки прибыло около 30 монахинь. Большинство из них было, по всей вероятности, из Шамординского монастыря, находившегося вблизи знаменитой Оптиной пустыни.

Монахини не были помещены в общий женский корпус, а содержались отдельно. Когда их стали проверять по списку и опрашивать, они отказались дать о себе так называемые «установочные данные», т. е. ответить на вопросы о фамилии, имени, годе и месте рождения, образовании и т. д.

После криков, угроз и избиений, их посадили в карцер, мучили голодом, жаждой, лишением сна, т. е. применяли к ним почти все обычные способы «воздействия». Но монахини оставались непреклонными в своем упорстве и даже посмели (факт очень редкий в концлагере) отказаться от всякого принудительного труда.

Спустя несколько дней меня, — описывает свидетель, — вместе с проф. докт. Жижиленко (сосланным в Соловки за то, что, будучи главным врачом Таганской тюрьмы в Москве, тайно принял монашество и стал епископом) вызвали к начальнику санчасти. Нам конфиденциально предложили произвести медицинское освидетельствование монахинь, намекнув на желательность признания их нетрудоспособными, чтобы иметь официальное основание освободить их от принудительная физического труда.

Первый раз в истории Соловков его администрация находилась в таком затруднении. Обычно в подобных случаях поступали очень резко и жестоко: после тяжелого избиения отказывающихся работать отправляли на штрафной остров Анзер, откуда никто не возвращался живым.

Почему монахинь-бунтовщиц не отправили на Анзер — было непонятно. Мы задали об этом вопрос начальнику нашей санчасти, тот — врачу «вольнонаемному», возглавлявшему санитарную часть всего лагеря. Он объяснил нам, что молчаливый сдержанный протест монахинь совершенно не похож на протесты, с которыми обычно приходилось сталкиваться администрации. Последние обыкновенно сопровождались скандалом, криком, хулиганством. А тут — молчание, простота, смирение и необыкновенная кротость. «Они фанатичные мученицы, ищущие страданий», — рассказывал начальник санчасти, — «это какие-то психопатки — мазохистки … Но их становится невыразимо жалко… Я не могу видеть их смирения и кротости, с каким они переносят «воздействия» … Да и не я один… Владимир Егорович (начальник лагеря) тоже не смог этого перенести. Он даже поссорился с начальником ИСО (информационно-следственный отдел) … И вот он хочет как-нибудь смягчить и уладить это дело. Если вы их признаете негодными к физическому труду — они будут оставлены в покое».

Когда я вошел в барак, где помещались монахини, то увидел чрезвычайно степенных женщин, спокойных и выдержанных, в старых, изношенных, заплатанных, но чистых монашеских одеяниях.

Их было около 30-ти. По возрасту всем можно было дать «вечные 30 лет», хотя несомненно здесь были и моложе и старше. Все они были словно на подбор, красивые русские женщины, с умеренной грациозной полнотой, крепко и гармонично сложенные, чистые и здоровые, подобно белым грибам-боровикам, нетронутым никакой червоточиной. Во всех лицах было нечто от выражения Скорбящей Богоматери, и эта скорбь была такой возвышенной и стыдливой, что мне совершенно невольно вспомнились стихи Тютчева:

«Ущерб, изнеможенье, и на всем

Та кроткая улыбка увяданья,

Что в существе разумном мы зовем

Возвышенной стыдливостью страданья».

В них было и все очарование нерастраченной «вечной женственности», и вся прелесть неизжитого материнства, и нечто от эстетического совершенства холодного мрамора статуй, и, главное, удивительная чистота духа, возвышающего их телесный облик до красоты духовной, которая не может вызвать иных чувств, кроме глубокого умиления и благоговения.

Чтобы не смущать их, я уже лучше уйду, доктор! — сказал встретивший меня начальник командировки, который должен был присутствовать в качестве председателя медицинской комиссии. Я остался с ними один.

Здравствуйте, матушки! — низко поклонился я им. Они молча ответили мне глубоким поясным поклоном.

Я — врач. Я прислан освидетельствовать вас.

Мы здоровы, нас не надо свидетельствовать, — перебили меня несколько голосов.

Я — верующий, православный христианин и сижу здесь, в концлагере, как заключенный по церковному делу!

— Слава Богу! ответили мне опять несколько голосов.

— Мне понятно ваше смущение, — продолжал я, — но я не буду вас осматривать… Вы мне только скажите, на что вы жалуетесь и я определю вам категорию трудоспособности …

Мы ни на что не жалуемся. Мы здоровы.

Но ведь без определения категории трудоспособности вас пошлют на необычайно тяжёлые работы!..

Мы все равно работать не будем, ни на тяжелых, ни на легких работах!..

Почему? — удивился я.

Потому, что на Антихристову власть мы работать не хотим!..

Что вы говорите, — заволновался я, — ведь здесь на Соловках имеется много епископов и священников, сосланных сюда за исповедничество. Они все работают, кто как может. Вот, например епископ Вятский работает счетоводом на канатной фабрике, а в «Рыбзверпроме» работает много священников; они плетут сети … Ведь это апостольское занятие … По пятницам они работают целые сутки, день и ночь, чтобы выполнить задание сверхсрочно и тем освободить себе время для молитвы вечером в субботу и утром в воскресенье!

Но мы работать по принуждению Антихристовой власти не будем!

Ну, тогда я без осмотра вам всем поставлю какие-нибудь диагнозы и дам заключение, что вы не способны к тяжелым физическим работам …

— Нет, не надо! Простите нас, но мы будем принуждены сказать, что это неправда!.. Мы здоровы, мы можем работать, но мы не хотим работать для Антихристовой власти, и работать не будем… Хотя бы нас за это убили!..

Они не убьют вас, а запытают — тихо шёпотом, рискуя быть услышанным, сказал я с душевной болью.

— Бог поможет и муки претерпеть, также тихо сказала одна из монахинь. У меня выступили слезы на глазах.

Я молча им поклонился. Хотелось поклониться до земли и целовать их ноги …

Через неделю в камеру врачей санчасти зашел комендант лагеря и между прочим сообщил: «Ну и намучились же мы с этими монахинями… Но теперь они согласились работать: шьют и стегают одеяла для центрального лазарета. Только условия поставили, чтобы всем быть вместе и тихонько петь во время работы псалмы какие-то … Начальник лагеря разрешил … Вот они теперь поют и работают …»

Изолированы были монахини настолько, что даже мы, врачи санчасти, пользовавшиеся относительной «свободой передвижения» несмотря на наши «связи» и «знакомства» — долгое время не могли получить о них никаких известий.

И только через месяц мы узнали, как разыгрался последний акт их трагедии.

С одним из этапов на Соловки был доставлен священник, оказавшийся духовным отцом некоторых из монахинь. И хотя общение между ними казалось в условиях концлагеря совершенно невозможным, монахиням, каким то образом, удалось запросить у своего наставника указаний.

Сущность запроса состояла в следующем: мы прибыли в лагерь для страдания, а здесь нам хорошо. Мы вместе, поем молитвы, работа нам по душе … Правильно ли мы поступили, что согласились работать в условиях Антихристовой власти? Не следует ли нам и от этой работы отказаться?

Духовник оказался еще более фанатичным, чем его духовные дочери и ответил категорическим запрещением.

И тогда монахини отказались от всякой работы. Начальство узнало чья в этом вина. Священника расстреляли. Но когда монахиням сообщили об этом, они сказали: «Теперь уже никто не может освободить нас от его запрещения.»

Монахинь вскоре разъединили и поодиночке куда-то увезли.

Никаких вестей о них, несмотря на все наши старания, мы больше получить не могли. Они сгинули без всякого следа.

***

В 1932 г. начались массовые аресты в Петроградской области. Было арестовано 900 монахинь и их друзей из мирян, которые были сосланы в Алма-Ата и расселены в разных местах. Из этого числа остались в живых человек 70. Сыпной тиф, дизентерия и голод скосили всех. Из глиняных и бетонных бараков и тюремной больницы с утра до вечера возили трупы.

Игуменья Сусанна умерла в ссылке в 1932 г.

Игуменья Арсения из Шуйского монастыря умерла в ссылке в Каркаралинске Семипалатинской области.

Монахиня Мария Кушка, регентша Пятигорского женского монастыря, умерла в ссылке в Уральске в 1934 г.

Монахиня Тавифа, настоятельница Гатчинского подворья, Петроградской епархии, умерла в ссылке в Уральске в 1932 г.

Схимонахиня Иоанна Мансурова, устроительница Рижского монастыря, умерла в ссылке ок. 1934 г.

Монахиня Иннокентия Хвостова исчезла бесследно в 1937 г.

Послушница Ольга умерла в Бутырской тюрьме около 1936 г.

Игуменья Мартиниана, умерла после ссылки в Семипалатинск в 1935 г.

В 1936 г. была арестована в Переяславе Полтавском Игуменья Ржищевского монастыря, Валерия. Ее сослали, и она скончалась от непосильных трудов в Казахстане.

Много орловских монахинь сидело в местном изоляторе в 1941 г. Они были расстреляны. Пережил эти расстрелы и спасся один ксендз, когда пришли немцы и взорвали тюрьму.

Игуменья Есфирь, Могилевской епархии, умерла в Мариинских лагерях, около 1938 г.. К ней ездила послушница Персида, 72 лет, и там умерла.

При Храме Христа Спасителя в 1922 г. преподавался детям Закон Божий. За это был суд над сестрами Сестричества этого Храма.

Монахиня Евпраксия после Соловков получила ссылку.

Наталия Модестовна Фредерикс и Анна Лыкошина, деятельницы Петроградской церкви с осени 1925 г. были заключены в Соловках.

Сестра Митрополита Сергия, вдова протоиерея, ведшая хозяйство Митрополита, расстреляна в 1937 г.

Монахини Раиса и Наталия, в г. Сычевка, Смоленск, губ., после разгрома монастыря поселились в кладбищенской стороже. Поселилась у них одно время барышня лет 17-ти. Знали, что у этой барышни родители расстреляны. Кто она, никто не знал, монахини скрывали. И вот в один день их арестовали продержали их в тюрьме очень долго, передачи первое время разрешали, а потом запретили, значит голодали. В конце концов, мать Раису расстреляли, а Наталью сослали. Приписали им заговор и барышня эта, вместе с женихом были тоже арестованы, говорили что это была какая-то княжна, а жених — офицер. Судьба их — неизвестна.

Анастасия Платоновна Паншина-Самойлова — происходившая из благочестивой семьи. Преданная Церкви, певчая с раннего детства. При закрытии большевиками церкви в с. Журавлевке, Курской губ., за защиту поругаемого храма родного своего села в числе других была арестована и отправлена в Белгород. Как более образованная и стойкая исповедница из всех взятых с нею была более сурово осуждена и мученически скончалась в лагере на далеком Севере России.

***

В черноморском городе Геленджике, в дни гражданской войны, большевики пришли арестовать жену одного офицера, своего активного врага. Они ошиблись адресом, и попали к ее подруге, которая выдала себя за жену этого офицера. В течении нескольких дней жена офицера навещала подругу, принося ей провизию. «Почему ты это сделала?» — спрашивала она. «У тебя двое детей, а у меня никого нет» — отвечала заключенная. Когда ранним утром, вместе с другими осужденными, ее вели на расстрел, он ликовала, веселилась, была в подлинном восторге, выражая счастье открыто, идя как на праздник. Видимо, сознание приносимой жертвы для спасения близкого человека, совершенно уничтожило в ней страх смерти и наполнило душу блаженством предвкушения жизни вечной Царства Божия.

Глава 33.
Миряне.

Иван Ефимович Татаринцев.

Член и юрисконсульт Литовского Православного Епархиального Совета. В двадцатых годах он окончил юридический факультет Ковенского университета и вступил в сословие присяжных поверенных. Состоял Секретарем Союза граждан Литвы русской национальности, а в последние годы Председателем Русского Национального Объединения в Литве. Почти с 1920 г. состоял бессменным членом Литовского Епархиального Совета по выборам, исполняя обязанности секретаря, а в последнее время — юрисконсульта. Отличался глубокой религиозностью, не пропускал ни одного воскресного или праздничного богослужения.

15 июня 1940 г. Литва была оккупирована большевиками. Не прошло и месяца, как в стране стал свирепствовать страшный террор. Уже 12 июля по всей стране были произведены массовые аресты политических и общественных деятелей. Было много арестов среди русских. Почти все бывш. русские офицеры и эмигранты были арестованы. Во время этих арестов Иван Ефимович еще уцелел, но следующая волна захватила и его. В августе 1940 г. он был водворен в одну из многочисленных ковенских тюрем. Арестованных держали на хлебе и воде. Во время допросов чекисты издевались над своими жертвами и часто избивали до потери сознания. Иногда ставили людей к стене и делами вид, что их расстреливают: пули попадали справа или слева в стену, наводя смертельный страх на допрашиваемых. Случалось, допрашиваемым предлагали папиросу. Но папиросы были специального назначения: закуривший переставал быть самим собой, он начинал видеть проходивших мимо него знакомых, громко с ними разговаривать или здороваться … День и ночь горел свет, и люди не знали, что теперь, день или ночь. Арестованные исхудали и походили на движущиеся тени.

В день объявления немцами войны большевикам, 22 июня 1941 г., большевики в первую очередь стали эвакуировать население тюрем. Однако, всех тюрем эвакуировать не успели, т. к. литовцы, в первый же день войны, подняли восстание и освободили Каунас, временную свою столицу, из рук большевиков, еще до прихода немцев. К несчастью, тюрьма, в которой находился И. Е. Татаринцев, была эвакуирована. Арестованных, в числе более 800 человек, увезли на грузовиках в сторону Минска. В районе гор. Борисова арестованных уже пешком погнали по Смоленской дороге. Их сопровождал сильный отряд чекистов и красноармейцев с танками.

26 июня, около местечка Червень, арестованных, в числе которых были русские, белоруссы, литовцы и поляки, расставили в 8 рядов и красноармейцы стали расстреливать их из пулеметов перекрестным огнем … Поднялся страшный крик. Люди падали, проклиная Сталина и коммунистов, другие просили у находившихся тут же католических священников отпущения грехов, как на исповеди. Когда все попадали, чекисты стали зычным голосом кричать, чтобы еще живые поднялись, ничего не опасаясь, т. к. Сталин дарует им жизнь. Раненые стали стягиваться в сторону от места экзекуции. Им велели лечь на землю для оказания медицинской помощи.

Раненые улеглись, а большевики пустили на них танки, рассчитывая всех их передавить, чтобы никто не остался в живых. Некоторые из раненых бросились бежать в сторону, их догоняли и убивали … Наступила ночь. Воспользовавшись темнотой, литовский священник Антоний Петрайтис, освободившись из кучи мертвых тел, пополз к ближайшим кустам. Он видел, как ползли и другие. Красноармейцы почувствовали, что среди трупов еще находятся живые люди. Они с электрическими фонарями ходили по трупам и штыками прикалывали подававших признаки жизни. Священнику Петрайтису удалось доползти до кустов и забраться в болото. Спасся и еще один литовский офицер. Они и повествовали об этой кровавой расправе, в которой был умучен Иван Ефимович Татаринцев, глубоковерующий и видный церковный деятель.

Одесская молодежь.

Митрополит Анатолий с первых же дней прибытия в г. Одессу в мае 1928 года начал оказывать особую ласку и внимание религиозно настроенной молодежи. Это привязало к Владыке сердца этих юношей в возрасте от 18 до 22 лет исключительной любовью.

Среди этой группы человек в 8-10 был студент Института Востоковедения — Михаил Уманский 18 лет, внук протоиерея Ветвицкаго, настоятеля Одесского Кафедрального Преображенского Собора. С отрочества не пропускал он богослужений и по мере сил служил храму чтением и прислуживанием в св. алтаре. Заслужил он внимание Владыки своими выдающимися способностями. Он знал свыше 12 языков, и прекрасно изучил творения Св. Отцов Церкви. Желание Митрополита было своих любимцев подготовить к иерейскому сану. Но события надвинулись трагически стихийно. Много любви и трудов отдавал Владыка, отрывая для этого минуты у своего краткого отдыха.

В ночь с 27-го на 28-ое июля 1936 года Митрополит Анатолий был внезапно арестован и почти немедленно вывезен из Одессы. Скорбь молодых людей доходила до отчаяния: они потеряли так много. Они, хотя собирались часто для беседы и молитвы, но уже не имели заботливого и любящего руководителя.

В начале 1938 года узнали, о мученической кончине на далеком севере Владыки.

Аресты участились, не было почти ни одной семьи уцелевшей от террора. В семье М. Уманского сначала арестовали отца и дядю, а затем и мать. Все трое были педагогами.

Наконец, в ночь с 3-го на 4-ое июля был арестован и Михаил Уманский, в те поры уже молодой человек 28 лет.

Вскоре после ареста Уманского были арестованы и другие его приятели человек 5-6, особые почитатели покойного Святителя. Всем было вменено в обвинение нахождение в грунте заговорщиков, возглавляемой Уманским и Васильковым, все были приговорены по одной и той же статье (50,10) к расстрелу. Но владычество Ежова окончилось, и началось некоторое временное смягчение в политическом отношении. Им вменялось уже лишь настойчиво вызывающее поведение, религиозная пропаганда и близость к государственному преступнику покойному Митрополиту Анатолию.

Прокурор нашел смягчающие вину обстоятельства и все судимые были освобождены.

Суд над Михаилом Уманским был обставлен более строго, но была тенденция освободить и его. Но когда прокурор заявил ему, что он должен подтвердить клятвенно, что не был настроен враждебно к властям предержащим, Михаил ответил сурово: — «Нет! Террором мне, конечно, заниматься не позволяет моя религия, но гонителей нашей Святой Православной Церкви, убийц нашего Митрополита я считал и буду до последнего издыхания считать моими врагами, примирение с которыми невозможно».

Юношу-героя увезли из суда снова в тюрьму. Он был присужден к высылке в дальние лагеря на 5 лет и пропал бесследно.

Юрий Мейендорф.

Барон Юрий Мейендорф со своим братом Львом вследствие тревожных сведений стремились к своим семействам из Умани пешком, так как ни один крестьянин не рисковал ехать на лошадях везти их. Придя к дому, нашли банду коммунистов. Их тут же предали жестоким мукам.

Вина их состояла в том, что при них были найдены карты местности, т. к. они совершали свой путь пешком. Их признали за шпионов и мучительски расправились с ними. По оголенным спинам их били бичами, и после истязаний предали смерти.

Один человек привез письма, написанные карандашом. Этот человек попросил, чтобы ему сообщили их содержание. Бабушка собрала всех своих внуков и прочла эти письма вслух. По щеке этого человека потекла крупная слеза и он сказал: «раньше мы были люди, а теперь стали звери» и вышел.

Впоследствии коммунисты пришли забрать всех детей, но местные крестьяне взяли по одному ребенку и спрятали на некоторое время у себя в хатах.

Письмо Юрия Мейендорфа к матери:

«Милая мама, родная моя — прости. Я хотел своим приездом порадовать тебя, а вышло, что нанес тебе большое горе. Но что делать? На то видно, воля Божия. Говорят, наше дело плохо и нас могут расстрелять. Я не жалею своей жизни, видно так надо; возможно, что моя смерть делу добра сделает больше, чем дальнейшая жизнь. Если меня не станет, прошу тебя не бросать моих детей и взять их под твое покровительство. Они наверное тебе не будут в тягость, а станут твоим утешением. Прости мне, если в чем еще перед тобой виноват. Прошу прощения и у всех родных и знакомых. Христос с Вами, да хранит Вас Бог. Юрий.»

Письмо Юрия Мейенордфа к детям:

«Милые мои родные детки. Возможно мы больше не увидимся с вами на этом свете. Простите меня мои родненькие: я хотел скорее доставить вам радость свидания, а оказалось принес вечную разлуку. Но видно так Богу угодно. Не горюйте обо мне, а терпеливо перенесите свое горе и своею жизнью умножьте больше добра и правды на земле. Не мстите никому за мою смерть ни делом, ни даже помыслом. Так попустил Господь. Молите только, чтобы Он простил мне все мои прегрешения. Я не боюсь смерти и иду к Господу дать ответ в своей жизни с теплой надеждой, что Он примет мою жизнь. Я прошу бабушку взять вас под свое покровительство. Будьте ей хорошими, добрыми внуками, утешьте ее в ее горе. Благословляю вас. Да хранит вас Господь и да направить вашу жизнь на все доброе. Ваш отец».

Эти новые мученики жили спокойной христианской жизнью, никому не причиняя зла и не становясь никому поперек дороги. Их любовь и заботы были сосредоточены на своих семьях, но Бог им судил принять мученические венцы. Согрешали многие другие, а искупительной жертвой должны были быть люди, никакого прикосновения к народному мятежу не имевшие. «Они упокоились от трудов своих, а дела их идут вслед за ними» (Откр. 14, 13).

Белгородские заложники-миряне.

При отступлении от Белой Армии весной 1919 г., большевики взяли заложниками, кроме духовенства, также мирян из тех, кого они считали особенно «опасными».

Владимир Иванович Никулин — торговец. Владелец бакалейно-гастрономического магазина в г. Белгороде. Много лет был церковным старостой Кладбищенской церкви в Белгороде. Владимир Иванович являлся человеком необыкновенной, истинно-христианской души. Всегда он был ласков, приветлив. Никто никогда не видел его во гневе. Не стремился он к обогащению. Во время войны 1914-18 гг. передал принадлежавший ему магазин своим служащим. Принял мученическую кончину вместе со своим настоятелем о. Василием Солодовниковым.

Марк Спиридонов, Василий Безгин, Гавриил Болдырев — Белгородские жители (торговцы), люди религиозные, преданные церкви. Взяты заложниками в том же 1919 году и замучены в г. Курске большевиками перед сдачей города Белой Армии. Тела их найдены были в г. Курске и погребены в родном Белгороде.

Павел Николаевич Попов.

Сын священника с. Журавлевки, Курской губ. После смерти своего отца жил в названном селе, имея землю, лес и хозяйство. Учился в Харьковском Университете. В годы войны 1914-18 гг. работал в Красном Кресте, оказывал местным крестьянам большую помощь, основанным им сельскохозяйственным обществом Взаимной помощи. Был попечителем школы и также помогал медицинской помощью больным крестьянам. Будучи религиозным человеком и знатоком и любителем церковного пения при хорошем голосе, всегда принимал участие в церковном пении. В первые месяцы революции подвергся аресту и был увезен из села, но получил освобождение. После чего еще с большим подъёмом стал принимать участие в церковных делах в своем селе, где был избран в церковный совет.

В период раскулачивания и строительства колхозов был окончательно признан врагом сов. власти — активным противником ее.

В действительности же причиной ареста было: происхождение из духовной среды и стойкая приверженность церкви. После ареста был отправлен в один из лагерей севера, где и скончался в условиях непосильного труда, издевательств и физического истощения.

Михаил Иванович Чернобыль.

Был глубоко-религиозным, церковным человеком. Это особенно ярко, выразилось при возникновении большевицкой власти, в которой он усматривал проявление антихристовых начал.

В семье его любили изучать Священное Писание. Библия читалась от начала до конца, а ежедневно, также по порядку, Новый Завет. Исполнялись молитвы, положенные для дома, а также церковные, доступные мирянам.

Сам М. И., несмотря на тяжёлые работы, регулярно вставал на молитву в полуночи, исполняя молитвенное правило со многими поклонами, иногда подвергаясь бесовским страхованиям. Посты выполнялись строго по церковным правилам и круглый год по средам и пятницам пища не принималась ранее вечера или 3-го часа по полудни, не взирая ни на какие тяжёлые работы. Церковные богослужения по праздникам посещались неопустительно. Обращение с подчиненными было кроткое, простое и братское. Дом всегда был открыть для приюта странных, бедных, монашествующих и т. п. Кроме того оказывалась помощь в домах престарелых и сирот, а также отдельным бедным и больным.

Был заведующим Учебно-показательным полем, при У. Семинарии, при большевиках — государственным питомником, в Херсонск. губ. Несмотря на усилившееся гонение на религию, занимая видное положение М. И. неуклонно вел прежний образ жизни: продолжал ходить в церковь и принимал деятельное участие в церковной жизни; причем и на службе, не взирая на распоряжения власти о введении шестидневки, сохранялись порядки согласно церковного календаря — в воскресения и праздники не производились никакие работы.

Подобного рода деятельность М. И. не могла укрыться от властей. От него несколько раз требовали с угрозами — изменить свое поведение, но в силу образцового ведения вверенного ему дела терпели. Наконец, без малейшей политической или уголовной причины М. И. арестовали, причем в ГПУ так и сказали — «хотя вы для нас и незаменимы по работе, но в силу вашего религиозного поведения мы вынуждены убрать вас». После нескольких месяцев тюремного заключения М. И. был сослан в Сибирь на р. Ангару, в северо-восточном ее изгибе в самое холодное место на островок Кежма, причем более 1000 километров гнали пешком при 60° мороза с ночевками в холодных юртах. Еще дома он ежедневно молился: «Господи сподоби меня пострадать за Твое имя!» Но здесь страдания доходили до такой степени, что он просил у Бога смерти (из писем).

На о. Кежма в трудных условиях, без какого бы то ни было снабжения, на собственном иждивении, под надзором ГПУ М. И. прожил около 3-х лет. Среди местного населения он приобрел любовь и уважение, так что иногда кое кто навещал его, что-нибудь и приносил, а он что-то прочтет из Св. Писания или что либо церковное. Это было использовано ГПУ как предлог для ареста. И почти накануне окончания срока своей ссылки он был арестован. В процессе следствия, кроме упоминаемых бесед с местным населением — из них особенно характерно обвинение в том, что он похвалил мальчика, с матерью посетившего его в праздник и приветствовавшего по христиански — М. И. обвиняли также в том, чего он совершенно не слыхал и не знал. Какая-то советская комиссия, проходя по улице, обратила внимание на валявшуюся дощечку с надписями из Библии, по-видимому детьми занесенную на улицу. Эта дощечка оказалась в ГПУ на допросе. И невзирая на решительный отказ М. И. от этого дела ему поставили это в преступление, обвинив в агитации среди местного населения путем разбрасывания подобного рода дощечек. Потом было выяснено, что надпись из библии на дощечке была сделана евангелистом и попала на улицу случайно, однако М. И. получил жестокий приговор 10 лет Красноярского изолятора, куда и был конвоирован. Здесь, находясь в условиях полной отстраненности от мира, он еще в большей степени отдался молитве. Не взирая на обстановку вел себя достойно христианского звания. Кроме обычных молитв он становился и читал службы по часослову и все, что можно было делать в этих условиях, не стыдясь окружающих. По свидетельству соузников, пребывание с М. И. в тюрьме было для них большим утешением — с таким человеком, как говорил один из таковых, можно всю жизнь сидеть. (Передает сам слыхавший это свидетельство). Такое истинно христианское поведение М. И. даже в условиях тюремных привело в бешенство ГПУ и М. И., отбыв десятилетний срок в изоляторе, получает там же еще 10 лет. Началась война с немцами и какие бы то ни было дальнейшие сведения отсутствуют. Арестован в 1928 году. При арестах, на допросах и во всех прещениях отличался безбоязненностью, хотя вообще в обращении был очень кроток. Судьба его неизвестна.

Яков Романович Коробка.

В селении Бельведеры Ново-Архангельского района Херсоно-Одесской епархии проживал Яков Романович Коробка. Сын бедного крестьянина, он родился в 1893г., окончил трехклассную церковно-приходскую школу в селе Скальевое. С детства паломничал по монастырям, свободно читал, писал, хорошо был знаком со Священным Писанием, ревностно защищал Православие. Отказавшись поступить в .колхоз, он в период гонения на церковь, у себя в огороде под сараем выкопал пещеру глубиной в пять метров, налево — 7 метров и направо — 3 метра. Сарай же наверху пещеры был шириной — 8 метров и длиной — 12 метров.

Арестован был Яков Романович в 1931 году, когда большевики узнали о тайной церкви, где регулярно совершались церковные службы на протяжении трех лет, с 1927 года по день ареста Якова Романовича, в период, когда церкви были в окружности закрыты. Он открыто исповедывал свою веру и заявил: «в сатанинский колхоз не пойду и вас не боюсь, можете меня убивать, резать, но духа не убьете». На суд после ареста шел с поднятой головой и восхвалял Бога с пением: «слава в вышних Богу». После суда, при людях, ни мало не дрогнув духом, запел то же. Он был сослан и участь его неизвестна.

Церковные деятели.

Михаил Александрович Новоселов был профессором Московского Университета (классическ. филологии). В молодых годах был близок к Л. Н. Толстому. Затем резко разошелся с Толстым и всю последующую жизнь обличал его.

После разрыва с Толстым очень сблизился с о. Иоанном Кронштадтским и был любим последним.

М. А. известен широко в России как издатель и редактор так называемой «Религиозно-нравственной Библиотеки» (небольшие книжки в розовой обложке религиозно-нравственного содержания. Вышло около сотни таких книжек).

Жил М. А. в СССР нелегально, скрываясь у своих многочисленных друзей, главным образом в Москве и Петербурге.

После «Декларации» митрополита Сергия в 1927 г. он принял горячее участие в протесте против м. Сергия, давая советы и указания многим епископам и священникам, которые его чтили.

Арестованный в 1928 г., он, как и архиепископ (Гдовский) Димитрий Любимов, был посажен в Ярославский политически изолятор, в одиночку, на 10 лет.

После отбытия срока в 1938 г. был отправлен в ссылку в Сибирь.

Ему разрешили посетить и попрощаться с родственниками (в Москве), но в присутствии чекиста, его сопровождавшего.

Под видом старой родственницы он посетил одну скромную научную работницу рабу Божию Марию, которая и сообщила многим знакомым и друзьям М. А-ча об этом факте. Я лично слышал это сообщение от нее.

После 1938 г. никаких сведений о М. А. Новоселове не получено. По-видимому, будучи уже в очень преклонным возрасте, М. А. там и скончался.

Николай Дмитриевич Кузнецов умер в Алма-Ата, в ссылке в 1929 году.

Александр Дмитриевич Самарин после ссылки умер на свободе в Костроме около 1936 г.

Николай Александрович Ребиндер (и с ним его брат Александр, кн. Мансуров Николай Александрович, и гр. Кутайсов Константин Павлович) убит 22 марта 1918 г. в его имении, на границе Харьковской и Курской губ., в Волчанском уезде. Николай Алекс, найден после расстрела с рукой, сложенной для крестного знамения. Будучи человеком весьма благочестивым, он имел ввиду принять сан священника и говорил, что свой придворный шитый золотом мундир он переделает для себя в священническую ризу.

Георгий и Анилина. Зимой 1918 г. большевики действовали в Донской области, как хотели, убивали неугодных им казаков, кощунствуя в церквах. На хуторе Ребричка, вблизи станицы Великокняжеской, жили юродивый Егор, как его звали, и припадочная девушка Акилина. Оба они были преданными церкви верующими. Каждое воскресение приходили в церковь, в Великокняжескую. Когда они увидели, однажды, что большевики заводят лошадь в церковь, то горячо возмутились и стали протестовать. Большевики их связали, кощунственно «повенчали» и отвели связанными в тюрьму. Там была камера с разбитыми окнами. Ее набили снегом, и так связанными их бросили в нее. До двух часов ночи, стоя на коленях, мученики пели, что знали, — «Святый Боже», к скорби и ужасу жителей станицы. А утром извлекли их оттуда мертвыми. Замерзли.

В г. Каркаралинске, Семипалатинской области, две двадцатки (Группа в 20 человек, имевшая официальное «право» на открытие церкви и содержание ее) в местных храмах были расстреляны.

Источники.

Рукописи и печатные материалы.

«Дело митрополита Сергия». Собрание рукописей. 124 документа. 403 страницы.

Проф. И. М. Андреев. Епископ Максим Серпуховский (Жижиленко) в Соловецком концентрационном лагере. («Православный Путь». Церк.-богосл.-философ, сборник. 1951 г. стр. 61-70). Исповедник о. Феодор Андреев. Протоиерей Сергий Тихомиров и иерей Николай Прозоров. Матушка Мария Гатчинская.

Проф. С. Нестеров. Серафим, Архиепископ Угличский, Амвросий, епископ Сарапульский. Свяшенник о. Феодор Гидаспов. Исповедник о. Феодор Андреев. Протоиерей Сергий Тихомиров и иерей Николай Прозоров. Протоиерей о. Михаил Тихомиров и его однодельцы. Протоиерей о. Михаил Чельцов и его однодельцы. Новомученики в Раифе избиенные. Священномученики Зилантова монастыря. Проф. А. И. Иванов. Общие сведения о Казанском округе. Об епископате и духовенстве разных областей.

Пр. А. С. Никодим, епископ Белгородский. Мария Дмитриевна Кияновская. Протоиерей о. Алескей Попов. Священник о. Константин Ефремов. Священник о. Иоанн Тимофеев. Протоиерей о. Филарет. Павел Николаевич Попов. Схимонахиня Пелагия. Мелхиседек, Митрополит Минский и Белорусский. Епископ Феодосий (Вашницев).

Леонтий, еп. Чилийский и Перуанский. Епископы Парфений. Аркадий (Остальский), Максим (Руберовский), Митрополит Константин, Архиепископ Пахомий и др. епнскопы и духовенство Украинского экзархата и разных областей.

Св. С. Б. Евсевий, епископ Ейский. Епископ Феофил. Епископ Памфил. Духовенство Кубанской епархии. Архимандрит Дамаскин.

Прот. Д. Чубов. Духовенство Кубанской епархии. Дополнения и поправки.

Протопресвитер А. Шабашев. Священник Д. Алферов. Протоиерей Н. Шабашев.

Протопресвитер А. Рымаренко. Монах о. Викентий.

Архимандрит Димитрий. О Киевском духовенстве. Поправки и дополнения к 1-му тому.

Архимандрит Илия (Апостолов). Никон, Епископ Белгородский. Епископ Павлин. Духовенство гор. Феодосии.

Прот. Г. Шорец. Иван Ефимович Татаринцев. Схиепископ Макарий («Русская жизнь» 19 апр. 1944.).

Иеромонах Нектарий. Игумен о. Варсонофий и организация тайной церкви. Другие дополнения и материалы.

Прот. В. Демидов. Дополнения и поправки к 1-му тому.

Прот. С. П. Третьяк. Священник о. Иаков Владимиров.

Прот. Н. Михненко. Яков Романович Коробка.

Прот. В. Юрьев. Печатные материалы о разных лицах.

Игумеиия Иулиания. Поправки к 1-му тому и список расстрелянного епископата в 1937 г.

Монахиня А. Петр, Архиепископ Воронежский, и Воронежская епархия. Л. А. Пулевич. Максим, Епископ Серпуховский.

Кн. Мария Иларионовна. Воспоминания. («Русск. Жизнь». 10 марта 1956.) Вел. Кн. Елизавета Феодоровна.

Н. В. У-а. Митрополит Иосиф и тайная церковь. Игумения Антонина.

Е. Баженова. Онуфрий, епископ Криворожский.

Н. Набок-Василькова. Духовенство и молодежь в г. Одессе.

Е. Ю. Гинце. Епископ Аркадий, викарий Полтавский. Иеромонах Феодосий.

Н. С. Пугачева. Неизвестный страдалец.

Н. И. Обрезова. Василий, епископ Прилукский.

А. Коваленко. Василий, епископ Прилукский.

В. В. Крат. Священник в г. Грозном. О. Вл. Проскуряков. Георгий и Акилина и др.

М. Г. 60 священномучеников. Рассказ невозвращенца.

А. Ставровский. Протоиерей о. Алексей Ставровский.

М. Федотов. Диакон В. Кожин.

И. Д. Головка. Священник о. Иоанн Головка.

В. А. Волянский. Священник о. А. Волянский.

А. Эльснер. Священник о. А .Эльснер.

Д. Горохов. Духовенство г. Ставрополя.

Е. Матюхов. Священник о. П. Базилевский.

Б. П. Войнарский. Священник о. Павел Войнарский.

Р. Меденица. Митрополит Вениамин. Личные воспоминания.

«Свет». 19 июня/2 июля 1936 г. Последнее слово Митрополита Вениамина на суде.

«Китайский Благовестник». Сент. 1929 г. Предсмертное письмо Митрополита Вениамина.

«За Церковь». Изд. в Берлине. №126. Священник о. Иона Атаманский.

«Слово Церкви». Прилож. №123 к «Русск. Мысли» Март 1949 г. Студентка Валентина Ч.

«Эхо», 10 июля 1947 г. № 6 (29). Монахини в Соловках. Профессор И. С.

«Русская Мысль» 12 апр. 1950. О 30 монахинях.

«Русская Мысль» 3 марта 1950. Б. Захаров. «Лидия и воины Кирилл и Алексей».

«Православная Русь» №8-9. 1949. Н. Надеждин. «За что?» Священник о. Владимир Качковский.

«Православная Русь» №5. 1951 «Картины советской церковной жизни». Архиеп. Александр Харьковский.

«Православная Русь» №15 1948. Виктор В-ч. Судьба Воронежских святынь.

«Православная Русь». №17. 1947. «Как умирают истинные христиане».

«Наша Страна». 3 мая 1956 г. №328. А. Ростов. Последние мученики еп. Михаил и прот. В. Кучковский.

«Церковный Вестник Зап.-Европ. Епархии» №12. 1930 г. П. Туруханский. Мученики в Советской России.

«Вера и Жизнь». №4 1952 г. Харбин. «Покаяние живоцерковного митрополита». Серафим, Митрополит Кавказский.

«Хлеб Небесный». М. Артемьев. Два праведника. (Епископ Максим Серпуховский и о. Роман Медведь) №7, 1932 г.

«Вестник Р. Студ. Христ. Дв.» Iv. 1934. Париж. Д-р Оскард Шуберт. Антоний Архиепископ Архангельский

[*] Изд. Типография преп.Иова Почаевского, Джорданвилль, Нью-Йорк. U.s.a. 1957г

Ноябрь 2024
Пн	Вт	Ср	Чт	Пт	Сб	Вс
				1	2	3
4	5	6	7	8	9	10
11	12	13	14	15	16	17
18	19	20	21	22	23	24
25	26	27	28	29	30