Свт. Феофан Затворник. Созерцание и размышление

Записи и мгновенные откровения святого затворника Феофана

Оглавление:
СИЖУ И ДУМАЮ.
АЛЬФА И ОМЕГА.
ОБНОВЛЕНИЕ МИРА.
СУДЬБЫ МИРА.
НЕПОСТИЖИМОЕ В ОБНОВЛЕНИИ МИРА.
РАДОСТЬ ЖИЗНИ.
ТОЖ НА ТОЖ И ВЫХОДИТ.
ЖАЖДА И ИСТОЧНИКИ.
ЯЗЫК СТРАСТЕЙ.
ОШИБКА В СЧЕТЕ.
СМЯТЕНИЕ И МИР ДУШИ.
ТАИНСТВО РЕЛИГИИ.
КТО ИМЕЕТ БОГА СВОИМ БОГОМ?
КАК СПАСТИСЬ?
ЛЮДИ, ИМЖЕ БОГ — ЧРЕВО.
ВСЕ ИЩУТ.
ЧТО МОЖЕТ ОЖИВИТЬ ЧЕЛОВЕКА?
В ЧЕМ СУЩНОСТЬ ХРИСТИАНСТВА?
УМ ПРАВОСЛАВНЫЙ И УМ НЕМЕЦКИЙ.
НОВАЯ ЯЗВА.
НИКТОЖЕ ПРИИДЕТ КО ОТЦУ, ТОКМО МНОЮ (Ин.14:6)
ЧИНОПОСЛЕДОВАНИЯ.
ЦАРСТВО ХРИСТОВО.
ЕСТЕСТВЕННАЯ ВЕРА.
ЛОГИКА СОБЫТИЙ.
БОРЬБА ЗА ДУШИ.
СКОРБИ.
ВЕРА И ЗНАНИЕ.
НЕВИДИМАЯ БОРЬБА.
НЕСОСТОЯТЕЛЬНОСТЬ НАУКИ.
ЧУВСТВО ВЕРЫ.
СОЗЕРЦАНИЕ И ДЕЯНИЕ.
НЕ ТРУБИ ПРЕД СОБОЮ.
ИСТИННАЯ СВОБОДА.
РОЖДЕСТВО ХРИСТОВО.
САМОИСПЫТАНИЕ.
САМОИСПРАВЛЕНИЕ.
БЛАЖЕНИ МИЛОСТИВИИ (Мф.5:7)
ВОЦАРЕНИЕ ГОСПОДА ВНУТРЬ НАС.
ОБЛАСТЬ, ИСКЛЮЧАЮЩАЯ ПРОГРЕСС.
РОЖДЕННЫЙ ОТ БОГА, ГРЕХА НЕ ТВОРИТ (1Ин.3:9)
НЕОБХОДИМОСТЬ И СВОБОДА.
ЧИН ПРАВОСЛАВИЯ.
ПУСТЫННОЖИТЕЛЬСТВО В МИРЕ.
ТАЙНА БЛАГОДЕНСТВИЯ.
КРЕСТОНОШЕНИЕ.
ВОССТАНИЕ И ПАДЕНИЕ.
СТОЯНИЕ И ШЕСТВИЕ ВПЕРЕД В ХРИСТИАНСТВЕ.
ТРЕЗВЕНИЕ И БЛАГОРАССМОТРЕНИЕ.
УСТАВ ЦЕРКОВНЫЙ.
ДУХ ЖИЗНИ.
ТРИ РОДА ЖАЖДЫ.
ПРАВИЛО ВЕРЫ.
КАК НАДОБНО МОЛИТЬСЯ.
КАК ИДЕТ ДУХОВНАЯ ЖИЗНЬ.
УРОК ПРИ ГРОБЕ БЛИЖНЕГО.
СВЯТАЯ РУСЬ.
СОВРЕМЕННЫЕ УРОКИ.
ЖИЗНЬ В БОГЕ И С БОГОМ.
ЛЮБОВЬ — ВЕНЕЦ ЖИЗНИ ХРИСТИАНСКОЙ.
ЛЮБОВЬ К БОГУ.
КТО НАШ И КТО НЕ НАШ.
ПРОГРАММА ВОСПИТАНИЯ.
ИСПЫТАНИЕ ПИСАНИЙ.
НРАВСТВЕННЫЙ ПЕРЕЛОМ.
ОДНО ИЗ СРЕДСТВ ОБРАЩЕНИЯ К БОГУ.
МОНАШЕСТВО.
СТРАХ БОЖИЙ.
ВЕРА БЕЗ ДЕЛ МЕРТВА.
ДОБРЫЙ СОВЕТ.
СЛЕЗЫ.
ЖИЗНЬ ДЛЯ ОБЩЕСТВА.
ПУТЬ К ПОЗНАНИЮ ИСТИННОЙ ВЕРЫ.
РАЗНОСТЬ ВЕРОИСПОВЕДАНИЙ.
ВЕТШАНИЕ И ОБНОВЛЕНИЕ.
НЕОБХОДИМОСТЬ ПОСТОЯНСТВА В ЖИЗНИ ДУХОВНОЙ.
ВОЗЗВАНИЕ К САМИМ СЕБЕ.
ПРЕИМУЩЕСТВО СКОРБЕЙ ПРЕД УТЕХАМИ ЖИЗНИ.
ЦАРСТВО ХРИСТОВО И ЦАРСТВО МИРА СЕГО.
ДВА-ТРИ СЛОВА ПРОТИВ РАСКОЛЬНИКОВ.
ОБЛИЧИТЕЛЬНОЕ СЛОВО ПАСТЫРЯ.
ГДЕ КОНЕЦ УЧЕНИЮ ХРИСТИАНСКОМУ?.
СОВМЕСТНОСТЬ РАДОСТИ С СКОРБЯМИ.
ДЕЯТЕЛИ ВНУТРЕННЕЙ ЖИЗНИ.
ОБРАЗ И ПОДОБИЕ БОЖИЕ.
НЕДЕЛЯ СЫРОПУСТНАЯ.
УМЯГЧЕНИЕ СЕРДЦА.
ДЕТИ В ХРАМЕ БОЖИЕМ.
КАК СТОЯТЬ В ХРАМЕ БОЖИЕМ.
ПОХОТНАЯ СТРАСТЬ.
ДУХОВНАЯ РАДОСТЬ.
ЧТЕНИЕ ЕВАНГЕЛИЯ В ПЕРВЫЕ ТРИ ДНЯ СТРАСТНОЙ СЕДМИЦЫ.
ВОПРОС И ОТВЕТ.
ОТСТУПЛЕНИЕ В ПОСЛЕДНИЕ ДНИ МИРА.
ГЛАВНЕЙШИЕ СТУПЕНИ УМНОГО ВОСХОЖДЕНИЯ К БОГУ.
СОГЛАСИЕ ВНУТРЕННЕГО С ВНЕШНИМ.
РАДОСТЬ ХРИСТИАНИНА.
СОШЕСТВИЕ СВЯТОГО ДУХА.
КОНЧИНА МИРА.
ВИДЕНИЕ СТАРЦА.
ВЕРА И УЧРЕЖДЕНИЯ ВЕРЫ.
НЕСЕНИЕ КРЕСТА СВОЕГО.
МИЛОСТЫНЯ — СЕЯНИЕ.
ЖИЗНЬ РАСТЕНИЯ — ПОДОБИЕ ЖИЗНИ ДУХОВНОЙ.
ОБРАЗЧИКИ САТАНИНСТВА В УМЕ.
ПАМЯТОВАНИЕ СУДА БОЖИЯ.
ХИТРОСТЬ ЛУКАВОГО.
РАСПЯТИЕ ДУХОВНОЕ.
КОРЕННЫЕ СТИХИИ ЖИЗНИ РУССКОЙ.
УТЕШЕНИЕ В СКОРБИ.
САМОУМЕРЩВЛЕНИЕ.
ДУХОВНОЕ ВОСХОЖДЕНИЕ.
ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ.
СВОЙ КРЕСТ У КАЖДОГО ИЗ НАС.
РАБСТВО ГРЕХУ.
КРЕПОСТЬ ЦАРСТВ И ПРЕСТОЛОВ.
ОПРАВДАТЕЛЬНОЕ СЛОВО.
АДСКИЕ МУЧЕНИЯ.
НЕОБХОДИМОСТЬ РАЗЛИЧЕНИЯ ДУХОВ.
ВСЕ БОГУ И НИЧЕГО СЕБЕ.
ПРОЩЕНИЕ ОБИД.
СВЕТ ХРИСТОВ ПРОСВЕЩАЕТ ВСЕХ.
СВЯТОЙ ИОАНН БОГОСЛОВ — УЧИТЕЛЬ ВЕРЫ И ЛЮБВИ.
ЧТО ТЕПЕРЬ НАМ ДЕЛАТЬ?.
ВСЕ ХРИСТИАНСТВО В НЕСКОЛЬКИХ СЛОВАХ.
МОЛИТВА В ХРАМЕ.
ТРУД МОЛИТВЕННЫЙ.
АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ.
СВОД ПРОРОЧЕСТВ О ЛИЦЕ ГОСПОДА НАШЕГО ИИСУСА ХРИСТА.
НОВОСТИ ДЛЯ НОВОГО ГОДА.
МУДРОСТЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ И ПРОСТОТА ЕВАНГЕЛЬСКАЯ.
ДУХОВНОЕ ЕДИНЕНИЕ.
БЕДА ОТ ЛЖЕПРОРОК!
ХАРАКТЕР ПРОПОВЕДИ ЕВАНГЕЛЬСКОЙ.
ЖИТЕЙСКИЙ УРОК.
ВЕРНОСТЬ ОБЕТОВАНИЙ БОЖИИХ.
РАЗЛИЧИЕ ВЕТХОГО И НОВОГО ЗАВЕТА.
ЗНАЧЕНИЕ СМЕРТИ В ДОМОСТРОИТЕЛЬСТВЕ БОЖИЕМ.
БОГ ВЕКА СЕГО.
ОПРАВДАНИЕ.
ПОД КЛЯТВОЮ ЛИ МЫ ЗАКОНА?.
ЖИЗНЬ ДУХОМ.

    СИЖУ И ДУМАЮ
Как много значит радетельный, бодренный и внимательный помысл! Он и внутри, и вне поставляет в строй человека и научает все обращать во славу Божию. Рождается он вместе со страхом Божиим и вместе с ним растет. Чем выше жизнь, тем и он сильнее, но зато тем опаснее потерять его. И минутное ослабление его опасно, тем паче продолжительное. Потому-то и Господь сказал: всем глаголю: бдите. Помысл этот размножает труды и подвиги, с которыми соединено всегда большее или меньшее утомление. К чувству утомления всегда и прививается враг, чтоб подсечь ревность. «Видишь, — говорит, — сколько ты уж трудился; силы ослабели; дай себе льготу».
Желание льгот — первый враг трудов во спасение; оно обнимает душу и тело. Только склонись на этот помысл — тысячи голосов подымутся из души и тела с предъявлениями прав на льготы и послабление. Это есть уже состояние искушения, из которого не выйдешь без борьбы. Борись же и побори, ибо, склонившись на него, расстроишь порядки свои, внесешь смятение в мысли и чувства, охладеешь, остановишься. А после этого пойдут позывы страстные, и, если не опомнишься, пожалуй, впадешь в обычные грехи свои.
Основа труженическому во спасение житию есть терпение. Терпение, в истинном своем виде, не колеблется ни о чесомже из сопротивных. Подобие ему — железо закаленное, адамант, утес среди волн. Но чтоб оно стало таким, ему должна предшествовать смерть внутренняя, или умертвие всему, кроме Бога и Божественного. Как мертвый ничего не чувствует, так и этот ничего не чувствует из того, что бьет его совне. Начало этому умертвию полагается в самом обращении грешника. Как новорожденное дитя, оно слабо вначале и растет вместе с возрастанием исправного нрава. Вместе с его ростом растут труды, растет и терпение. Отсюда выходит, что терпение не вдруг становится адамантовым. Ему предшествует иногда продолжительный период возрастания, в котором терпение сопряжено с чувством боли, тяготы и скорби, более или менее живым. Тут они бывают болезненны. В этом состоянии оно есть болезненное умирание себе и всему тварному для Бога.
И терпение искушается позывом на льготы. Чтобы меньше было таких позывов, не надо браться вдруг за тяжелые подвиги, а начинать с малых мер и восходить к большим, по примеру того, как сделал святой Дорофей с Досифеем в отношении к пище. Но есть же и предел, выше которого заходить нельзя: не выдержит тело. Так в отношении ко всем потребностям тела. В удовлетворении всех их есть своя наименьшая мера. Закон подвига здесь таков: дойдя до сей последней меры, установись в ней, так чтоб с этой стороны не быть уже более беспокоимым, а затем все внимание и весь труд обрати на внутреннее.
Один старец говорил: «Бог дал, я сплю теперь, когда хочу и сколько хочу». То же бывает и в отношении к пище и питию. Тело — не враг. Поставь его в свой чин, и оно будет самым надежным тебе подружием.
Кто же враг? Плотоугодливый нрав, навык плоти угодие творить в похоти. Когда чего ни захочет плоть, то ей и дают без отказа, с придумыванием еще, как бы поусладительнее сделать удовольствие. В этом настроении плоть становится госпожою, а душа — рабою, очи которой в руку госпожи своей. От того-то и зло, что переставляются чины: плоть неразумная сама не умеет держать себя в порядке, а душа слова не смеет сказать в противность.
От чего разлив плотских утех и страстей? От услужливости души плотоугодливой. Телу самому этот разлив неестествен, и в животных мы его не видим. Это буйствует душа, стремления которой безмерны. Отвратившись от предметов, кои могут истинно ее удовлетворять, потому что совпадают своею безмерностию с ее стремлениями, и сочетавшись с плотскими утехами и в них чая обрести искомое благо, она раздвигает их естественные пределы все более и более, чтоб довести их до совпадения с безмерностию своих стремлений. Раздвигая сии пределы и в количестве, и в качестве, душа, в надежде почерпнуть здесь полноту блага, доходит до бешенства (мании) в своих плотоугодливых стремлениях и все же не находит искомого, а только расстраивает и себя, и тело: себя — потому, что не то делает себе, что должно; тело — потому, что для него положена во всем естественная мера, нарушение которой разрушительно для него.
Напрасно говорят, что подвижники враждебно относятся к своему телу. Они только поставляют его в свой чин и удовлетворение потребностей его — в свою меру, с подчинением, конечно, сей меры своим особым целям. Тело есть орудие души в выполнении его целей своего пребывания на земле. В орудие для сих же целей обращают они и удовлетворение телесных потребностей. Таким образом, поелику бдение развивает в душе спасительное умиление, то они сокращают сон, а нередко и совсем не дают себе спать; поелику чувства развлекают, то они пресекают прилив впечатлений на них уединением и прочее.

    АЛЬФА И ОМЕГА
О Господе Спасителе нашем, крестною смертию Своею спасшем нас, сказано, что Он есть Агнец, закланный от сложения мира (Апок.13:8). Следовательно, при сложении мира имелась в виду крестная смерть, или, иначе, сложение мира совершено по идее Креста. Если последующая история мира и, особенно, человека есть приведение в исполнение плана, лежавшего в основе сложения мира, то надобно сказать, что Крест Господень был целью для предшествовавшей ему истории и есть исходная точка для истории, последующей ему. Он есть движущая сила всех мировых событий, он же положит и конец течению временных событий. Когда явится знамение Сына Человеческого на небе, тогда тотчас суд, решение участи земнородных и начало новой жизни.

    ОБНОВЛЕНИЕ МИРА
Господь, по воскресении Своем явившись апостолам, сказал, что Ему дана всякая власть на небе и на земле (см. Мф.28:18). Значит, христианские начала вступили в управление миром, или восстановительные Божественные силы от лица Богочеловека начали свое действие во всей совокупности тварей, требовавших восстановления. Ощутила это тварь, предощутила имеющую развиться из сего свою свободу от суеты и стала воздыхать о том, как слышал боговдохновенный апостол (см. Рим.8:22). Восстановление это идет незримо для нашего слабого зрения, нам даже может казаться иное; но дело Божие идет не по нашим догадкам, а по своему плану. Придет срок, и явится обновленная тварь, когда никто того не чает. Не приходит Царствие Божие с усмотрением (заметным образом.- Ред.).

    СУДЬБЫ МИРА
В Апокалипсисе представлена книга судеб, запечатанная семью печатями, и слышен был голос: кто есть достоин разгнути книгу и разрешити печати ея? (Апок.5:2). Ответ был: Агнец Божий, то есть Господь Иисус Христос, распятый на кресте, Агнец открывает печать за печатью, и каждое открытие печати сопровождается новым рядом явлений (Апок.5:6). Это — образное изображение слова Господня: дадеся Ми всяка власть (Мф.28:18). События текут по мановению Господню, и, следовательно, все в видах Царства, Им основанного и хранимого. Как относятся такие или другие события к этой цели, мы разуметь не можем, разве малое нечто, да и то гадательно; но то несомненно, что все туда направлены. Нам не дано это разуметь потому, что мироправление не наше дело. Наше дело — спасение тем способом, какой открыт для нас Господом Богом, сюда и должна быть обращена вся наша забота. Как видимый мир — тайна, так и история событий — тайна; то и другое запечатано от нас. Смотри, изумляйся и величай непостижимый ум Божий, а свои решения составлять и теории строить — не лучше ли остановиться? В этом будет больше разума, чем в построении произвольных теорий.

    НЕПОСТИЖИМОЕ В ОБНОВЛЕНИИ МИРА
Есть мысль у апостола, что Господь царствует, да покорятся под ноги Его все враги Его. Когда же все они покорятся, тогда и Сам Сын покорится Покоршему Ему всяческая, и будет Бог всяческая во всех (1Кор.15:28).
Здесь говорится о Господе как Богочеловеке, Восстановителе падшего и Спасителе погибшего, указывается некая черта из имеющего быть обновления мира, но в чем существо ее — непостижимо. Непостижимо — в чем будет состоять это покорение Сына, Который и теперь творит все по воле Отца и по единосущию с Ним иначе творить не может. Непостижимо и то, что такое: будет Бог всяческая во всех. Это, без сомнения, предполагает всеобъемлющую светлость благобытия всех тварей. Восхитительно отрадная мысль!
Но как же ад? Что ж силы-то нечистые и бедные осужденные грешники? Святой Златоуст говорит, что они будут на окраинах мира, за чертою того мира, в котором Бог будет всяческая во всех. И там будет Бог, но только могуществом и правдою, а здесь и облаженствованием.
Немцы, следовать которым так усердно склоняют нас, хотят умствовать иначе. Им сдается, что покорение всех врагов означает то, что, наконец, и бесы перестанут богоборствовать, признают себя побежденными и покаются. Если, говорят они, бесы покаются, то тем скорее покаются грешники, грех и всякое зло исчезнут, воцарится одно добро — вот это и будет Бог всяческая во всех. Муки будут, но не вечны. Пройдут тысячи лет, миллионы миллионов лет, но все же придет термин, когда кончатся муки. Все перечистятся, и настанет райское всеобщее веселие.
Тут выпущено из виду то, что покорение врагов под ноги не означает добровольного признания над собою власти Покорившего, как это требуется чувством покаяния и обращения, а только прекращение им возможности противодействовать, связание их. Они бы и еще готовы бороться и зубами будут скрежетать, да уж сил не будет что-нибудь делать. Бесы прямо идти против Бога не могут: они противятся Ему чрез вовлечение в грехи людей, которые должны бы быть Божиими. Таким образом, пока будут лица, чрез которых они могут оказывать противление свое Богу, до тех пор они будут еще воюющею и борющеюся стороною; но когда не станет такого рода лиц, тогда и противление их прекратится, тогда окажутся две области: лица, во всем предавшиеся Богу в Господе Иисусе Христе, и бесы-богоборцы с людьми, осатаневшими по действию бесов; тогда и конец мира. Пойдут праведники в живот вечный, а осатаневшие грешники в муку вечную, в сообществе с бесами.
Кончатся ли эти муки? Если кончится сатанинство и осатанение, то и муки могут кончиться. А кончится ли сатанинство и осатанение? Посмотрим и увидим тогда… А до того будем верить, что как живот вечный, куда пойдут праведники, конца не имеет, так и мука вечная, угрожающая грешникам, конца иметь не будет. Никакое гадание не доказывает возможности прекращения сатанинства. Чего не видел сатана по падении своем! Сколько явлено сил Божиих! Как сам поражен он силою Креста Господня! Как доселе поражается этою силою всякая его хитрость и злоба! И все ему неймется, все идет против; чем дальше идет, тем больше упорствует. Нет, никакой нет надежды исправиться ему! А если ему нет надежды, то нет надежды и людям, осатаневшим по действию его. Значит, и аду нельзя не быть с вечными муками.

    РАДОСТЬ ЖИЗНИ
Радость жизни!.. Как отрадно встретить тебя в ком-нибудь! Это — небесная гостья на земле скорбной. И однако ж апостол предписал в роде заповеди: присно радуйтеся (Флп.4:4). Правда, заповедь эта обязательна только для тех, кои приняли залог радости в Духе Святом; но кто же из сынов и дщерей Церкви чужд благодати Духа Святого? Следовательно, у всех есть источник радости.
Отчего же не все радуются? Верно, оттого, что не слушают другой заповеди апостола: Духа не угашайте (1Фес.5:19). Погашен Дух — заключился и источник радости, и пошла туга тяготящая. Три бремени ложатся на такого человека и давят его: дума о том, что будет, скорбная память совести о том, что было, и забота о том, что есть, — и ходит человек, повесив голову. Что ж тут делать?
Покайся, восприими труд доброделания, возверзи печаль на Господа — и опять приподнимешь голову и повеселее взглянешь на жизнь. Тогда возвратится к тебе и источник радости — благодать Божия.
Отчего у всех нас тяжелые думы? Оттого, что мы всю опеку о себе берем на себя. А тут все рвется, нет ни в чем прочности благонадежной. Вот и гадает человек, как бы все укрепить да упрочить. Сколько тысяч лет гадает и все-таки ничего не выгадал! Сказать бы ему: «Материал твой непрочен, перемени», — но что может одно слово, когда тысячелетние опыты не вразумляют? Что ж, так все и будет? Да, так и будет, пока человек останется таким. Еще в раю показалось ему, что Бог не как следует устрояет быт человека и что он поумнее и получше все устроит. Первый неудачный опыт был очень вразумителен, но и первая лесть увлекательна. Она и влечет, несмотря на вразумление. Бог прописал в раю, как чему следует быть; человек на это сказал: «Нет, не так, а вот как!» Это «не так, а вот как» стало девизом мнительных дум человека. Дал Бог Откровение, чтоб указать, как на все смотреть; человек говорит: «Нет, не так, а вот как», — и строит свои мировоззрения. Спаситель пришел и устроил спасение; слушает благовестие об этом человек и говорит: «Не так, а вот как», — и строит свои планы. Господь основал на земле Церковь, как столп облачный, в указание пути к непрестающему благобытию, и на это говорит человек: «Не так, а вот как», — и пролагает свои дорожки и тропинки. Таким образом, пока будет качествовать в человеке эта жажда поправлять Божий распоряжения, до тех пор все он будет думать тяжкие думы, и все-таки ничего не придумает. Это кончится лишь тогда, когда, утомившись, человек сложит все свои думы у подножия промыслительного престола Божия и воззовет: Ими же веси судьбами, спаси! Но это только для человека в частности; общность же человечества все будет толочься по-старому, — и вот где разгадка всем известного выражения: суета суетствий, всяческая суета! (Еккл.1:2).

    ТОЖ НА ТОЖ И ВЫХОДИТ
Современные умники, забыв о Боге-Творце и Промыслителе всяческих, или уж по нравственному своему строю, или по системе своеродных умствований производят все от природы. Спросишь: что ж такое природа? — Да вот, ответят вам, все, что видишь. Что же именно? Я вижу солнце, луну, звезды, — это природа что ли? — Нет. — Я вижу воздух, воду, землю, — это ли природа? — Нет. — Опять нет? Ну, я вижу растения, животных, человека, — это что ль природа? — Нет.- Так что же будет природа? Должно быть, что-нибудь невидимое, неосязаемое, сущее среди всей совокупности вещей. Если сказать, что вся совокупность вещей есть природа, то, поелику ни одна часть сама по себе не представляет природы, самую природу нужно будет признать чем-то всепроникающим, всеобъемлющим, невидимым среди видимого. Таким образом, позитивисты волей-неволей должны допустить созерцание очень отвлеченное и идеальное.
Спросишь еще нынешних умников: этот цветок отчего таков? — Природа, говорят, так устроила.- А этот зверек отчего таков? — Так уж природа дала.- Отчего бывает весною так, а зимою этак? — Природа так постановила. И о чем ни спроси — все природа да природа. Стало быть, природа есть нечто вседействующее, всеустрояющее. А так как она устроивает все, что мы видим по частям, то сама не может быть чем-либо из сущего видимого, а быть раньше всего, всему предшествовать, чтобы все произвесть. Собрав все это воедино, мы должны будем признать, что природа есть нечто невидимое, неосязаемое, всепроникающее, довременное, вечное. Если же представим, как велико произведение природы, как все устроено ею премудро и целесообразно, то к указанным свойствам ее нужно будет добавить, что она всемощна, премудра, блага и праведна.
Другими словами, это будет Бог, то есть то, что позитивисты познавать не хотят и даже выговорить боятся. В средние века природу как совокупность вещей отличали от природы всеустрояющей и означали последнюю словами: natura naturans, а первую — natura naturata. По их логике выходило, что в системе всеобъемлющего умствования с одною последнею оставаться нельзя. Но та же логика должна требовать, чтобы natura naturans не была сливаема с natura naturata в каком бы то ни было виде. Покушение сливать их началось с Канта, а завершено Гегелем. Ныне в моде умствовать по-гегелевски, хоть и не всегда гегелевскими словами. Таково уж время. Лишь бы склеить как-нибудь свои умствования, а об основательности их мало думают.

    ЖАЖДА И ИСТОЧНИКИ
Слышим слово в Церкви от лица Господа: жаждай да грядет ко Мне и да пиет (Ин.7:37). Сколько из слышащих эти слова томятся жаждою, а все-таки нейдут ко всеутоляющему Источнику, несмотря на то, что у них перед глазами и источник, и многое множество утоляющих жажду свою из того источника. Жаждание ли это им нравится или всеутоляющий источник не нравится — кто их знает! Да они и сами не знают, отчего нейдут к нему. Это — источник бесплатный, а все другие, к которым они обращаются, оплачиваются и достоянием, и здоровьем, и иногда честью и достоинством человека. Непонятно поэтому, отчего к этим тянутся толпами, а к тому кто-кто? Кажется, будто эти и ближе, и скорее утолят жажду, а тот и дальше, и хоть утоляет жажду, да не так. Следовало бы им поточнее рассмотреть свои жажды, повернее определить достоинство их и потом положить, какие следует удовлетворять и какие погашать нужно; тогда сами жажды повлекли бы к сродному себе источнику; тогда и оказалось бы, что те жажды, которые утоляет всеутоляющий Источник, у них заглушены, не предъявляют требований и не предуказывают источника.
Как же возбудить их? Надобно те погасить, чтоб эти возгорелись. Что надобно — это всякий понимает, да не хочется — в этом и секрет весь: не хочется; тварь, дескать, свободная, что хочет, то и делает, а чего не хочет, не делает, — кто принудит? Ну, и наслаждайтесь преимуществом своей свободы, и томите себя неутолимыми жаждами! Но только помните, что пока вы здесь, все хоть на минуту какая-нибудь из жажд ваших утоляется или кажется утоленною, а на том свете что будет? Что станете вы делать там с своими жаждами? Жажда будет жить, а утолить нечем — вот и огонь, вечный огонь, ибо душа не умирает. А перейти к тем, которые не имеют томящих жажд, не будет возможности, ибо между теми и другими пропасть велика утвердися (Лк.16:26), и от одних к другим нет перехода.

    ЯЗЫК СТРАСТЕЙ
Всякая страсть, как и грех вообще, имеет свой язык. Язык этот — не пустые слова, а выражение понятий и начал, которыми страсть обстаивает свои права на существование среди других явлений жизни, свою законность. Грехолюбивое сердце всегда с убеждением принимает эти резоны страстей, несмотря на то, что они все до очевидности несостоятельны. В этом и корень ослепления грешника. Тут предубеждение в пользу греха, тут и предрассудки сердца, от которых не освобождает никакое внешнее образование, как бы оно блестяще ни было. Когда манит страсть, искушая свободного от нее, и когда восстает в плененном ею, она всегда является в сопровождении свиты лживых понятий, прикрывающих ее не добротность. Кто не поостережется, того эти призрачности охватывают и облегают как бы некоей мглою и туманом. И он идет вслед страсти на свою пагубу не только спокойно, но даже с некоторым воодушевлением, как на дело правое, уготовляющее ему славу. Туман этот рассеивается, но уже после дела. Кто на первый раз не поддается страсти, пред лицом того устанавливается свита страсти и начинает ее апологию. Она выставляет свои права на внимание, а тот оспаривает их, — и если он хорошо знает адвокатское по этой части искусство, то оспаривает удобно, и посрамленная страсть удаляется. Весы правды, впрочем, здесь склоняются не всегда по законам правды: привходит лукавство сердца и возмущает правый ход дела. При этом, даже не дождавшись конца спора, председательствующий нередко склоняется в пользу этой прелестницы. Как же тут быть? Надобно предварительно разобрать все резоны страстей и разведать их слабые стороны; затем образовать, наперекор убеждениям страсти, противоубеждения и сложить их в сердце как запас победительных орудий. Когда начнется спор со страстью, стоит только вызвать эти противоубеждения, и страсть убежит, как нечистая сила от Креста.

    ОШИБКА В СЧЕТЕ
Были (а может, и теперь есть) умники, которым представлялось, что муки не будут вечны; но не было еще, кажется, ни одного, кто отвергал бы совсем загробные мучения. Чувство правды существует у самых отчаянных грешников и мешает им думать так; даже те невидимые существа, которые дают свои откровения спиритам, не отвергают наказаний в будущем, а только ухищряются всячески сгладить их пристрашность, хоть сомненнее их совести ничего и быть не может.
Ну, хорошо: пусть муки, по-вашему, не вечны, — сколько же времени они будут продолжаться? Да хоть тысяча тысяч, а все же должны кончиться, — говорите вы. Да какая же нам-то, грешным, от этого выгода? Ведь тамошняя мука будет нестерпимая, такая, которой здесь, на земле, мы и представить себе не можем. Если же и тут бывают иногда такие страдания, что день кажется годом, — что же там? Каждая минута обратится в сотни лет. Пророк Давид говорит, что у Бога тысяча лет как день един; следовательно, и обратно: один день — что тысяча лет. Если принять этот счет, то и тогда из одного нашего года выйдет 365 тысяч лет, а из десяти — более трех с половиною миллионов, а из сотни… и счет потеряешь. Значит, плохо это придумано. Придумайте-ка лучше, что совсем не будет мучений, да не на бумаге только, не по своим лишь соображениям, а принесите нам удостоверение об этом от имущего ключи ада; тогда нам, грешникам, это будет на руку: греши себе, сколько хочешь и как хочешь! А так, как вы рассуждаете… благодарим за сердоболие о нас! К тому же у вас все как-то неопределенно. Вы забываете, что там будет вечность, а не время; стало быть, и все там будет вечно, а не временно. Вы считаете мучения сотнями, тысячами и миллионами лет, а там ведь начнется первая минута, да и конца ей не будет, ибо будет вечная минута. Счет-то дальше и не пойдет, а станет на первой минуте, да и будет стоять так. Оно, конечно, когда услышишь или вычитаешь где-нибудь мудрование умников-гуманистов, грехолюбивому сердцу будто и повеселее станет, а потом, как станешь раздумывать, все страхи опять возвращаются, и приходишь все к тому же: лучше отстать от греха и покаяться, а то обсчитаться можно, да так, что уж ничем и не поправишь дела. А дело решительное, об нем рассуждать кое-как нельзя, а надо рассуждать с опасливостью, и если полагать, то полагать с такою уверенностью, какую имеем о том, что действительно существует или не существует. Спириты вон мало ли что толкуют! У их наставников хоть и когти видны, а они все их слушают и не видят того, что бесам одним в аде быть не хочется, потому они и хлопочут, как бы побольше набрать людей. «Нет, — говорят, — мучений больших, а так немножко скучно и стыдно; потом вновь родишься, все позабудешь и живи-поживай». Этим они отнимают всю опору у немощного человека. Поборется немного он со страстью, а там и говорит: «Ну, верно, делать нечего, уступить надо. Вот рожусь в другой раз, тогда и одолею». Таким образом, и вышел пожизненный раб страсти, грешник нераскаянный, а наставникам спиритов этого только и нужно. Второго рождения не дождешься, а первое потрачено на работу страстям, — и христианского полка убыло, а бесовского прибыло.

    СМЯТЕНИЕ И МИР ДУШИ
Отчего душа, в грехе сущая; не постоит, а все мятется?
Оттого, что теряет точку опоры. Точка опоры дается ей страхом Божиим и спокойною совестию. Когда совесть покойна и отношение к Богу мирно, тогда душа пребывает в себе и держит себя степенно. Когда же совесть встревожена и Бог оскорблен, тогда душе тяжело быть в себе, как в угарной, чадной комнате, — и она бежит вон, и вне себя ищет, чем бы утолить внутреннее томление, перебегая от предмета к предмету без промежутков, чтоб и на минуту не оставаться с самой собою. Только тогда, когда, как ангел, нисходит в нее помышление о примирении с Богом и совестию, возвращается она к себе, как беглый раб с повинной головою, и с того времени опять остепеняется.

    ТАИНСТВО РЕЛИГИИ
В чем все дело заботливых о спасении души?
В том, чтоб иметь Бога своим Богом и себя сознавать Божиими. Имение Бога своим Богом есть одна сторона дела, которая не может получить прочного образования, если при этом не будет второй, то есть сознания себя Божиими, или удостоверения в том, что как ты имеешь Бога своим, так и тебя имеет Бог Своим. В этом существо союза с Богом и все таинство религии.

    КТО ИМЕЕТ БОГА СВОИМ БОГОМ?
Тот, кто, узнав определенно и ясно волю Божию, исполняет ее добросовестно, так что ни в тайных помышлениях сердца своего, ни в сокровенных движениях совести не слышит себе обличения не только в нарушении, но и в каком-либо нерадении об исполнении ее. В этом истинный характер ревности о богоугождении, которая не может оставить человека в покое, пока сознание говорит, что в словах, делах и помышлениях допущено нечто такое, что можно считать не угодным Богу в каком-либо отношении. В последнем случае она спешит уничтожить это разделение между собою и Богом богоучрежденным способом и снова питает успокоительное убеждение, что Бог есть ее Бог. Чем больше дел, согласных с волею Божиею, и чем больше твердости и постоянства в них, тем сильнее и глубже становится это убеждение. Это — со стороны человека, и, как его собственное дело, оно понятно и удободостижимо.
Но как быть уверенным, что и Бог имеет тебя Своим?
В то самое время, когда человек деятельно начинает иметь Бога своим, в совести приходит ему удостоверение, что и Бог имеет его Своим. Бог вездесущ и на ревностно угождающие Ему души взирает благоволительно. Это благоволительное Божие воззрение, отражаясь в душе, дает ей знать, что она принята и усвоена Богом, стала Ему Своя. От этого, по мере работы Богу и возрастания первой стороны, растет и сия вторая, не как однако же следствие ее, а как равная, взаимодействующая сила, хоть и несомненно то, что она не входит в душу без первой. Они совместны и рождаются в один момент, и когда рождаются, свидетельствуют о зарождении внутреннего потаенного человека. Отчего так? Оттого, что и ревность по Богу не может получить деятельного начала без воздействия и помощи Божией. Душа это знает, и, зная, верит, что за ревность по Богу приемлется и покровительствуется Богом как Своя Ему. Вот семя духовной жизни! Но поелику в основе ее лежат такие возвышенные убеждения, то она, зрея, не надмевается, а углубляется более и более в смирении, до решительного самоуничижения, или полного сознания, что сам по себе человек есть ничто. В этом-то и тайна истинной жизни в Боге.

    КАК СПАСТИСЬ?
Что сказать тому, кто спросит: как душу спасти? Вот что: покайся и, укрепясь силою благодатною в таинствах, ходи путем заповедей Господних по тому руководству, какое дает тебе Святая Церковь чрез богодарованное пастырство. И все это должно совершать в духе веры искренней, не размышляющей.
В чем же вера?
В сердечном исповедании, что Бог, в Троице покланяемый, все создавший и о всем промышляющий, спасает нас, падших, в силу крестной смерти воплотившегося Сына Божия, благодатию Пресвятаго Духа, во Святой Своей Церкви. В этой жизни полагаются начатки обновления, которое в будущем веке явится во всей своей славе, так что и ум постигнуть, и язык изрещи того не может… Боже наш, как велики обетования Твои!..
Как же ходить неуклонно путем заповедей?
На это одним словом не ответишь. Жизнь — сложное дело. Вот, однако ж, несколько пунктов:
а) Покайся и обратись ко Господу. Познай свои грехи, оплачь их с сокрушением сердечным и исповедай пред духовным отцом, дав обет словом и в сердце своем положив пред лицем Господа не оскорблять Его более грехами своими.
б) Затем, пребывая в Боге умом и сердцем, трудись телом в исполнении лежащих на тебе обязанностей.
в) В этом труде паче всего блюди сердце свое от худых помыслов и чувств — гордости, тщеславия, гнева, осуждения, ненависти, зависти, презрения, уныния, пристрастия к вещам и лицам, рассеянности, многозаботливости, всех чувственных удовольствий и всего того, что отделяет от Бога ум и сердце.
г) Чтоб устоять в этом труде, положи наперед не отступать от того, что сознаешь должным, хоть бы умереть пришлось. Для сего, с самого начала, произволением приноси живот свой в жертву Богу, чтобы жить так, как бы ты не был жив себе, а только единому Богу.
д) Подпорою жизни в этом порядке служит смиренное предание себя в волю Божию и ненадеяние на себя, а духовное поприще, на котором совершается эта жизнь, есть терпение, или непоколебимое стояние в порядке спасительной жизни, с благодушным перенесением всех сопряженных с тем трудов и неприятностей.
е) Подпорою терпению служат: вера, или уверенность, что, работая так Богу, ты — раб Его, а Он твой Владыка, Который видит твои труды, благоугождается ими и ценит их; надежда, что помощь Господа Бога, присно покрывающего тебя, всегда готова тебе и низойдет на тебя во время благопотребное, что Бог не покинет тебя до конца твоей жизни, и, сохранив тебя верным заповедям Его здесь, среди всех искушений, введет чрез смерть в Царство Свое вечное там; любовь, которая, денно и нощно помышляя о возлюбленном Господе, всячески заботится творить одно угодное Ему и избегать всего, что может оскорблять Его в слове, деле и помышлении.
ж) Орудия такой жизни суть: молитва церковная и домашняя, паче же умная, посильный пост по уставу Церкви, бдение, уединение, телесный труд, частое исповедание грехов и святое причащение, чтение слова Божия и писаний отеческих, беседа с людьми богобоязненными, частое совещание с своим духовным отцом о всех случаях внутренней и внешней жизни. Учредитель всех сих подвигов в мере, времени и месте есть благоразумие, с советом опытных.
з) Огради себя страхом. Для сего помни последняя — смерть, суд, ад, Царство Небесное.
и) Более всего, внимай себе: храни ум трезвым и сердце несмущенным.
й) Последнею же метою поставь возгорение духа, чтобы духовный огнь возгорался в сердце твоем и, собрав все силы воедино, начал созидать твоего внутреннего человека и окончательно попалять терние твоих грехов и страстей.
Так устрояйся, и благодатию Божиею спасешься.

    ЛЮДИ, ИМЖЕ БОГ — ЧРЕВО
Оглянись кругом и рассмотри: чем заняты все люди, из-за чего так хлопочут, на кого работают? Все до одного работают на желудок и все хлопоты об удовлетворении его требований: дай есть, дай пить. Сколь же великое благо обещается в будущем одним обетованием упразднения этого нашего тирана!
Станьте теперь на эту точку и решите: куда же обращена будет неутомимая жажда деятельности, принадлежащая веку сему, в другом веке, когда не будет нужды хлопотать о желудке или вообще о житейском? Решить это надо теперь, чтобы приготовиться к тому, что нас ожидает в бесконечном будущем.

    ВСЕ ИЩУТ
Осмотрись кругом и увидишь, что все ищут. Сам апостол говорил о себе: «Гоню, спешу, стремлюсь, ищу». Без искания жизнь не жизнь. От чего так? От скудости естества нашего, или поминутной его оскудеваемости. Чувствуя оскудение, невольно ищешь чем пополнить оскудевающее. Чувство это есть возбудитель искания. Искомое всегда есть нечто такое, чем чаешь пополнить пустоту свою; оно составляет цель. Чаяние, что оно действительно способно и сильно удовлетворить, или дать чаемое от него поддерживает искание и труд в придумывании средств и приведении их в исполнение. Такова общая форма жизни всех живущих на земле. И у скрывшегося в глубокую пустынь, и у живущего в полной суете мирской круговращение жизни одинаково. Разница — в содержании: в возбудителе, в том, какого рода чувствуемая скудость, в средствах, коими надеются достигнуть чаемого, в последней цели, то есть в том, чем чают пополнить ощущаемую скудость. Разного рода искатели у нас перед глазами. Спрашивается: кто же попал на прямую дорогу? Должно быть тот, кто чувствует, что восполняет свою скудость своим способом искания и вследствие того успокоивается, имеет покой в самом искании. Кто именно таков, всякий догадается. Но то диво, что и те, которые не перестают чувствовать снедающую их скудость при всех усиленных исканиях, не переменяют неудачного искания, несмотря на осязательную неудовлетворительность его; думают: авось впереди оно станет лучше и даст то, что чается. А так как это впереди все отбегает, как завтрашний день, — то они безустанно ищут, ищут и никогда не находят. И растолковать им это нельзя. Такое горе!

    ЧТО МОЖЕТ ОЖИВИТЬ ЧЕЛОВЕКА?
Сколько лет слышим Евангелие, и утешительные глаголы его проносятся у нас поверх головы. Даст же, наконец, Бог иному минутку, когда оно услышится его сердцем. Тогда, вошедши внутрь, оно производит там свое дивное, разрушительно-созидательное дело, сущность которого — истинная жизнь. А дотоле что? Дотоле имеем только вид, что живы, а между тем мертвы, мертвы. Не строго ли? Войди и виждь.

    В ЧЕМ СУЩНОСТЬ ХРИСТИАНСТВА?
Говорят, в любви. Нет, подождите. Любовь — сад цветочный и плодоносный. Надо прежде всего очистить землю, взорать (вспахать.- Ред.), посеять и потом уже возрастить. Что сказал Господь о Своем пришествии? Зачем пришел Он? Взыскать и спасти погибшее. А взысканные как спасаются? Отлагают ветхое и облекаются в новое. Прежде надо совлечься, сбросить и отбросить всю ветошь страстей и грехов, потом из этого выродится и новенькое. Приходит страх Божий и рождает покаяние, покаяние приводит к трудам добро делания, из них уже возрождается любовь. Святой Исаак Сирианин говорит так: «Как невозможно переплыть большое море без корабля и ладьи, так никто не может без страха достигнуть любви. Смрадное море между нами и мысленным раем можем прейти только на ладье покаяния, на которой есть гребцы страха. Но если сии гребцы страха не правят кораблем покаяния, на котором по морю мира сего приходим к Богу, то утопаем в сем смрадном море. Покаяние есть корабль, а страх — его кормчий, любовь же — Божественная пристань. Поэтому страх вводит нас в корабль покаяния, перевозит по смрадному морю жизни и путеводствует к Божественной пристани, которая есть любовь. К сей пристани приходят все труждающиеся и обремененные покаянием» (слово 83).

    УМ ПРАВОСЛАВНЫЙ И УМ НЕМЕЦКИЙ
Какой ум православный и какой немецкий?
Ум православный не умничает, а только изучает и усвояет готовую, данную ему Святою Церковию истину, приемля ее с полною покорностию и благочестием, боясь прибавить или убавить йоту какую-нибудь из начертанного уже образа исповедания веры.
Ум немецкий только умничает, у него нет нормы веры, и он все ищет ее; не изучать берется он веру, а изобретать и построевать, и даже построивши, не успокоивается раз навсегда, а еще ищет, еще ищет, не удовлетворяясь найденным. Как у драчуна руки чешутся, а у говоруна язык, так у немца чешется мозг и не дает ему покоя. Дух новизны и непрестанного поновления составляет существо немецкого ума. Православный же ум, изучив и усвоив истину, почивает в ней и услаждается созерцанием ее божественного лика.
Как узнать — в каких писаниях ум немецкий и в каких ум православный?
Коль скоро где строится теория или воззрение и потом подгоняются под них места Писания (об отеческих уже не говорим), то тут немецкая замашка, готовность подчинять Божеское человеческому. Далее — где нет простоты мысли и слова, а какие-то мудреные сплетения речений и понятий, так что ума не приложишь, о чем идет дело, то знайте, что здесь немецкий склад ума, не предвещающий ничего доброго. Истина православная проста, ясна, понятна даже для детей. Кто понимает ее и приемлет сердцем, тот говорит всегда просто, без хитросплетений умственных и словесных. Немецкий склад ума и слова крючковатый, темный, запутанный. Со стороны поглядеть — немецкий ум как будто углубляется, а на самом деле ходит по верхам и околицей, не касаясь самого существа истины. Православный же ум признает истину в ее существе и без всяких околичностей.
Зачем же после этого льнут к немцам? Один затем, что ему слишком надоели католики, особенно иезуиты; другой потому, что немцы кажутся ему поласковей. Почему бы не оставаться с своим Православием? Наскучило, вишь: все одно и то же, застой; хочется самим проветриться и другим сквозного ветерка подпустить. Шутка ли в самом деле — тысячу лет стоит неподвижно это Православие в одной России, а у греков спокон веку оно все одно и то же! Притом, оно такое тяжелое на подъем в образе исследования, такое неудобоносимое в предлагаемом им порядке жизни. По-православному ни одной статьи не напишешь, не роясь в фолиантах, а по-немецки — были бы перо и чернила — садись и пиши. Чем смелее, тем лучше, а где не хватит толку, набери слов помудренее, да и скомкай их как-нибудь, чтоб казалось в итоге: «дескать, что и требовалось доказать».
Безопасно ли богословствовать по-немецки? Нет, того гляди, что попадешь под клятвы, положенные на своеумников соборами. Шестого собора 19-е правило гласит, что Божественное Откровение должно быть изъясняемо не иначе, как по изложению учителей Церкви, и довольствоваться ими более, чем составлением своих собственных толкований, из опасения уклониться от истины. Следовательно, если кто вносит в область Божественной истины свое личное мудрование, тот подвергается клятве, изреченной вообще на несоблюдающих соборные определения.

    НОВАЯ ЯЗВА
Было у нас две язвы: материализм и спиритизм. С недавнего времени враг насылает третью, самую разрушительную: немецкое богословствование. В чем же отличительная черта этого богословствования? В том, чтобы построевать различные воззрения на христианство, относительно и существа его, и истории, и по этим воззрениям стремиться к перестройке христианского общества. Это совершенно в духе немцев. Когда немец добьется до какой-нибудь общей мысли или идеи или «многообъемлющего» воззрения, то так дорожит им, что готов все принести в жертву, лишь бы только дать простор своему измышлению. Так во всех предметах ведения, так и в богословствовании. Это началось еще с Лютера. Построил он себе воззрение на дело Божие во Христе Иисусе и все разметал, что казалось ему несообразным с его построением. Голос Церкви в учении — прочь, таинства — прочь, подвижническую строгость — прочь, весь церковный чин богослужения — прочь. По следам учителя пошли и ученики. Всякий, бравшийся богословствовать, долгом считал придумать что-нибудь новенькое и перестроивать все по своей идее. В настоящее время и счету нет всем их воззрениям: единства никакого. От того-то у них нет богословия, а есть неукротимое богословствование. Говорят, и никак не сговорятся. К ним по всей справедливости могут идти слова апостола, что они все учатся и никак не в состоянии дойти до разумения истины. Это бы еще ничего, что они построевают свои воззрения, — значит, углубляются в дело Божие, но беда в том, что воззрений-то своих они не хотят поверять голосом Церкви Вселенской, никого не слушают, ни своих учителей, ни даже слова Божия. У их ума лоб медян и выя железна. Не хочет пригнуться, а все высится да высится. Их богословствование есть умничанье в сфере Откровенной истины. Все перероет и перекопает, точь-в-точь нечистое животное, забравшееся в цветник. Сохрани и избави нас Господь от такой язвы!

    НИКТОЖЕ ПРИИДЕТ КО ОТЦУ, ТОКМО МНОЮ (Ин.14:6)
Удивительно после этого, как может прийти человеку мысль приблизиться к Богу иным путем! Если б для того, чтобы Бог принял пред Себя человека, требовалось только исправить образ мыслей, то естественники, укравши в христианстве здравые понятия о всем сущем и предлагая их за свои, могли бы еще казаться имеющими некоторую правость; но ведь для этого нужно совершенное изменение всего внутреннего, духовного строя, а его одними понятиями не произведешь. Нужна благодать, благодать же предполагает благоволение, а благоволение ничем иным нельзя заслужить, кроме веры в Господа Иисуса Христа. Опять же и принятие благодати, перетворяющей внутри человека все порядки, возможно лишь способом, учрежденным от Самого Бога. Сам человек не домыслится до того. Ключи от сокровищницы Божией хранятся у Самого Бога, и подделать их не сумеет никакой умник. Посмотревши, может быть, иной и подделал бы; но чтобы посмотреть, надобно пройти делом весь путь, ведущий к Богу, по указанию истинного христианства. А кто пройдет, тот уже не воротится к натурализму. Если же воротится, то забывает все, что там видел и испытал. Такова уж воля Божия, чтобы содержать в сокровенности от разумных века сего путь, ведущий к Нему, дабы мы в этом случае руководились не умом кичащим, а верою смиренствующею.

    ЧИНОПОСЛЕДОВАНИЯ
Святые апостолы на соборе своем отменили все ветхозаветное чинопоследование и освободили христиан от того ига, которое тяготело на их отцах и праотцах.
По этому поводу некоторые умники задаются вопросом: зачем же у нас столь разнообразные и многосложные чинопоследования? И, не умея решить это, приходят к смелому выводу, что это есть возвращение к иудейству.
Но ведь когда апостолы постановляли тот закон, то имели в виду только ветхозаветное служение, а не всякое вообще, и когда написали послание к Антиохийской Церкви, то помянули только, что не налагают на членов оной ига закона, лежавшего на иудеях, а не то, чтобы запрещали учреждать чинопоследования по духу новой веры. Как мысль требует слова, а намерение — дела, так и дух веры требует внешнего чина. Чин этот и начал заводиться с первых же дней по сошествии Святого Духа, положившего основание Церкви Божией. В главных и существенных чертах он установлен самими апостолами: от них образ совершения таинств, от них молитвенные собрания и их порядки, от них церковное чиноначалие, от них указание обособлять места и времена для служения Богу, от них посты и домашние молитвы, от них подвиги всестороннего воздержания и разные виды благочестивых христианских обычаев. Желающий может найти указание на все это в Деяниях и Посланиях апостольских. Вывод отсюда такой: святые апостолы одно чинопоследование отменили, а другое завели. Как же видеть в этом иудейство? Веру нельзя оставить голою. Это противно природе нашей и природе самой веры. Разве пожалуется кто — не слишком ли обременена наша духовная вера внешними чинами? Присмотрись, и увидишь, что не слишком. Ведь надо же на всякий случай хоть по одному чину? Так оно и есть у нас. Всякий чин, с одной стороны, удовлетворяет потребности верующего сердца, а с другой, состоит в полной гармонии с духом веры. Если смотреть на церковные наши чины в их совокупности, то покажется их много, а разложите их по многообразным потребностям верующих — и увидите, что их очень мало, и все они очень просты.
Пожалуй, еще скажут: «Зачем они заключены в неподвижную форму? В век апостольский многое делалось экспромтом: находил дух — и рождалась молитва или песнь, или слово назидания, а ныне все готовое да готовое». Да не все ли это одно? Тогда находил дух и давал молитву, а теперь внимай, как должно, составленной уже молитве и взойдешь в тот же дух. Дело в духе. Если кто остановится на одних словах молитвы и внешних действиях, тот отступит от апостольского чина, а кто всякий раз при внешнем чине будет входить в дух, тот станет делать то же, что делалось при апостолах. Оставить весь внешний чин на произвол движении духа известных лиц или каждого верующего едва ли кто сочтет разумным. Не лучше ли покориться существующему порядку, молясь Господу, да устрояет все в Церкви Своей, как Его святой воле угодно? Цель чина церковного — созидание духа, и сколько созидалось святых среди нашего благолепного чина! Стало быть, чин не отводит от цели, а способствует достижению ее. Имей разум, и все хорошо будет.

    ЦАРСТВО ХРИСТОВО
В одной из поучительных притчей Своих Господь сказал: подобно есть Царствие Небесное зерну горчичному, еже взем человек всея на селе своем; еже малейше убо есть от всех семен, егда же возрастет, более всех зелий есть, и бывает древо (Мф.13:31-32).
Очевидно, что здесь разумеется Царство Христово, Царство благодати. Покайтеся, сказал Господь, приближися 6о Царство Небесное (Мф.4:17). Царство благодати названо здесь Царством Небесным потому, что и начало его с неба, и конец на небе, что принадлежащие ему подобны небожителям. Царство это есть Церковь Христова. И как точно и выразительно уподоблена она зерну горчичному! Христова Церковь была вначале, как горчичное зерно, мала, незаметна, утаенна, а потом возросла, подобно великому древу, распространилась во всем мире и сделалась Царством, далеко большим всех царств земных.
Возставит Бог небесный Царство, пророчествовал Даниил, еже вовеки не разсыплется; истнит и развеет все царства, тое же станет во веки (Дан.2:44). Так и сталось. Много уже рассыпалось великих и сильных царств земных, а Церковь Христова семнадцать с половиною веков стоит непоколебимо, и врата адовы не одолеют ей (Мф.16:18) до конца мира.

    ЕСТЕСТВЕННАЯ ВЕРА
Господь Иисус Христос говорил иудеям: Если бы Бог был Отцом вашим, то вы любили бы Меня (Ин.8:42). Бога отцом своим имеет тот, кто сердцем верует в Его промыслительное о себе попечение, веруя, что от Него все и в начале, и в продолжении, и в конце. Это именно то, что иные называют естественною верою. Таким образом, естественная вера, по слову Самого Господа, приводит прямо к вере в Него, да не к вере только, но и к любви, к такому сердечному сочетанию с Ним, что и не разлучишь.
Как же это бывает?
Тревоги совести, страх Божий и страх за вечную свою участь заставят искать Спасителя и Искупителя, а кто ищет, тот и обретает. Вот и вера христианская! Стихии, или начала веры насаждены в духе человека. При неизвращенном и невозмущенном развитии естества человеческого развиваются и они, являются в преобладающей силе между другими раскрывающимися стихиями нашей природы. Естественная вера исповедует не одно бытие Бога, но и ту истину, что все от Него происходит и Им содержится, исповедует всестороннюю свою зависимость от Него и налагает обязательство угождать Ему исполнением требований совести в надежде на Его благоволение и вечное воздаяние. Кто получит искреннюю веру во все это, тот не может быть свободен от тревог самых глубоких и потрясающих. Чувство зависимости от Бога возбуждает на угождение Богу; совесть указывает способ в удовлетворении своих требований и за то предобещает благоволение Божие и вечный покой. Когда совесть удовлетворена, тогда в ней пребывает глубокий и сладкий мир, но когда совесть встревожена, тогда чувство зависимости поражает страхом неблаговоления и отвержения свыше и отнимает надежду на вечный покой. А так как никто не в состоянии сохранить совесть свою столь чистою, чтоб она не тревожила, то никто из тех, у кого жива естественная вера, не бывает успокоительно почивающим на своем исповедании. В таком случае всякий естественно ищет средств умилостивить Бога, отсюда повсюдные умилостивительные жертвы. Но совесть не обманешь. Как вкус различает пищу, так и она истину. Оттого-то, что ни придумывал человек для своего успокоения — ничто не давало ему истинного покоя, а между тем требование истинно-успокоительного умилостивления Бога повсюду. Посему-то встретит ли кто проповедь об этом — он с радостию принимает ее и прилепляется всею душою к Умилостивителю, Спасителю и Искупителю. Так-то справедливо слово Господне иудеям: «Поелику вы не прилепляетесь ко Мне, то, значит, у вас нет Бога, нет Его для сердца вашего, нет для совести вашей. Совесть спит, и в сердце живут другие интересы». Это применяется и ко всем тем, которые думают основаться на естественной вере. На бумаге написать это можно, но в жизнь этого не проведешь, и потому те, которые толкуют так, толкуют до тех пор, пока не слишком в них живы стихии естественной веры, а лишь только они придут в движение, в силу, человек уже не может удержаться, чтоб не взыскать единого Ходатая Бога и человеков — Господа Иисуса Христа.

    ЛОГИКА СОБЫТИЙ
Очень часто приходится читать и слышать: «логика событий, совершившийся факт». Этим, кажется, желают выразить необходимость течения дел человеческих, своего рода фатум, который можно было бы назвать политическою судьбою. На эту логику указал Гегель, а Бокль на основании ее построил уродливую свою теорию истории, в которой нет места ни Провидению, ни свободе. Немотствовал кое-что на этот лад и у нас граф Толстой в своем больном романе «Война и мир».
Но если есть в событиях логика, то есть и ум, из которого истекает эта логика. А так как эта логика управляет событиями, то ум, от которого она исходит, должно признать правителем событий, или, яснее, умом вседержавным. Вседержавный же ум есть в то же время и всесвободный ум. Если мы для своего бедного ума требуем свободы, та не имеем права не признать всесвободным ума все державного. Если этот ум есть всесвободный и если от него зависит течение событий, то основания причин, или, как говорят теперь, принципов, по коим движутся события, должно искать не в самих событиях, а выше их — во вседержавном, всесвободном уме. Этим объясняется то, почему логика событий, если бы судить о ней по самым событиям, нередко прерывается на полдороге и не доходит до своего заключения. Например, израильтяне перед Чермным морем, по логике событий, непременно должны были бы погибнуть, а между тем вышло так, что они очутились целыми на другом берегу, гонители же их остались в море. Сто восемьдесят тысяч иноплеменников облегают Иерусалим; надлежало бы погибать ему, но встают утром и видят врагов побитыми, а Иерусалим вне всякой опасности. Ирод распоряжается, избив младенцев вифлеемских, убить вместе с ними и родившегося Спасителя, но Божественный Младенец несколькими часами раньше стал вне угрожавшей Ему опасности, и расчет Ирода не оправдался. Вот вам и логика событий!

    БОРЬБА ЗА ДУШИ
Говорят, на каждую секунду приходится в мире один умерший. Каждую секунду где-нибудь душа, отрешаясь от тела, восходит туда, где определено ей принять Божие о себе определение. Секунда — это очень малый момент времени. Если б не мешало тело, мы могли бы видеть почти непрестанные появления светлых или темных полос, означающих путь восхождения отходящих душ, подобно тому, как видел Антоний Великий восходящего с ангелами авву Аммона. И души не одни восходят: их всегда ведут к Богу ангелы, и всегда преградить им путь покушаются демоны. Какое поэтому непрерывное движение происходит в невидимом мире, по всему пространству, отделяющему землю от неба!.. Физика ничего не видит в атмосфере, кроме воздуха с случайною примесью некоторых других атмосферных тел, а Откровение уверяет, что это есть область власти воздушныя, духов злобы поднебесных (Еф.2:2; 6:12), которые не спят ни днем, ни ночью в хлопотах на зло нам. И в продолжение всей нашей жизни приседят в тайных, чтобы уловлять нас, как зверь уловляет добычу, нападая на нее нечаянно, и по отходе нашем отсюда не отступают от нас, а гонятся вслед — не удастся ли как-нибудь вырвать душу из рук охраняющих ее ангелов. Вырвать-то не могут, если только не будет в нас ничего ихнего, то есть чего-нибудь такого, от чего отреклись мы во святом крещении. А если есть, то беда: что-нибудь в этом роде есть то же, что запрещенный товар. На таможнях его отбирают и штраф еще берут. А там, в воздушных пространствах, товара не отбирают, но душу берут всю как есть. И рад был бы человек дать какой-нибудь откуп: да что дать-то в замену души своей?
Однако ж как же быть? А вот как: надобно все это запрещенное повыбросить прежде, чем придется проходить мытарства. Выбрасывается же оно покаянием, отвращением от греха и оплакиванием его. Сильна и молитва Церкви, сопутствующая отходящим, сильней ее нет ничего на земле для душ христианских. Но чтоб она оказала спасительное действие над тем или другим, надобно, чтобы в том и другом было нечто, к чему бы она могла привиться, чтобы, сочетавшись чрез то с душою, могла она потом пускать из души отражающие и поражающие стрелы на нападающих врагов. Что ж это за нечто? Полнее бы — вера, любовию споспешествуема, но если нет этого, то покаянные чувства по вере в Господа.

    СКОРБИ
Многими скорбми, сказал Господь, подобает внити в Царствие (Деян.14:22). То же самое было одним из пунктов и апостольской проповеди.
Что удивительного! Если мир построен по идее Креста, если печати мировых событий отверзает Агнец закланный (см. Апок.5;6), то иначе тому и быть нельзя. Прискорбность должна составлять и составляет отличительную черту истинного пути жизни. Дивиться после сего надобно не тому, что есть скорби, а тому, что бывают еще светлые дни. Можно даже сказать, что последние есть случайность, что они посылаются Богом только для поддержания надежды на светлое будущее, чтобы мы не впали в отчаяние.
Что ж делают утешники? Строят столп вавилонский на трясине, выходят на войну, думая плясать и утешаться под стрелами врагов.

    ВЕРА И ЗНАНИЕ
Говорят, знание яснее, а вера примрачна. А на деле выходит не так: для веры все светло, для знания все тьма. О духовной жизни и говорить уж нечего: тут для знания все темно, от начала до конца. И в общем-то течении жизни только вера ясно все видит, а знание распложает лишь вопросы, не решая их.
«Ведение, — говорит святой Исаак Сирианин, — противно вере. Вера во всем, что к ней относится, разрывает узы законов ведения. Ведение не имеет сил делать что-либо без разъяснения и исследования — возможно ли быть тому, о чем помышляешь и чего хочешь. А вера требует одного чистого и простого образа мыслей, далекого от всякого ухищрения и изыскания способов. Дом веры есть младенческое понимание и простое сердце. Ведение же ставит сети простоте сердца и понятий и противится ей. Ведение есть устав естества, сохраняющий его во всех стадиях, а вера совершает шествие свое выше естества. Ведение сопровождается страхом, вера — надеждою. В какой мере человек водится способами ведения, в той же мере связуется страхом, от которого не может освободиться. А кто последует вере, тот вскоре делается свободен и самовластен и, как сын Божий, всем пользуется свободно и самовластно. Эти способы ведения пять тысяч лет, или несколько меньше, или свыше того, управляли миром, а человек не мог поднять главы своей от земли и сознать силу Творца своего, пока не воссияла вера наша и не освободила нас от тьмы земного делания и суетного подчинения, при бесплодном парении ума. А между тем и теперь, когда мы нашли невозмутимое море и неоскудевающее сокровище, снова вожделеваем уклониться к скудным источникам. Нет ведения, которое не было бы скудным, как бы много оно ни обогатилось, а сокровищ веры не вмещает ни земля, ни небо» (слово 25).

    НЕВИДИМАЯ БОРЬБА
Если бы открылись умные очи наши, что увидели бы мы вокруг и около себя? С одной стороны — светлый мир Божий, ангелов и святых, с другой — полчища темных сил и увлеченных ими умерших грешников. Посреди их люди живущие, одна часть которых склонилась на светлую, другая на сторону темную; средняя полоса как будто оставлена для борьбы, в которой иные побеждают, иные побеждаемы бывают. Одних бесы тащут, уже побитых, в свою темную область; другие стоят и бьются, принимают и дают поражения: кровь из ран и раны за ранами, а все стоят. До самой земли приклоняются от силы ударов и истощения сил, а снова выпрямляются и снова пускают стрелы во врагов. Кто видит их труды? Бог один. При них ангелы-хранители неотступно, над ними свыше нисходящий луч света благодатного.
Всякая помощь борющемуся готова, но она должна быть принята самоохотно. Склонение воли — условие ее силы. Коль скоро человек сознанием и свободою стоит на стороне добра, то и свет благодати, и ангелы при нем. Но коль скоро самовластие его склоняется на сторону греха, луч благодати отходит от него, и ангел отступает. Тогда человека обступают темные силы, и — падение готово. Связывают его пленицами (цепями. — Ред.) мрака и уносят в темную область. Спасется ли он, и кто спасет? Спасется, и спасет его тот же ангел Божий и та же благодать. Воздохнет грешник — и они приступают и научают персты его на брань со тьмою. Если вонмет — встанет и опять начнет поражать врагов, отогнанных и уже издали мечущих стрелы. Вознерадит — опять падет, возбодрствует — опять восставлен будет. Доколе же? Дотоле, пока придет смерть и застанет его или в падении, или в восстании.

    НЕСОСТОЯТЕЛЬНОСТЬ НАУКИ
Было время, когда научники опирались более на разум и все твердили: «Разум требует того-то, разум не согласен на это». Ныне оставили разум в покое и стали ссылаться все на науку. Наука стала госпожою и повелительницей, пред которою все обязано преклоняться. А что такое наука? Нет ни одной науки, сколько-нибудь сформировавшейся. Всякая наука еще саму себя ищет; факты, относящиеся к кругу каждой из них, не собраны и не разобраны как следует, а об открытии причинных отношений и, тем более, об определении начал каждой науки еще нет и помину. Ни одна наука самой себе еще не госпожа — как же ей повелевать другим? Есть книги, в которых научники излагают свои воззрения на науку, но это далеко не то, что сама наука. Воззрения паучников — их собственное дело; потому-то и неуместна фраза: «наука требует», а вернее: «тот и тот так на это смотрят». Если бы науки действительно взошли до своих начал, то приговор их был бы ценен; тогда это было бы то же, что голос Божий, ибо так как всякая наука обнимает какую-либо часть сущего, а часть сущего есть творение Божие и в законах своих являет определение воли Божией, то наука, взошедши до своих начал и до определения законов, действующих в известном круге бытия, указывала бы нам точные определения воли Божией, повиноваться которым есть неотложный закон для всякой разумной твари. Тогда каждая наука была бы как бы одною из книг Священного Писания, содержащею Божественное Откровение, а все науки в своей совокупности — Библией, Откровением Божиим в естестве вещей; тогда было бы у нас две Библии, одна писанная, а другая неписанная, но содержащаяся в бытии вещей. По идее-то оно действительно так, что наука могла бы требовать послушания и покорности, но на деле, как оно есть теперь, она того не стоит. Будет ли когда-нибудь стоить — неизвестно, но теперь ссылаться на нее — дело неправое.

    ЧУВСТВО ВЕРЫ
Господь, все содержащий в деснице Своей, держит и всякую душу. Чем же душа отвечает на это? Неотразимым исповеданием того, что есть Бог, от Которого как все, так и она зависит и в бытии, и в действовании, и в конечной участи. Это исповедание глубоко лежит в сердце как чувство или чутье. Оно не принадлежит разуму; напротив, когда разум, принимая то исповедание от сердца, начнет сам собою доходить до последних основ его, то теряет, а нередко заглушает его и в сердце на время. Тут происходит то же, что случилось с психологами, пристрастными к осязательности. Стали они доискиваться души, чтобы осязать ее, — и потеряли душу. Так и в деле веры. Нужно искать не осязательной доказательности, а только развивать то чувство. В этом и разум может быть помощником, может способствовать развитию религиозного чувства размышлением. Для этого ему исстари указаны известные четыре доказательства бытия Божия. Они показывают след Божий, и даже не след только, но как бы некое очертание лика Божия. Когда разум уяснит себе все эти показания как следует, то словно зеркало какое наводит на сокрытое в сердце чутье. Усмотрев себя в этом зеркале, оно сочетавается с тем ликом воедино и становится определенным исповеданием, или разумною верою. Так в порядке естественном. Но тут остается еще много пробелов. Их дополняет Божественное Откровение и сверх того прибавляет еще нечто такое, что не есть придаток для прикрасы, а дело существеннейшее, без которого все предыдущее — ничто. Сюда принадлежит таинство Пресвятой Троицы, воплощение Бога Слова и все домостроительство нашего спасения. Последние — что голова на теле, что глаза в портрете. Таково все здание веры. Основа — чувство Божества; далее идет естественное боговедение, затем — Божественное Откровение, которое одною стороною довершает только естественное ведение, а другою, существеннейшею, придает нечто новое, отчего все принимает настоящий вид. Ограничивающиеся только тем, что веруют в бытие Божие, в промышление, будущую жизнь и воздаяние, походят на здание без купола, на тело без головы. А безбожники? Эти уж выступили из натурального чина: они принадлежат к тому же классу, к какому уроды и умалишенные.

    СОЗЕРЦАНИЕ И ДЕЯНИЕ
Всякое дело имеет видимую и невидимую сторону, деятельную и созерцательную. Истинно богоугодное дело, по учению святого Исаака Сирианина, есть сочетание созерцания и деяния. Созерцание составляют мысли, возбуждающие и руководящие в деятельности; деяние же есть совершаемое вследствие того дело. Например, подаяние милостыни есть деяние, а видение в нищем Господа есть созерцание; терпение обид и напраслин — видимое деяние, а мысль, воодушевляющая к терпению, есть созерцание; стояние в храме или дома пред иконами, положение поклонов с крестным знамением, чтение и слушание молитв есть видимая сторона молитвы, а умное при сем предстояние Богу в сердце со страхом и трепетом есть сторона созерцательная. В каноне покаянном святого Андрея Критского это названо деянием и разумом, и значение их указано в примере Лии и Рахили. А иным кажется, будто созерцание есть дело только глубоких отшельников; между тем как оно есть дело, обязательное для каждого и при каждом поступке. Действие, без соответствующего созерцания, есть тело без души, или истукан бездыханный, имеющий подобие живой твари, но не имеющий жизни. Созерцание же и одно ценно; например, не имеющий что подать нуждающемуся, но искренно болезнующий о его нужде, равно как безрукий и безногий, не могущий стоять на молитве, но умом непрестанно припадающий к Богу, совершают вполне дело Божие, обязательное для них в их обстоятельствах. Отсюда сам собою решается вопрос: как без добрых дел спасались уходившие в леса и скрывавшиеся в пещерах. Все добродетели они имели в сердце, обладали, следовательно, существенною стороною доброделания — созерцанием. (Желающий пополнее об этом узнать пусть прочитает послание святого Исаака Сирианина к Симеону чудотворцу, где этот предмет разъясняется подробно. Автор.)

    НЕ ТРУБИ ПРЕД СОБОЮ
Не труби пред собою, заповедал Господь (Мф.6:2), и однако ж почти все трубят, или, вернее, почти у всех трубится. Кто-то подходит к сердцу, влагает в него уста свои и трубит, а человек внимает тому и восхищается. Хоть бы остепеняла нас мысль о том, что звук этой трубы, положим, хоть и нашей, но производится-то чуждою нам силою! А это и на ум не приходит; напротив, похвала нам кажется столь справедливою, что и поперечить ей как будто незаконно. Если рассудить как следует, то окажется, что тут-то мы и не достойны похвалы, когда трубим пред собою. Уж самое это трубление обличает скудость и не достоинство наше. Когда ты услышишь звук этой пагубной вражьей трубы, отстранись несколько от себя и, противопоставив себя себе, начни судить себя нелицемерно. Кто-то трубит в тебе пред тобою, что то и то хорошо в тебе, или то-то хорошо тобою сделано. Вникни порядком, отчего тебе лезет это в голову и занимает твое внимание? Оттого, подскажу тебе, что видно только и есть в тебе добреца. Если б у тебя было много добрых-то дел, или были только все добрые дела, то каждое дело в отдельности исчезало бы в массе их, не давая себя заметить. Как тот, у кого много денег, и внимания не обращает, когда приносят ему какие-нибудь десятки и даже сотни рублей, или как тот, у кого много одежд, и минуту не займется вновь сшитою одеждою, потому что их у него так много, что новая не представляет никакой особенности, так и богатый добрыми делами не станет останавливаться вниманием своим ни на каком частном своем деле. Каждое доброе дело исчезает у него, как капля в море, в богатстве его добро делания. Отсюда выходит, что если кто любуется своим добрым делом, то это потому, что оно, видно, одно только и есть. Доброе дело, хоть и несовершенное, всегда привлекает взор, а если б этих дел было много, то глаза разбежались бы, не зная, на каком остановиться. Вот ты и возьми себя с этой стороны, когда услышишь трубу в себе, да и протолкуй себе, что из того, что ты прицепился вниманием своим к этому делу, следует не самовосхваление, а укорение себя в скудости добродетелей. Верно, во всей сумме дел твоих не на что взглянуть, только и есть что это. А если это так, то состояние твое жалости достойно. Нет, не одно у тебя должно быть доброе дело, а вся жизнь твоя должна быть непрерывною цепью добрых дел. Не смотри на льстивость помысла самовосхваления, а, уразумевая силу его, переходи поскорее к тому убеждению, что верно ты беден добром, угодным Богу, когда услаждаешься тем или другим похвальным поступком. Не к высокому о себе мнению восходи, а нисходи к самоуничижению и к чувствам покаяния. Как только это сделаешь — труба тотчас замолкнет.

    ИСТИННАЯ СВОБОДА
Мы все ищем свободы — не по тому ли чувству, что мы — рабы? Да, рабы, но не по определению Создателя, а по нашей собственной вине. Господь назначал нас для господства над всем, а мы забылись и впали в узы рабства и стеснения со всех сторон. Внешняя несвободность еще не великая потеря: существенная потеря в том, что мы внутренне связаны, что потеряли господство над самими собою, сами в себе стали не властны. Кто-то другой властвует в человеке и над человеком, а человек и слова не смеет сказать наперекор и все покорно исполняет, что так настойчиво внушается ему. И главное в том горе, что не чует рабства своего: так забит!
Сознай же благородство свое и взыщи своих прав. Начало этому положи чувством рабства, чувством покаяния и сокрушения. Если покажутся слезы, то это лучше всего: они огонь, попаляющий узы страстей, а исповедь — удары меча, коими отсекается то то, то другое звено цепи греховной. Как птица, вырвавшись из тенет, радостно взлетает и реет в нестесняющем пространстве воздуха, так и душа, исторгшись из уз греха и страстей, начинает отрадно действовать в безграничной области воли Божией. Пророк испытал это на себе, когда сказал: хождах в широте, яко заповеди Твоя взысках (Пс.118:45).

    РОЖДЕСТВО ХРИСТОВО
Слава Тебе, Господи! И еще дождались мы светлых дней Рождества Христова, повеселимся же теперь и порадуемся. Святая Церковь нарочно для того, чтоб возвысить наше веселие в эти дни, учредила пред ними пост — некоторое стеснение, чтобы, вступая в них, мы чувствовали себя как бы исходящими на свободу. При всем том, она никак не хочет, чтобы мы предавались услаждению только чувств и одним удовольствиям плотским. Но исстари, наименовав эти дни святками, требует, чтоб самое веселие наше в течение их было свято, как они святы. А чтоб не забылся кто, веселясь, она вложила в уста нам краткую песнь во славу рождшегося Христа, которою остепеняет плоть и возвышает дух, указывая ему достойные дней сих занятия: Христос раждается — славите и прочее. Славьте же Христа, и славьте так, чтоб этим славословием усладилась душа и сердце, и тем заглушился позыв ко всякому другому делу и занятию, обещающему какую-либо утеху.
Славьте Христа: это не то, что — составляйте длинные хвалебные песни Христу — нет; но если, помышляя или слушая о рождестве Христа Спасителя, вы невольно из глубины души воскликнете: слава Тебе, Господи, что родился Христос! — этого и довольно; это будет тихая песнь сердца, которая пройдет однако ж небеса и внидет к Самому Богу. Воспроизведите немного пояснее то, что совершено для нас Господом, — и вы увидите, как естественно ныне нам такое воззвание. Чтоб это было для нас легче, приравняем к сему следующие случаи. Заключенному в темнице и закованному в узы царь обещал свободу… Ждет заключенник день-другой, ждет месяцы и годы… не видит исполнения, но не теряет надежды, веря цареву слову. Наконец показались признаки, что скоро-скоро; внимание его напрягается; он слышит шум приближающихся с веселым говором; вот спадают запоры — и входит избавитель… Слава Тебе, Господи! — восклицает невольно узник. Пришел конец моему заключению, скоро увижу свет Божий! Другой случай: больной, покрытый ранами и расслабленный всеми членами, переиспытал все лекарства и много переменил врачей; терпение его истощилось — и он готов был предаться отчаянному гореванию. Ему говорят: есть еще искуснейший врач, всех вылечивает, и именно от таких болезней, как твоя; мы просили его — обещал прийти. Больной верит, возникает к надежде и ждет обещанного… Проходит час, другой, более, — беспокойство снова начинает точить душу его… Уже под вечер кто-то подъехал… идет… отворилась дверь — и входит желанный… Слава тебе, Господи! — вскрикивает больной. Вот и еще случай: нависла грозная туча; мрак покрыл лицо земли; гром потрясает основания гор, и молнии прорезывают небо из края в край: от этого все в страхе, словно настал конец мира. Когда же потом гроза проходит и небо проясняется, всякий, свободно вздыхая, говорит: слава Тебе, Господи! Приблизьте эти случаи к себе, и увидите, что в них вся наша история. Грозная туча гнева Божия была над нами — пришел Господь-Примиритель и разогнал эту тучу. Мы были покрыты ранами грехов и страстей — пришел Врач душ и исцелил нас… Были мы в узах рабства — пришел Освободитель и разрешил узы наши… Приблизьте все это к сердцу своему и восприимите чувствами своими — и вы не удержитесь, чтоб не воскликнуть: слава Тебе, Господи, что родился Христос!
Не усиливаюсь словами моими привить к вам такую радость: это не доступно ни для какого слова. Дело, совершенное рождшимся Господом, касается каждого из нас. Вступающие в общение с Ним приемлют от Него свободу, врачевство, мир, обладают всем этим, и вкушают сладость того. Тем, кои испытывают это в себе, незачем говорить: «радуйтесь», потому что они не могут не радоваться, а тем, которые не испытывают, что и говорить: «радуйтесь», они не могут радоваться. Связанный по рукам и по ногам, сколько ни говори ему: «радуйся избавлению» — не возрадуется: покрытому ранами грехов откуда придет радость уврачевания? Как вздохнет свободно устрашаемый грозою гнева Божия? Таким можно только сказать: «пойдите вы к Младенцу повитому, лежащему в яслех, и ищите у Него избавления от всех обдержащих вас (обладающих вами.- Ред.) зол, ибо этот Младенец — Христос, Спас мира».
Желалось бы видеть всех радующимися именно этою радостию и не хотящими знать других радостей: но не все сущие от Израиля суть Израиль. Начнутся теперь увеселения пустые, буйные, разжигающие похоти: глазерство, кружение, оборотничество. Любящим все это сколько ни говори: «укротитесь» — они затыкают уши свои и не внемлют, и всегда доведут светлые дни праздника до того, что заставят милостивого Господа отвратить очи Свои от нас и сказать: «Мерзость Мне все эти празднества ваши!» И действительно, многие из наших увеселений общественных суть воистину мерзость языческая, то есть одни прямо перенесены к нам из языческого мира, а другие, хотя и позже явились, но пропитаны духом язычества. И как будто нарочно они изобретаются в большем количестве в дни Рождества и Пасхи. Увлекаясь ими, мы даем князю мира — мучителю своему, противнику Божию, повод говорить к Богу: «Что сделал Ты мне рождеством Своим и воскресением? Все ко мне идут!» Но да проносятся чаще во глубине сердца нашего слова 50-го псалма: оправдится Господь во словесех Своих и победит, внегда судити Ему…
Нас увлекает просвещенная Европа… Да, там впервые восстановлены изгнанные было из мира мерзости языческие, оттуда уже перешли они и переходят и к нам. Вдохнув в себя этот адский угар, мы кружимся, как помешанные, сами себя не помня. Но припомним двенадцатый год: за чем это приходили к нам французы? Бог послал их истребить то зло, которое мы у них же переняли. Покаялась тогда Россия, и Бог помиловал ее. А теперь, кажется, начал уже забываться тот урок. Если опомнимся, конечно, ничего не будет, а если не опомнимся, кто весть, может быть, опять пошлет на нас Господь таких же учителей наших, чтоб привели нас в чувство и поставили на путь исправления. Таков закон правды Божией: тем врачевать от греха, чем кто увлекается к нему. Это не пустые слова, но дело, утверждаемое голосом Церкви. Ведайте, православные, что Бог поругаем не бывает, и, ведая сие, веселитесь и радуйтесь в эти дни со страхом. Освятите светлый праздник святыми делами, занятиями и увеселениями, чтоб все, смотря на нас, сказали: «У них святки, а не буйные какие-нибудь игрища нечестивцев и развратников, не знающих Бога».

    САМОИСПЫТАНИЕ
(послание ко всем православным христианам)
Не раз уже предлагал я вниманию православных ту простую истину, что в христианстве существо дела состоит в настроении сердца — во внутренних расположениях, или внутренней нашей деятельности, но доселе еще не покушался вместе с ними войти внутрь, подвергнуть рассмотрению все бывающее там, чтобы каждый чрез то навык различать потом в себе доброе и худое и соответственно тому обходиться с собою. Сделаем это теперь.
Смежите же внешние чувства ваши, обратите око внимания внутрь и смотрите — что там.
На первый раз вы ничего не видите, не потому, что там не было ничего, а потому что там слишком много всего, но все сбито и бродит в беспорядочном смятении. Вы будете испытывать то же, что испытывают, когда бывает густой туман. Туман, как стеною, отграждает от нас все предметы и сокрывает их в себе; так точно и тот, кто в первый раз обращается внутрь себя, видит, что все внутреннее закрыто будто мрачным покровом. В этом можете удостовериться тотчас же. Но не прекращайте труда самоуглубления. Потерпите немного, и вы скоро начнете мало-помалу различать происходящее внутри вас, подобно тому, как вошедший со двора в слабоосвещенную комнату, постояв немного, начинает постепенно различать находящиеся в ней предметы.
Усугубьте же внимание и смотрите: вот предмет, который вас занимал, отошел; его место заступил другой, этот тотчас замещен третьим; не успел этот показаться, как его теснит четвертый, гонимый в свою очередь пятым и так далее. Одно помышление спешно сменяется другим — и это так быстро, что почти нет возможности дать себе отчета в том, что прошло чрез нашу голову. Эта подвижность помышлений не оставляет нас не только в промежутках занятий, например, при переходах с одного места на другое, но и во время их, как бы важны они ни были: и во время молитвы в храме и дома, во время чтения и даже углубленного размышления. Обычно называют это думанием; в существе же дела это есть расхищение ума, или рассеянность и отсутствие сосредоточенного внимания, столь нужного в деле управления самим собою. Вот это и поставьте первою чертою нашего внутреннего человека. Это похоже на смятение снежинок, падающих при ветре, или толчение насекомых в воздухе в летние вечера. Противоположное тому состояние у святых есть внимание ума, по коему ничто самовольно не входит в голову и не выходит из нее, а все подчинено свободе и сознанию, в коем обычно пребывает один Бог и лицо, созерцающее Его. Между этими противоположностями стоят разные степени душ, трудящихся в борьбе с помыслами и ревнующих об умиротворении их.
Присмотритесь еще внимательнее, и вы различите в себе, под этим смятением помышлений в уме, в воле — постоянную заботу об устроении своего быта, которая непрестанно точит душу, как червь, гонит человека-труженика от одного дела к другому, устремляя его все вперед и вперед по недовольству ничем обладаемым и при производстве одного всегда представляя сотни других дел, будто бы неизбежных. С первого пробуждения нашего от сна осаждает душу забота и не дает нам ни посидеть на месте, ни поговорить с кем-либо как должно, ни даже поесть спокойно, пока не свалит нас, утомленных, глубокая ночь на отдых, в свою очередь возмущаемый заботливыми сновидениями. Эта болезнь именуется многозаботливостью, которая снедает душу, словно ржа железо. Ее и поставьте второю чертою того, что происходит внутри нас. Противоположное сему свойство святых есть безпечалие, которое, впрочем, не есть беззаботность, а смиренный труд, правильный, состоящий в предании себя и своей участи всепромыслительному попечению Божию. Средину между ними составляет борьба самопромышления с смиренным преданием себя промышлению Божию, при посильном и своем труде.
Смотрите еще глубже, и вы должны увидеть внутри пленника, связанного по рукам и по ногам, против воли влекомого туда и сюда, в самопрельщении однако ж мечтающего о себе, что он наслаждается полною свободою. Узы этого пленника составляют пристрастия к разным лицам и вещам, окружающим его, от которых больно нам отстать самим и болезненно расстаться, когда другие отнимают их у нас. Как рыба, попавшаяся на удочку, хоть и плавает, но никак не дальше, сколько позволяет то нить, к которой прикреплена удочка, или как птица в клетке, хоть летает и ходит, но никак не дальше пределов клетки, так и пристрастия оставляют еще душе свободу действовать как хочет, пока она не касается предметов их, а коснись дело до этих предметов, душа никак не совладает с собою, и чем больше пристрастий, тем меньше круг свободы. А бывает и так, что иной всем связан и не в силах сделать движения в одну сторону без того, чтоб не причинить себе боли с другой. Подобно тому, как идущий где-либо в лесу и запутавшийся там и руками, и ногами, и платьем в прилипчивую траву, каким бы членом ни двинул, чувствует себя связанным: таким точь-в-точь чувствует себя и пристрастный ко многому тварному. Это поставьте третьей чертой нашего внутреннего состояния — пристрастность. Противоположное ему свойство святых есть отрешенность от всего, свобода сердца, внутренняя независимость. Средину между ними составляет работа над освобождением сердца от пристрастий.
Расхищение ума, многозаботливость и пристрастность — это еще не вся доля наша. Хоть они качествуют внутри, но все еще витают как бы на поверхности сердца. Приникнем же глубже вниманием к этому сердцу и прислушаемся к тому, что там. Упреждаю ваше соображение сравнением: путник в горах, он видит пещеру, вход в которую прикрыт разросшеюся травою, внутри мрак. Приложив ухо, он слышит там шипение змей, рычание и скрежет зубов диких зверей: это образ нашего сердца. Случалось ли вам когда наблюдать за движениями его? Попробуйте сделать это, хотя в продолжение небольшого времени, и смотрите, что там делается: получили неприятность — рассердились; встретили неудачу — опечалились; враг попался — загорелись местью; увидели равного себе, который занял высшее место, — начинаете завидовать; подумали о своих совершенствах — заболели гордостью и презорством. А тут человекоугодие, тщеславие, похоть, сластолюбие, леность, ненависть и прочее — одно за другим поражают сердце, и это только в продолжение нескольких минут. Все это исходит из сердца и в сердце же возвращается. Справедливо один из подвижников, внимательных к себе, созерцал сердце человеческое полным змий ядовитых, то есть страстей. Когда загорается какая-либо страсть — это то же, как бы змий выходил из сердца и, обращаясь на него, уязвлял его своим жалом. И когда выникает (высовывается.- Ред.) змий — больно, и когда жалит — больно… Ужаливая, питается он кровию сердца и тучнеет; тучнея, делается более ядовитым и злым и еще более тиранит сердце, в котором живет. Так бывает не с одною только страстию, но со всеми, а они никогда не живут поодиночке, а всегда все в совокупности, заслоняя, но не истребляя одна другую. Таково сердце человека, работающего греху, кто бы он ни был. В противоположность этому, сердце святых свободно от страстей, или украшается бесстрастием. В средине стоят борющиеся со страстьми и похотьми под знамением подвигоположника Господа, в Его всеоружии.
Ну, что же? Поредел ли теперь для вас мрак, сокрывающий наше внутреннее? И если поредел, то на радость ли, или на горе? Горе рассеянным, многозаботливым, привязанным к чувственному и терзаемым страстями!.. Блаженны, напротив того, души, внимательные к себе, успокоивающиеся в Боге, отрешившиеся от всего и очистившие сердце свое от страстей! Благословенны и труды тех, которые, оставя пагубы первых, стремятся востечь (восходить.- Ред.) к блаженству вторых!

    САМОИСПРАВЛЕНИЕ
Все мы знаем, что надо принадлежать сердцем исключительно Господу и все, малое и великое, обращать на угождение Ему единому, но когда приходится приступить к делу, отрешиться от всего, мы прибегаем к разным оговоркам, чтоб остаться при своих привязанностях: «Где нам! — говорят.- Эта высокая жизнь принадлежит только избранникам, а мы хоть кое-как. Кто избран, тот особенно и призывается, как, например, апостол Павел и прочие». А эти избранники разве не сами пошли по зову Господа? Разве связанными влекла их благодать? Нет, услышали слово, покорились и устремились к Господу. Положим, что есть особые избранники и что у них все особо, но есть ведь и общий для всех путь — вот этим общим путем и пойдем. Обще же мы все избраны; коль скоро слово истины коснулось нашего слуха — значит, мы избраны. Нас зовет Господь, и мы безответны, если не пойдем вслед Его. Посмотрите, как обращались другие. Один услышал: не скрывайте себе сокровищ на земле (Мф.6:19) — и все оставил; другой прочитал: всуе мятется человек, сокровиществует, и не весть кому соберет я, — оставил суету, и вступил на твердый, прочный путь благоугождения; третий взглянул на Распятие с надписью: «Вот что Я для тебя сделал; что делаешь ты для Меня?» — и всем сердцем предался Господу. Что ж, это разве все чрезвычайные требования? Да мы всякий день слышим и читаем тысячи подобных истин. Можно ли после этого считать себя непризванным? Нет, не за призванием дело, а за нами. Как обратились эти обратившиеся? Сознали, что нет жизни, кроме жизни в Господе, и переменили свою неподобную жизнь. Так бывает и у всех. Внутреннее изменение, или перелом зависит от добросовестности в отношении к познанной истине, а такая добросовестность всегда зависит от нас. Во внутреннее святилище сердца из посторонних никто не войдет: там все решает сам человек с своею совестью и сознанием. Станем же сами в себе пред лицом Бога, воспроизведем живее все, чего хочет Бог, и, сознав неотложность того для нашего спасения, положим в сердце своем так: отселе начну принадлежать Господу всем сердцем и работать Ему одному всеми своими силами — и совершится наше избрание, которое и есть сочетание нашей решимости с призванием Божиим. Господь близ; Он ко всем приходит и толцет (стучит.- Ред.) в сердце — не отворит ли кто. Если сердце — замкнутый сосуд, то кто виноват? Всему виною наша недобросовестность в отношении к познанной истине. Если бы этого не было, все и всегда были бы устремлены ко Господу.
И много ли требуется? Ведь мы не совсем же чуждаемся Господа. Только угождение Ему стоит у нас не на первом месте, не есть главное наше дело, а как бы приделок. Дело же у нас — угождение себе, угождение людям и обычаям мирским. Поставьте теперь угождение Господу на первом месте и перестройте все прочее по призванию одной этой цели, и ваше внутреннее настроение изменится. Во внешнем останется все то же, только сердце станет новое. Вот и все. Много ли это?

    БЛАЖЕНИ МИЛОСТИВИИ (Мф.5:7)
Всякому просящему у тебя дай, — заповедует Господь (Лк.6:30). Это одна из первых заповедей в христианстве, о ней часто напоминают и Господь, и святые апостолы и, чтобы расположить нас ревностнее исполнять ее, оградили ее самыми трогательными побуждениями и самыми поразительными угрозами. Всякий это знает и всякий, по совести, считает себя обязанным помогать нуждающимся по силам своим. Между тем, если пересмотреть дела наши построже, то не найдется, может быть, ни одного дела, которое исполнялось бы нами с меньшим вниманием, как обязательное для нас вспомоществование нуждающимся. Помогаем кое-как, лишь бы отделаться от докучливого просителя, а иногда и совсем отказываем — и не большею ли частию последнее? И чего не придумали скупость и своекорыстие, чтоб оправдать свою холодность к нуждающимся! Ложность прошений, праздность просителей, свои недостатки, тяжелые времена, необходимость запасаться самим на черный день и прочее. Все эти мысли ходят между невнимательными к долгу своему в речах и поговорках, заходят и к внимательным и их нередко сбивают с правого пути действий.
В то время, когда надо помогать, прежде всего приходит на мысль: «Да нуждается ли просящий — кто его знает! Привык — и просит, а нужды, может быть, не имеет никакой». Кто говорит, бывают и такие, но знаем ли мы наверно, что то лицо, которое стоит перед нами, действительно принадлежит к этому классу? А если не знаем, так зачем же подозревать, и тем паче отказывать по одному только подозрению? А может быть, это — мать, которая оставила дома голодных детей, или отец семейства, у которого жена больна и дети раздеты, или сироты, старшие из сирот бесприютных? Таким, конечно, вы не откажете. Но смотрите так и на всех просящих у вас и не оскорбляйте их подозрением. Что, если действительно нуждающийся, у которого и без того тяжело на сердце, прочитает в глазах ваших такое подозрение? Ведь это только увеличит скорбь и тяготу его, и, вместо утешения, он отойдет от вас еще с большею скорбью. Хорошо ли это? То, что у него не мутно в глазах, лицо не искажено, поступь тверда и одежда не в заплатах, — так он уж, значит, и не стоит вашего милосердия? Так что ж, вы разве хотите, чтоб он дошел до последней крайности, которая, быть может, и начнется тотчас вслед за вашим отказом? Да разве заповедь Спасителя только тех хочет прикрыть, которым уж некуда деваться, которые не имеют ни крова, ни пищи, ни одежды, ни сил? Нет, для помощи такого рода людям не нужна особая заповедь. Он говорит: всякому просящему у тебя дай. Вы и будете давать; только поставьте себе правилом не подозревать просящего, не рисовать позади его картины предполагаемого довольства, а скорее картину крайней нужды и действительно гнетущую его скорбь. Тогда само сердце не даст вам покоя до тех пор, пока вы не облегчите его участи. Ныне много распространяют подозрений на бедных, но на все эти подозрения можно поставить одно решение: удостоверьтесь, кто именно просит не по нужде или не на нужду, такому и не давайте, а отказывать всем потому только, что есть ложные просители — грех. Святой Иоанн Милостивый не так делал: он не отказывал даже и тем, о коих все знали, что они не бедны, и когда ему говорили об этом, он ответствовал: «Верно, в ту пору они терпели крайнюю нужду».
Иногда от просителя мы обращаемся к себе и говорим: «Да где же взять? Едва достает на свои нужды, с трудом сводим концы с концами». Когда не из чего давать, то никто к тому и не обязывает. Подавать должно от избытков: аще усердие предлежит, говорит святой апостол Павел, по елику аще кто имать, благоприятен есть, а не по елику не имать. Не 6о да иным убо отрада, вам же скорбь (2Кор.8:12-13). Но только правда ли, что у нас ничего не остается за удовлетворением своих собственных нужд? Кроме того, разумно ли определено у нас то, что следует считать своею нуждою? Нужда ведь такое дело, которое очень можно и сократить, и расширить. Исключите расходы на то, что считают нужным привычка, прихоть, тщеславие, пустые требования мира, удовольствия света, — сколько будет оставаться в пользу нуждающихся!.. Положим, что даже и этих ненужных нужд нет, стоит только захотеть, тогда и из самой существенной нужды, из пищи, одежды и прочих потребностей благоразумие всегда сумеет отделить часть Христову. Нуждами отговариваются от вспомоществования только скупцы да расточители.
Говорят еще иногда: «Чего праздно шатаются! Работали бы и таким образом доставали бы себе хлеб!» Требование самое справедливое. И апостол заповедует трудиться, делая своими руками, чтоб не только удовлетворять своим нуждам, но иметь что подать и требующему (см. Еф.4:28). Но, отговариваясь под таким предлогом от вспомоществования, уверены ли вы, что просящий может трудиться? Старому, малому и немощному куда уж там трудиться! Но пусть он и может трудиться, да есть ли у него работа? Иной и готов бы работать, да не к чему рук приложить. В притче о делателях одна часть их до одиннадцатого часу, то есть почти до полуночи не имела работы оттого, что никто не нанимал. Но пусть и работа будет, да такова ли она, чтоб доставляла средства на все потребности? Как часто трудятся день и ночь, а все томятся нуждами, особенно когда один работает для многих. Хорошо говорить: трудись, но надобно наперед устроить так, чтобы просящий мог пропитать трудом своим и себя, и других. Тогда отказывайте ему, а без того отказывать — все то же, что заставлять его умирать с голоду.
И чего не говорят люди в извинение своей неподатливости и жестокосердия! Один говорит: «Тяжелые времена! Куда уж тут думать о других, хоть бы себя-то прокормить!» Другой: «Себе нужно, надо припасать денежку на черный день». Третий: «Да разве я один что ли? Есть подостаточнее меня — подадут». Четвертый: «Ну, что же, я и подаю, что попадается под руку». Рассудите милостиво, есть ли тут что-нибудь похожее на правду? Тяжелые времена, говорят, но если они тяжелы для людей достаточных, то во сколько раз тяжелее для бедных? Значит, не прекращать, а увеличивать следует в таких случаях вспомоществование. Надо, говорят, припасать на черный день, положим, что надо, но ведь и на это должна быть мера. Иначе наши воображаемые будущие нужды никогда не позволят нам помочь бедным в их действительных нуждах. Притом, будущее от нашей ли предусмотрительности зависит или от устроения Промыслом Божиим? Уж, конечно, от последнего. Ну, так привлеките ж к себе милость Божию вашим милосердием к нуждающимся, и тогда будете иметь верный залог благоденствия в будущем. Укажите мне пример, что какой-либо дом разорился от щедродательности неимущим! А я вам укажу тысячи таких, которые пошли по миру от расточительности… Другой, говорят, подаст — да подаст ли другой-то? А если и он так же скажет: другой подаст, а там третий и четвертый, — не будет ли это значить то же, что оставить бедного на произвол судьбы? Нет, не так. Господь послал этого бедного именно тебе — ты и помоги ему, не пропускай случая, который, может быть, не повторится. «Я ведь подаю, — говоришь ты, — что попадается и когда придется»; хорошо, но значит ли это подавать во всей широте долга и по всей мере возможности? Значит ли это обращать все внимание и усердие к сему святому делу? И не эта ли небрежность бывает причиною, что пособие попадает не в должные руки и употребляется не как следует? Подаешь кому придется, а тем кто поможет, которых стыд удерживает дома и которые молча терпят, может быть, более, чем вопиющая о себе нужда? Нет, истинно христианское сердоболие не довольствуется этим; оно само спешит в места бедности, чтобы своими руками осязать раны ее и тотчас же приложить потребный целительный пластырь.
Вот сколько придумано врагом злых помышлений, чтоб отвлекать и добрых людей от вспомоществования! Признаемся, что в большей или меньшей мере мы все, по временам, увлекались ими. Положим же отселе в сердце своем не поддаваться им более, ибо если все они так слабы пред нашим простым рассуждением, то как устоять им на суде правды Божией, которая видит все — и в делах, и в чувствах сердца до последних сокровенностей?
Блажени милостивии!

    ВОЦАРЕНИЕ ГОСПОДА ВНУТРЬ НАС
Царствие Божие внутрь вас есть, сказал Господь (Лк.17:21), научая народ делу спасения. Если Царствие Божие там, где царствует Бог, то искать Царствия Божия, которое внутри нас есть, значит искать того, чтобы Бог воцарился в нас, царствовал над нами. Все дело, следовательно, за тем, чтобы воцарить Господа внутри нас. Над чем же воцарить? Над всем, что есть в нас: над мыслями, желаниями, чувствованиями, делами. Всякую силу нашу надо привесть к подножию престола Его и показать Ему, да царствует Он над умом нашим, нашею волею и нашим сердцем.
Как это бывает и когда?
Бог есть царь ума нашего, когда ум, чрез покорность вере усвоив себе все, сообщенное нам в святом Откровении, думает о едином Боге и о всем сущем и бывающем судит по Богу.
Бог есть царь нашей воли и совести, когда, напечатлев в себе заповеди Божий и положив их непреложным для себя законом, мы ни в малом, ни в великом не позволяем себе отступать ни на одну йоту от сознанной воли Божией.
Бог есть Бог сердца нашего, когда, ощутив сладость Божественного, оно отвергает все земные сласти и, ни в чем земном не находя вкуса, все живет на небе — там, где и полагает сокровище свое.
Но Царствие Божие отвнутрь простирается и вовне, ибо, когда все сказанное совершится внутрь нас, тогда и все внешнее перестраивается по тому же духу и направлению. По тому же духу начинают действовать и язык, и глаза, и слух, и все другие чувства; тем же духом направляется тогда всякое движение и всякое действие вовне, наедине, в семействе, на должности, в обществе и во всех житейских отношениях, словом — тогда во всех проявлениях нашей жизни внутренней осязательным правителем бывает Бог, что и печатлеется во внимании всех по слову Господа: тако да просветится свет ваш пред человеки, яко да видят ваша добрая дела и прославят Отца вашего, Иже есть на небесех (Мф.5:16).
В ком воцарился Бог внутри, того вы видите участвующим во всех делах, к каким обязывает его положение его в обществе, но в них он только внешно, внутренно же весь в Боге, от Коего и исходят для него мановения на всякие дела и начинания, на число их, широту и образ совершения. В таких людях осуществляется именно то, что заповедует апостол: да имущии жены, яко не имущии будут, и плачущии, якоже не плачущии; и радующиися, якоже не радующиеся, и купующии, яко не содержаще, и требующии мира сего, яко не требующе (1Кор.7:29-31).
Так-то. Кем взыскано и обретено Царствие Божие, в том бывает Бог всяческая во всех (1Кор.15:28), так что, как на небе почивает Он на херувимах и серафимах, так почивает и в нем, на всех силах его духа, который и сам, срастворившись в нем сознанием и самодеятельностию, все и внутренно, и внешно направляет к угождению Ему единому, возлюбив Его всем сердцем, всем помышлением и всею крепостию своею (Лк.10:27).

    ОБЛАСТЬ, ИСКЛЮЧАЮЩАЯ ПРОГРЕСС
Есть область, не подлежащая уже поновлениям именно потому, что, будучи обновлена однажды, она пребывает неизменно новою и всеобновляющею. Древняя мимоидоша, сказал апостол, се, быша вся нова (2Кор.5:17). А за тем что? Чаяние твари откровения сынов Божиих чает (Рим.8:19); мы, говорит, воздыхаем, и вся тварь воздыхает с нами. О чем же? Об освобождении от работы тления. Когда? В будущее возустроение всего (см. Рим.8:20-23). Таким образом, после обновления человечества в Господе Иисусе Христе благодатию Святого Духа чрез апостолов — обновления, действующего и доныне в Святой Церкви Божией, желать и ожидать с воздыханием благоволено нам только одного обновления — обновления всей твари, имеющего последовать при кончине мира. До того же времени нам надлежит пребывать во всем спасительном устроении, которое предано Господом Церкви Святой на хранение непреложное. Застой, думаете? Нет, в том-то именно и сокрыт истинный оживительный, приснодвижущийся дух. Само устроение христианства — точно, неподвижно, но всякий вступающий в него и проходящий его, с первой минуты став причастником обновления, потом постепенно крепнет в нем, пока не облечется совершенно в нового человека, созданного по Богу в правде и преподобии истины (Еф.4:24). В этом-то и заключается таинство, сокрытое от премудрых и разумных и открываемое только младенцам по духу веры.
Для христианина истинное обновление уже завершено. Все другие поновительные приемы не должны касаться той его стороны, по которой он есть христианин. Эта часть окончательно определена и должна оставаться неприкосновенною. Пусть все вокруг нас движется и изменяется — мы не должны увлекаться тем, потому что во всем этом может быть много такого, что идет наперекор Христовой истине и христианскому убеждению.
Непрестанно изменяются и поновляются формы слова человеческого — и пусть. Но если во всех многоречивых произведениях его вы редко встречаете, или и совсем не встречаете того, что выражает существо христианства, то знайте, что оно приняло ложное направление, и не подражайте ему.
Быстро идут науки вперед — и пусть. Но если они допускают выводы, противные откровенным истинам, то ведайте, что они уклонились на распутье лжи, и не идите вслед их.
Размножаются повсюду удобства жизни — и пусть. Но это никак не может изменить той истины, что узкие врата и тесный путь вводят в живот вечный, и кто стал бы проповедовать противное сему, тот проповедовал бы ложь. Не слушайте его!
Утончаются формы взаимных отношений в виде гуманности, цивилизации — и пусть. Но да не обольстит кто-либо вас лестью, будто в угоду всему этому истина может подать руку лжи, дух — плоти, Христос — велиару. Кто стал бы утверждать так, в том нет истины. Не имейте части с ними!
Изобретается все к упрочению благоденствия на земле — и пусть. Но то несомненно, что это никогда не дойдет до того, дабы уже не нужно было, по обетованию Божию, чаять нова небесе и новы земли (2Пет.3:13). Кто решился бы настаивать на этом, тот пошел бы против истины. Уклоняйтесь от такого!
Так и во всем. Следует утвердить в себе сознание духа веры и жизни христианской и, храня его непоколебимым, все несогласное с ним отвергать. Такое сознание будет для нас то же, что утес среди волн морских. Мы в мире живем, и потому нельзя не сталкиваться с тем, что в нем происходит, но в том, что сталкиваемся, еще не лежит какая-нибудь необходимость увлекаться всем наряду с другими. Напротив, тут-то и призыв сознавшим истину стоять за нее и обличать ложь.

    РОЖДЕННЫЙ ОТ БОГА, ГРЕХА НЕ ТВОРИТ (1Ин.3:9)
Как же это мы и в себе, и вокруг себя видим царствующий грех? Обетование Божие не верно что ли, или благодать Божия обессилела? Ни то, ни другое: елика бо обетования Божия, в Том ей и в Том аминь (2Кор.1:20), а в ком благодать, тот все может о укрепляющем его Иисусе Христе (Флп.4:13). Причина такому горестному явлению не в Боге, а в нас самих, в том, что мы с своей стороны не употребляем обязательных для нас условий и не пользуемся как должно указываемыми нам средствами. Врач не виноват в неуспехе лечения, когда больной не слушает его указаний и не употребляет прописываемых ему лекарств.
Кто не борется с грехом, тот не одолевает его; кто не одолевает, тот падает в грех и пребывает в нем. Напротив, кто противится греху и нудит себя на добро, тому всегда готова помощь благодатная; укрепляемый ею, он хоть и не без труда, но всегда может уклониться от зла и сотворить благо. Стало быть, главное наше дело — борьба с грехом. Борющемуся надо иметь оружие, а потом знать, против кого воевать и как воевать.
Оружия против греха следующие: молитва, хождение в церковь, всестороннее послушание, чтение слова Божия и святых отцов, трезвенное внимание к себе, телесный труд, бдение, поклоны, уединение, хранение чувств, воздержание, пост. Все эти оружия вытекают из свойства самой борьбы и все существенно необходимы в деле духовной брани.
Но положим, что кто-нибудь вооружился всеми ими, — все ли он сделал? Нет, надо еще действовать ими и действовать не кое-как, а целесообразно, иначе они не принесут ему всей пользы. Иной, например, берется читать духовное и все читает, все читает, до утомления, а сам себе не уяснил наперед, для чего это надо делать и чего таким занятием нужно стараться достигнуть. Иной примется поститься и постится без жалости, до истощения сил, а сам себе не определил, для чего именно ему надо поститься и в какой мере, и что имеется при этом в виду. Я привожу эти примеры не затем, чтобы подать повод судить неблаговолительно об указываемых оружиях, но затем, дабы показать, что неблагоразумное действие ими и ненаправление их к должной цели отнимают у них присущую им силу — преодоление греха. Как именно надо действовать, я определю кратко. Не следует ставить целью всеоружия христианского самые всеоружия; не следует ставить целью поста только пост, целью уединения — только уединение, целью поклонов — только поклоны: цель всего этого должна быть вне, в определении и побеждении живущего в нас греха.
Что такое живущий в нас грех? Самолюбие, со всем полчищем страстей, вытекающих из него. Самолюбие — корень, из которого вырастает гордость, своекорыстие, чувственность. Это главные стволы греховного дерева, от них идут отпрыски — тщеславие, ненависть, зависть, гнев, уныние, похоть. Не будь этих страстей, мы всегда действовали бы правильно, жили бы по заповедям Божиим без всякого труда. Отчего, например, купец обмеривает или берет лишнюю цену? От корысти; не будь корысти, он так не поступал бы. Отчего бранятся и даже дерутся, примером, на дуэлях? От гнева; не будь гнева, все дела улаживались бы мирно. Отчего один другому делает зло? От ненависти или зависти; не будь этих страстей, не было бы и злодейств. Словом, если б не было в нас страстей, мы все жили бы свято и непорочно, в мире и любви, во взаимном вспомоществовании и содействии друг другу. Стало быть, страсти суть главные наши враги, их-то особенно надо нам и побивать, против них-то направлять всю воинственную духовную силу, или все наше духовное всеоружие. Если мы этого не сделаем, то потрудимся напрасно и со всеми этими оружиями не получим никакого успеха; тяготу вооружения понесем, а победного венца не получим; мало того — сами себя можем поранить этим оружием. Отсюда вот какой общий вывод: прими все оружия духовные и действуй ими мужественно и бодренно, но действуй не кое-как, а с определенной целью, направляя их против определенно известной тебе и борющей тебя страсти.
Теперь укажу коротко, как надо бороться, или вести брань и действовать духовным оружием.
1. Не задумывайте поднимать войну против всего полчища страстей — не совладаете, а вооружайтесь всякий раз против той страсти, которая воюет на вас. Одолевает гордость — боритесь с гордостью, одолевает гнев — боритесь с гневом, одолевает зависть — боритесь с завистью, какой враг перед вами, того и бейте, на того и устремляйте все воинские силы ваши и все ваше внимание. Погонитесь искать других — этот нападет сбоку или в тыл, и победа проиграна.
2. Поспешите отделить себя от врага и противопоставить себя ему, а его себе. В духовной брани не то, что в чувственной: тут враг стоит против тебя и виден, а в духовной — и враг, и мы все в одной душе и в одном сердце. Вся беда наша оттого, что мы не умеем отделить себя от врага и разъединиться с ним; думаем, что страстное движение, тревожащее нас, — это мы, наша природа, и спешим удовлетворять ей, между тем как оно — не наша природа и не мы, а враг наш. Это заблуждение есть источник всех наших грехопадений и неправых дел. Если бы мы на первых порах успевали отделять страсть от себя, то стремились бы не удовлетворять, а противостоять ей.
3. Отделив от себя беспокоящую нас страсть и сознав ее врагом своим, начинайте воевать против нее, бороть ее, перебирая одно оружие за другим, пока она не убежит или не спрячется от вас, или пока не успокоится душа. Поститесь, молитесь, читайте, размышляйте, уединяйтесь, сходите к отцу духовному, ступайте в церковь, кладите дома поклоны, словом — употребите все, что находите пригодным, чтоб только одолеть врага. Иногда страсть сразу скроется, иногда долго борет — наше дело не ослабевать и терпеть в подъятии воинственных подвигов, пока душа не успокоится совершенно.
4. Враг прогнан, страсть погашена, душа успокоилась, но это еще не значит, чтобы та или другая страсть была поражена насмерть, нет, она только притаилась, устранилась на время, хотя и пораженная. Новый случай — и она тотчас встанет, хоть и не с тою уже силою. Вы одолели страсть в известном случае, но таких случаев она найдет тысячи и снова начнет бороть и вызывать на брань. Это значит, что христианину никогда не должно слагать с себя всеоружия; он — бессменный воин, который всегда должен быть готовым на брань. Вот в этом-то смысле и сказано: претерпевый до конца, той спасен будет (Мф.10:22).
Вот и вся программа брани! Сознав врагом своим в эту минуту борющую вас страсть, начинайте поражать ее оружием своим, употребляя то то, то другое, пока ее прогоните. Прогнали — стойте и смотрите, и ждите снова нападения со стороны той же или другой какой-либо страсти. Когда нападет, и с нею поступайте так же, как и с тою, с которою боролись и которую, по милости Божией, победили. Так всякий день, всякий час и каждую минуту.
Когда же конец? Определить этого нельзя. Можно сказать только то, что чем кто бодреннее борется, не поддаваясь никакому страстному влечению, тем скорее начинают ослабевать в нем страсти, и, по мере того, как длится такая неуступчивая брань, мир и тишина начинают водворяться в душе. С продолжением времени она приходит в тихое и мирное устроение, в котором, как в полночной тишине, начнет царствовать глубокое безмолвие — знак, что враги далеко прогнаны или положены на месте.
Помоги, Господи, всем нам получить такое благо!

    НЕОБХОДИМОСТЬ И СВОБОДА
Всеправящая десница Божия имеет два закона для Своих действий: иначе действует она на мир вещественный, иначе на разумных тварей. Мир вещественный неуклонно идет по положенным в нем силам и законам к указанной ему цели, тут нет места произволу. Только ради высших нравственных целей Божественное мановение приостанавливает, ускоряет или изменяет такое течение на время, и то лишь в известном месте и случае, оставляя его, кроме сего, неизменным всюду.
Не то в отношении к разумным тварям, для которых мир вещественный есть только место развития, поприще и сцена действования. Господь и здесь назначает частные и общие цели, но к достижению их никого не связывает, а ожидает, чтобы разумно-свободные твари сами сознали эти цели и сами себя определяли свободно к достижению их. Кто входит в намерения Божий, тот ублажается и блаженствует; кто не хочет войти и уклоняется от них, тот становится отверженным и страдает. Но такое уклонение некоторых не делает того, чтобы намерение Божие осталось неисполненным. Одни лица не исполнили, другие вступят на место их, чтобы исполнить; если и эти не исполнят, воззваны будут третьи и четвертые, пока, наконец, явятся такие, которые верно их исполнят.
Неизменность законов промышления Божия относительно разумных тварей состоит в неизменности целей, а исполнителям их предоставлен полный произвол, полная свобода и, стало быть, изменчивость.
Следовательно, задача и частных лиц, и целых обществ, и государств состоит в том, чтобы войти в намерения Божии и исполнять их, попасть на путь промышления Божия и идти по нему. Народ, верный указаниям Божиим, благословляется и благоденствует, стоит и крепнет; народ, перестающий быть им верным, слабеет по мере своей неверности.

    ЧИН ПРАВОСЛАВИЯ
Редко бывает, чтоб совершающийся в воскресенье первой недели Великого поста чин Православия проходил без нареканий и упреков не с той, так с другой стороны. Иным кажутся церковные анафемы негуманными, иным — стеснительными. Все такого рода предъявления, может быть, и уважительны в других случаях, но уж никак нейдут к нашему чину Православия.
Что такое Святая Церковь? Это — общество верующих, соединенных между собою единством исповедания богооткровенных истин, единством освящения богоучрежденными таинствами и единством управления и руководства богодарованным пастырством. Единство исповедания, освящения и управления составляет устав этого общества, который всяким вступающим в него должен быть исполняем неотложно. Вступление в общество обусловливается принятием сего устава, согласием на него, а пребывание в нем — исполнением его. Посмотрите, как распространилась и распространяется Святая Церковь. Проповедники проповедуют; из слушающих одни не принимают проповеди и отходят, другие принимают и вследствие сего освящаются святыми таинствами, поступают под руководство пастырей и воцерковляются. Вступая в Церковь, они сливаются со всеми, объединяются и, пока составляют едино со всеми, до тех пор и в Церкви пребывают.
Из этого простого указания на ход образования Церкви видно, что Святая Церковь как общество составилась и стоит, как и всякое другое общество. Так и смотрите на него, как на всякое другое, и не лишайте его прав, усвояемых каждому обществу. Возьмем, например, общество трезвости. У него есть свои правила, исполнять которые обязуется всякий член, и всякий член его потому и член, что принимает и исполняет его правила. Случись же, что какой-либо член не только отказывается от исполнения правил, но на многое смотрит совсем иначе, чем общество, даже восстает против самой цели общества и не только сам не хранит трезвости, но и других подбивает к тому, понося самую трезвость и распространяя противные ей понятия, — что обыкновенно делает общество с такими? Сначала увещевает, а потом исключает из среды своей. Вот и анафема! И однако ж никто против этого не восстает, никто не укоряет общество в бесчеловечии; напротив, все признают, что общество действует совершенно законно и что если бы оно стало действовать иначе, то не могло бы существовать. За что же укорять Святую Церковь, когда она действует подобным же образом? Ведь анафема есть не что иное, как отлучение от Церкви, или исключение из среды своей тех, которые не исполняют условий единения с нею, начинают мудрствовать иначе, чем она, иначе, нежели как сами обещались, вступая в нее.
Посмотрите, какие лжеучения и какие лжеучители отлучаются. Отвергающие бытие Божие, бессмертие души, Божественное промышление, не исповедующие Пресвятыя Троицы, Отца и Сына и Святаго Духа — Единого Бога, не признающие Божества Господа нашего Иисуса Христа и искупления нашего крестною Его смертью; отметающие благодать Святаго Духа и Божественные таинства, подающие ее, и прочее. Видите, каких предметов они касаются! Таких, собственно, по коим Святая Церковь есть Церковь, на которых она утверждается и без которых она не может быть тем, чем есть. Следовательно, те, которые вооружаются против таких истин, суть то же в Церкви, что в житейском быту люди, покушающиеся на жизнь и достояние наше. А ведь ворам и разбойникам не позволяется действовать свободно и безнаказанно нигде, и когда их вяжут и предают суду и наказанию, никто не считает этого негуманным, или стеснением свободы, напротив, в этом самом усматривают дело человеколюбия и обеспечение свободы в отношении ко всем другим членам общества. Если вы здесь так судите, то судите так же и об обществе церковном. Лжеучители — ведь это воры и разбойники; они расхищают собственность Церкви, развращают и губят членов ее. Что же, неужто она поступает худо, когда вяжет их, судит и извергает вон? И разве с ее стороны было бы человеколюбиво, если б она равнодушно смотрела на действия таких лиц и предоставляла им полную свободу губить всех? Какая мать позволит змее свободно подползти и ужалить свое дитя, еще малое и не понимающее угрожающей ему опасности? Если бы в ваше семейство ворвался разбойник или втерлась какая-нибудь развратница, и первый начал бы душить и резать ваших детей, а последняя развращать вашего сына или дочь, что ж, вы равнодушно смотрели бы на их действия из опасения прослыть негуманными и отсталыми? Вы не вытолкали бы их вон и не затворили бы для них дверей вашего дома? Смотрите таким же образом и на действия Святой Церкви. Видит она, что являются люди, растленные умом, и вносят тлю свою в среду других, и восстает против них, и гонит их вон, да кроме того предостерегает и других: «Смотрите, вот такой-то и такие-то хотят губить вас, не слушайте их и бегите от них!» Церковь в таком случае исполняет долг материнской любви и, следовательно, поступает человеколюбиво, или, по-нынешнему, гуманно.
У нас теперь много расплодилось нигилистов и нигилисток, естественников, дарвинистов, спиритов и вообще западников, — что ж, вы думаете, Церковь смолчала бы, не подала бы своего голоса, не осудила бы и не анафематствовала их, если бы в их учении было что-нибудь новое? Напротив, собор был бы непременно, и все они, со своими учениями, были бы преданы анафеме; к теперешнему чину Православия прибавился бы лишь один пункт: «Бюхнеру, Фейербаху, Дарвину, Ренану, Кардеку и всем последователям их — анафема!» Да нет никакой нужды ни в особенном соборе, ни в каком прибавлении. Все их лжеучения давно уже анафематствованы в тех пунктах, которые упомянуты выше. Видите ли теперь, как мудро и предусмотрительно поступает Церковь, когда заставляет совершать нынешний оклик и выслушивать его! А говорят, несовременно. Напротив, теперь-то и современно. Может быть, лет за полтораста назад оно было и несовременно, а по нынешнему времени не то что в губернских городах, но во всех местах и церквах следовало бы ввести и совершать чин Православия, да собрать бы все учения, противные слову Божию, и всем огласить, чтобы все знали, чего надо опасаться и каких учений бегать. Многие растлеваются умом только по неведению, а потому гласное осуждение пагубных учений спасло бы их от гибели.
Кому страшно действие анафемы, тот пусть избегает учений, которые подводят под нее; кто страшится ее за других, тот пусть возвратит их к здравому учению. Если ты, неблаговолящий к этому действию, — православный, то идешь против себя, а если потерял уже здравое учение, то какое тебе дело до того, что делается в Церкви содержащими ею? Ты ведь уже отделися от Церкви, у тебя свои убеждения, свой образ воззрений на вещи, — ну, и поживай с ними. Произносится ли, или нет твое имя и твое учение под анафемой — это все равно: ты уж под анафемой, если мудрствуешь противно Церкви и упорствуешь в этом мудровании. А ведь тебе придется вспомнить о ней, когда для тебя, лежащего в гробу хладным и бездыханным, потребуется разрешительная молитва.

    ПУСТЫННОЖИТЕЛЬСТВО В МИРЕ
Есть удаление от мира телом — это удаление в пустыню, но можно удалиться от мира и оставаясь в мире — это удаление от него образом жизни. Первое не для всех уместно и не всем под силу, а второе обязательно для всех и всеми должно быть выполняемо. Вот к этому-то и приглашал нас в своем каноне святой Андрей, когда советовал удалиться в пустыню благозаконием.
Брось обычаи мира и всякое твое действие, всякий шаг совершай так, как повелевает благой закон евангельский, — и будешь жить среди мира, как в пустыне. Между тобою и миром это «благозаконие» станет, как стена, из-за которой не виден будет тебе мир, хоть и перед глазами будет он у тебя, да не для тебя. У мира будут свои чередования и изменения, а у тебя свой чин и порядки: он пойдет в театр, а ты в церковь; он будет танцевать, а ты класть поклоны; он пойдет на гулянье, а ты останешься дома, в своем уединении; он будет упражняться в празднословии и смехотворстве, а ты в молчании и богохвалении; он в утехах, а ты в трудах; он в чтении пустых романов, а ты в чтении слова Божия и отеческих писаний; он на балах, а ты в беседе с единомышленными тебе или с отцом духовным; он в корыстных расчетах, а ты в богомыслии. Начертай во всем себе правила и порядки жизни, противоположные обычаям мира, — и будешь в мире вне мира, как в пустыне: ни тебя не будет видно в мире, ни мира в тебе. Таким образом, и в мире ты будешь пустынножитель.

    ТАЙНА БЛАГОДЕНСТВИЯ
Один ревнитель народного благоденствия вот что говорил о себе: «Жаль мне стало окружающего меня народа, и захотелось мне сделать его счастливым. Думал я: изобрету способ доставить ему достаток; имея довольство, он будет мирен, спокоен и весел. И точно, устроил так, что довольство в моем околотке поднялось. Но это не принесло счастья, мира и покоя народу моему. Ропот и зависть, ссоры, убийства, смятение, вражда возросли вместе с довольством. Горько мне было это видеть!
Однажды встречаю я инвалида, он двигался из церкви к богадельне. Глубокое спокойствие и отрада светились на лице его, и мне захотелось узнать тайну его жизни. Из беседы с ним я уверился, что он неподдельно счастлив, но счастлив не здешним счастьем, а тем, которого удостоверительно ожидал он в другой жизни. «По силе моей, — говорил он, — бегаю греха и делаю добро; в грехах своих каюсь Господу и стараюсь загладить их посильным трудом и терпеливым перенесением всего случающегося со мною и верю, что Господь не лишит меня Своей милости». После этого разговора я совсем изменил мысль об осчастливлении народа. Нет счастья на земле!»
Почему же нет? Есть оно. Возгрейте только в человеке веру в будущую жизнь, укажите верные условия к получению блаженства в ней и удостоверьте его, что в каком бы ничтожном состоянии ни находился он, это нисколько не лишает его возможности выполнить указанные условия и сподобиться блаженной вечности. Настройте так человека, и он будет счастлив, как бы худо ни шли внешние дела его. Настройте так целый народ, и целый народ будет счастлив, как бы ни был он скуден внешним благоденствием.

    КРЕСТОНОШЕНИЕ
Посреди Четыредесятницы Святая Церковь предлагает чествованию и поклонению нашему крест Господний. Что между прочим внушается этим? А вот что: смотри, — как будто так говорит Церковь каждому из нас, — как покойно висит Господь на кресте, не мечется, не рвется, а взошедши на крест, уже не сходил с него до тех пор, пока предал дух Свой Богу и Отцу. Так и ты: вступив в подвиг борения со страстями в видах угождения Господу, разумей себя распятым на кресте, пребывай на нем спокойно, не рвись и не мечись, и, особенно, отгоняй всякое помышление сойти с него до тех пор, пока не наступит минута и тебе сказать: Отче, в руце Твои предаю дух мой (Лк.23:46); не ослабляй то есть своей ревности, не допускай поблажек себе, не изменяй начатых подвигов, иди твердо болезненным путем самоотвержения, и он приведет тебя к блаженному успокоению в лоне Отца Небесного. Да дарует Господь всем нам пребыть навсегда в таком настроении!.. Решились угождать Господу — не покинем же этой решимости; вступили в подвиг — доведем же его до конца. А когда немощь начнет брать свое и колебать дух наш, поспешим всякий раз обставлять его возбудительными помышлениями, будем говорить духу нашему так: что ж делать, если нельзя иначе — или погибать, или быть на кресте самораспинания, пока есть в нас дыхание жизни. И Господь был на кресте, и все святые шли крестным путем. Конечно, трудно это и болезненно, — но разве труд этот без обетовании? О, недостойны страсти нынешнего века к славе хотящей явитися в нас! Далеко это? Но потерпим немного в постоянстве самоумерщвления и еще здесь начнем предвкушать ожидающее нас будущее. Нас поражают — и мы поражаем, а чрез это сами крепнем и врага истощаем, и чем больше будем делать отражений, тем сильнее будем становиться сами и тем слабее враг наш. А там из вражеского полчища один за другим начнут выбывать борющие нас, отстанут наконец и самые злые, неотвязчивые, и разве издали, как-нибудь стороною будут приражаться к нам. Вот и мир, а за миром и радость о Дусе Святе! И это может прийти скоро, нужно только положить законом -не поддаваться, не поблажать себе.
Но вот тут-то и беда наша. Кто первый враг-то наш? Саможаление — враг самый льстивый, самый опасный. «Послабь, — говорит, — немножко, ты утомился». Видите, какой добрый, за нас стоит! А послушай его — послабление одно поведет к другому, другое — к третьему, потом и все расслабнет, все строгости отойдут, и все порядки жизни благочестивой забудутся. Вместе с этим, мысли рассеются, похоти раздражатся, а ревность духа охладеет. Тотчас явится любимая страстишка, сначала выманит внимание, потом сочувствие, а наконец, и согласие. Нужен только случай — и грех готов. Вот и опять падение, опять омрачение ума, опять томление совести, опять нестроение и внутреннее, и внешнее. Дальше и дальше, падение за падением, и опять пойдет все по-старому. Да добро бы по-старому, а то хуже будет, ибо как после молнии темнота ночная становится еще темнее, так и после восстания от греха новые повторительные падения приводят бедную душу все в большее и большее расстройство.
Помог Господь — встали, ну и стойте! Что за смысл опять падать, когда мы знаем, что надо опять вставать, и уверены, что это восстание будет труднее? Уж начато дело — не бросайте. Трудно? Что делать — перемогитесь как-нибудь, день от дня все будет легче и легче, а там и совсем легко станет. К тому же не все труд и болезнь — Господь посылает и утешение, а тут и смерть скоро, и — всему конец.

    ВОССТАНИЕ И ПАДЕНИЕ
Милостив Господь наш ко всем грешникам. Он с клятвою обещался: не хощу смерти грешника, но еже обратитися… и живу быти ему (Иез.33:11), а мы сами, частыми своими падениями, доводим себя до того, что с нами ничего уже нельзя поделать.
Восстание от падения есть то же, что починка платья или дома или другой какой-нибудь вещи. Бывает же, что гнилую вещь чинят-чинят, да наконец и бросают, оттого что уж и чинить ее нельзя, не к чему рук приложить. То же может случиться и с душою. Господь ее исправляет-исправляет, а наконец и совсем бросит, оттого что частыми своими падениями она так может себя расстроить, что ее и поправить нельзя. На чем же утверждается возможность восстания нашего? На остающемся в нас добре, несмотря даже на то, что мы работали греху. Вот на это-то оставшееся добро и находит благодать, оживляет его и дает ему перевес над злом — человек и встает. Но каждое новое падение все более и более поедает наше добро, после каждого падения все менее и менее остается его в нас, значит, все менее и менее остается места, куда низойти может благодать, чтобы восстановить нас. Что удивительного, что наконец в рабстве греху мы истратим и все свое добро, и таким образом потеряем всякую возможность восстания!
Частое падение в грех образует привычку грешить, которая вяжет бедную душу и тирански держит ее у себя в рабстве. Пусть даже один грех обратится в привычку — он всю душу пленит, всею ею возобладает мучительски. Посмотрите, что делает паук со своею добычею? Часть за частью он опутывает ее тою же тонкою паутинкою, пока запутает всю; после этого жертва его хоть и делает некоторые движения, но они уж не сильны освободить ее. Так и грех, к которому частыми падениями привыкает человек: часть за частью поражает он в нем, пока исполнит собою и тело, и душу и пока не поработит его себе. Потом хоть и приходит иногда человеку на мысль бросить грех, но видя, как он запутан в нем, уже не решается поднять руку, чтоб выпутаться, и говорит отчаянно: «Куда уж мне бороться с грехом!» Так язычники, как пишет святой апостол, в нечаяние вложшеся предаша себе студодеянию в делание всякия нечистоты (Еф.4:19). Так евреи, заморенные рабством египетским, даже тогда, когда Моисей от лица Божия принес им обещание свободы, не верили, чтоб это могло исполниться.

    СТОЯНИЕ И ШЕСТВИЕ ВПЕРЕД В ХРИСТИАНСТВЕ
Есть люди, которые, не умея согласить неподвижность в христианстве с обязательным для христиан стремлением вперед, впадают в ошибку, пагубную для них и опасную для других. Вместо того, чтобы в стремлении вперед обновлять себя по образцу христианства, они хотят поновлять христианство по своим прихотям, не себя ему подчиняя, а его к себе приноравливая. Оставаясь тем же, чем есть, они воображают, будто идут вперед и других заманивают идти так же, посредством разных отмен и изменений в христианских порядках и в законах Церкви Божией. Порядок требует, чтоб устроение нас, заповедуемое христианством, оставалось неизменным, чтобы и мы подходили к нему, обновляясь и изменяясь в себе самих по образцу его, а они не себя хотят изменять, а христианство, и тем портят все дело, подрывая всякую возможность к действительному нашему совершенствованию.
Христианство, предлагая нам образец великого совершенства, подает и все потребные к тому средства. Оно есть лествица, возводящая на небо, путь, ведущий в живот, врачевство, исцеляющее все немощи и несовершенства наши. Эта лествица уже утверждена и многих возвела на небо, не перестраивать ее нужно, а восходить по ней. Этот путь уже испытан; он прост, виден для всех и верен. Для какой же надобности тратить время и труды на проложение нового пути или на исправление по-своему уже проложенного? Пролагая новый путь, можно по близорукости направить его в пагубу, а переделывая, только испортить и наделать рытвин и перекопов. Идти надо по указанному пути, а не вопить без смысла: «Не лучше ли сюда пройти, не лучше ли туда», праздно вперив очи невесть куда или без толку бегая взад и вперед. Врачевство христианства перед целым светом доказало и доказывает свою целительность на всех, кто пользуется им без всякого суемудрого умничанья; было бы непростительною ошибкою покушаться исключить из целительных его составов либо то, либо другое, либо третье. Рецепт этот составлен на небе и приготовляется из небесных веществ. Покушаясь поправить его, земнородные самонадеянно берут на себя дело, совершенно превышающее их силы и пагубное для них. Не исправлять лекарство, а пользоваться надо им в простоте веры, чтобы оздравиться его целительною силою. Понятно, кажется, что значит в христианстве стоять и идти вперед. Содержите христианство все, как оно есть и как оно хранится в Церкви Христовой, и твердо стойте в нем, не покушаясь ни изменять, ни поправлять что-либо; совершенствуйте непрестанно самих себя по образцу его, всячески стараясь достигнуть той меры, какую оно всем указывает, целясь его целительностью, стремясь, куда оно ведет, и неленостно восходя, куда оно возводит.
Но при этом надобно опасаться другого уклонения от правды, не менее пагубного. Иные погрешают насчет того, как должно стоять в христианстве, пребывая в нем неподвижным. По заблуждению, они включают в область неизменного устроения нашего спасения и то, что привзошло в благочестивую жизнь христиан или по потребностям времени, или по ненамеренным ошибкам, или, наконец, по намеренному злоупотреблению, не замеченному и не предотвращенному в свое время. Такие люди походят на тех, которые, находясь при дороге прямой и истинной, запутались в прилипчивую траву и вертятся на одном месте, воображая, что делают важное для себя и для других дело, и тяжесть ненужных уз и сопряженных с тем неприятностей считая ценными в очах Божиих подвигами веры и благочестия. Эти люди только образ благочестия имеют, силы же его отвергаются; это облацы безводни, от ветр преносими (2Пет.2:17), хоть издали и кажутся несущими благотворное орошение. Заграждая самим себе путь, сами себя томя голодом и жаждою, изобретая непитающую пищу и ненапояющую воду в виду истинного Дома Премудрости, в котором уготована обильная трапеза, предлагающая истинное брашно и истинное питие, они лишают себя чрез то истинно животворных сил и питательных соков — стоят и чахнут.

    ТРЕЗВЕНИЕ И БЛАГОРАССМОТРЕНИЕ
Два бдительных стража должен иметь воин Христов: трезвение и благорассмотрение.
Трезвение — понятно, но относительно благорассмотрения как узнать, что встретится в продолжение дня, и какие, потому, движения могут породиться в душе при различных встречах?
Конечно, всего предугадать нельзя, но многое можно предвидеть, особенно тем, у которых дела дня идут более или менее определенным порядком. Идя в какой-либо дом, можно наперед представлять, кого придется там встретить, о чем может быть речь и прочее, и потому полагать наверное, тщеславие или гнев, или другая какая-либо страсть будет там возбуждаема, и вследствие того готовиться к отпору. Пусть ничто из этого не встретится, но уж одно предположение будет держать душу в бдительной осторожности, а это много значит. Иной, пожалуй, скажет: «Да я тогда и придумаю, как поступить, когда встретится то или другое». Конечно, так, но может случиться и то, что прежде, чем возьметесь вы за соображение, сердце уже загорится страстью и одолеть ее, может быть, не будет уже возможности. Последнее обстоятельство более всего и делает необходимым предварительное приготовление себя к встрече с разного рода случаями. Много испытавшие и во многих случаях оставшиеся победителями легко выдерживают себя, что ни встретилось бы им, потому что, по многоопытности своей, они на все готовы, а начинающим лучше приготовляться наперед.
Для встречи непредвиденных случаев, выходящих из круга обычных дел, хорошо упражняться в намеренной мысленной брани; именно, при спокойном состоянии души представлять себя под влиянием тех или других чувствований и сердечных движений и тут же соображать, какой дать им отпор, или как поворотить душу на добрый лад. Например, в таком-то случае может подняться гнев от речей, от взора, от суждений — его надо укрощать такими и такими соображениями; там-то может возбудиться зависть — ее надо прогнать так и так, и прочее. Если провесть сквозь такого рода упражнения все неправые чувствования и движения, то едва ли какая вспышка страсти может застать нас врасплох или неготовыми. Упражнение такого рода приучает душу к изворотливости, или к сгибам, противоположным коренным наклонностям сердца, так что, приобретши к сему навык, можно без особенного затруднения переходить из страстного состояния в бесстрастное, а в этом-то и победа, или избегание брани, в этом-то и благорассмотрение.

    УСТАВ ЦЕРКОВНЫЙ
Хотите упорядочить свой внешний образ жизни — возьмите устав Церкви Святой, вникните в него хорошенько, и вы найдете, что им определяется наше поведение во всех, можно сказать, его подробностях. Тут определены пища, труд, отдых, пребывание дома и в храме, дела дня и ночи, словом — все. Например, вы пришли в храм: уставом уже определено, как надо стоять вам в храме, именно — тихо, не говорить, не зевать по сторонам, а внимать тому, что читают и поют. Садитесь за стол — в уставе указано, что и когда можно вкушать вам. Пришел час сна — в уставе сказано, как должно отходить ко сну по-христиански: помирись со всеми, исповедуй грехи свои пред Богом, помолись, обдумай, что ты сделал в мимошедший день. Так и на всякое дело есть свое правило в Церкви.
Христианину, члену Церкви, должно жить по-церковному, как, например, воин живет по-военному. Ныне особенно настоит нужда всем и часто напоминать об этом, потому что многие христиане, увлекаясь суемудрием, уже знать не хотят устава Церкви, считая его ниже своего ранга, а себя выше его. Нет, устав Церкви исходит от Бога. Кто уставу не покоряется, тот противляется Богу. Святые апостолы, мученики и все святые, пожившие по чину Церкви и живот свой в нем положившие, — свидетели того, что в нем ничего нет произвольного и суемудренного, а все учреждено с мудрою соразмерностию и сознанием нужды и возложено на всех, как долг.

    ДУХ ЖИЗНИ
Нельзя жить без духа жизни; всякий живущий чем-нибудь непременно воодушевляется. А свойственный нам, христианам, дух есть дух Христов, который только и должен одушевлять нас, подчиняя своей власти все другие и делая их служебными себе орудиями. Дух Христов состоит в том, чтобы все творить во славу Божию и свое спасение.
Противоположный духу сему есть дух мира, по велению которого в богозабвении действуют неутомимо, гоняясь за пустыми, мечтательными целями, никогда их не достигая и никогда не услаждаясь покоем достижения. Иначе именуется он духом лестчим (1Тим.4:1), который под разными благовидностями увлекает многих, преобразуясь в ангела светла. Например, нельзя не приобретать; но кто с забвением Бога и святого Его закона предается любоиманию, тот воодушевлен духом недобрым; приобретай, но только в Боге и для Бога. Нельзя не иметь приятностей в жизни — иначе жизнь не в жизнь; но кто поставляет целью себе одни утехи и удовольствия, тот уклонился не на добрый путь. Надо стараться иметь доброе имя; но кто хлопочет только о том, чтобы слышать одни добрые отзывы о себе или шум льстящей молвы, тот преследует мечтательную цель. Все это духи неправые, из которых каждый разрастается во многие отрасли и виды и которых нет возможности исчислить. Общее всем им одно — отклонять от Бога и, погружая в богозабвение, погашать ревность о спасении.

    ТРИ РОДА ЖАЖДЫ
Человек имеет не тело только, но и душу, и в душе самой, или в своей внутренней жизни не душу только, но и дух, который несравненно выше души.
Каждая из этих частей существа человеческого: дух, душа и тело — имеет свои потребности. Чувство потребности есть жаждание. Стало быть, у нас есть три рода жажданий: жаждание телесное — плотское, чувственное, жаждание душевное и жаждание духовное. Первое, плотское, ищет земных и чувственных удовольствий; второе, душевное, ищет благ житейских, или благ мира; третье, духовное, ищет благ духовных, небесных, или Бога и Божественного. Таким образом, в теле нашем есть потребность самосохранения — есть, пить, спать; есть потребность движения — ходить, работать, трудиться, которая превращена в потребность чувств, танцевать и тому подобное; есть потребность употребления чувств — смотреть, слышать, осязать, обонять. Три класса потребностей плотских: три рода и жажданий чувственных, которые удовлетворяются окружающими нас чувственными вещами. Кто занят преимущественно удовлетворением этих потребностей, тот стоит на степени животного: встал, походил, поговорил, помечтал, почитал, поел и потом опять соснул, прогулялся, повертелся, позевал, послушал речей пустых и сам поболтал, и снова спать. Вот и вся программа жизни чувственной! Пусто, но, к сожалению, очень-очень большой круг людей принадлежит сюда. Жаждание утоляется тут только на несколько часов, а потом снова оживает и точит человека, как червь.
В душе есть потребность знания; хочется человеку все разведать, разузнать научно, или через чтение, или понаслышке. Поминутно слышишь: что это, отчего, как и для чего это? Эта пытливость присуща всякому. Есть потребность предприятий или дел по домохозяйству, по торговой части, по военной, ученой, судебной, гражданской, городской или сельской жизни: минуты не проходит, чтобы кто не загадывал что-нибудь делать, и делает; сделавши одно, берется за другое. Это — предприимчивость, забота и многопопечение. Есть потребность украшать себя, свое жилище, обставлять себя с комфортом: нужна хорошая мебель, приличная одежда, хорошие картины, дорогие изваяния, музыка, пение и тому подобное — рай, видите, хочется человеку насадить вокруг себя в замену потерянного… Это так называемые невинные удовольствия. Вот и в душе три потребности: потребность знания, предприимчивость, или попечительность и искание эстетических наслаждений. По числу их, столько в ней и жажданий. Тут жажда никогда не удовлетворяется, а постоянно снедает человека, несмотря на то, что он и минуты не дает себе покоя.
В духе есть потребность созерцания Бога и вещей Божественных, удовлетворяемая познаниями мира духовного; есть потребность покоя в Боге, или покоя совести, удовлетворяемая исполнением воли Божией; есть потребность богообщения, или вкушения Бога, удовлетворяемая молитвенным исчезновением в Боге. Стало быть, и тут три вида потребностей; по числу их, столько же и жажданий в духе, то есть жажда молитвенного отрешения от всего, жажда покоя в Боге и жажда богосозерцания, которые, не будучи удовлетворены, оставляют тоску, а удовлетворенные надлежащим образом и дух успокаивают, и низводят покой в душу и тело, восполняя их недостатки своею полнотою или заменяя их способы своими; например, эстетические удовольствия — молитвенным возношением к Богу, многопопечительность — покоем совести, бесплодное искание истины путем науки — созерцанием Бога и вещей Божественных.
Таким образом, у нас три класса жажданий, и в каждом классе по три вида; всех, значит, девять, и все они как бы девятью устами непрестанно вопиют человеку: «Жажду!» Иной человек всю жизнь бьется, чтобы как-нибудь заглушить этот вопль, и все-таки не успевает. Почему? Потому, прежде всего, что неправильно распределяет эти жаждания. Посмотрите, как это бывает. Напереди стоят чувственные потребности — о них и заботы больше; затем душевные, удовлетворяемые уже в меньшей мере, а духовные отодвигаются на задний план, и выходит так, что у человека наверху то, чему следует быть внизу, и обратно. А в таком виде стараться о том, чтобы насытить человека, есть то же, что трудиться наполнить сосуд водою, перевернув его вверх дном. Вот отчего человек и не имеет довольства, не насыщается, а все жаждет и жаждет, несмотря на то, что непрестанно хлопочет о довольстве и успевает иногда окружить себя многими вещественными благами.
Поэтому, кто желает покоя, тому надо поправить такую ошибку, и найдется покой и мир, превосходящий всякий разум; надо, то есть, прежде всего удовлетворить дух, возведши его в богообщение, боговкушение и богосозерцание; далее силою духа и по его указанию и руководству удовлетворять и потребностям душевным и телесным. Бог — полнота всех благ, наполнив дух, низольет чрез него пополнительные удовлетворения на потребности души, на ее знания, предприятия и услаждения, и на потребности тела, дав им меру, вес и цель.

    ПРАВИЛО ВЕРЫ
Правило веры слагается из следующих трех частей: из ведения содержания веры, из восприятия сего содержания сердцем и из введения жизни своей в порядок, указываемый верою. Это и стороны, и вместе с тем степени веры, и ее характерные черты, присутствие коих свидетельствует о присутствии веры, а отсутствие — об отступлении от нее.
Первая степень веры, или начало ее есть ведение содержания святой веры. Если просмотреть все Божественное Откровение от начала его до конца, то в уме нашем вообразится все домостроительство нашего спасения, или все дивное Божие о нас смотрение, которым благоволил Он спасти нас, погибающих. О нем проповедовалось от начала мира до пришествия Христова, от пришествия Христова проповедуется до наших времен и от наших времен будет проповедоваться до конца мира. О нем возвещает все Божественное Писание, ему учат все писания отеческие, им просвещались все великие мужи. И всякий ум, жаждущий истины, не иначе находит себе полное удовлетворение, как принятием всего этого учения. Исповедание веры, сущность которой заключается в Символе, ставит всякий предмет на своем месте и все представляет в такой стройности, что ничего, даже малого, нельзя отменить, не расстроивши всего. Как в мире видимом над нами небо, под нами земля, на небе солнце, луна и звезды все в своем чине, а на земле все вокруг нас в строгом порядке, так и вся картина Божия о нас смотрения составляет нашу умственную атмосферу, в которой всему свое место, всему свое соотношение. Познать это и содержать умом прежде всего надлежит всякому верующему. Вера от слуха (Рим.10:17), слух же оглашается вещаемым учением, которым полагаются начала верованию. Иначе во что же и веровать, если не будешь знать учения?
Но положим, что кто-либо все это знает и содержит; значит ли это, что он уже имеет и настоящую веру? Нет, это лишь знание веры, но еще не вера. Вера начинается с того момента, когда содержание ее начинает входить в сердце и производит там соответственное себе чувство. Вера есть восприятие спасительных истин сердцем, а так как эти истины имеют определенное содержание, то и в сердце они сопровождаются обнаружением определенных чувств. Исповедание веры говорит, что мы, падшие, должны погибать, и спасаемся только верою в Господа Христа; пусть это ученье будет воспринято сердцем, тогда что станет испытывать человек? Станет смиряться, как не соблюдший чина своего, как оскорбивший Бога и повредивший образ Его в себе всяким злом. Слыша потом, что грехи его привлекают гнев Божий, станет страшиться за себя и свою участь, как готовая жертва праведного наказания. Слыша же возвещаемое избавление в Господе, повлечется к Нему и всею силою упования пожелает усвоить себе даруемое Им спасение. Таким образом, восприявший сердцем содержание веры будет в состоянии жаждущего, ищущего, стремящегося ко Господу. «Начинающий веровать, — говорит святитель Тихон, — не неприлично может уподобляться немощному, который, видя свою неисцельную болезнь, желает и ищет искусного врача, или плененному, который ищет избавителя, или убегающему от страха и ищущему безопасного места и защищения».
Но пусть даже есть такое состояние — и это еще не все, чего требует правило веры. Надобно самым делом вступить в порядок жизни, указываемый верою. Вера, например, говорит: ты худ, покайся, — и надо каяться; вера говорит: перестань грешить, — и надо перестать; вера говорит: предай себя Господу, — и надо предаться; вера говорит: прими в таинствах благодать Христову, — и надо принять; вера говорит: борись со страстями, — и надо бороться; словом, что ни указывает вера, все то и надобно тотчас вводить в жизнь свою. Плодом и свидетельством этого будет на самом деле ощущение и испытание спасительных действий святой веры. Такой человек будет чувствовать, что хоть он и грешник, но не погибнет, ибо спасается Господом, что хоть он и слаб, но не поддастся греху силою благодати, принятой в таинствах; что хоть он и немощнее врагов, но, состоя под защитой Господа, приявшего его под кров Свой, не будет преодолен ими; что хоть он здесь еще живет и бедствует на земле, но Царство Небесное считает своим, ради общения с Господом, уже царствующим на небеси. Так и во всем. Характеристическая черта этой степени веры та, что верующий все, сделанное Господом для рода человеческого, присвояет себе так, как бы это все было сделано именно для него. Имеющий в сердце своем истинную веру исповедует с апостолом Павлом: верою живу Сына Божия, возлюбившаго мене и предавшаго Себе по мне (Гал.2:20). Сын Божий возлюбил весь мир и за весь мир предал Себя, но святой Павел, и с ним всякий верующий, эту любовь Его, это благодеяние Его присвояет себе. Такое исповедание есть венец веры, но оно не иначе возможно, как если кто самым делом примет оправдание, освящение, возрождение и очищение.
Таким образом, полное правило веры нашей начинается знанием, проходит чрез чувство и завершается жизнию, овладевая чрез это всеми силами существа нашего и укореняясь в основах его. И елицы правилом сим жительствуют, мир на них и милость (Гал.6:16). В них совершается то, что Господь сказал о доме, построенном на камени. Такого и не пробуй сбить какими-либо умствованиями: что удары песчинок о твердую стену, то все эти недоумения и сомнения для души верующей. На всех их один ответ: я знаю, что истина в вере нашей, потому что на себе испытываю целительность ее. Больной, вылечившийся каким-либо лекарством, и слушать не станет тех, кто стал бы говорить ему против этого лекарства. Как может он считать его не целительным, когда получил от него облегчение? Так и здесь: станет ли слушать пусторечия модной учености, восстающей на Господа и на Христа, или колебаться от совопросничества тот, кто испытал силу веры? «Тут истина, — будет твердить он на все попытки поколебать его, — тут истина, ибо я этим путем принял силу, которою и действую, не колеблясь ничем, уврачевал все немощи мои и приведен к Богу, общение с Коим во Иисусе Христе и составляет существо жизни моей духовной». Пока душа только познает еще веру, можно еще колебать ее вопросами, даже иногда легко решимыми, а когда она исцелится верою, тогда для нее ровно ничего не значат и нерешенные недоумения. Так неукоренившийся стебель вырывается и уносится легким ветром, а укоренившееся дерево не боится напора и сильной бури.

    КАК НАДОБНО МОЛИТЬСЯ
Урок первый
Дело молитвы есть первое дело в жизни христианской. Если в отношении к обычному порядку дел верно присловие: «век живи, век учись», то тем более идет оно к молитве, действие которой не должно иметь перерыва и степени которой не имеют предела.
Древние святые отцы, приветствуя друг друга при свидании, обыкновенно спрашивали не о здоровье и не о чем-либо другом, а о молитве: как, дескать, идет, или как действует молитва. Действие молитвы было у них признаком жизни духовной, и они именовали ее дыханием духа. Есть дыхание в теле — тело живет; прекращается дыхание — прекращается и жизнь. Так и в духе: есть молитва — живет дух; нет молитвы — нет и жизни в духе.
Но не всякое совершение молитвы или молитвословие есть молитва. Стать перед иконою в церкви или дома и класть поклоны не есть еще молитва, а только принадлежность молитвы. Читать молитвы на память или по книжке или слушать читающего их — опять не молитва, а только орудие молитвы, или способ обнаружения и возбуждение ее. Сама же молитва есть возникновение в сердце нашем одного за другим благоговейных чувств к Богу — чувства самоуничижения, преданности, благодарения, славословия, прошения, усердного припадания, сокрушения, покорности воле Божией и прочее. Вся наша забота должна быть о том, чтобы во время наших молитвований эти и подобные им чувства наполняли душу нашу так, чтобы, когда язык читает молитвы или ухо слушает и тело кладет поклоны, сердце не оставалось пустым, но чтобы в нем было какое-либо чувство, устремленное к Богу. Когда эти чувства есть, молитвословие наше есть молитва, а когда их нет, то она еще не молитва.
Кажется, чего бы проще и естественнее для нас, как молитва, или устремление сердца к Богу? А между тем, оно не у всех и не всегда бывает. Его надо возбудить и потом укрепить, или, что тоже, воспитать в себе дух молитвенный. Первый способ для этого есть читательное или слушательное молитвословие. Совершай его как следует, и непременно возбудишь и укрепишь восхождение в сердце твоем по Богу, или войдешь в дух молитвенный.
В наших молитвословах помещены молитвы святых отцов Ефрема Сирианина, Макария Египетского, Василия Великого, Иоанна Златоустого и других великих молитвенников. Будучи исполняемы духом молитвенным, они изложили внушенное сим духом в слове и предали то нам. В их молитвах движется великая молитвенная сила, и кто приникнет (всмотрится. — Ред.) в них всем усердием и вниманием, тот, в силу закона взаимодействия, непременно вкусит силы молитвенной, по мере сближения настроения своего с содержанием молитвы.
Чтобы молитвословие наше сделалось действительным для нас средством к воспитанию в себе молитвы, надо совершать его так, чтобы и мысль, и сердце воспринимали содержание молитв, составляющих его. Вот для этого три самых простых приема: не приступай к молитвословию без предварительного, хотя краткого, приготовления; не совершай его кое-как, а со вниманием и чувством, и не тотчас по окончании молитв переходи к обычным занятиям.
Урок второй
Положим, что молитвословие есть у нас дело обычное, но никак нельзя сказать, чтоб оно не требовало приготовления. Что, например, обычнее читания или писания для умеющих читать и писать? Однако ж и тут, садясь читать или писать, не вдруг начинаем дело, а медлим несколько перед тем, по крайней мере столько, сколько требуется для того, чтобы поставить себя в пригодное положение. Тем более необходимы приготовительные действия к молитве перед молитвою, и особенно тогда, когда предшествовавшее тому занятие было совсем из другой области, а не из той, к которой принадлежит молитва.
Итак, приступая к молитвословию утром или вечером, постой немного, или посиди, или походи, и потрудись в это время отрезвить мысль, отвлекши ее от всех земных дел и предметов. Затем помысли, кто Тот, к Кому обратишься ты в молитве, и кто ты, имеющий теперь начать молитвенное к Нему обращение, и возбуди в душе соответственное тому настроение самоуничиженного и благоговейным страхом проникнутого предстояния Богу в сердце. В этом все приготовление — благоговейно стать перед Богом, приготовление малое, но немалозначительное. Тут полагается начало молитвы, а доброе начало — половина дела. Так установившись внутренне, стань затем перед иконою и, положив несколько поклонов, начинай обычное молитвословие: слава Тебе, Боже наш, слава Тебе, Царю Небесный и так далее, — читай не спешно, а вникай во всякое слово, и мысль всякого слова доводи до сердца, сопровождая то поклонами. В этом собственно и дело читания молитвы, приятного Богу и плодоносного. Вникай, сказал я, во всякое слово, и мысль слова до сердца доводи, — это значит вот что: понимай, что читаешь, и понятное прочувствуй. Других правил не требуется. Эти два: «понимай и чувствуй», исполненные как следует, украшают всякое молитвословие полным достоинством и сообщают ему все плодотворное действие. Читаешь, например: очисти ны от всякия скверны, — восчувствуй скверноту свою, возжелай чистоты и взыщи ее от Господа, с упованием на Него. Читаешь: остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим, — и в душе своей прости всем, и сердцем, все и всем простившим, проси себе у Господа прощения. Читаешь: да будет воля Твоя, — и в сердце своем совершенно предай участь твою Господу и изъяви беспрекословную готовность благодушно встретить все, что Богу будет угодно. Если будешь так мыслить, чувствовать и поступать при всяком стихе твоей молитвы, то у тебя будет настоящее молитвословие.
Урок третий
Чтобы успешнее совершать молитвословие надлежащим образом, делай вот что:
1) Имей молитвенное правило, с благословения духовного твоего отца, не большое, но такое, которое мог бы ты исполнять неспешно при обычном течении твоих дел.
2) Прежде чем молиться, вчитывайся, когда есть у тебя более свободное время, в молитвы, которые входят в твое правило; пойми вполне каждое слово и прочувствуй его, чтобы тебе наперед знать, что при каком слове должно быть у тебя на душе, а еще лучше, если положенные молитвы заучишь на память. Когда сделаешь так, то во время молитвословия легко тебе будет понимать и чувствовать. Останется одно затруднение: мысль летучая все будет отбегать на другие предметы. Тут надо вот что:
3) Надо употребить напряжение на сохранение внимания, зная наперед, что мысль будет отбегать. Потом, когда во время молитвы она отбежит — вороти ее, опять отбежит — опять вороти, и так всякий раз. Но всякий же раз, что будет прочтено во время отбегания мысли, и следовательно, без понимания и чувства, не забывай прочитывать снова, хотя бы мысль несколько раз отбегала на одном месте, читай его несколько раз, пока не прочтешь с понятием и чувством. Одолеешь однажды это затруднение — в другой раз, может быть, оно и не повторится, а если и повторится, то уже не в такой силе. Но может случиться и то, что иное слово так сильно подействует на душу, что ей не захочется простираться в молитвословии далее, и хоть язык читает молитвы, а мысль все отбегает к тому месту, которое так подействовало на нее: в таком случае
4) Остановись и не читай далее, а постой вниманием и чувством на том месте, попитай им душу свою или теми помышлениями, которые оно будет производить, и не спеши отрывать себя от этого состояния, так что, если время не терпит, оставь лучше правило недоконченным, а этого состояния не разоряй. Оно, может быть, будет осенять тебя целый день, как ангел-хранитель. Такого рода благодатные воздействия на душу во время молитвословия означают, что дух молитвы начинает внедряться, и потому надо хранить такое состояние, ибо оно есть самое надежное средство к воспитанию и укреплению в нас духа молитвенного.
Кончив свое молитвословие, не тотчас переходи к каким-либо занятиям, а тоже, хоть немного, постой и подумай, что это совершено тобою и к чему тебя это обязывает, стараясь, если дано тебе что восчувствовать во время молитвы, сохранить то и после молитвы. Впрочем, если кто совершит свое молитвословие как должно, то и сам не захочет тотчас озабочиваться внешними делами. Таково уж свойство молитвы! Что говорили предки наши, возвратясь из Царьграда: «кто вкусит сладкого, тот не захочет горького», — то сбывается со всяким, кто хорошо помолится во время своего молитвословия. Вкушение этой молитвенной сладости и есть цель молитвословия, и если молитвословие воспитывает дух молитвенный, то именно чрез это вкушение.
Урок четвертый
Но на начальном способе воспитания в себе духа молитвенного, то есть на сообразном с своим назначением совершением молитвословий останавливаться нельзя: надо идти далее. Припомните, как учатся, например, языкам. Сначала заучивают слова и обороты речи по книгам, но на этом не останавливаются, а стараются помощию того доходить, и действительно доходят до того, что сами, без пособия заученного, ведут правильно речь долгую на изучаемом языке. Так надо поступать и в деле молитвы. Мы навыкаем молиться по молитвенникам, то есть по готовым молитвам, переданным нам Господом и святыми отцами, преуспевшими в молитве, но на этом одном останавливаться не должно. Надо простираться далее и, навыкнув умом и сердцем обращаться к Богу с стороннею помощию, делать опыты и своего собственного возношения к Нему, доходить до того, чтобы душа сама, своею речью, вступала в молитвенную беседу с Богом, сама возносилась к Нему, сама открывала себя Ему и исповедовала, что такое есть в ней и чего ей желательно. Надобно и к этому приучить душу, а как успеть в этой науке, укажу кратко.
И навык с благоговением, вниманием и чувством молиться по молитвенникам ведет к тому же. Как из переполненного сосуда сама собою изливается вода, так и из сердца, посредством молитвословий исполнившегося светом чувств, сама собою начнет исторгаться своя молитва к Богу. Но есть и особые, исключительно к этой цели обращенные правила, которые должен принять к исполнению всякий желающий успеха в молитве.
Отчего это, скажете, сколько лет иные молятся по молитвенникам, а все еще не имеют молитвы в сердце? Думаю, между прочим, оттого, что только в ту пору несколько и напрягаются возноситься к Богу, когда совершают молитвенное правило, а потом, во все продолжение дня, о Боге и не вспомнят. Кончат, например, свои утренние молитвы и думают, что по отношению к Богу все уже и сделано; затем целый день дело за делом, забота за заботой, а о Боге ни слова, ни помину; разве уж к вечеру (да и то слава Богу) придет на мысль, что вот опять скоро надобно становиться на молитву. От этого происходит то, что если Господь и дает какое-либо доброе чувство утром, то его заглушает суета и многодеятельность дневная. Оттого и вечером не бывает охоты молиться: человек никак не совладеет с собою, чтоб хоть немного умягчить свою душу, и молитва вообще худо спеется и зреет. Вот эту-то почти всеобщую неправость и надобно исправить, то есть надо сделать так, чтобы душа не тогда только обращалась к Богу, когда человек стоит на молитве, но в продолжение всего дня сколько можно непрерывно возносилась к Нему и пребывала с Ним. О том, как это сделать, побеседуем в следующий раз.
Урок пятый
Чтобы душа непрерывно возносилась к Богу и пребывала с Ним, нужно, первое, в продолжение всего дня как можно чаще взывать ко Господу краткими словами, смотря по нужде души и текущим делам. Например, начинаешь что — говори: «благослови, Господи»; кончаешь дело — говори: «слава Тебе, Господи!» — да не языком только, но чувством сердца. Поднимется какая-нибудь страсть — говори: «спаси, Господи, погибаю»; находит тьма смутительных помышлений — взывай: «изведи из темницы душу мою». Предстоят неправые дела, и грех влечет к ним — моли: «настави мя, Господи, на путь» или «не даждь во смятение ноги моея». Грехи подавляют и влекут к отчаянию — взывай мытаревым гласом: «Боже, милостив буди мне грешному!» Так и во всяком случае. Или просто говори чаще: «Господи, помилуй; Владычица Богородица, помилуй мя; Ангел Божий, хранитель мой святый, защити мя» или взывай другим каким-либо словом молитвенным. Только старайся как можно чаще делать эти воззвания, домогаясь всячески, чтоб они исходили из сердца, как бы выжатые из него. Когда мы будем так делать, тогда у нас будут частые умные восхождения к Богу из сердца, частые обращения к Богу, частая молитва, а это учащение сообщит навык умного собеседования с Богом.
Но чтобы душа стала так взывать, надобно наперед заставить ее обращать во славу Божию все, всякое свое дело, и большое, и малое. Это второй способ, как научить душу днем чаще обращаться к Богу, ибо если положим себе в закон заповедь апостольскую творить вся во славу Божию, даже аще ямы или пиемы (1Кор.10:31), то непременно при каждом деле вспомним о Боге, и вспомним не просто, а с опасением, как бы не поступить неправо и не оскорбить Бога каким-либо делом. Это и заставит обращаться к Богу со страхом и молитвенно просить у Него помощи и вразумления.
Но чтобы и делание всего во славу Божию душа исполняла как должно, надо настроить ее к этому с раннего утра, с самого начала дня, когда человек исходит на дело и делание свое до вечера. Настроение это производится богомыслием. Это третий способ обучения души к частому обращению к Богу. Богомыслие есть благоговейное размышление о Божественных свойствах и действиях и о том, к чему служит ведение их и к чему обязывает нас их отношение к нам, есть размышление о благости Божией, правосудии, всемогуществе, вездесущии, всеведении, о творении и промышлении, об устроении спасения в Господе Иисусе Христе, о благодати и слове Божием, о святых таинствах, о Царстве Небесном. О каком из этих предметов ни стань размышлять, размышление непременно наполнит душу благоговейным чувством к Богу. Начни, например, размышлять о благости Божией — увидишь, что ты окружен Божиими милостями и телесно, и духовно, и падешь пред Богом в излиянии уничиженных чувств благодарения. Начни размышлять о вездесущии Божием — уразумеешь, что ты всюду пред Богом и Бог перед тобою, и ты не возможешь не исполниться благоговейным страхом. Начни размышлять о всеведении Божием — познаешь, что ничто в тебе не сокрыто от очей Божиих, и непременно положишь себе быть строго внимательным к движениям своего сердца и ума, чтоб не оскорбить как-нибудь всевидящего Бога. Начни размышлять о правде Божией, и уверишься, что ни одно худое дело не остается без наказания, и непременно решишься очистить все грехи твои сердечным сокрушением пред Богом и покаянием. Таким образом, о каком бы свойстве и действии Божием ты ни стал рассуждать, всякое такое размышление наполнит душу твою благоговейными к Богу чувствами и расположениями. Оно прямо устремляет к Богу все существо человека и потому есть самое простое средство приучить душу возноситься к Богу. Самое приличное и удобное для этого время есть утро, когда душа еще не обременена множеством впечатлений и заботами деловыми, и именно после утренней молитвы. Кончишь молитву — сядь, и с освященною в молитве мыслию начинай размышлять ныне об одном, завтра о другом свойстве и действии Божием и произведи соответственное тому расположение в душе твоей. Труда тут не много, было бы только желание и решимость, — а плода много.

    КАК ИДЕТ ДУХОВНАЯ ЖИЗНЬ
Когда человек предан страстям, то он не видит их в себе и не отделяется от них, потому что живет в них и ими. Но когда воздействует на него благодать Божия, он начинает различать в себе страстное и греховное, признается в нем, кается и полагает намерение воздерживаться от того. Начинается борьба. Сначала эта борьба ведется с делами, а когда человек отвыкнет от дурных дел, брань начинается уже с дурными мыслями и чувствами. И здесь она проходит много степеней, но главное вот что бывает: помыслы и чувства не вдруг освобождаются от страстей и греха, а бывают в плену у них и после того, когда дурные дела уже прекращены. Хоть и не бывает тогда грешных дел, но душа помышляет о грешном и услаждается страстными предметами. Кто ревностно ведет дело своего спасения, тот сейчас заметит это. Внимание непрестанно открывает ему все сплетение страстных помыслов, роящихся внутри его. Заметив эту нестройность, он начинает прогонять дурные помыслы и подавлять страстные движения, навыкает распознавать, какой страстный помысл как начинается, как подкрадывается, как увлекает и прельщает душу, и, вместе с тем, навыкает и тому, как побеждать, прогонять и погашать его. Борьба длится, страсти все более и более исторгаются из сердца, бывает даже и так, что совсем исторгаются.
Исторгаются… Остановитесь тут вниманием, что значит это исторжение страстей из сердца? Страсти исторгаются, но борьба не прекращается — исторгаются из сердца, но из естества нашего не выходят и остаются в нем. Признак того, что страсть исторгнута из сердца, есть — когда сердце начинает питать отвращение и ненависть к страсти. Но когда человек и этого достигнет, то все-таки не значит, чтоб страстные помыслы уже не приходили и не покушались увлечь душу его, — нет, и при этом они будут нападать и соблазнять, хоть и без успеха, потому что сердце с первого же раза поражает их тогда ненавистью и отвращением. Страсть исторгнута из сердца, но она осталась подле него, она стала вне его как искуситель.
Положим, что так сделано с двумя, тремя и всеми страстями, какие у кого есть, — каким, думаете, будет сознавать и чувствовать себя тот человек, в котором совершается это? Не иначе, как нечистым, потому что он, хоть и ненавидит нечистые страсти, а все видит их в себе: то тщеславие приходит, то осуждение, то леность, то похоть. Хоть он и всех их прогоняет и отвергает, но все же не может не видеть, что они в нем и что, следовательно, он не может не сознавать себя немоществующим ими.
Один великий подвижник, сидя в своей келье, осуждал себя вслух в разных грехах. Ученики его за стеной слышали, что он говорил: «Что, брат, ты уж побранился?», спустя немного: «Ни свет, ни заря, а ты уж наелся?»; потом: «Эге, да ты уж судья стал и всех рассудил», и так далее. А между тем, это были собственно не грехи, а помыслы приходили к нему, и он считал уже себя нечистым, соучастником в них, грешником, тогда как по строгой жизни своей он стоял на высокой степени духовного совершенства. Выходит, что кто чем совершеннее на деле, тем немощнейшим чувствует себя в сердце и осуждает себя в страстности, хоть страсти отвергнуты им и возненавидены. Мало того, можно даже сказать, что потому-то и сознает он себя страстным, что страсти им отвергнуты, ибо пока они не отвергнуты сердцем, человек неохотно признает себя виновным в них, а все как-нибудь извиняет себя.

    УРОК ПРИ ГРОБЕ БЛИЖНЕГО
Стоишь ты над гробом своего ближнего — смотри и поучайся. Вчера очи эти видели, уши эти слышали, уста говорили и тело было в движении, но дух жизни отошел, и что перед тобою?.. Помни же всякий эту минуту и действуй так, как внушает памятование о ней. Ныне он, завтра мы: путь один. Не ищи же услад зрению и слуху — завтра око смежится и ухо перестанет слышать. Не давай воли рукам и ногам — завтра свяжет их рука смерти и тебя самого прикует к одру, с которого уже не встанешь. Не желай пышных и светлых жилищ — завтра вот в какую облекут тебя одежду и вот какой уготовят тебе дом. Не желай отличий — они поместятся на время лишь около гроба твоего, как бы посмеиваясь твоему тщеславию. Не привязывайся к земле и ко всему земному — завтра коса смерти порежет все эти узы, и против воли и желания твоего пойдешь в иную сторону, где все иное против земного. Переселяйся же заблаговременно туда мыслью и сердцем, чтобы когда введут тебя в ту область, не очутиться словно в чужом месте, не знакомым с тамошними порядками.

    СВЯТАЯ РУСЬ
Мы часто хвалимся: «Святая Русь, православная Русь». О, когда бы нам быть и остаться навсегда святыми и православными, или хоть любящими святость и Православие! Какой верный залог несокрушимости имели бы мы в этих титулах! А то поглядите-ка вокруг да около себя. Скорбно не одно развращение нравов, но и отступничество от образа исповедания, предписываемого Православием. Слышана ли была когда-либо на языке русском хула на Бога и на Христа Его? А ныне не только думают, но и говорят, и пишут, и печатают столько богоборного, что трепет и ужас объемлют душу. И что ж, вы думаете, это пройдет нам даром? Нет. Живый на небесех ответит нам гневом Своим, и яростию Своею смятет нас (Пс.89:7). Нас увлекает Запад, но на Западе уже заходит солнце правды, а мы, восточные, должны пребывать в свете, и не только сами освещаться, но и всем светить. Не так давно составлялась политическая коалиция против нас; слились мы все в одну мысль, в одно желание — и коалиции как не бывало. Сделаем то же и в деле веры. Там, на Западе, есть другая коалиция, направленная против святой веры нашей, встают одни за другими злые учители, надвигают тучи лжеучений, чтоб омрачить солнце, освещающее нас. О, если бы дал Бог, чтоб и в отражении этих врагов слились мы все в живое единомыслие Православия и совокупными усилиями свеяли с земли русской тлетворный прах, навеваемый с Запада! Вон англичане отличаются теперь верностью началам своей веры, а прежде было что? Ведь безбожные учения начались у них — как же они успели очиститься? А вот как: когда безбожники начали распространять у них свои учения, они все поднялись — и духовные, и светские, а светские-то еще больше, и беседами, проповедями, собраниями, писаниями переспорили все суемудрия христоборцев, убедили всех в их лживости и таким образом спасли веру в своем отечестве. Нечестие это перешло к французам и немцам, а от них заходит и к нам и расходится у нас потихоньку. Как же нам быть? Так оставить? Но тогда все повредятся в вере. Нужно воздвигнуть дух Православия в себе самих и объединиться в восстании против всякого образа мыслей, несогласного с ним. Только этим одним отразим мы врагов Христа, как отразили политическую коалицию врагов нашего отечества.

    СОВРЕМЕННЫЕ УРОКИ
Слава Тебе, Господи! В настоящее царствование одно за другим вводятся новые учреждения, одно другого благодетельней. Под влиянием их будущая Россия обновляется, яко юность орля (Пс.102:5). Но по образу бытия текущего мира, к добру всегда у нас примешивается зло, и вот тут-то надобно смотреть и смотреть, чтобы, уж если нельзя обойтись без зла, то, по крайней мере, оно было так мало, чтобы не могло вредить добру.
Не связывают у нас ныне мысли и не пеленают ее, как дитя, но это не означает разрешения думать и писать как хочешь, а только побуждение дойти самостоятельно до того, как думать и писать должно. Норма же для этого предначертана, и отступить от нее разрешения не дается. Между тем, можно и не понять этого благого намерения и дать ему простор не стесняться ничем, ни земным, ни небесным. Позыв на это очень соблазнителен и способен распространяться быстрее всякого поветрия, а зла от него — бездна. Нет силы злее, как мысль, не обуздываемая ничем. Вот и надобно смотреть, чтобы необузданность мысли не охватила всех, и если уже нельзя обойтись без этой язвы, то пусть как можно меньше подвергаются ее заражению.
Указываются и покровительствуются ныне новые способы к расширению благосостояния каждого лица и целых обществ. Но это не означает, чтобы поставлялось в общегодный закон: душе, яждь, пий и веселися (Лк.12:19), а только предначертывается довести нас до того, чтобы легче и скорее можно было удовлетворять житейским потребностям, дабы больше иметь времени на попечение о душе и приготовление ее к вечной жизни. Между тем, и это благое намерение может быть не понято. Можно пристраститься к одним благам земным, а к высшим потерять всякий вкус и желание. Вот и надо смотреть, чтобы страсть к одним чувственным наслаждениям не охватила всех, и если уже нельзя искоренить ее совсем, то чтоб она где-где прорывалась робко, как терпимое только исчадие, а не ходила, подняв голову, по стогнам (улицам.- Ред.) града.
Дается ныне часть самопопечения и самоуправления, но это не то значит, чтобы давалось позволение делать все, что душе угодно, а только дается знать, что не все же вас нянчить, пора вам и самим о себе подумать и поустроить себя по общему, однако ж исходящему из одного центра начертанию, которое направляет к одному все частные заботы и труды и объединяет весь государственный организм. Между тем, и это благое намерение может быть не понято. Опыты самоуправления по указанной форме могут родить позывы на самоуправство без всяких ограничений. Позыв этот тоже способен увлечь многих и обобщиться и потом разрушительно обнаружить свое требование и силу. Вот и надобно смотреть, чтоб не проникла к нам необузданная свобода действий, и если уж нельзя совсем заглушить ее у всех, то всячески не давать ей расширяться, окрепнуть до сознания своей силы. Пусть она теряется в ничтожестве пред огромным большинством охотно подчиняющихся устройству, начертываемому одною Высочайшею волею.
Все эти опасности, конечно, впереди еще, но если, при невнимании к ним, быстро разовьется у нас необузданность и мысли, и чувственности, и свободы, то она принесет плод по роду своему. Не подумайте, что выставлять все это на вид заставляет привычка к старинным приемам нравоучения и что зловредность того есть мечта меланхолика, привыкшего мрачно смотреть на все из келейного своего уединения, — нет, посмотрите, и увидите… А как зловредны эти настроения, можете изучить на народе, столь недавно еще подвергшемся разрушительному действию всесторонней необузданности. До сих пор он никак не оправится и не установится. Нет, не в том наше утешение, будто все это напрасные страхи, а в той вере в Божественное промышление и особенное попечение Божие о православном царстве нашем, которая убеждает нас, что Бог не попустит разлиться у нас этому трехсоставному яду, или возобладать нами этому трехглавому змию из бездны. А если случится, что эти стихии зла как-нибудь размножатся между нами и возрастут до того, что могут быть опасными, Он, премилосердый, поставит нас в такое сочетание обстоятельств, которое вполне отрезвит нас и поставит в надлежащую меру и в надлежащий чин все силы и направления нашего духа.

    ЖИЗНЬ В БОГЕ И С БОГОМ
Что означают слова апостола: Живу не ктому аз, но живет во мне Христос (Гал.2:20)? То, что у него нет уже своих хотений и смышлений, но качествуют одни хотения и смышления Христовы; только силы тела и дух были апостоловы, а действователем Христос. Как же это сталось? Просто: апостол отказался от своей воли и вполне покорился воле Божией.
Как ветвь не своим живет соком, а соком древа, так и мы, если хотим жить истинно, должны жить не своим, так сказать, движением, а движениями, исходящими от Христа Спасителя. Его святая воля должна стать законом жизни нашей, исключающим всякое другое стороннее влияние, входящее в нас и принимающее качество властвующего и определяющего закона. Акт решимости на такую покорность воле Господа есть привитие нас к Нему, как к древу жизни, а пребывание в такой покорности есть пребывание в привитии к Нему, в общении жизни Его, или в таком к Нему отношении, по которому все Божественные силы, яже к животу (2Пет.1:3), беспрепятственно изливаются от Него в нас.
Устройтесь так, и пойдут у вас крепость и сила нравственная, благоустроенность и благоплодность жизни; и все это начнет делаться так, что вы сами не отдадите себе отчета, откуда что у вас берется, откуда это благоразумие и находчивость в средствах, это умение распорядиться ими и привести в исполнение в свое время, в своей мере и в своем месте. Тайна такой жизни вот в чем: когда образуется покорность воле Божией не размышляющая, тогда Бог есть действуяй в нас и еже хотети и еже деяти о благоволении (Флп.2:13), а где Бог — чего там нет!
Таким образом, если хочешь такого совершенства и блага, то устрой жизнь свою так, чтобы всякий твой шаг, всякое твое действие, внутреннее и внешнее, было исполнением воли Божией, исполнением сознательным, но беспрекословным и не размышляющим, — и получишь его. А для того вот что сделай: вникни хорошенько в свое состояние и положение, потом разверни слово Божие, выбери оттуда все правила, которые преимущественно пред другими идут к твоему состоянию и положению, и определи ими, как следует тебе действовать и какое иметь расположение во всех случайностях жизни твоей. Определив же это, и положи действовать не иначе, как по сему начертанию, не размышляя о последствиях, приложив даже к первой решимости термин: «до положения живота», то есть: хоть бы умереть, а не отступать от сознанной воли Божией.
К примеру, вы муж и жена; посмотрите же, что вам предписано от Господа, так и расположите жизнь: муж люби свою жену, а жена люби и слушайся во всем мужа. Вы — мать и отец; посмотрите, как предписано вам действовать в слове Божием, и положите себе неуклонно действовать так, а не иначе. Вы — сын и дочь; разузнайте, что написано о вас в Писании, и благо вам будет, и станете вы юношами и девами, благообразными пред Богом и людьми. Примером же распложающихся ныне повсюду эмансипированных разнузданных девиц и юношей не увлекайтесь и знайте, что это богомерзкий, богопротивный, проклятый образ жизни и поведения… Ты — судья; посмотри же, как написано в слове Божием производить суды, так и суди; ты — купец и торговец; посмотри, как велено вести торги, так и веди; ты — слуга; посмотри, что указано слугам, по тому и поступай. Словом, всякий подробно разузнай, какие идут к нему определения воли Божией, и разгляди по ним жизнь твою, распиши все это, как на картине, чтоб для тебя ясно было — как и в чем исполнять волю Божию.
Определив таким образом, положи потом исполнять то без размышления, и особенно не размышляй о последствиях. В том-то и состоит отличительная черта истинной покорности воле Божией, чтобы, познав ее, творить без размышления. В этом случае говори себе всякий раз в сердце своем: знаю, что вот тут именно такая-то воля Божия, и исполню ее непременно, а что потом будет, рассуждать о том не мое дело. Господь, давший закон, все видит и промыслит о последующем. И какой бы ни случился случай, относительно которого ты определенно знаешь волю Божию, всегда так держи на душе, а как станешь размышлять о последствиях, непременно собьешься с правого пути и погрешишь. Положим, например, тебя обидели; воля Божия известна: прости, — ну, и прости без размышления, а станешь размышлять, что, мол, из этого выйдет, — и растеряешься: пойдут мысли, что все станут считать тебя бесхарактерным, человеком без сознания собственного достоинства; сегодня, дескать, обидел один, завтра другой обидит, а там третий — просто житья не будет; ну, и скажешь: нет, нельзя простить, надо постоять за себя, и начнешь стоять, и пойдет сумятица — а отчего? Оттого что воля Божия нарушена, а отчего она нарушена? Оттого что стал размышлять о последствиях. А скажи сразу: прощаю, так Бог велел — и всем колебаниям конец. Ведь во всем мире Домовладыка один — Господь. Он все видит, и строгий исполнитель воли Его никогда не будет забыт Им. Возьмите святых мучеников; предлагали им: или отрекись от Христа, или вот тебе муки! Знали они волю Господа на этот случай: «Кто отвергнется Меня пред людьми, отвергнусь того и Я пред лицем Божиим» (см. Лк.12:9), — и без размышления о последствиях исповедовали: мы — христиане и Христа не отвергнемся, и мужественно переносили муки всякого рода. А стань они рассуждать, что вот, дескать, какие страшные муки, не вытерпишь; языком, мол, я отрекусь, но в сердце останусь христианином, после покаюсь, — ну, и не устоял бы. И действительно, бывали такие, которых сбивали с пути правого подобные мысли. Вот и ныне многие родители распустили в разнузданности детей своих, а отчего? Не оттого чтоб они не знали, что должно держать их в страхе Божием, а оттого что рассуждать стали — что, мол, из того выйдет, чем нас станут считать, ныне уж все так… и подобные нелепости. Стали так рассуждать, и распустили детей, и сгубили их. А если бы положили сразу: ни за что, ни в чем не поблажать им; как велел Господь вести детей, так и будем вести их и ни на волос не отступим от воли Божией, да и детям строго наказывали бы, чтоб они и думать не смели отступать в чем-либо от родительской воли, от порядков христианской жизни, — если бы, говорю, родители поступали так, то не появились бы у нас такие безобразия, которые скоро обратят землю нашу в притчу и всемирное посмеяние. С другой стороны, дети отчего пустились в разнузданность? Оттого что рассуждать стали, или, точнее, не рассуждать, а веяться тем ветром, какой у них в голове дует. Им кажется, что они являют Бог знает какую мудрость, а на самом деле они лишь повторяют историю праматери, увлекшейся видом всезнания.
Да избавит нас Господь от таких порядков: родителей от послабления, а детей от злого духа своеволия!

    ЛЮБОВЬ — ВЕНЕЦ ЖИЗНИ ХРИСТИАНСКОЙ
Законник некий приступил ко Господу и спросил Его: как наследовать живот вечный? Законник, то есть человек, изучающий данный Богом закон и почивающий на нем, и сам бы должен был знать об этом; потому-то Господь и спросил его: да как об этом написано в законе, прочитай-ка. Законник прочитал: возлюбиши Господа Бога твоего от всего сердца твоего, и от всея души твоея, и всею крепостию твоею, и всем помышлением твоим, и ближняго своего яко сам себе (Лк.10:27). Тогда Господь сказал ему: право отвещал еси; сие твори, и жив будеши, подтвердил то есть ответ его и удостоверил, что о другом пути к вечному животу и спасению и спрашивать нечего: его нет и быть не может. Люби Бога и ближнего — вот и все!
Какой краткий катихизис! Какое несложное законоположение! Только два слова: люби Бога, люби ближнего, даже меньше — одно слово: люби, потому что, кто истинно любит Бога, тот в Боге уже любит и ближнего, и кто истинно любит ближнего, тот любит уже Бога. Зачем же, скажут, такая сложность дел и от лица Божия и от людей? Зачем эти уставы, освящения, таинства, эта немалая система учений? Зачем эти тесные врата и узкий путь? Зачем подвиги, которыми подвизаются внити в узкие врата, и всеоружия, которые должны восприять идущие в живот, эти посты, бдения, молитвы и прочее? Затем, чтоб возвести нас к любви. Любовь есть свет и плод в духовной спасительной нашей жизни. Много труда, много подвигов надо иметь, чтоб принести этот плод. Как в дереве плоду предшествует цвет, цвету — лист и ветви, ветви — ствол, стволу -корень, корню — семя, и сколько пройдет времени, пока из семени произрастет древо и древо даст плод, так и в духовной жизни — сначала на землю сердца падает семя спасительного слова, из этого семени выходит росток с листьями и ветвями, потом образуется древо, древо дает плод, а плод этот есть любовь. Она извлекается из целого состава спасительных дел и трудов и потом все собою одушевляет и исполняет.
Любовь, в своем истинном виде, есть рай духовный. Она есть теплое, мирное, благожелательное, живое, приснодвижущееся и радостотворное расположение, не как гость, на время посещающий нашу душу, но расположение постоянное, твердое, глубоко укорененное, существенно неотъемлемое, как, например, дыхание или биение сердца. В ком внедрено это чувство, или эта сила, тот блаженствует в себе глубоким, невозмутимым блаженством. Пусть он и в постоянном труде, но ни труда, ни скорбей, ни препятствии не видит и не ощущает, ибо самые трудности в путях любви не умаляют, а возвышают любовь, как ветер не гасит, а больше и больше усиливает и расширяет пламя огня.
Да, любовь есть рай, но рай потерянный. Входишь внутрь себя и не находишь его там, видишь, что на поле сердца не растет это древо жизни. Отчего же? Оттого что сердце все заросло злыми древами страстей, заглушающих любовь. Где страсть, там нет места любви. Любовь милосердствует: как же она будет в сердце, когда там качествует окамененное равнодушие к страданиям других? Любовь не завидует: как же она будет в сердце, когда там живет завистность? Любовь не превозносится и не гордится: как же она будет в сердце, когда там властвует гордость и тщеславие? Любовь не ищет своих си (1Кор.13:5): как же она будет в сердце, в котором исходное начало деятельности — самолюбие? Любовь не бесчинствует: как же она будет в сердце, полном страстей бесчиния? Любовь не радуется о неправде: как же она будет в сердце, склонном к злоречию, пересудам и клеветам? Искорените прежде эти злые древа страстей, и на месте их произрастет одно многоветвистое древо, дающее и цвет, и плод любви. Но только начните искоренять страсти, и вы неизбежно вступите в путь тесный и прискорбный, встретитесь с необходимостью облекаться во всеоружие подвигов и лишений, должны будете проходить все освятительные, исправительные и руководительные законоположения Церкви Божией, то есть, прежде чем вступите в единство любви, должны будете подъять многие труды и обращать силы свои на многие занятия, пройти как бы лес, чтобы вступить в отрадную, усеянную цветами поляну любви.
Очевидно, что путь к этому не близок и не легок. Потому, слушая разглагольствие новейших филантропов, не поддавайтесь легкомысленно обольстительному кличу: «Все, дескать, прочь! Довольно одной любви!» Подождите отбрасывать все прочь. Прежде пройдите терпеливо все предлагаемое вам правилами благочестивой жизни во Святой Церкви, все от мала до велика, чрез это только достигнете истинной любви. Когда же любовь истинная придет, то сама научит вас, что сделать со всем тем, что считает ненужным незрелая и неопытная филантропия. Если б слово наше к себе самим было так сильно, что стоило бы только сказать: буду отселе любить Бога и ближних — и любовь тотчас воцарилась бы в нашем сердце, было бы хорошо, а то на деле бывает большей частью совсем иначе. Мысль и язык говорят: буду любить, а сердце идет наперекор этим словам и помышлениям, и когда представляются дела любви, оно отказывается от них, даже в минуты увлечения филантропическими идеями. Отчего это? Оттого что сердце такое закалено эгоизмом, гордостью, чувственностью, корыстью, которых не прогонишь одними новомодными фразами. Потому-то апостол, когда пишет о любви, говорит: гоните лю6овь (1Тим.6:11), то есть усиленно стремитесь к любви, или: стяжите любовь (Кол.3:14) — употребите то есть напряженный труд к приобретению ее и молитесь, чтобы Бог даровал вам дух любви (2Тим.1:17), потому что любовь от Бога есть (1Ин.4:7), изливается в сердца наши Духом Святым (Рим.5:5), а дар Духа надо заслужить и привлечь: одними словами этого не достигнешь.

    ЛЮБОВЬ К БОГУ
Есть ли в нас любовь к Богу, или нет?
Чтобы дать ответ на этот вопрос, войдем внутрь себя, осмотримся вокруг и поищем простых и близких ко всем признаков, по которым можно было бы безошибочно судить об этом.
Кто кого любит, у того только и речей, что о своем любимом лице или предмете; с кем бы ни случилось ему сойтись, он или прямо начнет говорить о нем, или скоро сводит на него взаимный разговор. Так и тут: кто любит Бога, тот только о Нем охотно и беседует, только к Нему и клонит разговор свой, и когда начнет говорить о Нем, наговориться не может; ему там только и быть приятно, где ведут речь о Боге и о делах Его, а там, где толкуют о пятом, о десятом, — ему скука страшная. Напротив, кто не любит Бога, тот не заговорит о Нем сам, да и тех чуждается, кто любит говорить о Нем. Другое дело, когда толкуют о делах житейских, торговых, судебных, военных, пожалуй, ученых, только не по-Божьему, там он свой человек, а где занимаются новостями, модами, сплетнями, пересудами да карточной игрой, то его оттуда не выманишь. Неистощим бывает такой человек, когда говорит о чем-либо пустом, суетном и мирском, а чуть только дело коснется Бога и спасения души, скажет неохотно два-три слова — и только, а то и просто промолчит. Ведь от избытка сердца уста говорят: чем полно сердце, о том и слов много.
Посмотрим же теперь и подумаем, в чем состоят наши беседы, и само собою откроется, есть ли в нас любовь к Богу, или нет.
Кто кого любит, тот охотно спешит туда, где надеется или встретить самого любимого и близкого к нему, или получить весть о нем, или напасть на что-либо, напоминающее о нем. Так и тут: кто любит Господа, тот охотно спешит в храм Божий, где Господь являет особенное Свое присутствие, где верующие вступают в ближайшее общение с Божиими святыми, представляемыми очам их, и слышит о Нем слово. Кто любит Господа, тот ищет быть причастником Святых Тайн, с напряжением силится пройти всю совокупность чинов и молитвословий церковных, ибо он обоняет в них след благоухания Христова, тому сладко и тепло в храме, как в доме отца своего, тот охотно спешит к началу службы и с некоторою горестью переступает порог церковный по окончании ее. А кто не любит Господа, того не зазовешь в храм Божий. Когда другие идут туда, он или остается дома, или отправляется на прогулку, или спешит в театр и на званый вечер, а если и заходит в церковь, то неохотно, не к началу службы и не за тем, чтобы помолиться, а так, ради развлечения и свидания с знакомыми. И он говеет и причащается раз в год, но по необходимости, вследствие принятого обычая, лишь бы «отговеться», о других же молитвованиях и говорить нечего: они не про него писаны. Холодом обдает такого человека одна лишь мысль о церкви и о чем-либо церковном.
Сядем теперь да подумаем, каковы мы в отношении к Церкви и всему ее устроению, и увидим — любим ли мы Бога, или нет.
Кто кого любит, тот не выпускает из головы своей помышления о нем и, оставаясь наедине, мысленно беседует с ним, представляя и любезно лелея образ его. Так и тут: кто любит Господа, тот не отступает от помышления о Нем, и лишь только улучит свободную минуту, мысленно обращается к Нему и тепло, от сердца беседует с Ним. После законных занятий, требуемых или семейными делами, или службою, или ремеслом и промыслом, он не развлечений ищет, а спешит уединиться, чтобы побыть с своим Господом, предаться богомыслию, пораздумать о домостроительстве нашего спасения, о последней участи человека, об ожидающем каждого из нас мздовоздаяния и тому подобном или стать на молитву, или почитать какую-либо душеспасительную книгу и освежить свою голову содержащимися там истинами. А кто не любит Бога, тому оставаться одному — сущее мученье; после необходимых дел он спешит или в гости, или в театр, или в клуб, или куда-нибудь еще хуже того. Если же нужда или болезнь заставят его остаться наедине, то что он делает? Ничего не делает: или мечтает о пустяках, или обдумывает какой-нибудь житейский проект, или читает какую-нибудь галиматью вроде романа.
Осмотримся же, каковы мы в этом отношении, и увидим, любим ли мы Бога, или нет.
Но не будем распространяться далее. И этих признаков достаточно для того, чтобы увидеть, есть ли в нас любовь к Господу, или нет, и тем или утешить себя, или озаботить душу свою.

    КТО НАШ И КТО НЕ НАШ
Кто верует и исповедует, что Бог, единый по существу, есть троичен в лицах — Отец, Сын и Дух Святый и что сии три суть не имена одного и того же лица и не названия разных действий того же лица, но три ипостаси единого Божества, — тот наш.
Кто верует и исповедует, что сей триипостасный Бог всесовершенный, по свободной воле Своей, без всякой внутренней и внешней какой-нибудь необходимости, в шесть дней единым словом Своим сотворил мир сей, не сливаясь с ним, но пребывая в Себе целым и неизменным, хотя и вездесущ есть и все исполняет, тот — наш.
Кто верует и исповедует, что всеблагий Бог, сотворив мир, не оставил его на произвол судьбы и не оковал узами какой-то неумолимой необходимости, но с тою же свободою и властью, с какою сотворил его, и правит им и благостынно печется о всякой твари, а тем более твари разумной, все свободно направляя к благим целям Своим, не стесняясь законами естества, которые сами суть не что иное, как выражение Его же воли, и потому всецело подлежат Его свободному распоряжению и изменению там, где этого требует Его беспредельная премудрость, — тот наш.
Кто верует и исповедует, что мы, будучи сотворены для всегдашнего общения с Богом и неизменного с Ним блаженства, в прародителях наших нарушением Его заповеди отпали от Него, навлекли на себя праведный гнев Его и подпали временному наказанию и вечному осуждению, и что потому всякое видимое и испытываемое нами зло, внутреннее или внешнее, не есть естественное наше состояние или следствие нашей ограниченности, а есть прямой плод греха, наказание, только милостью Божиею обращаемое в очистительное для нас орудие, под условием веры, покаяния, по смиренной покорности воле Божией, — тот наш.
Кто верует и исповедует, что движимый любовью Господь, не терпя, чтобы любимое Его творение — человек погибал в этом бедственном положении, благоволил низойти на землю, принять на Себя человеческое естество, страданием и смертью Своею удовлетворить правде Божией и, по воскресении вознесшись на небо и седши одесную Бога Отца, снова открыл человеку свободный доступ к живому богообщению, — тот наш.
Кто верует и исповедует, что все восстановительные Божественные силы, яже к животу и благочестию (2Пет.1:3), положены Господом во Святой Его Церкви как единственной врачебнице нашей и действуют в ней Духом Святым чрез святые таинства и другие освятительные учреждения над всеми приступающими к ним с отверстым верою сердцем и что другого способа к принятию благодатных сил нет и быть не может, что ни замышляли бы и как иначе ни мечтали бы одуховляться некоторые мечтательные умы, — тот наш.
Кто верует и исповедует, что всякому ищущему спасения нужно прежде всего покаяться с твердою решимостью не грешить более, хотя бы это стоило жизни; затем приступать к таинству Причащения для получения благодати в укрепление на добро своих естественных сил, потом идти посильно путем заповедей Христовых среди всех освятительных учреждений и молитвований Церкви, существенно необходимых для возгревания в нас духа благодати, под влиянием подвигов самоотвержения к умерщвлению страстей, пока, наконец, достигнет в светлую область бесстрастия и чистоты, в меру возраста исполнения Христова (Еф.4:13), — тот наш.
Кто верует и исповедует, что идущие сим путем, вступая в общение с Богом, вступают вместе с тем и в общение с миром невидимым — ангелами и всеми святыми, прежде их угодившими Богу, и, прибегая к их заступлению, получают от них, и наипаче от Пречистой Владычицы нашей Богородицы и Приснодевы Марии, всесильной нашей заступницы и ходатаицы, благовременную помощь, — тот наш.
Кто верует и исповедует, что за грех первородный душа разлучится с телом действием смерти и пребудет в этом разделении до будущего воскресения и суда, или питаясь надеждою вечного блаженства, если следовала во всем воле Божией, или томясь страхом вечных мучений, если противилась заповедям Господним, — тот наш.
Кто же не верует во Святую Троицу и думает, что Отец, Сын и Святой Дух не суть лица единого Божества, а только имена одного лица, — тот не наш.
Кто отвергает Божественное творчество и промыслительность и держится того убеждения, что мир со всеми в нем тварями произошел самослучайно и управляется сам собою, — тот не наш.
Кто не верует во Святую Церковь как единую врачебницу, вмещающую в себе все восстановительные для нас силы, и святые таинства ее и освятительные средства считает простыми обрядами без внутренней силы, — тот не наш.
Кто мечтает получить освятительную силу Божией благодати каким-то сокровенным, невидимым способом, а не тем, какой предлагается Святою Церковию, — тот не наш.
Кто чуждается общения со святыми и презорливо отвергает их ходатайство и заступление, равно как и пагубные действия духов злобы поднебесных, — тот не наш.
Кто не признает нужным подвижничества и всяких дел самоотвержения, обольщая себя ложною надеждою совместить дух Христов с духом мира, — тот не наш.
Кто отрицает духовность души, ее бессмертие, будущее воскресение наших тел и вечное воздаяние всем нам по делам нашим, — тот не наш.
Кто явно и тайно нарушает уставы Церкви Божией, не считает нужным соблюдать посты, исповедоваться и причащаться, кто не почитает святых праздников и дней воскресных или вместо должного их чествования предается безумным увеселениям и забавам, — тот не наш.
Кто с дерзким самооправданием не хранит чистоты до брака и верности супружеской по браке, измышляя вместо благословленного Богом иной какой-либо образ сожития, — тот не наш.
Вообще, кто увлекается сам и увлекает других неукротимым своеволием в образе мыслей и правилах жизни — тот не наш.
Приложи теперь каждый все это к себе, и, положа руку на сердце, отвечай на вопрос: наш ли еси, или от супостат наших? (Нав.5:13).

    ПРОГРАММА ВОСПИТАНИЯ
Чего хотят воспитывающие? Хотят просветить ум и образовать (сердце питомцев. Где же прочные основы и действенные орудия к тому и другому? Отвечаю решительно: нигде, как в Господе нашем Иисусе Христе, Иже бысть нам премудрость от Бога, правда же и освящение и избавление (1Кор.1:30), то есть во святой вере, Им дарованной, со всеми спасительными ее учреждениями.
Что значит просветить ум? Значит — напечатлеть в нем здравые понятия о всем сущем и бывающем, именно, понятия о том, что есть Бог, какие Его свойства, в какое отношение благоволил Он поставить Себя к миру и к нам; что такое мир сей, откуда он, чем держится и куда ведется; что мы сами, зачем мы здесь, на этой земле, что значит это полусветлое и полумрачное наше состояние, что ожидает нас в будущем и прочее. Совокупность таких познаний и составляет мудрость, которой всегда так деятельно искал и ищет человек. И кто знает все это истинно, тот не несправедливо именуется просвещенным, как видящий все в ясном свете. Надо заметить, что эти понятия суть ответы на беспокоящие наш ум вопросы. Нет человека, которого бы они не тревожили, и нет такого, который не решал бы их тем или другим образом. Но настоящее, самое успокоительное и самое верное их решение содержится в Откровении Иисус-Христове и преподается Святою Церковию. По учению ее, Бог есть Дух всесовершенный, единый по существу и троичный в лицах, Творец мира и Промыслитель всяческих; мир есть творение Божие, единым словом Всемогущего воззванное к бытию и содержимое глаголом силы Его, скрепленное во всем неизменными законами, во всякое мгновение по воле Божией готовыми покориться и покоряющимися; человек есть разумная тварь, полная совершенства вначале, потом падшая и расстроившаяся, ныне восстановляемая Господом Иисусом Христом во Святой Церкви благодатию Святого Духа и, наконец, имеющая явиться в новой славе в будущий век за веру и труд доброделания и прочее.
Какие светлые, возвышенные и плодотворные понятия! И напрасно ум берется решать их, еще и сам собою. Опыты его решений до пришествия в мир Христа Спасителя и теперешние опыты на Западе между теми, которые свергли с себя благое иго покорности слову неложного Бога, осязательно убеждают, как слаб он в этом отношении, как сроднее ему в этом случае, равно как и во многом другом, оставаться навсегда учеником и не дерзать восходить на учительскую кафедру, потому-то у нас весьма основательно и разумно отвергаются все его бредни. Что ж остается просветителям ума? Не изобретать, а брать уже готовые Божественные истины и напечатлевать их в умах детей и потом на них, как на основаниях, построевать все здание ведения, или всю совокупность наук. Какую твердость, какое мужество приобретает ум, просвещенный таким образом! Как прочна в нем вся сумма познаний, проникнутая единым духом и единым началом!
Что значит образовать сердце? Значит — возбудить сокрытые в естестве нашем требования, преобразовать чувства и расположения, возвесть в начала и правила жизни, чтобы потом о всяком обладающем ими можно было сказать: «Вот совершенный человек!» Как же это сделать?
Многим кажется достаточным для этого — развивать: развивай, говорят, природу. Как из семени, прозябшего и раскрывшегося, выходит растение или дерево, совершенное в своем роде, так и человек выйдет совершенным, если развить все сокрытое в естестве его. По видимому что может быть разумнее и основательнее такого положения? А выходит совсем не то, что чается. Например, развивая эстетическую сторону, окружают питомца изящными предметами и самого приучают к искусствам. Мало-помалу раскрывается вкус, но вместе с тем показываются и разного рода похотствования, и притом в формах весьма не изящных. Чтобы приучить себя держать с достоинством, вводят питомца в общество и открывают ему все приемы приличного обхождения. В некоторой мере цель достигается, но вместе с тем внедряется гордость, спесь, своенравие, неприступность, презорство к низшим и низость пред высшими. Приучают и к разного рода предприимчивости и деятельности, и в этом бывает успех, но не с меньшим успехом вырастают корыстность, интересанство и безжалостность. Так и во всем. Что ж это значит? Не доброе ли семя сеется, отчего же плевелы? Оттого что семя естества нашего повреждено падением и много привилось к нему неестественного и противоестественного, что однако ж, наряду с естественным, выказывает право на удовлетворение, прикрываясь видом естественности. Оттого там, где без разбора развивают все, что ни находят в человеке, вместе с сродным ему, развивают и несродное, и в естестве нашем является много паразитов, которые нередко заглушают и иссушают естественные ветви. Значит, не все надобно развивать, а иное развивать, иное же подавлять и искоренять. Так вот в чем вся трудность воспитания и образования! Нет у нас очей или зрительных орудий, чтобы различать тонкие, сплетшиеся нити естественного и неестественного, а если б и была возможность различить, то нет орудия или анатомического ножа для отделения одного от другого. Но если б это и было — нет сил подкрепить и оживить сродное и заглушить несродное нам. Стало быть, пока мы одни, с своими только средствами, то нельзя ожидать прочного успеха в образовании сердца. Здесь-то осмотрительный воспитатель и чувствует крайнюю нужду в сверхъестественной помощи. И она готова — в Церкви Божией и святых ее таинствах и всех освятительных учреждениях. Божественная благодать, сообщаемая и возгреваемая ими, проникая внутрь нас, разделяет сродное нам от несродного и, соединяясь с первым, укрепляет его и оживляет, а отревая (отметая.- Ред.) последнее, иссушает его и истребляет. Потому-то кто растет под действием их, тот без особенных усилий со стороны родителей или воспитателей, кроме неизбежных предостережений, является по вступлении на поприще деятельности с чувствами и расположениями чисто человеческими, или, что то же, истинно христианскими, без примеси уродливых неестественностей, унижающих человечество. Таким образом, если желают обладать сильными действительными средствами к образованию сердца, пусть держат воспитываемых под действием спасительных таинств Церкви и всех освятительных ее чинопоследований — и труд их увенчается полным успехом. Пусть не отчуждают детей от Церкви и церковности, от молитвований, постов, говения, исповеди и причащения, хранения праздников и посещения святынь — тогда можно быть уверенным, что по окончании курса воспитания душа питомцев, как дева чистая, будет представлена Христу уготованною на всякое дело благое.
Вот и вся программа воспитания! Напечатлевать истины веры в уме, поставляя их распорядителями всех других познаний и понятий, и вести питомцев неуклонно по указанию попечительной нашей матери — Церкви, и выйдут дети, крепкие умом и добрые сердцем, добрые добротою прочною и непоколебимою. Где в какой-либо отрасли познания допускаются понятия, противные истинам веры, там омрачают ум воспитываемых и обессиливают его примесью лжи, а где сверх того каким-нибудь образом отчуждают от Церкви, там портят и сердце, дозволяя раскрываться в нем и крепнуть противоестественным страстным чувствам и расположениям.

    ИСПЫТАНИЕ ПИСАНИЙ
Есть испытание Писаний никуда негожее, это — бесплодная пытливость ума. Как же это узнать? А вот как: если видишь, что все мысли, какие родятся в тебе, как мыльные пузыри, хоть и красны на вид, но пусты и от легкого прикосновения воздуха здравого рассуждения вскоре лопаются, то знай, что они суть дело пытливости праздной. А если находишь, что такие мысли садятся на сердце и втесняются в него, и давят его, сокрушая, или расширяют, возвеселяя неземными надеждами, то они не дело праздной пытливости, а опытом дознанная истина. Для иных испытание Писаний может быть великим искушением. Вы удивитесь, а так оно и есть. Авва Серид прибил однажды Досифея за то, что он начал без всякой нужды допытываться, что значит то, что это, отчего написано так, а не иначе. Вот и другой пример: в Филиппах была отроковица, имевшая дух пытливости, и апостол Павел изгнал его. В «Добротолюбии» у Филофея и у Диадоха сочтено недобрым делом, когда от внимания и молитвы отвлекает желание или позыв побогословствовать, да и в других местах много подобных советов относительно испытания Писаний. Как произошли еретики? Все до единого от пытания Писаний. Выходит, это меч обоюдоострый, и, стало быть, надо обращаться с ним осторожно.
Православный христианин читает слово Божие, и истины, прямо в нем содержимые, печатлеет в сердце, не двигая своей мысли за пределы содержимого и не возвышая над ним господственно и самоуправно своего ума, а смиренно подчиняя его. Если встретится что-либо неудобопонятное, он ищет разрешения не в своем уме, не в своих догадках, а в общей хранительнице всякой истины — Церкви, ищет то есть решения готового, всеми признаваемого и всем предлагаемого Святой Церковию. Например, в Евангелии сказано: ты еси Петр, и на сем камени и прочее (Мф.16:18). Непонятно, как Церковь может быть основана на Петре, когда основание ее есть Господь наш Иисус Христос, и притом такое, что другого основания и быть не может. Не мудрствуя в решении сего недоумения, обратитесь к Церкви, и она скажет вам, что здесь слово Петр не означает лица апостола Петра, а твердое исповедание веры в Господа Иисуса Христа. Эта твердость каждого мученика делала камнем: колотят-колотят, и не расколотят. А вон католики стали искать решения в своей голове и попали на папу.
Если какое-либо место Писания расшевелит мысль, а эта мысль, в свою очередь, начнет делать выводы, неотразимо теснящиеся в голову, — ничего: православный и от этого не прочь, но только обходится с этими выводами, своими порождениями, не как с родными чадами, а как с пасынками: подвергает их испытанию, вставляя их во всю совокупность истин святой веры, содержащихся в православном катихизисе, и смотрит, вяжутся ли они с ними, и, если не вяжутся или противоречат им, гонит вон из головы, как детей незаконнорожденных. Если же не сможет сделать этого сличения сам, то обращается или к живым, или к прежним учителям и их вопрошает.
Неправославный же поступает не так. Родятся у него в голове какие-нибудь думы — хорошие или худые, ему нужды нет, лишь бы нравились, — он и начинает рыться в Писании и искать им подтверждения. При таком настроении, конечно, каждая строка и даже речения, чуть-чуть указывающие на мечты искателя, берутся как доказательство. Таким образом собрано несколько текстов, к ним приделаны произвольные толкования, и затем сделан вывод, то есть та мысль, какая родилась в голове прежде чтения Писания, и, наконец, возглас: «Так учит все Писание!»
Так образовались все ереси, так протестантство, так папство, с той только разницей от первых, что последние еще роются у святых отцов и насилуют их.

    НРАВСТВЕННЫЙ ПЕРЕЛОМ
Вы спрашиваете: у всех ли истинно христианская жизнь начинается таким болезненным переломом, как это изображено в борьбе с грехом? И неужели, кто не испытал такого перелома, тот не начинал еще жить по-христиански?
Нет, не у всех. Сохранившие благодать крещения во всей ее чистоте не испытывают такого перелома. Но и для них должен быть ведом тот момент, когда они сознательно начинают христианскую жизнь. Это именно тот момент, когда они сознательно начинают считать для себя обязательным тот чин жизни, в котором с детства пребывали по повелению воспитателей, по подражанию и навыку. При этом не может быть никакого болезненного перелома, потому что, дошедши до убеждения, что для собственного блага им необходимо быть христианами, и решившись на это, они уже находят подготовленным и вне, и внутри себя все, что требуется к тому, чтобы жить по-христиански, то есть еще до этого момента их понятия, чувства и расположения, а равно и внешний порядок жизни, нрав и все правила образовались у них по духу Христову. Таким образом, нового ничего у них не прибавляется, кроме того, что с этой поры они уже по сознанию долга начинают делать все то, что дотоле делали по обычаю и подражанию. Блаженны такие души! Но много ли их? Большая часть людей, пришедши к мысли, что надобно спасаться, находят в себе и в порядке своей жизни много такого, что ведет не ко спасению, а к пагубе: или понятия неправые, или чувства и расположения недобрые, или привычки страстные, или связи скверные и тому подобное. Таким людям при решимости жить по-христиански нельзя миновать болезненного перелома, потому что нельзя им не чувствовать гнева Божия за произвольное оскорбление Его величия, и потому еще, что им надобно отрывать сердце свое от того, чем услаждалось оно дотоле, и склонять к тому, что кажется ему не совсем приятным. Чем более кто имеет страстных привычек и чем долее он жил в них, тем более болезненности и трудности встречает душа при обращении к Богу.
Есть еще третий класс людей, которые по внешнему порядку жизни — совершенные христиане, а внутри у них и не знать что. Такие люди не думают, что надо им кое-что переменить в себе, а между тем их состояние крайне плохо. Это — девы юродивые. Снаружи и у них тоже светильники, как быть следует, а внутри пусто — ни масла, ни светильни. Вот и они, не испытав болезненного перелома, считают себя в ряду христиан, угождающих Богу, но с первыми у них большая разница. Те имели и помнят момент, когда сознательно возложили на себя благое иго Христово, или сочли обязательным для себя то, что прежде содержали по навыку, помнят и ради знаменательности этого времени в своей жизни, и ради того особенно блаженного состояния, какое тогда испытывает душа, а эти не имели того и не помнят — как привыкли жить, так и живут. Да это бы еще ничего, а то беда, что, остановившись на одной внешней форме спасительного христианского жития, они не входят внутрь посмотреть, что у них в сердце и уме, и позволяют произрастать там всякого рода нечистотам и непотребствам; они как бы застывают вовне, а главное — считая себя праведниками, всех других ставят в ряд грешников, особенно тех, кто не отдает должной справедливости их мнимой святости, оттого подозрительность и пересуды, пересыпанные самовосхвалением, составляют главный их недуг. Боже, избави попасть в эту колею!

    ОДНО ИЗ СРЕДСТВ ОБРАЩЕНИЯ К БОГУ
Беда, когда в сердце человек сыт и доволен, и куда как хорошо, когда он голоден! Нищий и в сильный мороз бегает под окнами и просит. Пошел ли бы он, если б у него был кусок хлеба?
Когда чувствуется беда, тогда хлопотам и трудам человека конца нет. То же и с сердцем: когда коснется его чувство беды, нищеты и голода, покоя не дает ни телу, ни душе: и то сделай, и на другое подвигнись. Тогда уж саможалению нет места, и всякий труд не в труд. А голод и беду Господь посылает молящемуся и просящему. Это признак здоровья. У больного нет аппетита; он сыт, хоть по неделям не ест.
Птичка, привязанная короткою ниткою, вспорхнет и падет, вспорхнет и падет. Когда нитка длинна, птичка и высоко взлетит, и далеко пролетит, а все притянется к тому же месту. Если б не нитка, улетела бы птичка в луга красные. И в больших клетках птички летают, а все не на свободе. Как оторваться?
Когда огонь угрожает привязанному, то он так сильно рванется, что не только нитку слабую, а железную цепь перервет. Стало быть, не за большим дело: надо зажечь беду вокруг себя.
Что значит зажечь беду вокруг себя? Это — глубокое чувство опасности своего положения, и опасности крайней, от которой нет иного спасения, как в Господе Иисусе Христе. Это чувство и будет гнать нас к Господу и заставит непрестанно вопиять: «Помоги, защити!» Оно было у всех святых и никогда их не оставляло. Противное тому есть чувство довольства своим положением, которое успокаивает человека и погашает в нем всякую заботу о своем спасении. Помилуй нас Бог от этого!

    МОНАШЕСТВО
Есть между нами неблаговолящие к монашеству: «Не есть-де оно учреждение Самого Спасителя».
Да что такое разумеют под монашеством? Ряса, клобук, четки и прочая внешность, точно, не Спасителем учреждены, но сила и дух монашества указаны Им Самим, в Его собственном лице, в лице Божией Матери, Предтечи Господня и, можно сказать, всех апостолов. Монашество есть, с отречением от всего, непрестанное умом и сердцем пребывание в Боге. Монах тот, у кого так устроено внутреннее, что только есть Бог да он, исчезающий в Боге. А так как этому настроению много мешает семейная и гражданская жизнь, то ищущие его удаляются от общества, разрывают, или даже совсем не вступают в семейные связи. На это есть указание у Самого Спасителя, именно о безбрачии и совершенном нестяжании. Затем, когда в Коринфе произошли недоумения касательно дев, не желавших выходить замуж, апостол Павел в послании к ним указал, как поступить. Смысл указания этого такой: не худо делает тот, кто женится, но не жениться лучше. В апостольские времена были аскеты, они же в последующее время явились под именем пустынников, монахов. Церковь дала им только внешнюю организацию, а не учредила небывалого. Ни политика, ни мировые события не имели в этом участия. Монашество не отвне, оно исходит из духа христианства, и даже из природы духа человеческого. Есть, например, люди, посвящающие себя науке, искусствам — отчего? Такой талант, говорят. Почему же не благоволить к тем, кои посвящают себя Богу? Ведь и это — талант, или, что то же, дар Божий. Настроение, значит, таково: могий вместити да вместит (Мф.19:12).
Говорят, нет пользы от монашества. Да вы расширите круг полезного-то далее вещественных интересов, включите сюда благочестие, добрую нравственность, чистоту сердца, и порешите — от кого ожидать пользы для этих далеко не малых, вещей? Не от таких ли людей, как Серафим Саровский, Парфений Киевский и многие другие? А христианство чего хочет? Вышних ищите, горняя мудрствуйте. Живот ваш сокровен есть со Христом в Боге (Кол.3:1-3). Это и есть монашество. Не черная ряса, не клобук — монашество, даже не жизнь в монастыре. Пусть все это изменится, но монашество вовеки пребудет, пока останется на земле человек — христианин.

    СТРАХ БОЖИЙ
Страх Божий есть верная ограда для истинного христианина. Нужно молиться, чтоб он пришел и преисполнил сердце. В этом страхе нет ничего болезненного; оно есть благоговейное, трезвенное, отрезвляющее и освежающее чувство, точно утренний ветерок: не отнимает теплоты и дает ей настоящую температуру. Одна любовь мягчит и разблажает. Но есть блажная теплота, происходящая отъинуда (от другого.- Ред.), состояние, похожее на состояние любви, где однако ж на самом деле нет ее, а только кажущийся ее призрак. Эта последняя вещь делает душу дерзкою хозяйкою, тогда душа позволяет себе вольности и льготы как бы по какому-то праву, ни во что их не ставя и не думая давать в них ответа. Хорошо, если это сходит с рук, и ангел-хранитель словно за руку держит и все беды отводит, а то может кончиться тем, что послабление за послаблением, льгота за льготой, и тогда — прощай все! Вот ради этой-то беды постоянный страх сопутствовал святым до самого исхода их из сего мира, и даже по исходе, до решения Божия. Страх Божий отревает всякую чуждую блажь и ставит душу, так сказать, в струнку. Потому и надобно молиться: Страх Твой, Господи, всади в сердца нас, поющих Тя.

    ВЕРА БЕЗ ДЕЛ МЕРТВА
У многих в отношении к этому пункту большая путаница. Иные говорят: «Только веруй, и спасешься; дела не помогут». А по-настоящему, вот чего нужно держаться: человек по природе обязан исполнять волю Божию, должен любить Бога и ближних и показывать то делами, но человек пал и сделался бессилен. Пришел Господь и учредил на земле путь спасения во Святой Своей Церкви. Здесь снимаются грехи и дается сила творить волю Божию. А зачем же дается эта сила, если не на дела? Апостол Павел заповедует крещеным ходить в обновлении жизни (Рим.6:4); в другом месте говорит, что мы избраны и призваны быть святыми и непорочными пред Господом в любви (См. Еф.1:4); у апостола Петра сказано, что нам даны все силы Божественные. Зачем? — к животу и благочестию (2Пет.1:3). Как человек может очистить сердце свое? Трудом в исполнении заповедей, противоположных страстям. Проси помощи, но и сам трудись, без своего труда и помощь не придет; но и из труда, если помощь не придет, ничего не выйдет. И то, и другое нужно. Таким образом, делать-то делай, но не опирайся на дела и не засматривайся на них, а делай по апостолу: задняя забывая, в предняя простираяся (Флп.3:13).

    ДОБРЫЙ СОВЕТ
Нас хвалят — что ж тут дивного? На безрыбье и рак — рыба, как говаривал батюшка отец Парфений. Это, однако ж, хорошо рекомендует наше общество: значит, в нем есть сочувствие даже к тени добра, а для вас это очень, очень невыгодно. Капля пробивает камень частым падением. По частичке от каждой похвалы падает на червяка самолюбия и тщеславия и питает его; он растет незаметно для вас, позволяет быть и смиренным чувствам, пока не окреп, а когда созреет, все подъест разом. Далее: похвала щекочет сердце, останавливает ревность и расслабляет. Это то же, что бегущему подставить ногу. Остановка в духовной жизни есть уже движение назад. Смиряйте же себя и подавляйте возношение мысли и сердце всякими смиренными о себе чувствами. Тотчас же, когда в уши бьют звуками сладких речей, сходите в сердце и уничижайте себя всячески пред Господом и святыми Его. Помыслите, какие подвиги они подъяли, чтобы угодить Господу! А мы что? Сходили однажды в церковь, положили дома пять-шесть поклонов, прочитали страницу-другую спасительной книжки — и попали в святые. Куда как проворно!.. Уничиженный труд телесный в этом случае много помогает. Не нерадите же о сем состоянии, а то похвалы заморозят вас и сделают из вас мраморное изваяние, снаружи хоть и не некрасивое, но безжизненное.

    СЛЕЗЫ
Есть слезы от слабости сердца, от большой мягкоты характера, от боли; иные насильно раздражают себя на плач; но есть слезы от благодати.
Цена слез определяется не влагою, текущею из глаз, а тем, что бывает на душе при них и после них. Думать надобно, что благодатные слезы состоят в связи со многими изменениями в сердце. Главное — сердце должно тогда гореть в огне суда Божия, но без боли и жжения, а с умилением, приносимым надеждою на милосердного Бога, судящего грех и милующего грешника. Думается также, что эти слезы должны приходить уже под конец трудов, не внешних, а трудов над очищением сердца, как последнее смытие или сполосканье души. Эти слезы бывают не час, не день и не два дня, а целые годы. Говорят, что есть еще какой-то плач сердца без слез, но столь же ценный и сильный, как и слезы. Последний лучше и удобнее для живущих в мире, потому что слезы могут быть видимы другими. Все же строит всех спасающий Господь…

    ЖИЗНЬ ДЛЯ ОБЩЕСТВА
Говорят иногда: «Бог создал человека для общества». Мысль эту надо немножко поправить: человек создан для общения с Богом — в этом главная его цель. Потому-то, когда человек отпал от Бога, Единородный Сын Божий благоволил снизойти на землю, чтобы опять воссоединить его с Богом. Так значительно и необходимо это общение! Но так как для того, чтобы вступить в это общение и укрепиться в нем, человеку нужно прожить коротенький момент на земле, а прожить ему здесь одному трудно, то на время дана ему расположенность и к общественности, не как главное, а как придаточное, наряду с другими житейскими наклонностями. Всем им седалище в душе, дух же не земен. Поэтому, когда он возьмет силу, то заглушит голос душевных потребностей и разрывает все держащие душу узы, которые для нее одной не разрешимы. Тогда человеку становится легко и просторно: он в своей стихии. Беда обществу, в котором общественность поставляется целью! Тогда передвигается центр и начинается смятение и неурядица.

    ПУТЬ К ПОЗНАНИЮ ИСТИННОЙ ВЕРЫ
Первая и самая неизбежная обязанность всякого человека иметь веру, или религию, знать то есть определенным образом Бога и почитание Его, или свои к Нему отношения, или еще иначе — содержать исповедание. Обязанность эта не столько предписывается, сколько сама себя выказывает. Такова уж природа духа человеческого, что он естественно требует Бога и ищет Его, и ставит себя в такие отношения к Нему, какие считает законными. Вера есть семя и зародыш всех обязанностей, а равно и всей религиозно-нравственной жизни человека. Кто не имеет никакой веры, тот не человек. Нет у него образа там, где бы ему следовало быть, именно — во святилище духа, ибо религия есть святыня, освящающая все наше естество, равно как отсутствие ее искажает и извращает его. Святой Исаак Сирианин замечает в человеке три состояния: одно естественное, в котором человек по природе духа своего знает Бога и боится Его. Из этого состояния он по известным условиям восходит в другое, вышеестественное, или благодатное. Состояние третье образуется из погружения человека в плоть, или чувственность, причем погасает у него свет духа, попираемый плотскими вожделениями. Человек нисходит тогда на степень животного, прилагается скотом несмысленным и уподобляется им. С таким человеком и жить нельзя: чем его остепенишь, когда он рассвирепеет? Потому-то, собственно, сюда и должно отнести общеупотребительные выражения: «Бога не знает, Бога не боится», дабы показать, что с таким человеком нельзя иметь и дела никакого.
Но обязанность иметь веру еще не определяет самой веры. К этому следует прибавить, что человек обязан иметь не какую-нибудь веру безразлично, а веру одну, определенную, истинную веру. Если Бог един и неизменен, если человеческая природа одна, или единосвойственна, то и истинное отношение между Богом и человеком может быть только одно, а потому и выражение сего отношения, или истинное исповедание есть едино. Это-то единое и должно содержать человеку, иначе что ж он будет содержать? Ложь, призраки, мечтания. А в этом какое же достоинство? Это все равно, как если бы бедняк, у которого нет ничего, видел себя во сне великим богачом. Ложная религия — это насмешка над людьми. Ложно исповедующий — то же, что сумасшедший, который бурлит, потому что ему представляется то и то. Но это еще полбеды: беда в том, что тут кроется обман не простой, не такой, который разрешается смехом, а обман терзающий, горестный, отчаянный. В религии все чают найти окончательное свое успокоение и вечное блаженство, в этой уверенности всякий и держит свою веру и дорожит ею. Но известно, что прикровенность лжи возможна только здесь, а по смерти тотчас откроется, как прочно то, на чем основывали мы свою надежду. Что ж за ужасающее, что за раздирающее будет состояние того, кто увидит тогда, что он был обманут!.. Потому-то, пока есть время, пока мы еще на пути к решительной и неизменной вечности, всякий должен испытать и несомненно увериться — истинна ли та вера, которой он держится, и если окажется не истинною — отыскать, где та единая, истинная, которая истинно ведет к Богу и дарует несомненно вечное спасение. Господь не несвидетельствована Себе остави (Деян.14:17), а равно и единую истинную веру в Него. Но когда Он попустил, чтобы рядом с нею, на земле существовали другие веры и как бы вступали с нею в соперничество, то тем самым на всех наложил обязательство не без смысла держаться веры в Него, а на несокрушимых основаниях, ради которых с полным убеждением отвергается все прочее. Испытанием этим воздается честь вере и удерживается истинное достоинство человека, существа разумного, сознающего, совестного. Вера наша в нашу веру, то есть убеждение в истине православно-христианского исповедания, должна быть разумною. Потому-то Господь, дабы расположить к вере в Себя и Свое учение, говорил: испытайте Писания (Ин.5:39) и убеждал к тому проповедью Иоанна Крестителя и Своими чудесами. Апостолы в проповеди своей тоже убеждали всех и только убеждением одним, а не насилием, приучали к вере. Самая твердость исповедания зависит от убеждения, а потом и вся жизнь в духе своей веры. Из бесчисленных опытов видно, как сильно возбуждаются иные к сообразной с верою деятельности с минуты сознания ее единственной истинности, и, напротив, как многие спят в беспечности, оттого что не привели в ясность этого сознания.
Как же увериться и каким путем испытать, какая вера есть вера истинная? К этому есть два способа: один внешний, научный, а другой внутренний — путь веры. Первый предлагается обыкновенно в систематическом изложении богословия; он действителен и для ученых существенно необходим, но, очевидно, не всеобщ, потому что в основании своем содержит знания, доступные не для всех. Нельзя опять не видеть, что путь этот очень длителен и труден и, что особенно замечательно, помещаясь в голове, оставляет сердце самому себе, своему своенравию и свободе. Путь веры — искреннее, внутреннее, живее, многоплоднее и общедоступнее. Это — молитва к единому истинному Богу о вразумлении. Есть Бог истинный; Он скажет волю Свою нам в наше спасение с желанием, чтоб она была понятна и выполнена. Теперь мудрованиями людскими она скрыта или запутана до того, что иной не имеет достаточно сил найти исход из этого лабиринта. Если же кто в чувстве такой кровной нужды с воплем, стенанием, сердечною болезнью обратится к Богу, истинному Отцу всех человеков, Богу, желающему, чтобы вера в Него была действенною, может ли быть, чтобы Он не дал такому искателю решительного указания к убеждению в ее истине? Такая молитва отнюдь не есть искушение Бога, хоть и может быть превращена в него, когда кто неискренно, из одного лишь любопытства желал бы таких знаков. Примеры убеждения в вере этим путем почти повсюдны: Корнилий сотник таким путем испросил себе веру. Множество было таких, которые приходили к пустынникам вопрошать о вере, а они вместо всех доводов заставляли их молиться, и Бог открывал им истину. В смутные времена ересей Бог воздвигал людей особенной святости, облекал их силою чудодейственною и ставил на виду всех, как свечи на свещнице, да светят всем. А так как они были сосудами веры и силы Божией, то и служили для всех сомневающихся решительными указателями истины. Все ожидали, или желали знать, как исповедует тот или другой святой муж, и держались его исповедания. Но зачем напрягаться в доказательствах? Господь сказал, что все можно получить от Бога, молясь Ему с верою, тем больше, молясь о вере — начале и источнике всего. Он Сам, в последней молитве Своей говорил к Отцу Своему: святи их во истину (Ин.17:17), относя слова Свои к апостолам, а в лице их и ко всякому верующему. Даже несомненно то, что так как истинная вера по самому происхождению своему чудодейственна, то эти чудодейственные свидетельства должны непрерывно пребывать в ней. Они и пребывают. Один говорил о себе: «Когда я смотрю на эти нетленные останки, расточающие целебную Божественную силу, и помышляю, что дух, освящающий это тело, исповедовал именно ту веру, которую и я содержу, то у меня исчезает всякое сомнение, которое иногда навевает враг истины, и я не могу не радоваться тому, что Богу угодно было дать нам такой решительный и вместе такой доступный способ убеждения в истинности святой веры». И в самом деле так. Потому-то мощи современны христианству, непрерывны в нем и повсюдны. У нас, в России, есть они во всех пределах, и в каком еще количестве! На Западе они прекратились вместе с отделением от Востока и отпадением от истины, а о новых, образовавшихся из папства исповеданиях и говорить нечего. Так вот где успокоительная проповедь об истинной вере! Но блаженнее всех тот, кто вместе с Иеронимом (греческим) может сказать: «Истинна вера, исповедуемая мною, ибо ею сподобился я принять некую Божественную силу, ощутительно во мне действующую. И язычники имеют писания и храмы, и жертвы, и учителей, и книги, и отчасти боговедение, и некоторые добрые дела, и праздники, и молитвы, и всенощные бдения, и священников, и много другого, но сокровенной в сердце христианина благодати и действия Святаго Духа никто во всем свете не получает, а получают верою только одни правильно крестившиеся во имя Отца, Сына и Святаго Духа».
Так вот прямейший путь к открытию истинной веры! Именно: сама вера, молитва, непрерывность чудодейственности в Церкви и, особенно, внутренняя сила, доставляемая в вере.

    РАЗНОСТЬ ВЕРОИСПОВЕДАНИЙ
Все равно, говорят некоторые, что Православие, что лютеранство, что католичество! Да разве это истины? Истина одна. Разве сто путей. Один путь. Разве сто богов? Един Бог, едина вера, едино крещение. Так как же это все равно? Стало быть, равно с нашим и то вероисповедание, в котором нет священства, нет святого причащения и покаяния? Ни на что не похожа такая филантропия! Из-за того, что не умеют решить вопроса — что такое другие вероисповедания, толкуют криво и понимают неправо решительно верное… Посмотрите, что бывает в фотографии. Натуральная персона человека есть самый верный его тип; фотографы снимают ее, потом печатают. А между тем у одного выходит слишком темно, у другого слишком светло; тот фокус не угадал, а этот дал позу не сродную известному лицу. Но есть и такие снимки, которые очень верны подлиннику. А подрисовка сколько еще изменяет характеристику черт! Разбирая теперь все эти снимки, неужели можно сказать, что они все равны, когда между ними есть и такие, в которых не узнает себя и сам тот, с кого портрет снят? Моисею говорил Бог: виждь, да сотвориши (скинию) по образу показанному тебе (Исх.25:40), — и было так до пришествия Христова. Господь, пришедши, снес с неба иную скинию, святую веру и Церковь, устроенную по плану, который Он видел и слышал в предвечном совете триипостасного Бога. Но явились самовольники — фотографы, и давай подрисовывать, давай делать новые снимки, — ну, и нагородили. Лик Церкви один, а в самодельных снимках у одного вышло две головы, у другого — ни рук, ни ног, там глаза изменены, там одежда совсем не та, и прочее, а у всех одна подпись: церковь. Смотришь-смотришь, и скажешь: нет, это не она. Пристало ли после этого хранящим подлинник Церкви ставить себя в ряд с другими?
Да что же другие? Оставим распорядиться ими Домовладыке. Он дает нам осязательное свидетельство, что подлинник у нас: это видимые всеми дары чудотворений, прозорливости, нетления мощей, чрезвычайные явления, — чего ж еще хотеть? Лжецам не станет потворствовать Господь. Господь с нами, и Дух Его обитает в Церкви нашей, стало быть, она и есть настоящая, с неба сведенная и на земле водворенная Церковь. А про другие Господь ведает. Судов Своих Он не открывает; будет день, когда во свет приведет Он вся тайная, а теперь достаточно для нас и этого луча непреложного удостоверения в истине нашей веры.

    ВЕТШАНИЕ И ОБНОВЛЕНИЕ
До пришествия Христа Спасителя в во всем мире, исключая народа Божия, качествовала ветхая языческая жизнь во всех областях: умственной, нравственной, эстетической, семейной и гражданской. После Христа Спасителя вместе с распространением христианства сила слова Божия и благодать Святого Духа вытеснили начала языческие и водворили всюду начала христианские, и тоже во всех областях: умственной, нравственной, эстетической, семейной, политической. Эти начала в Святой Православной Церкви действовали и действуют непрерывно, и на Востоке, и у нас. На Западе папа, отпав от Церкви, первый принял корень языческой жизни — гордыню. Около этого центра не замедлили сгруппироваться и все другие стихии языческие. К XvI веку они уже довольно окрепли, подняли голову и гласно вступили снова в состязание с христианством. Образовался круг людей, проникнутых языческим духом, которые поставили себе задачею снова ввести повсюду языческие начала, и тоже во всех областях: умственной, нравственной, эстетической, семейной и гражданственной. Время, когда это совершилось, называется западным «возрождением». Таким образом, западное возрождение есть собственно восстановление язычества наперекор христианству. Но каково семя, таков и плод. Все нынешнее западное образование, во всех его видах, есть итог того движения, толчок которому дан этим возрождением. Потому-то оно и в духе, и в теле, и в главном, и в частях — все пропитано началами языческими, враждебными христианству. Всякий, кто касается его и сколько-нибудь сродняется с ним, становится более или менее врагом Христу. Так свидетельствует об этом опыт.
Казалось бы, какое нам дело до Запада! Пусть себе как знает. Мы жили просто под влиянием животворных христианских начал и знать не знали, что делается на Западе, и не знали бы доселе, если бы не были поставлены в необходимость войти с ними в сношения. Но, вошедши в сношение, мы стали заимствовать от него вместе с полезным и качествующий там дух языческого образования, который и у нас начал производить то же, что и там; то есть кто только касается его и сродняется с ним, тотчас восстает против Христа Спасителя и Святой Церкви Его. И у нас образовался класс людей, которые твердят, что все церковное, все христианское есть ветхость, которую надо отбросить, а образование европейское есть обновление, которое следует усвоить. Узнав теперь, что такое европейское образование, легко понять, что нам советуют. Апостол Павел говорит, что Господь Бог послал Своих апостолов, облеченных благодатию Святого Духа, в мир затем, чтоб они всех верующих привели из тьмы к свету, из области сатанины к Богу, а эти советуют нам из света опять идти в тьму и от Бога в область сатанину, где качествует не обновление жизни, а смерть, убивающая все зародыши жизни истинной. Видите, какие благожелатели! Блюдите убо, како опасно ходите, не якоже не мудри, но якоже премудри; не бывайте младенцы, влающеся ветром новых учений; истинствующе же в любви, все возращайте в Того, Иже есть глава Христос (Еф.4:14-15; 5:15).

    НЕОБХОДИМОСТЬ ПОСТОЯНСТВА В ЖИЗНИ ДУХОВНОЙ
Кто не начинал порядка жизни духовной, для того нехождение по нему, разорение внутреннее — непотрясательно. Но кто начал его и потом бросает, для того это очень пагубно. Зерно, охваченное морозом, не гибнет — сила жизни хранится в нем, а подмерзший цветок, раскрывшееся уже семя жизни, гибнет или повреждается, смотря по степени мороза. Так и тут: у кого жизнь начала уже являться, тому пагубно бросать ее. После каждого бросания силы будут все слабее и слабее, а там и вовсе расслабнут, останется одно имя, порядок жизни внешней, без внутреннего соответствия ему. Спаситель в одной из притчей Своих говорит, что в нечистом доме живет один только бес, а в очищенный, но оставленный по нерадению, возвращаются уже семь бесов.

    ВОЗЗВАНИЕ К САМИМ СЕБЕ
Мы, христиане внешне, без духа Христова, без сердца, всецело преданного Господу, без ревности об угождении Ему единому, часто ставим себя в ряд истинных любителей Божиих, и тех, которые еще здесь, на земле, и тех, которые уже там, на небе. Но от их богопросвещенных очей не скрыто — кто мы, и, глядя на нас, они верно говорят: вот люди, которые по видимому и от нас, но не наши. Кажется, и простое, но какое страшное слово! Если мы не их, то и они не наши, и ничто ихнее не наше; стало быть, и Христос не наш, и все обетования Его не наши, и рай не наш, и вечное блаженство не наше. А если все это не наше, так что же после этого должно быть нашим? Видите, какая беда! А между тем, посмотрите-ка кругом — у нас почти все христианское: порядки христианские или полухристианские, понятия христианские, речи христианские, много правил и дел христианских. Чего же не достает? Не достает сердца христианского; не туда оно устремлено, не в Боге его благо, а в себе и мире, и не на небе его рай, а на земле; не достает этой крепкой, как смерть, ревности о богоугождении и спасении своем. Мы как будто заснули, замерли и движемся лишь так, как двигает нас течение жизни. Вот эту-то ревность и давайте возбуждать в себе, ибо кто это сделает для нас, кроме нас самих? Сами привязались к миру, сами же станем и отрывать себя от него. Войдемте к сердцу своему, холодному, нерадивому, беспечному, и начнем дружески уговаривать его образумиться наконец, стряхнуть узы страстей мира, самовольно наложенные на себя, и устремиться ко Господу. Будем говорить душе своей так: «Ты создана по образу и подобию Божию. Беспредельный Бог благоволил устроить тебя так, чтобы светиться в тебе совершенствами Своими, как светится солнце в малой капле воды, и быть видимым в тебе и тебе, и всем видящим тебя, земным и небесным. А ты отвратилась от Бога и обратилась к миру, приняла его мерзкий образ и таким образом стала носить зверообразное подобие князя века сего. Помяни первое благородство свое, высокое и ни с чем не сравнимое, пожалей о теперешнем неблагообразии своем и обратись ко Господу, чтобы опять обновиться по образу создавшего тебя.
Бог ищет тебя и окружает всеми Своими милостями и попечениями: жизнь твоя — Его; все потребное к жизни — Его же; и свет, и воздух, и пища, и одежда, и жилище, и все, что есть в тебе и у тебя — все Его. Да это что еще! Ради тебя Он сошел с неба, страдал, умер на кресте, воскрес, вознесся на небо, послал Духа Святого и учредил на земле Церковь, в которой совместил все необходимое ко спасению твоему, а главное — путем рождения и порядком внешней твоей жизни уже ввел тебя в эту сокровищницу благ духовных, и за все это Он требует от тебя только сердца твоего. И капля, согретая солнцем, восходит горе (вверх. — Ред.) — что же ты медлишь обратиться ко Господу, со всех сторон согреваемая теплотою любви Его? Не видишь ли, что все вокруг тебя идут ко Господу: и бедные, и незнатные, ученые и неученые, — что же ты стоишь, попуская всех предварять тебя в Царствии? Хуже других ты что ли? Обделена чем, лишена чего-либо из того, что всем дается? Что же ты стоишь? Двинься, поспеши, пока не затворилась дверь, отверстая для всех, обращающихся ныне! Что стоишь? Обратись ко Господу и начни усердно работать Ему! Время течет, силы стареют, грубеют и приближаются к неподвижности в своем превратном направлении; между тем, не ныне, так завтра — смерть. Смотри, не остаться бы тебе совсем в этом закоснелом охлаждении ко Господу. Вспомни страшный конец, когда и Бог окончательно отвратится от необращающихся к Нему и отвергнет отвергающих Его, и хоть из страха устремись ко Господу!
Взыщи Господа! Бог или мир — середины нет. Или ты не видишь — там все, здесь ничего; там истина, здесь призрак; там покой, здесь болезни и заботы; там довольство, здесь непрестанное томление; там радость и веселие, здесь только скорби и туга сердца. Все это ты знаешь, испытала и все-таки остаешься в той же суете ума и сердца… Уж не рай ли на земле устроить хочешь? Уже осьмая тысяча, как миролюбцы истощаются в средствах устроить его тут, на земле, — и не только нет успеха, но все идет к худшему. Не успеешь и ты, а только измучишься, гоняясь за призрачными благами мира, как дети за убегающею радугой».
Такими и подобными сим речами будем уговаривать душу свою возлюбить Господа, всецело обратиться к Нему и, наконец, возревновать решительно о спасении своем. Бог даст, и с нами случится то же, что с воздушными шарами. Будучи наполнены тончайшею стихиею, газом, они быстро устремляются кверху. Наполним и мы душу свою небесными истинами и убеждениями — они проникнут и в сердце, привлекут желания, а там и все существо наше устремят к небу и всему небесному.

    ПРЕИМУЩЕСТВО СКОРБЕЙ ПРЕД УТЕХАМИ ЖИЗНИ
Выбросьте из головы, что можно путем утешной жизни стать тем, чем следует нам быть во Христе. Утехи тут — дело случайное, невзначайное, а существенное — страдания, болезнования внутренние и внешние. Многими скорбми подобает внити в Царствие (Деян.14:22), которое есть внутри нас. Первый шаг — перелом воли с худа на добро, составляющий, так сказать, сердце покаяния, отражается смертельною болью, раною, из которой потом сочится кровь во все продолжение борьбы со страстями и которая закрывается уже по стяжании чистоты, возводящей христианина на крест сораспятия с Христом. Все скорби, да болезни, да тяготы… Можно так положить: льготность — свидетельство непрямого пути; притрудность — свидетельство пути правого.
Но скажут: вот уж и повеселиться нельзя или какое-нибудь удовольствие себе позволить! Да вы главное-то прежде сделайте, а потом, пожалуй, позвольте себе и это. А то у вас только и дела, что сегодня бал, завтра театр, там гулянье да веселое чтение и беседа, да развлечения разные, словом, постоянный переход от приятностей к приятностям, а о главном-то, о том, чем должны быть христиане, и помышления нет. Как будто при таком внешнем настроении наше внутреннее отношение к Богу во Христе само собою будет зреть. Да разве горит свеча на ветре? Разве жизнь смеется от приемов яда? Так помышляйте и об этом. Чем окружаете себя, чем занимаете душу, то и питает ее и по роду своему образует ее характер. Непостоянство мысли, нетвердость намерений, бурность желаний — вот наследство от утех! Если хотите добра себе, бросьте утехи, вступите на крестный путь покаяния, перегорите в огне самораспинания, закалитесь в слезах сокрушения сердечного, и станете золотом или серебром, или камнем драгоценным и в свое время будете взяты небесным Домовладыкою на украшение Его премирных, пресветлых чертогов.

    ЦАРСТВО ХРИСТОВО И ЦАРСТВО МИРА СЕГО
Есть на земле благодатное Царство Христово, это — Церковь, спасаемая в Господе, предмет благословений Божиих и цель желания всех людей, истинно понимающих свое назначение.
Есть и другое царство на той же земле, царство князя века сего, воздвигнутое и поддерживаемое злорадною злобою исконного врага нашего спасения, влекущее человека в обман, прельщение и пагубу.
Все мы, живущие на земле, неизбежно состоим под влиянием обоих этих царств и склоняемся то к тому, то к другому, то стоим между ними, как бы в нерешимости — к какой стороне пристать и куда склониться.
Каждое из этих царств имеет свои характеристические черты.
Во всяком царстве видим мы царя, или главу правительства, законы, выгоды, преимущества, или обетования, и конец, или цель, к которой оно приводит.
Все эти черты в Царстве Христовом определенно ясны, несомненно верны и непреложны, а в царстве века сего — лживы, обманчивы, призрачны.
Кто Царь в Царстве благодатном? Бог, во Святой Троице поклоняемый — Отец, Сын и Святой Дух, сотворивший мир и о всем промышляющий, Который, устроив нам спасение в Господе Иисусе Христе, властно наложил на всех, последующих Ему, заповеди и повеления Свои для собственного их блага; всем дает Себя знать, вкушать и осязать духовно; о всех милосердствует и печется, всем помогает, и всех удостоверяет непреложным словом Своим: «работай по воле Моей в вертограде Моем; Я все вижу и за все тебе воздам!» И трудящиеся в Царстве Христовом определительно знают — кому работают, это дает им внутреннюю крепость и терпение в трудах. Я стражду, — говорит апостол, — но не постыжуся. Вем 6о, Емуже веровах, и известихся, то есть глубоко уверен, яко силен есть предание мое сохранити в день он (2Тим.1:12).
В царстве князя века сего совсем не то. Тут никто не знает, кто их царь. Если б самый отчаянный миролюбец знал сознательно, что царь его — злобный и мрачный сатана, которому он раболепствует на свою собственную погибель, то с ужасом устремился бы вон из его области, но враг сокрыл гнусный образ свой от сынов века, и миролюбцы раболепствуют, не зная кому. Вы поминутно слышите: того нельзя, другого нельзя, и так должно, и этак надобно, а спросите: почему? кто велел? — никто вам не скажет. Все стесняются и тяготятся заведенными у них порядками, даже осуждают и бранят их, но никто не посмеет отступить от них, как будто боясь кого-то; кто-то надзирает за ними и готов взыскать, но которого, однако ж, никто не может указать и определительно назвать. Мир — это совокупность лиц, работающих неведомому призраку своего воображения, под которым на самом-то деле хитро скрывается злобный сатана.
Какие законы в Царстве Христовом? Христос, истинный Бог наш, определительно сказал: «Делай так и так, и будешь Мне угоден, и спасешься. Отвергнись себя, будь нищ духом, кроток, миролюбив, чист сердцем, терпелив, люби правду, плачь о грехах своих, пребывай в благоговении предо Мною день и ночь, желай добра и благотвори ближним своим и все заповеди Мои исполняй верно, не жалея себя». Видите, как все это ясно и определенно, да не только определенно, но и запечатлено навсегда неприкосновенною неизменяемостью: как написано, так и будет до скончания века. И всякий вступающий в Царство Христово знает наверное, что должно ему делать; не ожидает он никаких изменений в законоположениях Царства, потому и идет путем его благонадежно, в полной уверенности, что несомненно достигнет того, чего ищет.
Не то совсем в царстве князя века сего. Тут никак нельзя остановить мысль свою на чем-либо определенном. Дух миролюбцев еще ведом: это — дух самости, гордыни, интересанства, всестороннего наслаждения и чувственности. Но приложение этого духа, закон и правила мира так шатки, неопределенны, изменчивы, что никто не может поручиться, чтобы завтра в мире не начали считать недобродетельным того, чем ныне восхищаются. Обычаи мира текут, как вода, и правила его для одежды, речей, встреч, соотношений, стоянья, сиденья, вообще касательно всего непостоянны, как движение воздуха: ныне так, а завтра не весть откуда налетит мода и все переворотит. Мир есть сцена, на которой сатана издевается над бедным человечеством, заставляя его вертеться по мановению своему, подобно обезьянам или куклам в балаганах, заставляя его считать чем-то ценным, важным, существенно необходимым то, что само по себе мелочно, ничтожно, пусто. И все заняты этим, все — и малые, и большие, не исключая и тех, которые и по происхождению, и по воспитанию, и по положению своему в свете могли бы, кажется, свое время и труды употреблять на что-нибудь лучшее, чем все эти призраки.
Каковы преимущества и каковы обетования Царства Христова? Господь и Бог наш говорит: «Работай Мне, и Я все тебе воздам. Всякое дело твое, мысль, желание и чувство, в угодность Мне тобою явленные и содержимые, не будут лишены мзды своей. Чего другие не видят, Я вижу; что другие не ценят, Я ценю; за что другие, может быть, теснить тебя станут, Я буду покровителем тебе, и всячески за труд твой готова тебе обитель вечная, которая и создается твоими трудами». Так обетовал Господь, так оно и есть. И все, вступающие в Царство Его, испытывают самым делом верность этих обетовании. Еще здесь вкушают они блаженство от трудов своих — блаженство смирения, кротости, правды, миролюбия, милости, терпения, чистоты и всякой другой добродетели. Все эти добродетели, производимые благодатию Божиею, соделывают сердце их сосудом Духа Божия, Который есть для них залог, или обручение будущего наследия, чаемого несомненно ради этих начатков его, усвояемых всякому, кто нелицемерно работает Господу.
Таковы ли обещания мира? Нисколько. Мир обещает все и не дает ничего; манит, раздражает надеждами, но в минуту, так сказать, вручения обещанного похищает его. Потом снова указывает что-то вдали, снова манит и снова похищает у достигшего из рук то, что, кажется, уже получено. Оттого в мире все гоняются за чем-то многообещающим, и никто ничего не получает; все преследуют призраки, которые разливаются в воздухе в ту самую минуту, когда они готовы уже схватить их. Миролюбцы важничают в уверенности, что, действуя по-мирскому, они заслуживают внимания мира, но мир или не видит их дел, или, видя, не дает им цены, или, признав цену, не воздает условленной награды. В мире все до одного обмануты и все-таки обманывают себя надеждами, для которых нет ни малейшей опоры.
Работающие Господу внешне не видны, нередко даже презираемы и гонимы, но зато внутренне зреют постоянно в совершенствах духовных, которые в другом мире воссияют в них, как солнце, и дадут им соответствующее себе место и блаженство.
Работающие миру внешне видимы, блестящи, нередко всевластны, но внутренно снедаются тугою, муками сердца и жгучими заботами. Ни минуты не имея покоя здесь, они переходят и туда — в безотрадную вечность.
И однако ж царство века сего существует и никогда не бывает пусто, а ведь оно слагается все из нас же; что ж это за диво такое? Ум ли наш по временам или с некоторых сторон бывает не очень умен, или дух мира, нас окружающий, так быстро действует, что омрачает прежде, чем мы успеем сообразить что-нибудь, одним взглядом привлекая к себе и поглощая добычу, подобно некоторым ядовитым змеям? Непонятно, но то верно, что многие и из христиан льнут к миру, и мир не может жаловаться на то, чтобы редки были ряды поклонников его.

    ДВА-ТРИ СЛОВА ПРОТИВ РАСКОЛЬНИКОВ
Святая Церковь наслаждается ныне миром; нет гонений, не видно и каких-либо влиятельных лжеучителей. Смиренные чада Церкви, с покорною верою внимая святому ее учению и освящая себя Божественными ее таинствами, все, по силам своим, содевают свое спасение, надеясь получить блаженство вечное по скончании своей жизни.
Но ложь не мирна, и лживые пророки покоя себе не дают. Возбуждаемые врагом всякой истины, они восстают на Господа и своими кривотолкованиями хотят затмить светлое учение Христово и развратить умы простосердечно верующих и честно живущих по законам святой веры. Говоря это, я разумею вообще всякую ложь, какой теперь много ходит в писаниях и речах человеческих, а более всего ложь раскольническую. Всякая другая ложь тотчас видна: она противна Символу веры нашей и проповедуется во имя разума, для которого верующие суть не ученики, а учители. Ложь раскольническая может обольстить легче и скорее потому, что возвещается от имени апостолов и Святой Церкви как древнеотеческое какое-то учение. Апостолам Господь сказал: се посылаю вас, яко агнцев посреде волков (Лк.10:3), — и расколоучители, прикрываясь именем апостольского учения, являются в агнчей одежде, но так как они проповедуют ложь, то и суть воистину волки в одежде овчей. Смиренно прокрадываются они в домы, и как некогда змий прельстил Еву лукавством, так и они развращают умы неутвержденных.
Они все твердят, что их толки — древнеотеческое предание. Какое там древнеотеческое! Все это новые выдумки. Древнеотеческое предание содержится Православною Церковию. Мы заимствовали святое учение от Православной Греческой Церкви, и все священные книги от нее перешли к нам. Книги эти в древности содержали в себе все так, как мы теперь содержим. Но лет за сто или за полтораста до блаженного патриарха Никона и государя Алексея Михайловича неопытные переписчики начали их портить и в продолжение этого времени все портили и портили и, наконец, до того все перепортили, что более нельзя уж было терпеть. Порчи эти, внесенные в книги, все без изъятия были новины. Когда потом их отменили и поставили книги в тот вид, в каком были издревле, значит ли это, что в книги внесли новину? Не новину внесли, а воротили их на старое. В наших книгах теперь все так, как есть в греческих и как в наших древних, после равноапостольного князя Владимира. Пойди, кто хочет, и посмотри в Патриаршей библиотеке в Москве старые книги, и сам уверься. Стало быть, старые книги у нас, а не у раскольников; древнеотеческое предание у нас, а не у них; у них же все новина: книги новы и предание ново.
Поясню это примером. Древнейший Софийский собор в Киеве расписан был еще при великом князе Ярославе по стенам. Когда униаты завладели собором, они замазали лики угодников Божиих и написали вместо их своих святых. Петр Могила, возвративший древнюю святыню православным, в свою очередь заштукатурил униатскую роспись и повелел расписать стены по-православному; потом еще раз возобновили живопись, и уже по масляному грунту. Таким образом, старая роспись осталась под несколькими слоями. В недавнее время очистили все эти наросты и восстановили ту роспись, которая была издревле под ними; что ж, новину внесли этим в Софийский храм или восстановили его в древнем виде? Разумеется, в древнем, а не в том, в каком он был лет за полтораста. Вот так и с книгами было. Когда выбросили из них все, что вновь было внесено, то не поновили их, а возвратили им древнее, и потому истинно древние книги суть наши исправленные, а не раскольнические, испорченные. Их книгам не больше двухсот, а некоторым — трехсот лет, а нашим — тысяча, а то и более.
Когда раскольники станут уверять вас, что у них древнеотеческое предание, спросите их: где ж оно — у поповцев или беспоповцев, у филипповцев или федосеевцев, у Спасова согласия или перекрещенцев, у штундистов или у новых австрийских проходимцев? Разве древнеотеческих преданий десятки? Ведь оно одно. А когда у них оно не одно, то, стало быть, оно не древнеотеческое, а все как есть человеческие выдумки. У нас оно одно и совершенно согласно с нашим древнейшим преданием, согласно с греческими и всеми православными христианами, живущими по всей земле. У нас всюду согласие, а у них всюду разногласие. В иной деревне три-четыре, а то и в одном доме столько же, и последователи их не сообщаются друг с другом; где же тут единая Церковь Христова? Какое же это тело Церкви, когда все части распались и разошлись в разные стороны? Где ж это стадо едино? И можно ли сказать, что единый истинный Божественный наш Пастырь Иисус Христос есть их Пастырь?
Ясно после этого, как день, что у них нет истины, нет последования Христу, нет Церкви — значит, нет и спасения, ибо спасение только в Церкви, как в Ноевом ковчеге. Церковь Христова имеет священство; у раскольников нет священства, стало быть, нет и Церкви. Церковь Христова имеет таинства; у раскольников некому совершать таинств, следовательно, и Церкви нет у них. И как это они еще дерзают отверзать уста свои и совращать православных! Спасать, говорят, хотим; спасать, когда сами гибнут!.. Спасение невозможно без благодати, а благодать не дается без таинств, таинство же не совершается без священства. Нет священства — нет и таинств; нет таинств — нет и благодати; нет благодати — нет и спасения.
Мы, говорят некоторые из раскольников, нашли теперь священство, завели корень его. Завели-то завели, да гнилой, бесплодный. Сами посудите: Амвросий, которого они сманили к себе, был связан запрещением и связан законною властию. Этой законной власти Сам Господь обетовал: елика аще свяжете на земли, будут связана на небесех (Мф.18:18); стало быть, и Амвросий тот был связан на небе. Если так, то как же он, связанный на небе, мог сообщать небесную благодать? Где он ее взял? Не мог он ее сообщать и не сообщал, и все, которые им поставлены, как были мирянами, так и остались мирянами, хоть и величают их священниками и даже епископами. Это похоже на то, как дети, играя, дают себе титулы полковников, генералов, главнокомандующих.
Положим, говорят раскольники, Амвросий запрещен был, но его разрешили старцы. Дивное дело! Простые миряне разрешают епископа и возвращают ему власть и права епископские!.. Разрешать ведь может только тот, кто имеет власть и рукополагать. Старцы раскольнические и дьячковского посвящения не имеют — как же они могли возвращать епископу епископскую силу, когда это то же самое, что и рукополагать! Нет, не возвратили- и Амвросий остался запрещенным, несмотря на смешные над ним обряды, а если запрещен, то благодать в нем пресечена; если пресечена, то не могла изливаться и на других. Когда, например, вода идет по желобу, то от него она переливается и в другие желоба и сосуды, а если запереть желоб, вода не потечет по нему и не польется в другие места и вещи. Так и Амвросий: пока не был запрещен, то был подобно желобу, переливающему воду, а когда подпал под запрещение, стал то же, что желоб сухой, запертый, и не мог уже сообщать другим воду благодатную, потому что сам ее не имел. Таким образом, напрасно обманывают себя и других некоторые раскольники, будто бы они достали священство. Имена-то завели, а дела нет, и потому нет в них истины, а одна ложь и обман.

    ОБЛИЧИТЕЛЬНОЕ СЛОВО ПАСТЫРЯ
Праздник Крещения Господня уже прошел… Благовременно теперь спросить крещеных: так ли они держали себя, как подобает крещеным? Тому ли Богу служили, какому обещались служить при крещении? Смотря на них, можно ли было сказать: это крещеные, это те, кои отреклись от сатаны и от всех дел его, и всего служения его, и всей гордыни его?
Вспомните, как многие из вас встречали новый год, и потом рассудите хладнокровно — похоже ли это на что-либо христианское? До полночи проиграть в карты или проговорить о разных пустяках, а в самую полночь, на рубеже старого и нового года, взять бокалы и вертеться — что это такое, и есть ли в этом какой-нибудь смысл? Бог, Владыка времени и жизни нашей, дал нам провесть один год и вводит в другой — что же прилично в минуту такого перехождения? Воздеть руки к небу, поблагодарить Господа Бога за прошедшие милости Его и умолять премилосердно продлить свое благоволение и на будущее время. Вот если бы поступали так или в каждой семье особо, или в совокупном собрании нескольких семейств, тогда воистину благословенно встречено было бы новое лето. А то примутся вертеться и стукаться бокалами — ну какой тут смысл? Жизнь-то наша разве шутка, а время — вещь ни к чему негожая? Если это так, то конечно, нельзя лучше встретить новый год, как пустословием и пляскою, это значило бы задать тон на весь год. Но разве кто-нибудь из людей здравомыслящих думает так о времени и жизни? Отчего ж это сталось? Повеселиться что ли захотели? Да разве для веселья нет другого времени, ничем особенно не знаменательного? Нет, тут что-то другое. Что ж бы это такое? Скажете: обычай такой, и я скажу: да, обычай, но только не христианский, а языческий, нечестивый, богопротивный. Ведь этой минуты ожидаете вы как момента священного и беретесь за бокалы совсем не с такими мыслями, как в другое время, и вертитесь не в том духе, как это обычно: все это у вас совершается в роде какого-то священнодействия. Но какому же это богу совершается у вас такое священнодействие — Христу ли Спасителю, пригвожденному на кресте, вкушавшему желчь и оцет и искупившему вас своими страданиями и смертию? Конечно, нет, ибо кое общение Христа с велиаром? (2Кор.6:15) Нет, не к Нему идет такое священнодействие, а или к Бахусу, языческому богу пьянственного веселия, или к Венере, богине плотских, нечистых утех… Се боги твои, новый Израилю! (3Цар.12:28) От них уж и ждите себе того, чего желали друг другу, а от Бога истинного нечего вам ждать, потому что, когда Святая Церковь молилась о благословении нового лета, вас не было в храме Божием, сил не стало: они принесены в жертву языческим богам, или пустой мечте и лести вражией.
К чему после этого все ваши благожелания? Точно будто бы забрали вы в свои руки все блага и раздаете их щедрою рукою — одному одно, другому другое, помимо Бога истинного. Одно из двух: или вы разграбили сокровищницу Божию и распоряжаетесь ею по своему произволу, или все ваши сладкие благожелания — детское шутовство. Так-то; с какой стороны ни посмотришь на этот обычай, приходится сказать: недобра похвала ваша. И не оправдывайтесь, будто бы при этом деле не бывает у вас богоотступнических мыслей; ведь при нем нет мысли о Боге — так как же оно не богоотступническое? Не оправдывайтесь и тем, что не знаете, как вошел этот обычай; не вошел бы он, когда бы его не приняли. А вы не отворяйте ему дверей дома своего — и не войдет. Один бы не пустил, другой, третий, не пустили бы все, к кому бы он ни зашел, — и побрел бы он себе куда знает и не срамил бы святого места своим безобразием.

    ГДЕ КОНЕЦ УЧЕНИЮ ХРИСТИАНСКОМУ?
Христианство не есть учение без конца. Собственно учение это коротко, но жизнь по этому учению конца не имеет. Так ведь и в житейском быту: научится кто чему-нибудь и начинает уже действовать, а не все учится да учится. И в христианстве не все учиться: надо жить, жизнь-то и есть настоящая наука. Как станет кто жить по-христиански, тут только и начнет входить в него христианство, тут только и начнет он познавать его и силу его. Знать христианство как должно иначе нельзя, как деятельно; только посредством этой деятельности сознанию открываются все тайны христианского ведения, или вся область духовных предметов, хоть забота у истинного христианина вовсе не о ведении, а о жизни, ведение же само тут приходит как придаток.
Жизнь христианская похожа на восхождение на гору. Восходящий трудится собственно над тем, чтобы взойти, но по мере того, как он восходит, перед ним открывается все больше и больше предметов, потому что все шире и шире становится его кругозор. Так и в христианстве: чем больше кто преуспевает в жизни по нему, тем больший и больший круг духовных предметов становится ведомым его уму и сознанию. Настоящий мудрец и есть только тот, кто совершен в жизни христианской, без жизни же ничего не поймешь. Что знают о христианстве умом без жизни — это совсем не то, что есть на деле. Как подробно и красноречиво ни рассказывай, что в ананасе, например, такой-то и такой-то вкус, но пока сам не попробуешь ананаса, понятия о нем не составишь себе; так и учение христианское — пока не приложишь его к жизни своей, ни за что не взойдешь во вкус его.

    СОВМЕСТНОСТЬ РАДОСТИ С СКОРБЯМИ
Апостол Павел в Послании своем к солунянам говорит в одном месте: приемше слово в скорби мнозе с радостию Духа Святаго (1Сол.1:6). Как возможно приятие слова с радостию среди скорбей?
Когда при проповеди Евангелия сердце ощутит истину и возжелает спасения с надеждою получить его, то оно не может не чувствовать радости, как бы обретши сокровище. Так в обыкновенном порядке. Но когда утеснение совне препятствует образоваться даже убеждению, а не только привзойти надежде спасения и обрадованию ради того, а между тем, в таких обстоятельствах является вера жизни, крепкая, сопровождаемая радостию, то явный знак, что тут было присуще особенное действие свыше. Дух Божий дал вкусить благо спасения и, преисполнив сердце радостию, не допустил ему быть стеснену скорбями и устроил так, что оно было отверсто для принятия истины и замкнуто для чувства скорби. Таким образом, приятие слова в скорби посредствовалось радостию от Духа Святого. Вот и осязательное указание на благоволение свыше, а вместе и на Божественность веры и спасительность уверования! «Если уже и то немало, — говорит святой Златоуст, — чтобы перенести скорби как-нибудь, то переносить их с радостию свойственно тем, кто выше человеческой природы, кто имеет тело как бы бесстрастное. С радостию, говорит апостол, Духа Святаго. Дабы кто не сказал: как же ты говоришь о скорби и радости? как могут быть совместны пути те и другие? — он прибавил: с радостию Духа Святаго. Скорбь в них, как в телесных, а радость, как в духовных. Как же это? Обстоятельства скорбны, а то, что производят они, не таково, ибо Дух не попускает сего. Вас, говорит апостол, огорчали и преследовали, но Дух не оставлял вас и тогда, и как три отрока орошаемы были в огне, так и вы в скорбях. Как там орошение было действием не естества огня, но прохлаждающего Духа, так и здесь не естество скорби производит радость, но Дух, орошающий и чрез пещь искушений приводящий к прохладе и покою».

    ДЕЯТЕЛИ ВНУТРЕННЕЙ ЖИЗНИ
Делом веры объемлется отношение к Богу, трудом любви определяется отношение к братиям христианам, терпением упования очерчивается личная участь каждого верующего здешней жизни, с прозрением в будущую. Дело веры исполняет жизни, сил и готовности действовать; труд любви открывает поприще для живого и многоплодного действования; терпение упования завершает и венчает труды и есть нечто высшее и отрешеннейшее. Терпение богоугодное труднее благоугодного действования, но зато оно чрез конечное испытание вводит вслед Господа, в окончательное совершенство и прославление (см. 1Пет.4:14).
В этих трех проявляют себя корень, ствол и колос новой жизни в Господе Иисусе Христе. Вера приемлет благодать и есть засеменение жизни христианской, пересаждение чрез Христа Спасителя в Бога, врощение в Него. Отсюда исходит любовь как отражение Божией любви в сердце человека, или ответ сердца человеческого на почувствованную любовь к нему Бога, души и каждого христианина, и всего тела Церкви Христовой. Упование ведает, что будущее принадлежит Господу Христу и Святой Церкви Его. Оно как бы уже переселяется туда и там живет не воззрением только, но и чувством, в уверенности, что преславна та духовная жизнь, которая, исходя от прославленного Господа, качествует ныне в членах Его только внутренно, но в свое время преславно раскроется и вовне и проникнет собою все; нынешние же противности ей — плоть, мир и диавол устранены будут со сцены жизни новым явлением Господа, когда и все сущее перечищено будет огнем. Таковы деятели внутренней жизни во Христе.

    ОБРАЗ И ПОДОБИЕ БОЖИЕ
Образ и подобие Божие относятся не к телу, а к душе. Образ Божий состоит в естестве души, а подобие — в свободно приобретаемых ею богоподобных качествах. То, что душа наша невещественна, проста, духовна, бессмертна и разумно-свободна, — это относится к образу Божию, а когда она должным употреблением разума и свободы познает истину и станет искренно содержать ее, сердце же украсит всякими добродетелями, как-то: кротостью, милосердием, воздержанием, миролюбием, терпением и тому подобным, — тогда эти качества составят в ней подобие Богу. Отпечатленное благодатию на образе подобие обнимает все наше внутреннее: и мысли, и расположения, и чувства, и соделывает богоподобными и ум, и волю, и сердце.
Ум богоподобен, когда он ясно ведает Символ веры и все, заключающееся в нем, содержит нелицемерно. Апостол Павел говорит о себе и о всех апостолах: мы ум Христов имамы (1Кор.2:16). Этот ум Христов они не удержали в себе одних, а передали его Церкви и верующим в слове живом и Писании. Святая же Церковь собрала его весь воедино и изложила кратко в Символе веры. Стало быть, кто верует искренно, твердо содержит все, чему учит Символ веры, тот имеет ум Христов, или у того ум подобен уму Христову, богоподобен.
Деятельная сила человека бывает богоподобна, когда она украшается всеми добродетелями, какие указаны Господом в учении о блаженствах. Что это так, о том свидетельствует святой апостол Павел. Сказав, что нам надобно облещись в нового человека, обновленного по образу Создавшего, он поясняет потом, в какой это образ следует облещись: облецытеся, говорит, во утробы щедрот, благость, смиренномудрие, кротость, долготерпение (Кол.3:12), облекитесь в то, чтобы прощать, если кто имеет что на другого, чтобы водворять в себе мир и все творить с чистым побуждением во имя Господа Иисуса и во славу Божию. А это то же самое, что содержится и в учении о блаженствах. Сердце становится богоподобным, когда оно отрешается от всех привязанностей земных и прилепляется к предметам духовным и небесным. Об этом отрешении апостол заповедует так: надобно, говорит он, нам жить так, чтобы имеющие жен были как бы не имеющие; плачущие, как не плачущие; радующиеся, как бы не радующиеся, куплю деющие, как ничего не требующие (1Кор.7:29-30), то есть надо так настроиться, чтобы все, бывающее в мире, было чуждо нам, проходило мимо и около нас, не возмущая и не касаясь нашего внутреннего. О прилеплении же к предметам духовным и божественным он говорит так: вышних ищите, горняя мудрствуйте, а не земная; умросте бо, и живот ваш сокровен есть со Христом в Бозе (Кол.3:1-3).
Вот что такое образ Божий и что такое подобие! Вот как восстановляются они в нас и что такое они в виде восстановленном! Теперь возьми всякий и рассмотри себя, свои действия и свойства и сличи с тем образом и подобием, которые должны отпечатлеваться в нас. Что есть — благодарите за то Господа, а чего нет, то постарайтесь приобресть, прося у Господа себе помощи на то. Если образ, восстановленный во святом крещении, опять омрачен и поврежден смертными грехами, надо обновить его в покаянии. Если цел образ — смотрите, есть ли подобие. Прочитайте Символ веры и поразмыслите: знаете ли все, что там содержится, и так ли знаете, как должно знать. Если не все знаете — дополните; если о чем не так думаете — изгоните богопротивные мысли и возьмите мысли Божий. Возьмите потом учение о блаженствах и смотрите, все ли те добродетели есть в вас, которые там заповедуются. Какие есть — те храните и укрепляйте; каких нет — позаботьтесь приобресть. Возьмите сердце свое и смотрите, где его сокровище, где оно живет и в чем поставляет свое благо. Если увидите, что ему еже жити — Христос, и еже умрети — приобретение есть (Флп.1:21), благодарите Господа, а если увидите, что оно все опутано земными пристрастиями, начинайте понемногу отрешать его от них, поспешая, однако ж, этим, чтобы смерть не застала: кто привязан к земле, тому тяжело умирать.

    НЕДЕЛЯ СЫРОПУСТНАЯ
Настоящая неделя называется сыропустною; она посвящена воспоминанию падения прародителей наших — и какие жалобные сетования Святая Церковь влагает в уста изгнанных из рая и сидевших прямо против него праотцев наших! Так живо было тогда чувство потери: рай был в виду, и из него, может быть, доносилось благоухание цветов и дерев, напоминавших о блаженной жизни, которую так недавно вкушали они в невинности. Нельзя было не сетовать праотцам нашим!
Но то было сетование не одних Адама и Евы: то сетовала падшая природа человеческая, все силы души и все части тела издавали плач. Прародители передавали его только словом вместе с ними сетовавшей твари и всему будущему их потомству. С той минуты сетование, плач и грусть сроднились с природою человеческою и стали составлять основной тон наших сердечных чувствований и расположений. И кто из потомков первозданного, наследников падшей природы человеческой, не засвидетельствует этого своим собственным опытом?
В самом деле, мы любим повеселиться, но что значит, что после самого полного веселия душа погружается в грусть, забывая о всех утехах, от которых перед тем она и не помнила себя? Не то ли, что из глубины существа нашего дается знать душе, как ничтожны все эти увеселения сравнительно с тем блаженством, которое потеряно с потерею рая? Мы готовы радоваться с радующимися, но как бы ни были разнообразны и значительны предметы радостей человеческих, они не оставляют в нас глубокого следа и забываются скоро. Но если увидим мать, плачущую над умершим сыном, единственною своею опорою, или жену, раздирающуюся над могилою любимого мужа, скорбь глубоко прорезывает душу, слова и образ сетующих остаются неизгладимыми в памяти нашей. Не значит ли это, что скорбь ближе и сроднее нам, нежели радость? Вы слышите пение или музыку: приятно, конечно, отзываются в душе и веселые тоны, но они скользят только по поверхности ее, не оставляя заметного в ней следа, между тем как тоны грустные погружают душу в себя и надолго остаются памятными ей. Спросите путешественника, что оставило в нем более глубокое впечатление, и он ответит вам, что из множества им виденного выдаются у него в голове из-за других преимущественно такие предметы и места, которые погружали его в грустную задумчивость.
Этих примеров, кажется, достаточно в пояснение той мысли, что основное чувство нашего сердца есть грусть. Это значит то, что природа наша плачет о потерянном рае, и как бы мы ни покушались заглушать этот плач, он слышится в глубине сердца наперекор всем одуряющим веселостям и внятно говорит человеку: «перестань веселиться в самозабвении; ты, падший, много потерял: поищи лучше, нет ли где-нибудь способа воротить потерянное».

    УМЯГЧЕНИЕ СЕРДЦА
У естествоиспытателей есть прибор, состоящий из вогнутой большой тарелки, которая, принимая лучи теплоты, собирает их в одну точку и зажигает таким образом вещество, какое будет подставлено. Нечто подобное можно сделать и над сердцем. Соберем на своде ума нашего все поразительные истины, какие представляет нам святая вера, и наведем их на сердце. Теснимое и проникаемое ими со всех сторон, оно, может быть, уступит силе их, умягчится, расплавится, породит пары воздыханий и загорится огнем сокрушения.
Истины, могущие умягчить сердце, всякому известны, их стоит только припомнить. Возьмем первые, какие придут на мысль: беспредельная любовь Творца и Промыслителя нашего оскорблена грехом, обеты крещения нарушены, грехами мы второе (потом. — Ред.) распинаем Господа и Спасителя нашего, предаем Его подобно Иуде, заушаем, оплевываем, ругаемся над Ним; через грех теряем все высокие преимущества христианские, и не только христианские, но и человеческие, и уподобляем себя скотам. К тому ж еще — не нынче, завтра — смерть, а там суд, которого, не покаявшись, нет возможности переменить. Еще: может быть, мы, как бесплодная смоковница, оставлены только на это время покаяния, в ожидании, что принесем добрый плод, если же нет, то будем посечены. Эти и подобные им поражающие мысли собирайте в душе в один фокус и бейте ими свое сердце. Особенно делайте это во время молитвы. Одного только не забывайте: не верьте своему сердцу. Оно лукаво и есть первый наш изменник. Его надо взять в руки и без жалости жать и бить, как жмут и колотят белье, которое моют; его надо бить за то, что оно, как жадная губка, впивало в себя всякую встретившуюся нечистоту, и жать для того, чтобы выжать из него эту нечистоту.
Когда же умягчится сердце, тогда легко совладать с ним; тогда оно готово бывает на все и становится гибким, что твой шелк; тогда что ни скажи ему — все сделает. Скажи ему: «плачь» — заплачет; скажи: «исповедуй грехи» — исповедует; скажи ему: «перестань грешить!» — оно ответит: «перестану, перестану». Тогда остается еще одно только сделать над ним: навесть на него зеркало слова Божия или Божественных заповедей и заставить его смотреться в нем. Оно тотчас отразится в этом зеркале со всеми своими пятнами, морщинами и ранами, со всеми то есть грехами, большими и малыми; тут оно увидит и гордость, и спесь, и блуд, и тщеславие, и щегольство, и сластолюбие, и обиды, и гнев, и зависть, — словом, все, чем грешно оно перед Богом. Тогда спросите его: «ты ли это?» — и оно охотно ответит вам: «да, это я, я, несчастное», а в другое время оно спрячется и укажет на другого. Говорите ему: «это ты наделало? это ты во всем виновато?» — и оно ответит: «да, все я наделало и еще добровольно, и потому кругом виновато», а в другое время от него и слова не услышишь. Говорите ему: «ты безответно?» оно скажет: «да, безответно (не имеет оправдания. — Ред.)», а в другое время наговорит вам кучу оправданий и извинений. Прибавьте ему под конец: «слушай же, припади к стопам милосердого Бога, умоляй Его о помиловании, плачь и сокрушайся, исповедуй все грехи свои и положи твердое намерение не поблажать более страстям своим, не грешить и не оскорблять тем Господа своего!» — и все это оно исполнит, как послушное дитя, а в другое время ему хоть и не говори.
Вот как дорого умягчение сердца! Оно одно может заменить все правила и все руководства в деле покаяния. Умягчите сердце, сокрушите его, и тогда оно само научит вас всему. Как несчастный, попавший в тюрьму, является изобретательным, чтоб облегчить свою участь или вымолить себе прощение, в таком точно положении увидит себя и сердце сокрушенное, ибо оно тогда будет в тесноте, как пойманный и уличенный преступник. И как же начнет оно тогда хлопотать о том, чтобы как-нибудь облегчить свою участь и избежать грозящей беды! С какою радостию ухватится оно за способы, предлагаемые Церковию, к которым без того и веревкой бы его не притащить, — и ухватится тем радостнее, что они немногосложны: переузнай все грешные дела, слова, мысли, чувства и расположения свои, поди и исповедуй их отцу твоему духовному — и будешь непорочен, и выйдешь из бани покаяния чист, как волна (шерсть. — Ред.), и бел, как снег. Вот и все! Видите, как немного, а плод-то каков! Таков, что и описать нельзя, ибо того, кто так поступает, Господь не сочтет уже недостойным вселения Своего, но приидет к нему, по обещанию, и обитель сотворит у него со Отцем и Святым Духом чрез причащение Плоти и Крови Своей. Вот вам и Царствие, о котором мы молимся ежедневно! Вот и все, чего мы так ищем и добиваемся с таким трудом!

    ДЕТИ В ХРАМЕ БОЖИЕМ
Трудно найти хоть мало-мальски основательную причину, которою можно было бы оправдать отказ детям в посещении храма Божия. Иные говорят, что высота действий веры выше понятий дитяти, но кто ж не знает того, что таинства веры приемлются сердцем? Если есть сердце у детей, то, значит, есть и приятелище веры. Да, есть, и еще какое! Такое, которое нам, совершеннолетним, ставится в образец: аще не будете яко дети, не внидете в Царствие Божие, сказал Сам Спаситель (Мф.18:3). Прибавьте к этому, что атмосфера храма, в котором вместе со всеми его священнодействиями осимволена вся вера наша, — атмосфера эта чиста, небесна, божественна. Кто же способнее дышать и оживляться этим воздухом? Мы ли, избитые падениями, израненные страстями, омраченные суетой, или эти невинные души? Не возбраняйте же детям приходить в храм Божий: они тут в настоящей своей сфере.
С другой стороны, как всякая другая жизнь возбуждается, развивается и зреет невидимо, сокровенно, неуловимо для наблюдения, так и жизнь духовная зарождается и спеет тайными путями, глубже нашего сознания. В семени, брошенном в недра земли, спит росток: скажите, как возбуждается он к жизни? Укажите этих сокровенных возбудителей и пути, которыми проникают они к сердцу семени. Тут участвуют и солнце с своею теплотою, и земля с своею влажностью, но главные ли они деятели или только проводники других деятелей — никто не может сказать этого определительно. Вот и мы дышим, и дыханием, в связи с другими условиями, поддерживаем в себе огонь жизни: кажется, тут ничего нет особенного, кроме механического движения груди, входа и выхода воздуха, а между тем, под этим видимым совершается невидимо для нас втечение высших живительных стихий из атмосферы, которые, проходя к исходищам (источникам. — Ред.) жизни нашей, освежают, питают и усиливают ее. Такими же невидимыми наитиями возбуждается, развивается и зреет в нас жизнь духовная. Не приходит, говорит Господь, Царствие Божие с усмотрением (Лк.17:20). Неведомо как то объемлет душу веяние любви Божией, то освежает ее дыхание благоговейного страха Божия, как дыхание утренней прохлады, то оживляет движение теплоты сердечной — и при сих только действиях мы и живем духом. Напрасно, стало быть, и в этом отношении хотят ограничить все ведением. Нет, для образования и укрепления жизни духовной — одно условие: держать ее непрестанно под влиянием действий, в которых сокрыты Божественные силы, чтобы пользоваться притечением их и наитием. Где же все это? В храме Божием. Не воспрещайте же детям приходить в него.
Понимание святой веры и ее действий должно прийти после, как цвет по образовании ствола, чтобы принести потом зрелый плод сознательного благочестия. Но ясные понятия о предметах веры только тогда благотворны, когда по образовании своем в душе они найдут на деле уже готовую благочестную жизнь, ибо тогда они освещают ее сознанием и тем еще более делают ее прочною и несокрушимою. Но что в этих понятиях, когда они застанут уже образовавшуюся и окрепшую в привычках жизнь, совершенно противоположную им! Это будет пустоцвет, не могущий дать плода. Когда понятия в разладе с чувствами, их встречают недоверием, колеблют сомнением и изгоняют отрицанием. Этого ли хотите вы от детей ваших? Если нет, то приводите их в храм Божий, где так благодатно размягчается почва сердца для приятия всего, елика суть честна, елика доброхвальна. Верите ли вы тому, что потребность благочестия жива и сильна у детей, хоть и не осмыслена и не введена в формы? Если верите, то не заглушайте этого ростка духовноспасительной жизни допущением или учреждением для детей такого порядка жизни и занятий, который отдалял бы их от Церкви и отчуждал от нее. Если допустите это, то станете убивать душу прежде, чем она достигнет возраста, в котором сама может не бояться за себя и не страшиться убивающих тело.

    КАК СТОЯТЬ В ХРАМЕ БОЖИЕМ
Можно всегда ходить в храм Божий, но не на похвалу, а на осуждение себе; можно ходить каждый день и не получать от того никакой пользы духовной. Что же надобно делать, дабы избежать этого?
Все, относящееся сюда, можно совместить в следующих правилах. С первым ударом колокола надо бросить всякое дело и готовить душу свою к церковной молитве прочитыванием или Царю небесный, или Богородице Дево, радуйся, или Отче наш, или другой какой-нибудь молитвы. Подходя к храму, надо оставить у порога его все заботы и попечения о делах, чего бы они ни касались, чтобы с невозмущенною мыслью войти внутрь его. Вступая в церковь, надо облечься, как одеждою, благоговением, памятуя — к Кому приходим и к Кому намерены обратиться в молитве. В храме, заняв место, уже не переменять его без особенной надобности, но, собрав мысли, стать умом пред лицем Господа вездесущего, принося Ему благоговейное поклонение телом и духом в сердце сокрушенном и смиренном; после сего надо с мыслию неразвлеченною следить за всем, что действуется, поется и читается в церкви, — и так до самого конца службы. Поступая так, не будем скучать в церкви, озираться туда и сюда, заводить разговоры и желать, чтобы поскорее кончилась служба, ибо тогда, переходя от одного молитвенного чувства и помышления к другому, мы будем походить на тех, кои в саду благоуханном переходят от одной группы цветов к другой. Вследствие сего духовная теплота, плод внимательной молитвы, исполнит сердце наше невыразимою сладостью, которая не даст заметить телесного в стоянии труда и сделает всякую службу, как бы она ни была продолжительна, краткою. Тот же, кто остается невнимательным к тому, что совершается в церкви, и мечтает о пустых вещах или житейских делах, — и делам своим не помогает этим, и время молитвенное губит по-пустому, и сам себя расстраивает, и плода молитвенного, который, так сказать, сам дается в руки, себя лишает.

    ПОХОТНАЯ СТРАСТЬ
Надобно различать проявления незаконности в страсти похотной. Плотские движения естественны в теле, и в них нет греха. Грех в том, как относится к ним человек с своею свободою и совестию. Кто услаждается этими движениями, произвольно возбуждает их и готов удовлетворять им, тот похотствует. Кто частым удовлетворением этой похоти образует в себе склонность к услаждениям ее, тот болезнует похотною страстию, которая тяготит, томит и мучит его тирански. В этом состоянии она овладевает всем человеком, и он начинает проводить жизнь свою только среди таких порядков, которые могут питать и услаждать ее. Ради сласти, доставляемой удовлетворением этой страсти, она называется сладострастием. По разрушительным действиям своим на душу и тело страсть эта у апостола именуется похотию злою (Кол.3:5), а по унижению ею разумного существа — страстию безчестия (Рим.1:26).

    ДУХОВНАЯ РАДОСТЬ
Кто вкусил блага, принесенные Господом на землю: свет ведения, свободу от уз греха и силу на добро, исцеление ран сердца и сыновство Богу, — тот постоянно пребывает в небесной, непритворной радости.
Радость эта не есть минутное, случайное, принужденное увлечение сердца, а есть отражение постоянно-радостного состояния всего существа, преимущественно из отношения к Богу и восприятия от Него помянутых благ.
Можно насильно напрягать свое сердце на радость, но эта радость будет извергаема из него тотчас, как палка, вертикально погружаемая в воду.
Можно на минуту обмануть сердце представлением ему мнимых благ, но это будет не обрадование, а опьянение, обыкновенно кончающееся еще большим томлением. Блюдитесь, и не обманетесь.
Можно встречать много светов, светов суемудрия, которые не суть светы ведения, а блудящие огоньки, подобные тем, кои почти всегда вьются над трупом мертвеца. Смотрите, и не обманывайтесь.
Есть люди, которые думают, что расширяют круг свободы в неограничении своих желаний, но которые на самом деле походят на обезьян, самовольно запутывающих себя в сети. Не увлекайтесь их примером.
Мало ли мир предлагал утех под видом целения ран сердечных, но эти мнимые целения еще больше томят и разъедают раны, как миражи водные в пустыне или соленая вода, разжигающая жажду. Отчуждайте себя от них.
И князь мира, дышащий злобою на нас, всегда обращается к нам с сладкою, будто отеческою речью, до поры до времени предлагая довольство и покой. Отриньте обаяния и сего льстеца, обаявающего нас.
Нет другой радости в мире, кроме радости в Господе нашем Иисусе Христе!

    ЧТЕНИЕ ЕВАНГЕЛИЯ В ПЕРВЫЕ ТРИ ДНЯ СТРАСТНОЙ СЕДМИЦЫ
Что значит чтение всех Евангелий в первые три дня Страстной седмицы? Это есть повторение завещания, данного нам Господом нашим Иисусом Христом. Умерши за нас, Он оставил завещание всем имевшим уверовать в Него — завещание, написанное и подписанное кровию Его. Всякий, приходящий ко Господу, верою вступает с Ним в завет и обязывается исполнять оставленное Им завещание, изображенное в Евангелиях. В четверг совершаются «страсти»; в пятницу предлагается чествованию нашему изображение Господа по снятии Его со креста, измученного, изъязвленного. Первая мысль всякого приходящего к целованию плащаницы должна быть мысль о завете, утвержденном смертию Господа. Истощенным Своим видом и язвами Он напоминает каждому из нас: «Помните ли и исполняете ли завещание Мое, которое обязались вы исполнять, вступая в завет со Мною?» Вот для того-то, чтоб обновить в памяти каждого всю картину обязательств, завещанных Господом, чтобы открыть возможность всякому христианину добросовестно ответить пред плащаницею: «Да, Господи, помню завет Твой и знаю завещание», — Святая Церковь и постановила прочитывать пред страданиями Господними все Евангелия.
Но что в том, что помним и знаем? Это лишь послужит к нашему обличению. Понудим немного душу свою — не возревнует ли она приложить к знанию и дело? Времени мало? Нет, не мало. И в одну минуту можно все поправить. Сделаем же вот что: проверим свою жизнь по предложенному начертанию и все, что найдем неисправным, омоем слезами покаяния, положим твердое намерение быть исправными в тех частях, в которых доселе были неисправны. Страждущий за нас на кресте Господь и намерение примет как самое дело, лишь бы оно было искренно и сопровождалось готовностию устоять в нем до положения живота. Обрадуем хоть этим Господа в дни воспоминания Его страданий. В Ветхом Завете было время, когда вслух всего народа прочитывались книги закона с клятвами непокорным и благословениями покорным, и весь народ ответствовал: вся, елика рече Господь, сотворим и послушаем. Вот же Господь с креста Сам повторяет нам завет Свой: отверзем слух сердца, сложим по писаному свои чувства и расположения, и скажем: «будем, Господи, будем соблюдать все, заповеданное Тобою, хоть бы нам пришлось ради того быть поруганными и даже осужденными на смерть!..»

    ВОПРОС И ОТВЕТ
Вопрошал некогда один законник Господа: что сотворив, живот вечный наследую? (Лк.10:25) — и вопрошал он, как бы искушая Его, как бы любопытствуя только, что скажет Учитель, потому что сам знал, какой дать ответ на это.
Но можно вопрошать о пути ко спасению и не из пустого любопытства, а по искреннему желанию получить на него ответ, или неведомый, или забытый, — вопрошать по кровной нужде, потому что душа болит и сердце томится недоумением, что сотворив, живот вечный наследуем?
Такое томительное недоумение тем естественнее, чем неопределеннее сфера мыслей, окружающая вопрошающих, и чем более разномыслия встречают они в писаниях и речах человеческих. Не в таком ли положении и мы находимся ныне? Осмотритесь кругом, и увидите, что и те, кои от нас, не одно говорят. Один, например, говорит: молись — и спасет Господь; другой: плачь, сокрушайся — и Бог помилует; третий: твори милостыню — и она покроет множество грехов; тот: постись и учащай в храм Божий, а этот: брось все и уходи в пустыню. Вот сколько разных ответов от тех, которые от нас и наши! Да это все еще истины, все спасительные правила, с которыми неизбежно встретишься на пути спасения, хоть они и не обнимают его вполне.
Что же касается до тех, которые хоть и считают себя сущими от нас, но перестали уже быть нашими, которые увлеклись духом века и суемудрия, которые, присвоив себе несколько здравых понятий, заимствованных из христианства, и возмечтав о себе, оставили нас и отделились сердцем от Христа, хоть и исповедуют еще Его языком, то между ними еще более самого грустного, болезненного разномыслия, уклонившегося от пути истины и блуждающего на распутиях лжи. Послушайте или прочитайте, как иные умствуют о порядке вещей, которому, по мнению их, надлежало бы быть вместо того, который есть теперь. О спасении души и помину нет у них; блаженство вечное, если и допускается, то считается уже как бы обладаемым, по каким-то правам человечества, и вся забота их обращена на то, как бы в придачу к тому усладить и земную жизнь, превратив ее из горестной в райскую. В этом духе один возглашает: не верю ничему, кроме ума своего; следуй влечениям природы своей, будь независим, живи в свое удовольствие, не позволяй чужой руке распоряжаться тобою — и будешь счастлив. Другой проповедует: где не распложают общественных увеселений, театров, концертов и тому подобное — там и жизнь не жизнь. Там слышится: прямою дорогою идти нельзя, нужно уменье жить, уменье так вести дела, чтоб не выпускать из виду своих интересов и не дать другим подметить своих планов, намерений и чувств, — это у них называется благоразумием. Здесь говорят, что если не защищать своей чести и достоинства, то пропадешь. Замечаете ли, какое все это мрачное мудрование? И однако ж оно составляет, можно сказать, основание обычаев света; его можно встретить свободно разгуливающим и в простой беседе, и в большом собрании, и в книгах печатных. Вообразите же теперь, что должно произойти в уме и сердце вашего знакомого, а иногда, может быть, вашей дочери и вашего сына, когда в одном, другом, третьем месте встретят их подобные речи, когда в одной книге они вычитывают такие мысли, а в другой и третьей еще хуже, — и это не один день или месяц, а целые годы, — когда притом они видят вокруг себя обычаи, пропитанные тем же духом, и в своем сердце, искушаемом соблазнами, усматривают возникающие прихотливые помыслы, которые колеблют доброе настроение, — вообразите, что все эти разносторонние впечатления за один раз соберутся в юную, да хоть бы и не в юную душу, — что тогда должно восчувствовать сердце, еще не забывшее Господа и дорожащее словом истины, исшедшим из уст Божественных? Не восплачется ли оно воплем, подобным воплю начинавшего утопать апостола Петра: «Господи, спаси меня, погибаю! Господи, что сотворю, да спасуся?» Отцы и матери! слышите ли вы этот вопль?..
Да, — если когда, то особенно ныне естественно вопрошать о пути ко спасению. Если бы теперь стал среди нас Господь, то все ищущие истинного добра и видящие, как нынешний дух, нынешние учения, нынешние порядки разноречат друг с другом, в один голос возопили бы к Господу: «Господи, что сотворим, да живот вечный наследуем? Что сотворим, да спасемся?»
Господь повелел тогда иудею искать на вопрос ответа в законе: в законе, сказал Он, что писано, како чтеши? (Лк.10:26) Теперь Он, без сомнения, повелел бы обратиться к Евангелию, к новозаветному учению или к Церкви Своей и спросил бы всякого, обращающегося к Нему: как разумеешь то, что здесь содержится? Обратив внимание иудея на закон, Господь, очевидно, хотел этим сказать ему: нечего тебе и спрашивать Меня, путь спасения прописан в законе: твори так и спасешься. Точно так должно сказать и христианам, которые колеблются навеянными на них недоумениями: нечего вам спрашивать! Единственный путь ко спасению есть христианство. Будьте истинными христианами — и спасетесь. На то и Церковь Святая, на то и догматы, и заповеди, и святые таинства, посты, бдения, молитвы, освящения, — все это, все содержимое и внушаемое Церковию и есть верный путь ко спасению. Что ж мы должны творить? Свято чтить и неуклонно ходить во всех учениях, уставах и постановлениях Церкви, не слушая никаких умствований новомодной философии, которая стремится все разорять, ничего не созидая.

    ОТСТУПЛЕНИЕ В ПОСЛЕДНИЕ ДНИ МИРА
Да никтоже, пишет апостол Павел к солунянам, вас прельстит ни по единому же образу: яко аще не приидет отступление прежде (2Сол.2:3).
О каком это «отступлении» говорит святой апостол, предостерегая в лице солунян всех верующих? Все древние толковники полагают, что «отступление» употреблено здесь вместо «отступник» и означает самого антихриста. Такого мнения держался святой Златоуст, Феодорит и многие другие, а Экумений прибавляет только в виде догадки: «или отступлением называет он удаление от Бога, самое дело, а не лицо».
Инославные западные толкователи разумеют не лицо, а особое явление в жизни человечества, но не всякий одно и то же. Ближе, конечно, к истине те, которые, подобно Экумению, разумеют отступление от Бога, от веры и истины, о котором поминается и в других местах Писания. Так как слово это не пояснено здесь каким-нибудь прибавочным термином, то смысл его следует определять течением речи. Следующие за ними слова: человек беззакония, превозносяйся паче всякаго бога и прочее (2Сол.2:3-4) дают разуметь, что и отступление будет в том же роде, совершится то есть в области религиозно-нравственной. Следовательно, видеть в этом отступлении что-либо политическое — значит уклоняться от того, что хотел сказать святой Павел. Отпадение папы с своими последователями от истинной Церкви, а потом еще глубшее отпадение Лютера и Кальвина от истины, чрез отпадение от папской отпадшей церкви, хотя совершилось в области религиозной, но поелику у Апостола с отступлением тесно связано явление антихриста, а его нет, то под ним не следует разуметь и этих событий.
Апостол, очевидно, говорит о том отступлении, которое совершится в последние дни, пред вторым пришествием Господа. Об этом поминает он и в других посланиях. В первом послании к Тимофею он пишет: Дух, же явственне глаголет, яко в последняя времена отступят нецыи от веры, внемлюще духовом лестчим и учением бесовским (1Тим.4:1. Похоже на это у него же — 2Тим.3:1 и у святого Петра — 2Пет.3:1). Святой Иуда свидетельствует, что все апостолы говорили об этом одинаково: поминайте глаголы преждереченныя от апостол Господа нашего Иисуса Христа, яко в последнее время будут ругатели, по своих похотех ходяще и нечестиих. Сии суть отделяюще себе от единости веры (Иуд.1:17-19). Сам Господь предрекал, что при конце мира многие лжепророки возстанут и прельстят многих, и что за умножение беззакония изсякнет любы многих (Мф.24:11-12), так что, когда приидет Он, обрящет ли веру на земли (Лк.18:8).
По этим удостоверениям рисуется пред нами очень неутешительная картина нравственно-религиозного состояния людей в последнее время. Евангелие будет всем известно, но одна часть пребудет в неверии ему, другая, наибольшая, будет еретичествовать, следуя не богопреданному учению, а построевая себе свою веру своим измышлением, хоть и на основании слов Писания. Этим самоизмышленным верам и конца не будет. Начало им положил папа, продолжили его дело Лютер с Кальвином, положенное же сими последними в основу свое личное постижение веры из одного Писания дало сильный толчок измышлениям вер. Их и теперь уже много, а будет еще больше. Что ни царство, то свое исповедание, а там — что ни область, а далее — что ни город, а под конец, может быть, что ни голова, то свое исповедание. Где сами себе строят веру, а не принимают богопреданную, там иначе и быть нельзя. И все такие будут присвоять себе имя христиан. Будет часть и содержащих истинную веру, как она предана святыми апостолами и хранится в Церкви Православной, но и из этих не малая часть будет только по имени православными, в сердце же не будут иметь того строя, какой требуется верою, ибо возлюбят нынешний век. Вот какая широкая ожидается область отступления! Имя христианское хоть и будет слышаться повсюду и повсюду будут видны храмы и чины церковные, но все это только видимость, внутри же полное отступление. На этой-то почве народится антихрист и вырастет в том же духе видимости, без существа дела. Потом, отдавшись сатане, он явно отступит от веры и, вооруженный его обольстительными кознями, всех, несодержащих христианство во истине, увлечет к явному отступлению от Христа Господа, заставив себя самого почитать за Бога. Не увлекутся избранные, но он будет иметь покушение прельстить и их, если возможно, а чтоб этого не случилось, то прекратятся те дни злые. Явится Господь и упразднит антихриста и все дело его явлением пришествия Своего.

    ГЛАВНЕЙШИЕ СТУПЕНИ УМНОГО ВОСХОЖДЕНИЯ К БОГУ
Первая ступень умного восхождения к Богу есть обращение от греха к добродетели. Человек-грешник о Боге не помнит и о спасении души своей не заботится, а живет как живется, удовлетворяя своим страстям и склонностям без всяких ограничений, лишь бы только это не расстраивало взаимных его отношений к другим. Очевидно, куда может привести человека такой путь. Но грешник в беспечности и нерадении не зрит того, а между тем Господь бдит над ним. И бывает, что или ангел-хранитель в сердце, или слово Божие чрез слух открывает очам его бездну, в которую он стремится. Когда грешник восприимет в чувство опасность своего положения и возжелает избавиться от готовящейся ему пагубы, тогда полагает он в сердце своем твердое намерение отстать от прежних худых дел и обычаев и начать жить по заповедям Божиим. Эта перемена жизни на лучшее, или обращение от греха к добродетели, и есть первая ступень восхождения к Богу. Того, кто вступил на эту ступень, вы видите занятым с напряжением сил своих одним доброделанием. Нет его ни на гуляньях, ни в театре, ни на балах, — нигде, где потешают страсти и чрез то служат не Богу, а кому-то другому. Он всегда за делом: или по должности, или в трудах семейных, или в делах благочестия и благотворения, ходит в храмы Божии, как только есть возможность, и соблюдает все уставы Церкви, помогает всячески нуждающимся, дела свои ведет добросовестно, когда нужно терпеть — терпит и за себя, и за других, сам бывает со всеми мирен и других мирит, отличается постоянством и степенностью, не болтает попусту, не бранится, мало спит, мало ест и прочее. Вот это первая ступень.
Вторая есть обращение от внешнего доброделания к возбуждению и блюдению добрых чувств и расположений. Чувства эти не всегда бывают исправны, даже при видимой исправности, и потому губят большую часть наших добрых дел. Например, бывать в церкви — дело богоугодное, но к этому делу может привиться тщеславие и сделать его небогоугодным. Можно с удовольствием стоять в церкви, но для того, чтобы глазеть на то или другое или чесать слух, по выражению апостола. То же может случиться и со всяким добрым делом. Можно подавать милостыню и поститься, да видимы будем; можно много трудиться для других — из корысти или человекоугодия; можно уединяться или терпеть — из презорства: знать, дескать, никого не хочу! Можно быть усиленно деятельным — из зависти; можно держаться на службе и исправно служить — из-за каких-нибудь нечистых видов; так что если проверить всю сумму наших добрых дел и строго обсудить чувства, с какими они были совершаемы, то может оказаться, что они — ничто, ибо уничтожаются недобротою чувств, сокрытых под ними. А ведь это жаль. Так вот и надобно смотреть, чтобы никакие дурные чувства и расположения не оскверняли наших добрых дел. Сначала, когда человек только что обратится от греха к добродетели, ему, можно сказать, еще некогда заняться своим внутренним: вся его забота обращена на то, чтобы отвыкнуть от худых дел и привыкнуть к добрым. Например, он не ходил в церковь, а проводил назначенное для того время в какой-нибудь утехе, — приходится отвыкать от этого худого обычая и привыкать к церкви; милостыню не подавал, а тратил деньги на какие-нибудь пустяки, — приходится отвыкать от этого и приучаться к милосердию; постов не соблюдал и ел много, сладко и скоромно, — приходится и здесь отвыкать, а привыкать к другому. Так и во всем. Таким образом, повторяю, когда обратившийся от греха только отвыкает еще от дел и обычаев греховных и привыкает к доброделанию, ему некогда следить за своими чувствами. Тут, однако ж, борьба его с самим собою дает высокую цену всякому его делу, хотя бы и проскользнуло какое-либо недоброе чувство. Но потом, когда он навыкнет доброделанию и установится в порядке добродетельной и благочестивой жизни, ему непременно нужно войти внутрь сердца своего и строго смотреть за своими чувствами. Прежде враг отвлекал его от добрых дел, когда были еще сильны греховные привычки; теперь же, когда он отвык от них и установился в добре, враг начнет неправыми чувствами уничтожать доброту дел. Вот и надобно обратиться внутрь и смотреть за своими чувствами. Это называется вниманием ума, трезвением, различением помыслов и очищением сердца. Все дело тут состоит в том, чтобы отгонять недобрые чувства и привлекать, возбуждать и укреплять добрые. С самого утра, говорит святой Диадох, стань у входа сердца и посекай главы исходящих оттуда злых помыслов, потому что какое бы дело ни пришлось нам делать, тотчас лезет из сердца худое помышление, чтоб осквернить его. Наш долг худое помышление отогнать, а доброе на место его воспроизвести и с этим добрым помышлением совершить дело. Чем бдительнее станете смотреть за своим сердцем и чем безжалостнее будете отсекать недобрые помышления и чувства, возникающие из него, тем скорее ослабите, заморите и истребите эти страстные помыслы. Они будут показываться все меньше и меньше, а наконец и совсем улягутся и перестанут беспокоить, а на место их укоренятся чувства добрые и святые. В сердце водворится тогда мир и невозмутимый покой. Это походит на то, как если стакан мутной воды поставить так, чтоб он не колебался, — нечистота все будет оседать вниз, и чем более она оседает, тем чище становится вода, а наконец и совсем очистится. Вот это очищение и чистота сердца чрез борьбу с помыслами и страстями и есть вторая ступень умного восхождения к Богу.
Третья ступень есть обращение от себя к Богу. Первые две ступени суть только приготовление к этому, но такие, что без них и ему быть нельзя, равно как и те две без этого последнего не приводят к цели. Начало его состоит в том, чтоб утвердиться в помышлении о присутствии Божием. Где бы ты ни был, что бы ты ни делал, сознавай, что всевидящее око Божие утверждено над твоим сердцем и проникает его. Это настроение внутрь нас приходит само собою по умиротворении помыслов на второй ступени и очищении сердца от страстей. Блажени чистии сердцем, говорит Господь, яко тии Бога узрят (Мф.5:8). Но не в одном зрении, не в холодном как бы предстоянии Богу существо этой степени. Это только преддверие, а самое дело состоит в том, чтобы устремляться сердцем к Богу, забыв все и в себе, и вокруг себя, исчезать в Боге, или восхищаться к Нему. Святые отцы называют это «исступлением», то есть выступлением из обыкновенного периода жизни и погружением в Бога, по-гречески «экстазис». Об одном старце говорили, что он помнил себя только до первой «славы», на три псалма, а потом погружался в богосозерцание, и таким образом умно, без слов молился Господу, стоя неподвижно. А другой старец вечером становился на молитву, обратясь лицом к востоку, воздевал руки свои, был восхищаем к Богу, и так оставался до тех пор, пока взошедшее солнце ударами лучей своих не сводило его с блаженной высоты. Но это уже высшее состояние. Обычное же проявление этой степени, в своих начатках, есть горение сердца, или возбуждение чувств при чтении, молитве, доброделании, дома и в церкви, за делом и на пути. Плод этого есть молитва. Вспадет чувство на сердце, человек входит сознанием внутрь и уже ничего не хочет иметь в мысли, кроме Бога. Если он в этом состоянии молится, то сытости не знает в поклонах и молитвенных воздыханиях к Богу. Горение сердца делает его до того блаженным, что, по уверению святого Макария Египетского, ему всегда хотелось бы оставаться в этом состоянии, если б можно. Кто начал приходить в такое состояние, тот вступил на третью ступень, то есть стал восходить от себя к Богу. Это предел восхождений, но такой, которому конца нет, ибо Бог бесконечен.

    СОГЛАСИЕ ВНУТРЕННЕГО С ВНЕШНИМ
В делах благочестия и в трудах богоугодных нужно согласовать со внешним и внутреннее. Внешнее — это дела, совершаемые видимо для всех; внутреннее — это невидимое для других, но тем не менее ведомое совести и видимое Всевидящему настроение ума и сердца, образ мыслей, расположений и чувств. Одно внешнее — это листья без плода или цвет без завязи, пустоцвет; одно внутреннее, если только оно возможно, подобно силе паров, не сдерживаемых ничем и потому рассеивающихся в воздухе. Но то и другое вместе есть дерево благосеннолиственное, полное жизненных соков и обильное плодами. Таким образом, не молчанием только свидетельствуй свое непротивление вере, но и в мыслях не содержи ничего противного ей. Для этого должно поставить законом покорность ума определениям догматов, покорность воли заповедям Евангелия, покорность сердца отрешенным надеждам и чаянию благ в будущем. Много соблазнов уму от окружающего нас разномыслия и иномыслия и всеобщего порабощения суете; много соблазнов воли от окружающих нас примеров нехристианского жития в христианах; много соблазнов сердцу от рассыпанных пред ним удовольствий мира, которыми враг покушается затмить у сердца память о чаемом блаженстве в вечности и привязать его к земле. Бороться со всем этим особенно нужно ныне, когда суемудрие ума возрастает, злые обычаи расширяются. Не говорите: трудно одолеть себя и противостоять увлечению со стороны других, — мы не одни: близ Господь, Который сказал: дерзайте, яко Аз победих мир (Ин.16:33).

    РАДОСТЬ ХРИСТИАНИНА
Всегда радуйтесь, говорит святой апостол Павел (1Фес.5:16), радостью о Господе и о Дусе Святе (Рим.14:17). Радость эта водворяется в сердце под влиянием живой веры, теплой любви и крепкого упования и бывает столь глубока, что никакие внешние беды не могут ее расстроить. В христианстве такая радость столько же естественна, сколько естественна радость у сына, снова принятого в объятия любви отцом, которого он прогневал, или у пленника и узника, ожидавшего смерти и казни и получившего свободу, или у должника, с которого сняты долговые обязательства, и вообще у человека, находившегося в последней крайности и вдруг неожиданно получившего полное счастие. Что у этих делается внешне, все то в высшем значении совершается у христианина в духе. Человек создан на радость, на жизнь райскую и потерял ее чрез грехопадение; теперь в Господе Иисусе Христе благодатию Святого Духа восстановляется он в первый свой чин. Хоть внешне он еще не в раю, но внутри уже получает райский строй, оттого и радуется. В житейском быту люди находятся в веселом расположении духа, когда нужды не тяготят, отношения с другими мирны, дела текут исправно и впереди не грозит никакая беда. У христиан грехи прощены, нравственные силы восстановлены благодатию, мир с Богом водворен, совесть блюдется чистою ко всем и ко всему, уверенность, что Господь хранит и сохранит его до конца непорочным, непоколебима, упование блаженства вечной жизни глубоко, — живя в такой радующей атмосфере, он не может не быть в постоянно отрадном состоянии духа.
Но существенная основа радости христианина есть обновление падшего естества. В возрождении полагается семя новой жизни, по образу воскресшего Господа. Начав с этого момента ходить в жизни обновленной, он более и более высвобождается из уз растления греховного и преисполняется чувством духовного здравия. Это чувство здравия почти то же, что чувство воскресения, — отсюда всегдашняя радость жизни о Господе. Из всего этого открывается, что радость христианина есть отражение его духовного состояния и есть посему непроизвольное чувство. Потому-то она и предписывается; предписывается то есть держать себя в таком состоянии духовном, которое приносит непрестанную радость, окружать себя такими убеждениями, которые навевают отраду в душу, не лишать себя вкушения всем предлагаемых духовных благ о Господе, которые не могут не веселить сердца, не чуждаться никогда трудов и подвигов, которые, хоть и узким путем, но ведут к вечной жизни. Апостол не того хочет, чтобы христианин какими-либо мечтами развивал в себе радость, а чтобы вступал делом в радующую область света и жизни. И сколько последняя неизбежна для истинного христианина, столько же радость неразлучна с истинным христианством; потому-то она многократно и предписывается словом Божиим (см. Флп.3:1; 4:4; Рим.12:12; 14:17; Иак.1:2). Когда внутри мир и радость, тогда внешние беды и скорби не влияют на христианина, так что только другие могут почитать его скорбящим, сам же в себе он присно радуется (См. 2Кол.6:10).

    СОШЕСТВИЕ СВЯТОГО ДУХА
Сошествие Святого Духа есть первый вздох человечества Божественным Духом. Припомните пророчество Иезекииля о поле, полном костей человеческих. Помните, как по слову его совокуплялись кости с костями, как они покрывались потом жилами, плотию и кожею, но духа еще не было в них. И сказано было пророку: прорцы о Духе, — и прорекох, говорит (Иез.37:9-10), и все ожило. Это поле костей есть образ падшего человечества, которое в удалении от Бога не имело в себе жизни и было без духа, как говорит апостол. Но Господь не оставлял его и приготовлял к принятию оживления разнообразными промыслительными действиями. Ко времени явления Христа Спасителя оно, можно сказать, совсем было готово принять новую жизнь, походило на труп цельный, в котором кости совокуплены к костям и покрыты жилами, плотию и кожею, только духа не было в нем. В Евангелии говорится ясно, что время оживления его уже настало; оставалось немногое: не у бе Дух Свят, — отчего? — яко Иисус не у бе прославлен (Ин.7:39). Но вот Господь воскрес, вознесся на небеса в славе, Божественный Дух сошел, и человечество ожило, дохнув Им. Апостолы, или вся собравшаяся в сионской горнице Церковь была только устами, которыми приняло человечество это первое вдыхание Духа.
Принятый в дыхании воздух обыкновенно проходит в легкие, из большого канала все в более и более меньшие, пока дойдет до последних пределов. Таким образом, приемники живительных стихий воздуха суть легкие, а способ сообщения его живительности есть самое действие дыхания, совершающееся колебанием груди, или вдыхание и выдыхание. Так и по отношению к Духу Святому: дохнув однажды Божественным Духом, род человеческий дышит Им с тех пор непрестанно. Легкие, в которых это совершается, есть Святая Церковь; каналы в легких — это Божественные таинства ее и другие освятительные действия; колебание груди — это годовое движение всех священнодействий Церкви, например, Великий пост со всем чином своим, потом пятидесятидневные празднества, потом опять пост, и опять светлые дни, и так далее, точь-в-точь колебание груди. Так дышит Христова Церковь, или все и повсюду верующие христиане. А так как христианство — в человечестве, то все человечество и дышит в нем, хоть и не все причастно животворным действиям сего Божественного дыхания.
Причина этому та, что в одной части человечества повреждены органы дыхания, другая, большая часть, не подвергает себя влиянию этого благотворного дыхания, ибо как для того, чтобы дыхание производило полное свое действие в теле, необходимо, чтобы каналы легких не были повреждены и засорены, так и для того, чтобы Божественный Дух оказывал полное Свое действие, необходимо, чтобы органы, Им Самим учрежденные для сообщения Себя, были целы, то есть чтобы все Божественные таинства и священнодействия сохранялись в том виде, как они установлены святыми апостолами по внушению Духа Божия. Где учреждения эти повреждены, там дыхание Божественным Духом неполно, и, следовательно, не имеет полного действия. Так у папистов все таинства повреждены и многие спасительные священнодействия искажены; папство — это гноящееся легкое. У лютеран большая часть таинств отвергнута, оставшаяся искажена и в смысле, и в форме. Лютеране походят на тех, у коих три четверти легких сгнило, а остальная дотлевает. Близки к ним, но еще поврежденнее, наши раскольники, хлыстовцы, молокане, воздыханцы и прочие. Все они и подобные им не дышат или неполно дышат, потому суть тлеющие трупы или чахнущие, как чахнет тот, у кого расстроена грудь.
Однако ж не будем обольщать и себя тем, что мы обладаем здравыми орудиями дыхания Божественным Духом, то есть истинными священными таинствами и настоящим устроением Церкви. Без дыхания Божественным Духом нет жизни. Церковь дышит этим Духом, и мы все должны дышать Им. Уста, которыми приемлется Божественный Дух или отверзается сердце для принятия Его, есть живая вера; соприкосновение с Ним есть участвование в таинствах и священнодействиях по уставу Святой Церкви; усвоение Его есть действование по Его внушению, выражаемому в требованиях совести и заповедях евангельских. Кто живет так, тот дышит Духом и оживляется Им. Верное же свидетельство одуховления есть молитва, которую справедливо называют дыханием Духа. Кто хорошо, собранно и тепло молится в церкви и дома, тот дышит Духом.

    КОНЧИНА МИРА
Когда Евангелие пройдет по всем народам, обитающим на земле, и выберет из них всех способных принять его и вследствие того освятиться и переродиться благодатию Святого Духа, тогда не для чего будет оставаться настоящему порядку вещей; наступит кончина мира, или последние дни, в которые определил Господь прийти снова сотворить суд над всеми живущими на земле — одних ввести в Царство славы Своея, а других предать горькой участи, ими изволенной. Таким образом, после того, или вместе с тем, как род человеческий выдаст уже всех Божиих, и больше ожидать их уже будет нечего, а не Божий, сбросив с себя личину, выступят все налицо, тогда жатва будет готова; пошлет Господь жателей, и затем конец всему. Как созрение жатвы имеет определенный свой срок, так и эти последние явления имеют свое, определенное Богом, время. И добро, и зло уже засеменено, развивается, растет, но созреет то и другое в свое время. Раньше того срока этому быть нельзя. Таким образом, как на вопрос: почему жатели не являются на ниве? — прямой ответ тот, что не пришло еще время, жатва не готова; так и на вопрос: почему не видно тех чаемых мировых событий? — прямой ответ: еще не пришло Богом определенное для проявления их время. Сюда же относится и появление антихриста.
Некоторые из целей мироправления Богу угодно было открыть нам в слове Своем. Применив их к нашему предмету, можем и в них видеть удерживающее антихриста (2Сол.2:6). Мир стоит затем, чтобы вложенная Господом в род человеческий сила спасения произвела свое дело. Сила спасения — это Божественное слово и благодать, приемлемые верою и проводимые в жизнь самоотверженною ревностию о богоугождении. Ходит слово Божие по земле, возбуждает усыпленных и приводит их к источникам благодати; быв перерождены, они становятся деятелями своего спасения во славу Господа, устроившего всем спасение. Явление этого рода повсюду: и среди неверных, и среди заблудших, и среди правоверующих; потому что и званные — не все избранные, точно так, как не все рыбы, попавшие в мрежу, годны к столу. Только рожденным свыше, иже не от крове, ни от похоти плотския, ни от похоти мужеския, но от Бога родишася, дана область чадами Божиими 6ыти (Ин.1:12-13). Из них-то Господь и строит Царство Свое Небесное. Они — материал, готовимый на земле для неба Божиим словом и благодатию, приемлемыми свободным произволением. Когда эти силы выберут с земли весь годный материал, и Царство Божие созиждется вполне, тогда спасение Господне совершит свое дело, и настоящему порядку вещей незачем уже будет оставаться. Мир стоит потому, что еще не все годные в Царство Христово вступили в него или не столько их еще вступило, сколько нужно. И ины овцы имам, сказал Господь, яже не суть от двора сего; и тыя Ми подобает привести, и будет едино стадо и един Пастырь (Ин.10:16). Когда это совершится, тогда и конец, тогда же и явление антихриста. Отсюда и причина, удерживающая его явление, будет состоять в том, что сила спасения еще не совершила вполне своего дела, ее продолжающееся действие удерживает его. Перестанет она действовать, тогда и он выступит на сцену.
Древние толковники Священного Писания силою, удерживающею явление антихриста, считали, между прочим, и Римское царство. В их время, когда Римское царство еще существовало, можно было на него указывать, основываясь на пророчестве Даниила. В наше время, если можно давать какой-нибудь вес подобной мысли, то разве в том отношении, если под Римским царством будем разуметь царскую власть вообще. Царская власть, имея в своих руках способ удерживать движения народные и, держась сама начал христианских, не попустит народу уклониться от них, будет сдерживать его. А так как антихрист главным делом своим будет иметь отвлечение всех от Христа, то он и не явится, пока будет в силе царская власть. Она не даст ему развернуться и помешает ему действовать в его духе. Вот и это есть удерживающее. Когда же царская власть и народ всюду заведут самоуправство — республики, демократию, коммунизм, — тогда антихристу откроется простор для действования. Сатане не трудно будет подготовлять голоса в пользу отречения от Христа, как это показал опыт во время французской революции прошедшего и нынешнего столетий. Некому будет сказать властное: «вето», а смиренного заявления веры и слушать не станут. Вот когда заведутся всюду такие порядки, благоприятствующие раскрытию антихристовских стремлений, тогда явится и антихрист. До того же времени подождет, удержится. На эту мысль наводят слова святого Златоуста, который в свое время представлял царскую власть под видом Римского государства. «Когда, — говорит он, — прекратится существование Римского государства (то есть царской власти), тогда придет антихрист, а до тех пор, пока он будет бояться этого государства (то есть царской власти), никто скоро не подчинится антихристу. После же того, как оно будет разрушено и водворится безначалие, он устремится похитить власть и Божескую, и человеческую».
Можно бы возразить при этом, что народ сам будет блюсти свою веру. Но трудно допустить, чтобы вера с течением времени возрастала в своей силе все более и более. Приятно встречать у некоторых писателей светлые изображения христианства в будущем, но нечем оправдать их. Точно, благодатное Царство Христово расширяется, растет и полнеет, но не на земле — видимо, а на небе — невидимо, из лиц, и там, и здесь, в царствах земных, приготовляемых туда спасительною силою Христовою. На земле же Самим Спасителем предречено господство зла и неверия, оно и расширяется видимо, и когда уже очень возобладает, тогда дело будет только за почином: подай только кто-либо влиятельный пример или голос сильный — и отступление от веры начнется. Этот почин и сделает антихрист. Отсюда можно заключить, что удерживающее явление его, есть еще и то, что нет должной подготовки к принятию его, еще не взяли перевес неверие и нечестие, еще много веры и добра в роде человеческом.

    ВИДЕНИЕ СТАРЦА
Один глубокий старец, живший в уединенной пустыни, впал в уныние от искусительного недоумения: правильно ли течет (проходит поприще жизни. — Ред.) он и есть ли надежда, что труды его под конец увенчаются успехом. Старец сидел с поникшей головою, сердце ныло в нем, но очи не давали слез. В эту минуту предстал пред ним ангел Господний и сказал: «Что ты смущаешься, и зачем помышления входят в сердце твое? Не ты первый и не ты последний идешь этим путем. Многие прошли, многие идут и многие еще пройдут им в светлые обители рая. Пойдем, я покажу тебе разные пути, какими ходят сыны человеческие, и то, куда они приводят».
Старец встал и пошел за ангелом, но едва он сделал несколько шагов, умным очам его открылось дивное видение. Он увидел по левой стороне густой мрак, как стену непроницаемую, среди которого слышались шум, тревога и смятение. Всматриваясь внимательно во мрак, он увидел широкую реку, по которой волны ходили взад и вперед, вправо и влево, и кто-то всякий раз, как мелькала перед ним волна, внятно произносил старцу: «Это волна неверия, беспечности, холодности; это — немилосердия, разврата, взяточничества; это — неги, забавы, зависти, раздора, а это — пьянства, нечистоты, лености, неверности супругов» и так далее — и каждая волна поворачивала на себе несметное множество людей, поднимая из реки и снова погружая их в глубь ее. В ужасе старец воскликнул: «Господи! неужели все эти погибнут, и нет им надежды спасения?» Ангел снова сказал ему: «Смотри далее и узришь милость и правду Божию».
Старец поглядел еще на реку и увидел ее по всей широте и долготе покрытою малыми ладьями, в которых сидели светлые юноши со всякого рода орудиями для спасения утопающих. Они звали всех к себе, иным подавали руки, другим спускали жерди и доски, бросали веревки, а иногда погружали в самую глубь багры и крюки — не ухватится ли и там кто-нибудь. И что же? Редкий-редкий откликался на призывный их голос, и еще менее было таких, которые пользовались как следует подаваемыми им орудиями спасения; наибольшая часть с презорством отвергали их и с каким-то диким услаждением погружались в этой реке, издававшей чад, смрад и изгарь.
Старец простер взор свой вдоль реки и в конце ее увидел бездну, в которую она низвергалась. Юноши в большом количестве плавали в ладьях туда и сюда, у самого края бездны заботливо подавая помощь всякому, но, несмотря на то, каждую минуту на каждой точке реки целые тысячи людей вместе с рекою низвергались в бездну, откуда слышны были лишь стоны отчаяния и скрежет зубов. Старец закрыл лицо свое и зарыдал… И был ему глас с неба: «Горько, но кто виноват? Скажи, что мог бы Я еще сделать для спасения их, чего бы не сделал? Они сами с ожесточением отвергают всякую подаваемую им помощь. Они отвергнут и Меня, если Я низойду на помощь к ним в самые безотрадные места их страданий».
Старец обратил очи на правую сторону, к светлому востоку, и увидел отрадное явление. Те, кто, внимая зову светлых юношей, подавали им руку или хватались за какое-нибудь спасительное орудие, были извлекаемы ими на правый берег. Здесь принимали их другие лица, вводили в небольшие, стройные здания, рассеянные в большом количестве по всему протяжению берега, где обмывали их чистою водою, облекали в чистые одежды, опоясывали, обували, давали посох и, подкрепив пищею, отсылали в путь, далее к востоку, заповедав им не озираться назад, идти без остановки, внимательно смотреть под ноги и не пропускать ни одного подобного здания без того, чтоб не зайти в него и не подкрепить себя в нем пищею и советом от тех, чьему попечению вверены эти здания, равно как и от тех, кто заходит в них.
Старец провел глазами по берегу и увидел, что на всем протяжении его готовятся в путь эти избавленные. На лицах их отпечатлевались радость и одушевление. Видно было, что все они чувствовали особенную легкость и силу и с некоторою неудержимостью устремлялись в путь, первые стадии которого усеяны приятными цветами.
Старец устремил свой взор далее к востоку, и вот что ему открылось. Приятный луг кончался недалеко от берега, далее начинались горы, лежавшие хребтами в разных направлениях. Они шли, поднимаясь все выше и выше и пересекаясь пропастями, то голые и утесистые, то покрытые лесом и кустарниками. Всюду были видны путники-труженики. Иной карабкался на крутизну, другой сидел в утомлении или стоял в раздумье, тот боролся со зверем или с змеею, один шел напрямик к востоку, другой в обход, а иной наперерез другим, — но все были в труде, в борьбе и напряжении сил, душевных и телесных. Редкий из них всегда видел дорогу: часто она совсем пропадала или дробилась на распутия; в ином месте закрывал ее туман и мрак, а то пересекала пропасть или крутой утес; там преграждали ее звери из дубравы или ядовитые гады из ущелий. Но вот что удивительно: повсюду по горам рассеяны были красивые здания, подобные тем, в которые принимаемы были в первый раз спасенные из реки. Коль скоро пустынник заходил в них, то как бы ни был изможден, выходил оттуда бодрым и полным сил. Звери и гады не могли тогда выносить даже взора его и убегали от него; никакие препоны не останавливали его, и он легко и скоро отыскивал скрывавшийся каким-либо образом путь по тем указаниям, какие получал в тех зданиях, и всякий раз, как только кто преодолевал препятствие или одолевал врага, становился крепче, выше и статнее, и чем кто выше восходил, тем больше светлел и хорошел. К вершине горы местность опять становилась гладкою и цветистою, но вступившие на нее вскоре входили в светлое облако, из которого уже не показывались более.
Старец поднял очи повыше этого облака и из-за него или из-за горы увидел чудный свет, из которого доносились к нему сладостные звуки: «Свят, свят, свят Господь Саваоф». Старец в умилении пал ниц, и над ним звучно пронеслось слово Господне: тако тецыте, да постигнете!
Поднявшись снова на ноги, старец увидел, что с разных высот горы немалое число путников стремительно бежали снова к реке, то молча, то с криком и хульными словами. К каждому из них, и сверху и сбоку, взывал кто-то: «Остановись, остановись!» Но, гонимые какими-то малорослыми муринами, они не слушали предостережения и снова погружались в смердящую реку. «Господи! Что это?» — воскликнул старец в изумлении, и услышал ответ: «Плод самочиния и непокорливости богоучрежденному порядку».
Тем видение и кончилось. Ангел, показавший его старцу, спросил его: «Утешен ли ты?» И старец поклонился ему до земли.
Вот смысл этого видения. Река есть мир, погруженные в ней люди — это те, которые живут по духу мира, в страстях, пороках и грехах. Светлые юноши в ладьях — ангелы и вообще призывающая ко спасению благодать; бездна, в которую низвергалась река с людьми — вечная пагуба; прекрасное на правом берегу здание — Церковь с ее таинствами; восхождение на гору с разными препятствиями — разные труды в очищении сердца от страстей; звери и гады — враги спасения; гладкая к вершине местность — умиротворение сердца; светлое облако, скрывающее путников — покойная смерть; свет из-за горы — рай блаженный. Кто заходит в здания, рассеянные по пути и на горе, то есть кто принимает таинства и участвует в священнодействиях и молитвословиях Церкви, пользуется советом и руководством ее пастырей, тот легко преодолевает все препятствия и скоро востекает к совершенству, а кто самочинно отвергает их, не подчиняясь указанию и совету пастырей, тот скоро падает, и дух мира снова увлекает его.

    ВЕРА И УЧРЕЖДЕНИЯ ВЕРЫ
Вера не есть только образ познания Бога и наших к Нему отношений: она совмещает в себе и все спасительные учреждения, данные Богом. Спасительные учреждения составляют веру действующую. Наши умники и не прочь бы, может быть, от учения христианского, но их более всего отталкивают христианские учреждения. А так как эти учреждения суть не что иное, как вера в действии и движении, то главный их грех тот, что им не хочется действовать в духе веры. Удивляться надобно, каким образом эти люди так настойчиво толкуют о делах и трудах, а в области святой веры более всего чуждаются деятельности! Что-нибудь тут не так. Ведь они знают законы, как правильно вести течение мыслей. Если такая кривость допускается здесь, то наверное надо полагать, что они тут не действующие, а деемые, суть орудия чуждой мысли, и притом такой, которая сама чужда истины.

    НЕСЕНИЕ КРЕСТА СВОЕГО
У каждого из нас есть свой крест. Он слагается из всего, что беспокоит и тяготит дух наш, что терзает сердце наше на правом пути нашем ко Господу во все дни нашей жизни.
Первый конец этого креста составляют немощи естества нашего и худое направление сил его, как-то: недалекость ума и незрелость соображений, отсутствие энергии в воле и неподвижность ее на дела долга, вялость чувств и падкость их на не должное, особенно же исчадия нашей самости — полчища страстей и всякого рода похоти плоти. Пробудившийся дух видит все это в себе, тяготится тем и несет на себе, как преступник, которому в наказание привязан на плечи тлеющий труп. Это крест падшего человечества.
Второй конец креста нашего составляют все труды и неприятности житейские. Мы ищем довольства, добрых отношений ко всем и благоприятного течения дел наших, но во всех этих сторонах нашей жизни почти поминутно происходит расстройство скорбное, а иногда и бедственное. Желая избыть неприятностей, мы боремся с противлениями и тянем жизнь свою похоже на то, как кто идет среди терна и шиповника: то и дело — зацепки и царапины. Это крест житейский.
Третий род креста слагается из трудов по исполнению обязательных для нас дел. Каждый из нас обложен своими обязанностями, каждая обязанность имеет свой круг занятий, каждое дело требует труда и терпения, чтоб довести его от начала до конца в том духе, порядке и полноте, какие составляют его существо, с преодолением всех неизбежно сопряженных с тем препятствий. Стало быть, всякое обязательное для нас дело есть ноша, а все они в совокупности составляют нелегкое иго долга, которое мы несем и нести должны до гроба. Это крест служебный Господу, обществу и нашим ближним.
Нет никого на свете, кто не был бы обложен этими крестами или своим трехсоставным крестом. Но одни несут этот крест во спасение, другие на пагубу себе. Господь, возлагая на нас крест, хочет, чтобы мы содевали им спасение свое, и если кто, усиливаясь свергнуть с себя этот крест, уязвляется им насмерть, то виноват сам неразумием своим и невниманием к попечительным указаниям спасающей нас благодати Божией. Именно: Господь хочет, чтобы, борясь с собою, мы приобретали опытность в различении добра и зла и очищались, чтобы, терпеливо неся тяготу житейскую, смирением преклоняли Бога на милость, чтобы, исполняя свой долг с преодолением всех трудностей, достойно стяжевали венец правды. Таким образом, когда, входя в эти благие намерения Божий, мы держим себя именно в таких отношениях ко кресту своему, то несем его спасительно, в противном же случае, крест наш не во спасение нам, а в пагубу.

    МИЛОСТЫНЯ — СЕЯНИЕ
Об обязанности помогать бедным нечего и говорить. Ее все сознают и каждый в самом себе носит ходатая за бедных в сродном человеку сострадании к бедствующим. И бедные знают об этом долге, об этой потребности сердца всех и каждого, потому-то и обращаются смело ко всем в полной уверенности, что имеющие достаток не откажутся помочь им от избытков своих.
Но чего же часто не достает? Не достает добрых расположений, какими должно быть окружено и ограждено милостынеподаяние. Подают, но не столько, сколько бы должно; подают, но иногда не совсем охотно и с стиснутым сердцем, не щедро, не радушно. От чего ж это сокращается рука и стискивается сердце? От неправых помышлений, которые сбивают с правого пути сердце наше в минуту милостынеподаяния. Сердце устремляется к пособию ближнему, но тут же предначертывает меру и способ благотворения. В то же время приходит и враг, всевает недобрые мысли и расстраивает все дело: «У себя много нужд, — внушает враг, — да и пойдет ли впрок твоя милостыня?» Сердце-то и сожмется, и дающая рука сократится.
Чтобы направить наше сердце на должное и дать нам силу предотвращать нападение недобрых мыслей при милостынеподаянии, апостол заповедует нам смотреть на милостыню, как на сеяние: сеяй скудостию, говорит он, скудостию и пожнет; а сеяй о благословении, о благословении и пожнет (2Кор.9:6).
Сеющий, тратя семена на сеяние, нимало не думает, что истощает тем себя, подрывает свой достаток и лишает себя возможности удовлетворять своим нуждам. Напротив, сея, он чает обогатиться, расширить свои способы и отвратить нужды. Так и ты: сей милостыню, не давая входа мысли, что, выпуская монету из рук или отдавая вещь, ты лишаешь чего-нибудь себя. Ты не тратишь, а приобретаешь, не умаляешь, а умножаешь, не даешь, а получаешь.
Сеющему, когда он бросает семена в землю, и на мысль не приходит, что он бросает их даром, ни к чему, не впрок; напротив, он уверен, что земля не только сохранит вверенные ей семена, но и принесет плод от них сам-тридцать и даже сам-сот. Так и ты: щедро сей милостыню, веруя, что руки бедных суть самые верные хранители твоих избытков, и самые тучные и усыренные (плодоносные. — Ред.) почвы, на которых и малое сеяние благотворения твоего принесет обильный плод во время свое.
Сеющий, сколько бы ни сеял, не скорбит и не тужит; напротив, чем более засеет, тем веселее и благонадежнее бывает. Так и ты: чем обильнее твое милостынеподаяние, чем шире круг твоего благотворения, тем более радуйся и веселись. Придет время, и Мздовоздаятель изведет тебя на удобренное, засеянное и оплодотворенное благотворительностью поле жизни твоей, и возвеселит сердце твое, показав стократно умноженное жито правды твоей.

    ЖИЗНЬ РАСТЕНИЯ — ПОДОБИЕ ЖИЗНИ ДУХОВНОЙ
Когда, проходя каким-либо пустынным местом, встретишь дерево или другое растение на песчаном, каменистом грунте, то невольно пожалеешь о нем. Уныло стоит оно, его истощает недостаток питательных частиц в воздухе и в земле; оно видимо сохнет и чахнет, и, кажется, всякому мимоходящему положением и видом своим внятно говорит: мне дурно здесь, возьмите меня отсюда и пересадите в другое место.
Совсем другие чувства внушает дерево, растущее при потоке вод, на земле влажной и тучной. Оно полно жизни и, наслаждаясь полным довольством, всеми частичками своего состава как будто поет благодарственную песнь Насадителю всякой твари за возможность всеми устами пить питательные соки из всего, что окружает его.
Не бывают ли и души человеческие в таких же обстоятельствах? Да, часто и они гибнут гладом и томятся, как в душной темнице, от недостатка того, что может питать их и доставлять им довольство, и нередко в совершенную противоположность внешнему положению таких людей. Вот как это бывает.
Растение, будучи земного происхождения, получает пищу свою из земли и из того, что есть вокруг его. Душа же, созданная по образу и подобию Божию, будучи происхождения небесного, может питаться лишь стихиями небесными, исходящими от Бога, к ней направленными. Таким образом, растению нужен свет: без него оно вянет, а душе нужен свет небесный — это истина Божия. Обильно предлагается она в Церкви Божией всем желающим внимать, предлагается и в чтении слова Божия, и в проповедях, и в песнях церковных, и во всем устроении и чинопоследованиях церковных, и в писаниях отеческих, и в многих-многих душеспасительных книгах. Желающие обильно черпают здесь свет истины Божией и веселятся под осиянием ее. Но не все же так делают, и не все, что с виду кажется вместилищем истины Божией, в самом деле вмещает ее. Есть люди, которые просиживают дни и ночи над изучением какой-нибудь науки: математики, физики, астрономии, истории и тому подобного, думая, что питают душу истиною, а душа их чахнет и томится, — отчего? Оттого что нет истины там, где хотят найти ее. Не потому я так говорю, чтобы наука не могла вмещать истины, но потому, что ныне она оттуда изгнана и заменена то мечтаниями, то предположениями, нередко даже противными истине. А ведь души не обманешь, как не обманешь голодного, давая ему камень вместо хлеба. Вот она и томится. Но ученость еще дельное занятие. А что сказать о тех, которые жадно читают периодическую нашу письменность? Посмотрите, с каким усилием добивается молодой, а иногда и не молодой человек поскорее получить месячный или еженедельный или ежедневный выпуск журнала или газеты и с какою неудержимостью бросается, как говорится, пожрать полученную добычу? Тут и пища нейдет на ум, и спать некогда. А плод какой? Две-три удачные фразы, две-три льстящие фантазии, два-три обманчивых предположения — и все тут, прочее никуда не годится. И душа недовольна. Берется другая, третья книга — все то же. Душа больна… Заводятся взаимные беседы — опять то же, потому что и предметы бесед, и образ ведения их берутся из тех же книг. Прибавьте к этому мелочность обыденных занятий и соотношений, и вы поймете, что если б открыть тот слух, которым слышится речь души, вы услышали бы горький вопль ее: «Изведите меня из этой темницы: мне душно здесь. Дайте мне взглянуть на Божий свет!» Но кто ее послушает? Ныне, видите, не в тоне питать душу истиною Божиею — и ее томят. И добро бы далеко идти за этою истиною, а то она тут же, да не хотят открыть очей, чтобы восприять свет ее. Войди в церковь, послушай внимательно, что здесь поется, читается и действуется, — и узришь свет истины Божией. Раскрой Евангелие или хоть в руках подержи эту Божественную книгу — и то отраднее станет душе твоей. А отеческих писаний разве мало теперь у нас в доступном для всех переводе? Но всех этих сокровищниц истины Божией мы не знаем, даже имен их не слыхали. Что ж после этого мы за христиане, когда и в руки не берем тех книг, в которых изъясняется христианство, а читаем не знать что, и мучим душу в душной темноте, мы — сыны света и дня, как назвал нас святой апостол?..
Растению, чтоб жить и расти, нужен воздух — без воздуха оно замрет, и для души нужен воздух небесный. Это — вся церковность, или все боголепные священнодействия Церкви. Тут только и бывает душа как бы в своей атмосфере, а вне ее душно. Как чахнет чахоточный, так чахнет душа вне Церкви, в пространных будто бы обычаях мира. И вот отчего: кто только и знает, что балы да театры, гулянья да концерты и тому подобное, душа того глубоко ноет и томится, когда он остается один сам с собою. Она говорит ему в эти тяжкие минуты: «Мне душно; возьми меня отсюда и введи туда, где воздух всегда чист и небо светло».
Для растения нужна влажность, соки, которые пьет оно корнями и, проводя в ствол, образует себя переделанною осадкою их, и для души нужна своего рода переделка и осадка духовных соков. Это совершается повседневным доброделанием, или исполнением заповедей, к каким представляет случай обыкновенное течение жизни нашей. Как соки в растении или пища в нашем теле, оставаясь непеределанными, только обременяют и тяготят, не принося пользы, так и все духовные стихии, приемлемые душою, — истина Божия, таинства и священнодействия — будут только тяготить ее и здесь — судом совести, и там — судом Божиим, если она не претворит всего того в кровь свою духовную доброделанием. Вот отчего больны, скорбны и унылы души людей, погруженных в одни заботы житейские, или в одни дела служебные, или, что еще хуже, — в дела страстные. Не пропускают они в душу ни одной частички питательной, и сохнет, сохнет она, бедная. Не потому так говорю, чтобы дела службы и дела житейские, хлопоты по семейству, торговля, разные обороты и предприятия были пагубны для души, — нет, не они пагубны, а пагубно то, если только ими одними и занимаются, не заботясь о добрых делах, а если и совершают их, то не во славу Божию, а для каких-нибудь самолюбивых целей. Как соки в нашем теле обращаются в живую кровь чрез соединение их с кислородом воздуха, так все дела, и служебные, и житейские, могут обращаться в питательную для души стихию, если мы будем посвящать все их Богу. А когда этого нет — нет и добрых дел: чем же тогда питаться душе? Вот она и томится, и жалуется человеку: «Пересади меня с этой сухой или гнилой почвы на ниву Божию, ниву добрых дел, требуемых заповедями Христовыми!»
За что только тиранишь ты, человек, душу свою, в неразумии и ослеплении предаваясь буйству жизни мирской?..

    ОБРАЗЧИКИ САТАНИНСТВА В УМЕ
Бог говорит о Себе, что Он троичен в лицах — Отец, Сын и Святой Дух, — так исповедует и разум богопокорный и защищает истину. Разум-богоборец поперечит этому и учит, что или нет Бога, или если и есть Он, то единичен, а не троичен, и живет Сам в Себе, не занимаясь миром. Так проповедует и хочет поставить на своем иной разум — и за это он есть сатана (противник; сопротивляющийся воле Божией. — Ред.).
Бог говорит, что мир сотворен словом Его из ничего, — так исповедует и разум богопокорный и защищает эту истину, а разум-богоборец утверждает, что мир сотворился и установился сам собою и хочет поставить на своем. Такой разум есть сатана.
Бог говорит, что Он промышляет о всем до самой малости и творит в мире что захочет, — так исповедует и богопокорный разум и защищает эту истину, а разум богоборный старается доказать, что нет промышления Божия и что все строится само собою по законам, положенным кем-то в естестве вещей, которых и Сам Бог преодолеть не может. Так учит разум богоборный и хочет поставить на своем, за это он — сатана.
Бог говорит, что человек пал и по падении восстановлен Спасителем нашим Господом Иисусом Христом во святой Его Церкви, — так исповедует и разум богопокорный и защищает эту истину, а разум богоборный ничего такого не хочет признавать, не верит ни падению, ни воплощению Бога Слова, ни искуплению, ни Церкви Святой, ни таинствам, ничему святому, ни даже будущей жизни и мздовоздаянию, — не верит и других старается увлечь в неверие и богопротивление, — кто же он, после этого, как не сатана?..

    ПАМЯТОВАНИЕ СУДА БОЖИЯ
Если бы каким-нибудь образом можно было напечатлеть в душе людей образ суда Божия, то нет сомнения, что все в самом непродолжительном времени сделались бы исправнейшими ревнителями добрых дел.
Представьте себе, что пришла верная весть с неба, что вот завтра или послезавтра непременно придет Господь судить живых и мертвых, — стал ли бы кто предаваться тогда утехам и забавам? Стал ли бы поблажать страстям своим и грешить? Стал ли бы отлагать покаяние и исправление себя? Разве безумный позволил бы себе поступать так, а все не потерявшие смысл бросились бы поспешнее делать все, что еще можно сделать в такое короткое время. Как ученики, для которых наступают экзамены, о том только и думают, как бы приготовиться к тому: иной ночи не доспит, куска не доест, а уж об играх и шалостях и думать забыл, так было бы и с нами, если бы память суда Божия не выходила у нас из головы, только и заботы было бы у нас, как бы неопустительно исполнить все, что требует Господь, и явиться, таким образом, в час суда угодными Ему.
Но в том-то и беда наша, что мы привыкли отдалять от себя этот час, привыкли, или дали себе на то право. Всякий думает: «Уж сколько времени я живу и все слышу: вот суд, вот суд, а доселе нет суда! Отцы наши, деды и прадеды тоже ждали суда, а вот и мы, внуки и правнуки их, не видим его». Все это так, можно прибавить еще и более того: вот уже осьмнадцать веков, как сказал Господь о суде и как ждут суда, а все нет его. Но что ж из этого? Не было его доселе, но, может быть, не успеете вы дочитать того, что мы пишем, как придет Господь. Ведь уж то несомненно, что Он придет (мы говорим с верующими), хотя никто не может сказать определительно, когда Он придет: и вздоха не переведем, как Он явится. Ной говорил своим современникам: перестаньте грешить, перестаньте грешить, а то потопом потопит вас Господь Бог; может быть, в начале проповеди иной и остепенялся, а как прошло десять, двенадцать, сто и более лет — и дали себе право не верить долго не сбывающейся угрозе. И однако ж это неверие не отдалило события: пришел потоп и взял все… Может быть, за минуту до этого повторял Ной проповедь свою, и над ним смеялись; но все же исполнилось то, что положил Господь, иного, может быть, за смехом этим и потоп застал. Так и у нас есть немало людей, отдаляющих час суда, есть и такие, которые вовсе не верят этому, но ведь все это не отстранит суда и настанет минута, когда исполнится положенное Господом, и исполнится тогда, когда мы этого не чаем. Во дни Ноя, говорит Господь, ели, пили, женились, строились и торговали, никто и не думал о потопе, но пришел потоп и все истребил. Вот и мы едим, пьем, веселимся и хлопочем о разных делах, а о суде Божием и думать не думаем, а может быть, он сейчас придет и застанет нас в чем есть. Как молния, показавшись на одном краю неба, говорит Сам Господь, в одно мгновение пробегает до другого и охватывает весь горизонт, так будет внезапно и мгновенно явление Сына Человеческого. Туча давно уже густеет и близится к нам…

    ХИТРОСТЬ ЛУКАВОГО
Припомните нагорную беседу Спасителя, в которой Он учил, каковы должны быть последователи Его. Изъяснив христианские сердечные расположения, Он указывает потом свойственные христианам видимые всеми дела их и труды — молитву, милостыню и пост. Всякий христианин, ревнующий быть исправным, ходит в них непременно, и чем кто опытнее и привычнее к ним, тем ближе к совершенству христианскому, тем ближе к небу, и небо ближе к нему. И во все времена чем сильны бывали и бывают христиане, чем страшны они миру и князю его? Молитвою, милостынею и постом. В наш век дух мира силится взять преобладание над духом Христовым, но смотрите, чем хочет он достигнуть этого? Гонений не воздвигает, а что делает? Хочет отбить у нас орудия нашего воинствования — молитву, пост и милостыню. И вот вы и в печати, и в речах, и в шутку, и серьезно, всюду встречаете у миролюбцев нападки то на чины церковные и милостынеподаяние, то на пост, на всякое подвижничество и строгость к себе. Знает, хитрец, что если он успеет отбить нас от этих орудий жизни христианской, то победа и без особой усиленной брани будет на его стороне, потому что без них мы, как безоружный и обнаженный воин, непременно падем и попадем в плен. Да, впрочем, отступление от них и само есть уже падение и плен.

    РАСПЯТИЕ ДУХОВНОЕ
«В грехе, — говорит святой авва Дорофей, — есть две стороны: одну составляют греховные дела, а другую — греховная страсть. Страсть служит источником и причиною греховных дел, а дела суть произведение и выражение страсти».
Когда кто оставляет дела греховные и страстные, тогда распинается ему грех, или мир, а когда кто погашает и искореняет в себе самую страсть греховную, тогда и он распинается греху, или миру. Так, например, когда кто оставляет балы, гулянья, театры, так что никто никогда не видит его ни в каких непотребных делах и в местах, когда все находят его всегда исправным в нравственном отношении и степенным, тогда грех, или мир, этою частию своей умер для него, или распялся ему. Но при этом еще нельзя наверное сказать, чтоб и сам он распялся миру, или греху, потому что хоть и нет его в тех местах и делах телом, так он может быть там умом и сердцем. Нет его, например, в театре телом, но он может думать о нем и с услаждением говорить: «Как хорошо побывать бы там!» Нет его на гуляньях, но он может услаждаться тем и желать того. Во всех этих и подобных тому случаях хоть грех и мир распялся ему, но он еще не распялся греху и миру, еще любит, еще желает его и услаждается им. Если же воздерживается от греховных дел, то или потому, что денег нет, или потому, что боится кого-нибудь, а не потому, чтобы не любил греха и мира. А это то же, что миролюбец и грехолюбец, потому что Бог смотрит не на одни дела, но и на сердце. Значит, мы должны отстать не только от дел страстных и греховных, но и преодолеть и погасить самые страсти так, чтобы не думать и не услаждаться никакими страстными предметами и делами. Вот когда кто достигнет такого состояния, тогда он может сказать о себе, что и он распялся миру. Таким образом, когда вы оставите все страстные дела, тогда это будет значить, что мир вам распялся, а когда погасите и страсти самые, тогда, значит, и вы распялись миру. Вот потому-то и различают два обращения к Богу: одно, когда кто оставляет страстные, греховные и мирские дела и начинает трудиться над приобретением навыка к добрым делам, а второе, когда кто от видимых дел обращается к движениям сердца и от себя к Богу, когда, водворив в себе страх Божий, он строго внимает себе и без жалости посекает всякое неправое помышление и чувство, сопутствующее ли делам, или предшествующее, или последующее им, и, таким образом, каждое дело очищает и представляет его Богу как жертву непорочную и всесожжение тучное.

    КОРЕННЫЕ СТИХИИ ЖИЗНИ РУССКОЙ
Издавна охарактеризовались у нас коренные стихии жизни русской, сильно и полно они выражаются обычными словами: православие, самодержавие и народность. Когда ослабеют или изменятся эти начала, русский народ перестанет быть русским и потеряет свое священное трехцветное знамя.
Всякому, должно быть, известно, что значит каждая из этих трех стихий. Православие выражается единством богодарованной истины; самодержавие — единством богодарованной власти; народность — единством стремлений, указанных царем и освященных Богом. Православие приемлет истину от Бога чрез Церковь и смиренно подчиняется ей; самодержавие принимает царя от Бога чрез преемство родов и вседушно повинуется ему; народность воспринимает сознание избранничества Божия для особых целей Провидения, измеряя их известною волею Божиею и представляя себя исполнительным ее орудием. Какая несокрушимая сила — народ преданный Богу и царю и единодушно стремящийся к исполнению указываемых Богом целей! Какой задаток благоденствия и благопоспешения его во всем! Есть что и есть из-за чего поберечь эти сокровища! Береги же, народ русский, не трать и не порти их!
Православие портится, когда не хотят принимать истину Божию, содержимую Церковию, и на место ее покушаются изобрести свою; самодержавие портится, когда замышляют изобретать свою новую форму власти, а не держаться богодарованной; народность портится, когда народ начинает преследовать не Божий, небесные, а свои, исключительно земные, цели, подчиняясь, кроме того, чуждому влиянию. Плодом этого в деле православия будет разномыслие, в деле самодержавия — самовластие, а коль скоро всякий сам себе царь, с независимым царем в голове, то отсюда разъединение и устремление сил врозь. Когда все это входит в жизнь и становится преобладающим явлением, тогда начинается разложение, расстройство и уничижение государственного тела.
В чем же, поэтому, опасность для нашего будущего? В усилении притязаний на самопостижение истины, на решительную независимость мысли, на ученость, не желающую подчиняться истине Божией, в усилении требований самоуправления и решительной независимости действий, тяготящейся указаниями власти и не терпящей отчета перед нею, в усилении чуждо-народных влияний, и, под покровом их, стремлений исключительно ко временному, земному, с забвением неба и вечности.
По этим чертам сами судите, есть ли чего опасаться нам за наше будущее? Храним ли мы в целости и неприкосновенности коренные стихии нашей жизни или с беспечностью и равнодушием позволяем себе портиться по всем сторонам нашего народного характера?…
Молитвою о вразумлении и помощи свыше да утешают себя истинные ревнители о благе отечества, когда видят малоуспешность или безуспешность своих усилий. Подумав обо всем сказанном нами, нельзя успокоительно остановиться ни на чем человеческом, и невольно вырывается возглас из сердца: аще не Господь!.. Он, многомилостивый, столько раз спасавший Россию от окончательного разорения, имиже весть судьбами устроит то, что сберегутся в нас и существенные стихии нашего духа, несмотря на сильный напор явлений и действий, растлевающих его по всем сторонам…

    УТЕШЕНИЕ В СКОРБИ
Самые многосложные, самые разнообразные кресты разбросаны на всех путях жизни нашей и встречаются почти на каждом шагу: скорби, беды, несчастья, болезни, потери близких, неудачи по службе, всякого рода лишения и убытки, неприятности семейные, неблагоприятность внешних отношений, оскорбления, обиды, напраслины, и вообще доля земная у всякого более или менее не легкая. У кого нет чего-либо такого! Не избавляется от этих крестов ни знатность, ни богатство, ни сила и никакое величие земное. Они срослись с земным пребыванием с той минуты, как заключился рай земной, и пребудут с ним до тех пор, когда отверзется рай небесный.
Но зачем же, скажешь, у меня больше горя, а у другого меньше? Зачем меня тяготят беды, а другому почти во всем удачи? Я изнываю от скорби, а другой радуется. Уж если это общая участь, то раздавать бы ее всем поровну. Да ведь она так и раздается. Присмотрись, и увидишь. Тебе сегодня тяжело, а другому было вчера или будет завтра тяжело. Зачем смотреть на дни и часы? Смотри на всю жизнь, от начала до конца, и увидишь, что всем бывает тяжело, и очень тяжело. Найди мне такого, который ликовал бы целую жизнь. Сами цари нередко ночи не спят от туги сердечной.
Тебе тяжело теперь, а прежде разве не видал ты веселых дней? Конечно, видал. Бог даст, и еще увидишь. Перетерпи же, и прояснится над тобою небо. В жизни, как в природе: то светлые, то мрачные дни. Мрачные говорят тебе, что ты в изгнании и под гневом, а светлые дают мысль, что ты не совсем заброшен, что тебя хотят щадить и миловать. Помни это и терпи, подкрепляя себя упованием.
Тебе тяжело, да разве случай это устроил? Есть Господь, Который отечески смотрит на тебя и печется о тебе. Это Он послал тебе горе, а что, кому, когда и как послать, то посылает для того самого, кто подлежит горю. Осмотрись же, и увидишь, может быть, благие о тебе намерения Божий в постигшей тебя скорби: или грех какой-нибудь очистить хочет Господь, или от дела греховного отвесть, или дать тебе случай показать свое терпение и верность Ему, или Он Сам желает потом удивить на тебе величие милосердия Своего, — что-нибудь из этого уж верно идет к тебе; ну и приложи то к ране своей, и умалится жгучесть ее. Если же и не усмотришь, что именно хочет даровать тебе Господь через горе твое, возбуди в сердце своем общее, неразмышляющее верование, что все от Бога, и что все, идущее от Него, служит во благо нам, и толкуй мятущейся душе своей: так Богу угодно, терпи и верь, что кого Он наказует, тот у Него как сын. Да и без того, кто может противиться воле Его?
Скажи еще, скорбящий: ты грешен или нет? Конечно, грешен. А если грешен, то радуйся, что пришел огнь скорби, попаляющий твой грех. Ты все смотришь на теперешнее горе, а перенесись-ка в другую жизнь, стань на суде Божием и посмотри оттуда на свое горе. Если ты чувствуешь, что непременно будешь осужден, то что в сравнении с последствиями того осуждения все теперешние скорби и бедствия? Говори же: по грехам моим достается мне так, и я благодарю Господа Бога, что благость Его ведет меня к покаянию. Когда расположишь себя так, то не будешь тяготиться горем, а скажешь: мало еще мне, по грехам моим не того еще я стою.
Таким образом, несешь ли ты общую горькую долю или испытываешь частные горести и скорби, терпи благодушно и принимай их с благодарностию от руки Господней, как врачевство от грехов, как ключ, отверзающий дверь в Царство Небесное.

    САМОУМЕРЩВЛЕНИЕ
Собственно человек есть в нас то, что украшено богоподобными совершенствами, а все пришлое не есть человек, а являет только призрак человека, и не живет, а являет только призрак жизни, на деле же мертво, или, точнее, мертвяще в отношении к истинному человеку. Казалось бы, нам-то самим лично надлежало стоять на стороне правого, первобытного (бывшего сперва. — Ред.) человека, но непонятно, что такое сделалось с нами. Мы отшатнулись от него и стали на сторону человека пришлого, страстного до такой степени, что только его и считаем мы собою; от этого и выходит, что какою бы страстию ни был одолеваем человек, он стоит за нее, как за себя; ему и на мысль не приходит, что он тут есть лицо деемое, а не действующее. Так, когда, например, он сердится — говорит, что стоит за себя; когда похотствует — говорит, что природа того требует, а между тем, ни гнев, ни похоть, ни иная какая-либо страсть не есть мы и не принадлежит к нашей природе: это все пришлое, чуждое, враждебное нам и губящее нас.
Сознание наше одно у нас. Оно составляет в нас то, почему мы — лицо, и принадлежит богоподобному духу. Когда говорят нам что-либо, то к нему обращаются, и когда требуют чего, от него требуют. Но оно, как мы видим, перешло на сторону страстного человека и стало считать его собою, не будучи, однако ж, им по природе, а составляя и долженствуя составлять едино с человеком как он вышел из рук Творца. Заповедь Христа Спасителя — погубить душу, умертвить, или распять себя, должна быть принята нашим лицом в том его виде, в каком оно является по падении, когда оно считает собою человека страстного. Значит, когда предписывается нам погублять душу свою, умерщвлять себя, то предписывается умерщвлять и губить страстного в нас человека, образовавшегося в нас вследствие падения, которого мы считаем собою по обольщению (обману. — Ред.). Если поступаем так, то истинный человек в нас освободится из-под гнета человека пришлого и заживет свойственною ему богоподобною жизнию, а этот пришлый, призрачно живущий, исчезнет в нас, и во всем существе нашем водворится таким образом истинная жизнь, а исходить она будет из самоумерщвления.

    ДУХОВНОЕ ВОСХОЖДЕНИЕ
Ступив на лестницу, как потом восходят? Действуя руками и ногами, ступая то правою, то левою ногою и напрягаясь всеми членами тела. Так и покаявшийся и возымевший благую решимость угождать Богу тотчас вступает в труд, требующий напряжения сил и душевных, и телесных и безжалостного их утомления. Ему ведь необходимо противиться самому себе в худом, нудить себя на добро, внимать себе и всему встречающемуся, из многого избирать лучшее, не отставать, не упреждать, не пропускать, отстранять препятствия, угадывать способы, усматривать врагов и быть готовым бороться с ними, не снимая с себя оружия. Все это и подобное тому составляет труд борьбы со страстями и преуспеяния в добродетелях, чем собственно и определяется успешность восхождения к духовному совершенству, ибо что такое совершенство, как не искоренение страстей и вкоренение вместо их добрых расположений? И не одну ступень надо перешагнуть, пока этот труд кончится: не искоренишь вдруг всех страстей, и, следовательно, не насадишь вдруг всех добродетелей, то и другое совершается постепенно.
Говорят, что чем выше от земли, тем меньше бывает тяготение к земле и, следовательно, тем легче борьба с своею тяжестию у того, кто восходит горе, а есть, говорят, и такая черта, за которою тела совсем перестают тяготеть к земле, становятся то есть совсем без тяжести. Так и в степенях совершенства духовного: чем кто выше в нем восходит, тем меньше тяготит его земное; другими словами: чем кто тверже становится в добродетелях, тем меньше борют его грехи и страсти, а есть и такая высота совершенства, где страсти почти совсем замирают, и душа наслаждается покоем пребывания в добре, в котором действует уже беспрепятственно, свободно, непринужденно, естественно, как, например, дыхание и обращение крови. Но эта степень достигается уже тогда, когда в душе совершенно укореняется всякая добродетель и воссиявает бесстрастие и чистота. Это и есть небо духовное, верхний конец лествицы духовной. Достигшим этого предела принадлежат все прописанные Господом блаженства, верхом коих есть вселение Бога, виденного Иаковом на верху лествицы.

    ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ
Припомним себе историю судей израильских. В продолжение четырехсот лет повторялся у них следующий ход событий: как скоро отступали они от правил жизни, заповеданных им Богом чрез Моисея, и перенимали новые от соседей, тотчас же предаваемы были в плен самим учителям своим; когда же каялись и возвращались к прежним нравам, Бог посылал им избавителя и освобождал их из-под иноплеменного ига. Если снова уклонялись — снова подпадали игу рабства, а когда исправлялись — снова были освобождаемы. Так было раз до двенадцати, как будто нарочно для того, чтоб они, а через них и все, хорошенько затвердили тот урок, что от правил жизни, преданных Богом, нельзя уклоняться безнаказанно, и что кто поступает так, тот навлекает на себя гнев Божий и подрывает благоденствие и независимость государства.
Какого бы рода ни было это отступление, все же оно, как дело богоборное, не безопасно. У нас, например, инде (в ином месте. — Ред.) бывает, что святых постов не соблюдают, брака не считают святым и спокойно нарушают законы его, не святят дня Господня, не признают святых праздников, обращая их в гулянья, срамные потехи и тому подобное. Все это не наши правила и обычаи, а переняты нами от соседей наших, и, конечно, не пройдут нам даром, если мы не отстанем от них и дадим им обобщиться между нами. Побережемся же, чтобы не прогневался на нас Господь и не предал нас в руки учителей наших буйих и злонравных, как и погрозил Он нам недавно…
Порядок Божий требует, чтобы мы трудились, устрояя свой быт и благоприятное для нас течение дел наших, а успеха от трудов наших ожидали бы единственно от благословения Божия. Бог не станет помогать нам, если мы не станем трудиться, но и труд наш сам по себе не приведет к желаемому концу, если не низойдет к нему высшая помощь, и особенно, если сам труд наш будет не по Богу. Ради этого-то всякое дело, по закону божественной жизни, начинается прошением и оканчивается благодарением Богу, и вся жизнь у людей, соблюдающих такой порядок, во всех входах и исходах ее, переполнена бывает церковными молитвословиями и порядками. Так жили предки наши, так, по большей части, живут люди степенные и доселе.
А между тем, нельзя не видеть, что молитвословие и церковность начали уже вытесняться из круга жизни нашей. Многие живут и действуют так, как будто для них нет ни Господа, ни Церкви Его Святой; то звено, что надо обращаться к Богу и в молитвах Церкви искать себе покрова и помощи, выпало из цепи их помышлений и соображений. Они не стесняются тем, что то или другое дело их может стать в противоречие с правилами благочестия. Оттого идут в театр, когда надо бы идти в церковь; учреждают гулянья с шумом и музыкой во время церковных служб и даже близ храмов Божиих; назначают торговые дни в дни воскресные и праздничные и шатаются по рынкам, когда следовало бы предаваться молитве и богоугодным занятиям; идут мимо церкви — не перекрестятся; входя в дома — не обращаются к иконам, да и иконы-то из домов своих повынесли, словно молокане; есть даже такие, которые не считают долгом крестить своих детей. Впрочем, всего дурного, занятого нами от соседей, не перечислишь. Довольно и указанного, чтоб увериться, что начали прокрадываться к нам обычаи, обличающие в приемлющих их богозабвение и то горестное настроение ума и сердца, по которому они сами собою желают устраивать свое счастье и благоденствие. О, не пройдет, не пройдет это нам даром, если мы не опомнимся и дадим все более и более расширяться гордыне нашей!..

    СВОЙ КРЕСТ У КАЖДОГО ИЗ НАС
Господь Бог обложил нас каждого своим крестом для того, чтобы мы, борясь с похотьми и страстями посредством подвигов внутренних и внешних и благодушно перенося тесноту житейскую, терпеливо пребывали в исполнении долга своего, каждый в своем кругу, и таким образом соделывали себя достойными внити в вечный покой. Если мы так несем крест свой, то он воздвижен у нас; если же нет, то он валяется у нас под ногами. Впрочем, последнего быть не может. Крест наш так пристал к нам, как кожа к плоти: хочешь — не хочешь, а крест все тебе, и ты все под крестом. От нас зависит только или спастись с этим крестом, или погибнуть под ним. Изберем же лучшее и, взяв крест свой, пойдем благодушно вслед Господа, благодаря Его великую милость к нам, явленную наложением креста. Как пластырь на раны, как пища голодному, как ключ заключенному в темнице, так крест наш нам, и именно тот крест, который на нас возложен. У каждого свой крест, и каждому во спасение только его крест. Не завидуй другому, почитая крест его более легким: веса и тяжести креста никто не может знать, кроме того, кто несет его. То несомненно, что какой ты крест ни возьми себе, никакой тебе не годится, кроме твоего. Есть сказание, что один крестоносец докучал все Господу в своих молитвах, чтоб Он переменил крест, который казался ему тяжелым. Господь, явившись крестоносцу во сне, предложил ему множество крестов, позволив выбирать какой он захочет. Но какой ни возлагал он на себя, все как-нибудь не приходился по нем; пришелся только последний, а это и был тот самый, который возложен был на него Господом. Успокоенный этим, крестоносец уже не колебался и благодушно стал нести крест свой. Так и всем нам лучше уж покориться распоряжению Божию. Не крест должно выбирать, а способ, как воспользоваться им. Возьми возложенный на тебя и неси его по указанию Божию. Господь знает лучше нас, какую широту долга определить нам, какую тяготу жизненную возложить на нас, в какую борьбу и в какие искушения вводить нас. Покоримся же и пойдем безропотно, каждый под крестом своим, заботясь только о том, чтобы наше крестоношение было во славу Божию и во спасение наше.

    РАБСТВО ГРЕХУ
Войди всякий в себя и рассмотри попристальнее, что в тебе действует, что подвигает тебя на дела, в чем главная пружина, заправляющая твоими помышлениями, чувствами и делами. Если ты найдешь, что действуешь то в угоду плоти и чувственности, то с намерением показать себя и возвысить, словом, в угоду только себе и своим желаниям, ни в чем им не попереча и беспрекословно покоряясь всякой страсти, как только она появится, то ты раб греха и смерти, или, по выражению святого апостола, мертв прегрешенми, потому что творишь волю плоти и своих помышлений.
Творить волю плоти и помышлений значит — что пришло на мысль, то и делать, чего захотелось, к тому и стремиться. Пришел гнев — браниться; пришла похоть — удовлетворять ей; представился случай к неправой прибыли — сейчас воспользоваться им; захотелось стать повыше — решиться на все кривые пути к тому. Кто таков, тот очень походит на вьючное животное. Как мула, навьючив, ведут куда хотят и еще бьют, так и на человека наложив бремя страстей, враг связывает его ими и ведет куда хочет, тиранствуя и издеваясь над ним. Апостол говорит, что неверные яко ведомы ведутся к безгласным идолам (1Кор.12:2), то есть как связанные влекутся по пути страстей и похотей. А это что ж за жизнь? Что тут человеческого? Человеческое тут все замерло, а действует только самостное, страстное, сатанинское, принося плод смерти, а не жизни.
Как же теперь быть? Да так и оставаться ослом подъяремным, если не угодно обратиться к Богу и не испросить у Него благодати, обращающей и разрешающей его от уз смерти. А между тем, человеку душно и тяжело оставаться в такой работе. Хоть иной и кажется довольным, оттого что удовлетворяет своей страсти, но внутренне нет у него радости и веселия. Как ржавчина ест железо или как червь точит дерево, так внутри его жало смерти грызет его живое существо, и он томится и томится в этом замирании.
Но когда, если Бог даст, человек придет в себя и, осмотревшись кругом, восчувствует тяжесть своего положения и скажет: да из-за чего же, в самом деле, я работаю этим гадким страстям? Все делаю в угоду им, а покоя не имею, только Бога гневлю. Не хочу с этих пор покоряться им, брошу все похоти и начну работать Господу Богу, Спасителю моему, — когда, говорю, скажет так в сердце своем грешник и самым делом обратится ко Господу с сердечным сокрушением и исповедью, — тогда в таинствах преподается ему благодать и сила устоять в своем намерении и одолевать привычные страсти, с каким бы ожесточением ни нападали они на него. Пришедшая благодать оживит его дух, который, восприяв права свои, начнет все устремлять к Богу, и, встречая на пути преграды со стороны страстей, одолевает, прогоняет и искореняет их. С этого времени начинается борьба насмерть, и чем кто решительнее противится страстям, тем быстрее выходит из области смерти и вступает в область жизни.
Таким образом, если хотите явить в себе действующим оживление о Христе Иисусе, стойте в борьбе со страстями и похотьми, и всякий раз, как почувствуете приражение их, противьтесь им и прогоняйте их. Сказал вам, примером, или сделал кто что-нибудь обидное, и вы разгневались и хотите отплатить ему за это, — не слушайте таких внушений, гоните гнев и преложите его на кротость. Представляется случай повеселиться, разгуляется чувственность и начнет проявлять свои требования — подавите ее и восстановите в себе трезвенность и чистоту. Выпадет такой случай, что сделай только неправое дело, то или выгоду получишь, или повысишься в ранге чиновном, — не слушайте, преодолейте себя и сделайте наперекор тому, как требует правда и совесть. Так и во всем: какая бы страсть и по какому бы случаю ни пришла — не слушайте ее внушений, делайте наперекор ей, одолевайте ее. Это и будет значить, что вы не работаете греху и смерти, а живете в Господе Иисусе Христе.

    КРЕПОСТЬ ЦАРСТВ И ПРЕСТОЛОВ
Участь царственных лиц не такова, как участь лиц частных, и устроение жизни их не то, что устроение каждого из нас. Лица частные сами и одни виновники своей участи, а участь царственных лиц и престолов зависит не от них одних, но и от духа, правил и стремлений самого народа. Как часто богоизбранного и боголюбезного царя отъемлет Господь, вместе с престолом и царством, у народа, который сделает сам себя того не достойным!
Престол царственный будет у нас непоколебим во веки веков, если мы сами из себя составим не человечески прочную, но достойную особенного Божия благоволения и покровительства основу его. Как крепость тела нашего зависит от неповрежденности частей, так и крепость государства — от праводействия составляющих его классов народа. Возьмем ради этого случая учителем своим святого пророка Исайю и поучимся от него, что требуется от нас для прочности государства. Дух Божий вводил дух этого пророка во все пути жизни избранного некогда народа Божия и отметил пророчески наложением суда и наказания все, что раздражает Бога и привлекает гнев Его.
Князи твои, то есть вельможи, знать, говорит пророк, не покаряются, замышляют новые законы и новый образ правления. Сего ради, тако глаголет Господь, горе крепким во Израили! Не престанет ярость Моя на противныя и непокаряющихся погублю (Ис.1:23-24). Судьи твои, говорит далее пророк, то есть все гражданские чины, на мзде судят, заодно с ворами и грабителями, любят дары, сирым не судят и суду вдовиц не внимают. Сего ради, тако глаголет Господь, наведу руку Мою на вас и разжегу вы в чистоту, и всех беззаконних погублю (Ис.1:25). Посмотрел потом пророк на то, как израильтяне проводят время, и увидел, что, встав поздним утром, дожидаются вечера, чтобы веселиться с гуслями и певницами, тимпанами и свирелями, не помышляя о делах господних и о благочестивых порядках жизни, — и вот им суд: разшири, ад, душу свою и разверзи уста своя, и снидут в нею вси безумно веселящиися. Посмотрел пророк на женщин, и вот что увидел: вознесошася дщери Сиони и ходиша высокою выею, и помизанием очес, и ступанием ног, купно ризы влекущия по долу и ногама купно играющия (это наши балеты); за то вот и суд им: и смирит Господь начальныя дщери Сиони, и открыет срамоту их; и будет, вместо вони добрыя, смрад, и вместо пояса ужем препояшутся, и вместо украшения златаго, еже на главе, плешь имети будут дел своих ради, и вместо ризы багряныя препояшутся вретищем (Ис.3:16-17,23). Когда, наконец, обозрел он таким образом весь народ и все неправды его, то в горести воскликнул: тлением истлеет земля и расхищением расхищена будет земля. Проклятие пояст землю, яко согрешиша живущии на ней; сего ради убози будут живущии на земли, и останется человеков мало (Ис.24:3,6).
Вот порядок богопротивной народной жизни, привлекающей на себя суд Божий и наказание! Наказания эти поражают грешащих по частям, каждого в своем роде. Но когда зло, не останавливаемое ничем, охватывает весь народ, то вся страна полагается пустою и становится жилищем филинов и нетопырей.
Идут ли к нам, и в какой мере идут все укоры и грозные приговоры пророка — сами посмотрите…

    ОПРАВДАТЕЛЬНОЕ СЛОВО
(Письмо редактору)
Вы пишете, что некоторые из ваших знакомых считают размышления мои слишком строгими и полагают, что ныне думать так нельзя, жить так нельзя, стало быть, и учить так нельзя: времена — вишь не те. Как я порадовался, узнав от вас об этом! Значит, меня читают, да не только читают, но готовы и исполнять то, что читают. Чего же больше и желать нам, проповедующим то, что заповедано, и так, как заповедано!
При всем том, с суждением ваших знакомых согласиться никак не могу и считаю долгом оговорить его и поправить, тем более, что оно, может быть, помимо их желания и убеждения, исходит из того неверного начала, будто бы христианство может быть изменяемо в своих догматах, правилах и освятительных действиях сообразно духу времени и что оно, применяясь к изменчивым вкусам сынов века сего, может иное прибавить, иное убавить. Нет, это не так; христианство должно пребывать вечно неизмененным, не состоя нисколько в зависимости и под контролем духа века; напротив, оно само назначено управлять, или властвовать над ним во всех тех, кто покоряется его водительству. Для убеждения в этом, позвольте мне предложить вам несколько мыслей.
Говорят, что мое учение строго. Мое учение — не мое, да и не должно быть моим. С кафедры ли церковной, в домашней ли беседе, никто из нас не должен и не может проповедовать своего учения, и если б я или другой кто-либо из нашей братии дерзнул на это — долой нас! Мы проповедуем и должны проповедовать учение Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, святых Его апостолов и Святой Церкви, руководимой Духом Божиим, и всячески заботимся и обязаны заботиться о том, чтоб оно хранилось в сердцах и умах целым и неприкосновенным, проводя всякую мысль с осторожностию и употребляя всякое слово так, чтобы каким-нибудь образом не наложить и тени на это светлое, Божественное учение. Иначе действовать нельзя; такой закон для проповеди в церкви и для домашнего духовного собеседования Самим Богом положен еще от начала мира и должен оставаться в своей силе до конца мира. Святой пророк Моисей, изложив народу израильскому от лица Божия заповеди, заключает так: да не приложите к словеси, еже аз заповедаю вам, ниже да отымете от него (Втор.4:2), сохраните, то есть, заповеди Господа Бога нашего, какие заповедаю вам, и так, как заповедаю. Этот закон неизменяемости столь непреложен, что Сам Господь и Спаситель наш, уча народ на горе, сказал: не мните, яко приидох разорити закон или пророки, не приидох разорити, но исполнити. Аминь 6о глаголю вам: дондеже прейдет небо и земля, иота едина или едина черта не прейдет от закона, дондеже вся будут (Мф.5:17-18). Такую же силу дал Он потом и Своему учению, когда, пред истолкованием заповедей в духе евангельском, прибавил: иже аще разорит едину сих заповедей малых, и научит тако человеки, мний наречется в Царствии Небеснем (Мф.5:19), то есть кто криво перетолкует, умалит и силу даже меньшей из заповедей, тот будет отвержен в будущей жизни. Так сказал Он в начале Своей проповеди; так засвидетельствовал и святому Иоанну тайновидцу в Откровении, где, изобразив последнюю судьбу мира и Церкви, говорит: сосвидетельствую всякому слышащему словеса пророчества книги сия: аще кто приложит к сим, наложит Бог на него язв, написанных в книге сей. И аще кто отымет от словес сих, отымет Бог часть его от книги животныя и от града святаго (Апок.22:18-19). На все же время, от Своего первого явления миру до второго пришествия, Он вот какой закон дал святым апостолам и их преемникам: шедше научите вся языки, учаще их блюсти вся, елика заповедах вам; научите, то есть, не тому, кому что из вас вздумается, а тому, что заповедано вам, и это до конца мира: Аз с вами до скончания века (Мф.28:19-20). Апостолы приняли этот закон и за исполнение его положили жизнь свою, отвечая тем, которые страхом казней и угрозою смерти хотели заставить их не говорить так, как они проповедовали: аще праведно есть пред Богам вас послушати паче, нежели Бога, судите? Не можем бо мы, яже видехом и слышахом, не глаголати (Деян.4:19-20). Этот же закон передан апостолами и преемникам их, принят ими и действует всегда в Церкви Божией и составляет то, почему она есть столп и утверждение истины. Видите теперь сами, какая неприкосновенная непоколебимость! Кто же осмелится после сего своевольно коснуться чего или колебать что-либо в учении и законах христианских?
А помните, что говорено было пророку Иезекиилю? Семь дней был он в молитвенном восхищении и через семь дней услышал от Господа слово: Сыне человеч! Стража дах тя дому израилеву, да слышиши слово от уст Моих и воспретиши им от Мене. И вот тебе закон: если увидишь беззаконника беззаконнующего и не скажешь ему: оставь беззакония и обратись от пути своего, и беззаконник тот в беззаконии своем умрет, — душу его от руки твоей взыщу. Если же ты возвестишь беззаконнику, чтоб он обратился от беззаконного своего пути, а он не обратился, то беззаконник тот умрет в беззаконии своем, а ты спасешь душу свою. Равным образом, если увидишь праведника, что он начнет колебаться в правдах своих, а ты не поддержишь и не позаботишься образумить его, и согрешивший праведник тот умрет во грехах своих, — душу его от руки твоей взыщу. Если же ты возвестишь праведнику, чтобы не грешил он, и он не согрешит, то и праведник жизнью поживет, и ты спасешь душу свою (Иез.3:17-21). Какой строгий закон! А ведь он слышится в совести каждого из пастырей при избрании и рукоположении их, когда они берут на себя нелегкое бремя пасти вверяемое им — большое или малое, это все равно — стадо Христово, да не пасти только, но и упасти… Как же осмелиться покривить что-либо в законе Христовом, когда от этого и нам, и всем пагуба? Если бы спасительность учения зависела от нашего воззрения на него и согласия вразумляемых, то был бы еще смысл, когда бы кто, из снисхождения к немощам или по каким-либо притязаниям века, вздумал перестраивать христианство и применять его к похотям сердца лукавого, а то ведь спасительность христианского домостроительства зависит вовсе не от нас, а от воли Божией, от того, что Сам Бог устроил именно такой путь спасения, и притом так, что другого пути нет и быть не может. Стало быть, учить как-нибудь иначе значит сбивать с пути правого и губить себя и других — какой же в этом смысл? Посмотрите, какой строгий суд изречен, когда нечто подобное было в народе израильском в смутные времена его пленения. Некоторые пророки из жалости к мятущимся и страждущим говорили не так, как повелевал Господь, а так, как внушало им сердце их, и вот что Господь заповедал о них святому Иезекиилю: сыне человеч! утверди лице твое на прорицающия от сердца своего и прорцы на них. Горе сшивающим возглавийцы под всякий лакоть руки и сотворяющим покрывала над всякую главу всякаго возраста, еже развратити души! Горе, то есть, тем, кои прописывают всякие льготы и предлагают такие нежные порядки, чтобы никому не было неприятности ни сверху, ни снизу, не обращая внимания на то, спасительно ли то, или пагубно, угодно ли Богу, или нет. Вот что глаголет Господь таковым: «возглавия ваши и покрывала, то есть льстивыя, льготныя учения, которыми вы развращаете души, и души, развратившиеся таким учением, рассыплю, и вас, развратителей, погублю» (Иез.13:17-18). Вот вам и польза от льгот и снисхождений, которые знакомые ваши желают слышать от меня!
Расскажу вам один случай, которого я был почти что свидетелем на востоке. Согрешил один христианин, приходит к духовному отцу, кается и говорит: «Поступи со мною так, как закон велит. Я открываю тебе рану — уврачуй ее и, не жалея меня, делай что следует». Разжалобился духовник искренностью его раскаяния, да и не наложил того пластыря на рану, какой положен Церковию. Умер тот христианин. Через несколько времени является он во сне духовнику своему и говорит: «Я открыл тебе рану и просил пластыря, а ты не дал мне его — вот за это меня и не оправдывают!» Скорбию объялась душа духовника по пробуждении от сна, не знал он, что и делать, а покойник снова является и в другой, и в третий, и много раз, то каждый день, то через день, то через неделю, и все повторяет те же слова: «Я просил пластыря, а ты мне не дал его, и вот мне худо за это». Истомился духовник от скорби и страха, пошел на Афон, наложил на себя по совету тамошних подвижников строгую епитимию, несколько лет провел в посте, молитве и трудах до тех пор, пока не получил извещения, что ради его смирения, сокрушения и труда прощен и он, и тот христианин, которого не уврачевал он по ложной снисходительности. Так вот до чего доводят поблажки и льготы! Да и кто дал нам власть прописывать их?
Вам хорошо известны папские индульгенции. Вот они-то и есть те льготы и поблажки, какие даются наперекор закону Христову. И что же? От них развратился в вере и жизни весь запад и теперь гибнет в неверии и вольностях жизни, с своими индульгенциями. Папа изменил многие догматы, перепортил все таинства, расслабил правила церковного руководства и исправления нравов, и все пошло не по намерению Господа, хуже и хуже. Потом явился Лютер, человек умный, но своенравный: «Папа, — говорит, — изменяет все, что вздумает, почему же не изменять и мне?» И начал все строить да перестраивать по-своему и учредил таким образом новую веру, лютеранскую, далеко не похожую на ту, какая заповедана Господом и передана нам святыми апостолами. За Лютером выступили философы: «Вот, — говорят, — Лютер завел у себя новую веру, хоть будто бы и по Евангелию, но собственно-то по своему уму, почему же нам не попытаться составить учение помимо Евангелия, по одному только своему уму?» И начали умствовать и гадать и о Боге, и о мире, и о человеке всякий по-своему и наделали столько учений, что голова закружится от одного перечисления их. И вышло у них теперь так: веруй как знаешь; живи как хочешь; наслаждайся чем душе твоей угодно. Не признают никаких законов и стеснений, слово Божие им ни по чем. Широко у них, все преграды разметаны — любо!
Но избави нас, Господи, от таких расширений! Возлюбим лучше всякую тесноту, прописанную Господом во спасение наше! Возлюбим христианские догматы и стесним ими ум свой, заповедав ему умствовать так, а не иначе; возлюбим христианские правила жизни и стесним ими волю свою, понудив ее смиренно и терпеливо нести благое сие иго; возлюбим все руководительные, исправительные и освятительные христианские чины и службы и стесним ими сердце свое, обязав его перенесть вкусы свои от земного и тленного к этому небесному и нетленному. Пусть будет тесновато, так что ни направо, ни налево нельзя уклониться, но зато несомненно, что по этому тесному пути войдем в Царство Небесное. Ведь Царство это есть Царство Господне, и путь к нему начертан Самим Господом, есть ли тут смысл, чтобы желать каких-либо отмен, когда через них непременно собьешься с пути и погибнешь?
Утверждаясь на сих понятиях, да не скорбят знакомые ваши, если в учении моем покажется иное строгим, пусть только удостоверяются — Господне ли оно, и когда удостоверятся в том, пусть принимают его все душно, как бы ни было оно строго и стеснительно. Льгот же и послабления в учении и правилах жизни пускай не только не желают, но пусть бегают от них, как от огня вечного, которого не миновать тем, кои выдумывают послабления и льготы и увлекают ими слабодушных вслед за собою.

    АДСКИЕ МУЧЕНИЯ
Есть люди, которые не верят, что будет огонь, червь, скрежет зубов и другие телесные мучения в аде, ожидающие грешников. Хорошо, а если будут? Кто верит этому, то ровно ничего не теряет, хоть бы и в самом деле не было таких мучений, а кто не верит, тот будет поражен горьким, но поздним раскаянием, когда придется испытывать то, что так легкомысленно отвергал он на земле. Допустим впрочем, что этого не будет, но ведь нельзя же отвергать, что душа по разлучении с телом останется живою, чувствующею, сознающею себя, и что страсти, которым поблажала она здесь, перейдут с нею и в ту жизнь. Если так, то одного этого будет достаточно, чтобы составить самый мучительный ад. Страсти, которыми жила здесь душа, будут жечь и точить ее, как огонь и червь, и терзать ее непрерывными и неотвратимыми мучениями.
Страсти не суть какие-либо легкие помышления или пожелания, которые являются и потом исчезают, не оставляя по себе следа; это сильные стремления, внутреннейшие настроения порочного сердца. Они глубоко входят в естество души и долгим властвованием над нами и привычным удовлетворением их до такой степени сродняются с нею, что составляют, наконец, как бы ее природу. Их не выбросишь так легко, как легко выбрасывается сор или сметается пыль. Но так как они не естественны душе, а входят в нее по грехолюбию нашему, то, по причине этой самой неестественности своей, и будут томить и жечь душу. Это все то же, как если бы кто принял яд. Яд этот жжет и терзает тело, потому что противен устройству его; или, как если бы кто посадил змею в себя, и она, оставаясь живою, грызла бы его внутренности. Так и страсти, как яд и змея, принятые внутрь, будут грызть и терзать ее. И рада была бы она выбросить их из себя, да не сможет, потому что они сроднились, срослись с нею, а спасительных средств исцеления, предлагаемых здесь Святою Церковию в покаянии и исповеди, тогда не будет. Ну, и мучься, и терзайся ими непрестанно и нестерпимо, нося внутри себя адский огонь, вечно палящий и никогда не угасающий.
Употребим еще сравнение. В числе пыток были и такие: накормят чем-либо соленым, да и запрут, не давая пить. Какое мучительное терзание испытывал такой несчастный! Но кто же жжет и мучит его? Совне никто. Он в самом себе носит мучительное жжение: нечем утолить жажду — жажда и снедает его. Так и страсти: это ведь внутренние жаждания, разжигания, вожделения души грехолюбивой; удовлетворишь их — они замолчат на время, а потом опять, еще с большею силою требуют себе удовлетворения и не дают покоя, пока не получат его. На том же свете нечем будет удовлетворять их, потому что все предметы страстей — предметы земные. Сами они останутся в душе и будут требовать себе удовлетворения, а так как удовлетворить их нечем, то жажда будет все сильнее и томительней. И чем более будет жить душа, тем более будет томиться и терзаться неудовлетворяемыми страстями; непрекращаемая мука эта все будет расти и расти, и конца не будет этому возрастанию и усилению. Вот и ад! Зависть — червь, гнев и ярость — огонь, ненависть — скрежет зубов, похоть — тьма кромешная. Этот ад начинается еще здесь, ибо кто из людей страстных наслаждается покоем? Только страсти не всю свою мучительность обнаруживают здесь над душою: тело и общежитие отводят удары их, а там этого не будет. Они со всею яростию нападут тогда на душу. «Наконец, в теле сем, — говорит авва Дорофей, — душа получает облегчение от страстей своих и некоторое утешение: человек ест, пьет, спит, беседует, ходит с любезными друзьями своими, а когда душа выйдет из тела, она останется одна с своими страстями и потому всегда мучится ими. Как страдающий горячкою страдает от внутреннего огня, так и страстная душа всегда будет мучиться, бедная, своим злым навыком. Потому-то, — заключает преподобный, — я и говорю вам всегда: старайтесь возделывать добрые в себе расположения, чтобы найти их там, ибо, что человек имеет здесь, то исходит с ним отсюда, и то же будет иметь он там».

    НЕОБХОДИМОСТЬ РАЗЛИЧЕНИЯ ДУХОВ
Кругом опасности, кругом соблазны и искушения! Отвсюду поражают слух наш обольстительно-обманчивые клики и зазывы врагов нашего спасения.
Суемудрие говорит: «Ко мне идите, у меня свет!» Но у него не свет, а только призрак света, и те, которые слушают его, нарицают свет тьмою, а тьму светом.
Мир зовет: «Ко мне идите, я дам вам мир!» Но у него не мир, а призрак мира, и увлеченные им, поздно узнав ложь обещаний его, говорят с укором: «Мир, мир, — да где ж он, мир-то?»
Князь мира обещает простор и жизнь, силу и довольство. Но у него нет ни силы, ни свободы, ни довольства, а только призрак их, и обольщенные им только воображают себе, что они живы, свободны и довольны, а на самом деле обуморенные (не горячие и не холодные. — Ред.), томимые разными лишениями рабы.
Поспешим же приобресть навык к различению всего этого, всех этих враждебных нашему спасению духов, перестанем увлекаться тем, что именуется только светом, миром и силою, а на самом деле есть ни то, ни другое, ни третье, и устремимся к Тому, Кто есть путь, истина и живот, правда, освящение и избавление.

    ВСЕ БОГУ И НИЧЕГО СЕБЕ
Живущий в нас грех, или, точнее, действующий через него враг очень хитр и умеет укрываться под самою уважительною благовидностью. Известно, что каждый из нас может иметь множество неодобрительных расположений и склонностей, но всегда есть между ними одно или два господствующих, вокруг которых группируются все прочие. Когда возгорится желание спасения — совесть требует искоренить все неправое, не жалея себя и невзирая ни на какие боли сердца. Начинается внутренняя работа. Добросовестный охотно приносит все в жертву Богу, а души, храмлющие на обе плесне, страдающие саможалением, хоть и отказываются от многого, что мало им стоит, но всегда удерживают за собою то, чем господственно питается их самость, — и этим портят все. Они думают, что много наделали, а между тем не сделали еще ничего; думают, что при таких-то и таких делах небольшая важность иметь какую-либо черту грехолюбия или миролюбия, а между тем лично для них в этом малом — все, весь грех и весь мир. Как дерево, у которого подрублены многие его корни и оставлен один, все еще живет и цветет и даже плод приносит, так и грех и мир весь живет в нас, хоть, кажется, мы служим ему только малою частичкою. А из этого вот что выходит: как один корешок плюща, разрастаясь, опутывает все дерево и иногда заглушает его, так и грех, оставаясь в нас какою-либо стороною, исполняет духом своим и всю жизнь нашу, оскверняет все дела наши и делает их непотребными в очах Божиих. И выходит, что мы — плод, красный на вид, но с гнилостью и червоточиной внутри. Есть много людей, которые миролюбствуют с спокойною совестию. Страх погибнуть навеки заставляет их делать кое-что по заповедям, а саможаление держит их в услужении греху и миру. Им думается, что они довольно исправны, а на самом деле они то, что говорит Господь: ни тепл еси, ни студен; изблевати тя от уст Моих имам (Апок.3:16).
Те, которые в сокровенном уголке сердца своего прячут какого-либо идольчика миролюбия и грехолюбия, думают, что удерживаемое ими из мирских пристрастий и греховных привычек так ничтожно, что о нем и говорить не стоит. Но пусть всякий в совести своей станет перед Богом и без кривотолкований и укрывательства рассудит: когда мы не хотим ради Господа отказаться от чего-либо, то не то же ли это значит, как если бы мы говорили Ему: вот это Тебе, а это мне? Как же можно так делать, когда нам положительно известно, что Бог требует именно того, что мы удерживаем для себя? Как ни было бы ничтожно то, что удерживаем мы в сердце своем из мира, но коль скоро из-за этого ничтожного мы вступаем в спор с Богом, то оно уже не ничтожно, и если из-за него поперечим Богу, противимся Ему, то что же мы такое, как не полные богоборцы? Мало того: если мы отказываем Богу в повиновении из пристрастия к чему-либо, то, значит, предмет нашего пристрастия для нас дороже Бога, а если дороже Бога, то Он и Бог не наш; потому что то и Бог сердца, что дороже ему всего. Стало быть, у нас бог то, что не есть Бог; стало быть, мы идолопоклонники.
Не лучше ли после этого перестать нам считать ничтожными миролюбивые пристрастия свои, пробудить спящую свою совесть и заставить ее поревновать об окончательном отрешении от всего? Покой наш в этом отношении, если мы, к несчастью, покойны, есть ложный покой. Поставит же нас Господь в такие обстоятельства, когда встревожится все наше внутреннее и когда пред ангелами и человеками обличатся уклонения сердца нашего… Так не лучше ли предупредить это и мирным изменением своих настроений отвратить мучения, которые не принесут уже никакой пользы?

    ПРОЩЕНИЕ ОБИД
Ничто так не сильно пред Господом, как прощение обид, потому что оно есть подражание одному из самых ближайших к нам действий милосердия Божия, и ничем так легко не искушаемся мы, как гневливостью и желанием отмщения задорным словом, а нередко и делом.
Отчего бы это так, что мы не всегда прощаем, а чаще предаемся взрывам гнева, досады и негодования? Думаю от невнимания к цене прощения. У нас уходит из внимания то, что дается прощением, тогда как ущерб от обиды представляется чересчур очевидным. Из самолюбивого сердца выходит помышление: «Из-за чего прощать?» — мы и не прощаем. А надобно бы в минуты обидчивости восстановить в уме и в сердце своем обетование за прощение, несравненно ценнейшее самых великих потерь, какие только в силах причинить человеку обида; тогда, какая бы ни встретилась обида, из сердца выйдет воодушевительный голос: «Есть из-за чего простить», — и мы простим.
Простим — и прощены будем, простим еще — и еще прощены будем, и так без конца. Прощающий сам будет ходить под всепрощением Божиим, в объятиях Божеского милосердия и любви. Есть ли в чем искать нам прощения? О, есть, и как еще есть!.. Поспешим же прощать, чтобы прощенными быть, и это тем удобнее, что то, что мы простим, ничтожно, а в чем мы прощены будем, так ценно, что и в сравнение с тем идти не может. В притче Евангельской наши грехи против Бога оценены тьмою талантов, а грехи других против нас сотней динариев (см. Мф.18:23-35); это по нашему бы счету, положим, то с тысячу рублей, а это — в одну копейку. На копейку приобрести тысячу рублей — да помилуйте: если б в житейском быту открылась какая-либо возможность сделать такое приобретение — сквозь толпу и не протолкаться бы. Но никакое самое рассчитанное приобретение на земле не может быть так верным, как верно обетование Господне, и никакая оценка земных вещей не может быть так точною, как точна сравнительная оценка грехов наших и причиняемых нами обид, потому что она определена Самим Богом правды. Так помяни же грехи, в которых ты прощен или ищешь прощения, и, если не из благодарности за полученную милость, то в несомненной надежде получить ее, прощай, прощай и прощай широким, отверстым и «щирым» (искренним. — Ред.) сердцем.
Конечно, не вдруг можно стяжать такой глубокий и обильный мир, чтоб он поглощал всякий удар оскорбления. Но начни с низшего — взойдешь и к высшему. Первая степень необидчивости и, следовательно, прощения есть молчание. С этого и начинай; когда обидят тебя — промолчи, подражая пророку Давиду, который говорит о себе: смутихся, и не глаголах (Пс.76:5). Сделай так один раз, и в другой уже промолчишь легче, и чем чаще будешь промалчивать, тем с меньшим смущением будешь встречать обиды. Утвердившееся несмущение принесет покой, а покой переродится в мир; тогда будешь перед обидами, что твердая стена под ударами песчинок, возметаемых ветром. А не начнешь себя одолевать — все более и более будешь раздражаться и дойдешь до того, что всякая малость станет выводить тебя из себя.
Частое прощение обид не только сообщает легкость к прощению и навык к тому, но развивает даже жажду обид, Господа ради, при которой ударенный в ланиту подставляет другую и принужденный идти одно поприще идет два. Это — высота, которая кажется для нас недосягаемою, но на которую, однако ж, начавший как следует прощать, восходит легко, натурально, без особенных напряжений. Прощение обид есть добродетель самая привлекательная, тотчас приносящая за себя награду в сердце.

    СВЕТ ХРИСТОВ ПРОСВЕЩАЕТ ВСЕХ
Святой апостол Петр писал к иудеям: имамы известнейшее пророчество, емуже внимающе, якоже светилу, сияющу в темнем месте, добре творите, дондеже день озарит и денница возсияет в сердцах ваших (2Пет.1:19). Это говорит он о пророческом свете и уверяет, что в его время он бывал у иудеев то светилом в темноте то рассветом или восходом солнца, то днем полным. Но что для иудеев пророческий свет, то для нас свет Христов, или учение Христово. И для нас он тоже есть то светильник в темноте, то восход солнца, то полный свет дневной. Это неминуемые признаки при восхождении в свет Христов, и кто не испытал их на пути своем, тот еще не увидел света Христова.
У апостола Петра исходною точкою движения к свету поставляется узрение света: емуже внимающе. Заметит кто из окруженных мраком свет, пойдет по указанию его и придет сначала к такому свету, который можно сравнить с рассветом или восходом солнца, а потом к такому, который уподобляется полному дневному свету.
Работающий страстям и нерадящий о спасении грешник пребывает во тьме, в месте темном. Но слово ли он услышит, или прочитает, или увидит что, или обстоятельства жизни его так сложатся, что он опамятывается, приходит в себя, начинает тревожиться опасностью своего положения и приходит к необходимости заняться самоисправлением. Тогда в душе его, как светильник в темном месте, зажигается такое помышление, и чем более он внимает ему, тем ярче воссиявает свет его, тем понудительнее разгорается в нем нужда, потребность и желание исправиться. Если не случится какое-либо развлечение, дело внимания к воссиявшему в сердце свету благодати оканчивается твердою решимостью оставить грех, страсти, нерадение и все худые дела и начать жизнь исправную, по закону Христову. Это время — от первого помышления об исправлении до окончательной решимости исправиться — есть первый шаг в область света Христова, очень похожий на то, если бы кто шел на замеченный в темноте огонек.
Покаявшийся начинает потом жить исправно. Но тут опять горе: захочет он сделать какое-нибудь добро, а прежние привычки, наклонности и страсти восстают и покушаются отвлечь его от добра. Не желая покориться им, он борется с ними и не иначе, как чрез такую борьбу успевает сделать добро. Это так неизбежно, что какое бы дело доброе кто ни задумал, тотчас встречает сопротивление или в себе, или извне, и уж непременно должен бороться, чтоб устоять в добре. Тяжело, конечно, но утешительно то, что чем более стоит кто в добре, тем борьба эта становится легче, страсти слабеют, а добрые расположения берут верх. Наконец, последние так усиливаются, что первые остаются почти незаметными; святые чувства и расположения так глубоко внедряются в сердце, что составляют как бы естественное его состояние, и тогда человек подвизается в добре так же свободно, как дышит. Этот период борьбы со страстями и похотьми есть то, что у апостола названо рассветом или восходом солнца: дондеже день озарит и воссияет денница. Страсти подобны туманам. Как в природе, чем долее солнце стоит на горизонте, тем реже становится туман, и солнце, наконец, показывается во всей своей красоте, так и у нас: чем дольше чрез борьбу со страстьми держимся мы пред солнцем Христовым, тем более редеет туман страстей, наконец, и совсем он исчезает, и в душе воссиявает Христос Господь, солнце полное и чистое.
С этого времени начинается блаженное состояние чистоты, в котором созерцают Бога: блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят (Мф.5:8). Бог светится в чистом сердце, как солнце в чистой воде или в чистом зеркале. А так как это сердце разумно, то оно созерцает светящегося в нем Бога, и так как Бог есть блаженство, то оно и блаженствует в Нем. «Сподобившийся такого состояния, — говорит святой Иоанн Лествичник, — еще в плоти во всех словах, делах и помышлениях своих имеет всегда правителем обитающего в нем Бога, ибо не ктому уже сам он живет, но живет в нем Христос».

    СВЯТОЙ ИОАНН БОГОСЛОВ — УЧИТЕЛЬ ВЕРЫ И ЛЮБВИ
Святой апостол и евангелист Иоанн Богослов почитается по преимуществу образцом и проповедником любви. Любовью дышит его Евангелие, уроками о любви исполнены его послания, и разительным примером той же любви служит вся жизнь его. Он истолковал все тайны любви — и истинное начало ее, и движение ее в делах, и ее конец — высоту, до которой возводит она человека. С этой стороны особенно и известен святой Иоанн, и кто ни стал бы рассуждать о любви, тотчас вспоминает о нем, как образце любви, и обращается к нему, как к учителю любви.
Но, посмотрите, какое употребление сделали из этого нынешние умники. Есть у них особый род суемудрия, называемый индифферентизмом, по которому они думают и говорят: «Верь как хочешь — это все равно; только люби людей, как братьев, благодетельствуй им и действуй на них благотворно. Вон, — говорят, — и евангелист Иоанн только и пишет, что о любви. В любви у него свет и всякое совершенство. А кто не любит, тот, по его словам, ходит во тьме, пребывает в смерти, есть человекоубийца. Известно также, что когда евангелист устарел и не мог уже ходить сам, то его на руках вносили в церковь, и он твердил только: «Братие, будем любить друг друга!» Вот как он ценил любовь. Так, — говорят, — надобно и нам: люби — и только, а веруй как себе хочешь».
Противопоставим же лжеучению этих краснобаев истинное учение святого Иоанна Богослова и оградим таким образом смысл свой от колебания в началах христианского здравомыслия суемудрием индифферентизма.
Этим умникам хочется самим все устраивать, без Бога — и свое внешнее благосостояние, и свою нравственность. Оттого они всячески ухищряются сплесть такую систему учения, чтобы в ней о Боге и помину не было, — и бьют на любовь. «Вы себя-то, — говорят, они, — взаимно любите, а о Боге что думать!» Но с этой-то стороны особенно и поражает их святой евангелист. Действительно, он непрестанно говорит о взаимной любви друг к другу, но поставляет эту любовь в такой связи с Богом, с любовью к Нему и богопознанием, что отделить их друг от друга нет никакой возможности. Смотрите, откуда производит он любовь. Бог, говорит он, возлюби нас и посла Сына Своего очищение о гресех наших, и затем прибавляет: аще сице возлюбил есть нас Бог, и мы должны есмы друг друга любить (1Ин.4:10-11). Стало быть, по учению его, наша взаимная любовь должна созидаться под действием веры в Господа, пришедшего спасти нас, и, следовательно, не все равно, что веруй как хочешь. Потом говорит: возлюбим друг друга, яко любы от Бога есть… Аще друг друга любим, Бог в нас пребывает… Бог любы есть, и пребываяй в любви в Бозе пребывает, и Бог в нем пребывает (1Ин.4:7-16). Видите ли, у него нет слова о любви без слова о Боге и Спасителе! Любовь идет от Бога и ведет к Богу, так что, если кто говорит, что он любит брата, а Бога и Спасителя не знает и не любит, тот лжет и истины нет в нем (ср. 1Ин.2:4). Поэтому все учение святого евангелиста о любви можно сократить так: чтобы возлюбить брата, надо Бога возлюбить, но чтобы возлюбить Бога, конечно, надо познать Его и в Себе Самом, и, особенно, в Его спасительных действиях на нас; познать, стало быть, и веровать. В чем же вся воля Божия? В вере и любви. Вот вам, говорит он, заповедь: да веруете в Сына Божия Иисуса Христа, и любите друг друга! (1Ин.3:23). Значит, не одна любовь заповедуется, но и вера в Господа, и притом так, что вера есть источник любви; так что если собрать воедино только те места, где святой евангелист Иоанн говорит об одной любви, то и тогда учением его никак нельзя утверждать лжи суемудрия, что люби, дескать, только, а веруй как хочешь.
Но у святого Иоанна, кроме учения о любви, есть еще учение о вере, независимо от закона любви, — и смотрите, как он решительно отвергает тех, которые говорят: «Веруй как хочешь». С первых же стихов своего послания о чем идет у него проповедь? О том, говорит он, что мы видели, что слышали и что руки наши осязали — о Словеси животнем, о том, что живот явися, тот живот, Иже бе у Отца и явися нам; все это поведаем вам, да общение имате с нами; а наше общение, прибавляет он, со Отцем и Сыном Его Иисусом Христом (1Ин.1:1-3). Значит, у святого Иоанна Богослова, как и у всех апостолов, главная проповедь — об общении с Богом чрез Господа Иисуса Христа, из которого потом вытекает и взаимное общение верующих. Как же после этого останавливаться на последнем, не имея первого?
Далее святой Иоанн задает себе вопрос: кто же есть лживый? Никто, отвечает он, разве точию отметаяйся, яко Иисус несть Христос, и сей есть антихристов, отметаяйся Отца и Сына. Всяк, отметаяйся Сына, ни Отца имать… Иже аще исповесть, яко Иисус есть Сын Божий, Бог в нем пребывает, и той в Бозе (1Ин.2:22-23; 4:15) Стало быть, все дело в исповедании Господа Иисуса Христа Сыном Божиим и Богом, — как же после этого говорить «веруй как хочешь»?
А вот и еще предостережение. Возлюбленнии, говорит святой евангелист, не всякому духу веруйте, но искушайте духи, аще от Бога суть; яко мнози лжепророцы изыдоша в мир. О сем познавайте Духа Божия и духа лестча: всяк дух, иже исповедует Иисуса Христа во плоти пришедша, от Бога есть. И всяк дух, иже не исповедует Иисуса Христа, во плоти пришедша, от Бога несть, и сей есть антихристов (1Ин.4:1-3). Но кто говорит «веруй как хочешь», тот не исповедует Иисуса Христа, потому что если б исповедовал, то не говорил бы так; стало быть, и он от Бога несть. От кого же? Отвечайте сами…
Наконец, святой евангелист всю сущность христианства изображает так: живот вечный дал есть нам Бог, и сей живот в Сыне Его есть. Имеяй Сына Божия имать живот; а не имеяй Сына Божия живота не имать (1Ин.5:11-12). Следовательно, кто не верует в Сына Божия, тот не имеет живота вечного. После этого как же все равно, что веруй как хочешь? Нет, — вемы, яко Сын Божий прииде и дал нам свет и разум, да познаем Бога истиннаго во истиннем Сыне Его Иисусе Христе. Сей есть истинный Бог и живот вечный (1Ин.5:20).
Этих извлечений, кажется, достаточно, дабы показать индифферентистам, что они напрасно думают найти опору своей лжи в учении святого Иоанна Богослова. Верно, они говорят так потому, что никогда не читали святых и боговдохновенных его писаний, а ссылаются на него по слуху о его любвеобильности. Но пусть они теперь выставляют и другое, кроме сего, в защиту своего лжеучения, — нам, верующим, достаточно одного слова возлюбленного ученика Христова, чтобы отвергнуть его, и не колеблясь веровать исключительно тому, что передано от Господа чрез святых Его апостолов и содержится Церковию.

    ЧТО ТЕПЕРЬ НАМ ДЕЛАТЬ?
Есть сказание об одном старце, который, оставив мир, удалился в пустынные места, но не строил себе кельи, а так — переходил с места на место, словно птица перелетная. Видал ли кто его вкушающим пищу — неизвестно, но никто, никогда не видал его без слез, рыданий и стенаний. Если случалось, что он, как горлица пустынная, приближался к какому-либо городу или селению, то не входил в них, а садился поблизости на каком-либо камне и все стонал и плакал, повторяя: «Что-то будет, что-то будет!» Случалось, что горожане или поселяне выходили к нему и из сострадания принимались утешать его, а он еще пуще начинал рыдать и плакать. Предлагали ему и пищу, и одежду, и деньги — ничто не занимало и не утешало его, все плачет. Иногда спрашивали его: «Да о чем ты плачешь? Какая беда постигла тебя? Скажи нам, быть может, мы, по силе своей, поможем тебе?» Но старец от этих слов еще больше начинал плакать, не произнося ни одного ответного слова. Наконец, после долгих приставаний, он сквозь слезы и рыдания говорил иногда, особенно жителям больших городов: «Едва ли вы поможете мне! Вот в чем беда моя: господин мой вверил мне большое богатство, а я промотал его все на балы, на театры, на гулянья, на торжества и роскошную нечистую жизнь с непотребными женщинами. Теперь господин мой ищет меня, и беда мне, если найдет! Он предаст меня суду и позорной казни. Не знаю, что и делать? Что-то будет, что-то будет!…» И опять предавался старец слезам, рыданиям и воплям.
Понятно ли вам, о чем это он плакал? Он плакал о грехах, страшась суда Владыки всех Бога. Вот если и мы так восплачем, то, может быть, и помилует нас Бог…

    ВСЕ ХРИСТИАНСТВО В НЕСКОЛЬКИХ СЛОВАХ
Облецытеся, писал святой апостол к колоссянам, во утробы щедрот, благость, смиренномудрие, кротость, долготерпение; прощайте, если кто имеет что на другого, мир Божий да водворяется в сердцах ваших, благодарни бывайте; над всеми же сими стяжите любовь (Кол.3:12-15). Апостол указывает здесь свойственные христианам чувства и расположения, равно как и соответственные им дела.
Слово Христово, присовокупляет он, да вселяется в вас богатно (Кол.3:16). Слово Христово, то есть учение о Господе нашем Иисусе Христе: как Он, «един сый Святыя Троицы», пришел на землю, чтобы спасти нас, падших, как Он воплотился, учил, чудодействовал, страдал, умер, воскрес, вознесся на небо и ниспослал Святого Утешителя Духа на святых апостолов, основал и учредил чрез них на земле Церковь Свою — словом, слово Христово есть все христианское учение.
Да вселяется в вас богатно — это значит: да исполнит оно ваш ум, ваши чувства, вашу волю, все ваше существование.
Наконец, святой апостол внушает: исполняйтеся духом, глаголюще себе во псалмех и пениих и песнех духовных, во благодати поюще в сердцах ваших Господеви (Еф.5:18-19). Псалмы, пения и песни духовные означают весь чин церковных последований и молитвований: святые таинства, порядок повседневных служб и все освятительные действия и молитвы, совершаемые в Церкви законным священством.
Сведите все это воедино, и выйдет, что святой апостол Павел как бы так говорит нам: вот вы сделались христианами — смотрите же, твердо держитесь учения Христова, или исповедания святой веры и, укрепляясь благодатию Божиею, подаваемою в святых таинствах и возгреваемою священнодействиями и молитвованиями церковными идите неуклонно путем заповедей Христовых под руководством своих законных пастырей и учителей.

    МОЛИТВА В ХРАМЕ
Птица, вдыхая и выдыхая воздух, приводя в движение крылья свои и действуя головою и другими членами тела, успешно летит и иначе не может лететь, как так. Так и молитвенное к Богу восхождение в храмах не иначе возможно, как если в нас есть вера, упование и любовь, составляющие главу духа парящего; стояние в присутствии Божием — сердце, отверстое для принятия внушений Господних; мир во всем — правое крыло его; нерассеянный ум, свобода от забот и пристрастий — левое крыло; труд хождения в храм и стояние в нем — это задняя часть. Не будь одного какого-либо из этих расположений — дело молитвы покривится или прекратится, как прекращается, например, летание птицы при недостатке, например, крыла или других частей. Это всякий испытывает и может испытывать над собою, если захочет испытать. Всякий желающий и умеющий молиться непременно встретится со всеми этими расположениями, и всякий истинно молящийся уже имеет все их. А у кого нет их, тот еще не начинал молиться как должно; без молитвы же нет жизни, нет восхода к Царствию…

    ТРУД МОЛИТВЕННЫЙ
Молитва не есть какое-либо однократное, прерывчатое действие, а есть состояние духа постоянное и непрерывное, подобно тому, как постоянны и непрерывны в теле дыхание и биение сердца. Надо трудиться в молитве неутомимо, ревностно домогаясь достигнуть, как обетованной земли, горения духа, при трезвенном внимании к Богу. Трудись в молитве, и, молясь обо всем, молись паче всего об этом высшем пределе молитвы — горении духа, и верно получишь искомое.
Не подумайте, что тут разумеется какое-либо недосягаемое для людей житейских состояние: нет, оно, конечно, есть высокое состояние, но достижимо для всех. Ведь всякий иногда чувствует во время молитвы приливы теплоты и усердия, когда душа, отрешась от всего, глубоко входит в себя и горячо молится Богу. Вот это-то по временам бывающее как бы наитие духа молитвенного и надо довести до постоянного состояния, тогда и будет достигнут предел молитвы.
Средство к этому — труд молитвенный. Когда трут дерево об дерево, они согреваются и дают огонь. Так, когда и душу тереть в труде молитвенном, она даст наконец огнь молитвенный. Труд молитвенный составляет должное совершение двух видов молитвы, доставляя человеку благоговейное, со вниманием и чувством, совершение обычных молитвословий, обучение души возноситься к Богу чрез богомыслие, обращение всего во славу Божию и частые взывания к Богу из сердца. Молимся мы утром и вечером, но расстояние между утром и вечером — большое. Если только в это время обращаться к Богу, то хоть бы кто и усердно молился, днем или ночью опять рассеется, и к молитвенному времени душа опять станет холодна и пуста, как прежде. Пусть и опять усердно помолишься, но если опять охолодеешь и рассеешься — так что пользы? Это будет значить — созидать да разорять, созидать да разорять: только труд один. Если же мы положим себе законом — не только утром и вечером совершать со вниманием и чувством правило молитвенное, но и, кроме того, еще упражняться ежедневно в богомыслии, каждое дело свое обращать во славу Божию, и часто взывать к Богу из сердца краткими молитвенными словами, то этот долгий промежуток, от утренней до вечерней молитвы и обратно, мы наполним частыми к Богу обращениями, частыми молитвенными действиями. Хоть это и не будет непрестанная молитва, но молитва очень часто повторяемая, которая чем чаще будет повторяться, тем ближе будет подходить к непрестанной. Всячески этот труд стоит на переходе к сей последней, как необходимая ее сторона.

    АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ
За каждым из нас есть грехи, заблуждения, ошибки, горести и беды, а между тем всему этому не следовало бы быть между нами, когда у каждого из нас есть свой ангел-хранитель. Отчего ж это так? Уж, конечно, ангелы не попустили бы этого, если бы не мы сами были тому виною. А если они попустили, то или потому, что мы сами делаем себя недоступными ангельскому руководству, или потому, что своим противодействием и противонастроением уничтожаем и отвращаем все усилия ангелов содействовать нам в добре.
Прежде всего надо помнить, что у нас есть ангел-хранитель, и иметь к нему умное и сердечное обращение и в обычном ходе нашей жизни, а тем более, когда чем-либо она возмущается. Если нет такого обращения, то ангелу нет и способа вразумить нас. Когда кто идет к трясине или пропасти, заткнув уши и закрыв глаза, — что ты ему сделаешь и как поможешь? Кричать бы — так у него уши заткнуты, каким-либо знаком показать опасность — так глаза у него закрыты. Скажешь: пусть за руку возьмет и остановит или наведет на путь правый. Да он, верно, и готов так делать, ищет у тебя руки, чтобы взять ее и поруководить тебя, — да есть ли рука-то такая у тебя? Ведь не за эту телесную руку возьмет он тебя, хоть и это бывает в особенных случаях, но за руку душевную, потому что он и сам бесплотен. Душевная же рука есть деятельная сила, направленная и ревнующая о спасении. Когда в душе твоей есть такая ревность, то ангел Господний непременно возьмет тебя за нее и поведет, а когда нет — за что ему взять тебя? Нет в тебе места соприкосновения ему с тобою, ведь он сам из числа тех духов, которые посылаются только за хотящих наследовати спасение (Евр.1:14).
Скажешь опять: пусть же возбудит во мне самое желание спасения. Да он и это делает, и делает прежде всего и усерднее всего. У тех, которые имеют это желание, он его поддерживает и укрепляет, а у кого нет, всячески старается возбудить. Но редко успевает в этом по причине великого нестроения, качествующего в душе нерадивой. В такой душе все в смятении: и мысли, и чувства, и намерения, — беспорядочный шум, как на базаре. В какой мере есть у нас этот недостаток внутреннего мира и собранности, в такой есть он враг ангельскому на нас воздействию. Как внушит что-либо доброе ангел, когда внимания нет? Как услышит такое внушение душа, когда в ней шум и смятение? Вот потому-то старания ангела-хранителя и остаются бесплодными для нас.
Таким образом, если хочешь пользоваться ангельским руководством и содействием, укроти свою внутреннюю беспорядочность, собери свое внимание внутрь и стань у сердца своего. Ангел Господний тотчас это заметит, подойдет и начнет влагать тебе помышления, клонящиеся к возбуждению желания спасения. Склонись на это внушение и примись ревновать о спасении, тогда ангел-хранитель не только за руку тебя возьмет, но на свои руки поднимет, да не поведет только, а понесет даже по пути спасительному. Только и ты уж имей к нему постоянное умное и сердечное обращение, в ревности не ослабевай и внимание храни. Он станет учить тебя всему: что, когда и как делать и чего не делать, а когда нужно, то и внешнее знамение даст в руководство. Если мы не видим на себе такого осязательного ангельского содействия — некого винить: сами виноваты, сами не даемся в руки ангелам и делаем тщетными все их попечения о нас. Побьется, побьется с нами ангел Божий — и отступит; опять приступит, и опять отступит, и так до тех пор, пока мы умрем. А когда умрем, ангел представит Господу книгу жизни нашей и скажет: «Я все делал, чтобы вразумить, но ничему не внимала эта душа». И положено будет на книге жизни надписание осуждения нашего, которое непременно исполнится на Страшном суде.

    СВОД ПРОРОЧЕСТВ О ЛИЦЕ ГОСПОДА НАШЕГО ИИСУСА ХРИСТА
Когда для народа Божия, сформировавшегося уже в царство и успевшего войти в славу при Давиде и Соломоне, предлежала опасность, что заботы о благоуспешном устроении дел временного быта вытеснят из памяти начертание вечного порядка устроения спасения, — воздвигается пророк за пророком, и черта за чертою прилагается в изображении лика и деяний Христа Спасителя, так что все предсказания в совокупности составят полное Евангелие, преднаписанное в Ветхом Завете. Спросите: кто этот, грядущий избавить нас? — пророки ответят вам многообразно. Это — Сын Божий, Которому говорит Сам Бог: Сын Мой еси Ты, Аз днесь родих Тя (Пс.2:7); это — Господь, седящий одесную Господа: рече Господь Господеви моему: седи одесную Мене (Пс.109:1); это — Бог крепкий, рождающийся, как отрок, да будет Отцом будущего века Отроча родися нам, Сын, и дадеся нам, Его же начальство бысть на раме Его; и нарицается имя Его: Велика Совета Ангел, Чуден, Советник, Бог крепкий, Властелин, Князь мира, Отец будущаго века (Ис.9:6). Сей Отец будущего века царствовать будет, как Царь премудрый (Иер.23:5); Ему даны будут вси языцы в достояние и в одержание вси концы земли (Пс.2:8); Царство Его Царство всех веков, и владычество Его во всяком роде и роде (Пс.144:6).
Но это Царство Его не то, что древние царства, утверждаемые и расширяемые огнем и мечом: народы сами придут и поклонятся Ему (Пс.85:9). Он устроит дом и исполнит его всем, что питает и утоляет жажду, даст крепость и здравие и пошлет с высоким проповеданием: идите, пейте и вкушайте (Притч.9:5). И рекут вси языцы: пойдем, взыдем в дом Божий, и покажут нам путь, и пойдем по нему (Мих.4:2). Этот путь будет Новый Завет, не по завету, который завещан прежде дому Израилеву; в этом Завете, говорит Господь, дам законы Моя в мысли их, и на сердцах их напишу я (Иер.31:33). И дам им сердце ино и дух нов дам им, и исторгну каменное сердце от плоти их и дам им сердце плотяно, яко да в заповедех Моих ходят и оправдания Моя сохранят и сотворят я, и будут Ми в люди, и Аз им буду в Бога (Иез.11:19-20).
Но прежде чем всему этому совершиться, Ему Самому надлежит пройти путь уничижения: родиться в безвестности, пережить всякого рода противления, понести страшные страсти и умереть.
Вот история пути, которым пройдет Он по земле. Родится Он от Девы, которая примет во чреве от Духа Святого и родит Сына, и нарекут имя Ему Еммануил, еже есть сказаемо с нами Бог (Ис.7:14). Родится Он в Вифлееме, ибо из него изыдет старейшина, еже быти в князя во Израили, исход коего из начала от дней века (Мих.5:2). Сюда придут к Нему с дарами цари аравийские (Пс.71:10), неся с собою злато, и ливан, и камень честен (Ис.60:6). Потом будет слышен плач в Раме и рыдание и вопль мног: Рахиль восплачется о чадах своих и не захочет утешиться, потому что их не будет. Далее — Сын сей будет вызван из Египта (Ос.11:1) и поселится в Назарете, яко да Назорей наречется (Суд.13:5).
Приблизится время открыто действовать Ему среди людей, и пошлется ангел пред лицем Его уготовать путь Ему, и весь Израиль услышит глас вопиющего в пустыне: уготовайте путь Господень, правы творите стези Его (Ис.40:3; Мал.3:1). Затем внезапно явится Сам Господь, Его же ищем, и Ангел завета, Его же хощем, и почиет на Нем Дух Господень (Ис.11:2), о чем Он Сам потом засвидетельствует: Дух Господень на Мне, его же ради помаза Мя, благовестити нищим посла Мя, нарещи лето Господне приятно (Ис.61:1-2). В первый раз свет проповеди Его воссияет в Галилеи языков, около Иордана и моря Тивериадского, в пределах завулонских и неффалимских (Ис.9:1). Затем три с половиною года Он будет благовествовать, врачевать всякие болезни, исцелять сокрушенных сердцем (Ис.61:1), проповедовать пленникам отпущение и слепым прозрение. Тогда отверзутся очи слепых и уши глухих услышат; тогда скочит хромый яко елень, и ясен будет язык гугнивых (Ис.35:5-6). Он трости сокрушенной не преломит и льна курящегося не угасит, но воистину изнесет суд (Ис.42:3). Но напрасно будет простирать Он руце Свои весь день к людям непокаряющимся и противу глаголющим: они не пойдут путем истинным, а вслед грехов своих (Ис.65:2). Внемля внушению пророческому, возрадуется дщи Сионя, начнет проповедовать дщи Иерусалимля, видя Царя крепкого, грядущего к ней на жребяти (Зах.9:9). Из уст младенцев и ссущих (грудных; питающихся молоком матери. — Ред.) совершится Ему хвала (Пс.8:3); но царие земстии и князи соберутся на Господа и на Христа Его (Пс.2:2). Один из ядущих с Ним хлеб восстанет против Него (Пс.40:10) и продаст за тридцать сребренников (Зах.11:12). Тогда враги Его скажут и стрегущии душу Его совещают глаголюще: Бог оставил есть Его; пожените и имите Его, яко несть избавляяй (Пс.70:11). Тогда взят будет Пастырь и разыдутся овцы стада; посмотрит Он одесную Себе и не увидит никого, кто бы узнал Его (Пс.141:5). Восстанут свидетели неправедные и солжет неправда себе (Пс.26:12). Но Он не отверзет уст Своих; яко овча на заколение поведется, и яко агнец пред стригущим Его безгласен, тако и Он не отверзет уст Своих (Ис.53:7). Враги будут скрежетать на Него зубами, а Он не воспротивится и не станет прекословить: плещи Своя вдаст на раны и ланиты на заушения, и лица Своего не отвратит от студа заплеваний (Ис.50:6). При посредстве древа предадут Его смерти (Иер.11:19); ископают руки и ноги Его, и изочтут все кости Его; разделют ризы Его между собою и об одежде Его метнут жребий (Пс.21:17-19); дадут на снедь Ему желчь, и в жажду напоят Его оцтом (Пс.68:22); вси видящии Его поругаются Ему и, покивая головами, скажут: упова на Господа, да избавит Его, да спасет Его, яко хощет Его (Пс.21:8-9).
Так умрет Христос Старейшина, Святый святых, но кость Его не сокрушится, хоть и прободены будут ребра Его (Зах.12:10). Душа Его не останется во аде, и плоть Его не увидит нетления (Пс.15:10). В третий день Он воскреснет и явится живым перед всеми (Ос.6:3). Где ти, смерте, жало? Где ти, аде, победа? (Ос.13:14).
Так явится Господь на земле и поживет с человеки. Потом на высоту обратится паки, и возьмут врата князи свои, и возьмутся врата вечная, и внидет Царь славы (Пс.23:7). И речет, наконец, Господь Господеви: седи одесную Мене, дондеже положу враги Твоя в подножие ног Твоих! (Пс.109:1).
Здесь оканчиваем собрание пророчеств, хотя дело Христа Спасителя этим не кончилось, и прозрение пророков простиралось и простирается до конца веков.

    НОВОСТИ ДЛЯ НОВОГО ГОДА
«С новым годом, с новым счастьем!» — приветствуем ныне друг друга. Но вдумывался ли кто-нибудь из нас, как это наступающий год может быть новым годом? И откуда возьмется в нем что-нибудь новое? Чем разнится, например, настоящий день от вчерашнего или от первого дня прошедшего года? И впереди не та же ли будет смена дней и ночей, не то же ли чередование месяцев и времен года, как было прежде? Что было, тожде есть, говорит Премудрый, еже будет; что было сотворенное, тожде имать сотворитися. Ничто же ново под солнцем! Иже возглаголет и речет: се, сие ново есть, — уже бысть в летех, бывших прежде нас (Еккл.1:9-10).
Так что же, значит, смысла нет что ли в приветствиях наших? Быть не может, чтобы такой всеобщий и освященный древностию обычай не имел смысла, и смысла глубокого. Должно быть что-то истинно новое, в которое, несмотря на окружающую нас ветхость, верует душа, которого с уверенностию ищет и чает она, и появление которого готова приветствовать во всем, что в каком бы то ни было отношении кажется ей новым.
Что ж бы это такое?
Будет, говорит Господь, небо ново и земля нова (Откр.21:1). Потому-то все мы, верующие, нова небесе и новы земли, по обетованию Его, чаем (2Пет.3:13). Вот первая настоящая новость! Она откроется во всей своей славе уже по кончине мира, когда все перечистится огнем, но приготовление к ней начато почти с первых дней бытия неба и земли и действуется с того времени, конечно, незримо для взора чувственного, но зримо для умного взора веры. Обновительные силы, положенные в круг временного течения тварей, так действенны и верны, что Апостол, при мысли о них, так воззвал: древняя мимоидоша, се быша вся нова (2Кор.5:17), и, обозрев умом всю тварь, вкусившую от начатков обновления, слышал даже сетование ее о том, что не скоро приходит время, когда она сбросит теперешнюю одежду ветхости и тления и облечется в новую, полную светлой, играющей жизни.
Таким образом, в настоящем нашем положении одно представляется совне, а другое действует внутри, и в нас, и вне нас. Настоящее состояние — и наше, и всего мира — есть состояние переходное, похожее на состояние больного, обложенного пластырем, или дерева, замершего на зиму, или вновь строящегося дома, загроможденного лесами. Придет срок, снимут с больного обвязки — и он явится здравым и исцеленным; кончится постройка, примут леса — и все увидят новый дом во всей его красе; придет весна нового века — и древо бытия мира, теперь голое, покроется листьями, цветами и плодами.
Такова первая новость, которую можно назвать вселенскою. Но есть подобная же новость и для каждого из нас, которая входит в нас и являет силу свою, когда мы становимся причастниками восстановительных сил, принесенных Спасителем нашим на землю. Аще кто во Христе, нова тварь (2Кор.5:17). Известно всем и каждому, что все силы к новой жизни вверены святой Церкви, и все истинные чада ее несомненно исполняются ими и принимают обновление чрез них. Начало этому обновлению полагается во святом крещении, в котором мы совлекаемся ветхого человека и облекаемся в нового, или возрождаемся к новой жизни. В тех, которые сохраняют благодать крещения, сила внутреннего обновления не перестает действовать; в тех же, которые по крещении впадают в смертные грехи, она прекращается, но снова начинает действовать, когда в таинстве покаяния они опять приобщаются жизни Божией о Христе Иисусе. В крещении ли, или в покаянии получит кто благодать обновления, но если он хранит ее и поступает по ее требованиям, то семя новой жизни в нем уже не замирает, а все более и более развивается, и потаенный сердца человек все более и более растет и крепнет, исполняясь премудростию и разумом духовным, нравственною красотою и крепостию характера и внутренним радованием о Духе Святом, хотя наружно он бывает и нищ, и беден, и наг. При некрасивой наружности зреет внутренняя красота, как красивая бабочка в некрасивом своем клубочке. Созревши, бабочка разрывает оболочку и начинает радоваться жизнию на свете Божием. Так и потаенный наш человек созревши в теле немощном, когда судит Бог, сбрасывает эту оболочку, восходит горе и начинает там жить вполне обновленною жизнию у самого источника жизни.
В этом собственно и предназначение наше. Потому-то образ этого обновления и предносится в душе, и сознание его обнаруживается в ее предчувствиях и тайных желаниях даже и тогда, когда она бывает чужда обновительных сил. Вот причина, почему мы так любим новое и так заботливо ищем его!
Надо стать новым в себе, и жажда нового будет удовлетворена и постоянно удовлетворяема, ибо новая духовная жизнь во Христе Иисусе, по своему существу, постоянно нова; постоянно же присущая внутрь нас новость будет утолять жажду нового. Господь да сподобит сего всех нас! Лучшего ничего не могу пожелать всем читателям «Домашней беседы» в наступившее новое лето.

    МУДРОСТЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ И ПРОСТОТА ЕВАНГЕЛЬСКАЯ
Господь так устроил, чтобы уверование наше не было ничем обязано мудрости человеческой, а все силе Божией: и проповедников прислал нам Бог, и силами и знамениями убедил нас все Бог. Стало быть, человеческим нечем хвалиться: все в вере нашей от Бога. Хвалитесь, если хотите, о Господе, и не колеблитесь, ибо если вы имеете столь осязательные доказательства того, что учение наше от Бога, то, уверовав, стойте уже твердо в вере. Затем все так и устроил Господь, чтобы сомнения и подозрения не находили себе никакой опоры в образе нашего уверования. Не можете не сознать того, что так Бог повелевает, — и покорствуйте Богу вседушно. «Для того, — пишет блаженный Феодорит, — Владыка не позволил нам пользоваться красноречием, чтобы вера наша оказалась не подлежащею подозрениям и колебаниям, быв возбуждена не силою слова, а водима силою Духа».
Святой Златоуст говорит по сему поводу пространное наставление, которое пригодно для всех времен. «Видишь ли, как ясно он (апостол Павел) представляет великую пользу простоты и великий вред мудрости? Последняя унижала Крест, а первая возвещала силу Божию; мудрость производила то, что люди не познавали должного и хвалились собою, а простота располагала к принятию истины и к похвалению Богом; мудрость внушала многим считать учение апостольское человеческим, а простота ясно выражала, что оно Божественно и низошло с неба. Когда доказательство слагается из мудрых слов, тогда часто и недостойные, будучи сильнее в слове, одерживают верх над достойнейшими, и ложь заступает место истины. Но здесь не так: Святой Дух не входит в нечистую душу, а вошедши в возжелавшую чистоты, не может быть побежден, хотя бы против него восстала вся сила красноречия, ибо доказательство посредством дел и знамений гораздо яснее доказательства посредством слов.
Но, может быть, кто скажет: если проповедь должна побеждать и не имеет нужды в силе слова, да не упразднится крест (1Кор.1:17), то почему же ныне прекратились знамения? А вот почему: ты не веришь и думаешь, что их не было и при апостолах, оттого и задаешь вопрос — почему. Остановлюсь прежде на этом. Если тогда не было знамений, то каким образом апостолы, будучи гонимы, притесняемы, подвергаясь страху и узам, быв общими для всех врагами и ненавистными для всех, не имея в себе ничего привлекательного, ни красноречия, ни знатности, ни богатства, ни известности по городу, по народу, по происхождению и искусству и ничего тому подобного, — напротив, неученые, незнатные, бедные, простые и униженные, и притом восставшие против целых народов и возвещавшие такие истины, производили убеждение? Их правила были не легки, догматы трудны для разумения, а слушатели, которых надлежало убеждать, преданы были сластолюбию, пьянству и всякому нечестию. Скажи же мне — как они убедили, как приобрели доверие? Если убедили без знамений, то это есть еще большее знамение. Так из того, что теперь нет знамений, не заключай, что их не было и тогда. Тогда они служили на пользу, а теперь полезно, что их нет. Впрочем, из того, что теперь убеждение производится лишь словом, не следует, будто теперь проповедь зависит от мудрости. Как первоначальные сеятели слова были простые и неученые и ничего не говорили от себя, но что приняли от Бога, то преподали вселенной; так и мы теперь предлагаем не свое, но что приняли от них, то возвещаем всем. И теперь мы убеждаем не умозаключениями, но свидетельствами от Божественных Писаний, и тогдашними знамениями внушаем верить тому, что возвещаем. Впрочем, и апостолы убеждали тогда не одними знамениями, но и беседами, только слова их получали больше силы от знамений и свидетельств ветхозаветного Писания, а не от искусства красноречия».

    ДУХОВНОЕ ЕДИНЕНИЕ
Что такое единение духа? — вопрошает святой Златоуст. Как в теле душа все объемлет и сообщает некое единство разнообразию, происходящему от различия членов тела, так и здесь. Но душа дана еще и для того, чтоб объединять людей: старец и юноша, бедный и богатый, отрок и взрослый, муж и жена и всякое существо, одаренное душою, есть нечто единое; это единство уже более единства телесного. В духовном же единстве еще больше совершенства. Как огонь, попадая на сухие деревья, обращает их в одно горящее тело, а над влажными не оказывает такого действия и не соединяет их между собою, так и здесь: холодность душевная не способствует единению, а теплота душевная большею частию каждого привлекает к себе. Вот это-то и есть теплота любви. Святой апостол словами: тщащеся блюсти единение духа в союзе мира (Еф.4:3) хочет всех нас соединить узами любви. Мало того, он желает, чтобы мы связаны были не одним миром, но чтобы у всех нас была одна душа. Это прекрасные узы: они соединяют нас и между собою, и с Богом. Эти узы не обременяют и не стесняют никого; напротив, дают человеку большую свободу, открывают ему большее пространство для деятельности и делают узников веселее свободных. Этого союза не может нарушить ни пространство места, ни небо, ни земля, ни смерть, ни что-либо другое: он выше и сильнее всего.
Но, по замечанию святого Златоуста, апостол словами тщащеся блюсти дает разуметь, что это дело нелегкое и не случайное. Ничто не встречает столько препятствий, как соблюдение союза мира и единения духа. Много нужно для этого благоразумия, напряжения воли, самообладания и всесторонней осмотрительности. «Без особого старания и труда, — говорит Феофилакт, — не соблюдешь мира». Но это так лишь вначале, а потом мирность обращается в характер и нрав, и уже нелегко ее чем-либо расстроить.
Существо христианства таково, что все верующие во Христа составляют одно живое и живосочетанное тело, в котором обитает дух единый, преисполняющий его и приводящий все в нем в движение, которое потому и едино, что оживляется единым сим духом. Вот первое и главное побуждение к единению в союзе мира! И это тем должно быть натуральнее, что, при единстве тела и духа, у нас еще и одни надежды. Всем одно обетовано Царство, дверь в него равно для всех открыта. «Единый, — пишет блаженный Феодорит, — прияли вы дух, одно составляете тело, одно дано вам упование и Царствия Небесного»; так из-за чего же нам особиться друг от друга, нарушать единение духа, разрывать союз мира?..

    БЕДА ОТ ЛЖЕПРОРОК!
Благодарение Господу, устроившему Церковь спасительную и сподобившему нас быть членами ее!
Но вот горе: враг истины и добра непокорен и недоволен тем, что мы ограждены таким благонадежным оплотом. Как во времена апостолов, так и ныне воздвигает он суесловцев, прельщенных умом, противящихся здравому учению, которые тайно входят в домы, учаще, яже не подобает, сами мерзцы суще и непокориви, и на всяко дело благое неискусни (Тит.1:10-11,16). Я разумею раскольников и раскольниц, которые проходят темными путями и учат тому, чего сами не разумеют. Какая-нибудь старая девка поморской секты или большак едва умеющий читать, начинает толковать, что Церкви теперь нет, таинств нет, священства нет: спасайся-де всякий как знает. Их слушают и начинают чуждаться Святой Церкви. Что они говорят — это не дивно, потому что у них в виду, как указывает апостол, скверный прибыток, но что их слушают — вот этому нельзя довольно надивиться. Нет Церкви, нет таинств, нет ни священства, ни спасения — куда же это все девалось? Разве даром Единородный Сын Божий приходил и пострадал крестною смертию? Разве даром вслед Господа подвиглось небо для спасения нашего? Разве даром сходил Дух Святый и явил столь дивные силы и знамения? Разве даром подвизались святые, страдали мученики? И будто все это ни к чему не послужило, не могло спасти Церковь, глава которой Христос, давший обетование пребывать с нею до скончания века?.. Да посмотри, что делается во святом граде Иерусалиме и всей Палестине, в Александрии и Антиохии, в Кесарии и малоазийских церквах, в Кипре и Элладе, в Царьграде, в Болгарии, Сербии, Молдавии и Валахии и во всей России! Всюду есть священство, всюду таинства, всюду явно присутствие силы Божией — знак благоволения и примирительного к нам Божия приближения. Как вначале, так и теперь мы слышим слово примирения и видим самую силу его, доселе неизменно пребывающую, а они не видят или не хотят видеть, потому что злоба ослепила их очи. Вот святители Митрофан и Тихон Воронежские, вот святой Иннокентий Иркутский, святой Димитрий Ростовский и многие другие, мощи которых почивают нетленными во многих местах — к какой Церкви они принадлежали? К нашей, Святой Православной. Не явный ли это знак, что у нас есть Церковь — спасительница, с таинствами, сильными освящать, и священством, способным руководить; Церковь, хранящая веру истинную и указывающая богоугодные порядки жизни. Церковь — невеста Христова, преукрашенная всеми добротами. Врут они, богомерзкие кощунники, и только растлить всех хотят сами суще раби тления (2Пет.2:19)!

    ХАРАКТЕР ПРОПОВЕДИ ЕВАНГЕЛЬСКОЙ
Посла мене Христос, говорит святой апостол Павел, благовестити не в премудрости слова, да не испразднится крест Христов (1Кор.1:17). «Премудрость слова» означает слово, украшенное искусством красноречия и приправленное всевозможными соображениями ума. Я послан, говорит апостол, благовествовать без этих орудий человеческой мудрости, послан предлагать одну голую истину о кресте Христовом, говорить: «Бог воплотился, пострадал, умер на кресте и спас нас; веруйте сему, и спасетесь». Так я всегда делал и делаю, не раскрашиваю слова, не обставляю крестной смерти патетическими картинами, не придумываю никаких умственных соображений о необходимости и пригодности такой смерти в деле нашего спасения, одну лишь голую истину всюду благовествую: Бог умер на кресте и спас нас; веруйте, и спасетесь. Я представляю действовать на сердца и умы самой этой истине, без всякого посредства человеческих пособий. Она и находит своих. Все одно, как если навесть магнит на частицы из разных металлов, то магнит изо всех их выберет и притянет к себе железные частицы, так и я, когда простираю слово благовестия к целому собранию людей, то слово мое само находит своих, и те, которые от истины, сами обращаются и прилепляются к нему. То, что слово мое оказывает такое действие, следует приписывать не моей речи, а самой истине голой и бесприкрасной: Бог умер на кресте и спас нас. Если б я стал прикрашивать ее, то с нею было бы то же, что с магнитом, когда обернуть его тем, что мешает ему действовать на железо. Оберни я слово крестное прикрасами слова и соображениями мудрости человеческой — я преградил бы ему путь действовать на простые сердца и этим упразднил бы силу его и никого бы не обратил.
И это очень естественно. Разделим слушающих на две половины — на причастных мудрости человеческой и на непричастных ей. Для первых слово о кресте, как его ни раскрашивай, как ни обставляй разными соображениями, никаким образом не будет вместительно. Трудиться для них над таким словом значит напрасно терять время и силы. Если есть для кого-либо из них возможность уверовать, то разве предложением им голой истины о кресте: в прикрасах и соображениях они всегда найдут множество возражений против этой истины, которые не дадут ей установиться в их уме и пройти до сердца, чтобы положить там начатки веры. Для ученых прикраса и соображения не помощь успеху слова крестного, а, напротив, преграда. Преграда она и для неученых, потому что для непривычного ума запутывает истину в хитросплетении речи и в мудрованиях, недоступных простецам, и потому еще, что ухищрения речи и изворотливость мысли всегда наводят подозрение: да полно, истина ли предлагается? Если истина, то говори прямо и просто — что хитрить! Уж таков закон простых сердец.
И до сих пор одним из сильных доказательств истины Евангелия служит то, что оно победило мир своею бесхитростною простотою. Хорошо изображает эту сторону дела святой Златоуст: «Потому-то, — говорит он, — апостолы и не были из мудрецов, не по недостатку дарований, но дабы проповедь не потерпела ущерба. Мудрецы не содействовали проповеди, а вредили ей, немудрецы же утвердили ее. Проповедь одержала победу не человеческою мудростию, но благодатию Божиею. Таким образом, когда станут говорить, что апостолы были люди простые, то мы прибавим, что они были и неученые, и некнижные и бедные, и незнатные, и немудрые, и неизвестные. Не к бесчестию, но к славе апостолов служит то, что они, будучи такими, оказались славнее всей вселенной, ибо эти простые, некнижные и неученые победили мудрых, сильных и державных, хвалившихся богатством, славою и всем внешним, точно как будто это не были люди. Ясно из сего, как велика сила креста и что все это совершено не человеческою силою, ибо такие дела не в природе вещей, а выше природы».

    ЖИТЕЙСКИЙ УРОК
Аще усердие предлежит, говорит святой апостол Павел, по елику аще кто имать, благоприятен есть, а не по елику не имать. Не бо да иным отрада, вам же скорбь, но по изравнению (2Кор.8:12-13). Апостол выражает этим закон правды, а не любви, так как любовь не имеет границ. Она не только свое все, но и жизнь свою полагает за други своя. Такие проявления любви не вводятся, однако ж, в круг обязанностей, ибо по естеству это неисполнимо. Когда благодать Духа изливает в сердце любовь, тогда она все приносит в жертву, и приносит потому, что находит в этом сытость, а без этого чувствует себя несытою, голодает. Общий же порядок таков, чтобы делать только возможное, не да иным отрада, вам же скорбь, но по изравнению. Дающий лишнее ставит себя в меру и нуждающегося поднимает в свою меру — вот они и сравнялись. Если б это правило стало для нас законом жизни, тогда бедность давно бы исчезла из среды христиан. Но в том-то беда, что в душе нашей всегда стоит извинение: «себе нужно». Кто положит меру этому «себе нужно»? Когда себе нужно, то значит дать другим — себе скорбь; изравнения-то и нет. И пошел бедный в скорби без пособия, а не подавший остался в покойном довольстве: нет, дескать, правила, да иным отрада, а себе скорбь, но по изравнению. Этим камнем заграждает он уста совести, она и смолкает до времени.
С какого термина начинается скорбь себе от уделения другим из того, что мы имеем, — определить этого не может никто из посторонних, так как нельзя входить с своею меркою в круг жизни другого. Предел этому знает один Бог, да иногда своя совесть. Говорю — иногда, потому что внутри же ее самой есть много помех верности ее определений. Только тот, кто совсем рассчитывается с житейским, может раздавать без предела. Но и в таких людях это есть совершенство только желанное, но не всеми являемое. Потому-то и Спаситель не вдруг указал на него. Блаженный Феодорит говорит: «Владыка поставляет совершенством полное презрение к имуществу и добровольную нищету, но учит, однако ж, что и без этого совершенства можно улучить вечную жизнь, ибо на вопрос юноши: что сотворив, живот вечный наследую? (Мк.10:17) — не вдруг предложил ему учение о совершенстве, но напомнил о других заповедях, и когда юноша сказал, что исполнил все заповеди, то посоветовал ему избрать жизнь неозабоченную и нестяжательную. Наученный этим, божественный апостол не особенно что-либо узаконяет, но соразмеряет законы с немощию духа. Потому-то и сказал: не да иным отрада, вам же скорбь, и повелел уделять только излишнее».

    ВЕРНОСТЬ ОБЕТОВАНИЙ БОЖИИХ
Все обетования Божии во Христе Иисусе, Господе нашем, исполняются с совершенною точностью — в Нем они ей и аминь (подлинны, истинны. — Ред.). Обетования Божии изречены в Ветхом Завете чрез пророков. Они касались лица Христа Спасителя, времени, места и прочих обстоятельств Его явления; особенно же относились к делу спасения, которое имело быть совершенно Им, то есть как Он пострадает грех ради наших, умрет на кресте, воскреснет, вознесется на небо и сядет одесную Отца, как ниспослет от Отца Духа Божественного на обновление духовной жизни в роде человеческом чрез веру и благодать, для приготовления таким образом сынов Вечного Царствия. Все эти обетования, предызображенные в пророчествах, совершенно исполнились и исполняются во Христе Иисусе. Приступающие верою ко Господу тотчас и испытывают на себе исполнение всех обетовании, относящихся к делу спасения: испытывают отпущение грехов, в чем свидетель им облегченная совесть; испытывают обновление, в чем свидетель им сознание новой жизни, восприемлемой в купели; испытывают наитие благодати Святого Духа, в чем свидетель им ощущаемая ими нравственная сила к преодолению всякой страсти и всякого греха; испытывают всыновление, в чем свидетель им внутреннее чувство сыновства Богу, Духом возгреваемое, в силу коего вопиют они: Авва, Отче. Другая часть обетовании верующим относится к будущей жизни — это воскресение и вечное блаженство со Христом. Эти еще не исполнились, но что несомненно исполнятся, в этом удостоверяют исполнившиеся уже обетования, которые все апостол совмещает в даровании Духа, называя это дарование обручением, или задатком наследия. Из этого прямо следует, что все обетования Божии во Христе Иисусе — да и аминь.
Как же исполняются обетования Божии о Христе Иисусе? Чрез апостолов, ибо, чтобы сделаться причастниками их, надо веровать, а как же уверовать без проповедующих? Их и устроил Господь. Сам воссел одесную Отца, а вместо Себя ниспослал Духа Утешителя и, облекши силою Его апостолов, послал их по всему лицу земли насадить веру и водворить в людях спасение. Умножение содевающих спасение есть слава Божия на земле, последняя цель исполнения всех обетовании Божиих во Христе Иисусе. Для нее и пришествие Господне во плоти, и проповедь апостольская, и вера, и будущее блаженство, да всеми устами и всеми делами славится единый Бог: и апостолами, и верующими, и делами тех и других.
«Много, — говорит святой Златоуст, — обетований содержит проповедь евангельская, и о многих обетованиях благовествовали апостолы, ибо они говорили и о воскресении, и о всыновлении, и о бессмертии, и о великих наградах в будущей жизни и неизреченных там благах. Сии-то обетования апостол называет непреложными. Если же непреложны обетования Божии и нет сомнения, что Бог исполнит оные, то тем более верен Сам Он и слово о Нем твердо, и нельзя сказать, что иногда Он есть, иногда же нет Его, но всегда есть один и тот же. Что же значит: в том ей, и в том аминь? Этим он показывает, что обетования Божии непременно сбудутся, ибо исполнение их зависит от Бога, а не от человека. Итак, нечего бояться, ибо обещает не человек, которого можно подозревать в неверности, а Бог, Который говорит и творит».

    РАЗЛИЧИЕ ВЕТХОГО И НОВОГО ЗАВЕТА
Писмя убивает, а Дух животворит (2Кор.3:6). Вот различие ветхих и новых скрижалей. «Моисей, — говорит святой Златоуст, — принес не дух, а письмена; нам же вверено преподание Духа».
Существо Нового Завета — одуховление верующих. Слово, исходившее от апостолов, было такое же, как и ветхозаветное, и если бы апостольское служение ограничивалось одною проповедью, то Новый Завет не был бы выше Ветхого, хоть бы понятия, сообщаемые проповедью, были и выше ветхозаветных. Не в понятиях сила Нового Завета, а в благодати Духа. Слово благовестия только приготовляло к принятию Духа, но дело новозаветное совершал Дух, приемлемый чрез Божественные таинства, первыми служителями которых были апостолы. Дух, вошедши в сердце не писал только Новый Завет, но совершал его, преобразуя внутреннего человека по духу Нового Завета. Дух все делал: Он и веру воображал, и новую жизнь устроял, и пути жизни направлял.
Пророк Иеремия предрекал: се, дние грядут, глаголет Господь, и завещаю дому Израилеву и дому Иудину завет нов, не по завету, егоже завещах отцем их… но дая законы Моя в мысли их, и на сердцах их напишу я (Иер.31:31-33). Пророк Иезекииль дополняет это пророчество следующими словами: и дам им сердце ново и дух нов дам им, и исторгну каменное сердце от плоти их и дам им сердце плотяно, яко да в заповедех Моих ходят, и оправдания Моя сохранят и сотворят я, и будут Ми в люди, и Аз им буду в Бога (Иез.11:19-20). Эти предсказания исполнились, когда Господь излил Духа Своего Святого на апостолов, а потом ими, чрез посредство Богоучрежденных таинств, и на всех верующих. Верующие все принимали Духа и становились новыми в самых исходищах жизни. Так и всегда бывает это со всяким, кто верует и нелицемерно идет путем веры.
К настоящему времени и христианство все заключено в письмена. Духодвижное слово апостольское составляет наше новозаветное Откровение, духоносные таинства обставлены благолепною обрядностью, руководительные мановения Духа исполняются в отношениях пастырей и пасомых, и все это определено уставом. Но устав — писмя, буква; исполнение его — внешняя форма; во всем этом можно и не быть Духу жизни. Можно двигаться в жизненных формах, без жизни; можно знать на память и понимать весь Новый Завет, и не иметь Духа, просвещенного верою живою; можно строго исполнять все чины церковные, и не иметь Духа оживляющего, или не иметь жизни духовной; можно пребыть и в полном подчинении пастырству, не встречая руководства, истинно исходящего от Духа. Истинно духовная жизнь движется во всех этих порядках, но не необходимо предполагается ими. Мы все живем по установившемуся чину, но одни одуховлены, а другие нет. Из двух стоящих и даже действующих в храме один может быть духоносен, а другой нет. После этого, как же? Значит, и тут писмя убивает? Да, писмя, буква, форма везде имеют эту цель, и когда нет при них Духа, они — ничто. Дух без веры и таинств не приходит, но и они могут быть исправляемы лишь по форме, без внутренней силы. Что все это так, в том удостоверяют нас повсюдные опыты, они у нас перед глазами. Но как и почему так делается — ума приложить не можем. Господь закрыл великим секретом зарождение и сеяние жизни от Духа. Так воле Его угодно, а воля Его свята, праведна и блага. Одно утешение: ищите и обрящете (Мф.7:7)

    ЗНАЧЕНИЕ СМЕРТИ В ДОМОСТРОИТЕЛЬСТВЕ БОЖИЕМ
Бог смерти не сотвори (Притч.2:23-24); она вошла в мир чрез грех. Бог сказал прародителям нашим, что если они преступят заповедь, то умрут. Преступили, и умерли; смерть тотчас вступила в силу. Что умерли они душою, это тогда же обнаружилось в их покушении скрыться от Бога, в прикрывании греха и сваливании его на другого (см. Быт.2:17; 3:12-13), а что не умерли тотчас же телесно, то это вследствие благодати, определенной нам от века. Благодать эта вошла в план миробытия. Ангелы пали и оставлены в падении по крайнему упорству их во зле и богопротивлении. Если бы все они пали, то это звено выпало бы из цепи творения и система миробытия расстроилась бы. Но так как пали не все, а только часть их, то звено это осталось, и гармония мира пребывает нерушимо. Человек создан один с женою, чтобы народить все количество лиц, имевших составлять человеческое звено в системе миробытия. Когда он пал, звено это выпало, и мир терял свой строй. А так как звено это необходимо в строе мира, то надлежало или, предав смерти, как было определено, падших, создать новых родоначальников, или доставить этим надежный способ восстановления в первый чин. Поелику падение совершилось не вследствие, так сказать, неудачности первого творения, а потому, что тварная свобода, особенно же свобода духа, физически соединенного с телом, совмещала в себе возможность падения, то, начав повторять творение, пришлось бы, может быть, повторять его без конца. Потому-то премудрость Божия, водимая беспредельною благостию, судила лучше устроить падшим способ восстания.
В устроении этого способа первое место должно было занять исполнение приговора вечной правды: смертию умреши (Быт.2:17); надлежало произойти смерти, равносильной смерти всех людей, чтобы в силу ее все уже считались умершими, уплатившими долг смерти, и чрез то получали право и оживали надеждою на жизнь. Для сего Сын Божий и Бог имел принять на Себя естество человеческое, со всеми немощами, кроме греха, и умереть сим естеством. Смерть эта, как смерть Бога во плоти, должна была иметь беспредельную цену и всеобъятность, и, как смерть невинная, могла быть вменяема другим под довлеющими условиями. В этом и состоит благодать, определенная нам от века. Определение это вошло в план миробытия и, где нужно, являлось действующим в промыслительной силе, но исполнению его в действительности назначено свое время. На половине шестой тысячи лет от падения пришел Сын Божий, воплотился и умер на кресте. Бог умер естеством человеческим и в этой единой смерти действительно совместил смерти всех людей. Один умер — все умерли. Созерцая это, апостол и взывает: любовь Христова обдержит нас, суждших сие (2Кор.5:14).
Но если все умерли, то, значит, смерть уничтожена? Да, уничтожена. Бог, умерши естеством человеческим, разрушил смерть (2Тим.1:10), ибо в третий день воскрес с человечеством прославленным и с того момента пребывает уже в этом воскресении. Человечество уже вкусило от славы и величия воскресения. Если когда один умер — все умерли, то и когда один воскрес — все воскресли. Сила воскресения Христова действительно такова, что в нем лежит основание воскресения всех. Сила эта переходит на каждого не вменением, а вкушена будет самым делом; каждый вкусит ее и воскреснет. Но на это определено свое время. Как было свое время для явления во плоти Сына Божия, чтоб умереть в ней и воскреснуть, так определено свое время для воскресения, и все вкусят его. Когда это совершится, тогда сбудется написанное: Где ти, смерти, жало? Пожерта смерть победою (1Кор.15:54-55).
Но чтобы воскреснуть, надо умереть, а чтобы умереть, надо родиться насмертным. Так и положено, чтобы прародители наши не тотчас по падении умерли, а остались жить на время как насмертные, чтоб и рождать насмертных. Отсюда в порядок миробытия вошел период смертности и тления как путь к нетленной и бессмертной жизни. Рождаются люди насмертными каждый особо, но воскреснуть в нетлении положено всем людям вместе, чтобы все вдруг явились в предопределенной им славе. Ангелы сотворены все вместе, а люди явятся все вместе уже по воскресении. Так как люди не все вдруг являются на свет, а рождаются, как кому определяет всеправящая премудрость Божия, то каждый, умирая как насмертный, должен ждать общего воскресения. Отсюда, для каждого неизбежен период существования в разлучении с телом, в чаянии воскресения. Если посмотрим совне, то увидим на земле царствующими смерть и тление; если же приникнем мыслью в сокровенности бытия, то увидим души человеческие, живущие в несметном числе, как определил им Бог, в чаянии соединения с воскресшими, нетленными телами. Они воздыхают, в жилище небесное облещися желающе (2Кор.5:2). Это неполная человеческая жизнь. Живя в теле, мы не можем понять, в чем состоит собственно оскудение, или умаление жизни без тела, но оно должно быть и есть, как открыто было апостолу, который потому и сказал: не хощем совлещися, но пооблещися (2Кор.5:4). Скорбность этого лишения поглощается любовью, ибо всем известно, что такой образ бытия и учрежден, и длится для того, чтоб народились все, имеющие быть причастниками воскресения в нетлении. Закон самоотвержения проникает все степени человеческого существования. Хотя то воскресение еще ожидается только, но оно так несомненно, что как будто уже совершилось. Все причащаются упованием воскресения так, как бы уже воскресли. Пусть его нет еще, но оно уже наше.

    БОГ ВЕКА СЕГО
Бог века сего (2Кор.4:4) в других местах Священного Писания называется князем мира (Ин.12:31; 14:30), миродержителем тмы века сего (Еф.6:12), духом, действующим, в сынах противления (Еф.2:2). Он бог века сего потому, что живущие по духу его покорствуют ему, охотно внимают внушениям его и усердно действуют по началам его. Эта власть не прирожденная ему, а случайная, основанная на оплошности людей, падких на плотскую жизнь в самоугодии. Покорные ему не прямо ему покорствуют, а преданы лишь самоугодию; самоугодие их отворяет дверь для входа ему в души, куда он вошедши, бушует, увлекая их на злые и срамные дела, смотря по степени самоугодливости каждого. Сам он редко вступает в дело. Личным его делом было прельщение прародителей, искушение Христа Спасителя и будущее действование в антихристе. Обычно же действует он чрез полчища бесов, которые всюду шныряют и во все вмешиваются — нельзя ли где состротить что-либо худое. Иные из них поселяются в телах людей, в тех частях, чрез которые преимущественно действует страсть, которой кто предан. Бесноваты не одни те, в которых буйство беса видимо обнаруживается; в наибольшей части бесноватых бесы смирно живут, лишь чрез внушение заправляя их страстными делами и усиливая деятельность свою в ту пору, когда кто задумает покаяться и исправиться. У иных живет по нескольку бесов; это у тех, которые работают многим страстям. Вот чрез них-то и властвует бог века сего. Язычники поклонялись ему, обоготворив страсти; теперь же кланяются ему рекомые христиане, преклоняясь пред влечениями страстей, им разжигаемых и управляемых.
Как ослепляет он разумы неверных? Совсем заслоняя от них Бога и порядок вещей Божественных и оковывая сознание их одним видимым и осязаемым, как будто невидимого и неосязаемого ничего и нет. Бывает у них и Бог на языке, но это слово проходит чрез уста бесследно; промелькает и речь о смерти, но так, как будто это дело их не касается. Обыкновенно же они сами для себя — бог, сами о себе промышляют, сами устраивают участь свою, полагаясь во всем на себя одних и опираясь на подручные им средства и способы. Цели их не заходят далее пределов настоящей жизни. Эту одну думают они превратить в жизнь райскую, об этом лишь у них вся забота, сюда направлены все планы их, на это одно обращаются все их предприятия. Цель их — жить в довольстве, с почетом и с наибольшею мерою утешностей и сластей. Тут не берется в расчет совесть, и страх Божий не проходит в эту тьму чувственную. Совесть истинная попрана, место ее заняло правило держать себя приличнее среди других и не ударить себя в грязь лицом. Бог для них нечто стороннее, а внешнее исполнение религиозных обычаев считается вполне достаточным для того, чтобы не бояться Его, как будто ни Ему до нашей души, ни нашей душе до Него и дела нет. К этому кругу принадлежат не одни воры, разбойники, блудники, пьяницы и другие явные грешники: эти у них бывают не на хорошем счету. Миролюбная жизнь обыкновенно течет степенно, с видимым глянцем исправности, достодолжности и величавости. Дух этой жизни богопротивен; он-то и причиною того, что очи сынов века смежены для того, чтобы узреть свет благовестия. Благовестие одной принадлежит области, а они всем строем своей жизни относятся к другой. У них нет ничего общего с благовестием, да оно и невместимо для них.
Начало действию благовестия полагает растревожение совести, а сыны века всегда самодовольны, потому что не знают за собою никакой вины и не понимают, что это за требование такое, когда говорят: покайся, приближилось Царствие Божие (Мк.1:15). Страх суда Божия завершает действия, но сын века говорит: «Что ж, жертва принесена, я поставил свечку, отслужил молебен, что ж еще? Смерть и суд далеко, поживем еще!» И никак не прививается к нему мысль, что суд обрушится на него всею тяжестию правды. Следовать благовестию воодушевляет обетованный рай — вечное блаженство, но сыны века думают, что уже обладают раем, живя всегда в собственное удовольствие, погрязая в видимом и осязаемом; они никакого не могут восприять сочуствия к раю невидимому и блаженству в неосязаемом. Эти три момента, столь существенные в настроении сынов века и столь противоположные началам благовестия, и делают то, что благовестие для них нечто темное, невнятное, невместимое. Все в нем чуждо для них; ничего в нем не могут они взять в толк как следует; никакого сочувствия не вырывается из груди их к вещаниям его: слыша не слышат, видя не видят, отолсте бо сердце людей сих (Мф.13:15). Вот настоящий смысл слов: бог века ослепи разумы неверных (2Кор.4:4), дух сынов века, действующий в них под влиянием бога века — сатаны, сделал их неспособными внять благовестию, понять его благотворность и принять его. Они, не говоря, говорят благовестникам: «Проходи дальше; это нас не касается».
Ослепи, говорит апостол, во еже не воссияти им свету благовестия славы Христовы (2Кор.4:4). Свет благовестия, когда внемлется и приемлется, воссиявает, как ярко светящий светильник, мгновенно возженный в темном месте. Для внявшего оно все освещает, и все для него делает понятным: ясно видит он и безвыходную гибельность, в какой находится, и пригодность способа к выходу из него, предлагаемого благовестием, потому и емлется (хватается. — Ред.) за него всеми силами естества своего. Когда же и делом вкусит целительность его, тогда духовному свету, воссиявающему в нем, меры нет. Одним взором обнимает он и прошедшее, и настоящее, и будущее, и небо, и землю — и все видит объемлемым от единого Бога в Господе Иисусе Христе благодатию Духа Святого. Исходный же пункт света — лице Господа Иисуса Христа, Сына Божия, воплотившегося, прославившего в Себе бедное естество наше и посадившего одесную Бога и Отца. Благовестие, все освещая, в особенности осиявает лик Христа Спасителя, так как оно все стоит на Нем; потому и есть оно благовестие славы Христовы. Ничего этого не видят неверующие, ибо смежили умные очи свои неверием. Дверь тайн Божиих и не отверзается для них, и свет их не осиявает их. Бог века держит их во тьме и не дает воссиять в них свету Божию. Он это делает не властительски, а злокозненно, ухищряясь обольщать сынов века. Ходя в прелести, не замечают они омрачения своего и довольствуются мраком, обманно полагая, что это и есть свет. Но как ни густ мрак ослепления, тут ничего нет приневоливающего. Сами хотят — и слепотствуют; захотят — и откроют глаза, ибо свет Божий вокруг. Бог века всячески хлопочет держать их в ослеплении, но это делает он, поднося им ослепляющие элементы, которые они сами охотно принимают и ослепляются. Непосредственной же власти бог века ни над кем и ни над чем не имеет и насиловать никого не смеет. Сами мы во всем виноваты.

    ОПРАВДАНИЕ
Что такое оправдание? По общему смыслу, оправдаться значит представить уважительные причины, по которым законно снимается с кого-либо взводимая на него вина и он объявляется правым. В этом смысле оправдание пред Богом не может иметь места; между людьми возможно, что на иного взнесут вину, которой за ним нет, и ему стоит только объяснить дело, чтоб явиться невинным. Но пред Богом мы все виновны самым делом и ради греха прародительского, и ради собственных своих грехов. Никаких извинений не можем мы представить в свое оправдание, и ничего не можем мы сделать, чем бы могли загладить вину свою. Как же быть? Так бы и оставаться нам всегда под судом правды Божией, если бы благость Божия не устроила нам особенного способа оправдания. Чтобы лучше понять это, представим нашу виновность под видом долга пред правдою Божиею. Должник сам не может иметь способа уплатить свой долг, но за него может уплатить другой, и когда уплатит, заимодавец более не считает уже его ответным пред собою, очищает, делает его свободным от долга. Это самое и устроила нам благость Божия в оправдание пред Богом. Долги наши неоплатны. Но за всех нас уплатил их правде Божией Господь наш Иисус Христос крестною Своею смертию, сила которой определяется так, что в ней Господь грехи наши Сам вознес на теле Своем на древо (1Пет.2:24), рукописание грехов наших пригвоздил на кресте (Кол.2:14). Остается только сделать, чтобы правда Божия признала каждого из нас в отдельности, лично, подходящим под эту милость, или чтобы каждый из нас предъявил правде Божией, что в общей массе лиц, долги которых оплачены, уплата шла и за него. Пусть в каком-либо городе много должников, и какой-нибудь богач объявит заимодавцам, разным или одному, что какой должник представит расписку или свидетельство от меня, того долг считать оплаченным из моей кассы, а его свободным от долга. Вот эту расписку, или свидетельство от лица Господа и должен каждый грешник представить правде Божией, чтобы стать пред нею свободным от долга грехов своих. Какая же это расписка, или свидетельство? Вера в Господа нашего Иисуса Христа. Уверовавший в Господа прав пред лицем Бога правды.
Что же есть вера в Господа? Напрасно хотят определить веру в Господа одним словом. Ее надобно описать, ибо она есть состояние сердца, совмещающее не одно чувство, убеждение и расположение, а несколько. Она приходит чрез покаяние, ибо Господь говорит: покайтеся и веруйте во Евангелие (Мк.1:15). Из этой лаборатории кающегося духа вера исходит уже не одна, но любовию споспешествуема (Гал.5:6), после того, как иже веру имет, и крестится (Мк.16:16). Это и есть новая тварь, которая зачинается благодатию в первых движениях покаяния, а в этом строе является уже вполне образовавшеюся, характеристически сложившеюся, принявшею христианскую личность. Весь ход дела таков. Только истинно кающийся взыскивает Господа. Кающегося же исполняют два чувства и расположения: жаление, что грешил, и крепкое желание не поддаваться более греховным влечениям. Но в первом чувстве томит его правда Божия, коей ничем удовлетворить не может, во втором — желание страшит собственное бессилие, опытом дознанное. Он и прибегает к Господу в полной уверенности, что Он избавит его от той и другой крайности: и прежние грехи простит, и даст ему силу вперед противостоять грехам. Без сих двух уверенностей вера в Господа немыслима, равно как покаяние немыслимо без сокрушения в грехах и твердого намерения не поддаваться греху. Но все эти расположения суть только приготовления к образованию верующей личности. Самое же образование производится благодатию Святого Духа в таинстве крещения, в коем погружаясь, он погружается в смерть Христову и получает отпущение грехов, а возникая из погружения, выходит в обновление жизни, облеченный силою не работать греху, жить же прочее Богови о Христе Иисусе (Рим.6:3-13). Вот когда является вполне образовавшеюся верующая христианская личность. Проходит она весь этот путь, но из пройденного ничто не утрачивается, а напротив, все входит в строй ее духа, который одним словом именуется: вера. Вера потому совмещает в себе много чувств, но отличительная ее черта, выдающаяся, есть предание себя на служение Господу до положения живота в чаянии спасения благодатию Его. Чувствует верующий, что куплен ценою крови, должен работать Купившему его в полной уверенности, что этим путем он будет непременно спасен.
Только тот, кто так верует, является оправданным пред Богом, не в том только смысле, что с него снимается вина греховности, но что в нем полагается семя всякой правды в его решимости работать Господу исполнением воли Его и чувстве силы на то, вселяемой в него благодатию, его возродившею. Он обладает внутреннею правотою, ибо дух правый обновлен во утробе его (Пс.50:12).

    ПОД КЛЯТВОЮ ЛИ МЫ ЗАКОНА?
Благодарение Господу Богу, все мы, верующие христиане, укрыты под сению Креста от всех клятвенных угроз ветхозаветного закона, но укрыты не безусловно. Не едино нам осуждение ныне (Рим.8:1), но только тогда, если мы ходим не по плоти, а по духу, другими словами: если мы удаляемся от всякого греха и ревнуем об исполнении всех заповедей евангельских, укрепляемые благодатию Святого Духа. Без этого же клятва во всей своей силе висит на нас. Поэтому никто не думай, что так как Господь искупил нас клятвою и поелику мы веруем, то уже нам можно жить как душе угодно. Нет, коль скоро мы грешим, то на нас еще тягчайшая кара. Одно у нас прибежище, когда, ревнуя об исполнении заповедей, спотыкаемся и падаем, то, сознав это и оплакав грех свой, должны тотчас же прибегать к покаянию, дабы получить прощение. Тогда и получается оно, ради вечного, выну (всегда. — Ред.) стоящего пред правдою Божиею ходатайства о нас Господа и ради посильных трудов наших к заглаживанию греха, коими прививается к нам сила того небесного ходатайства при вере в Него.
Клятва законная идет по пятам каждого преступника. Она срощена с преступлением закона точно так, как с исполнением его срощено благословение. В раю сказано было: в оньже аще день снесте, смертию умрете (Быт.2:17). Это клятва, которая и вступила в силу вслед за вкушением от запрещенного плода. Она лежала и на язычниках, но только не через писанный закон, а чрез закон совести, ибо угрызение совести есть не что иное, как действие клятвы, положенной правдою Божиею за всякое преступление закона. И находящиеся под Евангелием не свободны от клятвы, коль скоро не исполняют заповедей Евангелия. Жизнь истинная состоит в строгом, полном и всестороннем исполнении воли Божией, выражающейся в заповедях и предписаниях нравственного закона. Вся новозаветная экономия спасения — воплощение, крест, благодать Духа, все это затем, чтобы восполнить немощное закона, а не отстранить его или свести на задний план. На это должно быть обращаемо все наше внимание, все силы и все наши заботы. Уклоняющийся вниманием в сторону, сдвигается с главной точки, теряет цель, принимает блудливое направление. Сюда вера, сюда таинства, сюда освятительные и укрепительные чины Церкви, сюда все подвиги! Все должно быть направлено к тому, чтобы явиться нам чадами Божиими, непорочными в пришествие Господне.

    ЖИЗНЬ ДУХОМ
Что значит Духом ходить? У нас есть и свой дух — богоподобная сила, вдунутая в человека от Бога, которой назначение вводить человека в жизнь в Боге и держать в ней. Стихии нашего духа — сознание Божества с чувством всесторонней от него зависимости, страх Божий, сознание обязанности благоугождать Богу, уверенность в блаженной вечности. Всеми этими стихиями дух устремлял человека от себя и от всего скверного к Богу как последней цели, все прочее обращая в средство к ней. Когда человек пал, то ниспал от Бога и остановился на себе и себя поставил главною целию жизни. Дух потерял над ним власть, вместо его стало царить в нем самолюбие. Из самолюбия развились гордость, своекорыстие, сластолюбие, а от этих потом все полчище страстей. Все они в разных оттенках стали заправителями жизни человека. Дух замолк, и если подавал иногда голос, его не слушали.
Господь и Спаситель принес на землю благодать Всесвятого Духа, которая вместе с проповедию Евангелия и пошла по лицу земли. Сила проповеди Евангелия — от благодати. Вместе с словом чрез слух входит в сердце благодать и пробуждает дух человека. Проповедь говорит: востани спяй (Еф.5:14). Когда благодать воздействует на дух, он встает. Вместе с ним встают и оживают все его стихии: страх Божий, обязательство благоугождать Богу и чаяние лучшей жизни. Кто покорится сим требованиям духа, Духом Божиим оживленного, тот отказывается от себя, попирает самолюбие со всем полчищем страстей и начинает всеусердно работать Господу наперекор всем земным видам. С этого момента начинается у него жизнь в духе, или Духом, с попранием самолюбия и всех страстей. Жизнь в духе, или Духом можно посему описать так: кто благодатию Божиею будучи возбужден и освящен чрез таинства, входит в себя, а став пред Господом в сердце, все свои деяния, и внутренние, и внешние, направляет к богоугождению чрез хождение неуклонно в воле Его, в слове Божием изложенной и принятой в совесть в надежде вечного в Боге блаженства, с попиранием самолюбия и забвением интересов земных, тот живет в духе и Духом. 

Взято с сайта  ni—ka.com.ua