Свт.Иннокентий Херсонский. Слова и беседы на праздники Господни-2

Слово в неделю Ваий, на всенощном бдении

Итак, воскресение мертвеца четыредневного не осталось без действия — дщерь Сионова пробудилась! И смотрите, с каким торжеством сретается Тот, Кто доселе не имел, где главы подклонить! Сретается так, как никогда не сретали ни Давида, ни Соломона. Взирая на знаки усердия, Ему теперь оказываемые, вероятно, не один добрый Израильтянин благодарил в душе своей Бога, и думал, что колебание умов и совестей, произведенное во всей Иудее учением и чудесами великого Пророка Галилейского, кончилось наконец, что отныне Он, признанный от всех за давно ожидаемого Мессию и Спасителя, вступит во все права Свои над народом Иудейским и начнет в мире и тишине совершать дело спасения дщери Сионовой.
   И однако же, братие мои, все это сретение и вся эта торжественность и усердие были только минутным зрелищем. Пройдет несколько дней, -и тот же народ, который теперь, не помня себя от радости, восклицает: осанна Сыну Давидову, — он же, не меньшей толпой, окружит преторию Пилата, и будет преизлиха вопиять: возьми, возьми, распни Его!
   Судя по сему, можно бы даже подумать, что знаки радости и усердия, в таком обилии ныне расточаемые при сретении грядущего в Иерусалим Господа, были следствием не истинного чувства, а плодом лицемерия и желанием усыпить свою жертву, дабы тем вернее привести ее на место заклания.
   Между тем, Иерусалим радуется ныне действительно от всей души; лицемерие кроется только в сердце некоторых, неисправимых и бесчувственных фарисеев.
   Откуда же имеющая вскоре последовать необыкновенная превратность мыслей и чувств, умов и сердец? От пагубного легкомыслия, — от того, что дщерь Сионова, как заметил Сам Спаситель, не уразумела времени посещения (Лк. 19; 44) своего, не приняла труда подумать, что требуется от нее, дабы святая радость, ныне ею овладевшая, осталась за нею навсегда. Как пришли в восторг случайно, увлекшись видимостью, так, случайно же, придут в ярость ожесточения, положившись на то, что внушит злоба и клевета.
   Много можно было бы сказать против сего преступного легкомыслия Иудейского, но к чему послужили бы для нас в этом случае подобные обвинения? Дщерь Сионова уже суждена и осуждена Тем, Кто избрал ее некогда из всех дщерей человеческих. Довольно посмотреть на каждого из потомков древнего Израиля, чтобы с ужасом признать на нем печать гнева Божия.
   Вместо осуждения Иерусалимлян гораздо полезнее обратиться к себе самим и посмотреть, не происходит ли и с нами подобного? Наше ежегодное, во время Великого поста, говение, наше покаяние и исповедь, наше причащение Святых Тайн, что все это, как не торжественное сретение Господа и Спасителя, грядущего к душе нашей подобно тому, как шел Он ныне в Иерусалим погибающий? Кто из нас не является притом, якоже един от усердных Иерусалимлян? Как они вопияли: «Осанна Сыну Давидову!», — так и каждый из нас говорит: «Верую, Господи, и исповедаю!» Каждый именует себя первым из грешников; каждый клянется не давать лобызания якоже Иуда; каждый не ризы только свои, но и самого себя повергает на землю пред чашею Завета. Можно ли, казалось бы, усомниться в искренности и твердости таковых чувств и обещаний? — И Господь каждый раз полагается на слова наши, верит нашим устам и сердцу, — и предает нам Тело и Кровь Свою!
   Но что выходит из всего этого? Долго ли остаемся мы верны обетам нашим? Проходит несколько дней, — и мы те же, что были прежде: опять прежние грехи, прежние страсти, то же нерадение о своей душе и совести, та же жестокость к ближним, та же безумная приверженность к утехам чувственным.
   Судя по сему, и о нас надлежало бы подумать, что мы каемся, исповедуемся, причащаемся не от расположения сердечного, а лицемерно. Но в нас не бывает сего. Мы воистину хотели бы своего спасения; и каждый раз, приступая к исповеди и причащению, надеемся сделаться лучшими. Что же мешает тому? Помилование принято, благодать освящения преподана, на душе и совести легче и светлее; откуда же опять возникает зло и нечистота? Кто паки повергает нас в бездну греха и погибели? Наше легкомыслие…
   Мы не принимаем труда упрочить святое дело покаяния, не берем мер против прежних наклонностей греховных, удовлетворяясь несколькими днями говения, останавливаемся на одной наружности Таинства, — и доброе, в нас начавшееся, не поддержанное, не питаемое, подавляемое, — слабеет, вянет, исчезает.
   И сколько раз в жизни повторяется над нами это злополучное приключение! Израильтяне раз только, в день Входа Господа в Иерусалим, оказались пред Ним столь легкомысленными и клятвопреступными; мы делаем то же самое каждый год; и многие, вероятно, будут делать то же до конца жизни своей… Увы, может ли быть что-либо злополучнее?
   Обратим же, братие мои, обратим внимание на столь бедственное состояние души нашей. Вот, и еще оканчивается один из Великих постов.
   Да не будет и он, подобно прежним, повторением наших невер-ностей пред Господом!
   Да соделается он постом истинно Великим для нас тем, что мы, в продолжение его, оставили навсегда путь греха и погибели и начали жизнь чистую и святую! Аминь.

Слово в неделю Ваий

Днесь благодать Святаго Духа нас собра, и вси вземше Крест Твой, глаголем: благословен грядый во имя Господне! Осанна в вышних! (Так воспевает ныне Святая Церковь)
   Но кто же из нас брал крест? Мы все брали ваий, а креста никто не брал, кроме разве священнодействующих. И однако же, братие, Церковь не смотрит на наши ваий, а говорит о кресте; оставляет видимое и обращается к невидимому!
   Так и должно быть при настоящем празднестве; иначе нас далеко превзойдут древние Иудеи. У них, по видимости, было гораздо более, нежели теперь у нас, ибо ваий у них были от фиников и пальм, с коими наши бедные ветви никак не могут идти в сравнение; притом некоторые из Иудеев постилали на пути Христовом самые ризы свои, чего у нас никто никогда не делал. Чем же после сего нам превзойти Иудеев, если не будет у нас невидимого? У них все было, недоставало одного креста; старейшины их только еще делали в это время крест, но и, сделав его, возложили потом не на себя, а на Иисуса. Таким образом, крест весь остался на долю христиан. И вот почему Церковь с такой радостью приглашает всех к принятию его: вси вземше крест, — забытый и отверженный Иудеями!
   Но, братие, Церковь всегда по праву может так возглашать о кресте, ибо она и основана на кресте, и возрастает под крестом, и крестом побеждает и венчается. Но, по праву ли возглашаем таким образом с Церковью мы? Ах, если бы действительно все мы взяли крест Христов, то мир давно бы соделался раем, и с лица земли исчезли бы бедствия, от коих так тяжко страдаем все мы! Правда, в Крещении все мы принимаем Крест Христов, но у многих это крестоношение продолжается не далее того, пока они придут в возраст, и начнут понимать себя и действовать!
   У некоторых едва ли не первое действие, так называемого, совершеннолетнего разума состоит в том, что они навсегда слагают с себя крест, возложенный при Крещении: начинают поступать и действовать, как бы на них не было никогда никакого креста! Все мы являемся с крестом в руках и во гробе, но вы сами знаете, братие, каково это явление! Многие ли из лежащих во гробе со крестом берут крест сей сами? Большей части он влагается в руки уже во гробе, без их согласия, может быть, даже против их воли!.. Есть люди, кои в продолжение жизни вызываются на особенное несение Креста Христова, и в знамение того, а равно и в укрепление своих обетов, приемлют его торжественно из рук Церкви. Но много ли и из сих Симонов Киринейских, задевших (на плечи возложивших) понести крест (Мф. 27; 32), доносят его до места лобного, до своей кончины? Увы, некоторые, не успев сойти с Синая высоких обетов, уже повергают взятый крест и разбивают его, как Моисей скрижали, только не по святой ревности Моисеевой, а по гласу и требованию страстей и обаяний мирских! Таким образом, не знаю, братие, многие ли из нас могут по праву воспевать с Церковью: вземше крест глаголем? Глаголать и воспевать можем все, а взять крест на самом деле, тем паче, взять и держать всегда, взять и нести постоянно, — о, коль немногие, немногие!
   Что же делать? Переменить песнь Церкви? Поставить вместо креста ваий? Но, если бы мы вознебрегли крестом, то Церковь не расстанется с ним. Без креста Церковь — не Церковь, равно как и христианин — не христианин. Лучше, братие, воздвигнемся и мы от расслабления духовного и поревнуем идти, куда ведет, — взять то, что дает Церковь.
   В самом деле, если когда христианину крест необходим, то в настоящие дни. Царедворец облекается во все знамения служения своего, когда ему нужно предстать лицу цареву; воин прилежно осматривает все оружие свое, когда ему предстоит смотр воинский от его полководца; ученик повторяет все уроки и упражняет себя во всех опытах науки, когда готовится к испытанию. Скоро, братие, и мы должны будем предстать своему Царю; как предстанем, если не будет на нас знамения царского служения — Креста? Скоро и нам — духовным воинам, произведен будет духовный смотр на Голгофе; как явиться пред лице Вождя, без главного оружия — Креста? Скоро откроется у подножия гроба Христова испытание и нашей веры и любви; можно ли ожидать успеха, если в руках наших не будет единственного орудия небесной мудрости — Креста? И пусть бы наш Царь принимал нас на Голгофе с престола; а то Он будет принимать — с Креста! Пусть бы наш Военачальник восседал на трофеях; а то Он восседает — на Кресте! Пусть бы наш Учитель преподавал Свою мудрость с какой-либо великолепной кафедры; а то Он преподает ее — со Креста! Как же после сего к такому Царю, такому Вождю, такому Наставнику явиться — без Креста? Посему-то Церковь заранее ныне напоминает всем нам о кресте, советует взять его заблаговременно, дабы в продолжение наступающих дней научиться, хотя сколько-нибудь, им действовать. Ибо, по непривычке иметь крест в руках и нести его, — легко может случиться, что у некоторых он, и взятый, выпадет из рук, как выпадает оружие у воина неопытного.
   Итак, надобно взять крест, взять заранее и всем, то есть, братие, что сделать? Во-первых, отвергнуть мудрования ума и пленить его в послушание веры; пусть научится мудрствовать не по стихиям мира, а… по Христе (Кол. 2; 8) — это будет крест для ума, по падении естественно взимающегося на разум Божий (2 Кор. 10; 5). Должно отрешиться своей воли и заключить ее в воле Божией и в законе Господни, начать искать не своей славы, или богатства, или удовольствия, а славы Божией, спасения своего и ближнего: это будет крест для самолюбивой нашей воли, которая стремится соделать себя средоточием всего. Должно приучить сердце свое к тому, чтобы оно умело ощущать горечь мирских радостей и сладость лишения христианского, умело радоваться в страдании, почитать приобретением лишения — это составит крест для греховного сердца, которое теперь не может без содрогания и слышать о скорбях и кресте. Должно, наконец, все существо свое наклонить, сколько возможно, под крест и расположить всю земную жизнь свою так, чтобы она служила к совлечению ветхого человека, к умерщвлению страстей, к обузданию гордости и сластей житейских.
   Когда мы, братие, сделаем все это или, по крайней мере, начнем делать, тогда не напрасно будем воспевать: вси вземше крест; а до того времени, как хотите, песнь сия — не наша, и служит нам в обличение! Аминь.

Слово в неделю Ваий

И яко приближися, видев град, плакася о нем (Лк. 19; 41)
   На три случая указывается нам в Евангелии, когда плакал Господь наш: плакал Он вчера, при гробе друга Своего Лазаря; будет плакать в саду Гефсиманском, во время молитвы к Отцу, да мимо идет чаша страданий; и плачет ныне — при взгляде на Иерусалим погибающий. Слезы Гефсиманские так высоки и таинственны, что о них дерзновенно было бы беседовать ко всем; и слезы Вифанские не без таинства, ибо, для чего, по-видимому, плакать у гроба того, кто в эту же минуту имел быть вызван из гроба? Слезы нынешние Иерусалимские — просты ясны: Господь плачет о Иерусалиме, потому что Иерусалим не разумеет времени своего посещения, не плачет сам о грехах своих.
   Итак, это наши слезы, возлюбленный слушатель; ибо они пролиты Господом, без сомнения, не об одном Иерусалиме, а и о нас с тобою, грешниках сущих! Это слезы о тебе, непослушный сын Церкви, который, свергнув святое иго веры, возложенное на тебя еще благочестивыми родителями, предался вольнодумству и глумлению над предметами священными! Это слезы о тебе, жестокий властелин, который, забыв общую всем нам природу и общее всем нам упование жизни вечной, томишь подручных своих, как бы они созданы были не для славы Божией и не для их вечного спасения, а для тяжкой работы на удовлетворение твоим прихотям! Это слезы о тебе, бесчувственный богач, который поработил душу свою бездушному металлу, погреб сердце и все святые чувства его в неправедных счетах и расчетах! Это слезы о тебе, недостойный пастырь Церкви, который вместо того, чтобы быть устами Божиими для народа, предстателем пред Богом о людских невежествиях, стоишь между алтарем и собранием верных, яко стена повапленна (покрашена), на ней же написана не милость Божия, а твой собственный суд и осуждение! Господь плачет и доселе о каждом грешнике. Ибо как не плакать, когда он идет видимо в бездну, из коей нет возврата, и, имея в руках своих жизнь вечную, безумно меняет ее на суету и тление? Как не плакать о грешнике, когда столько средств, употребленных для примирения его с Богом, для возвращения ему прав на рай потерянный, к стяжанию для него Царствия Небесного, остаются туне и без плода? И яко приближися, видев град, плакася о нем.
   Не помогли слезы Господа Иерусалиму! Не уразумел он тайны благодатного входа в него и слез, над ним пролиянных, и за то предан доселе на попрание языком! Не помогут слезы Господа и нам с тобою, возлюбленный слушатель, если мы, подобно Иерусалимлянам, останемся бесчувственны во грехах наших. Для того, чтобы сими безценными слезами омыты были грехи наши, надобно, чтобы к ним примешались собственные наши слезы о грехах наших, чтобы печаль, исполнявшая сердце Господа, перешла в нашу душу, и изгнала из нее все нечистые и зловредные радости греховные. Посему не удивляйтесь, если мы, вместо веселия, пригласим вас к слезам. Пусть пророк восклицает: радуйся, дщи Сионя! — Этот глас к душам чистым; они могут и должны, по апостолу, радоваться не ныне только, а и всегда (Флп. 4; 4). А нам должно более плакать, нежели радоваться, ибо мы доселе во грехах и нераскаянии; грешникам же несть радоватися, — глаголет Сам Господь.
   Сия святая печаль по Бозе не помешает, впрочем, и радости истинной, которая у грешника, каковы мы, и может произрасти только из слез. В самом деле, посмотрите, как будет радостен для нас праздник Воскресения Господня, если мы наступающую неделю проведем в слезах покаяния! Он так будет светел, как никогда не был доселе, чего да сподобит нас всех Господь Своею всемощною благодатью! Аминь.

Слово в неделю Ваий

И яко приближися, видев град, плакася о нем (Лк. 19; 41)
   О каком это граде в такой радостный день плачет возлюбленный Спаситель наш? О Тире, Сидоне, Египте, Вавилоне? То есть о каком-либо из градов, не ведавших Бога истинного, и потому гибнувших в бездне разврата и нечестия? Нет, Воскреситель Лазаря плачет над тем градом, который из всех градов земных избран Самим Богом в особенное жилище Себе, к коему послано было столько пророков, где возвышался единственный в целом мире храм Бога Живаго, — плачет о том граде, среди коего имела теперь совершиться на Голгофе тайна всемирного искупления, дабы потом из него же быть провозглашенною в слух и спасение всего мира!..
   И в какой день льются над Иерусалимом сии горькие слезы из очей Господа? В тот день, когда едва не весь град исходит во сретение Ему; когда постилают по пути пред Ним не только ветви, но и ризы своя; когда торжественно провозглашают Его Сыном Давидовым, от души и сердца поют Ему осанна в вышних и приемлют Его так, как никогда не принимали ни единого из владык своих!
   Что убо извлекает из очей Господа в такой день слезы о Иерусалиме? Неразумие и нераскаянность его жителей. Настоящий день был для них днем особенного посещения Божия, днем решительного испытания на жизнь или смерть; а они, в ослеплении ума и сердца, помраченного страстями, не видят всей важности сего посещения; несмотря на внешние знаки усердия к Сыну Марии, являются неспособными к принятию от Него Царствия Небесного, которое Он, вместе с Собою, свел на землю; совершенно близки к тому, чтобы решительно отвергнуть Его и в Нем -свое спасение. И яко приближися, видев град, плакася о нем, и рече: аще бы разумел… еси время посещения твоего! Обаче сокрыся от очию твоею! (Лк. 19; 41,44,42). Вот что исторгает у Господа слезы, и превращает для Него день всеобщей радости в день скорби и сетования.
   Чтобы еще более уразуметь силу сих слез Спасителя над Иерусалимом, припомним, что Ему оставалось пробыть на земле токмо несколько дней, и что, несмотря на трехлетнее странствие Его по земле Иудейской, на неоднократное посещение Иерусалима, на множество бесед, в нем произнесенных, на множество чудес, там совершенных, Иерусалим еще доселе ни разу не обнаружил решительно мнения своего о Нем. Настоящий вход в Иерусалим, сообразно пророчеству, долженствовал служить для сей цели; ныне должно было решиться — будет ли новый пророк и Учитель принят за то, чем Он был действительно, то есть за обетованного Мессию и Сына Божия, или будет не узнан и отвергнут. Следствия того и другого были неисчилимы для Иерусалима и всего народа Иудейского. Мессия, принятый с верою и любовью, имел облагодетельствовать сей народ во времени и в вечности; Мессия, отвергнутый, вел за собою отвержение для него во времени и в вечности. Чтобы предохранить Иерусалим от сего несчастия, для сего в настоящий день, яко день последнего и решительного опыта, сделано было все, что можно. К довершению прежних чудес, сотворено новое, величайшее чудо — вызван из гроба четверодневный мертвец. При самом входе в Иерусалим, не забыто даже и то обстоятельство, что обетованному Мессии, сообразно предречению пророка, надлежало явиться перед Иерусалимом, между прочим, в виде кроткого Царя, седящего на жребяти осли.
   И дочь Сионя, по-видимому, возбудилась от своего нечувствия: толпы народа, одна другой многочисленнее, текут на встречу Воскресителя Лазарева; клики, одни других громче, несутся со всех сторон в честь Его. Но все это только следствие минутного, невольного восторга; под всеми этими знаками скоропреходящего усердия скрывается привычная холодность душ и сердец. Толпы рассеются так же скоро, как образовались; клики замолкнут, — и Сын Давидов останется паки с одними учениками Своими! — Мало сего: из сих же людей, кои оказывают теперь столько знаков усердия к Иисусу, не один явится через несколько дней у претории Пилата с диким воплем: распни, распни Его!
   Спаситель провидит все это; пред Ним совершенно открыто как тайное неверие и жестокосердие Иудеев, так и его ужасные последствия для сего народа, — и любвеобильное сердце Его исполняется скорбью до того, что самая всеобщая радость вокруг Его не может остановить слез Его: и, видев град, плакася о нем, и рече: аще бы разумел… еси время посещения твоего! Если бы ты понял и разумел, что значит и как важен для тебя день настоящий, — что теперь, то есть единожды и навсегда, должна решиться судьба твоя! Обаче сокрыся от очию твоею; но ты смежил очи, чтобы не видеть чудес и знамений, для тебя в таком числе совершенных; закрыл слух, чтобы не слышать истины, столько раз тебе возвещенной; и должен будешь посему пожать горькие плоды твоего ослепления и упорства: яко приидут дние на тя, и обложат врази твои острог о тебе, и обыдут тя, и обимут тя отвсюду, и разбиют тя и чада твоя в тебе, и не оставят камень на камени в тебе: понеже не разумел еси времене посещения твоего (Лк. 19; 43-44).
   Что было, братие мои, в нынешний день с Иерусалимом, подобное тому бывает и со всяким из нас. Каждая душа должна для спасения своего принять внутрь себя Спасителя человеков, должна усвоиться Ему верою и любовью в удел вечный, соединиться с Ним в духе и блаженствовать, или, отвергнув Его, подобно Иерусалиму, остаться в состоянии греха и отчуждении от жизни вечной. Для того, чтобы душа грешная познала Спасителя своего, обратилась к Нему с верою и предалась Ему всецело, для сего Промысл Божий постоянно употребляет множество средств, равно действующих на всех и каждого. Но кроме сего, бывают в жизни человека, как теперь с Иерусалимом, дни особенных посещений Божиих, когда зов к покаянию становится громче и прямо звучит в уши грешника; когда благодать спасения предстает ему, так сказать, лицом к лицу, и как бы говорит: одно из двух, или покаяние и милость, или нераскаяние и погибель! В это время посещения свыше душа грешная сама, подобно как ныне жители Иерусалима, чувствует важность происходящего с нею, и с радостью исходит во сретение грядущему Господу, то есть начинает изъявлять желание познать путь истины, воспламеняется чувством добра, доходит даже, по-видимому, до святого восторга, в коем готова бывает не только резать ветви, но и постилать ризы своя, то есть, отказаться от того, что есть самого близкого и драгоценного. Благо той душе, которая, взыскав таким образом Господа, или паче будучи взыскана Им, не ограничивает своего обращения к Нему одним внешним и скоропреходящим выражением любви и усердия, чтобы совершить, например, какое-либо дело внешней набожности, или помочь в чем-либо ближнему, а предавшись Ему, яко вечному Царю и Господу, начинает все прочее время жизни ходить по стопам Его, и исполнять святую волю Его! Господь приемлет таковую душу под Свой покров и в особенное содружество с Собою, соделывается для нее наставником и пастырем, питателем и хранителем, врачом и утешителем, и не оставляет ее ни в каком случае, доколе, очистив, укрепив, освятив и усовершив, не введет ее в светлый чертог Свой. Но горе душе, которая, подобно Иерусалиму, не уразумев дня посещения своего, удовлетворяется одной внешностью обращения ко Господу, ее взыскующему, и не показывает достойных плодов обращения! Следствием сего непостоянства и сей неверности бывает потом еще больший мрак в уме, тягчайшее ожесточение в сердце, глубочайшее ниспадение в чувственность, совершенное забвение Бога и совести, с конечным оскудением благодати Божией, без коей человек есть сын гнева и погибели.
   Какие это дни посещения? Когда и как они бывают? Трудно дать на все сие ответы, совершенно определенные, ибо, во-первых, каждый человек ведется от Промысла Божия по своему пути; с другой стороны, у благодати Божией все может служить средством к возбуждению нас от сна греховного. Довольно посему приметить, что душа в это время посещения сама чувствует необыкновенность своего положения, видит себя между небом и адом, как бы на средине, слышит глас, повелевающий оставить путь беззакония; и готова бывает на все, чего требует вера и совесть.
   Если бы, впрочем, необходимо было в руководство кому-либо сделать несколько указаний частных, то мы, не обинуяся, можем сказать, что к числу таковых дней посещения Божия грешнику принадлежит, во-первых, день исповеди и Причащения Святых Тайн. В исповеди мы каждый раз предстаем, еще до смерти нашей, на суд Самого Бога и слышим из уст служителя алтаря такой приговор, коим решается наша судьба и коего сила признается и утверждается на небе. Какой посему важный и священный час для нас есть час нашей исповеди! А в Таинстве Причащения каждый раз является пред нас, под видом хлеба и вина, Само Ипостасное Слово, входит внутрь нас и соединяется с нами для нашего освящения. Можно ли иметь больший знак благодати и близости к нам Спасителя и, следовательно, можно ли желать лучшей минуты для перемены своей жизни?
   К дням особенного посещения Божия должно отнести тяжкие болезни, когда грешник, низшедший до врат смерти, а для него то же, что до врат адовых, можно сказать, уже собственными очами видит пропасть адскую, которая ожидает его за его грехи и нераскаянность. Восстав с одра таковой болезни, многие совершенно изменяют свою жизнь, обращаются к Богу и Церкви, становятся истинными христианами; а иные, увы, и обещав Господу свое исправление, возвращаются потом вспять и погрязают еще в большем плотоугодии и нечестии.
   За дни особенного посещения Божия должно почесть и другие случаи, в коих подвергаются очевидной опасности или наша жизнь, или честь, или имущество, подвергаются до того, что мы теряем надежду на спасение. В таком случае самые чувственные и закоренелые грешники обращаются с молитвою к Богу, произносят обеты покаяния, — и Промысл нередко отклоняет опасность, притом так, что сам спасенный чувствует это, и признает над собою перст Божий. Но увы, это чувство, это признание не всегда производят над грешником то спасительное действие, которого ожидать надлежало, так что с продолжением времени многие забывают и опасность, и обеты свои, и устремляются к прежним грехам и беззакониям!
   Днем особенного посещения Божия бывает также кончина, особенно внезапная, людей, с коими, тем или другом образом, тесно связано было самое бытие наше. Тут, встретившись со смертью, видя раскрытую могилу брата или друга, супруга или дочери, опять самый закоснелый грешник чувствует в себе пробуждение совести, сознает, что всуе думает он обрести и утвердить счастье свое на земле, что надобно готовиться к миру другому. Все это оканчивается у некоторых твердой решимостью на совершенную перемену своих нравов и поведения.
   На особенно радостные события в жизни также должно указать, как на дни особенных посещений благодати. Когда сердце распространяется от радости, то взор невольно подъемлется горе — к небу, исполненный самодовольства, человек чувствует вокруг себя как бы некое веяние духа благодати и щедрот, а совесть, более или менее внятно, но всегда напоминает при сем человеку о необходимости быть добрым, дабы сохранить милость Божию.
   Во всех сих и подобных случаях со всей справедливостью можно обратить к грешнику слова Спасителя к Иерусалиму: о если бы уразумел ты время посещения твоего!
   Ты, который, несмотря на множество грехов и на всю нечистоту предшествовавшей жизни твоей, удостоился вчера причащения Тела и Крови Господней, если бы уразумел ты силу сего Таинства и великость снисхождения Божия, тебе при сем оказанного! Ты увидел бы тогда, что это самый лучший случай изменить свою жизнь, прервать преступную связь, тебя гнетущую, примириться с братом, на тебя враждующим, прекратить мотовство и роскошь безумную, перестать кривить весами истины и правды. Господь, преподавший тебе Тело и Кровь Свою, явно хочет усвоить тебя Себе и быть с тобою едино, у Него ли недостанет сил на освобождение тебя из плена греховного, на уврачевание твоих язв душевных? Итак, восстань, укрепись, поражай силою благодати зло, в тебе живущее, — и ты перестанешь быть рабом страстей и жертвою врага Божия!
   Восставший с одра тяжкой болезни и начинающий жить как бы снова, если бы ты уразумел время прошедшего посещения твоего! Ты увидел бы, что теперь именно подобает начать жизнь снова не телом только, а и духом, что самая лютость прошедшей болезни уже освободила тебя от большей части уз, коими ты был привязан к миру, и коими враг влек тебя во ад. Не оставляй же души и совести в недуге смертельном, когда выздоровело тело! Да будешь здрав и цел весь, а не вполовину!
   Плачущий над могилой супруги или сына и среди скорби предающийся бесплодному ропоту и отчаянию, о, если бы ты уразумел время посещения твоего! Тогда не напрасно разверзались бы пред тобою врата вечности, в кои пошло лицо, тобою любимое: ты узрел бы в них жизнь вечную, и для тебя там уготованную, перестал бы гоняться за суетою и тлением и жертвовать для них всем. Вместо того, чтобы влечь бесплодным сожалением душ отшедших вспять, в эту юдоль лишения и слез, ты сам устремился бы духом вослед их, и в сем сладком стремлении давно нашел бы успокоение своему растерзанному сердцу.
   Радующийся о внезапно посетившем тебя счастии и не помнящий себя от избытка веселия душевного, если бы и ты уразумел время посещения твоего! Ты бы увидел, что радость земная сама для полноты своей требует мира с Богом и совестью, что с умножением твоего благосостояния умножилось для тебя число средств к деланию добра без всякого труда для тебя, и что ты ничего лучшего не можешь сделать в эту минуту, как дать обет быть верным Господу, тебе благодеющему.
   И еще немало можно бы сделать подобных воззваний, ибо в деснице Промысла, как мы заметили, все события нашей жизни, и каждое из них направляется к нашему спасению. Но из указанных случаев, если не все, то верно не один придется на долю каждого из нас. Да обратит же каждый внимание на себя и на то, что происходило с ним в его жизни; да приложит к себе и слезы и слова Спасителя к Иерусалиму; и да научится не пренебрегать днями посещения Божия, памятуя, что в противном случае и каждого из нас ожидает за нераскаянность то же самое, что последовало с Иерусалимом неверным, то есть он будет оставлен благодатью Божией и предан на жертву собственных страстей.
   Да сохранит нас Господь от сего ужасного бедствия! Аминь.

Слово в неделю Ваий

Во утрий (же) день народ мног пришедый в праздник, слышавше, яко Иисус грядет во Иерусалим, прияша ваиа от финик и изыдоша во сретение Ему, и зваху (глаголюще): осанна, благословен грядый во имя Господне, Царь Израилев! (Ин. 12; 12-13)
   Откуда такая перемена в поступках нашего Спасителя?.. Тот, Который запрещал духам нечистым, да не поведают Его Сына Божия быти (Мк. 3; 12), ныне с благоволением слышит от детей еврейских Божественное осанна: Тот, Который уклонился от народа, хотевшего восхитить Его, да сотворит себе царя, ныне свободно позволяет Себя именовать Царем Израилевым; Тот, Который торжественно признал, что царство Его несть от мира сего (Ин. 18; 36), ныне является окруженным всем блеском земного царя. Что сие значит? Или вечное предопределение, яко подобаше пострадати Христу и внити в славу Свою (Лк. 24; 26), изменилось, и Он, подобно как на небесах в ненарушимом мире седит на престоле Отца, и на земли, без сражения со врагами, идет воссесть на престол Давидов? Но первосвященник Иудейский в непонятном для него самого вдохновении изрек уже приговор, яко уне есть нам, да един… умрет за люди (Ин. 11; 50), но сатана простер уже руку свою, дабы вложить в сердце Иуде… да… предаст (Ин. 13; 2), своего учителя; но Отец Небесный растворил уже чашу гнева, которую Сын любве Его должен испить до дна; но древо креста уже возросло, гвоздие изострено, копие направлено, смерть веет над главою Его, и гроб, из которого Он вызвал друга Своего, кажется для того разверз недра свои, дабы принять Самого Иисуса. И под тучею сих бедствий, которая готова разразиться над главою Иисуса, Он совершает царственное вшествие в Иерусалим — в место Своего осуждения, Своей смерти, Своего гроба? Дражайший Спасителю наш! Мы не дерзаем пререкать славе, которая подобает Тебе во веки веков; мы желали бы, если возможно, умножить ее нашими хвалениями; но мы желали бы научиться от Тебя, для чего Ты, идя на Крест, облекаешься сею славою, тем паче, что и нам должно последовать за Тобою на Крест Твой, приобщиться Твоей смерти. Не для того ли, дабы лучами сея славы озарить мрак, окружающий Крест Твой? Или паче, для того, что Крест Твой, столь ужасный в очах наших, есть для Тебя Престол, на который Ты идешь воссесть со славою Царя? Если же для Тебя Крест Твой есть Престол, то и для нас, коим Ты завещал Царство Свое, нет другого престола, кроме Креста. Но сколь мало разумеем мы сию славную тайну Твоего и вместе нашего Креста! Да озарит она, хоть ныне, при наступлении страданий Твоих, умы и сердца наши! Беседа о Кресте не чужда славы, коею Ты ныне облекаешься, тем паче, что и на Фаворе, представшие Тебе Моисей и Илия глаголали исход Твой (Лк. 9; 31). Крест Христов, будучи водружен посреди всея земли и для спасения всея земли, равно открыт для зрения всех; но не все видят в нем одно. Взирает на него мир — и, видя лютые болезни Висящего на нем, бежит, вопия: не знаю Человека Сего (Мф. 26; 74). Взирает закон — и, видя в нем исполнение правосудия Божия, покивая головою, гласит: проклят всяк висяй на древе (Гал. 3; 13). Взирает разум — и, видя крайнее уничижение, окружающее Крест, гордо вопрошает: еда… от репия сего собирают смоквы? (Мф. 7; 16). Наконец взирает на Крест вера — и, видя на нем Божию силу и Божию премудрость (1 Кор. 1; 24), течет сама на Крест, вопия: помяни мя, Господи, егда приидеши во Царствии Твоем (Лк. 23; 42). Что сия за сила, столь крепкая, что привлекает человека на крест? Что сия за премудрость столь тайная, что заключена во гробе. Се сила Креста, умерщвляющая все порожденное в нас грехом. Се премудрость слова крестного, указующая новую, Божественную жизнь в сем умерщвлении! Если мы страшимся Креста, то сие оттого, что мы не видим, что бы в нас распять должно; а если нам и указывают в нас что-либо такое, говоря, сие да пропято будет, мы гордо отвечаем: еда мы слепы есьмы? ни единыя вины обретаю в человеце сем. Но если бы мы, оставив предубеждение к самим себе, решились искренне рассмотреть самих себя, подвергнуть испытанию то, что мы находим в себе добрым, судить внутреннего человека нашего, не говорю, по закону Божию, пред светом Коего вся правда наша есть токмо мрак, но хотя по закону нашему, то есть по закону нашей совести; мы увидели бы, что, несмотря на то, что стерлись в нем многие слова, еще не изгладилось сие определение: должен есть умрети. Усомнится о сем плотский человек? Прииди и виждь. Не должен ли ты признаться, что разум твой, сей незаконный владыка беззаконного царства, яже на земли, егда разумевает, и яже в руках, обретает со трудом, а яже на небесех ни познать, ни приять не может? (Прем. 9; 16). Убо должен он умрети. Что воля твоя, сия рабыня рабов своих, не еже хощет доброе, сие творит, но еже ненавидит злое, сие содевает? (См.: Рим. 7; 15). Убо должна есть умрети. Что внутрь тебя есть закон, непрестанно воюющий противу закона ума твоего и пленяющий тебя законом греховным? (См.: Рим. 7; 23). Убо должен умрети. Что внутри тебя живет похоть злая, которая, непрестанно искушая и прельщая тебя, непрестанно зачинает грех, а сей рождает смерть? (См.: Иак. 1; 15). Должна есть умрети.
   Наконец, убеждаясь собственным своим и всех окружающих тебя растлением греховным, которое, без сомнения, не может быть делом рук Божиих, не должен ли ты признаться и в том, что ты, подобно как и все, в Адаме покушался на похищение Божественной славы и в знамение сего покушения вкусил устами отца человеков от плода запрещенного? Если же так, то все благие помыслы, оставшиеся в сердце, возопиют: по закону нашему должен есть умрети, яко Себе Сына Божия сотвори, равен Ся творя Богу (Ин. 19; 7). Сколько взоров на самого себя, столько признаний; сколько признаний, столько осуждений на смерть, столько крестов. «Но что пользы от крестов сих?» — вопрошает пригвождаемый ветхий человек. «Умри, — ответствует вера. — Для тебя нет рая. Он есть наследие грядущего по тебе, коему и ты несмъ достоин сапоги понести» (Мф. 3; 11).
   Кто же сей грядущий?.. По имени — се, новый человек, нисходящий со креста, и созданный крестом по Богу в правде и в преподобии истины (Еф. 4; 24). Се, потаенный сердца человек, изведенный крестом из темницы (1 Пет. 3; 4) плоти, в коей он был связан узами похотей прелестных. Се, сын Божий (см.: Ин. 1; 12), рожденный не от крови жены, но из крови Агнца, закланного на кресте.
   По свойствам — се воин Христов, носящий язвы Вождя своего на теле своем и побеждающий сими язвами весь мир. Се ученик Христов, который не желает казаться знающим что-либо, точию Иисуса Христа, и сего распята (1 Кор. 2; 2). Се новая тварь, одушевленная не живою душою Адама перстнаго, но проникнутая животворящим духом Адама небесного (см.: 1 Кор. 15; 49).
   По назначению — се священник (Откр. 1; 6), который, принесши, по чину Иисусову, самого себя в жертву на кресте, идет все обратить в жертву Господа. Се пророк, который, запечатлев кровью своею учение своего Господа, идет благовестить премудрость слова крестного. Се царь, который, победив крестом Спасителя врагов царства своего, идет принять небесное наследие. Се распявшийся Христу и воскресший с Ним.
   Воскреснуть со Христом! Вот единственная надежда, которая одушевляла подвижников веры среди самых жесточайших гонений и заставляла их радоваться в страданиях своих. «Оставьте, — вопиял один из них, — оставьте меня быть пищею зверей жестоких, дабы они, сокрушая бренное тело мое во устах своих, соделали его сладким хлебом на трапезу Господню. Я не хочу иметь другого гроба, кроме их чрева. Если они против желания своего сомкнут уста свои, я буду раздражать, дабы они растерзали меня. Если вы ощущаете, — продолжал он, — в себе присутствие Христово, то вам легко понять, чего я алчу: желаю разрешиться и со Христом быти«.
   Если бы и мы, слушатели, ощущали в себе присутствие Христово, то не только не удалялись бы от Креста Христова, но, может быть, сами стали бы искать его, умолять других, да распнут нас на нем, почитать милостью возлагаемые на нас язвы, и врагом того, кто покусился бы снять нас, прежде смерти нашей, со креста. Но мы, будучи далеки от Христа, не смеем приблизиться ко Кресту Его. Ибо без Христа мы не можем найти в нем ничего, кроме смерти. Счастливы были бы мы, если бы примечали славное действие Креста над другими. Но тайна воскресения духовного — плод смерти крестной, хотя совершается со всею славою в душе верующих, но сия слава, подобно как слава присутствия Божия в скинии, здесь сокрыта под грубыми кожами — бренной плотью, и мы, не видя прозябения ни собственного креста, ни креста других, повергая его, яко бесплодное древо, бежим под сень древ мирских, надеясь не только насытить плодами их плоть свою, но и укрыться в них от лица взыскующего нас, Господа.
   Остановись, текущая на собственную погибель душа! Взгляни еще раз на Крест, от коего ты убегаешь! Он уже не на земле, но на небесах; не на Голгофе, но на Сионе; не в соблазн Иудеев, но в исцеление языков. Сии облеченный в ризы белыя, и финицы в руках их, иже окружают престол Агнчий, кто суть и откуду приидоша? — сии суть, иже приидоша от скорби великия… и убелиша ризы своя в крови Агнчи (Откр. 7; 13). Итак, тщетно ты убегаешь креста на земле, он сретит тебя на небесах: ты найдешь его во вратах Иерусалима Небесного, подобно он стоит пред вратами Иерусалима земного. Как же ты войдешь во врата сии? Но положим, что дух злобный, покровитель твой, подобно как сам некогда проник в Едем, какими-либо подземными путями извел тебя на средину града Божия. Как явишься ты в смрадных рубищах греховных среди сонма облеченных в убеленные кровью Агнца ризы? Или подобно оным мужам га-лаадским речешь к Небесному Вождю: яко ризы нашя… обетшаша от долгаго пути зело! (Нав. 9; 13). Подлинно долог путь твой: путем мира через целую вечность нельзя достигнуть вечного жилища. Но поелику пред взором небесных духов не может укрыться никакое коварство, то ты, подобно Деннице, свержен будешь в пропасть адскую.
   Но почто мы помышляем о вторжении в светлый град Божий? Не очищенные крестом, мы не нашли бы в нем для себя ничего, хотя бы милосердие Божие, как обыкновенно льстит себе наше сердце, дозволило нам войти в него и обитать в нем. Дабы наслаждаться благами небесными, надобно чувствовать цену их; дабы чувствовать, потребны орудия чувствования. Имеем ли мы их? Имеем ли те очеса сердца, кои одни могут взирать на богатство славы достояния Божия во святых! (Еф. 1; 20).
   Ах! Многие из нас едва ли и знают, что, кроме ока телесного, есть око духовное. Имеем ли те уши, кои одни могли внимать премудрости Спасителя на земли, одни токмо могут слышать ее на небеси? Ах! Мы едва можем верить тем, кои говорят нам о сем слухе. Имеем ли тот вкус, коим верующие вкушают Господа, и без коего мы при самом источнике благ останемся голодны? Ах! В устах наших едва ли что бывало, кроме мяс египетских. Если же духовные чувства наши, коими блага небесные могут быть ощущаемы, заключены, то хотя бы отверст был для нас рай небесный, мы не нашли бы в нем никакого удовольствия, подобно как лишенный чувств телесных не получил бы никакого удовольствия от обитания в раю земном.
   Не тем ли должен быть вожделенней для нас Крест Христов, который не только отверзает очи видеть, но и дарует блага, кои мы могли бы видеть; не только пробуждает уши слышать, но и содержит в себе тайны, кои должны слышать; не только очищает вкус, но и подает вкушаемое -славу Господа Иисуса? Дивна премудрость Твоя, Господи, нас врачующая! Все болезни наши истекли от единого древа: она все врачевства против них заключает в едином древе.
   И если бы слабый взор наш мог проникнуть во внутренность сего древа Божественного, мы увидели бы в нем художественную храмину, в коей Дух Святый, Сей великий Обновитель ветхого человека, сядет разваряя и очищая все существо его яко сребро и яко злато (Мал. 3; 3), дабы прелиять его паки в чистый образ Божества. Но если мы не можем видеть тайны сея в самих себе, да зрим се в подобострастных нам человеках. Да зрим ее в кротких Авелях, в целомудренных Иосифах, в Иовах, Захариях, Иоаннах, паче же да зрим ее в разбойнике. Провидение, кажется, особенно утвердило крест его при Кресте Спасителя для того, дабы показать, сколь велика сила Креста Христова, сколь краток, удобен, безопасен путь от креста на небо.
   Кажется бы, что путь сей, коего окончание столь славно, должен соделаться царственным путем для всех, а путь мира, коего последняя зрят во дно адово, должен быть убегаем, яко опасное распутие; что Голгофа, где распят Спаситель, должна превратиться в державный град всего мира, а Иерусалим, в коем Он осужден, соделается местом преступников; что смерть Христова должна обновиться на языке и в сердце каждого, а жизнь, чуждая Христа, изгладиться из памяти всех. Кажется…
   Но что видим мы? Путь мира, сам в себе широкий, расширяется непрестанно; путь Креста, и без того узкий, кажется, исчезает пред широтою его. Умолчим о врагах Креста Христова, кои от нас изыдоша, но не беша от нас: они с плачем некогда принуждены будут взирать на прободенного ими ныне Иисуса. Из тех, кои поклялись при крещении, подобно Петру, не оставлять Иисуса, хотя бы то стоило жизни, сколь часто отрицаются Его из одного страха какой-либо рабыни; из тех, кои сопровождают Его по крестному пути и присутствуют при распятии Его, и даже делают некие приношения веры, сколь многие возвращаются вспять, не получив Божественного всыновления! Из тех даже, кои несут Крест Спасителя, сколь многие слагают его, подобно Симону Киринейскому, не получив никакого плода от своего несения? Есть и такие, кои распинаются вместе со Христом, но поелику распинаются не за Христа, не воскресают с Ним. Кто же входит в рай, когда столь мало всходит на крест? Ах, дражайший Спаситель наш, напрасно Ты поспешил взойти на небо, дабы уготовать место последователям Твоим; они сами обрели для себя место на земле! Обитая на земле, Ты был другом мытарям и грешникам; едва ли сии мытари и грешники не составляют большей части друзей твоих на небеси.
   Христиане — сыны царствия! Да пробудится в сердцах наших священная ревность ко званию нашему! Если мы попустили мытарям и грешникам предварить нас в Царствии, нам завещанном, не допустим, по крайней мере, чтобы они остались единственными оного наследниками. Иисус Христос снова ныне начинает путь от Вифании до Голгофы; последуем за Ним, восприяв в руки не ваий — символ Иудейского лицемерия, но Крест — знамение любви ко Христу. — Имеем ли нужду в кресте? Да взглянет каждый на самого себя, и узрит в себе крест. Крест сей возложен на каждого из нас Самим Богом. В нашей воле состоит соделать его Крестом Христовым или разбойничьим, но не в нашей воле сложить его с себя. Он останется вечным достоянием нашим и составит или вечное блаженство наше, вознося нас с собою на небо, или вечный позор, увлекая нас за собою в ад. Аминь.

Слово в неделю Ваий

Для чего мы ныне берем в руки ветви, или лучше сказать приемлем их из рук Церкви? Очевидно, в память того, что с подобными ветвями в настоящий день был сретаем Господь и Спаситель наш, при Его торжественном входе в Иерусалим. Но символы и обряды Церкви таковы, что они, приводя собою на память прошедшее, всегда содержат в себе поучение и урок для настоящего. Чему же поучают нас ветви нынешние?..
   Они, можно сказать, чувственно изображают для нас высокие истины христианства.
   Без солнца ветвь гола и как бы мертва, хотя в ней все есть, что явится летом. Есть, но не может обнаружиться во вне, ибо для этого потребна сила тепла. Так и с душою нашею. В ней, так как она есть образ Божий, есть способность ко всему доброму и святому. Но само по себе, в естественном состоянии человека все это мертво и безжизненно. Потребен свет Христов, необходима теплота благодати Духа Божия. При их только действии, под их только осенением человек-грешник оживает от грехов и страстей для новой жизни в Боге.
   Но и свет Христов и благодать Духа, хотя действуют на всех людей, но не во всех производят оживление духовное. Почему? Нынешнее явление сие изъясняют нам собою те же ветви. Солнце весеннее подействует на все древа земные, на все, что ни растет на лице земли, но не все оденется зеленью на древах, некоторые ветви останутся голы и мертвы. Почему? Потому что в них потеряна способность к принятию жизни от света и теплоты весенней. Таковы именно нераскаянные грешники. В них нет веры, нет покаяния, нет желания спасения, посему для них не действительны ни свет Христов, ни теплота Духа Святаго. Но ветвь иссохшая уже не может возвратить себе жизни, этого не в состоянии сделать самый искусный садовник, а грешник, как бы ни был ожесточен во грехе, доколе живет на земле, может ожить. Ибо ветвь не имеет свободы, а человек имеет ее.
   Посему ветвь и нельзя винить за то, что она и среди весны останется голою и сухою. А человека всегда можно винить, ибо в его власти всегда перестать быть сухой ветвью и начать зеленеть и цвести. Но сухие ветви, хотя они и невинны в своей сухости, собирают, однако же, чтобы не портили собою вида дерев и садов, и они служат пищей для огня. Судите же, останется ли навсегда в вертограде Господнем грешник, если будет походить на ветвь сухую? Нет, и это хврастие будет собрано и повергнуто в огонь.
   Вторая истина, изображенная нынешними ветвями, есть наше отношение к Спасителю нашему. Помните, с чем сравнивает Он это отношение? Ветви с деревом. Нас, последователей Его, именует ветвями, а Себя корнем и стволом, именует и присовокупляет, что как ветвь не может быть плодоносною и даже иметь жизни, если не будет на стволе: так и мы, если не пребудем в Нем, то есть не пребудем в таком тесном, живом союзе, в каком бывает ветвь с деревом.
   Учение — важное, от приведения коего в действие зависит наша жизнь духовная. И его, повторю, приводят нам на память наши ветви. Посмотрите на любую из них: как скоро она отделена от своего стебля, — уже начала терять жизнь, — и скоро потеряет ее совершенно, ибо жизнь ветви не на стебле — смерть. Поставив в воду, вы можете продлить жизнь в ветви на некоторое время, но не замените стебля; вода может даже содействовать к тому, чтобы ветвь дала небольшие листья. Но все это непрочно, и должно кончиться смертью.
   (Не закончено)

Слово на день преполовения

Наста преполовение дней, от спасительного начинаемых восстания, Пятдесятницею Божественною печатлеемое, и светится светлости обоюду имущее, и соединяющее обоя (На вечер, стих.1)
   Проходя святое поприще Великого поста, мы останавливались, братие мои, на средине его и совершали поклонение Кресту Христову, потому что под сенью его устроено Святой Церковью место духовного отдохновения для тех, кои проходят сие поприще, как должно, — в духе веры и покаяния. Подобным образом и теперь, проходя богосветлый круг Пятидесятницы, мы останавливаемся ныне на средине его и празднуем день Преполовения для той же цели, то есть, чтобы, утолив жажду духа водами благодати Христовой, собраться с новыми силами для дальнейшего шествия. Ибо празднества, так же как и пост, составляют своего рода напряженную деятельность для духа и могут истощить силы его самым преизбытком духовной радости.
   А с другой стороны, мир никогда так не опасен, как во время празднеств: того и смотри, что он вторгнется в душу со своей суетой, омрачит воображение, очернит сердце, засыпет прахом очи душевные, и из празднующего по Бозе сделает раба плоти и крови. Посему, пройдя половину поприща празднственного, нужно осмотреться каждому, не произошло ли с ним чего-либо подобного, осмотреться и приготовиться к будущему. Ибо нам предстоят еще великие Таинства: надобно быть на Елеоне и принять благословение от возносящегося Господа; надобно взойти в горницу Сионскую и причаститься благодати Духа. Все это требует мысли трезвой, благой, ума нерассеянного, сердца христианского, совести бдящей, то есть таких совершенств, кои приходят не сами собою, а должны быть снискиваемы трудом и испрашиваемы свыше; и о сем-то именно напоминает нам собою настоящее празднество, так называемого, Преполовения.
   Как Богосветел и поучителен круг Пятидесятницы, среди коего стоим мы ныне! С одной стороны, Воскресение Господа со всем его светом, радостями и весельем, с другой — Сошествие с неба Духа Утешителя со всеми Его дарами, позади Ангел, седящий на камени гроба в ризах блестящих и возглашающий: несть зде; впереди огненные языки, почиющие мирно на главах апостолов; там и здесь неверие и клевета у ног веры, ибо, как при гробе Господа злоба дерзнула внушать: рцыте яко ученицы Его, нощию пришедше, украдоша Его, нам спящым (Мф. 28; 13), так и в Сионской горнице неразумие дерзнет провещать о апостолах, яко вином исполнены суть (Деян. 2; 13). Но премудрость Божия никогда не посрамится от чад своих: Воскресший оправдася в Дусе, как выражается апостол, а Дух оправдася в Нем, и потому Тот и Другой веровася в мире (Тим. 3; 16).
   Но не на одних краях круга, в коем находимся, блещет свет: вся средина его так же, как небо звездами, испещрена разными празднествами. Так, обратимся ли к прошедшему: видим — в праздник Антипасхи Фому, уже не с неверием, а с верою не только в воскресенье, но и в самое Божество своего Учителя; видим праздник в честь святых жен мироносиц, достойно венчаемых и ублажаемых за их простую, но неизменную любовь и усердие ко Христу; видим чудесное исцеление расслабленного, долго не имевшего человека, который бы ввергнул его в купель, и дождавшегося Богочеловека, Который и без купели повелел ему взять одр и идти в дом свой.
   От каждого празднества и события свой особый свет. Фома своим примером показует нам, как опасно предаваться сомнениям, и яко блажени невидевшие и веровавшие (Ин. 20; 29). Святые жены с праведным Иосифом свидетельствуют, что у Господа нашего не забыт никакой дар, ни самый высокий и великий, ни самый малый и простой, коль скоро принесен с верой и любовью. Из урока, изреченного расслабленному: се, здрав еси: ктому не согрешай, да не горше ти что будет (Ин. 5; 14), познаем, что виною болезней наших суть грехи наши и что, следовательно, первейшее врачевство против них всегда суть не столько капли, предписываемые врачами, сколько те, кои текут из очей от сердца сокрушенна и смиренна. Вот сколько света созади нас! Как отрадно вместе с апостолом воскликнуть: Господь мой и Бог мой! (Ин. 20; 28). Как сладко из уст святых жен, падающих к стопам Воскресшего, услышать: Раввуни! (Ин. 20; 16).
   Посмотрим ли вперед, к другому последнему пределу Пятидесятницы, тут опять и чудеса и тайны, и свет и жизнь, и радость и поучение. Как душенаставительна беседа Господа с женою самарянскою, коей мы будем свидетелями в будущую неделю! Кто не уразумеет из этой беседы, в чем состоит истинное служение Богу, тот пеняй на самого себя. Чудесное исцеление слепого, воспоминанию коего посвящена следующая затем неделя, подобно исцелению расслабленного, являет во всей силе и Божество Спасителя нашего, и слепоту мира, погрязшего во грехах и страстях, который потому, видя не видит и слыша не слышит. Касательно Вознесения Господа каждый сам знает, как светел и отраден для духа Елеон, как дорого для веры и любви благословение Возносящегося на небо. Нужнее указать на память семи Вселенских Соборов, совершаемую в следующий за Вознесением день недельный, нужнее потому, что эта память также весьма питательна для духа и сердца, а между тем, о сем празднестве церковном почти никто не ведает.
   Столько ступеней еще до горницы Сионской, до огненных языков, до шума, яко носиму дыханию бурну! Велик круг Пятидесятницы! Есть чем напитать сердце! Есть чем занять самый взор духовный! Мы стоим теперь в середине сего богосветлого круга! Не должно ли посему и нам быть богосветлыми? По крайней мере, не следует быть темными, подобно миру и его служителям. Кто же светел из нас и кто темен? Светел тот, кто с воскресением Господа или воскрес для новой жизни через покаяние, или воскресши прежде, взошел на новую степень жизни в Боге и добродетели; светел, кто, памятуя, что Спаситель и Господь его не остался на земле, а вознесся на небо, и сам не прилепляется ни к чему земному, не собирает сокровищ, или паче собирает, только не здесь, а там, где, по выражению Писания, ни тля не тлит, ни татие не подкапывают и не крадут; светел тот, кто, последуя наставлению, данному жене самарянской, поклоняется Богу духом и истиною; но вследствие служения духом, не забывает, однако же, выражать свое усердие к вере, подобно женам-мироносицам, и приношениями от честных трудов своих; светел тот, кто ревнует о благодати Святаго Духа и для принятия ее, подобно апостолам, будет уготовлять себя постом и молитвою.
   Для таковых людей нынешний день есть воистину день Преполовения: пройдя праздники были для них не то, что версты для путника, показующие одно расстояние времени. Нет, они находили в каждом из них пищу для своего духа, отраду и веселие для своего сердца, услаждение для самых чувств, кои у людей плотских не знают другого возбуждения, кроме вещественного, а у людей неплотских умеют участвовать в восторгах духовных. Таковые и ныне будут пить не простую воду, а вместе с ней и благодать Духа; ибо отверзут для нее не одни уста телесные, а и уста сердца, те уста, о коих святой Песнопевец говорит: отверзу уста моя, и наполнятся Духа!
   Для тех, напротив, кои и прошедшие недели так же, как и всю жизнь свою проводили, нисколько не думав о том, что совершается в церкви, что происходит внутрь их души, для тех и нынешний праздник, подобно как и все другие, если и существует, то только по одному имени. Зато у врага душ, который держит таковых людей в плену, есть свои празднества, свои круги, свои соответствия. У нас праздник Воскресения, у него — смерти духовной; у нас Вознесения на небо, у него — свержения с неба и прилепления к земле; у нас — благодатного воодушевления Духом Святым, у него — тлетворного воодушевления духом мира. Спаситель подъемлет и расслабленного и велит взять одр; а сей враг Бога и человеков повергает на одр и здравых и отъемлет у них крепость не только тела, но и духа. Спаситель отверзает очи и слепорожденным; а он слепит и избодает очи и тем, кои были изведены из тьмы во свет, но не захотели оставаться сынами света.
   Блюдитесь, братие мои, сих действий духа злобы; ибо горе тому, кто соделается рабом его! Аминь.

Слово на день преполовения

И всегда мы выходим пред вас, братие, не со своими мыслями и умствованиями, а с тем, что находим в слове Божием и у святых отцов Церкви приличного дню и месту. Ныне тем паче должно поступить таким образом, ибо на нышений день есть готовая проповедь, произнесенная самим Господом нашим. Простительно ли было бы нам не обратить внимания вашего на сию проповедь?
   Вы слышали начало в нынешнем Евангелии, где сказано: в преполовение праздника взыде Иисус во церковь и учаше (Ин. 7; 14). Ниже Евангелист сказывает, чему именно учил Господь в нынешний день, выслушаем Его:
   Аще кто жаждет, да приидет ко Мне и пиет: веруяй в Мя, якоже рече Писание, реки от чрева его истекут воды живы (Ин. 7; 37-38).
   Чтобы лучше уразуметь связь сей проповеди со временем, в которое, и обстоятельствами, при коих произнесена она, должно припомнить, братие, что в праздник кущей, между другими обрядами был и тот, чтобы брать торжественно воду из источника Силоамского и носить в храм Иерусалимский. Один из главных священников в сопровождении хора левитов исходил для сего из храма, сходил под гору, на коей находился он, черпал золотым сосудом воду из Силоамского источника, приносил его на главе в храм среди гласа труб и органов, и там возливал на алтарь. Священная церемония сия была одна из самых величественных и сопровождалась таким веселием в народе, что у Евреев образовалось присловие: тот не знает радости, кто не видал радости священной воды в праздник кущей. Вода же самая, носимая таким образом, означала собою частью прошедшее, — те воды, кои Евреи не раз чудесно получали во время странствования по пустыне; частью будущее — дары благодати, имевшие излиться (во время пришествия Мессии) на Его последователей.
   Теперь представьте, что во время несения первосвященником воды Силоамской ко храму, когда толпы народа не помнили себя от веселия и радости, Иисус Христос остановился на одном из возвышенных мест при храме, и величественным гласом взывает: аще кто жаждет, да придет ко Мне и пиет: веруяй в Мя, яко же рече Писание, реки от чрева его истекут воды живы.
   То есть, как бы так говорил Он Иудеям: вода, за коею исходите вы с таким торжеством, которую пьете с такою радостью, хотя есть самая чистая, но она утоляет жажду только одного тела и только на время, но в вас есть жажда духа, которой не может утолить никакая вода. Хотите ли утолить и сию жажду, утолить навсегда? Обратитесь ко Мне, уверуйте в Меня, предайте себя всецело и навсегда Мне. Я дам такую воду, которую испивший не будет иметь жажды никогда. Напротив, сами сделаетесь живоносным источником для других, непрестающим, неиссякающим. Аще кто жаждет, да приидет ко Мне и пиет: веруяй в Мя, якоже рече Писание, реки от чрева его истекут воды живы.
   Можно судить, какое внимание должна была обратить на себя такая проповедь, сказанная в таком месте и в такое время. Без сомнения, большая часть шедшего за первосвященником народа остановилась пред Иисусом Христом и начала слушать Его. Из слушавших одни тотчас заговорили: Сей есть воистинну пророк, другие: Сей есть Христос! (Ин. 7; 40). Когда враги Господа, фарисеи и книжники, не терпя действий столь необыкновенной проповеди, послали тотчас слуг своих взять Проповедника и привести к ним на суд, то посланные сами обратились в слушателей и, возвратившись к пославшим ни с чем, в оправдание свое говорили: николиже тако есть глаголал человек, яко Сей Человек (Ин. 7; 46).
   Но нас должно занимать не столько действие проповеди Господа на Иудеев, сколько ее отношения к нам и нашему спасению. И мы исходим ныне на воду освящать ее и несем с торжеством в церковь, и для нас священный обряд сей составляет источник радости и веселия духовного. И, без сомнения, вода наша столь же выше и святее воды Силоамской, сколько благодать Нового Завета выше буквы закона Иудейского.
   Но можно ли о воде и нашей сказать, чтобы она утоляла всю жажду бессмертного духа? Это могли утверждать только незнающие. Посему и при нашем нынешнем священнодействии и прилично и должно возглашать в слух всех проповедь Господню, сказанную Иудеям, по случаю воды Силоамской: аще кто жаждет, — говорил Спаситель Иудеям, а теперь говорит нам. И кто же не жаждет? И в теле жажда возобновляется иногда на день по нескольку раз, а в душе она всегда. Ум жаждет познать, все хочет знать более и более и не может удовлетвориться ничем. Сердце жаждет ощущений, всегда новых и новых, и никогда не скажет — довольно! Желания неутомимы в поиске, и дайте им что угодно и сколько угодно, никогда не остановите их и не наполните.
   Разные способы употребляет человек для удовлетворения жажды своего существа. Главные из них следующие четыре:
   Познания и мудрость — ими думаем мы угасить жажду ума.
   Душевные и чувственные удовольствия — ими надеемся угасить жажду сердца.
   Стяжания различные — ими покушаются угасить жажду вожделений и похоть очес.
   Чести, достоинства и отличия — они служат к угашению жажды к возвышенности и совершенству.
   (Не закончено)

Слово в день Вознесения Господня

Извед же их (Апостолов) вон до Вифании и воздвиг руце Свои, (и) благослови их. И бысть егда благословляше их, отступи от них и возношашеся на небо. И тии поклонишася Ему и возвратишася во Иерусалим с радостию великою (Лк. 24; 50-52)
   Так окончилось земное поприще Спасителя нашего и Господа! Много страдал Он, много и прославлен. Не было скорби, как Его скорбь, и нет славы, как Его слава. Смирил Себе, послушлив быв даже до смерти, смерти же крестныя. Темже и Бог Его превознесе и дарова Ему имя, еже паче всякаго имене, да о имени Иисусове всяко колено поклонится небесных и земных и преисподних, и всяк язык исповестъ, яко Господь Иисус Христос в славу Бога Отца (Флп. 2; 8-11).
   Узрим ли мы когда-либо эту славу Господа нашего? Не только, братие, узрим, но каждый, в своей мере, будет и наслаждаться сей славою, если только не сделает себя того недостойным. Узрим, ибо Господь в последней великой молитве Своей Сам молил о сем Отца Своего: да видят, -говорил Он, — славу Мою, юже дал еси Мне (Ин. 17; 24). И Ангелы, по вознесении Господа, явившиеся апостолам, свидетельствовали, что Господь приидет ко всем нам в последний день таким же образом, каким апостолы видели Его восходящим на небо (Деян. 1; 11). Будем даже участвовать в славе вознесшегося Господа, если только не сделаем себя того недостойными, ибо Он для того и вознесся на небо, дабы приготовить его к принятию всех истинных последователей Своих. Иду, — говорил Он апостолам, а в лице их всех нам, — иду уготовати место вам: и аще уготовлю место вам, паки прииду и пойму вы к Себе, да идеже есмъ Аз, и вы будете (Ин. 14; 2-3). Что это милостивое определение касательно нас нисколько не переменилось и по вознесении, свидетель тому святой Павел, который говорит, что в последний день пришествия Господа, верующие восхищени будут на облацех в сретение Его на воздусе (1 Фес. 4; 17). Значит, с нами, даже по видимости, произойдет нечто подобное тому, что произошло ныне с Самим Господом на горе Елеонской.
   О братие, чувствуете ли вы всю важность этого обетования? Все милосердие и всю любовь к нам Господа нашего? Что Он — и что мы? И однако же Ему угодно, чтобы мы были там же, где теперь Он, были с Ним во всю вечность. Господь увенчан славою за то, что возшел на Крест; наша вся заслуга состоит в том, что мы вознесли Его на Крест; и однако же, Он, один понесши Крест, не хочет один наслаждаться славою, хочет разделить ее со всеми нами. Может ли быть любовь более сей любви? Предназначение выше сего предназначения?
   Но, братие, в пользу ли нам это беспримерное благоутробие Господа нашего? Высокость предназначения нашего возвышает ли дух наш над землею? Отвращает ли сердце наше от всего низкого и грешного? Отверстое для нас небо делает ли нас самих сколько-нибудь небесными?
   Один путь, братие, коим можно достигнуть и нам высоты святой славы, — тот же самый, коим взошел в славу Господь наш; то есть путь креста, путь очищения, самоотвержения, путь внешних и внутренних страданий. Памятуем ли мы это? И, памятуя, идем ли на небо путем Христовым?
   Счастливцы мира, отвечайте первые вы. Окруженные благами мира, твердо ли помните, что есть блага, коих око не виде, и ухо не слыша, и кои на сердце человеку не взыдоша, но кои уготова Бог всем любящым Его! (1 Кор. 2; 9). Стремитесь ли к сим благам? Память о них спасает ли вас от пристрастия к благам тленным, ко всему временному? Готовы ли вы все обладаемое вами, вменить, подобно апостолу Павлу, во уметы (помет, навоз) (Флп. 3; 8), чтобы приобрести или не потерять Христа? С радостью ли оставите все красоты мира, коль скоро наступит час идти в обители Отца Небесного? Умеете ли, среди наслаждений земного счастья, участвовать в несении Креста Господня? Не говорите, что это невозможно, что нельзя совместить с подвигами самоотвержения величие, власть, богатство, славу и прочие блага земные. Примеры людей, кои соединяли в себе величие земное с небесным, богатство временное с вечным, славу Божию с человеческой, ясно показывают возможность сего. Итак, осуществляете ли в себе эту драгоценную возможность? Умеете ли пользоваться благами мира по-христиански? Обращать их в средства к стяжанию благ вечных? Делать из них предмет самоотвержения, тем чистейшего, чем оно произвольнее?
   Если Фавор земного счастья возвышает вас, братие, над всем земным и приближает к небу, то — оставайтесь на нем! Возносящийся Господь благословляет высоту вашу. Только блюдитесь, чтобы на сем Фаворе не погрузиться в сон, и когда Моисей и Илия будут говорить о кресте, на коем должно распинать ветхого человека, вам не заговорить о создании для сего человека не одной, а трех скиний. Помните, что путь на небо не с Фавора, а с Елеона; а к Елеону надобно идти через Гефсиманию и Голгофу.
   Вам, стонущие под тяжестью бедствий и искушений земных, вам нельзя забыть своего креста. Но можно забыть Крест Господень! Чужды ли вы сего забвения? Можно, даже идя вместе со Спасителем на Голгофу, нести крест не Его, а разбойничий. Нет ли в вас сего ужасного недостатка? Если нет, если вы страждете невинно или вину свою, подобно благоразумному разбойнику, изглаждаете силою веры и слезами покаяния, то вы, несмотря на свое мнимонесчастное положение, блаженнее всех счастливцев мира. Ибо вы с креста пойдете в рай, а они из рая земных сладостей прейдут во тьму кромешнюю. Но, братие, чувствуете ли вы преимущество своего положения в отношении к вечному предназначению человеческому? Убеждены ли совершенно в том, что, по причине злосчастного жребия вашего, вы, даже без усилий, без трудов, более других подобны своему Спасителю, ближе к Кресту Его и, следовательно, к небу? Это драгоценное чувство спасает ли вас от уныния и ропота? Вознаграждает ли для вас пагубное самодовольство счастливцев мира? Укрепляет ли ваши ослабевающие мысли и руки?
   Смотрите, братие, как оканчивается поприще креста! Есть ли слава, подобная славе вознесшегося Господа? Так окончится и ваш путь, только следуйте за Ним неуклонно. Пусть покивают над вами главами и напаяют вас оцтом: это все происходит и с вами, как с Ним, да сбудется Писание (Ин. 19; 36), да исполнится воля Отца Небесного. Пусть полагают вас в самый гроб, приставляют стражей, и кладут печати: вы пройдете безвредно среди самой сени смертной, только верно следуйте за Ним; только помните, что аще же и постраждет кто, не венчается, аще не законно мучен будет (2 Тим. 2; 5), — если не будет растворять своих страданий преданностью Промыслу, не будет освящать своих скорбей верою в Искупителя. Тягостно, братие, служить отребьем мира, быть предметом гонений, жить в нищете; но это — путь Господень! Оставите ли вы его потому, что он ведет далеко, дальше всех путей мирских — на небо? Помните, что Господь с высоты непрестанно призирает на вас и благословляет ваше терпение. Пройдет несколько лет, может быть, дней испытания, и вы будете с Ним, войдете в Его славу, насладитесь тем, что выше всего мира. Тецыте же, дондеже постигнете (1 Кор. 9; 24), или паче, будете постигнуты вашим Господом.
   Но для чего мы ограничиваем наше собеседование одними счастливыми и несчастными? Путь Господень должен быть путем всех и каждого. За всех нас равно пострадал Господь наш; для всех равно отверзто и небо. Итак, вопрошу всех и каждого: на многое ли в нашей жизни можем указать мы и сказать, что это так сделано или оставлено нами потому, что мы предназначены для неба, что нам должно быть некогда с нашим Господом? Можем ли указать в наших поступках хотя на что-либо подобное? Удержались ли мы, хотя один раз, от греха, сделали ли, хотя одну добродетель, при мысли, что Господь наш взирает на нас с небес?
   Ах, братие, как ни мал вопрос сей, но едва ли не найдется между нами людей, кои не могут и на него отвечать утвердительно. Что же значит наша вера в вознесшегося Господа? Верим, или не верим Ему? Если верим, где дела? Если не верим, для чего носить и имя Его? Кто истинно верит в свое небесное предназначение, тот не может быть земным, у того уверенность сия по необходимости бывает началом, одушевляющим весь образ его мыслей и чувств, всю его жизнь и все отношения. Как предназначенный к наследованию престола, но удаленный от сего предназначения на время обстоятельствами, никогда не забывает, что ему должно быть некогда повелителем, везде, где прилично, обнаруживает высоту своего звания; так истинный христианин во всех обстоятельствах жизни, при всех случаях памятует, что он наследник неба, сонаследник Христу — и действует сообразно сему предназначению. Посмотрев на него пристально, всматриваясь в его жизнь, всякий и неверующий заметит, что он смотрит не столько на видимое, сколько на невидимое, живет не столько настоящим, временным, сколько будущим, вечным, что сердце его где-то далеко, не в этом мире, что живот его сокровен высоко, в Боге. Такими точно и казались некогда христиане язычникам.
   Но много ли, братие, такого в нас? Есть ли хотя что-либо неземное, небесное, Христово? Если есть, то мы, подобно апостолам, можем возвратиться в дома свои от горы Елеонской с радостью. Благословие возносящегося Господа в таком случае принадлежит и нам, равно как и обетование Святаго Духа. При сошествии Своем Он не мимоидет тех, кои принадлежат Христу.
   В противном случае, нам принадлежит, и еще с большей силою, упрек, сделанный Ангелами при вознесении Господа. С большей, говорю, силою; ибо им сказано было: что стоите зряще на небо! (Деян. 1; 11),-за то только, что они, по своей любви и усердию, продолжали, долее надлежащего, взирать на небо, приявшее Господа их и Учителя. А нам должно сказать другое, противное: сынове человечестии, что стоите, зряще не на небо, а на землю? Для чего прилепляетесь всем сердцем к земле, для чего стремитесь непрестанно за одним временным и тленным? Или думаете, что земля во век стоит (Еккл. 1; 4), и потому можно основать на ней вечные жилища? Но будет время, когда небо и земля, вами любимая, мимоидет (Мф. 24; 35). Или мыслите, что Господь оставил навсегда землю, и отдал ее на жертву страстей ваших? Но Он придет так же, как отшел, потребует отчета у приставников земли, взыщет данных талантов, произведет суд над всей землею. Что убо стоите, зряще на землю? Обратите очи к небу, воззрите на Спасителя вашего, давно на вас взирающего. Вступите на путь к небу, давно пред вами лежащий, для легкости на нем сбросьте все тяжести греха, вас подавляющие, приимите в руки ваши крест, и теките к своему Спасителю, пока Он благословляет вас на путь сей, пока не затворилось отверстое небо, пока Ангелы, небесные и земные, приглашают вас в обители Отца Небесного.
   Слышим, слышим, блаженные небожители, голос ваш, — и хотим вступить на путь Господень; только подкрепите нас и сопутствуйте нам вашей помощью. Наипаче же Ты Сам, милосердый Спасителю наш и Господи, Ты Сам не остави нас, сирых духом и немощных. Призри с небесе на благое произволение и немощь нашу, виждь и благослови нас на путь Твой, облеки на нем силою свыше и утверди колеблющиеся стопы наши, доколе не прейдем в гору Святую Твою, и не соединимся с Тобою. Аминь.

Слово на день Вознесения Господня

Среди домашних собеседований о предметах веры не раз, братие, случалось мне слышать вопрос: почему Господу и Спасителю нашему не благоугодно было по воскресении Своем из мертвых остаться на земле, дабы видимо управлять Своею Церковью? У некоторых вопрос о сем сопровождался видимым сожалением о том, что Господь не пребывает теперь на земле, подобно тому, как пребывал до Своего Вознесения на небо. Если когда уместно сказать что-либо в ответ на подобное недоумение, то в настоящий день, когда оно легко может приходить на мысль и наводить собою печальную тень на светлость настоящего праздника. И почему бы мы усомнились сделать сие, когда причина и цель, по коим Господь наш не благоволил остаться навсегда по Воскресении Своем на земле, так часто указуемы были Им Самим и Его апостолами? После сего предмет сей может подлежать благоговейному размышлению всех и каждого.
   Что же мы скажем вам?
   Соображая различные места Священного Писания касательно Вознесения Господа на небо, первее всего, братие, видим, что преславное событие сие нимало не зависело от каких-либо причин случайных, так чтобы могло быть и не быть. Нет, Вознесение Господа, подобно смерти и Воскресению Его, точнейшим образом входило в план спасения нашего; а по сему самому было предсказано и воспето во всем величии его еще Пророками. Взыде, — говорит, например, святой Давид, — Бог в воскликновении, Господь во гласе трубнем. И он же, приглашая небесные силы путесотворить восходящему на небо Господу, взывает: возмите врата князи ваша… и внидет Царь славы! (Пс. 23; 7). Посему-то апостол Петр, по Сошествии Святаго Духа, в слух всех Иудеев утверждал, что подобает небеси …прияти Христа Иисуса до лет устроения всех (Деян. 3; 21), то есть до скончания мира.
   Точно, подобает! Ибо время уничижения Господа навсегда окончилось Его Крестом и гробом; по Воскресении и принятии Им всякой власти на земле и на небе (Мф. 28; 18), естественно наступило для Него время прославления. Но грубая, растленная грехами, тяготеющая под проклятием земля наша, явно есть место не покоя и прославления, а искушений и странствования. Посему-то Спаситель в самый первый день Воскресения Своего объявил Магдалине, что Он уже восходит (Ин. 20; 17) к Отцу, хотя и оставался еще потом на земле в продолжение четыредесяти дней. Знак, что пречистое человечество Его, онебесенное Крестом, тотчас по воскресении из мертвых стремилось уже выспрь, в мир пренебесный, к Отцу; и если Он оставался еще на земле, то по особенной любви к ученикам и по нужде продолжить с ними беседы, яже о Царствии Божием (см.: Деян. 1; 3). А когда и сия потребность была удовлетворена, когда и сии святые узы престали иметь силу, то прославляемое за крестный подвиг Человечество Спасителя, подобно благовонному фимиаму, само собою устремилось с Елеона к вечному Солнцу — туда, где сообразно Его чистоте и славе и где Ему надлежит быть до того времени, как, Его же действием и силою, все очистится и просветится и долу, и самая земля, совлекшись грубости и проклятия, соделается способною быть местом видимого всегдашнего вселения Божия с человеками (Откр. 21; 3). Подобает убо, скажем и мы словами апостола, небеси… прияти (Христа Иисуса) до лет устроения всех!
   Сего самого требовало и новое, великое предназначение Сына Человеческого по Его воскресении. Как в состоянии уничижения Он долженствовал быть жертвою за всех, так в состоянии прославления Ему предлежало соделаться распорядителем и главою всяческих. Но где обыкновенно место главе? Не вверху ли всего тела? По сему же самому закону (если закон нужен и для Законодателя) поступлено и теперь: как Глава и Правитель всего мира, Богочеловек посажден одесную Бога Отца на небесных, превыше всякаго Началства и Власти, и Силы и Господства (Еф. 1; 20-21), дабы, по выражению святого Павла, возглавити Собою всяческая… яже на небесех и яже на земли (Еф. 1; 10).
   Даже, если не брать при сем в расчет другие существа, высшие нас, а иметь в виду одних собратий наших, людей, то и тогда окажется, что Спасителю нашему надлежало избрать местом пребывания по воскресении мир не наш дольний, видимый и чувственный, а горний, невидимый и духовный, ибо где более потомков Адама, в нашем, или в том мире? Без сомнения, стократ более там, нежели здесь. Там все праотцы, пророки, апостолы, мученики, великие подвижники, и бесчисленное множество других людей. Там ныне по сему самому, то есть среди большого числа людей, среди лучших членов человечества, надлежит быть и Тому, Кто Сам есть наилучший из всех.
   Все сие справедливо, подумает кто-либо, но для нас нисколько не утешительно: мир ангельский мог бы и без присутствия Господа нашего удерживаться в своем чину и порядке; мир душ усопших также менее имел нужды в Его присутствии, не подлежа, подобно нам, искушениям и борьбе непрестанной. С нами, с нами бедными, бренными, подлежащими всем искушениям и напастям, с нами надлежало бы остаться нашему Спасителю, подобно тому, как искуснейшие врачи остаются с теми из больных, кои наиболее подлежат опасности и наименее подают надежды.
   А вы думаете, братие, что мы были забыты Спасителем при Его вознесении на небо? Что ж, если мы скажем вам, что нас-то именно, остающихся на земле, Он преблагий и имел при сем в виду, что для нашего именно блага Он и поспешил на небо?
   Уне есть вам, — так говорил Сам Господь ученикам, да Аз иду: аще бо не иду Аз, Утешитель не приидет к вам: аще (ли) же иду, послю Его к вам (Ин. 16; 7). Не явно ли после сего, что Он пошел на небо для нас и нашего блага?
   Спросите: почему же лучше, чтобы теперь пребывал с нами Дух Святый, а не Спаситель наш? Или почему нельзя было Им быть с нами обоим вместе, что казалось бы еще лучше? Для уразумения сего надобно, братие, привести вам на память, что в деле спасения нашего хотя участвуют все лица Святой Троицы, но каждое особенным образом, именно: Богу Отцу Священное Писание усвояет верховное распоряжение сим делом, послание на землю Бога Сына и Бога Духа Святаго; Богу Сыну принадлежит искупление нас от греха и смерти Его вочеловечением, страданиями и смертью за нас; благодатью Духа Святаго преимущественно совершается очищение, просвещение и освящение искупленного рода человеческого. Сообразно такому плану спасения нашего, как Отец не мог совершить того, что надлежало совершить Сыну, то есть родиться, страдать и умереть за нас; так Сыну не подобало совершать лично того, что принадлежит благодати Духа Святаго, то есть очистить, возродить и освятить нас для новой благодатной жизни. Кроме сего, каждая часть Божественного плана о спасении нашем имела быть приведена в действие в свое время и в своем месте. Сын не прежде пришел во плоти для искупления нас от греха, как Отец устроил все для сего дела и приготовил к принятию Его род человеческий. Дух Святый не прежде начал великое дело освящения людей, как Сын искупил их, примирил с Богом и приуготовил для принятия даров Его. Посему же каждое Лице Пресвятой Троицы, когда совершало Свое дело, то уступало место особенным действиям другого Лица: так, Отец, когда окончил Свои распоряжения касательно рода человеческого и узрел Сына готовым к принятию владычества над всем, то немедленно по воскресении Его предал Ему власть. Дадеся Ми, — говорит Сын, — всяка власть на небеси и на земли (Мф. 28; 18). Так и Сын, по окончании Своего великого дела на земли, то есть по искуплении людей Своею смертью, по сошествии во ад и по воскресении, видимо и торжественно отошел на небо, дабы превознесением Своим открыть путь невидимому благодатному вседействию Духа Утешителя. Сего требовал, как мы сказали, Божественный распорядок нашего спасения, ибо дальнейшее приложение заслуг Искупителя к роду человеческому, благодатное очищение и освящение искупленных, подобало производить уже не Ему, а Пресвятому Духу.
   Хотите ли идти благоговейной мыслью далее? Я не усомнюсь повести вас, ведомый сам верою в слова Спасителя. — Аще Аз не иду, — говорит Он, — Утешитель не приидет. Значит, между восшествием Его и сни-сшествием Святаго Духа есть, кроме духовной, некая связь пресущественная, по силе коей без первого не могло быть и последнего, на каковую мысль наводят и слова Евангелиста; не у бо бе Дух Святый, яко Иисус не у бе прославлен (Ин. 7; 39). Что значит сие? То, что, по своей грубости и плотяности, мы сами не могли непосредственно приять Святаго Духа: для сего требовался некий посредствующий орган, через который благодать Духа могла бы излиться на нас. Богоносный и духосообщительный орган сей есть пречистое Человечество Спасителя нашего, от исполнения коего мы имели приять благодать возблагодать. Но для сего Ему Самому надлежало раскрыться во всей силе, и для сего, оставив землю, не могущую вместить славы Божественной, взойти превыше всех небес, возсесть одесную Отца. Там, на престоле славы, Человечество Искупителя нашего просветлело всей славою Божества, и по теснейшему соединению Своему с одной стороны с Божеством, с другой — с нами, открыло Собою Пресвятому Духу ближайшую удобность пролиять благодать даров Своих на все человечество, на всякую плоть. На сие-то самое, должно думать, указывал Сам Спаситель, когда, говоря ученикам о будущем пришествии Святаго Духа, утверждал, что Он от Него приимет. Ибо Утешитель всеблагий точно от Него премилосердого приял удобность низойти на человечество так, как нисшел в день Пятидесятницы, то есть, во всей полноте благодатных даров Своих.
   Как ни скудно, братие, созерцание сие, но и из него видна сила слов Спасителя: уне… да Аз иду… аще бо не иду Аз, Утешитель не приидет! Пришествие Святаго Духа для нас было нужнее видимого пребывания с нами Спасителя, ибо дело искупления было совершено Им, а дело благодатного освящения надлежало совершить Святому Духу; между тем, без восшествия Его на небо, не могла бы излияться благодать Духа. Тогда могли бы мы сетовать, если бы пребывание в Церкви Духа Святаго не заменило совершенно видимого присутствия в ней Спасителя, но кто может сказать сие? Чего не соделал и не содевает Дух Святый для Церкви и для каждого верующего? Вначале нужно было первее всего образовать апостолов: и они, кои, столько времени ходя со Спасителем и слыша беседы Его, не могли освободиться от неправых понятий, по сошествии Святаго Духа тотчас сделались другими людьми, начали возвещать слово веры всем и каждому, и в первый день один Петр обратил ко Христу целые тысячи. Надобно было для ускорения роста в новом вертограде Христовом сообщить верующим различные дарования необыкновенные, и Дух Святый начал разделять их в таком избытке, что каждому из верующих давалось явление духа на пользу. Требовалось образовать Таинства для видимого освящения верующих; и при действии Духа — Освятителя — немедленно восприяли начало семь Таинств, обнимающих и освящающих собою все главные перемены в жизни человека. Для пастырей Церкви необходимо было руководство при дальнейшем устроении ее благолепия и ограждения ее законами — и на Вселенских Соборах Дух Святый просветил их умы для отражения всех ересей, для утверждения всех догматов, для законоположения на все случаи. А бесчисленные сонмы мучеников? Кто одушевил их твердостью, как не Дух Святый? А многочисленные сонмы пустыножителей? Кто воспитал и совершил их в смирении и любви, как не благодать Духа? А множество светил Церкви, учителей вселенских? Откуда заимствовали озарение, как не от Его света? И теперь, есть ли хотя один человек, который бы мог по праву сказать: для спасения моего недостает того или другого?
   Конечно, — скажет кто-либо, — опасение и теперь легко для желающих; но при Самом Спасителе было бы еще легче, и одно слово Его могло бы остановить многих от греха. Так кажется, возлюбленный, но не так было бы на деле. Много ли людей перестали грешить, когда Спаситель Сам проповедовал на земле? Но тогда, скажешь, Он был в состоянии уничижения, потому Его и не так слушали. А теперь, ты думаешь, что Спаситель оставался бы на земле во славе? Но может ли земля наша вместить эту славу? И если бы вместила, то вместе с сим не должно ли уже принять другой вид и все прочее на земле? Тогда уже вовсе не место было бы нынешнему порядку вещей, и надлежало бы произойти тому, что будет сделано по окончании мира. Но где бы в таком случае было место покаянию, — покаянию, без коего мы все — ничто?..
   Итак, вместо сожаления, мы должны благодарить Спасителя нашего за то, что Он вознесся на небо. Ибо, как сходил Он с неба для нашего блага, так и возшел на небо для нашего спасения, для того, чтобы ходатайствовать о нас пред Отцем, чтобы ниспослать нам Духа Святаго, чтобы с неба управлять всем, и все направлять во благо наше. А благодаря Спасителя за Его вознесение, мы должны готовиться и сами идти к Нему. Но, вот наша странность и наше несчастие: Его хотели бы свести на землю, а к Нему не хотим идти на небо! Между тем, где лучше? Явно, у Него, нежели у нас. Отчего же мы с такою неохотой идем к нашему Спасителю, когда нам достается идти, то есть, в час смерти? Оттого, что не чувствуем живой любви к Нему: любящий бежит к любимому. Оттого, что мы слишком прилепились к земному и не можем разорвать уз мира и плоти. Престанем быть слишком чувственными и земляными, и мы сами тотчас почувствуем стремление к небесному; а со временем будем, может быть, говорить с Давидом: «увы мне, яко пришельствие мое продолжися!» Когда прииду и явлюся лицу Божию? (Пс. 41; 3). Аминь.

Слово в день Вознесения Господня

Памятуете ли, братие, к чему приглашала нас Церковь, когда мы праздновали Сошествие Господа на землю? Христос на земли, — взывала она, — возноситеся! Если тогда было уместно и нужно такое приглашение, тем паче теперь, когда Христос возшел на небо. Когда Он сходил на землю, то, по-видимому, лучше было оставаться с Ним на земле, можно было даже ради Его сойти с неба, как и сходили многие Ангелы, а теперь явно нет причин оставаться без Христа на земле, лучше идти к Нему, быть на небе. Христос на небеси, возноситеся!
   «И кто бы, — скажете, — не пожелал быть на небе, если бы не препятствовала тому грубая плоть наша?» Но, братие, не наша ли плоть была у Еноха? И, однако же, он преложен на небо (Быт. 5; 24), не видев смерти, то есть, вознесся туда с плотью. Не наша ли плоть была у Илии? И однако же он восхищен на небо на колеснице огненной (4 Цар. 2; 11). Не наша ли плоть была у Павла? Но он был на третьем небе и слышал неизреченные глаголы. Не наша ли плоть была у Марии Египетской? Но когда она молилась, то святой Зосима видел ее на лакоть от земли. Не наша ли плоть была у всех мучеников, и на что они не шли с сей плотью? У всех подвижников? И каких чудес не показали они в сей плоти?
   Плоть подлинно влечет всех к земле, ибо она земная; но привлекает и удерживает только тех, кои сами рады сему влечению, у коих дух столько оземленел, что потерял способность стремиться, сообразно своей природе, на небо. У тех же, кои умеют противостоять требованиям чувственности, сама плоть постепенно отвыкает от земли, принимает горнее направление, становится духовной; и без преувеличения можно сказать, что если бы сии люди не разрешались скоро от уз плоти рукою смерти, то они с продолжением времени возносили бы самую плоть свою на небо.
   Но уступим плоти ее тяжесть, не будем оспаривать у персти перст-ного; предоставим эту честь тем, кои могут вместить оную. Пусть плоть останется на земле: что препятствует духу возноситься на небо? Не у него ли способность быть — в мыслях — там, где захочет? Что же препятствует употреблять сию драгоценную способность на то, чтобы, как можно чаще, бывать духом и сердцем на небе, у своего Спасителя, среди своих небесных собратий? Трудно ли это дело? И, однако же, как не многие устремляют, даже позволяют устремляться мыслям и желаниям на небо!
   Где не бывают мыслями, о чем не думают? Но спросите самых многомыслящих людей, часто ли они мыслями бывают на небе? А без сего удивительно ли, что дух, непрестанно занимаясь земным, житейским, тленным, наконец сам земленеет, грубеет и исполняется крушения и суетности!
   «Но, что пользы из того, что мы будем мыслями возлетать на небо, когда все прочее существо наше остается на земле? Помогает ли бедному, что он мыслями будет жить в чертогах царских?» Бедному это не помогает, а нам поможет — думать о небе. Ибо, чертоги царя не предоставлены бедному, а небо предназначено нам: думая о небе, мы будем думать о своем; а думать о чем-либо часто — не составляет малости. У человека все зачинается с мыслей. Начните чаще думать о каком угодно предмете: этот предмет будет все ближе и ближе к вам; потом он войдет в вашу душу, наполнит ее собою, вытеснит все прочие предметы, обратится в управляющее начало всех ваших действий. Так бывает и тогда, когда человек часто возносится мыслью на небо; он исполняется чувством презрения к миру, становится возвышенным над всем греховным, и легким на добро, — небесным.
   «Но, — скажете, — будет еще время думать о небе, когда мы взойдем на небо, по смерти; теперь довольно забот земных: зачем предварять порядок вещей?» Затем, что настоящий порядок вещей есть беспорядок; затем, что кто не предварит, тот вовсе опоздает; затем, что без добровольного вознесения в духе при жизни невольное вознесение по смерти не только не пользует, но и обратится в источник мучений.
   Так, братие, как ни ужасна сия истина, но не подлежит никакому сомнению, ибо весьма ощутительно выражается уже теперь. Что происходит с теми, кои восходят на слишком высокие горы? Вид прекрасный, но дыхание становится тяжелым, в голове чувствуется боль, чувство тупеет и, наконец, вовсе теряется. Так и с теми, кои без собственного приготовления, рукою смерти насильно преставляются на небо. Горняя стихия, в коей блаженствуют духи чистые, нестерпима для нечистого сердца, оно не может дышать ею, и само собою падает с высоты небесной — в ад!
   Посему-то, так часто и так сильно, священные писатели внушают нам заранее отвыкать от земли, возноситься в горняя умом и сердцем. Это нужно не для Творца нашего, — Он и без нас всегда был и будет преблажен, — а для нас, для того, чтобы мы, перейдя без приготовления на небо, не нашли там себе, вместо блаженства, мучения. Ибо небо блаженно не для всех, а только для тех, кои сами сделались небесными.
   «Но как приучить ум устремляться на небо? Внешние предметы и нужды непрестанно рассеивают его и обращают к земле». Правда, что у человека много препон к тому, чтоб неуклонно взирать умом на небо, но не менее и побуждений взирать туда. Надобно только однажды и навсегда утвердить в душе своей мысль, что там — на небе — все наше, лучшее: после сего взоры ума, и даже тела, невольно будут обращаться часто к небу. В самом деле, мы без труда помним непрестанно о своем доме, а где наш вечный дом? Там. Для нас не составляет трудности вспоминать о родных и близких сердцу, а где их более: на земле, или на небе? Там. Начальники за нас редко не в мыслях: а где наш Царь и Господь? Там. Таким образом, — говорю, — нужно только пробудить мысль о том, что значит для нас небо, — и думать о нем для нас сделается необходимостью.
   Но, любезный собрат, скажу в заключение: думай или не думай о небе, а ты будешь на небе; люби сколько хочешь землю и прилепляйся к ней, но ты оставишь ее навсегда. Твое место не здесь, а — или на небе, или во аде!
   Итак, лучше все употребить, перенести все трудности, только явиться на небе способным к небу, нежели увлекаясь соблазнами, или побеж-даясь трудностями, быть потом низринуту с неба. Аминь.

Слово на день Вознесения Господня

Не без особенной причины, возлюбленные о Господе сестры, добрая гора сия, а не другое место, избрано для жительства первыми основательницами обители вашей; не без особенной также цели воздвигнут на горе сей храм не другой какой-либо, а в честь и память Вознесения Господня. Очевидно, что у избиравших сию гору на жительство иноческое, у созидавших храм сей для ежедневных молитв в нем, постоянно имелось в виду празднуемое ныне Церковью событие, то есть Вознесение Господа с Елеона на небо. Посему мы не поразногласим с мыслями их, если скажем, что им хотелось, дабы добрая гора ваша уподоблялась Елеону, и чтобы живущие на ней, посредством подвигов жизни иноческой, достигали восхода туда, где теперь Господь и Спаситель наш.
   Но святая гора Елеонская была местом не одного Вознесения Господня на небо. Нет, это вознесение с нее, можно сказать, было наградою и венцом за то, что совершаемо было на ней же Господом прежде, во время Его земной жизни. Посему, если хотим, подобно Ему, быть некогда приятыми со здешнего Елеона на небо, то должны, доколе будем оставаться на земли, совершать на сей горе подобное тому, что совершал на Елеоне Он.
   Что убо совершено Господом на Елеоне?
   Здесь Спаситель, во-первых, показал пример кротости и смирения, когда, сообразно пророчеству, идя во Иерусалим, воссел на жребяти осли. День, когда сделано сие, был самый торжественный. Ему надлежало явиться пред лицом Иерусалима в виде Сына Давидова, Царя обетованного пророками. Между последователями и почитателями Иисусовыми были, как известно, и князи Иудейские, кои могли окружить появление Его пред Иерусалимом не только всеми удобствами, но и возможным великолепием. Но Сын Давидов и в сей, таинственный для Него и для Иерусалима день, является без всякой роскоши и неги, восседшим на самое простое и бедное животное. Для чего? Да научимся мы из примера Его пренебрегать пышностью мирскою, да познаем, что истинное отличие наше должно быть не вне, а внутрь нас, — в душе и сердце нашем, что чистота, смирение и кротость суть первые и лучшие украшения для последователей Иисусовых.
   И всех, — тем паче нас, возлюбленные сестры о Господе, нас, кои имели святую решимость оставить навсегда вся красная мира и вселиться на горе сей для служения единому Господу. Горе нам, если возомним отличаться от других чем-либо из тех вещей, в коих находят себе отличие, честь и славу чада века сего! Сугубое горе, если попустим себе останавливать на нас взоры чьи-либо, кроме Небесного Жениха душ и сердец, -возлюбленного Спасителя нашего! Если и живущим в мире женам христианским подобает украшатися, по апостолу, не внешним плетением влас, не обложением злата, или одеянием риз… но потаенным сердца человеком, в неистлении кроткаго и молчаливаго духа (1 Пет. 3; 3-4), то нам, яко торжественно отрекшимся мира, вовсе не довлеет по тому самому и мыслить о противном. Кротость сердца, смирение духа, чистота тела, послушание, пост и молитва: вот наше украшение! Чья душа стяжала его, та имеет все, что нужно, и есть превыше всего, хотя б была последней из служительниц сей обители.
   На Елеоне, во-вторых, была та единственная минута, в которую Господь плакал о Иерусалиме. Известно, что было причиною сих слез: это предведение того ужасного неверствия и ожесточения во зле, кои в жителях Иерусалима имели оказаться во время страданий и смерти Господа, и за кои град неверный будет осужден на отвержение и попрание язычниками. И… видев, — сказано у Евангелиста, — град, плакася о нем, глаголя: яко аще бы уразумел и ты, в день сей твой, еже к миру твоему: ныне же скрыся от очию твоею! (Лк. 19; 41-42).
   И с вашей горы, хотя в отдалении, но виден град наш, возлюбленные сестры о Господе! Ты из вас, кои могут взирать на него очами, подобными тем, коими взирал с Елеона на Иерусалим Господь наш, вероятно, не удержатся по временам от слез любви христианской. Ибо, если Иерусалим, град избранный и возлюбленный, представлял в себе причину к печали о нем и слезам, то нашим ли градам хвалиться чистотою нравов и богатством добродетелей христианских? Благое посему и истинно христианское дело сделают таковые, если, взирая по временам отсюда на град наш и представляя, как, по выражению святого Давида, пререкание обходит его днем и ночью, как на стогнах его господствуют лихва и лесть, как множество душ погибает в нем от соблазнов, а некоторые упадают до такого безумия, что обращают себя в орудие соблазна, — пролиют при сем о граде нашем слезы сострадания и вместе с ним теплую молитву ко Господу, да подаст живущим в нем благодать веры и покаяния, да удалит от них тлетворный дух роскоши, сладострастия и лихоимания. Но это -кто может, а с прочих из вас довольно и того, если, воспоминая слезы и слова Спасителя на Елеоне о Иерусалиме, будут при сем обращаться к собственной своей душе и говорить: о если бы ты, бедная душа моя, восчувствовала, сколько раз Господь призывал тебя к покаянию, и сколько раз ты убегала от Него и паки предавалась греху и страстям! Давно бы в таком случае оставила ты все прочие занятия, и начала плакать день и ночь о грехах своих!
   На Елеоне, в-третьих, происходила беседа Господа с учениками о конце мира и Втором пришествии Его; та беседа, в которой указаны Им признаки сего пришествия, скорбь велия, имеющая прийти тогда на всех живущих на земле, и предложены правила, как надобно вести себя тем, кои хотят сретить Жениха с неугасшими светильниками.
   Без сомнения, и вы, на вашей горе, собираетесь по временам для взаимных бесед. Что служит предметом их? Не воспрещаем беседовать о всем полезном для души, и даже для тела. Научайте, вразумляйте, подкрепляйте, утешайте друг друга словом веры, любви и упования. Но весьма хорошо сделаете, если, сидя на возвышении горы вашей и взирая на потоки вод, текущие у подножия ее, (как, вероятно, и апостолы взирали с Елеона на струи потока Кедрского) будете воспоминать последнюю беседу Елеонскую Спасителя с учениками и, воспоминая ее, беседовать между собою о последних днях мира. Представляйте, как тогда померкнет солнце, луна не даст света, звезды спадут с небесе и силы небесные подвигнутся; как потом земля наша, и яже на ней дела, сгорят; как вместо нынешних явится небо новое и земля новая, в них же единая правда живет (2 Пет. 3; 13); как затем поставятся престолы, воссядет Судия и разгнутся книги, как соберутся на Суд все племена и языки, как произнесется приговор, и одни — праведные — пойдут в жизнь вечную, а другие — грешные — в муку нескончаемую. От конца мира, который, может быть, наступит еще не скоро, переходите мыслью к последним дням и концу собственной вашей жизни, который во всяком случае недалек от каждого из нас, и представляйте, как померкнет свет в собственных очах ваших, как закроется ваш слух, как оставят вас все чувства, как душа, разлучившись с телом, пойдет к Богу на суд, а тело ляжет в землю, до дня общего воскресения.
   Такие беседы самым лучшим образом займут время ваше, и каждый раз будут оставлять в душе новое расположение к подвигам благочестия, новое отвращение ко греху и удовольствиям чувственным, соделают вас смиреннее в духе и терпеливее в перенесении скорбей и искушений. А суетные беседы мирские, хотя, по-видимому, и с приятностью занимают слух, но в сердце оставляют по себе пустоту и сухость, делают человека унылым и неспособным на подвиги. Бегайте сих душевредных бесед, особенно соединенных с праздным любопытством и пересудами ближних. Они и в мире нетерпимы людьми, умеющими понимать свое достоинство; а в монастыре — это истинная язва для души и сердца.
   На Елеоне, далее, в вертограде Гефсиманском, принесена была последняя молитва Господом, та дивная молитва, в коей Он троекратно просил Отца, да мимо идет, если возможно, чаша страданий; молил с такой силою, что, по свидетельству Евангелиста, пот Его бысть яко капля крови, каплющей на землю. Гефсиманская молитва сия выну (всегда) должна служить в пример и отраду всем нам. Явно, что минута, в которую принесена она Отцу, была минута чрезвычайная в самой жизни Спасителя, что в эту пору Он, яко Начальник и Вождь нашего спасения, подвергнут был и величайшему искушению внешнему, и тягчайшему борению внутреннему. Как же вышел победителем из того и другого? Молитвою. Какою? Троекратной, стоившей каплей пота кровавого. Вот где и в чем должно искать отрады и нам в минуты скорбей и искушений — в молитве! Люди немного могут тут сделать для нас, подобно как и апостолы, несмотря на приглашение Учителя бдеть и молиться, скоро предались сну. Истинно действительная, всезаменяющая помощь — от единого Господа. Итак, когда увидишь над собой какое бы ни было искушение: обиду ли от кого, потерю ли какую, нападение ли от страсти, уныние ли и тяжесть души и тела, — спеши во внутреннюю клеть твою и, затворив двери, повергнись пред Отцем Небесным и моли, да мимо идет чаша искушения, а еще более о том, да мимо идет твоя нечистая воля и да заступит ее место воля Его всесвятая. Не унывай, если не последует вскоре услышания твоей молитвы: и Сын Единородный не вдруг был услышан, а обращался к молитве троекратно. Не теряй духа, если искушение и после того не скоро пройдет: Сам Спаситель твой пошел из Гефсимании не на вершину Елеона, а на Голгофу. Довольно, если, вследствие молитвы, воля твоя воссоединится с волею Господнею; если ты предашь и, так сказать, повергнешь судьбу свою в бездну Его премудрости и благости, кои стократ лучше нас знают, когда и что с нами сделать; могут, например, вопреки наших молитв, нарочно продлить для нас искушение, как это сделано было со святым Павлом, да не превозносимся и научимся ожидать всего не от собственного ума и крепости, а от силы Божией, совершающейся в немощах наших, — но никогда не оставят нас искуситися паче, неже можем понести.
   Скажем в заключение, что не только для Божественного Сына, но и для Пречистой Матери Его, Елеон был одним из любимейших мест для посещения. Туда, как говорит Предание, всего чаще уклонялась Она, по вознесении Сына и Господа, на молитву; там получила от Архангела радостную весть о Своем Успении; там погребено Пречистое тело Ее; оттуда же потому взято оно и на небо.
   Нет сомнения, что и ваше, сестры о Господе, успение последует на святой горе сей; с сего Елеона должны вы будете предстать пред Жениха Небесного. Старайтесь же, чтобы и ваша кончина была подобна Успению Матери Божией. И она будет таковой, если вы, оставаясь, доколе Господь повелит, на сем Елеоне, проведете дни свои так, как проводила Она, то есть в чистоте и смирении, в терпении и молитве, в делах веры и любви христианской. Для сего устремляйте чаще мысли ваши вослед вознесшегося на небо Господа, памятуя, что, где теперь Он, там вскоре должно быть и всем нам. Видите ли, как Он всеблагий, возносясь, благословляет всех нас? Падем же и поклонимся Ему, яко Спасителю и Господу и, укрепленные Его благословением, изыдем на дело спасения нашего до вечера нашей жизни. Аминь.

Слово на день Вознесения Господня

Памятуете ли, братие и сестры о Господе, о чем в прошедшем году мы беседовали с вами здесь в настоящий день? Мы беседовали о Вознесении Господа и Спасителя нашего на небо. Ныне мы намерены беседовать с вами также о вознесении; но уже не Господнем, а нашем собственном, и надеемся, что сия беседа не только не будет противна духу настоящего празднества, а будет служить естественным заключением нашей беседы прошлогодней. Ибо для чего вознесся на небо Господь наш? Для Себя ли? Нет, Он вознесся для нас, чтобы нам открыть путь на небо. Иду, -говорил Он ученикам, — иду уготовати место вам: и аще уготовлю место вам, паки прииду и пойму вы к Себе (Ин. 14; 2-3). Когда же приличнее нам размыслить о сем, уготованном для нас, месте, как не в настоящий день? Итак, отложив всякое житейское попечение, устремим, братие, взоры туда, куда всем нам идти должно, устремим для того, чтобы вослед мысли направлять и всю свою деятельность.
   Я сказал, что каждому из нас предлежит вознесение на небо. Когда? Не прежде как по смерти. До смерти Своей Сам Господь оставался на земле, хотя земля и была не достойна Его, подчиняясь всей тяжести земного пребывания. Тем паче нам до смерти должно благодушно оставаться на земле и благодушно переносить все, с нами случающееся, все искушения и все скорби, памятуя, что все это горькое и трудное есть необходимое врачевство для очищения нашей души и совести. С намерением замечаем си се, ибо история святых подвижников свидетельствует, что враг не раз искушал простые души обещанием их вознесения на небо до смерти. Это — прелесть!
   Есть указания, что и по смерти души не вдруг возносятся на небо. К сим указаниям принадлежит уже четыредесятидневное пребывание Господа на земле до Вознесения. Не мог ли Он вознестись вскоре по Воскресении? Но Он остается четыредесять дней. Если Он, Глава и Вождь, столько пребывал, то очень вероятно, что и последователи Его, никто не предваряет Его в сем отношении взятием на небо, да будет Он, по выражению апостола, во всем первенствуя. К той же мысли, что душа по смерти не вдруг восходит на высоту небес, ведут и молитвы Церкви, продолжающиеся до сорока дней. Молитвы сии очевидно образуют собою некую лествицу; к чему бы служила сия лествица, если бы душе не предстояло восхода, или если бы восход сей оканчивался ранее?
   С чем возносится душа по смерти на небо? С телом, или без тела? Явно без тела. Господь вознесся с пречистою плотью. Можно было ожидать, что и последователи Его будут возноситься так же. И это, конечно, было бы, если бы плоть наша могла достигнуть чистоты, потребной для неба. Ибо те, кои достигли сей чистоты, вознеслись на небо с плотью. Так, о Пресвятой Деве свидетельствуется, что после трех дней, гроб Ее оказался праздным; то же повествуется о святом Иоанне Богослове; подобное же сказуется о некоторых других великих подвижниках. Но для других это вознесение с плотью было бы не награда, а наказание. Ибо тело бренное, не будучи совершенно очищено, на небе составило бы тяжесть. Посему и Премудрость Божия устроила, чтобы, когда душа идет на небо, тело обращалось в землю, дабы в недре ее очиститься, перетвориться и сделаться годным для пребывания с душою на небе.
   (Не закончено).

Слово на день Вознесения Господня

Памятуете ли, братие, о чем в настоящий день беседовали мы с вами в прошедшем году? Мы беседовали о Вознесении Господа и Спасителя нашего на небо. Ныне мы намерены побеседовать с вами также о вознесении на небо, но уже не Господа, а нашем собственном. Ибо каждому из нас, как учит святая вера, также предстоит вознесение на небо. И Господь Сам, по учению той же веры, не для чего другого вознесся на небо, как для того, чтобы указать и отверзть туда же путь для всех нас. Аще Аз вознесен буду от земли, вся привлеку к Себе (Ин. 12; 32), — говорил Господь пред Своим страданием. Иду уготовати место вам, — так вещал в навечерии Своей смерти, — и аще уготовлю место вам, паки прииду и пойму вы к Себе (Ин. 14; 2-3). И в последней молитве Своей к Отцу Он говорил: Отче, ихже дал еси Мне, хощу, да идеже есмъ Аз, и тии будут со Мною (Ин. 17; 24).
   После сего не может быть ни малейшего сомнения в том, что и нам, по примеру Господа, предлежит вознесение на небо.
   Когда оно должно совершиться? Тогда же, как совершилось Вознесение Господа — по смерти. До смерти и Он Сам несмотря на чистоту и совершенства свои оставался на земле, подвергаясь всем невыгодам и тяжести земного пребывания; тем паче нам надобно благодушно переносить их, — нам, для коих они служат во очищение.
   Господь вознесся через сорок дней по воскресении. Очень вероятно, что и душа христианская достигает предопределенной высоты не прежде сего времени, ибо не напрасно богомудрыми отцами, для коих открыты были тайны мира духовного, не напрасно, говорю, установлено до сорока дней особенно творить молитвы и приношения за усопших. Если сии моления образуют лествицу, то, без сомнения, потому, что душе предлежит восшествие на высоту.
   С чем идет душа на небо? Господь вознесся с Пречистою плотью. Наша нечистая плоть недостойна неба, посему и остается долу, разрешается на свои составные части, дабы через сие разрешение очиститься и претвориться в первое благолепие. Впрочем, и здесь все зависит от чистоты. О Пресвятой Деве мы знаем, что после трех дней, когда апостолы открыли гроб, не обрели уже Пречистого тела; то же самое предание усвояет Иоанну Богослову; то же самое сказует и о некоторых других святых.
   Таким образом, недерзновенно, а благочестно можно утверждать, что есть святые души, кои, подобно Господу, еще до воскресения мертвых, уже идут на небо, так сказать, не нагими, а облеченные телесами или начатком прославленных телес.
   Своею ли силою душа возносится на небо, или чуждою?
   В душе чистой есть природное стремление горе, подобно как благоухание естественно стремится вверх, посему душа чистая, разрешившись от уз тела, естественно парит на небо.
   Но путь на небо — дело великое. Если где, то на сем пути нужны руководители и помощники. Посему-то о душе Лазаря сказуется, что она несена была на лоно Авраамово Ангелами. То же, должно думать, бывает и с другими душами.
   (Не закончено).

Слово в день Пятидесятницы, на всенощном бдении

Апостол Павел, проходя некогда с благовестием Малую Азию, нашел в Ефесе людей, кои называли себя учениками Иисусовыми, а благодати Духа Святаго не имели. На вопрос к ним: аще Дух Свят прияли есте, — сии полухристиане ответствовали: ниже аще Дух Святый есть, слышахом (Деян. 19; 1-2). При дальнейшем собеседовании оказалось, что они крещены были крещением только Иоанновым, которое, как известно, совершалось в покаяние, во имя Спасителя, еще только грядущего, и потому Духа Святаго, подобно нынешнему Крещению, не имело и не сообщало.
   Мы, братие, по благости Божией, все крещены Христовым Крещением, которое без Духа Святаго и быть не может; почему все мы участвовали в Его дарах благодатных, при самом вступлении нашем в сей мир. Притом каждый из нас не только часто слышал о Святом Духе, но и сам многократно взывал к Нему с Церковью: прииди и вселися в ны! Но что, если бы какой-нибудь муж апостольский стал теперь среди нас, и гласом Павловым, во имя Всемогущего Бога, вопросил: «Вы, кои празднуете в честь Святаго Духа, кои ежедневно с Церковью дерзаете возглашать: видехом свет истины, прияхом Духа небеснаго! — аще Дух Свят прияли есте? » Что сказали бы мы на подобный вопрос? Увы, оскудение Духа сделалось столь общим между христианами, что престало почитаться недостатком. Повествования о чрезвычайных дарах благодати кажутся ныне сказанием о чем-то происходившем в другом, не нашем мире; многие из самых нехудых христиан удивились бы не менее оного учителя Израилева, когда бы им решительно сказано было, что, дабы видеть Царствие Божие, необходимо каждому родиться от Духа (см.: Ин. 3; 3).
   Естественно ли, братие, в христианах такое состояние бездушия? И может ли продолжаться без крайнего вреда для нас? Если неестественно и опасно, то как нам выйти из него, и что делать, дабы стяжать и, стяжав, сохранить благодать Святаго Духа? Почему можно быть уверенным, что мы точно в состоянии благодати и имеем в себе Духа Божия? — Вопросы сии так важны, что во всякое время могут и должны занимать ум христианина; тем паче нужно обратить на них внимание в настоящие дни, когда мы торжествуем в честь Духа Утешителя, и молим Его, да приидет и вселится в нас. Но первее всего обратимся сами с молитвой к сему Всесвятому Духу, да Он Сам подаст мне проглаголать, а вам принять слово истины и спасения, — ибо что значат все слова проповедующего и все внимание слушающих, если не присоединится Его всепоучающее помазание?
   Что истинного христианства не может быть без Духа Божия, что действительный последователь Христов есть один тот, в ком живет и действует благодать Духа, — сия важная истина сказана и повторена в бесчисленных местах Священного Писания. Еще через пророков говорил Бог, что в последние дни, то есть, по пришествии Христовом, Он даст людям закон новый, написанный не на скрижалях, а на сердцах, и что посему, как необходимое средство для цели, будет излита благодать Духа Святаго на всякую плоть (см.: Иоил. 2; 28). Последний великий пророк Ветхого Завета Иоанн Креститель в том и полагал разность своего крещения от Христова, что последним будет сообщаться Дух Святый, как необходимый дар нового, высшего завета (Лк. 3; 16). Сам Спаситель всегда говорил о благодати Духа Святаго с особенной силой, как о даре, необходимом для Своих последователей. Так, Никодиму, приходившему к Нему за наставлением, что должно делать, дабы войти в благодатное Царство, Он сказал прямо, что для сего нужно родиться свыше — от Духа (Ин. 3; 3), и что тот, в ком не произошло сего духовного рождения, кто бы он ни был и что бы ни делал, не может видеть Царствия Божия, тем паче войти в него. Впоследствии, говоря с Иудеями во время великого праздника и приглашая их пить воду живу, текущую в живот вечный, Спаситель опять разумел под сею водой не другое что, как Духа Святаго. Сие же рече, — замечает Иоанн, — о Дусе, Егоже хотяху приимати верующии (Ин. 7; 39). Беседуя с учениками о необходимости, для последователей Его, вкушения Тела и Крови Его, Он в то же время засвидетельствовал с силою, что и сие пренебесное вкушение не может быть действительно, если не будет совершаться в Духе. Дух есть, иже оживляет, плоть не пользует ничтоже (Ин. 6; 63). Посему, разлучаясь со скорбящими учениками перед смертью Своею, Спаситель не нашел ничего лучшего сказать в утешение их, как то, что к ним, вместо Него, приидет Дух Святый: уне есть вам, да Аз иду: аще бо не иду Аз, Утешитель не приидет к вам: аще (ли) же иду, послю Его к вам (Ин. 16; 7). И по воскресении, явившись ученикам, Он не принес им с неба никакого другого дара, кроме Духа Святаго: дуну и глагола им: приимите Дух Свят! (Ин. 20; 22). И возносясь на небо, Он заповедал им паче всего ждать пришествия обетованного Утешителя, и не прежде исходить на дело всемирной проповеди, как облекшись Его силою (Деян. 1; 4). Так много Сам Спаситель говорил о Духе и так много поставлял в Его присутствии!
   Так говорили и писали о необходимости Святаго Духа все апостолы, когда соделались органами Духа, и опытом дознали Его необходимость. Особенно примечателен в сем отношении святой Павел. Во всех посланиях своих, он ни о чем так часто и так сильно не говорит, как о Духе и Его действиях: ничего так не желает ученикам своим, как благодати Духа; ни о чем так не радуется, как о присутствии в них и плодах Духа; ни от чего так не предостерегает, как от потери Духа. Не иметь Духа Святаго у него то же, что не быть христианином. Аще же кто Духа Христова не имать, сей несть Егов (Рим. 8; 9), тот, по святому Павлу, и не христианин. Посему-то, как мы видели в начале беседы нашей, по пришествии в Ефес, первым делом апостола было узнать, имеют ли тамошние христиане Духа, и поелику они не имели, то преподать им Его.
   Вообще, Новый Завет весь исполнен Духом. От Духа производится в нем начало жизни во Христе, и новое рождение в жизнь вечную; от Духа повелевается ожидать всякого преспеяния и совершенства духовного; Духу усвояются все дары, необходимые для христианина в борьбе с искушениями; Святый Дух представляется и Учителем на всякую истину, и Утешителем, утешающим во всякой скорби, и Свидетелем блаженного соединения христианина с Богом и Спасителем, и Споручником вечных обетовании и благ жизни грядущей. Посему и истинный христианин называется человеком духовным, а нехристиане и христиане ложные — людьми плотяными, Духа не имущими. Таким образом, вся сущность деятельного христианства, по Священному Писанию, состоит в рождении от Духа, в исполнении себя Духом, в хождении по Духу, в возгревании в себе и других Духа.
   Кто вникнет в свойство нашей святой веры, тот и сам собою убедится, что точно должно быть так, а не иначе, что без Духа Святаго невозможно быть христианином. Ибо в чем состоит сущность истинного деятельного христианства, которое одно и стоит сего наименования, ибо одно доставляет право на жизнь вечную во Христе?
   Сущность сего христианства не состоит ни в огромных и глубоких познаниях, ни в силе и стремительности благих, но преходящих и остающихся без благотворного последствия, чувств, ни в поверхностном исправлении своего поведения, коего настоятельно требует самый мир, ни в отсечении некоторых только ветвей злого корня нашего самолюбия, -но в совершенном искоренении греха и похоти, в обновлении всех сил духа и сердца, в перетворении самого внутреннего начала деятельности и жизни. Кто же может совершить все сие, проникнуть до последнего основания нашего бытия, заключить там источник тления и смерти, и открыть исходища жизни, если не Дух Божий, силой Коего мы живем, движемся и есьмы? Христианин обязан распять плоть свою с ее страстями и похотями: кто же вознесет его плоть на крест, если не будет Духа Божия? Дух человеческий сам плотян, и потому не может поднять рук на свою питательницу и сообщницу; притом для него самого нужен крест и смерть: кто же распнет его самого плоти и миру?
   Христианин обязан быть во Христе, постоянно держаться на Нем верою, как ветвь на лозе, и только в сем состоянии единства со Христом может быть живым древом, достойным вертограда небесного; какой же земной вертоградарь может привить нас к сей Божественной лозе, без Духа Божия?
   Христианин обязан вести брань не с одной плотью и кровью, но и с духом злобы поднебесной, с силами ада; достанет ли в сей борьбе собственных сил наших? Убоится ли гордый Денница нашей мудрости, нашего мужества, нашего терпения и постоянства, если все сие не будет облечено силою Духа Божия? Кратко: христианин должен быть новой тварью, созданной во Христе на дела благие; возможно ли, чтобы тварь сотворила сама себя? Духом Божиим мы созданы, Им же, и только Им одним и воссозидаемся. Где нет Духа, там нет и жизни духовной, точно так же, как, где нет совершенно воздуха, там нет жизни телесной. Посему те в величайшем заблуждении, кои желают быть добродетельными, и не стараются о стяжании благодати Святаго Духа: они сеют на камне, пишут на воде, хотят летать без крыл, — дышать без воздуха.
   И ум естественный может испускать из себя лучи света, и производить вокруг себя радужное сияние мыслей; но этот свет не имеет теплоты, необходимой для произращения благих дел, и не в состоянии произвести того дня боговедения и благочестия, среди коего ходяй не поткнется никогда же (Ин. 11; 9). Можно и из естественного сердца выжимать по временам капли благих чувствований; но все сии капли, как бы ни казались они обильны и свежи, в самом слиянии своем никогда не произведут живой воды, могущей утолить жажду души, и большей частью испаряются праздно в воздухе, не умягчая строптивого нрава, не оживляя засохшей совести. Можно, наконец, все поведение свое испестрить похвальными поступками, все слова свои растворить светскою добротой, повалить весь образ земного бытия своего, и за сие прослыть человеком благородных правил, образцом того, как надобно жить, но невозможно, совершенно невозможно, без благодати Святаго Духа сделать того, без чего все прочее мало и ничтожно, то есть переменить свое, злое по естеству, сердце, обновить свой падший дух, отвергнуться своей нечистой воли, умереть навсегда самолюбию — это выше человека, это дело одной всемощной благодати Духа Святаго!
   Говоря таким образом, а иначе говорить нельзя, не противореча грубо истине, не произносим ли мы, братие, тяжкого приговора самим себе? Для вас открыто ваше собственное положение, знакомы мысли и чувства собратий наших, известно, каковы обыкновенные дела и занятия всех и каждого; скажите: много ли людей, о коих можно было бы сказать, что в них обитает Дух Святый? Знает ли каждый хотя единого? Среди непрестанных бесед о предметах всякого рода, случалось ли хотя раз слышать какое-либо слово о Святом Духе? И за кого бы почтен был тот из вас, кто в каком-либо собрании вашем, осмелился бы начать речь о Духе, Егоже хотяху приимати верующий! (Ин. 7; 39).
   Что же значит после сего наше христианство? Куда все идем мы, и куда думаем прийти, идя таким образом? Может ли наш бедный дух навсегда заменить для нас Духа Божия? И если бы нам, без Духа Божия, можно было оставаться хотя с собственным нашим духом! Но это невозможно! В ком нет Духа Божия, в том непременно живет и действует дух злобы. До времени, это пребывание его в человеке, не возрожденном благодатью, не так приметно, и не сопровождается видимо пагубою (хотя и тут, по временам, смотря на поступки таких людей, каждый невольно говорит: в сем человеке злой дух)! Но при смерти, когда спадут все завесы, когда человек станет один посреди неба и ада, тогда во всей силе обнаружится ужасное влияние духа злобы над душами, не имущими в себе Духа Божия.
   Если убо, братие, кроткий зов благодати не силен пробудить и привлечь нас к Духу Святому; то да соделает сие страх подпасть без Него тлетворному влиянию духа злобы! Ибо, как мы сказали, одно из двух для человека неизбежно: надобно быть или храмом Духа Святаго, или гнездилищем врага Божия! Аминь.

Слово в день Пятидесятницы, на литургии

После вчерашнего собеседования нашего о совершенной необходимости для всякого христианина в дарах Святаго Духа, явно, не последней мыслью должно быть для каждого из нас, как стяжать благодать Святаго Духа? Где и какие средства к тому? И нет ли в сем деле таких препятствий, коих невозможно преодолеть?
   Представляя себе всю важность сих вопросов, и входя в положение души, предлагающей их от полноты святого желания быть храмом Духа Божия, как радостно, братие, для нас отвечать вам в сем случае с полной уверенностью, что стяжание благодатных даров Святаго Духа для каждого из нас весьма удобно, что для сего находится множество самых действенных средств, и что надобно удивляться, как многие из христиан живут и умирают без благодати Святаго Духа.
   Точно надобно удивляться! Ибо чего не сод ел ала и не делает премудрость Божия для того, дабы каждый из нас, не говорю, мог стяжать, а не мог, так сказать, убежать от Духа благодати и щедрот? Без всякого преувеличения, скажем, что премудрость Божия сотворила для сего целый новый мир! Да, братие, целый мир! Ибо, что другое Церковь Христова, как не новый мир благодатный среди древнего мира — естественного? Вам известно, чего стоило создание сего нового мира (для этого надлежало Самому Сыну Божию умереть на Кресте!). Из чего же состоит весь этот новый благодатный мир, как не из средства к облагодатствованию нас благодатью Святаго Духа? Углубитесь со вниманием в состав Церкви, разберите ее великие и малые части, вникните в ее учреждения и действия — и вы увидите, что в Церкви как все произошло от Духа Божия, так все и ведет к сему Духу: к сему направлены все Таинства и обряды Церкви, к сему устремлены вся ее власть и права, все ее награды и наказания.
   И как рано начинается над нами действие средств, служащих к освящению нас благодатью Святаго Духа! Еще мы не имеем сознания своего бытия, едва только умеем дышать воздухом и плакать, как Церковь берет нас из рук наших родителей, и в купели крещения отрождает водою и Духом. Для ока чувственного незаметно благодатное действие сей тайны; но оно велико! Это, по выражению апостола, «…баня пакибытия и обновления Святаго Духа!» (Тит. 3; 5). И печать царя земного крепка и важна: тем паче нерушима печать Святаго Духа, коею мы печатлеемся, по исходе из святой купели, в таинстве миропомазания. Мы не видим после сея печати, но видит Бог, и познает сущие Своя; зрят Ангелы, и благоговеют, радуясь; не не видят и ненавидят демоны и трепещут. Все благое и святое по обновлении через крещение нас Духом Святым становится нам уже природным, потому легчайшим и ближайшим. И если бы мы, придя в возраст, не теряли благодати крещения своими грехопадениями и противлением Духу благодати, мы возрастали бы в дому Божием — в Церкви Христовой — благодатью и всеми дарами ее, подобно тому, как возрастал Сам Господь и Спаситель наш.
   С возрастанием нашим летами, можно сказать, возрастают для нас и средства благодати. Как рожденным от Духа, нам необходим духовный свет, духовное питание, духовные врачевства; и все сие в избытке каждому предлагается Святой Церковью.
   Тут всегда незаходимо светит свет слова Божия. Происшедшие от Духа слова Святого Писания сами суть дух и живот. Кто, читая или слыша их с простым сердцем, не чувствовал себя как бы перенесенным в другой мир? Не ощущал над собой веяние Духа благодати? Не начинал сам дышать небесным воздухом? Так и должно быть! Если, читая часто самого обыкновенного писателя, мы напитываемся его духом, то тем паче не можем не прийти в содружество с Духом Божиим, упражняясь прилежно в богодухновенном Его слове.
   Есть в Церкви для всех нас в избытке пища духовная. Не говоря о самом слове Божием, которое не только просвещает, но и питает душу, не упоминая о песнопениях и поучениях, кои также служат к духовному питанию алчущих, в Церкви есть такая манна для духа, какой нет на самом небе: это брашно Тела и Крови Христовой! Тело и Кровь Христовы могут ли быть без Духа Христова? Посему причащающийся их достойно, а сие достоинство состоит главным образом в вере, смирении и покаянии, следовательно, доступно всякому, не только причащается с Телом Христовым Святаго Духа, но и сам, по выражению апостола, бывает един дух с Господом.
   Есть в Церкви и множество врачевств духовных для исцеления язв, наносимых духовному человеку нашему миром и плотью. От какого падения не сильны восставить нас покаяние и исповедь? Вся, — сказал Сам Спаситель, — «…вся, елика разрешите на земли, разрешена будет на небесех» (Мф. 18; 18). После сего от нас зависит, потеряв благодать Духа, немедленно прибегать к таинству покаяния, для возвращения потерянного; ибо Дух благодати есть дух милосердия и щедрот. Если Он Сам преследует грешника на всех, самых стропотных, стезях его жизни, то сокроется ли преследуемый?
   И все прочие Таинства Церкви суть видимые, постоянные проводники Святаго Духа. Как к некоторым вещам, посредством особенного действия науки приведенным в необыкновенное состояние, стоит только прикоснуться, дабы извлечь искру огня, и посредством ее самому прийти в подобное возвышенное состояние, так и в Таинствах. Здесь благодать Святаго Духа делается, можно сказать, видимою и осязаемою, так что одно соприкосновение с верой уже служит к освящению души и тела.
   Что, наконец, суть самые храмы наши, как не домы Духа? Как часто входящий в мироварницу и долго пребывающий в ней, невольно и неприметно делается благоуханным в самых одеждах своих; так часто и с надлежащим расположением посещающий храмы Божий неприметно одухотворяется и начинает дышать небом.
   Наконец, в каждом из нас самих есть постоянное, верное и действительное средство к привлечению Духа Божия. Это молитва, или устремление ума, сердца, мыслей и желаний к Богу. Молитве обещано все Самим Господом; тем паче ею всегда можно приобретать необходимое, то есть благодать Святаго Духа, без коей нет и быть не может в нас ничего истинно благого.
   При столь многих и разнообразных средствах к приобретению благодати Святаго Духа не справедливо ли, братие, сказано нами, что христианин, не имеющий в себе сей благодати, есть нечто странное и неестественное? Пусть не везде храмы Божий, не везде слово Божие, не везде Таинства (хотя и это все легко может быть везде), но где нет молитвы? Сей златой ключ всегда и у всех в руках. Посему-то апостол, приглашая к принятию Святаго Духа, не говорит: ищите Его, заслуживайте, усиливайтесь достигнуть; а говорит просто и прямо: «исполнитеся Духом!» (Еф. 5; 18). Как бы мы все стояли среди моря благодати, и надлежало бы только несколько преклониться, дабы погрузиться в ней всецело. И точно, те, у коих отверзто было око духовное, видели себя так окруженными, можно сказать, стесненными со всех сторон источниками благодати, что в изумлении вопияли: Камо пойду от Духа Твоего? (Пс. 138; 7). А один из таковых людей облагодатствованных, как бы уже совершенно погружаясь в преизбытке благодати Божией, восклицает ко Господу: удержи волны благодати Твоея.
   «А я, — подумает при сем с прискорбием иная добрая душа, — а я употребила столько времени и столько средств, дабы удостоиться благодати Святаго Духа, и доселе не вижу следов ее в себе!» Сожалеем о лишении твоем, возлюбленная, ожидающая Духа Божия, душа! Но если ты воистину возжелала быть храмом Его, то будешь, непременно будешь им! А, может быть, ты уже и есть то, чем желаешь быть, хотя и сама не знаешь того, как сие нередко бывает. Присутствие Духа Божия, так обыкновенно думают, должно ознаменовываться какими-либо необыкновенными чувственными знамениями: мысль совершенно несправедливая! Подобные знамения могут быть, могут и не быть. Одно неразлучное с присутствием благодати знамение, как увидим пространнее в завтрашнем собеседовании нашем, есть наше духовное возрождение, или перемена существа нашего, особенно злой воли нашей на лучшее. Посему, вместо сетования о безуспешном употреблении средств благодати, да рассмотрит сетующий о сем лучше свое сердце и свою жизнь; легко может быть, что он сам по следам худых мыслей, исторгнутых до основания, язв совести, исцеленных совершенно, многих благих начинаний, кои представлялись невозможными, но потом окончены с успехом, может быть, говорю, по сим и подобным признакам в нас силы высшей и Божественной, он сам скоро будет иметь утешение обрести в себе следы Духа Божия. Но и в том случае, возлюбленный собрат, когда, рассмотрев со тщанием себя, ты в самом деле не обретешь в себе никаких признаков благодатного осенения свыше, не спеши обвинять в недействительности средства, употребленные тобою для приобретения благодати. Средства сии могут быть весьма действительны; усердие твое в употреблении их может быть весьма велико, сама благодать может нисходить на тебя при каждом употреблении сих средств и, однако же, ты, несмотря на все сие, можешь оставаться без благодати, и оставаться таким по твоей собственной вине. Трудно понять, как это может быть? Припомните, ибо я говорю людям, не незнакомым с науками, припомните, что бывает с человеком, в теле коего, для уврачевания его, хотят посредством искусства возбудить теплоту стихийную. Сколько ни возбуждайте в нем сей теплоты посредством огневозбудительной машины, она не возбудится, и тело больного останется без всякой перемены, доколе не будет разобщено с землей. Одно прикосновение к земле уничтожает всю силу и все действие огненного возбуждения.
   Так в порядке природы; так и в высшем порядке благодати. Желающему приобщиться благодати Святаго Духа, непременно надобно быть разобщенным с землей; надобно отделиться от всего земного душой и сердцем, начать мудрствовать горняя, искать вышних, смотреть не на видимые блага, кои суть тленны, а на невидимые, кои суть вечны. Испытай, кто бы ты ни был, поставить себя в такое состояние; и тогда скажи, что напрасно употреблял к освящению своему какие-либо средства благодати. А без сего нечего удивляться, что сии средства остались без действия: они всегда действуют и производят свое — сообщают, что должно; только сообщаемое не остается в вас, а возвращается к своему началу.
   Как ожидали Святаго Духа апостолы? Сии вси, — говорит книга Деяний, — бяху терпяще единодушно в молитве и молении… (Деян. 1; 14). Они ли не были приготовлены к принятию благодати? Приготовлены продолжительным пребыванием с Учителем, приготовлены самым приятием Духа Святаго из уст Его, по воскресении. И, однако же, они молятся, назидают друг друга, и приготовляют себя к нисшествию на них обетованного Утешителя. Поступай так и ты, желающий удостоиться Его благодатного осенения; и может быть, и для тебя, как для апостолов, не пройдет более десяти дней, как ты начнешь, подобно им, новым языком вещать величие Божие, на тебе явленное. Аминь.

Беседа в день сошествия Святаго Духа

Празднуя сошествие Святаго Духа на апостолов, празднуя в храме, посвященном имени сего Всесвятаго Духа, мы не найдем, братие, другого предмета для размышления, более близкого к настоящему празднеству, более назидательного и утешительного для нас празднующих, как самое сошествие Святаго Духа. Размышление о сем преславном событии может доставить здравую и сладкую пищу и нашему уму, ибо в нем заключены многие важные и высокие истины, и нашему сердцу, ибо событие сие есть доказательство величайшей любви Божией к роду человеческому; самая память и воображение освятятся воспоминанием образа сошествия Святаго Духа, ибо в нем духовное сокрыто под видом чувственного и сокрыто весьма удивительным образом. А потому, оставив все прочие предметы, обратимся, братие, к повествованию евангелиста Луки, который один из всех священных писателей начертал для нас повесть о сошествии Святаго Духа. Но чтобы с большею пользой выслушать это повествование, чтобы тем удобнее войти в самый дух повествуемого события, коснемся предварительно некоторых истин, служащих к его объяснению.
   I. Когда мы говорим, что Дух Святый сошел на апостолов, то первее всего, братие, должно помнить, что сошествие Его не должно представлять подобным сошествию или пришествию человеческому. Дух Святый, как Бог, есть вездесущ; Ему неоткуда нисходить и некуда приходить; Он и без того везде есть и все наполняет. Сходить, приходить — могут только существа ограниченные, а не Бог. Все эти выражения, как замечает святитель Златоуст, употребляются о Боге по нужде, ибо на языке человеческом нет слов к выражению Божеских действий, как они суть сами в себе; и все эти выражения означают не что другое, как новое явление силы Божией, особенное откровение Его присутствия. Где сила Божия открывается, где Он ощутительно являет Свое присутствие: туда, по нашему слабому понятию и еще слабейшему выражению, Бог как бы приходит.
   Итак, сошествие Святаго Духа на апостолов, собственно говоря, есть не сошествие к ним Бога Духа, а явление силы Его в них, открытие в них Его особенного присутствия.
   Равным образом, братие, когда мы говорим, что Дух Святый сошел на апостолов и начал в них действовать; то не должно думать, чтобы Он не действовал прежде в роде человеческом. Дух Святый, как премудро воспевает Церковь, «бе присно, есть и будет». Он был в ветхозаветных патриархах — Адаме, Ное, Аврааме и других; был в пророках; был во всякой душе чистой; всякий праведник имел Его; без Него никогда не совершилось ни одного истинно доброго дела.
   Несмотря, однако же, на такое, всегдашнее пребывание Духа Божия в святых Божиих человеках, не должно думать, чтобы по тому самому сошествие Его на апостолов не было чем-то особенно важным. Нет, оно чрезвычайно важно, чрезвычайно благодетельно для всего рода человеческого — по следующим причинам.
   В предвечном совете Божием о спасении погубленного грехом рода человеческого, положено, братие, чтобы Сын Божий, явившись в определенное время на земле, искупил Своей смертью людей от вечной погибели и, по совершении сего величайшего дела, вознесся на небо, дабы там наслаждаться славою Божественной. Почему Промысл не благоволил, чтобы Сын Божий оставался до самого скончания времен на земле, дабы видимо управлять Своею Церковью, коей Он есть глава и Господь, о том мы за совершенно верное не можем сказать ничего: ибо сам апостол говорит только, что небо должно было принять Спасителя до времен совершения всего (Деян. 3; 21), а почему так, не говорит ничего. Для нас в этом отношении довольно помнить слова Спасителя к ученикам, скорбевшим об Его отшествии: «лучше, дабы Я отшел от вас», — и, помня их, верить, что действительно лучше, дабы Спаситель наш был на небе, а на земле с нами был Дух Святый.
   Итак, поелику пребывание Спасителя на земле долженствовало быть кратко, то в том же предвечном совете Божием положено, братие, чтобы, по отшествии Спасителя на небо, пришел Дух Святый, дабы, так сказать, заняв Его место, совершить то, что Им начато, соделать апостолов способными к проповедованию Евангелия всему миру, расположить сердца людей к принятию их проповеди, научить их живой вере в заслуги Искупителя, сообщить им новые духовные силы к исполнению нового закона благодати, кратко: усвоить роду человеческому те Божественные дары, кои приобретены для него страданиями Сына Божия. Посему сошествие Святаго Духа на апостолов есть как бы торжественное вступление Его в высокую должность Освятителя грешного рода человеческого, есть торжественное освящение новой, всемирной, вечной Церкви, такое освящение, после коего Освятитель уже начал в ней действовать видимо и постоянно.
   А из сего само собою открывается, братие, как важно и благодетельно для всего рода человеческого сошествие Святаго Духа на апостолов. Если бы Он не сошел на них: то дело Спасителя рода человеческого оставалось бы несовершенным; апостолы пребыли бы неспособными проповедать Его всему миру; мир не знал бы о своем Спасителе; не было бы в мире христианской веры, и праотцы наши и мы, братие, все оставались бы во тьме идолопоклонства.
   2. Как все важнейшие события в Царстве благодати были предварительно предсказаны пророками, дабы люди, зная чего надеяться, тем тверже надеялись: так и сошествие Святаго Духа было предсказано неоднократно.
   Так еще за шестьсот лет, Бог, утешая, по случаю глада, народ израильский через пророка Иоиля, говорил, что Он не только подаст им хлеб насущный, но в последние дни, то есть во дни пришествия Мессии, излиет Духа Своего на всякую плоть (Иоил. 2; 28-32). Подобное сему говорил Бог и через пророка Иезекииля (Иез. 36; 26).
   Но современники сих пророков, алкая хлеба телесного, мало заботились о пище духовной, и утешительное предсказание не тронуло сердец, преданных страстям.
   Иоанн Предтеча, по долгу звания своего, подготовляя иудеев к сретению Мессии, подготавливал их и к принятию Духа Святаго. Неоднократно объявлял он, что после его крещения водой вскоре откроется крещение Духом Святым и что последнее крещение несказанно важнее первого (Мф. 3; 11). Но и это возглашение не произвело в сердцах, иссохших от страстей, жажды Духа Святаго. Никто и не спросил, что это за крещение, где и как обрести Его?
   Сам Спаситель по временам указывал на будущее пришествие Святаго Духа. Так Он Никодиму, приходившему к Нему ночью для научения, прямо сказал, что для получения Царства Божия непременно должно возродиться от Святаго Духа (Ин. 3; 3). Но сей учитель израилев так мало знал о Святом Духе, что, как известно, подумал, якобы ему говорят о новом рождении из утробы матери.
   Потом Спаситель в последний день праздника кущей (в который между прочими обрядами возливались на алтарь вода из Силоамского источника) всенародно в храме проповедовал, чтобы всякий, кто жаждет, шел к Нему, потому что верующий в Него соделается сам источником воды живой (Ин. 7; 37-39). Это, — как замечает евангелист Иоанн, — говорил Он о Святом Духе. Но едва ли кто истинно понял Его; ибо между слушателями произошел спор о Его лице, и больше ничего.
   Сами апостолы, питая надежду земного царства Мессии, мало думали (если только думали) о Святом Духе. И Спаситель, видя их неспособность, не говорил им о Нем, или говорил весьма мало.
   Но когда наступило время разлучиться Ему с учениками, Он в последней беседе — в навечерие Своей смерти, для утешения их не только открыл, что они вскоре получат Святаго Духа, но и раскрыл благотворные свойства будущего их Утешителя. «А оттого, — говорил Он, — что Мне должно оставить вас, сердце ваше исполнилось печалью; но Я истинно говорю вам, что лучше, дабы Я отошел от вас: ибо если Я не пойду, то Утешитель не придет, — Дух истины, Иже от Отца исходит. Правда, Я еще имею много сказать вам, но вы не можете вмещать теперь. Когда же Он придет, то наставит вас на всякую истину: Он научит вас всему, откроет вам самое будущее, напомнит все, о чем Я говорил с вами. Он уже не оставит вас, а пребудет с вами ввек».
   Ничего не может быть яснее сего предсказания, и ученики, по-видимому, успокоились. Но ужасная смерть Иисуса Христа, коей они при всех предсказаниях никак не могли согласить со своей надеждой Его земного царства, совершенно затмила в уме их обещание Спасителя: никто не думал о Утешителе; все только плакали и сокрушались!
   Воскресение Иисуса Христа рассеяло облако печали, но не оживило желания пришествия Святаго Духа. Ученики снова начали мечтать о земном царстве: Господи, — вопрошали они Его, — аще в лето сие устрояеиш царствие Израилево (Деян. 1; 6); а, аще в лето сие придет Дух Святый, о том никто и не думал спрашивать.
   Спаситель, видя крайнюю невнимательность учеников, снова обратил их мысли и желание на Святаго Духа, а чтобы они тем усерднее ожидали Его, предсказал, что Он придет спустя немного дней (Деян. 1; 5); наконец, пред самым вознесением на небо, запретил им и отлучаться из Иерусалима до Его пришествия, привязал их, так сказать, как малых детей, к тому месту, где должен был сойти на них Дух Святый.
   Не больно ли, слушатели, для сердца, слышать о такой невнимательности, о такой холодности к Святому Духу? Пророки провозглашают Его, Предтеча ведет Ему во сретение, Сам Спаситель изображает приход Его, как величайшее благодеяние, и никто не внимает, никто не исходит во сретение, все удаляются, все убегают прочь. О Божественный Утешителю! Что же влекло Тебя на землю, к людям? К людям, кои не искали Тебя, не думали о Тебе? И более ли ищут Тебя ныне, более ли думают о Тебе ныне, когда Ты уже пришел? Более ли ищем Тебя мы, кои ежедневно твердим: приди и вселися в ны! Первые ученики Евангелия, по крайней мере, впоследствии вознаградили свое невнимание к Святому Духу усердием пламенным.
   3. В самом деле, братие, благословение, коим Господь осенил учеников Своих, возносясь на небо, как будто сообщило совершенно новое направление их уму и сердцу. Утешитель, которого прежде так мало ожидали, соделался единственным предметом их мыслей и желаний. Никто и не думал оставлять Иерусалим, даже по домам не расходились, а пребывали все вместе. Всех было сто двадцать человек (в том числе и Пресвятая Дева), но душа была одна, сердце одно. К крепкому единодушию присоединилась крепчайшая молитва. Несмотря на обещание Спасителя, послать вскоре Святаго Духа, непрестанно молились о Его сошествии: молились, потому что не почитали себя достойными столь великого дара; молились, ибо познали, что без молитвы не бывает ничего важного; молились, поелику самое стремление души к Святому Духу было уже чистейшею молитвой.
   В таком святом расположении протекло девять дней. Можете представить, братие, как долги были дни сии для сердец, палимых жаждой благодати Святаго Духа! А может быть, они были и весьма кратки. Кто истинно молится, тот не скучает долготой времени, тот даже не знает, много ли времени. У нас только вопрос о молитве почти всегда неразлучен с вопросом: долго ли?..
   Когда апостолы таким образом, посредством единодушия и молитвы, неприметно для них самих, приближались и возвышались к Святому Духу, наступил пятидесятый день после иудейской пасхи, день весьма торжественный, для празднования коего многие из набожных иудеев стекались в Иерусалим со всего света. Предметом празднества было воспоминание синайского законодательства: ибо в пятидесятый день по исходе израильтян из Египта дан был им закон на горе Синайской, дан, как известно, среди громов, молний и бурь. Сверх сего в этот же самый день по закону приносились в жертву Богу начатки от жатвы, которая в Палестине оканчивается во время нашей весны.
   Все иудеи по закону и усердию спешили во храм: но апостолы не почли нужным идти во храм, оставленный навсегда Самим Господом храма, — пребывали в своем домашнем храме. Но священный день не мог не возбудить в их сердцах еще святейших чувствований. Воспоминание сошествия Божия на гору Синайскую невольно возбуждало надежду: не сойдет ли в сей же самый день и обещанный Утешитель. А таковая надежда еще более распаляла сердца молитвой. Сто двадцать чистейших гласов неслись к небу! Сто двадцать чистейших сердец отверзлись для Утешителя! Огнь Божественный уже начинал возгораться в их внутренности; Дух Святый уже подвигся в основании их существа; не мог долее сокрывать невидимого Своего присутствия, и сила благодати, через молитву, проторглась сквозь силы видимой природы.
   Вдруг услышали шум, какой бывает во время бури, от сильного порыва ветра. Шум происходил с неба, с верхних частей воздуха, но вскоре проник и наполнил чистейшим веянием всю храмину, в коей находились ученики. В то же мгновение среди храмины, в воздухе, появилось множество языков огненного цвета; носясь над главами учеников, они опустились на них, и опочили. «Если бы, — говорит святой Кирилл Иерусалимский, — кто увидел апостолов в это мгновение, то мог бы подумать, что на их главах огненные венцы» (Катехизис 17).
   Бурное дыхание было ближайшим предвестием, а явление огнецветных языков — видимым знамением пришествия Святаго Духа. Будучи Дух чистейший, бестелесный, Он избрал чувственное знамение сие, дабы тем ощутительнее явить Свое присутствие. «Ибо, — рассуждает святой Григорий Богослов, — как Сын Божий явился на земле видимо, то и Духу Святому надлежало явиться видимо» (Беседа 44). Так и прежде, когда Он сходил на Иисуса Христа в Иордане, то избрал знамением Своего явления вид голубицы.
   Нет сомнения, братие, что Дух Святый не напрасно избрал теперь эти, а не другие знамения: у Премудрого ничего не бывает без цели. Какая же была цель? Огонь, — по изъяснению отцов Церкви, — выражал то действие, которое Дух Святый имел произвести и в апостолах, соделав их пламенными ревнителями веры, и в целом мире попалив терние нечестия. Языки выражали дар слова, сообщенный провозвестникам Евангелия. Огнь и буря показали, что законодательство Нового Завета ничем не хуже Ветхого, которое дано было среди огня и бури; и кротость огня, почивавшего на апостолах, в сравнении с лютостью огня Синайского — последний умерщвлял, являла, что Новый Завет исполнен милости и благодати, недостававших Ветхому.
   Бурное дыхание и видение огненных языков продолжались недолго, может быть, несколько мгновений: но Дух Святый навсегда наполнил собой души и сердца апостолов. О, кто изобразит, какое дыхание, какой огонь был в этих сердцах! Как они очищались, претворялись, обожались! Это было, братие, истинно новое, лучшее творение! В это мгновение сделано более, нежели во все пребывание учеников с Иисусом Христом, более дано, более принято. Можно сказать, что весь мир, Сам Иисус Христос действием Духа Святаго как бы преобразился теперь в уме апостолов; ибо отселе они уже «не разумели никого по плоти», между тем как прежде Самого «Иисуса Христа разумели по плоти» (2 Кор. 5; 16). Может быть, если бы вопросить самих апостолов о сем состоянии, то они сказали бы не более того, что сказал святый Павел о своем пребывании в раю: аще в теле, не вем, аще ли кроме тела, не вем: Бог весть! (2 Кор. 12; 2).
   За первым чудом последовало другое, большее. Умея доселе говорить только на одном природном языке — еврейском, и притом на самом простом наречии его — галилейском, апостолы и прочие верующие вдруг начали говорить теперь на всех, тогда известных языках. Еще некому было слушать их: но они все говорили и не могли не говорить: Дух Святый двигал сердце, сердце двигало уста, а слова лились сами собой, как вода льется из источника. Так, и у святого Давида, когда на него сходил Дух Святый, сердце само собой отрыгало слово благо… язык делался тростью книжника скорописца (Пс. 44). Каждый говорил то, что Дух Святый давал ему провещавать. Податель был один, а дары различны: море благодати, так сказать, разлилось на источники, смотря по качеству сердец, быстрые, медленные, шумные, тихие, более, менее глубокие, но во всех сердцах живые, светлые!
   Апостолы вещали величия Божия (Деян. 2; 11), то есть, безприкладные совершенства Божии, чудные дела Промысла, кои открылись теперь для них во всей полноте и свете. Кто бы не желал знать, что именно и как они вещали? Видеть, так сказать, первые опыты огненного вещания их? Но Промысл сокрыл от нас сие. Это было вещание для них самих, их благодарственная молитва. Для нас они начали вещать после, и вещание их пронеслось по всей вселенной.
   Мы, братие, должны здесь приметить только, что значит молитва. Молитва предшествовала сошествию Святаго Духа, в молитве сошел Он, молитву и привел с Собой. Как же после сего свята и сильна молитва! Как она должна быть любезна для того, кто хочет стяжать и сохранить (а стяжать и сохранить должен каждый) Святаго Духа! «Молись, — говорит один великий подвижник, — молись, подобно апостолам, и для тебя не пройдет более десяти дней, как ты получишь Святаго Духа».
   4. Мы видели, братие, действие Духа Божия, слышали гласы людей духовных: посмотрим теперь на действия мира, вслушаемся в голос людей плотских.
   Шум бурного дыхания, вероятно, слышен был не одними верующими; слышны были, конечно, на некоторое расстояние и гласы ста двадцати человек, кои гремели во славу Божию. Потому многие из иностранных иудеев, пришедших на праздник, немедленно стеклись в храмине апостольской.
   Все изумлялись! Во-первых тому, что слышали апостолов, славословящих Бога на языках иноземных, между тем, как молитвы обыкновенно совершались на священном языке еврейском; во-вторых — тому, что никогда не слыхали о столь высоких истинах, о столь святых чувствах; но всего более изумлялись оттого, что каждый: римлянин, грек, африканец, индиец слышал свой природный язык, тогда как каждому было известно, что говорившие были все галилеяне, люди совсем не знакомые с иностраными языками. От удивления переходили к ужасу, ибо все видели необыкновенное, слышали чудесное, а никто не мог изъснить того, что видел и слышал. «Ужасахуся же вси, и недоумевахуся глаголюще: что убо хощет сие быти».
   Но скоро нашлись люди, кои вздумали (как и ныне нередко бывает) изъяснить другим то, чего сами совершенно не понимали. «Что тут, — говорили, — удивительного? Это действие вина; вино заставило их забыть приличие, — и вот они вольнодумствуют, молятся на простонародных языках, тщеславятся их знанием». «Инии же ругающеся глаголаху, яко вином исполнени суть».
   При всей нелепости этой клятвы, в ней, братие, есть нечто, стоящее благочестивого внимания. И апостол Павел противополагает вино Святому Духу, когда говорит: …неупивайтеся вином… но паче исполняйтеся Духом (Еф. 5; 18). Не напрасно сие противоположение. И святой Давид говорит, что праведники упиваются от тука дома Божия (Пс. 35; 9). Не напрасно и это выражение. А невеста — верующая душа, описываемая Соломоном, говорит, что она «введена была даже в дом вина, и призывает других пить оное и упиваться» (Песн. 2; 4-5). Тут еще более тайны. Что же все это значит? Вероятно то, что кто исполнен Святым Духом, кому Он «по достоянию дхнет», тот бывает сам вне себя, и в действиях его, и в самом виде открывается нечто странное, выходящее из обыкновенного порядка, подходящее к тому, что усматривается в человеке в состоянии шумного веселья. Так святой Давид, исполненный Духа Божия, с царским венцом на главе, подобно младенцу, скакал всенародно пред ковчегом завета (2 Цар. 6; 16).
   Но плотские люди не знают другого восторга, кроме чувственного; упоение Святым Духом, святое глумление от преизбытка благодати чуждо для них; они судят по своему опыту, и богохульствуют! — «Ругающеся глаголаху, яко вином исполнени суть».
   Так, братие, и всегда мир заблуждает, когда берется судить о действиях святых Божиих человеков, когда подводит их под свои правила, под свой, так называемый, порядок, а в самом деле, беспорядок вещей. Прочтите жизнеописания святых, и вы увидите, что многие из них почитались людьми странными, лишенными если не ума, то благоразумия. Уже смерть открывала общее заблуждение, и показывала всем, что их …не бе достоин весь мир! (Евр. 11; 38).
   Таким образом, при самом сошествии Святаго Духа, снова подтвердились слова Спасителя, что мир… не знает Его (Ин. 14; 17). Он и никогда не узнает Его. Но вместе с сим оправдалось и то, что Дух Святый, пришед… обличит мир о грехе (Ин. 16; 8).
   Слыша хулу иудеев, Петр с прочими апостолами стал пред ними и произнес обличительное слово. Кратко и просто было это обличение, но поелику устами Петра вещал Дух Святый, то слова его проникли сердца слышавших и победили их упорство. Выслушав его, повествует святой Лука, …они умилились сердцем и сказали …братия, что же нам делать? (Деян. 2; 37).
   Покайтеся, — отвечал святой Петр, — и да крестится каждый из вас во имя Иисуса Христа… и вы не только будете прощены, но и сами… получите дар Святаго Духа; ибо… обетование Святаго Духа дано не нам одним, а и вам, и детям вашим и всем дальним, кого ни призовет Господь Бог наш (Деян. 2; 38-39).
   После сего иудеи немедленно покаялись, уверовали, окрестились, и новая Церковь из ста двадцати выросла до трех тысяч человек. Так окончилось событие, нами празднуемое, — полным торжеством Святаго Духа над неверовавшими!
   Если бы, братие, и из среды нас, празднующих теперь сошествие сего Пресвятаго Духа, какая-либо душа, умилившись слышанием о Нем и желая стяжать Его, вопросила: что же мне делать? То и для ней тот же ответ: «Покайся, веруй, и ты получишь дар Святаго Духа». Одно препятствие — грех удаляет от нашего сердца Всесвятаго, а посему одно средство стяжать Его — покаяние, растворенное живою верой в Искупителя. Кто решится очистить сердце свое истинным сокрушением о грехах, тот не должен иметь никакого сомнения, что Дух Святый посетит и его бедное сердце. И что за сомнение? Обетование дано не одним апостолам, дано и нам, дано всем дальним, кого ни призовет Господь. После сего, всякий — великий и малый, богатый и убогий, ученый и неученый — всякий проси смело: никому не будет отказано!
   О Душе всеблагий! чем мы грешные заслужили столь великую любовь Твою? Слава, бесконечная слава Тебе, Освятителю душ и сердец наших! Благодарность, вечная благодарность Сыну Божию, нашему Искупителю, Который умолил Отца послать Тебя к нам! Славословие, непрестанное славословие Богу Отцу, Который, не пощадив для нас Своего Сына, даровал нам и Духа Своего Пресвятаго! О, Троице Святая и Всеблагая, нас недостойных толико возлюбившая, слава, слава, слава Тебе! Аминь.

Слово в день сошествия Святого Духа

И явишася им (апостолам) разделены языцы яко огненны, седе же на единем коемждо их (Деян. 2; 3)
   Итак, вот то Божественное крещение Духом… и огнем (Лк. 3; 16), коим так видимо и торжественно должны были креститься первые проповедники и ученики Евангелия! Вот тот священный огонь (Лк. 12; 49), который Спаситель пришел низвесть на землю, и в отношении к коему Он столь сильно желал, чтобы он возгорелся! Так, он возгорится! Из уединенной горницы Сионской он проникнет в шумные синагоги первосвященников иудейских, в пышные чертоги кесарей римских, в гордые портики философов, в забытые хижины земледельцев; озарит безобразие идолов, истнит храмы ложных богов, обнимет собою все человечество и, по выражению пророка, будет разварять и очищать его, яко сребро и яко злато, доколе всех нечистых потомков Адама не прелиет (Мал. 3; 3) в чистый образ Божий.
   Но по тому самому, братие, Божественный огонь, который почил ныне на апостолах, должен пламенеть в наших сердцах. Мы не можем, подобно оным ученикам Иоанновым, сказать: ниже, аще Дух Святый есть, слышахом (Деян. 19; 2). Нет, мы все не только слышали о Нем, но и прияли Его, и когда прияли? Почти вместе с жизнью. Правда, храмина, в коей Церковь устами служителя призывала при крещении на нас Духа Святаго, не исполнялась бурного дыхания; над нами не видно было огненных язык; мы не были, подобно апостолам, предметом удивления для окружающих нас, но слово Божие уверяет, что мы тогда …но омылись, но освятились но оправдались… Духом Бога нашего (1 Кор. 6; 11); что с сего блаженного времени Дух Божий живет в нас, как залог нашего оправдания, как руководитель к вечному блаженству.
   Но, братие, Пресвятый Дух сей, хотя есть Дух силы и славы, может быть нами оскорбляем, даже может быть совершенно угашен в нас. Итак, сохраняем ли мы драгоценный залог Духа Святаго, «в нас живущего»? (2 Тим. 1; 6). Не угасили ли Божественного света Его преступным небрежением о Нем? Изгоняемый нечистою совестью, не уступил ли Он в нашем сердце места тлетворному духу мира? Вопросы эти всегда должны быть важны для христианина, но наипаче они должны занять нас в сии дни, посвященные прославлению Духа Божия; ибо с разрешением их каждый из нас может и должен узнать, не только достойно ли он празднует сошествие Утешителя, но и достойно ли носит имя христианина; потому что кто …Духа Христова не иматъ, сей, — по слову апостола, — несть Его (Рим. 8; 9), тот не христианин!
   Дабы приуготовить, братие, совесть нашу к ответу на сии важные вопросы, заметим, при свете слова Божия, некоторые следы Духа Святаго в сердце верующего и приложим эти замечания к самим себе.
   Слово Божие открывает нам, что в восстановлении падшего естества человеческого действуют все три Лица Пресвятыя Троицы; но оно же научает, что великое дело сие некоторым образом как бы разделено между Ними. Богу Отцу усвояет оно верховное распоряжение делом нашего спасения, — послание на землю Сына и Духа Святаго; Богу Сыну — искупление человека от наказания за грехи; Богу же Духу Святому — освящение грешного рода человеческого. Частные действия и дары сего великого Освятителя безчисленны. Слово Божие показывает нам только главнейшие из них, как бы нарочно предоставляя каждому испытывать прочие собственным опытом. А именно, Дух Святый, как …Дух истины, просвещает ум верующего, наставит вы на всякую истину (Ин. 16; 13); как Дух святости, очищает сердце от скверны грехов: имате креститися Духом Святым (Деян. 1; 5); как Дух силы, одушевляет к препобеждению всех препятствий и трудностей: облечетеся силою свыше (Лк. 24; 49); как Дух благодати и щедрот, исполняет небесным утешением душу:… Утешитель …Иже от Отца исходит (Ин. 15; 26).
   I. Итак, первый плод присутствия в человеке Духа Божия есть истинное просвещение. Как слабы и медленны были умом апостолы, доколе не прияли Святаго Духа! Высокое учение Спасителя большей частью не вмещалось в их понятии; величественные обетования Его не приносили им утешения; чистота Его нравственности казалась непостижимой; самые простые притчи нередко приводили их в недоумение. Но едва только сошел на них Дух истины, исчезли все предрассудки, исполнявшие их ум; в Его свете они узрели все в настоящем виде, увидели, что надлежало совершить их Учителю, и что остается сделать им. Великая тайна искупления раскрылась пред ними во всей полноте и величии; они не требовали более, да кто учит их, — сами сделались учителями всего рода человеческого.
   Так бывает и со всяким, рожденным от Духа (Ин. 3; 8)! Он не имеет той непогрешимости ума, чтобы слова и писания его могли служить непреложным правилом веры и деятельности для других, «ибо не все апостолы» (1 Кор. 12; 29); в нем нет дара проникать во все тайны Промысла, замечать взаимное отношение великих путей Божиих, обнимать созерцанием будущую судьбу христианства, «ибо не все пророки»; он может быть неспособен преподавать наставление другим, «ибо не все учители»; даже может быть не в состоянии изъяснить того, что Дух Святый совершает в его сердце, «ибо не все истолкователи» (1 Кор. 12; 30), но он бывает и не может не быть просвещен истинно. Никто тверже его не знает безприкладных совершенств естества божественного, Его присносущной силы, поддерживающей весь состав мира, равно как и бытие каждой твари, Его превосходящей благости, которая не хочет погибели самого презренного творения и ожидает обращения самого ожесточенного грешника, — Его бесконечной премудрости, которая из величайшего зла умеет извлекать величайшее благо, в самом тлении насаждать жизнь. Никто лучше его не видит бедности естества человеческого, как грех путем рождения приходит от Адама на всех потомков его, как в сердце человека по естеству не живет… доброе (Рим. 7; 18), как… похоть, заченши, рождает в человеке грех, грех рождает смерть (Иак. 1; 15).
   Никто полнее его не разумеет всей важности благодеяния, оказанного роду человеческому в ниспослании ему Ходатая; никто более его не убежден в благотворности Евангельского учения, в святости христианских Таинств, в суете благ земных, в будущем блаженстве праведных и будущей погибели нераскаянных грешников. И может ли быть иначе? Дух Святый знает все, самые глубины Божия (1 Кор. 2; 10): оставит ли Он во мраке того, кто удостаивается быть Его храмом? Нет, Он никогда не попустит ему прельщать себя праздным упованием на милосердие Творца и заслуги Ходатая, но обнаружит, что вера без дела мертва; никак не позволит ему иметь ложных понятий о служении Богу, ограничивать благочестия делами внешней набожности, или заключать его в одном безплодном созерцании ума; никак не потерпит, чтобы он заблуждался в познании своих обязанностей, и называл доброе лукавым, а лукавое добрым, тьму светом, и свет тьмою. Как Дух истины, Он наставит его на всякую, потребную для него, истину, и освободит от всякой, вредной для спасения его, тьмы.
   II. Дух Святый очищает сердце от скверны греха. Свет естественных познаний бывает весьма блистателен, так что большею частью ослепляет человека гордостью; но он никогда почти не согревает и не исправляет сердца. Видят истину, но или применяют ее во лжу (Рим. 1; 25), или сокрывают в неправде: познают преимущество жизни благочестивой, но довольствуются одним хладным удивлением подвижникам благочестия; проклинают гибельные следствия жизни порочной, и между тем, не престают быть рабами страстей, пленниками греха. Не таков свет, сходящий от Отца светов! Не такова премудрость, коей научаются в училище Духа Святаго! Где обитает сей пречистый Дух, там грех должен исчезнуть. Как бы ни было грубо и нечувствительно сердце, соделавшееся Его жилищем, Дух Святый умягчит его до того, что оно все готово будет излиться в слезах, излететь в воздыханиях; как бы ни было оно гордо и надменно, Дух Святый смирит его и заставит повергнуться в прах пред Вседержителем; как бы ни были крепки и многочисленны узы, привязывающие его к земле, когда Дух вземлет его в горняя, то оно, подобно орлу, воспарит над бездной суеты мирской. Что были апостолы до сошествия на них Духа Божия?
   Люди, расположенные к добру, но плотские, коих ум и сердце исполнены были мечтами о земном царстве Мессии. Каждый из них желал господствовать над другими, искал земной славы. Но огненное крещение Духа Божия совершенно переродило их. В сердце и на языке их не осталось ничего нечистого. Они не упоминают более о земных престолах и венцах; проповедуют одну веру и покаяние.
   Так бывает со всяким, рожденным от Духа! (Ин. 3; 8). Дух Святый сообщает новое, духовное направление всем силам и способностям человека. Сколько грех казался для него прежде прелестен, столько делается отвратителен. Он ощущает в себе некую святую необходимость удаляться его и любить добродетель. Прежде самые духовные занятия помрачаемы были нечистотою плотских побуждений; теперь самые обыкновенные дела перестают быть плотскими; ибо Дух Святый научает совершать их во славу Божию. И ходящие по духу иногда падают, обремененные плотью: но слезы покаяния вскоре делают еще светлее то место, которое очернено грехом; и они иногда опускают случаи к совершению добра; но опущение сие при содействии благодати само обращается в обильнейший источник благих мыслей и чувствований.
   III. Дух Святый сообщает духовную крепость и силы. Добродетель сама по себе предполагает победу духа над чувственностью. Но как трудна победа сия в человеке поврежденном, в коем плоть по природе господствует над духом, в сердце коего по естеству не живет доброе, а зло, и живет и действует непрестанно и сильно! Здесь, по выражению одного святого отца, младенец должен сражаться с исполином, агнец должен победить тигра, капля — угасить целую печь. Кто же подкрепит человека в столь неравной борьбе с грехом? Кто поможет ему вознестись над самим собой? Никто, кроме Духа Освятителя! Но, с сим Помощником все возможно; под Его всемощным, всесозидающим осенением не изнеможет никакая благая мысль, не возвратится тощим в сердце никакое святое желание.
   Человек плотской бывает слаб оттого, что он рассеян по всему миру; оттого, что ограничивает все свои надежды и попечения одной настоящей, непостоянной жизнью; оттого, что покушается соделать себя обладателем того, что никогда не должно принадлежать ему; оттого, наконец, что действует не тем, что в нем есть мощного, но тем, что обнаруживает его бессилие и изменяет ему. Дух Святый уничтожает все сии источники духовного бессилия, сосредоточивая всю деятельность человека в одном начале любви к Богу и ближнему, обращая его к снисканию того, что ему именно и предназначено, для чего он и сотворен, — заставляя его действовать высшими силами безсмертного духа его, устремляя взор его в вечность, недоступную никакому земному могуществу.
   Каких опытов мужества и твердости не оказали апостолы, когда, по обетованию Спасителя, облеклись силою свыше! Что может равняться той неустрашимости, с коею они возвещали Божество распятаго Иисуса в слух тех самых первосвященников, кои вознесли Его на Крест? Их ничто уже не могло отлучить от возлюбленного их Учителя, ни смерть, ни живот… ни настоящая, ни грядущая (Рим. 8; 38). Между тем, что прежде не отлучало? Самый ревностный из них отвергся Его три раза из опасения рабыни.
   Iv. Дух Святый исполняет утешением душу. Люди, преданные миру, обыкновенно смотрят с некоторым сожалением на тех, кои, вняв гласу благодати, удаляются забав и рассеяния, и почитают их людьми жалкими, кои сами для себя изобретают мучения. «Несчастные, — восклицает при сем один учитель Церкви, — несчастные, они видят крест, но не видят помазания! Так, многи скорби праведным, гораздо более, нежели сколько видят, и даже воображают миролюбцы! Между тем, все мирские удовольствия никак не могут сравниться с той радостью и миром, коими Дух Святый исполняет сердце верующего. В самом деле, братие, какая мысль отраднее той, что мы избавились мучений совести, свергли с себя тяжкое иго страстей, познали правоту путей Господних и сладость добродетели, вышли из рода строптивого и грешного? Но сия отрадная мысль есть всегдашний удел людей, ходящих по Духу. Какое чувствование утешительнее того, что мы чада Божий и наследники Христу, что Отец Небесный со всеми Ангелами Своими веселится о нашем обращении к Нему, что Он невидимо благословляет все благие начинания наши, уготовляет венцы за все подвиги наши, что в нас обитает Сам Дух Святый? Но сие чувствование не может не быть в сердце, освященном благодатью. Что ж сказать о тех неизглаголанных утешениях Духа Святаго, коих никто же весть, точию приемляй?
   «Удостоившиеся быть чадами Божиими и от Духа Святаго родившиеся, — говорит один из великих подвижников Макарий Великий, -различными образами от Духа Святаго управляются. Иногда, как бы находясь на царской вечери, радуются и веселятся радостью неизреченною; в другое время они подобны невесте, веселящейся о своем женихе; иногда они, быв в теле, бывают яко ангели, безтелесни; иногда толиким радованием и любовью воспламеняются, что если бы возможно было, они желали бы приять всякого в свою утробу, не рассуждая, благ ли он или зол; иногда являются, яко муж, облеченный во всеоружие царское и изшедый на брань; иногда в великом безмолвии и тишине духа успокаиваются, погружаясь в духовной сладости. Сии действия, — продолжает тот же святой отец, — бывают в тех людях в самой высшей степени, кои уже близки к совершенству, впрочем, всякий может испытать, чем он питается, где живет и у кого пребывает, кто дает сердцу его пищу: Дух Божий, или дух мира?»
   Если так, братие, то испытаем и мы самих себя, дабы узнать, кому принадлежим мы. И, во-первых, посмотрим, что делается с нашим умом? Померкли ли в нем блуждающие огни плотского мудрования, для коего премудрость слова крестного кажется буйством, которое ослепляет человека гордостью до того, что он почитает себя вправе предписывать законы для самой премудрости Божией. Научился ли бедный ум наш находить высочайшую премудрость в том, чтобы все свои естественные познания «почитать потерею для познания Господа Иисуса, которое все превосходит» (Флп. 3; 8)? Вышли ли мы из естественного неведения о самих себе, наших обязанностях, нашем предназначении и средствах к достижению оного, о врагах, с коими нам должно сражаться, и о венцах, на кои должно взирать, из того неведения, в коем дух мира нарочно держит своих пленников, дабы они не уверовали и не освободились от сети его (2 Тим. 2; 26)? Живо ли представляем суету благ мирских, нечистоту и гнусность законопреступных удовольствий, несчастное состояние людей, порабощенных плотью? Ясно ли видим всю глубину нашего повреждения, всю безответность нашу пред Богом, всю немощь естества нашего, проданного под грех?
   Преобразовано ли Духом Святым наше сердце? Что служит основанием нашей деятельности — любовь к Богу, изливаемая в сердца наши Духом Святым, или любовь к миру, вытекающая из студенца бездны? (Откр. 9; 2). Где образец, с коим мы стараемся сообразовать жизнь свою, — в Евангелии, или на распутиях мира; в сонме праведных, на небесех написанных (Евр. 12; 23), или в толпе подобных нам грешников? Куда охотнее текут ноги наши: в домы плача, или в домы веселья; туда ли, где собираются во имя Иисуса Христа, или туда, где царствует мир с его похотями? Как исполняем обязанности наши, так ли, как прилично рабам Христовым, в простоте сердца и яко пред Богом, или пред очима точию работающе, яко человекоугодницы? (Еф. 6; 5-6). Престали ль воздыхать от нашего жестокосердия и гордости те, коих обязанность или случай поставили в зависимость от нас? Обильно ли текут слезы, когда мы обращаем взоры на греховную жизнь нашу? Стараемся ли благими мерами возвратить на путь спасения тех, кои совращены с него нашею соблазнительною жизнью?
   Облечены ли мы силою свыше? Можем ли без ропота снести, если бы Господу угодно было испытать нашу веру напастями века сего, нищетою, болезнями и другими бедствиями? Вознесены ли мы над тем низким страхом, который плотского человека заставляет принимать все самые гнусные виды, дабы приобресть или не потерять какой-либо выгоды или удовольствия? Решимся ли остаться на стороне справедливости и тогда, когда бы все уклонились на путь неправды? Готовы ли защищать познанную истину с тем мужеством, которое отличало первых проповедников Евангелия; и в состоянии ли, подобно им, для славы имени Божия и для спасения братий, отвергнуть, если то нужно, все земные надежды, все выгоды, самую жизнь? Можем ли мы сказать о себе, что нас ничто не может отлучить от любви Божией, и в состоянии ли доказать это самым делом?
   Да благословят, братие, Господа те из нас, кои, всматриваясь в самих себя, обретут в себе сии следы Духа Божия. Таковые не требуют, чтобы кто учил их, ибо уже само помазание Духа Святаго учит вы о всем (1 Ин. 2; 27). К таковым должен быть обращен только следующий совет апостола: Духа не угашайте! (1 Фес. 5; 19). Последуйте за Ним ревностно всюду, куда Он ни поведет вас; не входите о том в совет с плотью и кровью, не говорите, что то благое дело весьма трудно, тот грех весьма мал. «Духа не угашайте»: не исчисляйте добрых дел ваших, не услаждайтесь много теми совершенствами, кои благодать помогла вам приобрести; помните твердо, что мы рабы непотребные, которые сделали только то, что нам было повелено. «Духа не угашайте»: не изыскивайте пустых оправданий, когда Он укоряет нас в совести за содеяние какого-либо греха, повергайтесь скорее во прах перед милосердым Творцом, от Его единого ожидая помилования; не страшитесь, чтобы скорбь о грехе повергла вас в опасное уныние: Утешитель умеет врачевать язвы, им открываемые.
   Не угашайте Духа: убегайте от всякого помысла к греху; удаляйтесь от содружества с порочными людьми, отвращайте взоры от всех зрелищ, где похоть очес и гордость житейская могут поколебать самую крепкую совесть. Не угашайте Духа: доколе Он горит в вас, вся ваша суть (1 Кор. 3; 21-22), вы могущественнее и выше всего; но когда угаснет, то весь мир не заменит вам сей потери.
   Но горе, братие, душам, не имеющим благодатного общения с Духом Божиим! Дух мира, коим дышат они, есть дух врага Божия — диавола; «он в живе уловил их в свою волю» (2 Тим. 2; 26)! Впрочем, от них самих зависит освободиться от ужасных сетей диавола, обратиться ко Господу и приять Святаго Духа: ибо апостол взывает ко всем: исполняйтеся Духом! (Еф. 5; 18). Употребляйте остаток естественного света и произвола на очищение совести своей, мертвых дел, побуждайте себя к творению добра, совершайте его, сколько можете. Исполняйтеся Духом: пользуйтесь чтением и слушанием слова Божия, с искренним желанием сообразовать с ним свое поведение; размышляйте прилежнее о высоких истинах и утешительных обетованиях, в нем заключающихся; прилагайте к своему сердцу трогательные примеры покаяния грешников, в нем описанные.
   Исполняйтеся Духом: обращайте чаще и с детской простотой взоры к небу, раскрывайте перед Отцом милосердия и щедрот язвы вашей совести, умоляйте Его, да исцелит оные: если и земные отцы не дают чадам своим вместо хлеба камня, то Отец Небесный, без сомнения, подаст Духа Святаго просящим у Него. Исполняйтеся Духом: с Ним приобретете вы такое блаженство, какое на сердце вам никогда не приходило, с Ним насладитеся тем, чего мир никогда не давал и дать не может.
   Сами и подобными размышлениями должны мы, братие, почтить настоящий день великого обновления рода человеческого, который еще ветхий Израиль чтил гласом труб и органов. Бедность души, преобладаемой плотью, необходимость всем и каждому исполняться Духом, средства, ведущие к благодатному сообщению с Ним — вот предметы, долженствующие занимать ум и сердце каждого из нас в продолжение сих великих и святых дней, посвященных прославлению Духа Божия!
   Причастие сего всеблагого Духа да будет со всеми вами! Аминь.

Слово в день сошествия Святаго Духа

Яко сия глаголах вам, скорби исполних сердца ваша. Но Аз истину вам глаголю: уне есть вам, да Аз иду: аще бо не иду Аз, Утешитель не приидет к вам: аще (ли) же иду, послю Его к вам, и пришед Он обличит мир. (Ин. 16; 6-8). (Слова Спасителя из последней утешительной беседы Его к ученикам Своим).
   Вот что производят неправды человеческие! Дух Святый есть Дух любви и мира, Дух благодати и щедрот; Он, и по существу и по действиям Своим, есть Утешитель единственный, неизменяемый, божественный, но поелику мир, погрязши во зле, не знает Его, и если бы знал, не может принять Его; поелику дух мира, коим дышат люди, преданные плоти, совершенно противоположен всесвятому Духу Божию, то Утешитель соделывается обличителем, Тот, Коего Сын Божий испросил у Отца, заслужил Своею смертью, как величайшего Благодетеля для рода человеческого, как верховного Подателя всех благ, Тот самый приходит обнажить грех и произнести суд! И пришед Он обличит мир.
   О, как действенно должно быть сие обличение! Это уже не слабый голос проповедников истины, который часто исчезает в воздухе, не досягая слуха, не только сердца слушающих. Это обличение Всемогущего и Всеведущего! Он обличил грех Адама, — и смерть доселе собирает страшные оброки сего греха со всего рода человеческого; обличил современников Ноя, — и память их с шумом погибла в водах потопных; обличил грады Содомские, преогорчившие Господа, — и не обрелось места их на лице земли; обличил богоотступную синагогу, — и в Иерусалиме не остался камень на камени! Здесь-то каждый обличаемый должен возопить с Давидом к Богу: «Камо пойду от Духа Твоего Обличителя, и от лица Его камо бежу? Взойду ли на небо? Он там. Сойду ли во ад? Он там. Понесусь ли на крыльях зари до последних пределов вселенныя? И там найдет меня рука Его, удержит десница Его» (Пс. 138; 7-10).
   Между тем, число людей, имеющих подвергнуться обличению Святаго Духа, столь велико, братие, что я не знаю, может ли кто исключать себя из оного. Утешитель, по словам Спасителя, должен обличить мир: кто же не в мире? Кто дерзнет сказать о себе, что он совершенно чист от всего земного и греховного? Значит, обличение Святаго Духа касается всех и каждого; значит, мы все находимся в числе обличенных: и горе тому из нас, кто, быв недостоин утешения Святаго Духа, не воспользуется, по крайней мере, Его обличением! Божественный Обличитель для того и обличает грешников во грехе, чтобы даровать им правду Божию; для того и открывает язвы совести, чтобы уврачевать оные. Итак поспешим уразуметь тайну спасительного обличения, дабы, через послушание Обличителю, обратить оную в тайну нашего спасения.
   * * *
   Предвозвестив пришествие Духа Обличителя, Спаситель в утешение учеников Своих открыл и то, в чем должно состоять сие обличение.
   И пришед Он, — так продолжал Спаситель вещать к ученикам, — обличит мир о гресе, и о правде, и о суде. О гресе убо, яко не веруют в Мя; о правде же, яко к Отцу Моему иду, и ктому не видите Мене: о суде же, яко князь мира сего осужден бысть (Ин. 16; 8-11).
   В сих словах указаны не только сущность, но и чертеж великого обличения. Мир обличается о грехе, им сокрываемом или непознаваемом; о правде, им отвергаемой и гонимой; о суде, им превращаемом или забытом. Обличается о своем грехе, дабы привести его к познанию и приятию правды Божией; обличается о собственной правде, дабы избавить его от суда; обличается, наконец, о суде, да ведает, что он во всех отношениях повинен Богу, что ему ничего не остается, кроме покаяния.
   * * *
   Кому не известно, братие, всеобщее развращение нравов, господствовавшее между иудеями и язычниками в то время, когда явился Сын Божий для очищения грехов мира? И, однако же, мир никогда не был так надменен своею правдой, как в это время. Вотще Иоанн Креститель проповедовал и словом и жизнью покаяние; вотще Сам Спаситель взывал: покайтеся! Мир не признавал своих грехов: развращенные фарисеи продолжали почитать свое лицемерие истинною набожностью; буйные саддукеи продолжали в своем вольномыслии находить мудрость. По суду мира, все клевреты его были святы; напротив, Иисус Христос, обличавший мир, вменяем был со беззаконными. Наконец, вместо покаяния, мир начал преследовать своего Обличителя и, в довершение своих преступлений, вознес Его на Крест!
   После сего, казалось, ничто уже не могло привести мир к покаянию. Но, се грядет Дух Обличитель, и все приемлет новый вид. Едва Петр, по сошествии огненных язык, произнес несколько слов в обличение, и три тысячи душ признают себя грешными, требуют крещения! (Деян. 2; 41). Через несколько дней то же самое чудо повторяется еще над пятью тысячами душ (Деян. 4; 4). Чудесно обличенные во грехе делаются в свою чреду чрезвычайными обличителями других; там и здесь образуются сонмы проповедников покаяния: и, в несколько лет, совершается то, чего нельзя было ожидать от целых столетий.
   Какое умилительное зрелище начал представлять весь тогдашний мир! Вот слово покаяния приходит в Рим, является при дворе кесарей, возвещается в слух богов земных. Каких ожидать тут плодов покаяния? Но для всемогущего Обличителя нет преград: несколько исполненных духа и силы бесед о покаянии, и среди чертогов Домициана и Нерона, там, где был самый престол сатаны, невидимо образуется общество людей, кои под багряницею и златом сокрывают крест и нищету евангельскую! Вот слово смирения и веры достигает Греции, туда, где было столько же идолов, сколько философов, и столько философов, сколько страстей; мудрецы мира в первый раз слышат, что они грешны, не верят, сомневаются; но сила слова крестного, оставляя без внимания их ум, поражает сердце — и, вместо алтаря неведомому Богу, вскоре воздвигается алтарь ведомому Искупителю!
   Наконец, слово Евангелия не вмещается уже в пределах Рима, достигает туда, куда не могло проникнуть оружие победителей света, воинственный парфянин, дикий скиф слышат обличение, слышат и каются; многие из них еще не знают, что такое закон, и, однако же, обличаемые верой, признают себя беззаконными. Дух… умиления (Зах. 12; 10), провиденный пророком, изливается на всю землю: и миллионы человек начинают плакать о том, что случилось в Иудее. Народы, что с вами? Вы не были в Иудее, вы не распинали Христа, вы приняли Его отверженного: для чего же вам скорбеть о смерти Его? Разве это ваш грех? Наш, — отвечают целые племена и языки, — Он грехи наши носит и о нас болезнует… наказание мира нашего на Нем, язвою Его мы изцелехом (Ис. 53; 4-5).
   Так совершилось обличение Святаго Духа над миром языческим! О, если бы оно и окончилось вместе с древним язычеством! Если бы христиане своими грехами не понудили Святаго Духа начать новое обличение! Мир христианский продолжает в себе грехи мира языческого, и Дух Божий продолжает над ним обличение, уготованное язычникам.
   И, во-первых, Божественный Обличитель от времени до времени воздвигает особенных ревнителей благочестия, кои, как бы движимые некою тайной силой, проповедуют современникам своим покаяние. Каждый век имеет их, каждая страна видит и слышит их. Житие сих людей бывает зерцалом, в коем еще яснее, нежели в словах их, представляются несовершенства миролюбцев. И не оттого ли мир всегда преследовал людей, истинно благочестивых, что жизнь их, по выражению святого писателя, составляет для него мучение.
   Для грешников, не видящих или не слушающих одушевленных обличителей, Дух Святый поставил неодушевленного обличителя, который, однако же, может сообщать жизнь мертвым грехами. Это — слово Божие. Дайте его кому угодно: магометанину, язычнику, иудею, — он может не поверить его Божественности, но, прочитав, скажет, что не исполнил всего, в нем написанного, признает себя грешным. Какой фарисей мог устоять когда-либо пред обличением евангельским? Какой саддукей не трепетал угроз, в нем содержащихся? И слабый пастырь церкви, не право правящий слово истины, не радящий о своем стаде; и корыстолюбивый судия, вместо правды взирающий на лица судимых; и зверонравный властелин, живущий притеснением и слезами подчиненных; и лукавый раб, не радящий о пользе и чести своего владыки; кратко: всякий грешник ясно видит в слове Божием свой грех. И все это производит одна, так сказать, буква Евангелия, предназначенная обличать грубых грешников. Дух евангельского учения еще обличительнее: самые праведники, проникая в него, всегда находили в себе новые недостатки, так что с возрастанием человека в добродетели, как бы возрастает в требованиях своих самое Евангелие.
   Наконец и те, кои не могут читать или слышать слова Божия, не лишены обличителя. Вместо его служат Таинства Церкви. О вы, кои безрассудно отвергаете или унижаете сии органы благодати Божией, научитесь лучше видеть в них премудрость Божию и благо человечества! Скажите, как внушить целым народам ту великую истину, что человек грешен по естеству, и потому непрестанно имеет нужду в покаянии? В христианстве важная истина сия и многие другие внушаются, так сказать, сами собою — посредством таинств. При входе каждого человека в мир Церковь объявляет в крещении, что он грешен; при исходе из мира повторяет в елеосвящении, что он грешен. В продолжение жизни, несколько раз призывает каждого к судилищу покаяния и говорит: ты грешен! Чудное зрелище! Царь и последний раб, мудрец и простолюдин повергаются при подножии Распятого, и в слух подобного человека исповедуют грехи свои! Кто заставил миллионы людей быть столь откровенными и препобедить естественную скрытность? Только один Дух Божий мог так обличить мир о грехе, что признание греха обратилось во всенародную обязанность!..
   Что сказать о внутренних обличениях Святаго Духа в совести грешников? Кто из нас не слышал когда-либо сего обличения? Кто не давал сам себе обета исправить свою жизнь? Кто не сожалел многократно, что не исполнил сего обета? По крайней мере, Обличитель исполнил Свое дело. Он принял на Себя долг обличить наши грехи, и обличил их: никто из нас не может сказать, что он безгрешен. Сего довольно уже для славы Обличителя и нашего спасения. Было время, когда целый мир грешил, а не знал, что он грешен! Грех же не вменягиеся, не сущу закону (Рим. 5; 13).
   Второй предмет обличения Святаго Духа есть неверие мира правде. О правде же, яко ко Отцу Моему иду, и ктому не видите Мене (Ин. 16; 10).
   Обличаемый во грехе мир всегда находил гибельную отраду в том, чтобы отвергать или сокрывать правду Божию (Рим. 1; 18). Так поступил он и с Правдой Ипостасною, когда она явилась на земле в лице Сына Божия. Ни чистота учения, ни святость Божественного Учителя, ни чудеса, Им совершаемые, ничто не могло убедить рода строптивого и грешного в том, что ему возвещаются глаголы живота вечного. Когда же Провозвестник истины, по высочайшим, но для мира недоведомым причинам, благоволил взыти на крест, и потом сокрыться навсегда от взора человеческого, то злобный мир почел это решительным доказательством, что Его дело не от Бога, что религия, Им возвещенная, есть изобретение человеческое. Самое воскресение Спасителя не образумило упорных врагов истины, и подало повод, как известно, к последнему отчаянному покушению — затмить правду Божию клеветой (Мф. 28; 13).
   Кто мог ожидать, что из сих же самых людей, кои с таким упорством гнали истину, вскоре многие соделаются ее защитниками, и с радостью прольют за нее кровь свою? Но где действует Бог, там нет ничего невозможного. Приходит Обличитель, и Савлы начинают проповедовать Евангелие.
   Мир сомневался в правде лица Иисусова: Дух Святый показал несправедливость сего сомнения самым Своим нисшествием. Всякий должен был признать, что если бы Спаситель не был тем, чем Он называл Себя, то Бог не послал бы в Его имя Утешителя, а Утешитель не стал бы действовать к Его славе. Мир не верил истине учения Иисусова: Дух Святый внушил апостолам изъяснить сие учение так, что самый недоверчивый разум, когда начал судить безпристрастно, не мог не признать в нем величайшей премудрости. Мир почитал излишними и чрезмерно строгими правила нравственности евангельской: Дух Святый показал на опыте, что правда веры не только бесконечно выше законной праведности, но и несравненно приятнее и легче для тех, кои имеют оную. Мир отвергал обетования Иисуса Христа: Дух Святый показал непреложность их исполнением всех древних пророчеств о духовном царстве Мессии, и преподанием верующим в Иисуса Христа необыкновенных даров духовных. Наконец, сила чудес и различные откровения, сообщаемые Духом Святым проповедникам Евангелия, соделали то, что самые упорные враги истины не находили более предлогов к неверию. Тщетно обличаемый мир напрягал в лице языческих философов последние усилия свои против веры христианской; напрасно Цельсы, Порфирии, Иероклы истощались в возражениях: то низводя христианство до своего язычества, то возводя язычество к христианству; не прошло трех столетий — и сочинения их забыты, уничтожены, а Евангелие Иисуса Христа соделалось учебной книгой целого рода человеческого. Обличитель начал и совершил Свое дело!
   Совершил, братие, но не окончил! Увы, как бы по некоей гибельной необходимости, надлежало, чтоб и в христианстве повторилось все то, что обезображивало мир языческий; чтобы из среды христиан явились люди, кои с языческим бесстыдством отверзают уста, изощряют перо свое против правды Божией и Евангелия! И какой век не видел сих жалких людей? Какая страна не страдала от них? Давно ли целые царства потрясаемы были разрушительным вихрем неверия, и алтарям угрожало то же превращение, что и престолам? Слово Божие, в предостережение верующих, даже решительно говорит, что и с продолжением бытия мира, не уменьшится, а увеличится неверие; что, пред самым концом его, противник Бога, ведый, яко времямало иматъ (Откр. 12; 12), воздвигнет новых лжепророков и лжехристов, и покусится уничтожить самое имя христиан.
   При сей горестной уверенности, не отрадно ли, братие, ведать, что мир, всегда враждующий против правды Божией, явленной в христианстве, как всегда находил, так и всегда будет находить Обличителя своего нечестия в самом Духе истины; что святая вера, с коею неразрывно соединено вечное блаженство наше, предоставлена не защите слабых людей, а хранению Его — Всемогущего? Нет! Всеведущий провидел нашу неверность и слабость в хранении истин Откровения, провидел, что мы, подобно древним израильтянам, предали бы врагам нашим ковчег Нового Завета; и потому вверил его уже не сынам Левииным, а Своему Всесвятому Духу. Хотите ли видеть, как сей великий Обличитель совершает Свое дело и защищает правду веры и Евангелия, вверенную Его хранению? Вникните в историю Церкви, и она покажет вам сие, покажет, как во все времена являлись люди для защиты истины, как торжество неверия всегда обращалось к его посрамлению, как самые отчаянные усилия против Церкви Христовой разрешались в ничто. После сего пусть новые враги истины истощаются в клеветах на веру: этим докажется только, что они древле предуставленнии на… осуждение (Иуд. 1; 4) и погибель: маловерные будут соблазнены, но залог веры останется неприкосновенным. Пусть настают и те несчастные времена, когда самые служители слова, колеблемые страхом или выгодой, изменяют истине; для веры не страшна и сия измена: Дух Святый найдет ей защитников; Он сотворит их, если то будет нужно. Явятся новые апостолы и, воодушевленные Духом истины, с радостью изыдут на брань против царства тьмы. Непрестанно изменяющимся мнениям мира они противопоставят постоянную неизменность веры евангельской; многообразные заблуждения его заставят сокрушиться о единство исповедания апостольского; нечестивые правила его посрамятся святостью нравственности христианской. Таким образом, когда роды и виды нечестия будут, подобно теням, приходить и преходить, возрастать и умаляться по направлению света веры, Единая Святая Соборная и Апостольская Церковь будет стоять неподвижно на краеугольном камени, …имущее печать сию: позна Господь сущия Своя! (2 Тим. 2; 19).
   Третий и последний предмет обличений Святаго Духа есть суд мира. «И о суде, яко князь мира осужден есть» (Ин. 16; 11).
   Памятуете ли, братие, какой суд произнес мир, когда Сын Божий явился в нем, дабы разрушить дела диаволя? Того, Который жил и умер для истины и славы Божией, он назвал сообщником князя тьмы: «о веельзевуле изгонит бесы» (Мф. 12; 24); а себя и свою область греха представил в виде Царства Божия, угрожаемого опасностью со стороны Иисуса Христа. То есть, свет назван был тьмою, а тьма светом, ад — небом, а небо -адом! Может ли быть большее превращение истины и суда, — неправда, тягчайшая сей неправды? О Душе истины, поспеши обличить сей беззаконный суд мира; дай ему почувствовать нелицеприятность Твоего суда; яви пред лицом вселенныя, что все, еже в мире, похоть плотская, …похоть очес и гордость житейская, несть от Отца (1 Ин. 2; 16), но от князя мира — диавола!
   Но как совершить это обличение? Для сего надлежало бы дать миролюбцам на опыте познать тяжесть суда, их ожидающего, заставить их теперь еще изведать, что не один конец благому и злому …жрущему и не жрущему (Еккл. 9; 2). Но Дух Святый, подобно Сыну Божию, низведшему Его заслугами Своими, приходит не погублять и наказывать, а исправить и спасти мир. Что же? Беззаконный суд мира останется без обличения? Нет, человеколюбивый Обличитель находит средство совершить Свое дело; Он обличает миролюбцев, но не в собственном лице их, дабы дать обличаемым время к покаянию, а в начальнике их и главе, коему они подражают и служат, в диаволе: и о суде, яко князь мира сего осужден есть.
   В самом деле, братие, развращенным фарисеям, видевшим первые деяния Иисуса Христа, еще можно было говорить, что они совершаются не о Духе Божием, а о веельзевуле. Но можно ли было поддерживать сию клевету после того, как христианство начало распространяться и всюду низвергать идолов и ложных богов? Тогда все по необходимости увидели, что Сын Божий действительно пришел для того, чтобы разрушить дела диавола. Каких потерь, какого посрамления не претерпел сей враг Бога и людей? Изгнанный благодатью Святаго Духа из сердец, он торжественно изгнан потом из идолов, кои, с распространением христианства, все умолкли, из храмов и капищ, кои или разрушены, или превращены в храмы Бога истинного. Наконец, как бы в более видимое и частное доказательство невидимой всеобщей победы Иисуса Христа над диаво-лом, Дух Святый сообщал каждому из первенствующих христиан власть изгонять бесов одним словом. Даже одно имя Иисуса, произнесенное кем бы то ни было, изгоняло иногда диавола. Так сей, могущественный прежде, враг сделался тогда слаб и ничтожен! Он, по выражению одного отца Церкви, был тогда похож на мертвую змею без жала, которую отдают для забавы детям.
   Такое всенародное посрамление диавола для защитников христианства служило всенародным доказательством божественности веры христианской. «Ваши Пифии, — говорили они в слух сената и народа римского, — умолкли, ваш Аполлон онемел. Отчего? Оттого, что они говорили не сами, что в них жил диавол. Он изгнан Иисусом Христом, и вот вы лишились своих богов; да ведаете, что нет другого Бога, кроме Того, Коему покланяются христиане». В самом деле, как ни злобен и ожесточен был против христианства древний мир, но с продолжением времени выразумел совершенно, что разрушение идолов и всего идольского есть лучшая похвала христианству. Вскоре самые грубые язычники начали презирать тех истуканов, кои не могли защитить себя против невидимой силы Креста.
   Но, видя посрамление диавола, мир должен был уразуметь в сем посрамлении нечто большее и важнейшее. В осуждении князя мира заключается осуждение самого мира, в ужасной судьбе владыки тьмы изображена однажды и навсегда будущая участь всей области тьмы. «И о суде, яко князь мира осужден есть».
   Так, люди, преданные миру и плоти, — к какому бы времени и стране вы ни принадлежали, — знайте, что Дух Святый, по человеколюбию Своему, благоволит обличать вас снова о грехе и правде; но не ожидайте нового обличения о суде: Он единожды и навсегда показал вам вашу будущую участь в главе вашей, — князе мира.
   Вы, кои не знаете, или не хотите знать, что будет с грешниками за гробом, кои сомневаетесь в правде Божией и бытии мук, воззрите на главу свою — князя мира, и научитесь от него истине. Чему вы не верите, то самое он уже терпит, сим самым показывая вам, что и вы будете терпеть то же, если не обратитесь от неверия.
   Вы, устные христиане, кои думаете, что для спасения достаточно веровать, как отцы веровали, и не творить правды отеческой, не исполнять закона любви, — слышите обличение: «князь мира осужден!» И он верует, что Бог есть, лучше вас знает истины, коим противится, хитрее вас умеет преображаться в Ангела светла; но, поелику не имеет любви, осужден!
   Вы, мнимые человеколюбцы, кои вопиете, что милосердие Творца безпредельно, что Он не может предать огню вечному ни одного грешника, слышите обличение: «князь мира осужден!» Благость Божия, равная ко всем, не пощадила гордого; высокое достоинство его в ряду тварей -он был Архангел — не воспрепятствовало подвергнуть его казни вечной.
   Вы, кои не можете понять, каким образом существо разумное будет вечно терзаться муками и никогда не раскается, не прибегнет к милосердию наказующего, воззрите на князя мира, и из его упорства и ожесточения познайте, что для нравственных существ есть некая страшная крайность греха, за которую, прешед, не возвращаются.
   Подобно ему и каждый грешник может и должен видеть свой суд и наказание в князе мира. В главе осуждается все тело; в лице владыки проклята вся область тьмы. И не оттого ли, между прочим, братие, мир с такой заботливостью всегда восставал против учения о бытии диавола? Несчастный, он чувствует, что судьба духа злобы тесно соединена с его собственной судьбой, и вот источник его неверия! Заступаясь за диавола, он защищает сам себя. «И о суде, яко князь мира осужден есть».
   Так совершилось и совершается обличение Святаго Духа над миром! Мир обличается во грехе, им непризнаваемом, в правде, им отвергаемой, в гуде, им превращаемом. Обличение сие, начавшись в Едеме, окончится на Сионе. Оно объемлет собой все века и все народы. Виды его столь же бесчисленны, сколь бесчисленны пути премудрости и всемогущества Божия. Вся история Церкви, даже вся история рода человеческого есть история сего обличения. И кто решится с сей стороны и в сем духе взирать на все события, тот непрестанно будет находить новые причины благоговеть пред действиями Духа Обличителя, Который не оставляет ни одного средства к обращению грешного рода человеческого из тьмы в свет, из области сатаны к Богу.
   Время спросить теперь: что же делает мир из обличения Святаго Духа? Что делают люди? Что сделали из оного мы с тобой, слушатель? Как пользуемся мы сим обличением? Всегда ли внимаем ему, всегда ли слышим его? Помним ли, по крайней мере, что у нас есть Обличитель? Ныне, — взывал Спаситель, предвозвещая пришествие Обличителя, — ныне суд миру (Ин. 12; 31). Не тем ли паче, братие, должно сказать, что ныне, по пришествии Обличителя, что ныне суд миру нашему? Чего недостает к суду? Судия, Бог всемогущий, здесь; Искупитель, проливший за нас Кровь Свою, здесь; свидетель, совесть наша, здесь.
   Итак, ныне, теперь, суд миру нашему, не тому, который вне нас, но который в нас, в нашей душе, миру наших мыслей, желаний, страстей. Что мы речем с тобой, слушатель, на суде сем? Что сделали мы из любви Бога Отца, из благодати Иисуса Христа, из причастия Святаго Духа? Скажем ли, что мы признаем себя грешными, но где плоды покаяния? Скажем ли, что веруем в Евангелие, но где плоды веры? Скажем ли, что отрицаемся князя тьмы и всего служения его, но для чего же остаемся в области тьмы, для чего творим дела тьмы? Что более должно быть уважено на суде: слова, или дела наши; мнимая вера, или деятельное неверие? Древний мир был обличен и судим за то, что враждовал против веры христианской: спрашивается, решена ли и в нашем сердце победа христианства над миром? Пали ли в нем идолы? Умолк ли шум страстей? Произошла ли в нем та спасительная перемена мыслей и чувств, то новое рождение, без которого невозможно увидеть Царствия Божия (Ин. 3; 3), без коего имя христианина есть праздное титло? — Ах, если мы, обнося имя Христово в устах, помрачаем его своею жизнью; если, отрекаясь врага Его на словах, подражаем ему в делах наших: то ныне не токмо суд, но и осуждение миру нашему. Лучше бы нам ничего не знать о Искупителе, нежели, познав, не исполнять того, что Им заповедано; лучше бы нам быть вне Царства Благодати и творить дела правды естественной, нежели, прияв благодать Святаго Духа, вести жизнь мытарей и язычников. Обличитель «оправдится в словесех Своих»: Он все сод ел ал для нашего вразумления; и посему «победит, внегда судити нас» (Пс. 50; 6). Но чего будет стоить тогда Его победа нам? Ныне Он побеждает нас для нас; тогда победит нас для Себя; ныне Его победа есть вечное наше спасение; тогда она составит наше вечное осуждение.
   Итак, «ныне, пока есть время, не ожесточим сердец наших» (Евр. 3; 15); приложим слух нашего сердца к обличению Святаго Духа, и потщимся предать себя Его водительству. Потщимся (Евр. 4; 11), ибо, при всем долготерпении Своем, Обличитель не оставляет ненаказанным упорства и нерадения; долго обличает с кротостью, но когда обличаемые злоупотребляют Его милостью, то кротость пременяется в строгость. Когда же грешники и после сего продолжают упорствовать в грехах, то обличение Святаго Духа, по выражению пророка, превращается в некое враждование против них. Прежде они уклонялись от Обличителя, после Он уклоняется от них; прежде они противились Ему, после Он Сам, по-видимому, ставит им преграды, не благословляет самых похвальных начинаний, да научатся не злоупотреблять дарами Его.
   Наконец, когда и сие последнее средство останется без плода, то Дух Святый оставляет грешника самому себе. Знаете ли же, братие, что значит быть оставлену Святым Духом?.. Не дай Бог, чтобы кто-либо из нас познал это на самом деле! Итак, доколе есть время, предадим себя водительству Святаго Духа и воспользуемся Его спасительным обличением.
   Обличителю, Душе истины, мы столь же мало способны сами по себе воспользоваться обличением Твоим, сколь мало достойны утешения Твоего! Ты убо Сам, о Всеблагий, прииди и вселися в нас, и обличи нас, и, обличив, очисти от всякия скверны, и тако спаси души наши! Аминь.

Слово в день сошествия Святаго Духа

Дух Святый бе присно, есть и будет (Стихира на день Пятидесятницы)
   Как ни радостен, братие, настоящий день, как ни светло торжество, совершаемое ныне Церковью; но, если сравнить нынешнее наше празднование с оною Пятидесятницею апостольскою, то в сердце рождается какое-то печальное чувство. Там Утешитель обнаруживает Свое присутствие видимо и торжественно: буря и огонь служат Его вестниками, — и в малой горнице Сионской повторяются чудеса Синая; здесь, наши слабые молитвы к Нему, Всемогущему, должны проникать сквозь сей кров, который всегда остается сомкнут над главами нашими, и мы, не имея свыше ни единого чувственного знамения, принуждены уверять себя, что Он, Всеблагий, слышит нас и присутствует между нами. Тогда проповедники Евангелия, быв облечены силою свыше, вдруг сделались способными уразуметь и возвестить в слух всего мира премудрость, сокровенную в Боге; и краткое, безыскусственное, но исполненное силы и духа, вещание их обращало ко Христу целые племена и народы, заставляя их отвергать ложных богов, оставлять предрассудки, побеждать навыки и страсти; ныне, служители слова должны трудным и долгим учением снискивать сведения для сообщения другим надлежащих понятий о вере; и, несмотря на все пособия искусства, на все усилия ревности, самые продолжительные и красноречивые беседы их часто не могут соделать истинными христианами даже тех, кои родились и воспитаны в недрах христианства.
   Еще бы не так печальной казалась противоположность сия, если бы чрезвычайное обилие дарований духовных в древние времена было уделом одних апостолов, их сотрудников и первых преемников. Предназначенные к необыкновенному, всемирному, многотрудному служению, они имели нужду и в дарах необыкновенных, в помощи чрезвычайной. Но в Церкви Апостольской все, от первого до последнего, исполнены были чудесных дарований. Каждому, — так апостол Павел описывает Церковь Коринфскую, — каждому дается открытое действие Духа на пользу: одному… слово премудрости — способность выражать словом высокие предметы мудрости христианской; другому слово знания — дар деятельного разумения истин веры и их употребления в жизни; иному вера — твердая уверенность в подлинности невидимых будущих благ, и, происходящее оттуда, терпение и мужество; иному дары исцелений — болезней телесных и душевных; иному действия сил — произведение таких явлений, кои превышают все силы человеческие; иному же пророчество, — предсказание будущего, изъяснение истин веры, через сравнение настоящего с прошедшим и будущим; иному различение духов — истинных от ложных, и их откровений; иному разные языки — способность говорить на разных языках, не учась им предварительно; иному истолкование языков — дар изъяснения на известном языке, что сказано кем-либо на неизвестном (1 Кор. 12; 5-11).
   Посему-то, когда коринфские христиане сходились в церковь на молитву, то, по свидетельству того же апостола, у каждого из них был или новый псалом, внушенный Святым Духом, или новое поучение, или новый язык, или новое откровение, или истолкование прежних откровений. Подобное тому было и во всех прочих Церквах христианских. В Ефесе, при первом прибытии туда Павла, нашлось было несколько учеников, именовавшихся христианами и не имевших дарований духовных; но тотчас и открылось, что они крещены одним Иоанновым Крещением, а не Христовым, и тотчас восполнен сей недостаток через возложение на них рук святым Павлом; после чего они, подобно прочим христианам, стали говорить языками и пророчествовать (Деян. 19; 1-7). Так верно, братие, исполнялось тогда оное утешительное слово обетования: и будет в последние дни… излию от Духа Моего на всяку плоть (Деян. 2; 17).
   А ныне? Не дерзаем мыслить, чтобы и ныне обетование сие не оказывало над кем-либо из христиан своего прежнего действия. Кто может знать, что совершается в целой Церкви Христовой, которая рассеяна по всему миру, собирается от всех язык, колен и племен, и в избраннейших членах своих, в их действиях и дарованиях известна единому Сердцеведцу?
   Но, с другой стороны, всегдашний и всеобщий опыт побуждает признать за истину, что если ныне и существуют еще где-либо чудесные дары; то в скудной мере, без той видимости, всеобщности и полноты, с коими они являлись в Церкви первенствующей.
   Что же значит это? Почему первые христиане были так богаты чудесными дарованиями Святаго Духа, а мы не имеем оных? Не есть ли это знак, что Дух Святый гораздо менее благоволит ныне к Церкви Христовой? Даже не оставил ли Он ее за грехи и нечестие христиан?
   Вопросы сии так близки к настоящему празднеству, и так важны сами по себе, что их нельзя оставить без разрешения. Но кто в состоянии разрешить их, как должно? Чтобы уверить других в действительности присутствия Святаго Духа в Церкви, надобно прежде самому живо ощутить Его присутствие в своем сердце; а таковое ощущение скорее может выразиться молчанием, нежели разглагольствованием. Чтобы изъяснить точнее, почему Дух Святый, продолжая управлять Церковью Христовой и обитать в ней, не сообщает, однако же, членам ее чудесных даров Своих, для сего надлежит иметь один из тех огненных языков, кои почили ныне на апостолах.
   Таким образом, при всей важности вышепредложенных вопросов, мы, по слабости разумения духовных вещей, должны были бы оставить их без разрешения, если бы не имели в сем случае опытного, можно сказать, Самим Духом Святым воздвигнутого, руководителя — святителя Златоуста, который в свое время, ибо в его время уже не было чудесных знамений, разрешал те же самые вопросы в назидание своих слушателей. Последуем его руководству.
   По мнению святителя Златоуста, не должно скорбеть и сетовать о том, что видимых и чувственных чудесных знамений Святаго Духа нет более в Церкви; даже можно радоваться тому, что они прекратились, и почитать это за честь для Церкви. «Не должно скорбеть», потому что чудесные дарования, бывшие в древние времена, не доставляли людям спасения, а добрая жизнь спасала и может всегда спасать и без них. «Можно радоваться», потому что существование видимых чувственных знамений было, между прочим, следствием слабости и детства духовного многих первообращенных христиан; а прекращение их есть признак крепости и совершеннолетия духовного Церкви Христовой, и подает членам ее случай к большим заслугам по вере.
   В самом деле, братие; если с чего должно быть начато суждение о важности или неважности обладания чувственными чудесными знамениями, то именно с того, много ли они содействовали ко спасению? Это единственное верное правило. Итак, зависело ли сколько-нибудь дело спасения от чувственных чудесных знамений, от пророчеств, от видений, от исцелений, от знания языков? Нисколько.
   И, во-первых, как замечает святитель Златоуст, были великие святые, кои не творили ничего чудесного, по крайней мере, сделались великими праведниками прежде, нежели стали быть чудотворцами. «Кое знамение, — вопрошает он, — Иоанн сотвори грады толики к себе привлек? Яко бо ничто же чудодействова, слыши евангелиста глаголюща: Иоанн знамения не сотвори ни единого. Откуда же и Илия чуден бысть? Не от дерзновения ли к царю? Не от ревности ли по Боге? Не от нестяжания ли? Не от милоти ли своей? Не от пещеры ли и гор? Знамения бо по сих всех сотвори. Иова же кое знамение творяща ужасеся диавол? Знамение ниединоже, но житие сияющее и терпение адаманта твердейшее. Кое знамение и Давид сотвори еще юн сый, яко рещи Богу о нем: обретох Давида, сына Иессеова, мужа по сердцу Моему? (Деян. 13; 22). Авраам же, Исаак, Иаков, которого мертвого воздвигоша, которого прокаженного очистиша? Всех сих не знамения соделаша дивных, но имений пренебрежение, славы презрение, от житейских вещей освобождение. Аще бо не сие имели, и рабы страстей были, то аще бы и тмочисленных мертвых воздвигли, не токмо ничтоже бы пользовали, но и прелестницы быти возмнилися бы».
   «Доколе убо, — заключает златословесный учитель, — притворение творим нашей лености чудесами? Се лик святых не чудесами просиявший»! (Беседа на Евангелие от Матфея 46).
   С другой стороны, находим, что многие, обладая даром чудес, не только не умели извлечь из того для себя никакой душевной пользы, но и совершенно погибли. Ужасный пример сего — Иуда! Никто не сомневается, что он, подобно прочим апостолам, производил чудеса: исцелял прокаженных, изгонял бесов, воскрешал, может быть, и мертвых; и, однако же, потерял не только апостольство, самую душу! Чудеса не спасли его, ибо он попустил овладеть собою демону корыстолюбия, соделался татем и предал своего Учителя. А что не один Иуда погиб, и, может быть, погибнет с чудесами, явно из того, что на Страшном Суде, по свидетельству Самого Спасителя, многие будут говорить Судии: Господи, Господи, не в Твое ли имя пророчествовахом, и Твоим именем бесы изгонихом, и Твоим именем силы многи сотворихом? (Мф. 7; 22). Сколько чудес! Какие знамения! И однако же, что скажет им Господь?., николиже знах вас, отыдите от Мене делающии беззаконие (Мф. 7; 23). Слова вовсе неожиданные! Приговор страшный, но совершенно справедливый! «Они убо, — рассуждает при сем Златоуст, — удивятся, яко тако чудодействовавше, мучими суть: ты же не дивися. Всяка бо благодать есть Давшаго: тем-же и мучитися должны; понеже к тако почетшему их, яко и не достойным благодать дати, неблагодарни пребыша и нечувственни» (Беседа на Евангелие от Матфея 24).
   Итак, если были великие святые, не обладавшие даром чудес, и если некоторые из обладавших сим даром погибли, если он подавался иногда нечестивым и неверным, то не явно ли, братие, что спасение наше нисколько не зависит от обладания чудесными дарованиями? А если так, то нет основательной причины печалиться, не видя более между христианами чудотворцев. Одно только чудо, о несовершении коего над нами мы всегда должны скорбеть, это исправление нашего, злого по природе, сердца, обновление нашей жизни, духовное возрождение; но для произведения сего чуда, необходимого для каждого из нас, сделано со стороны Промысла все, что нужно, так что совершенно от нас зависит испытать его над собой. «Главизну благ, — рассуждает святитель Златоуст, — то есть те дары Святаго Духа, без коих невозможно наше спасение, — мы имамы крещения дары; вси прияхом оставление грехов, освящение, Духа причастие, сыноположение, наследие живота вечного. Что хощеши множае? Знамений? Но упразднишася». Не ищи того, чего нет, пользуйся тем, что есть. «Веру имаши, надежду, любовь, и та непреходящая. Сих убо взыскуй: сия знамений больша суть» (Беседа на Евангелие на Деяния святых апостолов 40).
   В самом деле больше. Все чудесные дарования не могут заменить одной добродетели; напротив, одна какая-либо добродетель сильна вознаградить собой все знамения. Аще языки человеческими глаголю и Ангельскими, — пишет о себе апостол Павел — аще имам пророчество и вем тайны вся и весь разум, и аще имам всю веру, яко и горы преставляти: любве же не имам, ничтоэ/се есмь (1 Кор. 13; 1-2). Вот что значит одна любовь! Ее же спросят у нас и на Страшном всемирном Суде, где произведен будет окончательный расчет в дарованиях Божиих, нам данных, и в том, что мы сделали из них, — любви, говорю, спросят у каждого из нас тогда, а не чудес, не знамений. Приидите благословенный Отца Моего, -скажет праведный Судия всемогущий, — наследуйте уготованное вам царствие (Мф. 25; 34). За что уготованное? За то ли, что мертвых воскрешали, бесов изгоняли, пророчествовали, чудодействовали? Нет, но за то, что, видя своего Спасителя бедствовавшим в лице меньших братий своих, послужили Ему: гладного напитали, нагого одели, больного посетили, странного ввели в дом. Ни слова о чудесах, а все о делах, о жизни, о любви. «Не знамений убо и ты ищи, — заключает святитель Златоуст, — но души здравия. Аще от безчеловечия к милостыне приложишися, суху руку простерл еси; аще, позорище оставль, в церковь приидеши, храмлющему ногу исправил еси; аще отвратиши очеса свои от доброты чуждыя, слепого очи отверз еси; аще вместо сатанинских песней изучиши псалмы духовные, — нем сый, проглаголал еси. Сия чудеса величайшая! Сия знамения предивна»! (Беседа на Евангелие от Матфея 32).
   «Но древние знамения, — скажет кто-либо, — весьма полезны были для обращения неверных; а посему все остается причина скорбеть о прекращении их, если не за себя, то за других». Ревность ко благу ближних похвальная! Скорбь, достойная христианина! Но знаешь ли что? Если бы сия скорбь и оная ревность не оставались в одних наших словах, а всегда выражали себя в действиях, то и без чудес давно, может быть, не осталось бы ни одного язычника. «Еллинов, — по уверению святителя Златоуста, — не тако приводят к вере знамения, якоже житие наше». «Знамения бо творящих, — продолжает он, — многажды они прелестниками нарицаху, жития же чистаго укорити не могут. Мы убо виновницы, а не недостаток чудес, в том, что пребывают они в заблуждении. Ибо хотя они древние догматы свои пренебрегать начинают, и нашим чудятся, но жития ради нашего воспящаеми бывают. Словесы бо любомудрствова-ти удобно есть (мнози бо и у них сия сотвориша), ищут же от дел показания истины. И праведно. Когда бо увидит лихоимствующего, похищающего, и со единоплеменники, яко со зверьми обращающегося, того самого, ему же и врагов любити повелено есть, ложь быти возмнит глаголемая. Покажи мне, речет, веру от дел твоих; но сего у нас нет; а паче видя нас лютее зверей терзающих ближние, язвою нас нарицает все-ленныя. Сие Еллины удерживает и не попущает присоединитися; того ради и мы за сих наказание приимем» (Беседа на Евангелие от Иоанна 72). О сем-то, следовательно, о упадке нравов между христианами, соблазняющем неверных, и нам должно скорбеть; а не о том, что у нас нет знамений для их обращения. Будем делать для спасения их то, что зависит от нас: а Бог непременно соделает то, что зависит от Него, и без сомнения делает, хотя мы и не знаем, через кого и каким образом.
   «Пусть будет так, — скажут еще, — нам не должно скорбеть о прекращении чудесных знамений; но и радоваться сему было бы безрассудно. Можно ли сравнить наши бедные времена с оным блаженным временем, когда Церковь Христова, украшенная даром чудес, видимо показывала всему миру, что она есть избранная невеста небесного Жениха?»
   Не только можно сравнить, но, именно в отношении к знамениям, должно с некоторой стороны отдать даже преимущество нашим временам перед древними. Разберем беспристрастно причины великих чувственных знамений в Церкви Апостольской, и истина откроется сама собой.
   Спросим, во-первых, почему при начале христианства произведено столько чудес? — Совершенство ли людей, тогда живших, низвело их с неба? Нет, не совершенство, а нужда. Тогда надлежало совершиться одному из великих переворотов нравственных, быть введенной между людьми новой вере. «А везде, — замечает святитель Златоуст, — аще что странное и дивное совершитися хощет, или нового образа жизни введение бывает, знамения творити обыче Бог, залоги силы Своея подая имущим прияти законы Его. Тако егда человека сотворити хотяше, мир весь созда прежде, и потом закон, в рай бывший, даде ему. И егда Ною закон дати имеяше, велия паки чудеса показа, ими же возобнови всю тварь… и при Аврааме тако же много знамения являше; сиречь, победу во брани, язву на Фараоне, свободу от бед. И иудеом закон дати имея, дивная оная и великая чудеса показа прежде, и потом закон даде. Тако и зде (во время Иисуса Христа и апостолов) высокое некое хотя в род человеческий ввести жительство (веру христианскую) и яже никогда же слышаху законоположити, показанием чудес та утверждает. Егда бо проповедуемое (апостолами) царствие не являшеся, от являемых знамений не явлено бывшее творит явственно (Беседа на Евангелие от Матфея 14)». «Все сие тем нужнее было, — рассуждает он в другом месте, — что человецы тогда поживший, яко мало что идолов оставлынии, поникновени суще смыслом, сердцы же нечувственны и оледенелы, земная паче мудрствующе и вожделевающе, — ниже мыслию касахуся дарований нечувственных, неведуще отнюдь, что есть безтелесная, единою точию верою мыслимая, благодать. Сего ради знамения бываху, да не пребудут в неверии, чудесам небываемым» (Беседа первая, на Пятидесятницу). «Вообще, — заключает святитель Златоуст, — во время апостолов начало и основание веры полагашеся. Якоже убо добрый земли делатель о древе, им насажденном, юности ради, многое попечение творит, отвсюду ограждая, камением и шипом утверждая, да не исторгнет ветр, ниже обидит и потопчет скот, ниже ино кое зло приключится, егда же возрастет и крепость приимет, отъемлет подставы, древу саму сильну сущу невредитися. Сице о вере сбывшееся видим. Егда бо мало что возросла, и вельми слаба, и вновь всаждаема в сердцы бяше; изо всех стран опасно укрепляшеся и ограждашеся; пустившей же корени и силу приимшей и весьма высоко ветви притязающей, отъя Христос подставы и обороны. Сим убо образом изначала даяхуся дары и недостойным сущим; вере бо потреба бе помощи: ныне же и достойные не приемлют, через крепость веры, нужде в защите упразднившейся» (Беседа вторая на Евангелие на Деяния святых апостолов).
   Итак, вот истинные причины того обилия чудесных знамений, коему мы удивляемся в Церкви первенствующей: нужда приготовить людей к принятию новой религии и нового образа жизни; нужда оградить и укрепить вновь насажденный вертоград веры; нужда уверить чувственных людей в том, что им действительно поданы сверхъестественные блага. Таким образом, все нужда и некоторая скудость были причиной чудес и знамений, а не богатство, не совершенство какое-либо, не заслуги.
   Что же? Ужели нам после сего жалеть о том, что теперь для Церкви Христовой нет более таковых нужд, а потому нет и знамений? Это значило бы все равно, как если бы совершеннолетний, достигший полноты умственных и нравственных сил, начал жалеть о том, что лишен некоторых приятностей и украшений детского возраста; все равно, как если бы кто из граждан начал роптать на судьбу свою за то, что ему досталось жить в то время, как отечество его пришло в силу и славу, а не при самом его начале и основании.
   Напротив, зрело размыслив, мы должны благодарить Бога, что Он не благоволил соделать нас свидетелями великих перемен в судьбе Церкви, в продолжение коих бывают нужны чудеса и знамения, потому что люди, живущие во время сих переворотов, хотя слышат и видят много такого, чего не бывает во всех прочих веках, но по какому-то несчастному жребию, редко и мало пользуются преимуществами своего времени. В самом деле, много ли из современников Ноя и Авраама обратилось на путь правды? Никого не знаем. Многие ли из евреев, видевших чудеса Моисея, остались верны Богу и вошли в землю обетованную? Только два человека: Иисус Навин и Халев. Сам Моисей, произведший столько чудес, умер вне оной. Многие ли и из современников Иисуса Христа воспользовались преимуществом слышать учение и видеть чудеса Его? Весьма немногие. Кто же знает, слушатель, что бы и с нами было, если б мы жили в оные времена чудес, кажущиеся нам столько завидными? Кто поручится, что мы остались бы в малом числе Иисусовых друзей, стоявших на Голгофе, перед крестом Его и не были увлечены потоком всеобщего соблазна на сторону Его врагов и распинателей? Если и ныне, совершенно зная, кто Иисус, веруя, что Он есть наш Искупитель, Бог и Судия, следовательно, зная более, нежели сколько было известно тогда многим из самых учеников Его; если, говорю, и ныне, несмотря на все сие, мы изменяем нашему Господу, снова распинаем Его грехами нашими: то не должно ли со всею вероятностью заключить из сего, что, быв современниками нашему Спасителю, мы принадлежали бы к числу упорнейших врагов Его, может быть тех самых людей, кои предали, осудили, распяли Его? Значит, нам должно благодарить Бога, что мы живем не во времена чудес, кои бывают временем тягчайших искушений, что мы не видим знамений, кои, по всей вероятности, не обратили бы нас к вере, а только соделали бы виновнее и безответнее.
   «Но я желал бы, — скажешь, — находиться не в числе зрителей чудес, людей не обращенных и злых, а в числе верных, кои обладали чудесными дарованиями». А это, думаешь, не было сопряжено с опасностью? Мы видели, что из совершивших чудеса многие не будут признаны Спасителем за Своих и пойдут в муку.
   Теперь скажем в дополнение, что для некоторых, если не для всех сих несчастных, камнем претыкания на пути ко спасению вероятно послужили (разумеется, не сами по себе, а по их вине) именно чудеса и дары необыкновенные, их украшавшие. Доказательство сей печальной истины представляет та же самая Церковь Апостольская, коей мы хотим завидовать. Коринфяне, как мы видели, отличались многими дарованиями. Что же вышло из того? «Вящшая (из дарований чудесных) имущий, -говоря словами Златоуста, — взимахуся на иже чудейшие стяжавших; сии же паки болезноваху, и большая имущим завидяху» (Беседа на Евангелие на Первое послание к Коринфянам 29).
   Зависть же, как обыкновенно бывает, повела за собой все душевные недуги, несогласия, споры и безпорядки, так что, если бы Павел, как опытный и усердный врач, не поспешил на помощь недугующей Церкви и не преподал ей врачевства смирения и любви, то, вероятно, не одному коринфскому чудотворцу довелось бы слышать ужасное оное: николиже знах вас! — То же могло быть и с нами, если бы у нас существовал дар чудес. «Аще бо, — рассуждает святитель Златоуст, — не бываемым знамениям, иная имущий превосходства, якоже слово премудрости, или благоговения показание, тщеславимся, возносимся, друг от друга разделяемся: аще бы знамения были еще к тому, где бы не последовало расторжения?» (Беседа на Евангелие от Матфея 32). Значит, смотря на дело и с сей стороны, нам должно благодарить Бога, что мы избавлены от искушений иметь столь опасные дары, что нам не суждено носить в недрах своих огня священного, но ревнивого и страшного, коего пламень мог бы обратиться на нас самих.
   Но за то ли одно мы должны благодарить Бога, что избавлены от искушений злоупотреблять чудесами? Нет ли у нас еще многих, важнейших преимуществ, коих вовсе не было в первые времена христианства?
   Первое преимущество наше: жить во времена мира, видеть торжество веры христианской й ее победу над врагами. Нам по слуху только известно огненное крещение, коим надлежало креститися ученикам Иисусовым, но первенствующая Церковь испытала на себе всю лютость сего крещения. Славные обетования были впереди, незримы, а пред очами была нищета и смерть за имя Христово. «Каждому верующему, — говорит Златоуст, — абие подобаше стати аки на позорище, прогнану бы от отечества, последняя пострадати лютая, от всех ненавидиму быти, общим супостатом зватися и своих и чуждых». Вот в каком положении были тогда и вера и верующие! Ни одна из глав, на коих почили ныне огненные языки, не спаслась от меча гонителей.
   Между тем, не первым христианам, а нам предоставлено, говоря словами же Златоуста, «видеть торжество Церкви, вселенныя всея обращение, варваров любомудрие, свирепых нравов пременение, благоговейн-ства распространение, пророчеств событие (Беседа на Евангелие на Первое послание к Коринфянам 6)». Нам предоставлено наслаждаться тем миром, который куплен потоками крови мучеников, потом и слезами подвижников, воздыханиями целой Церкви Вселенской. Мы не трудились и, однако же, наслаждаемся всеми плодами трудов. Богу лучшее что о нас предзревшу (Евр. 11; 40).
   Подлинно лучшее! — В продолжение восемнадцати веков сколько новых светил возжено Духом Святым на тверди церковной, могущих служить руководством для безбедного плавания к вечному отечеству! Сколько подано новых примеров самоотвержения, любви и всех прочих высоких добродетелей! Сколько оставлено духовных опытов успешной брани со врагами видимыми и невидимыми! Прежде бывший тесный путь к Царствию Небесному, можно сказать, распространился для нас от множества прошедших по нему; терны, его покрывающие, кажется, притупились о стопы бесчисленных подвижников Божиих; фиал (чаша-ред.) искушений и скорбей, кажется, уже весь испит ими, и нам остается только прикасаться к нему устами для нашего освящения.
   Наконец, нам предоставлено высокое преимущество — веры без чудес. Веровать обетованиям Божиим, не видя, ожидать их исполнения, не требуя доказательств, составляет великое достоинство духа человеческого, и вместе такое блаженство, коего недоставало самым апостолам. Блажени, — сказал Сам Спаситель апостолу Фоме, — не видевшии и веровавше (Ин. 20; 29). Хочешь ли знать, в чем состоит сие блаженство? «В том, — отвечает святитель Златоуст, — что верующий без знамений верует Богу без залогов, верует единому Его слову, и, таким образом, являет послушание самое чистое: в том, что знамений ради сами должники бываем Богу, жития же благого и деяний ради должника имеем Бога» (Беседа на Евангелие от Матфея 24). «В самом деле, — рассуждает тот же учитель в другом месте, — егда Христос приидет и вси Ангели с Ним, и покажется Бог, и вся покорена Ему: не уверится ли и еллин? Явно, яко поклонится, и Бога речет. Еда убо, рцы ми, вменится еллину в веру поклонение оно и познание? Никако же. Чесо ради? явно, яко несть сие вера: нужда бо сие сотвори, и величие видимых им, и несть вещь от произволения. Елико бо аще явленнее знамение покажется, толико веры мзда умаляется», «Тако, — заключает святитель Златоуст, -аще быша и ныне были знамения, тожде было бы», то есть, наша вера потеряла бы большую часть своей цены.
   Но рассуждая таким образом, не унизим ли мы дара чудес и знамений? Не умалим ли достоинства первенствующей Церкви, обладавшей сим даром?
   Нимало. Дар чудес сам по себе всегда равно важен, потому что происходит непосредственно от Бога и подается для великих целей. Но по отношению к людям, сей дар особенно важен только в том случае, когда приобретается особенными их трудами, есть награда за их веру, терпение и любовь, или, лучше сказать, когда есть как бы естественное (хотя не всегда открывающееся) следствие восстановления в них образа Божия и соединения с Богом, действие той, по выражению Спасителя, «веры Божией» (Мк. 11; 23), которой все подчинено, и вся возможна (Мк. 9; 23). В сем случае дар чудес чрезвычайно важен, ибо составляет одно со святостью, хотя и в сем случае важен по тому, что им предполагается в человеке, а не что от него происходит.
   Бывают же случаи, когда человек, сам по себе не созревший духом для дара чудес, даже не начинавший зреть, вдруг получает его свыше для каких-нибудь особенных целей. Тогда внешние чудеса, производимые таким человеком, не будучи следствием внутреннего чуда — восстановления в душе его образа Божия, не придают ему нравственного совершенства, а напротив, могут, как мы видели, от неосторожности его, обратиться даже во вред. Таким точно образом подавался дар чудес большей части христиан и в Церкви Апостольской, подавался по причине особенных обстоятельств и нужд, без особенной заслуги со стороны приемлющих, тотчас по крещении. Только в немногих чистых, возвышенных, обоженных душах, (каковы Павлова, Петрова и прочих святых мужей), чудеса были, можно сказать, столько же плодом из собственной веры и совершенств духовных, сколько даром Божиим. Но таковые немногие души и во все прочие времена, как свидетельствует священная история, стояли выше законов видимой природы; когда хотели, и нужно было, — производили чудеса. Только сии души менее всего наклонны бывают искать дара чудес и показывать его другим.
   Не унижаем мы и первенствующей Церкви нашим мнением о чудесах и знамениях. Внутренняя лепота ее и богоподобность зависели не от знамений, а от великих добродетелей, коими украшались некоторые из ее членов. Знамения же, как прежде сказано, будучи следствием нужды, предполагая людей чувственных, вообще, напоминая собою детство духовное, не только не увеличивали собою внутреннего совершенства первенствующей Церкви, но, можно сказать, служили для восполнения ее недостатков, для прикрытия слабой ее стороны. Это был некоторый, временный остаток Ветхого Завета, который, будучи дан людям чувственным и грубым, по тому самому почти весь состоял из знамений.
   «Поэтому, — скажет кто-либо, — Церковь Христова с продолжением времени достигла большей силы и стала выше». А что же, возлюбленный? Разве виноград, насажденный Отцом Небесным, напрасно пил воду жизни, напрасно был отребляем и блюдом в продолжение восемнадцати веков? Разве таинственное тело Христово в это время не возрастало, оставалось в младенчестве, не приходило в меру возраста Христова? Мы непрестанно твердим, что род человеческий развивается в своих силах, разум зреет, науки и искусства усовершаются, общества человеческие растут и укрепляются, все идет постепенно к лучшему; ужели одно общество Иисуса Христа не оказывает дальнейших успехов? Одна Церковь остается позади всех учреждений? Где же обетование? Где Промысл? Нет, сего не может быть; невозможно, чтобы дело Божие оставалось без преспеяния, когда так спеют дела человеческие… Если мы слабы и несовершенны, то и должны сознавать свою слабость, а не распространять оную, в извинение себя, на всю Церковь. Найдутся чистые души, кои оправдают собой Промысл, докажут своею жизнью, что Церковь Христова более и более приближается к той лепоте, в коей она, яко невеста, должна явиться на брак небесного Жениха. Но сии-то души и составляют собственно Церковь Божию, то малое стадо, коему завещано царство; их-то и разумел святитель Златоуст, когда утверждал, что чудесные знамения прекратились потому, что люди сделались духовнее; их-то надобно разуметь и нам, допуская, что ныне еще менее, нежели во время Златоуста, нужды в чувственных знамениях. По крайней мере, всего непозволительнее судить о состоянии целой Церкви по нашим слабостям и недостаткам. Мы с нашими слабостями, недостатками, пороками образуем только тень, которая, впрочем, чем бывает темнее и длиннее, тем высшее предполагает здание.
   Можно бы, братие, и еще сказать многое в пояснение важной истины, нами рассматриваемой; но время уже положить конец слову, и собрать воедино, что говорено было порознь и с различных сторон о предмете. Что же выходит из всего нами сказанного? То самое, что мы слышали из уст Златоуста в начале нашего рассуждения; то есть, что нам не только не должно скорбеть о прекращении чудесных знамений, но и можно радоваться сему событию, как доказательству, что Церковь ныне избавилась от многих прежних бед и нужд, как признаку, что общество истинно верующих, а вместе с ним и все человечество, достигло большего совершенства, наконец, как условию многих наших преимуществ и основанию новых заслуг духовных.
   Возблагодарим убо, братие, Отца Небесного, что Он, разделяя дары благодати Своея роду человеческому, и соразмеряя их с различными состояниями, возрастами и нуждами оного, не забыл при сем разделе и нас, коим суждено жить в позднейшие времена, и, не благоволив нам дать того, что для нас не нужно и составило бы тягость, в избытке даровал все необходимое для спасения, и, кроме сего, много таких благ, коих не было во всех веках предшествующих.
   Благодарность же наша должна главным образом состоять в том, чтобы пользоваться духовными преимуществами, нам данными, и правотой жизни, чистотой желаний, высотой мыслей доказывать, что мы принадлежим к Церкви совершеннейшей, живем во времена лучшие. Кто будет поступать таким образом, тот на самом опыте узнает, что дары благодатные могут с продолжением времени видоизменяться, а «Дух Святый -бе присно, и есть и будет». Аминь.

Слово на день Святыя Троицы

«Во имя Отца и Сына, и Святаго Духа!»
   Сими великими и святыми словами пастыри Церкви начинают обыкновенно все свои собеседования с нами, братие мои. Но в другие дни сии святые слова служат только святым заглавием слов и бесед церковных; а в нынешний день они могут составить самый предмет для поучения. Ибо ныне празднуем мы в честь и славу Пресвятой, Единосущной, Живоначальной и Нераздельной Троицы: о чем же приличнее потому и беседовать ныне, как не о тех Лицах, в честь Коих совершается празднество?
   Трудно, правда, смотреть на солнце; еще труднее взирать на Пресвятую и Премирную Троицу: там теряется зрение, здесь слепнет ум! Так ослепли: Арий, Македонии, Савеллий, Несторий! Так слепнут и ныне те, кои собственными очами дерзают прямо взирать на пресветлый лик Существа творческого. Но мы поступим не таким образом; а, подражая примеру богомудрых и вселенских учителей, вооружим свое слабое зрение трубой, которая, приближая духовное солнце, в то же время умеряет для нас блеск лучей его. Труба сия есть слово Божие, изглаголанное пророками и апостолами. Средство сие для нашей цели самое благонадежное, ибо в слове Божием говорит о Себе или Сам Отец, или Сам Сын, или Сам Дух Святый. Им ли не знать Себя верно, или не уметь сказать о Себе, как должно?
   Что же открывает нам о Боге слово Божие? Открывает, что Бог есть един во всей силе сего слова, что, однако же, Сей единый, по существу Своему, Бог состоит из трех Лиц. Ибо Тот же самый, Который на Синае явился единым и вещал через Моисея; слыши, Израилю, Господь Бог твой, Господь Един есть (Втор. 6; 4). Тот же самый на Иордане открылся в трех видах, и потом через евангелиста Своего провозгласил: …трие суть свидетельствующий на небеси: Отец, Слово и Святый Дух, и сии три едино суть (1 Ин. 5; 7). И Сам Сын Божий, Который исповедал Того, Его же никтоже виде нигдеже (Ин. 1; 18), посылая апостолов для обращения всего мира из тьмы к свету, повелел им крестить все народы во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. После сего для нас отнюдь не какое-либо неразнственное дело — исповедовать Бога единого, или триединого: нет, признавать, почитать и проповедовать Пресвятую Троицу — эта наша непреложная обязанность, потому что это основание нашей веры, предмет нашей любви и залог нашего упования. Се есть живот вечный! Ибо кто искупит нас кровью своею, если не Бог Сын? Кто освятит нас благодатью своею, если не Бог Дух Святый?
   Посему, в едином Боге мы исповедуем трех — Бога Отца, Бога Сына и Бога Духа Святаго. Бог Отец именуется так потому, что Он, будучи неточным началом всего Божества, предвечно родил Сына и предвечно же произвел из Себя Пресвятаго Духа. Бог Сын именуется так потому, что Он рожден от вечности Отцом из собственного Его Существа, а во времени Он же, яко человек, благоволил родиться от Пресвятыя Девы Марии. Бог Дух Святый именуется так потому, что Он предвечно издхновен Отцом и Сам одушевляет все сущее, особенно духи и души разумные. Чем отличаются между Собой Лица Божества, явствует уже из самого названия их. Бо Отец, по учению Священного Писания, служит началом Сына и Духа, Сам сый безначален и безвиновен; Бог Сын рождается, но не рождает и не производит Духа; Бог Дух Святый исходит от Отца, но не рождается, и Сам паки не рождает и не производит. Отчество, сыновство и происхождение, — се три отличительных свойства Лиц Божественных! Отличаясь таким образом друг от друга, сии три Лица составляют единого и тогожде Бога: Отец есть Бог, Сын есть Бог и Дух Святый есть Бог, но не три Бога, а едино Божество, едино по силе, едино по воле, едино по могуществу, едино по славе и державе.
   Так, последуя слову Божию, учит о Боге Святая Церковь, учит, не предполагая, чтобы сим сказано было о Боге все возможное, и чтобы сказанное вполне и совершенно выражало образ бытия Божественного.
   Нет, Церковь, несмотря на ее достоинство, яко невесты Христовой, далека от сего самодерзновения. Она именует учение о Святой Троице таинством, то есть, таким предметом веры, который превышает наш ум; а что превышает ум, то не может быть изглаголано: изглаголанное уже не таинство.
   Что есть самого общепонятного в рассматриваемом нами таинстве веры, так это благодеяния, коими каждое Лицо Пресвятыя Троицы ознаменовало Себя в отношении к человекам. С сей стороны нет ничего неясного, никакого недоумения. Бог Отец есть величайший Благодетель наш, поелику Он воззвал нас из небытия, почтил образом Своим, не оставил и падших, а послал Единородного Сына Своего искупить и Пресвятаго Духа освятить нас. Бог Сын есть величайший Благодетель наш, поелику, во время злополучного преступления нами заповеди едемской, Он принял на Себя всю ответственность за наш грех и всю тяжесть нашего падения, и для восстановления нас в первобытное совершенство, облекся потом естеством нашим, жил среди нас, умер за нас и воскрес для нас. Бог Дух Святый есть величайший Благодетель наш, поелику, несмотря на безприкладную святость Свою, Он не возгнушался нас грешных и нечистых, осеняет благодатью Своею Церковь и все, что в ней, отрождает, укрепляет и врачует нас, мертвых грехами, в Таинствах, просвещает нас через вдохновенных Им пророков и апостолов, благоволит даже обитать таинственно в каждой душе верующей, для приуготовления ее в вечное жилище всей Пресвятой Троице. Кратко сказать, все учение слова Божия о действиях Бога Отца, Бога Сына и Бога Духа Святаго состоит из повествования о Их благодеяниях, в разных видах, грешному роду человеческому.
   И против сего-то, самого возвышенного, утешительного и всепросвещающего учения близорукий разум человеческий не раз восставал со своими жалкими недоумениями и возражениями! А он же, кичливый и дерзновенный, хотел бы, чтобы перед ним была открыта вся полнота Божества!.. Вот, приподнят токмо край завесы — указанием в единстве Триипостасия; и бедный разум не может снести сияния! Что же было бы, если бы Триединое явилось ему во всей полноте таинственных всесовершенств Своих? Но если для разума тяжело поднимать очи горе и зреть свет несозданный в самом его исходище, то пусть бедный и слабый осмотрится хотя кругом себя. Ибо не напрасно замечено и сказано еще одним мудрым язычником, что во всем мире сияет и светит троица. В самом деле, обратим ли внимание на самые большие, или на самые малые силы природы — в каждой из них увидим тройственность: самые оттенки их тройственны. Так, все вещи заключены первее всего во времени и пространстве; но время тройственно: прошедшее, настоящее и будущее. Пространство также тройственно: длина, широта и высота, или, что то же, глубина. Чем далее держится весь мир? Силой средобежной, средостремительной и вращательной. Из чего состоит каждый день? Из утра, полдня и вечера. Из чего слагается каждая ночь? Из сумрака, полночи и рассвета. Что видим в каждой вещи? Фигуру, цвет и тяжесть. Всем этим и многим другим вся видимая природа выражает тройственность той силы, которая извлекла ее из ничтожества; но кроме сего, каждое из трех Лиц Божества, можно сказать, положило на всех вещах некий отпечаток Своего личного бытия. Ибо существенное отличие Божественных Лиц, как мы сказали, есть отечество, сыновство и духоисхождение. Теперь смотрите, какое из окружающих нас существ не имеет способности рождать и рождаться? Какое, несмотря на свою грубость, не имеет даже своего духа? Везде рождение, везде и дух, яко следы и знамения Триипостасного.
   Но если Божественная Троица сияет во всем мире, то в человеке, созданном по образу Божию, Она отражается с большей полнотой. Тут везде и во всем тройственность, начиная с видимого состава нашей природы. Наше тело со способностью рождать, наша душа со способностью чувствовать и страдать, наш дух с способностью вдыхать высшее, Божественное и одушевлять низшее, чувственное, что это, как не земная, ограниченная, но, подобно небесной, единосущная и нераздельная троица, в коей три едино суть! (1 Ин. 5; 7). Возьмем ли тело человека: здесь видимая трехчастность состава — костей, плоти и соков. Возьмем ли душу: тоже трехчастность — чувства, понятия и желания. Возьмем ли дух, опять три: ум, воля и свобода. Каждая из способностей также тройственна в действии: ум приемлет от предмета впечатление, судит и заключает; свобода видит, избирает и определяет; воля побуждается к вожделению, стремится, достигает. Среди такой тройственности во всем сотворенном, чувственном и духовном, идти против тройственности в несозданном, не значит ли смежить глаза и не видеть света среди полудня? Такова участь тех, кои, отвергнув руководство слова Божия, предаются водительству своего бедного разума! Преходя от заблуждения к заблуждению, они доходят нередко до того, что начинают сомневаться в собственном бытии.
   Пожалев о таком неразумии и пожелав молитвенно заблуждающим просвещения свыше, обратимся, братие мои, к предмету нашего собеседования, вознесемся мыслью над всем сотворенным, приблизимся к престолу Триипостасного, яко получившие на то дерзновение заслугами Божественного Искупителя нашего, падем в благоговении пред величием неисповедимых совершенств и во свидетельство нашей любви и благодарности за безчисленные благодеяния к нам Пресвятыя Троицы, принесем Ей в дар все существо наше. Богу Отцу принесем наше тело, да будет оно орудием к исполнению пресвятой воли Его; Богу Сыну принесем нашу душу, да воодушевляется она силой Креста Его; Богу Духу Святому принесем наш дух, да, пламенея от росоносного дыхания Его, парит он горе над всем дольным. Благо тому, кто еще в сей жизни начал, как воспевает в научение наше Святая Церковь, светлеться «Тройческим единством священнотайне!» Аминь.

Слово в понедельник Святаго Духа

В наше время слово «дух» сделалось самым употребительным и прилагается ко всему. Не говорю о природе разумной, где все обращают в дух; дух, говорят, сочинения, книги, дух слов и действий, дух такого-то человека, такого-то общества, учреждения и прочее. В самой чувственной природе везде, по-видимому, находят духа: «дух растительный», «дух животный», «дух нервный» и прочее.
   Об одном только Духе Божием глубокое молчание. Можно бы подумать, что это по благоговению, а между тем, по невежеству и забвению.
   Что же приобретем мы со всеми прочими духами, без Духа Божия?
   Был ли бы дух во всей вселенной, если бы не было в ней Духа Божия? «Дух Господень исполни вселенную» (Пс. 32; 5), оттого она жива и непрестанно движется; оттого цветет и благоухает, плодоносит и содержит себя и с собой все живущее: отвращшу же Тебе лице, возмятутся (всяческая): отъимеши дух их, и изчезнут и в персть свою возвратятся. Послеши Духа Твоего, и созиждутся, и обновиши лице земли (Пс. 103; 29).
   То же и с человеком! Где он возьмет дух, если он не придет свыше? Сам он имеет дух, но это — не его, а дух, так сказать, заемный, Божий; возьмите сей дух, и что останется?
   Един Дух Божий есть источник истинного воодушевления…
   (Не закончено).

Слово на день Святыя Троицы

Где взять слез, чтобы оплакать то, что случилось вчера, во время вечернего богослужения? Как изобразить стыд и матернее сокрушение Святой Церкви, радость и торжество врага Божия, явное пренебрежение славы Божией, явное поклонение плоти и крови? Кто бы мог ожидать сего от града просвещенного? От той части жителей его, которая слывет образованнейшею?
   Итак, вот к чему приводит нас наше мнимое образование! К тому, что мы совершенно забыли, во имя Чье крестили нас, Чьею Кровию омыты грехи наши, Чья печать освящения лежит на бедной душе нашей!.. Ибо, если бы хотя немного подумали о сем, то, скажите, было ли бы то, что было? В других случаях сильно действует закон приличия; здесь и приличие не подействовало. Напрасно Святая Церковь праздничным звоном звала к себе всех и каждого на молитву вечернюю: мы слышали это, и пренебрегли, как до нас не касающееся. Напрасно сонмы верующих чад Церкви текли мирно и дружно, по гласу матери, под священный кров ее: мы видели это и потекли против общего потока; устремились, подобно малым детям, не в храм Божий, а к месту суетных увеселений. Таким образом, вместо одного храма вышло вчера два: один — Бога истинного, другой — врага Божия. Какой был полнее, на чьей стороне осталась победа? Не знаем. Но уже спор о ней служит к великому бесчестию нашему. Ибо, осмелился ли бы мир так нагло и в такое время поднимать свое знамя, если бы не видел надежды на успех, и не знал заранее нашего легкомыслия? Осмелился ли бы, говорю, мир звать нас к себе в такое время, если бы не был уверен, что мы, как невольники, принадлежим ему всецело в каждый день и час дня? Ибо, еще повторю, в какое время? Единственное в целом году, освященное всем, что для человека может быть святого, которым сама Церковь дорожит особенно, почему и отличает его, как самый великий праздник. И в сие-то время уйти от церкви на зрелище, предаться удовольствиям чувств, рукоплескать и выходить из себя, когда сама Церковь в слезах и на коленах! Подлинно, это злой дух особенно позавидовал за что-либо граду нашему, и изобрел средство нанести такой стыд и такое бесчестие вере нашей. Только его адское умение из самой обыкновенной и непредосудительной вещи возмогло сделать для множества душ верных такой случай к падению. Ибо мы осуждаем не пение, которое слушали, не искусство, коим восхищались, осуждаем то, что для пения, которое как бы искусно ни было, все же не более, как наслаждение чувств, пренебрежен такой великий праздник и забыт храм Божий; осуждаем соблазн, поданный всенародно; осуждаем легкомыслие и холодность к вере, выходящие из пределов самого приличия. Ибо, если бы водились даже одним приличием, то и тогда не было бы того, что было. Как, подумал бы каждый в таком случае, все другие пойдут в церковь, а я несчастный, в то же время повлекусь в театр! Что же, я изверг какой, или неверный? Что подумают обо мне те, с коими я буду встречаться? Что скажут о нас эти же самые иноземцы, коих иду слушать, когда возвратятся в свое отечество? Здесь они забавляют нас, а там — на родине своей, в беседах с ближними и друзьями, станут забавляться нами. «Были мы, — скажут, — в стране, славящейся Православием и усердием к вере; видели образ жизни и нравы жителей ее, — и не знали, что подумать о них: так виденное нами не похоже на то, что мы прежде слышали! Что есть худого в нас, и от чего мы стараемся освободиться, то все там у них, и почитается за совершенство. Нельзя лучше и чувствительнее похвалить их, как сказав, что они, в чем бы то ни было, походят на нас: до того мало и низко думают о своем! Есть некоторые и похвальные качества, вероятно, остатки почтенной старины: но холодность к вере и Церкви неимоверная!
   В высшем классе особенно: нередко трудно узнать, какой они веры, и имеют ли какую-либо веру. Ибо, судите сами, вот что случилось в одном из значительнейших городов: «наступал праздник, один из первых в году, во имя Святыя Троицы; Церковь их употребила со своей стороны все, чтобы собрать и привлечь их на вечернее богослужение, которое, говорят, отличается особенной торжественностью. Мы со своей стороны не употребили никаких особенных средств; разбросали только, по обыкновению, несколько объявлений, что в сей же вечер мы будем показывать свое искусство в игре и пении. В наших странах мы в таком случае остались бы без слушателей и принуждены были бы петь одним стенам, ибо все бы пошли в церковь. У них напротив! Не знаем, много ли было людей в церкви; но наш дом, несмотря на обширность его, был полон до того, что нам стало даже совестно при мысли, что мы отняли столько народа у храма Божия, который, хотя и не наш, но как храм христианский, достоин всякого уважения. Но нам самим не пришло бы и в мысль отважиться назначать такое время для показа своего искусства и вступать в спор с их Церковью, если бы некоторые из них же не указали нам на это время, как на самое удобное и лучшее; если бы не взялись даже помогать нам и участвовать с нами в пении.
   Поелику сии люди слывут между ними за людей благородных, то мы увлеклись их мнением. Но судите по сему случаю, по самым этим людям, какова должна быть набожность в сем городе!» Так будут говорить о нас сыны иноземные, возвратясь в свое отечество, и скажут правду: ибо мы, кажется, за особенное удовольствие и честь поставляем не обнаруживать пред ними своей веры; боимся как будто, да не подумают о нас, что мы христиане…
   Но что такого сделала для нас святая вера наша, что мы поступаем с нею таким образом и боимся показать ее? Чем оскорбила нас Святая Церковь, что мы убегаем от нее в такие дни? Увы, забыли мы страшное слово Спасителя: иже… постыдится Мене… в роде сем прелюбодейнем и грешнем, и Сын Человеческий постыдится его, егда приидет во славе Отца Своего, со Ангелы святыми (Мк. 8; 38).
   Хотя бы с иудеев взяли мы пример, как праздновать нам праздники. Ибо посмотрите на какого угодно еврея в день его праздничный. Он еще с вечера оставил все дела, не разбирая.важны ли они или малы. Не быть в день праздника в синагоге и не слышать богослужения, для него было бы жестоким наказанием. Рассыпьте в это время пред ним кучи золота, он не прикоснется к ним; ибо это запрещено законом. Давайте ему что угодно за то, что он во время молитв пошел на какое-либо зрелище: он с презрением отвратит от вас лицо свое. Так празднует еврей, лишенный отечества, храма, благословения небесного! А мы? Мы, когда нужно молиться, бежим в театр; когда надо плакать о грехах, рукоплещем без памяти, и от утомления ночного не можем поднять поутру головы и присутствовать при литургии! Этим ли будем мы отличаться от неверующих? Это ли преимущество Нового Завета? Для сего ли сошел Дух Святый? Сия ли от нас благодарность Искупителю нашему за Крест и Кровь Его?
   «Но, что же мы сделали, — подумает кто-либо из виновных, — чтобы представлять проступок наш столь важным и великим?» Сие-то самое и заставляет нас еще более вооружаться против сделанного, то есть, что мы не только поступили крайне худо, но и не видим худости нашего поступка, подобно страждущим помешательством, кои в сем положении воображают, что они совершенно здоровы. Что мы сделали? Пренебрегли Церковь, обесчестили праздник, посрамили веру, унизили великое имя Святыя Троицы. И ради чего? Из какой необходимости или нужды? Чтобы услышать необыкновенного певца? Может ли быть извинение ничтожнее? Что, если бы царь земной, даже меньший какой-нибудь властелин, пригласил тебя на день своих именин в свой дом; а ты в это самое время не пошел к нему, а отправился бы слушать сего певца; как бы посмотрели на твой поступок? Не осудил ли бы ты после сам себя за свое преступное легкомыслие? Но подобного безрассудства не бывает между людьми: так поступаем мы только с Богом! И, поступая так, еще думаем, что это вещь не важная! Нет, она так важна, что в древней Церкви христианской, когда вера и любовь были в силе, за такой поступок исключили бы нас из числа верующих, или заставили бы многие годы у Прага церковного оплакивать свое легкомыслие.
   Ныне Святая Церковь не поступает с нами таким образом, предоставляя виновных суду собственной совести. Но употребим ли мы во зло это благоснисхождение матернее? Нет, если мы действительно благородны не именем токмо, а чувствами и духом, как выставляем себя, то, сделав ошибку, сами же станем против самих себя; нарядим немедленно внутренний суд совести; будем сами на себя и доносчиками и обвинителями; потребуем не милости и прощения, а наказания и удовлетворения. Не бойтесь, наказания Церкви не похожи на казни мирские: они не столько наказание, сколько врачевство для души. Хотите ли, мы вместе с вами сейчас, на основании Устава Святой Церкви, определим епитимию вашу?
   Из виновных, если не все, то большая часть обладают в избытке дарами счастья земного, кои, изнежив чувственность, сделали ее и так алчною к наслаждениям плотским; а в городе нашем есть немалое число бедных, кои каждый кусок хлеба едва не омывают своими слезами. Итак, пусть каждый из виновных изберет себе, какое угодно, дело благотворения, и отделит известную часть своих обыкновенных расходов на искупление своего проступка милостынею. Средство самое легкое и вместе самое действительное. Ибо ни о какой добродетели не сказано так прямо в Писании, как о милостыне, что ею искупляются грехи. Итак, поспешим в домы страждущих от бедности, сиротства и болезни, и, оказывая помощь собратиям нашим, скажем: «Не думайте, что мы пришли только для того, чтобы оказать вам милость, нет, мы пришли и принять ее от вас. Нам Бог дал счастье, а вам горе; мы имеем возможность послужить вам, а вы можете оказать великую услугу нам: заключим же союз взаимного благотворения! Увы, мы имели несчастье увлечься вчера суетою мирской, забыть попечение о душе своей и, что всего хуже, соде-латься причиной соблазна для братий наших во Христе. Вознесите о нас моление ко Господу, да отпустится нам грех нашего преступного легкомыслия, а мы не пожалеем1 тленных благ, дабы усладить горесть вашего земного жребия».
   Когда, братие мои, мы поступим таким образом, то соблазн, нами вчера произведенный, будет уничтожен, честь Церкви спасена, диавол поруган, Ангелам Божиим возвращена радость, Святой Троице воздано достодолжное поклонение. Таким образом, при помощи благодати Божией, самое падение наше послужит не во вред нам и другим, а к общему нашему благу и спасению. Аминь.

Слово в день Пятидесятницы

Святой апостол Павел в одном из посланий своих, рассуждая о средствах человека к познанию Бога, заметил, что одно из ближайших к сей цели средств, есть самая внешняя природа; невидимые свойства Божии, твореньми помышляема, видима суть, и даже самая… присно сущная сила Его и Божество (Рим. 1; 20).
   Истина сия оправдывается непрестанно опытами, ибо не только небеса поведают славу Божию (Пс. 18; 2), но и день дни отрыгает глагол; но и нощь нощи возвещает разум (Пс. 18; 3); но никогда в целом году не является присносущная сила Божия в природе, как во время настоящего праздника.
   Можно сказать, что в это время Божество как бы видимо и осязательно преобразуется пред нашими очами в природе, так что мы видим Его как бы святую внутренность. В самом деле, что празднуем мы ныне и чему покланяемся? Празднуем сошествие Святаго Духа, покланяемся Троице единосущней и нераздельней. Посмотрите же на всю природу. Что в ней теперь, как не Пресвятая Троица?
   (Не закончено).

Слово в день Пятидесятницы

Пятидесятницу празднуем, и Духа пришествие, и предложение обещания, и надежды исполнение, и таинство елико, яко велико же и честно (Стихира на Господи воззвах)
   Когда Святая Церковь хотела остановить внимание наше на величии праздника Пасхи, то для сего показывала нам это величие, так сказать, в сосредоточенном виде, именуя его праздников праздником и торжеством торжеств. Желая указать величие настоящего празднества, Святая Церковь поступает противным образом, взимает праздник и разлагает его, так сказать, на части, и, указуя важность каждой, сим самым дает разуметь о великом достоинстве целого. «Пятидесятницу празднуем и Духа пришествие, и предложение обещания, и надежды исполнение, и таинство елико, яко велико же и честно».
   В самом деле, когда присматриваешься ближе к самому внешнему образу нынешнего праздника; то находишь в нем не одно какое-либо торжество, а целое собрание празднеств. Что не празднует ныне?
   Празднует Ветхий Завет, ибо ныне день пятидесятый, тот великий день, в который дан Израилю закон на горе Синайской. Празднует ныне Завет Новый, ибо в нынешний день сошествием Святаго Духа утверждена и освящена Церковь Новозаветная; ныне же последовало первое обращение к ней язычников. Празднует ныне вера, ибо ныне совершается поклонение Святой, Единосущной и Нераздельной Троице, предмету веры самому возвышенному. Празднует ныне надежда, уповая, что огненными языками будет призвано на земле в соединение все и, преносясь к последним временам, к будущему, в воскресении, восстановлению всего падшего. Празднует мир невидимый отшедших братий наших, приемля ныне от Церкви святой дар молитв о их успокоении. Празднует самая видимая природа, допускаемая в нынешний день являться вместе с человеками перед престолом благодати. Подлинно собор праздников! Полнота радости и веселия! Кажется, мы уже ныне превыше времени и пространства. Все преграды отняты: живые и мертвые подают друг другу руку; духовное нисходит до чувств, плотское приближается к духу. Бог триединый начинает быть всяческая во всех. О вожделенная полнота! О состояние блаженное! Для чего ты являешься одними слабыми очерками? Когда явишься ты всецелой и вседействительной? Когда все твари скинут с себя оковы тления, освободятся от вражды и составят единое блаженное семейство вокруг общего Отца! Но и ожидать уже сладко и отрадно; отрадно видеть залоги и предызображения сего будущего блаженного состояния. Настоящее празднество служит одним из сих разительных предызображений: внидем в состав его и, по примеру Церкви, покажем значение каждой части. Пятидесятницу празднуем: вот первый предмет торжества и радости. Что такое у евреев была Пятидесятница? Праздник в честь и память законодательства синайского. Он совершался в пятидесятый день по Пасхе, потому что в сей день, по исходе из Египта, дан был закон на горе Синайской. Поелику к сему времени в Палестине оканчивается жатва, то у евреев в сей день, кроме обыкновенных жертв, приносились в дар Богу снопы от новожатого хлеба. Таким образом, уже в празднике еврейском сретилось духовное — закон, с чувственным — плодами от полей. Поелику закон синайский неизменен, и пришествием Сына Божия не отменен, то праздник закона синайского есть торжество и христианина не менее иудея: Пятидесятницу празднуем!
   И Духа пришествие. Вот второй предмет радости. Если гласы трубные и курение дыма Синайского стоят благодарного воспоминания, тем паче огненные языки и сошествие Святаго Духа Утешителя; ибо что было бы, если бы Дух Святый не сошел ныне на апостолов? Они остались бы неспособными изыти на всемирную проповедь; а мир, не наставленный ими, остался бы со своими идолами и нечестием. Мы, подобно предкам нашим, пребыли бы во тьме язычества. Но сошел Утешитель, и Своим сошествием просветил и возродил апостолов, утвердил Церковь, принес с Собой закон новый, дохнул бурею и огнем и обновил лицо земли. Как не праздновать такое событие? Пятидесятницу празднуем и Духа пришествие. Но Дух Святый, кроме других благ, сопряженных с Его низшествием, доставил и то великое благо, что вместе с сим обнаружилось все лицо Пресвятыя Троицы. В Ветхом Завете до самого конца его видим был особенно один Отец, в Новом, до Вознесения Господа, на нас действует преимущественно Сын; со времени сошествия Святаго Духа настает эпоха благодати Духа. Вместе с сим оканчивается ряд откровений о Божестве… (Не закончено].

Слово в понедельник Пятидесятницы

И дам чудеса на небеси горе и знамения на земли низу, кровь и огнь и курение дыма: солнце преложится во тму, и луна в кровь, прежде даже не прийти дню Господню великому и просвещенному: и будет, всяк, иже… призовет имя Господне, спасется (Деян. 2; 19-21)
   Это одно из пророчеств о нынешнем празднестве, приводимое потому в нынешней проповеди своей к народу иудейскому святым апостолом Петром. Читая с благоговением сие пророчество, я всякий раз невольно вопрошал сам себя: что бы это за чудеса на небеси и знамения на земли, что бы это было за огнь и кровь и курение дыма, за помрачение солнца и преложение луны в кровь, предвозвещаемые пророком? Правда, в горнице Сионской, где были собраны апостолы в день Пятидесятницы, бысть… шум, яко носиму дыханию бурну (Деян. 2; 1), но это дыхание никому не вредило, а только привлекало собой общее внимание на апостолов. Правда, что при сем явились и языцы разделени, яко огненни (Деян. 2; 3), но эти языцы никого не опаляли собой, а в мире и тишине почили на главах апостолов.
   Где же огнь и кровь и курение дыма? Где помрачение солнца? Где преложение луны в кровь?
   Таким образом, можно подумать, что пророчество не исполнилось; но, возможно ли, чтобы не оправдалось на деле то, что предвозвещено Духом Святым? Нет, провещенное пророком не могло не исполниться, и исполнилось, только не в один, так сказать, день, а в продолжение целого пространства времени; ибо это пророчество, хотя собственно идет к преславному сошествию Святаго Духа на апостолов, яко началу Нового Завета, но вместе с тем обнимает собой не одно это событие и начало, а и дальнейшую судьбу и утверждение всего Нового Завета.
   И дам Завет Новый. Как решительно все это выполнилось, спустя несколько лет, при разрушении Иерусалима и падении Иудеи! Сколько тут крови, огня и дыму! Сколько раз за этой мглой и огнем не видно было на горизонте Иерусалима ни солнца, ни луны! И все эти грозные события служили ни к чему другому, как и к упразднению Ветхого, и к утверждению в силе Нового Завета и, следовательно, были как бы сопровождением его явления.
   Подобное можно сказать и о некоторых последующих временах, например Диоклитиановом, когда скончалась последняя борьба христианства с иудейством и язычеством. Не пламенели ли тогда все жители империи (что почти то же, что весь свет), лютым гонением на последователей Христовых? Не всюду ли текли потоки крови мучеников и исповедников? Не давало ли небо особенных знамений? И не происходили ли на земле страшные события? И все это к чему послужило, как не к окончательному утверждению новозаветной религии и к уничтожению иудейства и язычества?
   Нашему времени досталось в удел видеть новое торжество христианства в ослаблении пред ним магометанства и, следовательно, как бы новое излияние Духа истины и благодати свыше на землю. И смотрите, се паки знамения на небеси и чудеса на земли, паки везде кровь и огнь и курение дыма, солнце державы христианской, прелагается во тьму, а луна магометанства обливается кровью!
   В самом деле, кто мог ожидать, чтобы на небе явились целые воинства во всеоружии? Подобного не слыхано было со времен разорения Иерусалима и повествования о том Иосифа Флавия. И вот сие самое, к изумлению, видит на своем небе просвещенная Германия; видит и невольно признает в виденном предвестие браней кровавых! Прочтите за сим и то, что произошло в конце прошедшего лета с видом луны в наших странах поволжских: она подвергалась как будто какой-то страшной казни, как будто кончалась в терзаниях и муках: такие превращения вида ее были ужасно печальны!
   Но меня, признаюсь, среди настоящих обстоятельств, поражает особенно одно знамение на земли — это страшное землетрясение, от коего пострадала и продолжает страдать злополучная Брусса. Надобно же было открыться во всей силе и ярости подземному огню и продолжаться так долго в то самое время, когда идет кровавый спор магометанства с христианством! Надобно же было открыться вулкану в том граде и в том месте, кои могут назваться колыбелью силы и крепости мусульманской! Надобно всему этому совершаться не вдали где-либо, а так сказать, пред глазами Константинополя!.. Сколько, думаю, из самых магометан, смотрят в ужасе на это зрелище, признают в нем перст Божий, и мнят видеть в сем над собой гнев небесный! О, если бы при сем пришло на мысль и другое, что это не случай какой-либо, а последний глас к ним с неба Сына Марии, да возвратятся от прелести Магометовой.
   А братия наши по вере? И они также должны быть поражены этим грозным и всесокрушающим явлением; но оно для них не в ужас, а в утешение; над ними сбываются теперь слова пророчества: егда узрите сия бывающа (Лк. 21; 3), тогда восклонитеся и воздвигните главы ваша, зане приближается избавление ваше (Лк. 21; 28).
   Да, злополучные и потому еще более возлюбленные братия, он приближается к вам! И никто не в силах остановить его или замедлить. Где действуют люди, там еще можно сомневаться в успехе; а когда является сила Божия, там уже нет места сомнениям: ибо Той «рече и быша, повеле и создашася!»
   Но ужели, — вопросит кто-либо, — в самом деле скоро должен последовать конец магометанства? Последовать тогда, как за несокрушимость его восстал и решился жертвовать собой едва не весь Запад христианский? Да, братие мои, это должно последовать; ибо так угодно Господу, и, можно сказать, это уже последовало, ибо магометанство теперь уже не что иное, как труп, коему остается быть погребенным; сие-то погребение, а не жизнь, коей уже нет, может замедлиться на некоторое время. Что же в таком случае должно сказать об усилиях в пользу Турции держав западных? То, что говорят, и справедливо, об искусных, но самонадеянных врачах, кои, в припадке гордости, берут на свои руки безнадежных больных и обещают им выздоровление, когда больной вскоре умирает от лекарств, что они убили его! Одряхлевший скелет мог бы прожить еще несколько времени под благодетельной сенью России: но он не мог перенести тех напряжений сил, тех неестественных ему и во время его крепости движений, кои заставили делать его ослабленными членами.
   Будучи поставлены, братие мои, свидетелями времен столь замечательных и событий столь важных, будем ли походить на малых детей, кои, не разбирая что происходит пред ними, только дивятся тому и простирают свои взоры и руки? Нет, от нас требуется и нам предлежит большее!
   Пред нами падает, некогда могущественное и бывшее столько времени грозой и бичом для христианства, царство измаильское. Как не возрадоваться при сем за участь собратий наших, над коими тяготит этот бич, и не возблагоговеть пред путями Промысла, который, в наказание восточного христианства, послал это порабощение, но когда пришло время, сам же пред лицом всего света, расторг узы и извел на свободу верный ему народ!
   Нашему Отечеству предоставлено свыше положить начало исполнению судеб высших над Востоком; будучи чувствительны к сей великой и святой чести, будем мужественны в перенесении тяготы такового служения, памятуя, что подобный подвиг ведет за собою и мздовоздаяние немалое, будет сопровождаться благословением для Росии на веки и роды.
   Неверие и гордость народов западных не усомнились, став за мусульманство, пойти вопреки путей Промысла, и таким образом как бы соединить в сем случае неразумно судьбу свою с судьбой сынов Агари. Пожалеем от души о сем ниспадении христианства и научимся не вверяться земной мудрости и стихийному просвещению, кои могут целые народы ослепить до того, что они готовы забыть Евангелие и крест и класть души свои за Ал-Коран Магометов.
   Наконец, видя, как в судьбе царств и народов все совершается не по расчетам самолюбия человеческого, а под перстом Всевышнего, и что с христианством соединено величие даже земное, а с магометанством -уничижение и слабость, будем твердо веровать в Промысл Божий и любить Крест Христов, единый верный источник не только спасения вечного, но и благоденствия земного. Аминь.

Слово в день Пятидесятницы

Не правда ли, братие, что настоящий праздник есть один из самых радостных? Почему так? Потому, что это, можно сказать, не праздник, а целый собор праздников. Точно собор! Куда не переносится ныне мысль? И в прошедшее, и в будущее, и в мир горний, и в мир дольний -объемлет все. Переносится в прошедшее и в прошедшем к тому, что есть самого важнейшего. Ибо что воспоминаем мы? Воспоминаем Священную Пятидесятницу, тот день, в который дан Израилю закон на горе Синайской, и который по этому самому составляет главнейшее празднество Ветхого Завета. Воспоминаем сошествие Святаго Духа, событие, которым закончилась земная жизнь Спасителя нашего, и которое послужило основанием Нового Завета и Церкви христианской. От прошедшего переносимся мыслью в будущее самое отдаленное; ибо приносим молитвы за всех умерших братий наших, молимся о непостыдном предстоянии на Страшном Суде. Возносимся мыслью в мир горний, и там поклоняемся триипостасному Божеству, благодарно исповедуя милости, излиянные на нас, падших, в тайне искупления. Наконец, нисходим мыслью долу, в мир чувственный, и украшая ветвями храмы, вводим в соучастие видимую природу.
   Таким образом, настоящее празднество можно назвать всемирным. После сего, как ему не быть радостным? Если когда, то ныне душа воспоминает райское состояние, когда видимое и невидимое было заодно; если когда, то ныне можем предчувствовать будущее райское состояние, когда дух и плоть паки придут в прежнее сочетание, и мир Божий обновится вместе с человеком. Такое действие празднества отчасти ощущают самые плотские люди; как же сильно должно оно быть над теми людьми, кои живут духом! Но откуда такое сочетание различных стихий в настоящем празднестве? Полезно знать источник радости, дабы умножить и упрочить самую радость. Почему мы ныне воспоминаем Пятидесятницу Ветхозаветную? Потому, что в сей день сошел на апостолов Дух Святый. Почему сошел в день пятидесятый? Может быть, потому, чтобы показать, что новый закон Духа, принесенный Утешителем, из того же источника, из коего истек и закон древний, данный в Пятидесятницу. Почему мы, по случаю сошествия Святаго Духа, совершаем празднество в честь всей Пресвятой Троицы? Потому, что с явлением Святаго Духа — третьего и последнего Лица, обнаружилась во всей очевидности вся Пресвятая Троица. И когда приличнее воздать всему триипостасному Божеству благодарение за искупление нас падших, как не по скончании всего домостроительства Божественного, которое кончилось сошествием Утешителя? Почему мы ныне творим память усопших и возносимся мыслью к концу мира, нашему, и будущему воскресению, и суду? Потому что, дойдя до конца прошедшего, естественно устремляемся в будущее.
   Почему, наконец, видимая природа в растительном ее царстве входит ныне в состав священнодействия? Потому, с одной стороны, что около настоящего времени природа видимая всегда достигает своего обновления, а с другой — потому, что сие обновление приписывается зиждительному дыханию Духа Божия. «Послеши Духа Твоего, и созиждутся», -говорит святой Давид. Вот откуда полнота праздника! Вот откуда преизбыток радости! — Радости и назидания!..
   (Не закончено).

Слово в день Пятидесятницы

Когда мы праздновали Пасху, то Святая Церковь для выражения пред нами величия сего праздника называла его праздником праздников и торжеством торжеств, то есть как бы главою и средоточием всех прочих праздников. О нынешнем празднестве, для выражения величия его Святая Церковь провещает другое и именует его праздником решительным и окончательным.
   В самом деле, это не праздник, а, можно сказать, полнота и венец всех праздников. Что не празднует ныне? Празднует Завет Ветхий, ибо в нынешний пятидесятый по исходе из Египта день израильтяне приняли свыше у Синая закон от Бога. Празднует Завет Новый, ибо ныне день сошествия на апостолов Духа Святаго, вместе с чем положено основание и начало Церкви благодатной, всему христианству. Празднует мир невидимый, ибо в нынешний особенно день Святая Церковь воссылает молитвы о душах отшедших братий, простирает свое матернее дерзновение до того, что ходатайствует о милости ко иже во аде содержимым; празднует мир видимый и чувственный, ибо в нынешний особенно день Церковь отверзает свои храмы для всей природы, соединяет, можно сказать, свои храмы с храмом природы, припоминая сим первобытное состояние человека в Едеме, и предызобразуя будущее состояние на Сионе, когда не будет храмов чувственных, а все будет храмом.
   Празднует ныне вера, покланяясь величайшему из таинств своих Святей, Живоначальней и Присносущней Троице; празднует ныне надежда; ибо Святая Церковь от настоящего восходит ныне к будущему, провидит скончание Царства благодати, наступление царства славы, и молит о благоутробии на суде будущем; празднует ныне любовь, объемля молитвенным расположением своим видимое и невидимое, небо, землю и преисподнюю.
   Подлинно, это не праздник, а целый собор праздников, полнота решительная и окончательная! Кажется, мы все уже превыше временного и тленного; мы у самого престола триипостасного Божества; живые и мертвые подают друг другу руку; духовное нисходит до чувств и осязания; плотское и вещественное возносится и приближается к духу; триипостасный Бог начинает быть всяческая во всех (1 Кор. 15; 28).
   О вожделенная полнота! О состояние покоя и утверждения! Для чего являешься ты нам в одних преходящих отблесках и очерках? Когда явишься ты всецело и вседействительно? Когда все твари Божий скинут с себя оковы тления, забудут вражду и деление, и соберутся в мире, и составят единое блаженное семейство единого всеблаженного Отца?
   Но и ожидать сего уже сладко и отрадно! Отрадно видеть предызображение сего будущего состояния!
   И вот почему настоящее празднество есть одно из самых радостных. Всякий раз, как будто в это время разверзается пред нами другой, лучший мир, как будто все является в другом, высшем виде; как будто веет какая-то новая жизнь везде: и в храмах и в домах наших.
   Это чувствуют между нами невольно ныне самые чувственные люди. Что же сказать о духовном? Он должен быть весь в духе…
   (Не закончено).

Слово на первое число августа

Великому князю российскому, Андрею Боголюбскому, надлежало некогда изыти на брань против болгар. Как князь, не именем токмо, но и делом благоверный, он имел обычай исходить на брань не с одним оружием плотским, но и с духовным, огражденный верой, вооруженный молитвой и упованием. В знак сего пред воинством его всегда носима была икона Спасителя и Честный Крест; и оно не прежде устремлялось на врага, как изливши теплые молитвы пред сей иконой, и облобызав сей крест. Такое живое упование и молитва не умедлили принести и плод немертвый. Враги Отечества, сколько ни усиливались, не могли устоять пред лицом воинства православного; гордость и сила их сокрушены до того, что едва не все грады их достались в удел победителю. Что знаменитая победа сия была плодом не одного мужества сражавшихся, а паче действием помощи свыше, непреложным для всех доказательством того послужил необыкновенный свет небесный, который, во время самой упорной сечи, исходил из иконы Спасителя и Честного Креста, и видим был всеми.
   Еще не успели пройти дни радости и торжества, как получена весть о подобном же радостном событии из Греции. Одинаковая живая вера произвела одинаковое и действие: и там враги христианства, сарацины, были поражены и рассеяны благоверным царем греческим Мануилом; и там, во время сражения, видимы были несомненные знаки особенной помощи свыше.
   Такая совокупность чудесных знамений, побед и радости всего православного христианства не могла не выразиться каким-либо особенным знаком благодарности Богу — благодетелю и не оставить по себе всегдашнего следа для потомства. И действительно, православные властители России и Греции, по взаимном сношении между собой, и по благословению всего освященного Собора, не замедлили установить в память радостного чудесного события новое светлое празднество, ныне нами благочестно совершаемое. Положено на все века не только праздновать в честь непобедимой силы Креста Христова и совершать поклонение, ему подобающее, но в память победоносного хождения его в полках христианских, износить его ныне из храма, обносить по стогнам и путям, и творить в кладезях и реках освящение воды, дабы сим самым пред лицом неба и земли свидетельствовать нашу веру и нашу признательность к Животворящему Кресту и простерть победоносную и всеосвящающую силу его на все, нас окружающее.
   Таково происхождение нынешнего празднества! Оно есть вместе торжество Церкви и Отечества, торжество самое утешительное и поучительное! В самом деле, не утешительно ли видеть, как над православным Отечеством нашим во все века была простерта благодеющая десница особенного Промысла Божия? Не отрадно ли думать, что величие России, коему удивляются все друзья ее, и коего трепещут все враги ее, что это величие и могущество суть плод не случайного стечения обстоятельств, не действие нечистой политики и человеческих расчетов, ни даже следствие одного народного мужества и крепости, а плод живой веры в Бога благочестивых предков наших, их благих нравов и проистекающего отсюда благословения свыше? У древнего израильтянина не было молитвенного обращения к Богу трогательнее того, когда он говорил: Боже отцев моих, Боже Авраама, Исаака, Иакова; подобно сему и православный россиянин, в духе веры и упования, может с дерзновением говорить ко Господу: Боже отцев моих, Боже просветивший чудесно верой Владимира, увенчавший победой Боголюбского, благословивый оружие Донского, воздвигший на освобождение Отечества Минина и Пожарского, превознесший паче всех царей земных Александра Благословенного! Что может быть воодушевительнее сей святой и сладкой молитвы!..
   Но, братие, молясь такой молитвой и дерзая пред Богом о имени благочестивых предков наших, мы должны подражать, сколько можно более и постояннее, их усердию к вере, их чистоте нравов и простоте жизни, их безграничному самоотвержению там, где шло дело об опасности Церкви и Отечества. Благочестивые предки наши Крестом Христовым побеждали народы и царствия; ныне, благодаря Провидению Божию, возвеличившему православное Отечество наше, одно имя России низлагает или удерживает самых сильных врагов. Между тем, у нас, как и у предков наших, есть весьма опасные враги, против коих, как можно чаще, надобно призывать на помощь непобедимую силу Креста Христова. Это наши злые наклонности и страсти. Кого не сильны сразить они? И кто, сраженный ими, может оставаться и быть истинным сыном Церкви и Отечества? Между тем, от сих врагов не защита, — ни ум и познания, ни доброта сердца и мягкость характера, ни самый навык в добродетели; одна всемогущая сила благодати, один Крест Христов только могут соделать нас победителями страстей. Будем же подобно предкам нашим употреблять сие, Самим Богом данное оружие, на поражение невидимых врагов наших, в твердой уверенности, что поражение их, необходимое для нашего частного благосостояния, весьма важно и для благоденствия целого Отечества, ибо, если величие его есть плод благословения Божия, то грехи наши, ослабляя сие благословение, по тому самому вредят не только нам, но и целому Отечеству.
   При сем случае сама собой представляется вниманию великая разность между нами и благочестивыми предками нашими. У них Крест Христов был всем для всех. Начинали ль какое дело, — крестились, оканчивали ль его, — снова крестились. Крестом ограждались, отходя ко сну; крестом осенялись, восставая от сна. С крестом садились за трапезу; с крестом восставали от нее. Знамение святого креста выражало внезапную радость; оно же свидетельствовало и о внезапной печали и опасности. Так было у предков наших! У нас, к сожалению, крестное знамение начинает делаться редкостью, и когда является, то большей частью в таком виде, что его трудно узнать. Недугующие расколом чада Церкви ревнуют, конечно, не по разуму, прививая спасение к кресту восьмиконечному; но нехорошо, весьма нехорошо и то, что у некоторых христиан крест сделался, можно сказать, вовсе бесконечен, так что не знаешь, какое дать название той несчастной линии, которую они чертят на себе вместо знамения крестного.
   Да не будет сего между нами, возлюбленные! Господь и Спаситель наш простер на кресте Божественные руце Свои, дал пригвоздить их, и в таком виде, среди ужасных мучений, предал за нас дух Свой Отцу; мы ли будем тяготиться тем, чтобы сие положение Его на кресте правильно изображать на себе? Аминь.

Слово в навечерие Воздвижения Честного Креста Господня

Настоящее вечернее богослужение отличается от всех прочих тем, что во время его совершается воздвижение Креста Господня, в память того преславного воздвижения, которое совершено было некогда в Иерусалиме, по обретении сего креста Равноапостольною царицей Еленой. Многочисленность собрания настоящего показывает, что зрелище воздвигаемого Креста дорого для христиан. Но, братие, не для зрелища Спаситель и Господь наш сошел с неба; не для зрелища восходил Он на Крест; не для зрелища воздвигается и ныне Крест Христов. Где сей Крест, там должны быть не очи только, но и сердце христианина. Воздвижением Креста Господня изображается все, «что было и есть в жизни нашего Господа, и все, что должно быть, и чего, может быть, нет в жизни нашей». Вникнем в это подробнее.
   Воздвижением Креста изображается, во-первых, вся жизнь нашего Господа. Ибо из чего слагается жизнь сия? Из неисповедимого уничижения и столь же неисповедимой славы, кои, несмотря на свою противоположность, соединяясь между собой и пересекая друг друга, уже этим самым образуют крест. Иже во образе Божий сый, — так изображает апостол жизнь нашего Господа, — не восхищением непщева быти равен Богу, но Себе умалил, зрак раба приим, в подобии человечестем быв, и образом обретеся яко же человек, смирил Себе, послушлив быв даже до смерти, смерти же крестныя (Флп. 2; 6-8). Вот лествица нисхождения Сына Божия! Кто может исчесть все ее ступени? — Темже, — продолжает апостол, — и Бог Его превознесе и дарова Ему имя, еже паче всякаго имене, да о имени Иисусове всяко колено поклонится, небесных и земных и преисподних, и всяк язык исповесть, яко Господь Иисус Христос в славу Бога Отца (Флп. 2; 9-11). Вот лествица восхождения Сына Человеческого! Кто может указать последний предел ее?
   Итак, христианин, видя крест, низводимый долу, представь себе, сколько можешь, различные роды и виды уничижений своего Господа: как Он оставляет престол славы, низходит на землю и вселяется во утробу Девы; как, по рождении, полагается в яслех, терпит обрезание и бежит от Ирода в Египет; как проводит тридцать лет в безвестности Назарета, в повиновении бренным родителям, в трудах древоделия; как потом приемлет крещение от раба, искушается от сатаны и проповедует Царствие Божие среди всякого рода лишений, клевет и опасностей; как предается учеником, осуждается как возмутитель и возносится на Крест; как в самом гробе стережется, «яко обольститель», и в то же время низходит в ад для проповеди в мир духов; как, наконец, среди самой славы Своей, уже по вознесении на небо, Он продолжает быть, особенно в лице истинных последователей и членов Своих, предметом пререкания, вражды и гонений, представь, говорю, христианин, все это при виде низводимого долу Креста Господня, и помысли, для чего Господь твой претерпел и продолжает терпеть столько уничижений? Он мог наслаждаться славой, которую имел у Отца прежде мир не бысть (Ин. 17; 5), а тебя предоставить твоим бедствиям, но не предоставил, а благоволил оставить славу Свою, и претерпеть все роды уничижений, чтобы покрыть твою срамоту, возвратить тебе славу, тобой потерянную, очистить кровью Своею твои грехи, и соделать тебя снова наследником неба.
   Будь же признателен к безпримерному снисхождению, умей ценить крестное величие Господа твоего, научись употреблять его в свою пользу через подражание Ему, начни нести ту часть Креста, которая достается на твою долю, для очищения тебя от скверн плоти и духа. Крест для того так и низводится долу, дабы ты, лежащий на земле во грехах, мог яться за него верой и вознестись с ним на высоту: не опускай же сего драгоценного случая!
   При воздвижении креста горе, должно представить себе другое, -вообразить постепенное прославление Сына Человеческого, начавшееся еще среди глубокого уничижения: как Архангел возвещает зачатие и Ангелы воспевают рождение Предвечного Младенца (Лк. 2; 13); как двенадцатилетнее Отроча постыждает во Иерусалиме мудрость всех книжников (Лк. 2; 47); как глас с неба именует Его Сыном возлюбленным при Иордане (Мф. 3; 17) и на Фаворе (Мф. 17; 5); как слепые, по слову Его, прозирают, глухие слышат, духи нечистые убегают, мертвые воскресают; как дети воспевают осанна, как на самой Голгофе солнце меркнет, земля сотрясается; как сонмы праведных идут в рай за Победителем ада и смерти; как Он воскресает из гроба, проповедуется от Ангелов апостолам, а через них — всему миру; как Ему дается всякая власть на небе и на земле (Мф. 28; 18); как Он возносится с Елеона на небо, возсел одесную Бога Отца (Мк. 16; 19), начинает управлять всем миром, ко благу Церкви Своей; как побеждает, одного после другого, всех врагов Своих, доколе «и последний враг не упразднится, смерть» (1 Кор. 15; 26); все это и подобное сему должно представить при виде воздвигаемого Креста, ибо Сын Человеческий взошел на толикую высоту славы не другим чем, как Крестом.
   Но для кого сия слава? Для тебя же, христианин, и для твоего спасения. У Сына Божия и без того бездна славы, но ты безславен, а Он хочет Собой почтить и прославить тебя. Посему-то и царство, Им приобретенное, все завещано тебе (Лк. 22; 29). Не будь же равнодушен к славе своего Спасителя, для тебя приобретенной, помни высоту, к коей призван, не скорби много среди унижения земного, не заглядывайся на высоты мирские: тебя ждет небо, для тебя уготован престол славы, ты будешь выше всего; только не унизь и не потеряй грехами своими нового небесного достоинства, тебе завещанного.
   Таким образом воздвижение Креста Господня приводит нам, братие, на память всю жизнь нашего Господа. Но вместе с сим, поелику в христианине должно »мудрствоваться то же, что и во Христе Иисусе» (Флп. 2; 5), и поелику Христос, пострадав по нас, нам оставлъ образ, да последуем стопам Его (1 Пет. 2; 21), вместе с этим воздвижением Креста, как мы сказали, изображается и то, что должно быть (и чего, может быть, нет) в жизни нашей.
   Так, братие, и нам предлежит слава, подобная той, в которую взошел Господь и Спаситель наш; но предлежит и тот же самый путь к сей славе, коим прошел Он, путь Креста и самоотвержения, путь смирения и терпения до смерти. Другого пути на небо нет, и быть не может.
   Итак, видя преклоняющимся до земли крест, вопроси, христианин, самого себя, способен ли ты преклоняться таким образом во смирении и терпении для славы Божией и блага ближних, готов ли расстаться с честью мирской, чтобы не потерять славы Божией, отвергаешься ли гордости житейской, чувствуешь ли, что ты земля и пепел, грешник, недостойный помилования, признаешь ли необходимым умерщвлять свое самолюбие и умерщвляешь ли сколько-нибудь на самом деле, перенес ли ты хотя одну обиду, простил ли от сердца хотя одного врага, плакал ли хотя раз о своих грехах, знаешь ли хотя из малого опыта, что такое крест и что смирение христианское?
   Кто при сем обретет в себе и своей жизни бесценные следы уничижений и смирения своего Господа, тот да повергнется к подножию Креста, и да благодарит Господа за великий дар благодати Его. Ибо истинное самоотвержение приходит свыше; наша природа умеет только кичить и превозноситься, но, приходя свыше, оно, рано или поздно, и возносит человека туда, откуда приходит: на небо, в обители Отца Небесного.
   Подобным образом, при воздвижении Креста должно помышлять о необходимости восходить от добродетели к добродетели, от веры к вере, от любви к любви. Высока лествица христианского совершенства! Бесконечны ступени подвигов духовных! Как бы ты, христианин, высоко ни стоял, ты всегда стоишь еще не на своем месте. Одно верное правило: «забывая задняя, всегда простираться в предняя» (Флп. 3; 13). Кто думает, что уже достиг самого верха, тот тем самым показывает; что он еще стоит долу. Самые великие подвижники всегда почитали себя не у достигшими. Итак, видя возносимым горе Крест, осмотрись, христианин, в совести своей, что может быть сделано для очищения и возвышения самых добродетелей твоих, если имеешь их.
   Прежде же и более всего молим вас, братие, да не будет священнодействие это предметом одного зрелища! Да отразится знамение Креста Христова не на поверхности токмр тела вашего, но и в глубине сердец ваших! Крест спасает, но не локланяемый токмо, а и носимый, не на одной шее телесной, но на шее души. Покланяйся ему не в одном храме, где он так украшен, но везде, где ни встретится, в обиде ли от ближнего, в потере ли имущества, в болезни ли, в другой ли какой печали: поклонись ему и облобызай его и в этом случае. Этим, и только этим докажешь, что ты покланяешься не злату и сребру во образе креста, а истинному Кресту Господню, который на Голгофе был покрыт не камением драгим, а кровью и слезами. Аминь.

Слово на день Воздвижения Креста Господня

Отвещавше еси людие реша: кровь Его на нас и на чадех наших (Мф. 27; 25)
   Исполнилось, богоотступный народ, желание твое! Князи и вожди погублены, стены града твоего опровержены, алтари твоя раскопаны, пророцы твои видеша… суетная, …жрецы его воздыхают; младенцы просиша хлеба, …еси дружащиися с ним отвергошася его, Сам Вышний покрылся… облаком, да не дойдет к Нему молитва твоя (Плач. 2; 14-16. 4; 4. 1;2. 3;44).
   Христиане! Мы, будучи «дивиями ветвями», удостоились благодатью Божиею заступить место естественных ветвей — иудеев и прицепиться к доброй маслине — Иисусу Христу, от коея они отломились (Рим. 11; 17-21). Какое чувство производит в нас сия измена десницы Вышняго? Речем ли мы в постыдном самохвалении: «отломишася ветви, да мы прицепимся?» Но помышляли ли мы о том, через что они отломились от древа животного и через что мы прицепились к сему древу? Неверием отломишася, мы же верою стоим. Вера же несть «от нас, но Божий дар» (Рим. 11; 20). Тот же милосердый Бог, Который даровал нам залог веры, может и им возвратить оный; тот же правосудный Бог, Который послал им духа нечувствия, «да видяще не видят и слышаще не слышат» (Рим. 11; 8), может послать нам действо льсти, во еже веровати нам неправде (2 Фес. 2; 11). Итак, не высокомудрствовать должны мы, взирая на отверженных иудеев, но исполняться страхом, да не како Бог, Иже естественных ветвей не пощаде… не пощадит и нас (Рим. 11; 21). Пример сего народа должен возбудить нас от беспечности греховной. Раскроем эту мысль.
   Правоверие наше есть, кажется, первый камень, который мы из камня спасения превращаем в камень преткновения, основывая на нем беспечность нашу в деле спасения. Уповая на то, что мы званы на вечерю Господню, дерзновенно отходим «ов на село свое, ов на купли своя», не помышляя о том, что места наши на вечери давно, может быть, заняты пришедшими с востока и запада, которых мы почитали недостойными крупиц, падающих от трапезы Господней. Будучи посажены благодатью, так сказать, у ног Спасителя, мы вместо того, чтобы «слагать глаголы Его в сердце своем», засыпаем, обнадеженные близостью Его, между тем как Он, произнесши сожалительный упрек: спите прочее и почивайте (Мф. 26; 45) давно, может быть, отшел от нас. Держа в руках своих нить правыя веры, мы вместо того, чтобы восходить по ней к престолу благодати, низходим в бездну ада, тем бесстрашнее, что мним иметь в руках своих нить спасения. Так, таинство веры, будучи изгоняемо из сердца нашею нечистою совестью, уступает место тайне беззакония.
   Но аще… Бог естественных ветвей не пощаде, да не како… не пощадит и нас (Рим. 11; 21). Иудеи были единственным народом, коему вверены были словеса Божия (Рим. 3; 2). Когда язычники, ходя в суете ума своего, пременяли славу нетленного Бога в подобие… тленна человека и птиц, и четвероногих (Рим. 1; 23), иудеи обличали их, говоря: бози, иже небесе и земли не сотворыша, да погибнут от земли… яко несть духа в них (Иер. 10; 11,14). Когда язычники, видя внутри и вне себя борьбу двух противных начал, блага и зла, воздавали поклонение обоим, почитая их совечными, иудеи вещали: Господь Бог наш, Господь един есть: несть Бог разве Его (Втор. 6; 4. 4; 39). Когда язычники, видя страждущую добродетель, вопияли: случай един… благому и злому… жрущему и не жрущему (Еккл. 9; 2), иудеи отвечали: «очи Господни на праведныя и уши Его в молитву их (Пс. 33; 16).» Весть Господь праведныя от смерти избавля-ти, нечестивых же на суд мучимых блюсти». Чего недоставало еще к правоверию иудеев? Между тем, когда они вместо плодов веры произрастили терние неверия, Вышний отвратил лицо Свое от них; они рассеяны, положены в притчу и поношение всех народов.
   Христианин! Хотя бы Церковь, коея ты именуешься членом, была «столпом и утверждением истины» (1 Тим. 3; 15), хотя бы все знающие тебя почитали тебя, «яко пророка», и мудрость твоя была «яко мудрость Ангела Божия», но если ты приникая в закон совершен свободы… не пребываешь в нем (Иак. 1; 25), то тщетно льстишь сердце свое спасением -ты будешь отвержен. Не высокомудрствуй о правоверии твоем, но бойся (Рим. 11; 20).
   По правоверию внешность богослужения бывает любимейшею опорой нашей греховной безпечности. Внешность богослужения есть лествица, по которой мы должны восходить от глубины чувственных помыслов на высоту духовного разумения, а мы, напротив того, более и более нисходим по ней от сего разумения в глубину плотского мудрования. Внешность богослужения есть листвие древа животного, которое должно сокрывать плоды духа от нечистого взора плотских человеков, а мы сокрываем в нем, подобно прародителям, наготу духа нашего от Господа, нас взыскующего. Внешность богослужения есть одежда Христова, к которой одно прикосновение с верой могло бы врачевать недуги душевные, а мы, подобно распинателям Христовым, часто мещем о ней жребий — святотатственным присвоением достоинства ее собственному употреблению, даже раздираем оную безрассудными прениями о ее действительности. Так буква внешности убивает чад нового Израиля, подобно как она убивала чад древнего. Но аще… Бог естественных ветвей не пощаде, да не како… не пощадит и нас (Рим. 11; 21). Какой народ более иудеев имел пышности во внешнем богослужении? Их храм по обширности своей походил более на град, нежели на место богослужения. Начатки от плодов, первенцы от животных превышали нужды целого колена Левиина, волы и овцы тысячами были закалаемы во дворе скинии: семидал выну курился на алтаре кадильном; выну горел елей на свещнике, выну лежали хлебы предложения на трапезе. Пышность обрядов жертвенных возвышалась блеском празднеств. Строгий покой повторялся через каждые шесть дней; каждый месяц раздавался глас священных труб; каждый год строились кущи, и закалался агнец пасхальный; каждое семилетие поля оставляемы были незасеянными, винограды несобранными; каждое пятидесятилетие возвращалось право свободы рабам, право владения потерявшим имущества. Вошедши в землю иудейскую, можно было подумать, что сей народ не имеет другого занятия, кроме отправления обрядов. Между тем, когда облако обрядов, вместо того, чтобы служить, по намерениям законодателя Синайского, ограждением от необрезанных, соделалось преградой к тому, дабы узреть восходящее Солнце правды (Мал. 4; 2), то иудеи не только не получили исцеления «воссиявшего во крилех Его», но и осуждены на пребывание во тьме и сени смертной, из коей изведены язычники.
   Христианин! Хотя бы ты все дни твои превратил в празднества и торжества священные, хотя бы число жертв, приносимых тобой к алтарю, превышало число грехов твоих; но если ты «вместе с руками не воздвигаешь сердца твоего к Вышнему» (Плач. 3; 41), если внутреннее святилище духа твоего исполнено мерзости запустения, ты будешь отвержен. Не высокомудрствуй о внешности богослужения твоего, но бойся (Рим. 11; 20).
   На что не опирается грешник, хромлющий обема коленома! Долготерпение Божие, которое бы должно придать крыла для возвращения к Отцу Небесному, сие долготерпение часто бывает предлогом к тому, дабы долее блуждать в отдалении от Него. Зная, что двери покаяния отверзты, мы далее и далее отходим от них, не помышляя о том, что может прийти время, когда они затворятся и когда толкущим в них скажет Домовладыка: «не вем вас». Видя Отца Небесного, весь день простирающего руки Свои к нам, мы бежим от объятий Его, не помышляя о том, что сии руки некогда примут меч для погубления непокорных. Ах! может быть, мы были бы менее расточительны в дарах благодати, если бы долготерпение Божие не отверзало им всех сокровищниц ее.
   Но блюдемся, слушатели, «да не како Бог, аще естественных ветвей не пощаде, и не пощадит и нас» (Рим. 11; 21). Какой народ более иудеев видел на себе знаков долготерпения Божия? Моисей принимает на горе закон, а они поклоняются тельцу под горой, и между тем определение о погублении их отменено. Бог посылает им хлеб Ангельский, а они алчут мяс египетских и, между тем, огонь, ниспосланный правосудием разгневанного Бога, вскоре угашен Его милосердием. Бог высокой мышцею поражает перед ними врагов их, а они вступают с ними в постыдные связи: и, между тем, язва, поражавшая их, отозвана назад; с продолжением времени, милосердие Божие, если можно так сказать, утомилось, милуя жестокосердый народ, и правосудие предает его на поругание языкам. Но едва токмо он отведен в Вавилон, милосердие Божие, как бы раскаявшись, снова обращает к нему лицо Свое, утешает его, и, наконец, изводит в землю отцов. Иерусалим возгражден, храм восстановлен, — и дочь Сионя снова обратилась к похотникам своим. Казалось, что Вышний забыл нелицеприятность судеб Божиих, пренося во множестве долготерпения народ, который, упившись кровью рабов и пророков Его, приготовлялся омыть руки свои кровью Сына Его, Которого Он «святил и послал в мир». Нет! Не забыл, но ожидал, «да сосуды гнева совершатся в погибель» (Рим. 9; 22); и когда настало время погубляти (Еккл. 3; 6), «Вышний напряже лук и изби вся красная дщери Сиони, сотрясе святыню Свою, и утверди десницу Свою, дондеже скончается» (Плач. 2; 4).
   Христианин! не употребляй во зло долготерпения Божественного, иначе ты собираешь себе гнев в день гнева и откровения праведного суда Божия (Рим. 2; 5), который «не приидет с усмотрением», но тогда, как ты мнишь иметь «мир и утверждение». Мысль о долготерпении Божием часто бывает пищей нашей беспечности; впрочем надобно признать, что сия пища редко насыщает ее. Взор, устремленный на милосердие, часто против воли останавливается на правосудии Божественном, и мы, трепеща, ищем ближайшей подпоры нашим расслабленным коленам и, к сожалению, всегда почти находим во множестве подобных нам грешников. Мы живем так, как живут другие: вот ответ, который мы обыкновенно делаем своей совести, когда она побуждает нас испытать, аще есте в вере (2 Кор. 13; 5). Если все, подобно нам живущие, будут отвержены, то кто… может спасен быти (Мф. 19; 25) — вот оправдание, которое мы противопоставляем ее упрекам: как будто имена грешников должны быть вписаны в книгу живота единственно потому, что мало число избранных, кои могли бы оную наполнить; как будто Всемогущий не может от камени воздвигнуть чад Аврааму, когда сии чада превратятся в камень своим ожесточением. Изочтите, слушатели, если можете, бесчисленное множество иудеев, участвовавших в грехе богоубийства; к сему числу присовокупите число чад их; соедините последнее с числом их потомков. Какое ужасное множество! Между тем, весь Израиль рассеян, вся Иудея повержена в запустение.
   Христианин! Сойди с широкого пути мира, иначе широта его и множество идущих по нему не спасет тебя от гнева небесного.
   Не могши укрыться от гнева небесного в толпе подобных нам грешников, мы часто прибегаем под сень обетовании Божественных, но к сожалению, не с духом покаяния, как бы надлежало, а с духом ожесточения, который желал бы поставить милосердие Божественное в противоречие с его правосудием, дабы, если возможно, первым уничтожить последнее. Если мы будем отвержены, так нередко лжемудрствуем мы, то слова Писания: нераскаянна бо дарования и обетования и звание Божие (Рим. 11; 29): вся привлеку к Себе, будут едино стадо и един пастырь, не будут ей и аминь (2 Кор. 1; 20). Но знаем ли, слушатели, рассуждая таким образом, кто таков народ, над которым толико веков совершается суд Божий? Это тот народ, коего патриарху речено было некогда: и поставлю завет Мой между Мною и между тобою и между семенем твоим по тебе в роды их в завет вечен (Быт. 17; 7). Знаете ли, кто сии люди, кои находятся во всеобщем презрении? Это потомки царя, коему некогда было обещано: «аще оставят сынове твои закон твой и в судьбах Моих не пойдут, посещу жезлом беззакония и ранами неправды их; милости же Моей не разорю от них». Знаете ли, какой храм превращен в развалины? Это тот храм, о котором Сам Бог сказал Соломону: освятих храм сей, егоже создал еси, еже положити имя Мое тамо в веки: и будут очи Мои ту и сердце Мое во вся дни (3 Цар. 9; 3). Знаете ли, что за град, который теперь лишен всего благолепия, предан в руки языков? Это Иерусалим, о котором Бог изрек устами пророка: милость Моя к тебе не оскудеет, ниже завет мира твоего преставится (Ис. 54; 10). После сего, кто осмелится прилагать к себе слова Писания: твердое здание Божие стоит имугцее печать сию: позна Господь сущия Своя (2 Тим. 2; 19): нераскаянна… дарования и звание Божие! (Рим. 11; 29). Христиане! Церковь не теряет надежды видеть некогда рассеянных чад обрезания, собранных под крыле своя. Ослепление от части бо Израилеви бысть, дондеже исполнение языков внидет. Итак весь Израиль спасется (Рим. 11; 25-26). Блюдемся, да время их обращения не будет временем нашего отвержения. Час уже нам от сна востати! (Рим. 13; 11). Аминь.

Слово в день Воздвижения Креста Господня

Святая Церковь торжественно вспоминет ныне, братие, обретение Честного Креста Господня. Радостное событие сие последовало, как известно, спустя три века по Воскресении Господа, и совершено святой Еленою, матерью равноапостольного царя Константина. Когда благочестивая царица сия посещала места, освященные жизнью и страданиями Богочеловека, то Дух Святый возбудил в ее сердце желание — обрести Крест Господень, который до того времени, по смутным обстоятельствам Церкви, удручаемой гонениями, оставался в неизвестности. Трудно было и для порфироносной искательницы совершить это обретение; ибо иудеи и язычники, не терпя поклонения Распятому, старались уничтожать все следы Его жизни. Крест Господень, вместе с крестами распятых с Ним на Голгофе, зарыт был в земле, и на том самом месте воздвигнут потом римлянами храм одному божеству языческому. Но усердие равноапостольной царицы препобедило все трудности. Место Креста найдено, по указанию одного иудея, и капище, на нем стоявшее, разрушено. Когда потом начали раскапывать землю, то сначала ощущено было неизреченное благоухание; потом открылось три креста, из коих на одном была надпись, та самая, которую Пилат положил на Кресте Господа. Несмотря на это указание, просвещенное благочестие царицы искало еще вернейшего признака. Святый Макарий, тогдашний патриарх Иерусалимский, употребил для сего такое средство, какое могла внушить только самая живая вера в Распятого. По его повелению, принесен был один больной, находившийся при смерти. Святитель прикоснулся к нему сначала одним, потом другим крестом, но без всякого действия; когда же прикоснулся третьим, на коем была надпись, то больной встал и сделался совершенно здоровым. Чудо сие вразумило всех, что это подлинный Крест Того, Который есть Воскресение и Жизнь. Найденный таким образом Крест перенесен был с торжеством во храм Иерусалимский, где святой Патриарх воздвиг его перед народом с амвона, дабы все: и великие и малые — могли насладиться зрением Животворящего Древа. Церковь же Святая, обрадованная стяжанием Божественного сокровища, положила, чтобы память обретения Креста Господня ежегодно была совершаема в настоящий день. Таково происхождение нынешнего празднества. (Руфин. Церк. Ист. Кн. 1, гл. 7).
   Великий и важный урок, братие, заключается для нас в сем событии. И каждый христианин, если только он не напрасно носит сие звание, имеет свой крест, на коем он должен распинать греховную плоть свою с ее страстями и похотями. Крест сей должен состоять в благодушном перенесении недостатков нашей падшей природы и бедствий естественных, — в борьбе с общей всем нам наклонностью к злу и с соблазнами мира, — в исправлении, при содействии благодати, нашего злого сердца и в обновлении сил души и духа. А посему, празднуя обретение и воздвижение Креста Господня, каждый должен со всем тщанием рассмотреть, сохраняется ли в целости его собственный крест? Не погребен ли в земле, в суетных попечениях о земном и тленном? Не стоит ли в душе и сердце, вместо Креста Господня, крест разбойничий, или капище какой-либо безстудной страсти?
   Мы сказали, что присутствие истинного Креста Господня обнаружилось тремя признаками: благоуханием, изображением имени Господа Иисуса и оживлением болящего. По сим же самым признакам и каждый может отличить в самом себе истинный крест от ложного: крест истинный должен благоухать невинностью или покаянием, должен иметь на себе начертание сладчайшего имени Иисусова и, наконец, должен быть животворящим.
   В мире, братие, весьма много бед и скорбей, потому что еще более грехов и страстей; но страдания, происходящие от наших грехов, не составляют сами по себе креста христианского. Честолюбивый мучается ненасытным желанием отличий и преимуществ; завистливый снедается скорбью о благе ближнего; сластолюбца терзает невозможность удовлетворят ь своим нечистым вожделениям; все сии и им подобные люди страдают, и нередко более тех, кои страдают правды ради; между тем, кто не признает их страданий произвольными мучениями греха, заслуживающими не уважение, а укоризну? Кто не скажет, что они несут крест разбойничий?
   После сего казалось бы совершенно невозможным и ошибаться в распознании таких крестов и принимать их за истинные, но на самом деле бывает совершенно противное. Когда мы смотрим на бедствия других людей, то действительно по какому-то злополучному дару проницательности скоро узнаем, что они восприемлют по делам своим; даже нередко находим их достойными сего и тогда, когда в них не обретается никакой вины, но так ли поступаем, когда обращаем взор на собственные бедствия? О, в таком случае обыкновенно не почитается и нужным входить в рассмотрение своих поступков; предполагают, что всякое озлобление, нам причиненное, никак не может иметь причины в нас самих; смотрят на себя как на Ангелов, утвержденных в добре, для коих невозможно падение, и потому при первом появлении бедствия вопиют: какое искушение! какой крест! Действительно, мог бы сказать нам в сем случае кто-либо, какое искушение, когда вы сами искушаете себя и других своими преступными замыслами, дерзкими мечтами, противоборством истине и долгу? Какой крест, когда ты сам соорудил его себе своим забвением о Боге, нарушением прав человечества, гордостью и лукавством? «Поверзи жезл твой на землю, — сказано было некогда Богом Моисею, — и верже и на землю, и бысть змий; и отбеже Моисей от него» (Исх. 4; 3). Повергните и вы, можно сказать многим из хвалящихся мнимыми, или действительными, только заслуженными, страданиями, повергните кресты свои на землю, отвергнитесь пристрастия, с коим вы смотрите на них, судите здраво и право о своем предшествующем поведении: не увидите ли и вы, подобно Моисею, ужасного превращения? Не откроется ли, что почитаемое вами доселе искушением есть не крест, а змий, грех вами соделанный, и что вы восприемлете по делам вашим?
   Истинный крест благоуханен. Он, как мы сказали, состоит собственно в благодушном перенесении страданий, нами не заслуженных. Есть бедствия естественные, от коих никакая невинность укрыться, никакая мудрость защититься не может. Таковы болезни, потеря друзей и родственников, разрушительное свирепство стихий и прочее. Кто не изнемогает верой под ударами несчастья, тот несет истинный крест: свидетель Иов, который, лишась всего, в прахе и пепле, благословлял имя Господне (Иов. 1; 21). Его бедствия, проистекающие от злых, подобных нам, человеков: собственность наша может быть похищена тайными или явными врагами; честь наша может быть помрачена клеветой, и мы лишены всего; при сем случае недостает иногда и средств доказать свою невинность и обличить лукавство. Кто с упованием на Судью небесного терпит неправду земную, тот несет истинный крест: свидетель Иосиф, который за невинность лишен был всего, но пребыл верным Богу отцов (Быт. 39; 9-10). В собственном нашем сердце происходит непрестанная борьба добра со злом, совести с вожделениями: надобно непрестанно бдеть над собой, умерять себя, лишать, обуздывать, наказывать, чтоб не пасть под наклонностью к злу, не сделаться игралищем страстей, не опустеть добрыми делами, не сделаться мертвыми для Бога. Кто проходит мужественно сей путь внутреннего самоисправления и с бодростью стоит на страже сердца, тот несет истинный крест: свидетель Павел, сражавшийся с пакостником плоти, ангелом сатаниным (2 Кор. 12; 7), и все подвижники благочестия.
   Кресты сии, не завися в происхождении своем от воли человеческой, возлагаются Самим Богом. Но для ревности к подвигам открыто поприще и произвольного крестоношения. Твое состояние обещает тебе в жизни радости и удовольствия; между тем ты можешь составить счастье для многих, если пожертвуешь сим состоянием: принеси эту жертву, это будет истинный крест; его носил Моисей, не захотевший называться сыном дочери царевой, а лучше согласившийся страдать с людьми Божиими (Евр. 11; 24). Ты не можешь без сокрушения сердца видеть, как оскудевает вера между христианами, умаляется любовь, усиливается нечестие; питай в себе сие спасительное сокрушение, это будет истинный крест: его носил Илия за то, что не мог сносить нечестия в Израиле (3 Цар. 19; 14). Какой-либо могущественный человек, предавшись страстям, ненаказанно попирает права истины и человечества; многие терпят, все тайно осуждают, и нет обличающего; если на тебе лежит долг обличить неправду, обличи; опасность, коей через это подвергнешься, составит истинный крест: его понес на себе Иоанн Креститель, обличавший Ирода и Иродиаду. Кратко сказать: всякий подвиг благочестия, всякий труд любве есть истинный крест, ибо издает благоухание невинности.
   «Так, скажет кто-либо, но что делать с теми бесчисленными крестами, кои возлагают на нас страсти и грехи наши? Есть ли какое-либо средство отнять у них зловоние греха? Есть, братие, есть. Разбойник со креста, без сомнения разбойничьего, пошел в рай. Краткие слова: помяни мя, Господи, егда приидеши во Царствии Твоем» (Лк. 23; 42), все переменили. То же самое может быть и со всяким страждущим грешником. Вера, покаяние и молитва совершенно вознаграждают недостаток правды, ибо благость Божия не только прощает, даже обращает в некоторую заслугу нам страдания, нами заслуженные, коль скоро мы освящаем их верой в заслуги нашего Искупителя.
   Уже из сего одного видно, братие, как нужен второй признак для отличения истинного креста, и как необходимо, чтобы на нем было начертано всеосвящающее имя Господа Иисуса; ибо большая часть крестоносцев, будучи грешниками, могут соделаться истинными крестоносцами только через покаяние и веру в Искупителя. Но кроме сего есть и другие причины, по которым ничей и никакой крест не может иметь цены без освящения заслугами Сына Божия.
   И во-первых, когда мы говорим о невинности и праведности человеческой, то разумеем эти добродетели не в строгом смысле. Собственно говоря, между людьми нет ни одного праведника, нет ни одного страждущего совершенно невинно. В самом деле, пусть мы не заслужили известных страданий нашими известными грехами, но разве не было за нами грехов, кои остались ненаказанными? И разве они перестали быть грехами, потому только что остались без печальных для нас последствий? Разве Промысл, допустив на время нашим преступлениям оставаться ненаказанными, чтобы преклонить нас к покаянию милосердием, не имел права воскресить для нас наказание, когда мы, любуясь своей добродетелью, забыли, что мы грешники? Но пусть, мы не заслужили, предположим невозможное: кто бо чист будет от скверны: никтоже, аще и един день житие его на земли (Иов. 14; 4-5), пусть мы не заслужили своего несчастья никакими собственными грехами; разве греховное естество наше не составляет само по себе предмета гнева небесного? Ах! Мы непрестанно содержим в памяти права наши, когда нужно участвовать в наследии высокого имени и какого-либо имущества от предков, а того не памятуем, что и грехи отцов могут быть отданы на чад, что кроме того у нас есть общее наследство от общего отца человеков — грех прирожденный, та наследственная порча нашего естества, которая одна способна отнять цену у всех наших добродетелей и страданий. Как же мы дерзнем предстать к небесному Мздовоздаятелю с самыми, так называемыми, невинными страданиями нашими, если они не будут освящены верой в заслуги Божественного Искупителя? Только соединение нашего креста в духе веры с Крестом Христовым может соделать наш крест достойным взора небесного Судии; только под кровом заслуг Христовых мы можем говорить с апостолом: стражду, но не стыждуся! (2 Тим. 1; 12). Ибо действительно тогда нам нечего стыдиться; в нас пятен греха не остается мрачных; все убеляется Кровью Агнца (Откр. 7; 14). Посему вера в заслуги Искупителя должна быть непременным отличием всякого истинного креста и крестоносца. Само крестоношение истинное без благодати Иисуса Христа вовсе невозможно. Земная мудрость много мудрствует о терпении среди напастей, о мужестве среди опасностей; но ученики ее еще не показали опытов истинного крестоношения. Что видим в них в минуты тяжких искушений? Или гордое нечувствие, или малодушный ропот, равно недостойные человека. Человеческая крепость не редко вызывалась на сражение с напастями, но редко, редко не падала при самом начале, тем паче в продолжение ударов несчастья. Так и должно быть: когда человек опирается только на самого себя, то он слабее трости, ветром колеблемой. Только страждущие о имени Иисуса и в духе живой веры в Него умеют страдать без ропота и даже радоваться среди страданий, ибо, кроме уверенности, что легкое печали… тяготу вечныя славы соделовает (2 Кор. 4; 17), они чувствуют, что вся могут о укрепляющем их Иисусе Христе (Флп. 4; 13), что Провидение, попустив им страдать, не попустит искуситься паче, нежели могут перенести, но сотворит со искушением и избытие (1 Кор. 10; 13). Посему-то истинные страдальцы всегда были пламеннейшими любителями Креста Христова, и ни на шаг не удалялись в духе с Голгофы, ибо твердо знали, что, выпустив из вида Крест Иисусов, они вместе с тем потеряют собственный крест или падут под ним.
   Но для чего, убеждая к соединению наших крестов с Крестом Иисуса, я говорю все о нужде сего соединения для нас? Разве нет у тебя, христианин, кроме нужды, других уз, соединяющих тебя с твоим Спасителем? Чего не сделал и не делает Он для приобретения любви твоей? Кому же приличнее могут быть посвящены твои слезы и вздохи, как не Тому, Кто пролил за тебя Кровь Свою? Кто более имеет права на твой крест, как не Тот, Кто Сам претерпел за тебя Крест и Кто вернее оценит твое терпение, твое борение с греховной природой, твое отречение от того, что для сердца часто драгоценнее всего, как не Он, Который отрекся для нас от всего, оставил престол Отца, явился в образе раба, и умер смертью преступника?
   Представляя все сие, братие, истинно нельзя не пожалеть от всего сердца о том пагубном невнимании к истинной пользе от наших страданий, по коему мы небрежем освящать их верою в заслуги нашего Ходатая! Когда подвергаемся бедствиям за наши неправды, то еще изредка вспоминаем о Нем и призываем Его на помощь; но когда терпим, не сделав ничего худого, то обыкновенно почитаем совершенно ненужным прибегать к Нему. В сем случае у нас бывает одно и в сердце и на языке — наша невинность. Как будто Крест Христов должен принимать нас под сень свою только тогда, когда мы приходим к нему отягченные всеми неправдами! Как будто Иисус Христос назначен быть «служителем нашего греха» (Гал. 2; 17), а не совершителем нашей правды! За то, что и бывает следствием сея неблагодарности! То, что наши страдания не приносят нам плодов духовных, что мы вскоре изнемогаем под тяжестью их, и нередко, начав страдать за правду, оканчиваем страданием неправды. Мы, по лукавству сердца нашего, уделяем в жертву нашему Спасителю худшую часть нашего креста, очерненную нашими грехами, и оставляем для себя лучшую, на коей изображается наша невинность; и Его правда отъемлет от нашего креста то, что в нем есть лучшего — его животворность, и оставляет то, что в нем есть худшего — мертвость, нас отягощающую.
   Между тем, истинный крест, братие, по самому существу своему, всегда животворящ, и это, как мы сказали, должно служить третьим признаком, отличающим его от креста неистинного. Пусть бы кто провел весьма долгое время в служении миру, в удовлетворении своих страстей, в рассеянии и забвении Бога, в нерадении о душе и вечности; если Промысл найдет его достойным, чтобы послать на него искушение, и если он перенесет его в духе покаяния и веры, то с ним произойдет необыкновенная перемена: он почувствует в себе такое возвращение от прежней греховной жизни, какого в нем дотоле никто не примечал; в душе его откроется такая сила к совершению добродетелей, о существовании коей в себе он сам никогда не воображал. И это весьма естественно. Ибо от чего в нас умаляется и, наконец, совершенно оскудевает жизнь по духу? От чего мы изнемогаем в творении добра до того, что для нас, наконец, обращается как бы в закон делать одно зло? От того, что перестаем бдеть над своими помыслами, управлять своими желаниями, оставляем, так сказать, без надзора вертоград души нашей. От того, что, развлекаясь нуждами и забавами, не находим времени посмотреть на себя в зерцале слова Божия, тем паче исправить усматриваемые в себе недостатки. От того, что, кружась в вихре суеты мирской, забываем, что мы не свои, но принадлежим Тому, Который купил нас Кровью Своею, что нас ожидает вечность, что нам предлежит суд. Вот главные причины нашего духовного нечувствия и смерти! Но бедствия, нами претерпеваемые, если только мы умеем пользоваться ими, по необходимости прекращают действие всех сих гибельных причин. Они заставляют нас, углубиться в самих себя и видеть нищету нашего духа и сердца; обращают нас к вере и ее вечным обетованиям; делают для нас приятным упражнение в слове Божием и в молитве; приводят на память нашу то, что сделал для нас Спаситель наш, и что должно делать для Него нам; обнажают пред нами суету благ мирских и заблуждение тех, кои ограничивают ими все свои желания. Все это по необходимости отрешает наше сердце от земли и устремляет его к небу, отвращает нас от временного и располагает к вечному. А посему, если кто, подвергаясь скорбям, чувствует, что его вера не делается через то живее, упование возвышеннее, любовь к Спасителю и добродетели пламеннее, отвращение от греха решительнее; то это несомненный знак, что крест, от коего он страдает, не есть ещд истинный крест, потому что неживотворящ. Все сие бывает большей частью от того, что дри нашествии напастей и искушений, предаются одь ой своей чувствительности, не обращаясь к мысли о Боге, ограничивают свой взор жизнью настоящей и не принимают труда подумать о высокой и благотворной цели человеческих страданий для жизни грядущей. Удаление этих причин возвращает кресту его животворность, и он начинает производить спасительное действие на оживление и укрепление сил духа. А вместе с тем и несение креста становится делом не так ужасным, как оно бывает, когда несущий предан чувственности. Духовная сладость креста заставляет забыть вещественную его горечь, подобно тому как забывают горечь вра-чевства, когда видят, что оно спасает от смерти.
   Из рассмотрения свойств истинного креста, уже само собой открывается, братие, в чем должно состоять его духовное воздвижение. Чем совершеннее правда, за которую мы подвергаемся страданиям, или чем искреннее покаяние, с коим переносим страдания заслуженные; чем теснее соединяем наши страдания с верой в заслуги Иисуса Христа, и чем более посредством молитвы привлекаем на себя благодать Его; чем, наконец, охотнее обращаем посылаемые на нас Промыслом искушения в средства к тому, чтобы очистить себя от всякия скверны плоти и духа, тем вообще выше бывает наш крест, тем более приближаемся мы к великому Образцу всех истинных страдальцев — Господу Иисусу. Если кто из нас стяжал такое свойство, что может по смирению переносить равнодушно обиды, наносимые ему людьми, им нимало неодолженными, то пусть научится переносить с таким же равнодушием огорчения от тех, коих он почитает в числе друзей, им облагодетельствованных; — и его крест воздвигнется. Если кто из нас отрекался доныне только грубых удовольствий, пристрастий ощутительных, то пусть отречется самых тонких прихотей, пусть откажется от самолюбия, по которому ищут чудесного и необыкновенного даже в делах благочестия, и хотят превосходствовать над другими в самых строгостях и смирении, — и его крест воздвигнется. Если кто-либо не уклоняется креста потому, что воображает блаженство рая, которое должно последовать за перенесением его, то пусть приучит себя обходиться без сего, хотя позволительного, но еще не совершенно чистого побуждения, — и его крест воздвигнется. Уже высок крест того, кто умеет без ропота переносить бедствия, посылаемые на него Провидением, хотя позволяет себе молить Отца Небесного о том, чтобы они прекратились; еще выше крест того, кто, будучи проникнут убеждением в достоинстве и пользе напастей века сего, подобно Давиду, молит Господа, чтобы Он искусил его веру и терпение сими напастями (Пс. 135; 23); еще выше крест того, кто, по своему преспеянию в самоотвержении, нося крест, и не примечает того, что он носит крест, а видит в нем только одну волю Божию, благую и совершенную. Вообще сказать, степени духовного воздвижения креста столь же безчисленны, сколь безчисленны степени в отвращении от зла в приверженности к добру, столь же многоразличны, сколь многоразличны выражения нашей веры и любви ко Господу.
   О, когда бы мы могли быть уверены, что каждый из нас знает о сих степенях не по одной памяти и слуху! Когда бы Спаситель наш, принимая ныне со Креста наши поклонения, обрел в сердце каждого из нас хотя слабое изображение Его собственного Креста! Тогда мы смело могли бы взирать ныне на воздвигаемый Крест Его; ибо видели бы в нем знамение нашей победы над миром, залог нашего будущего блаженства. А теперь он воздвигается для некоторых из нас, может быть, только как знамение будущего суда и отвержения. По крайней мере, братие, да не останемся навсегда праздными зрителями чуждого воздвижения и потщимся внити в участие страданий нашего Господа; будем очищать себя, хотя мало-помалу, от скверн плоти и духа. Великий Крестоносец, положивший за всех нас душу Свою, да поможет нам в сем святом подвиге крестном, и да совершит его в нас силой Святаго Духа Своего! Аминь.

Слово в день Воздвижения Креста Господня

Что мы слышали, братие? Кто исповедуется и вместе проповедует в слух всех таким дивным образом?.. Исповедуются и проповедуют три могущественнейших монарха, из которых один, наш Александр Благословенный, теперь уже перед престолом Царя славы. Что составляет предмет их царственной исповеди и проповеди? То, что ход прежних отношений в Европе между державами не имел основанием тех начал, на коих премудрость Божия утвердила покой и благоденствие народов; что следствием сего уклонения царственной мудрости от правил Евангелия было не что другое, как ужасные бедствия народов и царей; что, наконец, они, наученные тяжким опытом, дали пред лицом неба и земли обет, во всех сношениях между собой и с подвластными себе поступать впредь по заповедям Бога Спасителя, признавая Его единого верховным Самодержцем народов и царей, и приглашая всех и каждого обратиться всем сердцем к закону любви, Им преподанному. И когда совершена сия беспримерная исповедь монархов, провозглашена в первый раз сия дивная проповедь? В настоящий день, когда Святая Церковь вспоминает одно из величайших торжеств Креста Христова, его всемирное воздвижение! Скажите сами, братие, было ль когда что-либо подобное? Не величайшее ли это торжество веры над неверием и соблазнами века? Самоотвержения христианского над гордостью житейской? Не новое ли это воздвижение Креста Господня? Увы, братие, мир имел нужду в сем воздвижении! Крест Христов, составлявший в продолжение стольких веков украшение лучшей части рода человеческого, в недавние времена был потерян целыми народами. Ибо, как назвать, если не потерею Креста Господня, ужасное отступление от веры, которое открылось было в Западном христианстве? Но Промысл Божий не допустил утвердиться владычеству тьмы; и Крест Господень снова обретен погубившими его и, посредством священного союза царей, воздвигнут пред лицом неба и земли. Остановим, братие, внимание наше на сем чуде Промысла, совершившемся в наши дни; и к утешению веры, приведем себе на память, как нечестие хотело погребсти в земле Крест Христов: упразднить веру в распятого Спасителя, и как все усилия и мнимые успехи его обратились к большему укреплению и славе христианства.
   Казалось бы, что между христианскими народами вовсе не может быть места для духа, враждебного христианству. В продолжение восемнадцати веков можно ли было не узнать и не ощутить всех благодетельных свойств веры во Иисуса Христа? Правда, вера сия имеет целью не землю, а небо; проповедует Царство Божие, а не человеческое; обещает блаженство более вечное, нежели временное, но и в земном отношении не распространило ли христианство величайших благословений на всех последователей своих? Не доказало ли на опыте, что благочестие на все полезно есть обетование имеюще живота не грядущего токмо, но и настоящего? (1 Тим. 4; 8). Кто укротил варваров, разрушивших древний мир гражданский, и воздвиг от сего камене чада Аврааму? Христианство. Где и как спаслись драгоценнейшие остатки древнего мира, его наук, искусств и открытий? Под сенью христианства. Из какого корня произросла большая часть того, что теперь есть лучшего между народами христианскими в законах, обычаях, нравах, взаимных отношениях гражданских и семейных? Из христианства. Почему малейшая часть света, нами населяемая, господствует над всем миром? Паче всех прочих причин потому, что над нею господствовал доселе свет евангельского учения. Это истины, оправданные опытом веков и народов, признанные единодушно мудрейшими из людей, не отвергаемые совершенно самыми врагами христианства. После сего, говорю, можно ли было ожидать, чтобы между народами христианскими произошло когда-либо явное отпадение от Христа?
   Но от падшего и помраченного грехом естества человеческого чего не может произойти злого и ужасного? Неудивительно, если проникнутое ядом греха, потеряв даже чувство здравия, оно обнаруживает иногда сильное отвращение от небесного врачевства, заключающегося в вере христианской; неудивительно, если тьма бежит от света, да не обличатся дела ее, яко лукави суть. Притом, если не воздремлет, ниже уснет Храняй Израиля — Церковь свою, то и князь тьмы непрестанно бдит, «обходя и льстя всю вселенную» (Откр. 12; 9), и ища кого поглотить (1 Пет. 5; 8). Посему-то во все времена были в недрах христианства, и вероятно всегда будут, враги Креста Христова, люди погибельные, о коих должно сказать, что от нас изыдоша, но не беша от нас (1 Ин. 2; 19).
   Но сие как бы прирожденное зло, сия внутренняя болезнь, эта домашняя измена и вражда, это гонение на веру Христову от самих христиан, никогда не усиливались до такой степени, не возносили так гордо главы, не являлись с таким бесстыдством перед лицом Бога и людей, как в конце прошедшего века, который по всей справедливости должно назвать веком соблазнов. Истребить алтари и их служителей, уничтожить, если возможно, самое имя христианина — вот безумная цель, над достижением которой начали трудиться тысячи умов и рук, употребляя к тому все средства: силу и хитрость, истину и ложь, ум и безумие. И правосудный Бог в гневе Своем допустил исполниться богоотступным замыслам! После многих частных отпадений от веры, наконец, целый многочисленный народ, славный успехами в искусствах и легкомыслием, целый народ, по крайней мере, в лице безсердечных представителей своих, оставил знамение креста, отрекся Искупителя и Его спасения, отказался, наконец, от «всякого Бога и глаголемого чтилища» (2 Сол. 2; 4) и начал покланяться безстудному идолу, назвав его разумом человеческим!.. Чего не совершено потом у подножия сего идола, на развалинах алтарей и престола? Священнейшие предметы всюду влачатся по стогнам и обращаются на употребление самое бесчестное! Тысячи служителей веры ведутся, яко агнцы, на заклание! Сам царь, благодетель народа, погибает казнью преступника! Последние минуты умирающих жертв отравляются хулою и соблазнами… Но я не могу, братие, продолжать изображение времен богоотступных; стены храма сего содрогнулись бы при слышании о всех неистовствах и жестокостях, кои были совершены во имя лжеименного разума. Довольно сказать, что имя Христово было поругано христианами, как оно никогда не было поругаемо неверными; Крест Христов глубже погребен в земле, нежели как могла его погребсти некогда злоба иудеев и ненависть язычников. Прочие народы Запада хотя и не участвовали в сем богоотступничестве, но уже видимо наклонялись к той же бездне зла, в коей терялась вера и гибло благоденствие несчастных галлов. Истинным почитателям Распятого оставалась, по-видимому, одна отрадная мысль, что такое отпадение от веры, умножение беззакония, иссякновение любви, восстание царств на царства, сына на отца, что все сии ужасные явления самой чрезвычайностью и множеством своим служат предвестием наступающей кончины мира, пришествия Судии, окончательной победы добра над злом.
   Но, в неисповедимых судьбах Промысла, уготовлялось верным другое утешение, а вере иное торжество. Надлежало вскоре последовать преобразованию мира, но еще не вещественного, а гражданского. Греховная земля сия имела еще раз увидеть на себе воздвижение Креста Господня, совершенное уже не слабою, хотя порфирородной женой, а сонмом царей, пред лицом целого света. Не вдруг совершилось сие чудо, но тем для слабого ока человеческого приметнее был, так сказать, весь образ и вся подробность шествия Промысла Божия в судьбе царств и народов. Последуем, братие, за сим шествием.
   Первым действием истребления у галлов христианства и вместе первой казнью за сие было то, что неверие, истребив все священное, устремилось само против себя; враги Бога и Христа сделались непримиримыми врагами друг друга; вместе с верой и Церковью, исчез, вопреки всем усилиям поддержать его, и порядок общественный, и взаимное доверие граждан, и мир семейств, и обуздание юности, и утешение старости, и спокойствие ложа смертного. Корысть и гордость сделались единственными пружинами жизни общественной и частной, а ужас и страх — самовластными распорядителями всего; но сей образ правления духов отверженных, столь постоянный во аде, между людьми никак не мог иметь прочного существования. Тщетно мудрость стихийная истощала все средства к поддержанию уже не благоденствия, а, по крайней мере, бытия общественного; тщетно дерзость покушалась на все отчаянные меры: ничто не могло заменить расторгнутого союза с небом.
   Наконец, принужденные необходимостью, те же люди, кои, разрушая алтари, вопияли: «истощайте, истощайте до основания», начали на стогнах и торжищах проповедовать, что есть Существо высочайшее, есть другая жизнь, закон и правда, есть вечная награда и вечная казнь. Обратиться прямо к отверженному христианству казалось еще крайностью постыдной; и лжеименная мудрость взялась было сама составить новую веру, которая доставляла бы спасение без Спасителя, в коей стояло бы имя Иисуса, и не было бы Божества и Креста Его. Но без сего, утвержденного в глубине природы Божеской и человеческой, якоря, не могла, среди волнений умов и сердец, страстей и заблуждений, устоять никакая вера; и храм, так называемой, любви к Богу и ближнему1, не будучи освящен присутствием Господа храма, воплощенной любви к Богу и ближним, в продолжение трех лет сам собой остался совершенно пуст. Дознанная таким образом кровавыми опытами, необходимость христианства и для земного благоденствия обществ гражданских, была причиной, что, наконец, и тот, коему достался весь плод взаимных заблуждений и брани царей с народами, и который в упоении счастья ничего не хотел знать на земле выше себя, что, говорю, и сей исполин брани, известный каждому из нас без наименования, за первое дело своего царственного искусства почитал восстановление веры и богослужения, и, не довольствуясь всеми венцами, кои возлагала на главу его победа, искал венца у подножия алтарей. Уже великое в сии несчастные времена торжество для веры было видеть в числе почитателей своих того, перед кем все преклонялось на земле. Но почтение сие было данью необходимости, а не свободного произволения; следствием расчета, а не любви. Вера почиталась как средство, а не как цель; казалась более покровительствуемой, нежели покровительствующей; ей принадлежали храмы царственные, но далеки были сердца многих царей.
   Между тем, всецелое поругание веры требовало полного вознаграждения, торжества, не смешанного с рабством; крест имел быть не поднят токмо от земли, а воздвигнут превыше всех и всего, руками чистыми помазанников Божиих, а не своенравным снисхождением надменного сына счастья.
   Но кто и как произведет это воздвижение? Совершит это чудо?.. Мысль утомляется, братие, пробегая все концы той великой цепи событий, коею народы и цари привлечены были со всех стран в одно место для совершения сего, истинно всемирного воздвижения. Для сего необходимы были глас и зов, подобный тому, коим все сыны Адама воззваны будут некогда пред престол всемирного Судии. В самом деле, не Архангел ли с трубой невидимо пролетел все страны Запада?.. Двадесять (двадцать) народов внезапно встают со своих мест и идут на север, по-видимому, для целей земных, для удовлетворения самолюбию одного человека, а в самой вещи по одному великому, неведомому ни для кого, делу Божию. Начинается брань подобная тем, в коих Иегова воинств предходил некогда Сам в тысячах народа возлюбленного.
   С одной стороны, сила и гордость, с другой — кротость и христианское смирение; с одной — неверие, с другой — вера и упование; с одной -мудрость земная, с другой — небесное Провидение. Кто победит: Агнец, или дракон? Все ожидают падения первого, а низлагается последний; низлагается, — и мир начинает принимать новый вид. После каждого поражения всемирного врага совершается политическое воскрешение какого-либо народа.
   Первый глас благодарности за неожиданное спасение от рабства сам собою устремляется к небу; первый взор свободы невольно останавливается на знамении креста, под коим ратует освободитель народов, народ православный; «сим победиши» становится призывным кликом всех освобожденных; воинства земных царей обращаются в единое, великое воинство Царя Небесного; вожди и победители соделыва-ются проповедниками величия Божия; знамения небесной помощи возбуждают веру, а вера привлекает новые знамения; земля явно вступает в союз с небом, и скиния Божия вселяется среди обновленного бедствиями человечества!
   Что же будет плодом сего беспримерного в бытописаниях человечества стечения великих событий? Чем ознаменует себя священное воодушевление веры, объявшее народы и царей? Что последует по конечном низложении врага, по освобождении всех народов, по восстановлении всех престолов? Чем увенчается храм всемирной славы? Всемирным воздвижением Креста Господня.
   Достигнув столицы вольномыслия, три победоносных монарха, -истинные представители трех главных исповеданий христианских, забыв все виды славолюбия, в невидимом присутствии Триединого Бога и в видимом собрании всех народов, совершают благодарственные молитвы на том месте, где пала глава царя-мученика, и где совершалось студное празднество в честь идола нечестия. Не довольствуясь сим, христолюбивые монархи, во имя сего же Триединого Бога и Единородного Сына Его, пред лицом света заключают между собой священный союз, цель которого не нападение на кого-либо, даже не защищение царств, а смиренное исповедание недостатков прежнего в Европе образа мыслей и поступков во взаимном сношении народов и царей; признание над собой небесного самодержавия Господа Иисуса; обет управлять народами и всеми поступками своими по духу и правилам Евангелия; приглашение всех царей к таковому же союзу со Христом и между собой, а подданных и своих, и чуждых — ко взаимной любви братской и к христианскому совершенству в жизни.
   Скажите сами, братие, был ли когда союз царей подобный сему? Не полное ли это торжество веры над неверием? Не истинное ли воздвижение Креста Господня? Кто, кроме всемогущего Господа сил, мог совершить сие чудо? Величайшее поругание веры обратить к величайшей ее славе? Преподать такой великий урок царям и произвести в них глубокое сознание необходимости — образ взаимных отношений царственных подчинить святым и благотворным законам Бога Спасителя? Заставить мудрость человеческую произнести осуждение самой себе и преклониться к подножию креста? Един Бог мог произвести и произвел сие чудо!
   И большая часть из нас, братие, была свидетелями этого; и среди нашего Отечества началось освобождение народов и воодушевление верою царей; и благословенный монарх наш был первым орудием Промысла в воздвижении Креста Господня! Не должно ли нам радоваться, видя, как Господь не оставляет Церкви Своей, и не дает одолеть ее вратам адовым? Не должно ли радоваться, видя, как повелители народов, наученные тяжкими опытами, подклоняют охотно венчанную главу свою под легкое и благое иго Евангелия, и призывают к тому же народы, им подвластные? Не должно ли радоваться, видя христиан различных исповеданий воссоединяемых тройственным союзом веры, любви и надежды, и сим воссоединением предобразующих то великое блаженное единство, когда будет едино стадо и един Пастырь? Не должно ли, наконец, радоваться, представляя себе особенную милость Божию к нашему Отечеству в назначении ему особенной славы послужить паче всех народов великому восстановлению престолов и алтарей?
   Но, радуясь о новом торжестве Креста Господня, не забудем и наших обязанностей, отсюда проистекающих. Когда Промысл Божий усугубляет Свою бдительность в охранении Церкви от новых, величайших опасностей, то и каждый из нас должен усугубить свою ревность в охранении внутреннего храма веры своей от нечистот и соблазнов века лукавого и развращенного.
   Когда повелители народов не колеблясь исповедуют недостатки прежнего в Европе образа действования, и дают обет во всем неуклонно следовать правилам Евангелия, то тем более подданные должны, как можно чаще, вникать в свое поведение, исправлять свои недостатки, каяться во грехах, и оживлять в себе и других святую решимость: быть христианами не по одному имени. Наконец, кто будет столько нечувствен, чтобы не отозваться сердцем и делами на царственное призывание почитать всех людей своими братиями, и оказывать им знаки любви и уважения?
   Так, братие, великий урок Промысла, разительное воззвание монархов не должны остаться без действия, а должны возбудить в каждом из нас новую ревность о своем спасении. Вам известно, что и каждый христианин имеет, по слову апостола, свой крест, на коем должен распинать плоть свою с ее страстями и похотями (Гал. 5; 24). Посему, празднуя всемирное воздвижение Креста Господня, должно каждому обозреть, не поник ли долу, не погребен ли в земле — в попечениях о земном и плотском, его собственный Крест. Ибо, что пользы, если Крест Спасителя мира будет поднят до небес, а наш крест, подобно тяжести, будет висеть на шее нашей и влечь нас во ад?
   Итак, если бы кого постигло сие несчастье (а как мало таких, коих бы оно вовсе не касалось), таковый немедля должен восприять свой крест и вознести его над всеми помыслами, должен решиться на сражение со страстями и злыми навыками, на жизнь, достойную христианина. Сие обретение и воздвижение нашего креста будет для распятого Господа нашего приятнее обретения и воздвижения Его собственного Креста, ибо не для Себя, а для нас взошел Он на Крест сей. Аминь.

Взято с сайта ni—ka.com.ua

Свт.Иннокентий Херсонский. Слова и беседы на праздники Господни-2

Связанные сообщения:

Оставьте комментарий Отменить ответ

Ноябрь 2024
Пн	Вт	Ср	Чт	Пт	Сб	Вс
				1	2	3
4	5	6	7	8	9	10
11	12	13	14	15	16	17
18	19	20	21	22	23	24
25	26	27	28	29	30